Автор идеи Faust Hatefull.
В одиночестве не было чести, в нем не было отрады и счастья. Не было звона монеты и тепла от доброго рома. Словом не было ничего такого. Зато в нем были струны старой лютни, оставшейся от деда, было вечное пение широкой реки, скрип крыльца, кровавые закаты и страх. Но, пожалуй, самую важную часть этого щемящего чувства занимал ветер. Он гулял от реки до старого рыбацкого дома, а иногда летал и за реку, туда, куда человеку не было хода. У него был тихий, но какой-то холодный голос, пробирающий до костей даже в летние вечера.
Человек за рекой ненавидел реку. Полноводная, глубокая, кишащая рыбой и раками на ночных мелководьях, для него она была проклята. За рекой была деревня. Там не было места одиночеству. Там были пристани, но не было лодок. Старый паром давно прогнил на той стороне, сгнила веревка и только ось огромного колеса возвышалась над водой. За рекой кричали дети, собирающие ракушки выброшенные волнами на берег. Никакие предостережения и угрозы наказания не могли отогнать их от бликующей прохладной воды в жаркий полдень. Там зрел хлеб, там были ярмарки, и ветер, в своей жалости приносил человеку за рекой запахи жженого сахара и спеющих яблок. Человек за рекой мог бы поклясться, что женские волосы, распущенные в роще на окраине пахли вереском, травой и медом. И как знать, может быть по осени, когда нальются колосья, он бы взял одну из них в жены, а ветер расплескал бы ее волосы из лент диким шелком. И его дети плели бы венки из полевых цветов и щербато улыбались солнцу.
Если бы не река… Ее нельзя было обойти, от самого моря и до неведомых гор, широкий рукав кишел Сиренами. Прекрасные твари заманили и утащили в свои глубокие чертоги не один десяток мужчин. Не гнушались ни молодым, ни старым, ни здоровым ни хворобым. Раньше он частенько слышал бабий вой, когда очередной олух шел ко дну. Проклятые девки до пояса и святого с ума бы свели. Налитое молодое тело, покрытое россыпью веснушек, полные груди, все как одна рыжие, ворох локонов обрамляет лица, какими, наверное, обладают лишь ангелы. А эти умопомрачительные бездонные очи. Увидишь такую красоту на отмели, а она уже стыдливо отвела глаза и ненароком облизнула губы, красные, словно брусника по первому снегу. И бежать бы тут, но гадина открыла рот и все…пиши, пропало. От звука их голоса спасу нет. Пойдешь как миленький, побежишь, прильнешь к мягкому телу, может, ещё успеешь подумать, а чего это делает скользкий хвост, покрытый крупной чешуей, там, где должно быть средоточие женственности. А она уже уводит следом…
Человек за рекой часто думал о том, что чувствовал бедолага, на чудовищной глубине, когда отпускали чары.
Но не Сирены пугали Человека. Нет. Было в вечерней тьме, напоенной ароматом жимолости что-то ещё. Что-то первозданное, страшное, пустое и дикое. И это что-то было напоено злобной яростью, не иссякающей, переходящей в горький вой. Оно бродило по воде от берега до берега. В такие ночи даже Сирены уходили глубоко на дно и не показывались на поверхности. Это что-то собирало свою жатву гораздо страшнее водяных дев. В такие ночи, даже небосвод стряхивал звезды в пыльный сундук, а Человеку за рекой снилась битва. Яростно она рвала тела, жизни, судьбы. Эти сны были вкуса крови и железа, угля и смолы. Они были полны крика и холодного пота. Он не помнил, где он видел ее, но мог бы поклясться, что на той широкой, изумрудной равнине он пал. Последним, что попало в поле его зрения, были вишневые капли, скатившиеся по листу подорожника…
Он ненавидел реку, но ещё больше он ненавидел деревню. Ненавидел до горечи во рту. За последние несколько лет он пожелтел, похудел. Его глубокие и живые глаза утратили блеск, его так давно никто не звал по имени, что он забыл звуки. Он был просто человеком за рекой. У него был только ветер. Его пронизывающий голос, печальный и в то же время злой. Он тоже был один. Последние недели середины лета, он говорил об огне. О прекрасных языках пламени, что ярче зари и жарче солнца. О том, что они безжалостны и прожорливы. Что ненависть утихнет, когда за рекой затихнет жизнь. И душа человека наполнялась радостью, когда он представлял обугленные головешки, обожженные тела и тишину, которой будет упиваться. Быть может тогда, он обретет покой. Этот край станет пустым и одиноким. Но в то же время ему на ум приходил дикий шелк волос, текущий сквозь пальцы, и дети на поле. Ветер был терпелив, он ждал, когда наступит день, хорошо бы это был август. Жаркий и сухой, человек за рекой разведет огонь, и он отнесет опаловые искры на берег поросший сухостоем. И будет дуть, дуть, пока ревущее пламя не соберет свою жатву.
*****************************
Драгомир видел ангела. За свои двадцать четыре года, не раз. И частенько бывал за это бит. Видным парнем его никто назвать не мог. Язык бы не повернулся. Простое лицо, одно плечо выше другого и умом не вышел. Простодушный малый, колотили его все, от отца и матери до последнего пьянчуги в деревне. Собаки и те крысились когда он шел мимо. Только лошади его любили. За душистые яблоки и ворованную у соседки морковку. Они щекотно целовали его своими бархатистыми губами, ржали едва он приходил на выпас. К пастушеству его приставили с детства. Как только выяснилось, что ни на что другое парень не годен. Зато он всегда приводил табун домой в целости. Дуракам везет, посмеивались старшие пастухи. А Драгомиру не было дела, когда он смотрел на этих прекрасных животных. Он расчесывал их гривы и мог часами любоваться, как ветер развевает их. Не было жеребенка, которому он не помог бы появиться на свет. Он не умел играть на пастушьей дудке, как ни старался научить его отец. Вот только лошадки, как звал их Драгомир, охотнее шли на его тихий свист. И непременно искали яблоки в его безразмерных карманах или в подоле задранной рубахи. Они показали ему красоту лесных опушек и душевное тепло живого существа. Они приняли его, как своего. Чего не скажешь о людях. Насмешники и гордецы. Вот ангел его жалел. То яблоко принесет спелое, то петушок на палочке, по голове гладит. Хороший, словом ангел. Сегодня они сидели в роще, тайком сидели. За кустами малины девушки, побросав исподние рубашки, плескались в озерце и подставляли солнышку свои круглые бока. Ангел сетовал, что не по - божески это и беда неминуемая грядет по августу, а отрок глаза свои не в тут сторону поворотил. А отрок вздыхал и продолжал свои тайные любования. В конце концов, где-то хрустнула ветка, и пришлось срочно бежать, пока красавицы не подняли крик, обнаружив его с глуповатой ухмылкой на лице.
Вечером в темном углу под иконами, ангел поведал ему о его предназначении. В его светлых добрых глазах было столько веры и любви ко всему живому, что Драгомиру стало стыдно. Стыдно за свою слабость и трусость. Сбивчивым шепотом, более походившим на молитву, он покаялся, что никогда не держал в руках меча, а натянуть тетиву у лука ему так же не под силу, как не под силу колосьям расти зимой. Тогда ангел взял его лицо в свои руки и сказал, что его душа озарена светом всех покинутых и отвергнутых, что если он не станет на этот путь, то вся деревня обречена на смерть. Там за рекой живет человек, он раб злого ветра, прилетевшего с южных гор, и они задумали сжечь родной дом Драгомира. Что божья искра как никогда светла в его, Драгомира, душе. Он победит, он заслужит почет и уважение. Он станет славным воином. Он совершит много деяний. Он, ангел, знает это. Он не покинет его. Поведет, направит, утешит.
На рассвете отрок покинул деревню, прошел, сутулясь по ржаному полю. Льняные волосы, тонкие и тусклые, трепал ветер, за спиной, обмотанный тряпицей тянул к земле прадедовский меч. На душе было легко и тяжело одновременно. Ангел благословил его в путь и озарил предрассветную мглу слезой, что словно алмаз блеснула на его щеке. Драгомир ускорил шаг, далеко за спиной в третий раз пропели петухи. Ах, как прекрасно было это утро, как пели тяжелые колосья, каким бездонным было небо! Он вдохнул полной грудью, когда поля и деревня остались далеко позади и упал лицом в пыль. В глазах потемнело, он растерянно повернулся и тонко пронзительно завизжал. Четыре разбойничьих рожи опешили на мгновенье, а потом загоготали. А отрок визжал, не переставая, хотя понимал, что он далеко в лесу, практически у берега реки. Он кричал, пока тяжелый носок не выбил из него дыханье, а потом и пару передних зубов. Пинки и тычки сыпались градом, захлебываясь кровью, он полз вперед. Мозолистые руки стащили с него новенькие сапоги, он почувствовал, как со спины сняли меч. Он слышал смех и ругань, чувствовал плевки на своей макушке. Злые слезы катились по щекам, смешивались с кровью и соплями. Он звал ангела, но тот все не приходил. Отрок развернулся и мутнеющим взором вперился в высоченного детину, у того на лице помимо шрамов имелось и клеймо. Видно эта четверка сбежала с каторги и промышляла в лесах грабежом и убийством. На клейме он рассмотрел гротескное лицо человека в шутовском колпаке. Джокер, стало быть, подумалось Драгомиру, и он заскулил. В храбрости не оказалось ничего кроме боли и смерти. Он подвел ангела. А тот что-то говорил ему про август и про беду, и девушки у малиновых кустов были чудо как хороши. Он закрыл глаза и скривился от жалости к себе. Где-то впереди раздался боевой клич, лязгнул металл, мужские крики и тошнотворный хруст заполнили все сознание отрока. Он лежал и лежал, а вокруг наступила тишина, блаженная и невыносимо прекрасная. А потом женский голос велел ему открыть глаза. Да ещё и пнул легонько носком в ребра.
Над Драгомиром возвышалась женщина. Не сказать, чтоб красивая, светло-русые волосы местами тронула седина. Нет, она не была старой, просто видно прошла через много сражений. У нее были широкие плечи, кривоватый нос, кожаная безрукавка обтягивала ладное тело. Ноги были коротковаты на вкус Драгомира, но в целом, он был бы не прочь посмотреть, как она плещется в озерце, распустив свою косу, с вплетенной пластиной. По штанам из вываренной кожи стекала кровь.
Отрок сел с громким стоном, а потом встал на колени и стал рассказывать ей про ангела, про август, про предназначения. Она суховато спросила, не блажной ли он, села на узловатый корень и, вырвав пучок травы, стала чистить лезвие меча. Драгомир попросил ее помочь переплыть реку, ибо про Сирен он вспомнил только сейчас. Она шмыгнула носом и внимательно на него посмотрела. Потом гикнула и встала, короткий меч с лязгом вошел в ножны. Широким шагом воительница двинулась к самому рослому из четверки и основательно его взболтала. Тот слабо застонал. Воительница спросила его, как он и его дружки переплывали реку. А они переплывали, она знает это. Он обозвал ее так грязно, что у Драгомира свело челюсть, но женщина не обиделась. Она засунула указательный палец в рану на его животе и через минуту они знали не только направление, но и половину его биографии. Там у низовья реки, под плакучими ивами, есть пара детей моря. Рейна и Грана. Они заправляют целой оравой, не дорожащей ничьими жизнями, в том числе и своими. Они перевезут за реку, что угодно и куда угодно. Была бы звонкая монета.
Алайя, так назвалась женщина ушла вперед, пожав плечами, она сказала, что ей все равно куда идти, река значит река. Она так давно не видела нормальных людей. Во всяком случае, живыми, те, кто встречался ей на пути, оставались не долго. Она идет домой, после битвы на Травне. И видела столько смертей, сколько капель в море. Уж про Травень-то даже блажной должен был слышать. В любом случае идти по лесным тропам вдвоем несравненно легче и быстрее. Драгомир нагнал ее утеревшись листом лопуха. Она сказала, что знает дорогу. Была там несколько дней назад. Им по пути. Там стоит у берега большая лодка. Единственная во всей округе. Говорят, эта лодка свободно ходит от берега до берега, а матросня на ней контрабандисты, бывшие пираты южного моря. Может на них не действует пение Сирен. Может вольным детям моря, продавшим душу Дэйви Джонсу, не страшны чарующие песни Сирен? Спаси всех Господь, как они попали в их мирную реку?
Драгомир тихонько поплакал, сильно болели разбитые губы, да и место где раньше были зубы, пульсировало и жгло. Теперь он нес меч, прижимая к груди как ребенка. Они ни разу не присели, не отдохнули, сильные ноги женщины несли ее вперед по тропе, вдоль берега. Пару раз Драгомир видел, как по поверхности воды мелькало что-то рыжее, тогда он вздрагивал и прибавлял шаг, боясь отстать от своей спутницы. Про себя он повторял все слова, что сказал ему ангел. Повторял бесконечное количество раз, пока не успокоился и не уверился в них. Дорога показалась ему легче.
На выходе из леса был крутой спуск. Воительница раскинула руки и вдохнула полной грудью сладкий чистый запах леса. Бездонное небо купалось в облаках. Драгомир остановился и тайком перевязывал тесьму на штанах. Не потерять бы ненароком. Стыда не оберешься. Хотя куда уж больше. Алайя повернулась. Ее серые глаза казались почти прозрачными в свете солнца, яркие фиолетовые прожилки радужки приковывали внимание.
«Ты не слишком доверяешь людям, мальчик».
«Я не мальчик, я мужчина».
Женщина усмехнулась и перебросила косу за спину.
«Если бы от меня зависела твоя жизнь, доверился бы мне без оглядки?»
«Ты уже спасла меня там в лесу. Мне ли сомневаться в твоей чести?»
«Тогда, если я скажу тебе, падай, упадешь? »
«Да»
Драгомир покрылся гусиной кожей. Рука Алайи легла на рукоять меча.
«Падай»
Ее приказ слился со свистом меча. Он ощутил, как лезвие пронеслось над его головой, а потом что-то упало ему на ноги. В пыль прямо перед глазами приземлилась большая голова змеи. Он закричал, пытаясь стряхнуть с себя извивающееся коричнево-зеленое тело. Но она обвилась вокруг его ноги в агонии. Истерика прорвалась громким плачем. Алайя наклонилась и ухватила толстый хвост, а потом дернула со всей силы и отшвырнула змею в кустарник. Драгомир ощутил ее мозолистую руку на своей голове. Она гладила его, пока не прошла дрожь. А потом без слов отправилась дальше.
Вдали показалась последняя обитель. Кто и за какие прегрешения прозвал так это красивое место, не помнил уже никто. То ли во времена гонения на церковь здесь утопили целую деревню христиан, то ли на дне нашел свой конец какой-то не в меру великий воин. Место было красивое, все в зелени, вода прозрачная, а по поверхности плавают русалочьи цветы. Водоросли как водоросли, только причудливо изогнутые листочки и впрямь походили на цветы. Девки в день летнего солнцестояния носились по берегу и искали их. Мол, найдешь замуж выйдешь, или разродишься там успешно, если вернется, надо будет сказать им, где этого добра целый пруд, а то и больше. На мелких волнах покачивалось доброе суденышко. Не слишком большое, но с резными бортами, а на носу искусным резчиком вырезан оскалившийся в улыбке одноглазый джокер. Да и флаг, крашенный соком черничных ягод висел на месте. Густыми белилами на нем были выведены череп и кости. Алайя пронзительно свистнула. Из густого ельника широко зевая, вышел пират. Он явно только, что покинул объятия сна и был этому не рад. За их спинами лязгнул металл. Алайя даже не дрогнула. У Драгомира задрожали колени. Он обернулся. Позади них стоял ещё один. Сальные волосы были заплетены в косу, потертая кожанка сухо скрипнула. Через широкие плечи был перекинут ремень. Впрочем, некое сходство Драгомир отметил сразу. Оба лица были словно вытесаны из камня. Было такое чувство, что искусный скульптор быстрой рукой вырезал эти высокие скулы и смешливые рты, но бросил работу в заготовке. Они были почти красивы. Почти… Он обернулся и невольно прижался к плечу Алайи. А потом его словно опалило огнем. Он уставился на округлую женскую грудь пирата. Которая казалось, была не к месту на этом теле. Не подумав, он воскликнул «женщины». Стоящая за их спинами зарычала и громко крикнула, что то что он родился мужчиной, ещё не доказало его доблесть. И распухшая его голова полетит в воды последней обители. Девица была низкоросла и крутобедра, она недобро окинула взором пришельцев и от досады притопнула ногой. На корме появились еще девушки. Драгомир рассыпался в извинениях и поприветствовал почтенных дев, те заржали как стадо лошадей. Однако настрой их сменился на благодушный. Отрок и сам понимал, что почтенностью от этих дев войны и моря не пахло даже после бани. Все как одна вольные, как степной манул, жаркое лето не мучило их надобностью париться в длинных рубахах и юбках. Их загорелые сильные тела были открыты лучам полуденного светила. Это была не одежда, скорее обрывки, не слишком скрывающие мускулистую плоть. Они были босы, не чесаны и вместе с тем неподражаемы. Теперь было понятно, почему Сирены не трогали их лодку, такие выволокут рыжекудрую тварь на просмоленную палубу, голову прочь, а все остальное пустят в уху.
Алайя подтолкнула Драгомира и тот как учила его мать, с почтением и поклонами попросил морских дев переправить его и его спутницу на другую сторону реки. У них нет золотой монеты, но это вопрос жизни и смерти. Одна из дев спросила, не дитя ли он так бережно прижимает к груди и парень покраснел. Со всех сторон послышался громкий и грубый хохот, но девушки забегали по бортам и стали устанавливать весла. Они перевезут спутников на другую сторону реки. Если воительница и хотела что сказать, то оставила все при себе.
Они взошли на борт. Алайя ловко подхватила веревку, брошенную одной из пираток. Драгомир уселся прямо на отдраенную палубу рядом с корзинкой полной вяленой трески. Пахла она мерзко, но душу его наполняла радость. Он впервые в жизни ушел так далеко от деревни, он встретил женщину, и теперь небольшое судно полное хохочущих дев сноровисто покидало последнюю обитель. Все казалось ему волнительным и неземным. Все было залито светом и наполнилось смыслом. Он не зря пришел на эту землю, он избран ангелом. Девы затянули песню и Драгомир заслушался. Он опустил веки. Горло сдавило. Они пели о белой деве, что оседлала золотого коня, что оставила своего возлюбленного в белой пене морской и отдала дыхание ветру. Для нее больше нет дня, только сумерки богов. И песня моря…
К Драгомиру подошла Рейна. Глаза у нее были как дорогие опалы, что довелось юноше увидеть однажды. Тогда какой-то дородный купец покупал молочного цвета жеребца, самого умного и бойкого в табуне. Купец был неплохим человеком. Драгомир сразу понял это, когда увидел, как ухоженная рука гладит скуластую морду. Жеребец ушел с ним сам. Правда, перед этим, он прижал свою мудрую голову к пропыленной рубашке Драгомира. Ему, мальчишке, показалось тогда, что от тела оторвали кусок. Он сунул жеребцу последнее яблоко. Дорога расплылась перед глазами, крупные слезы покатились и разбились в пыли у босых ног. Купец тогда сунул ему серебряную монету и жалостливо похлопал по плечу. А за коня заплатил теми самыми опалами.
Рейна была такой же. Неприрученной и дикой. Она улыбнулась и сказала, что слышала от воительницы печальную историю о разбойниках. И негоже мужчине, обнимать меч словно дитя. Меч создан, чтобы петь в бою. На что Драгомир печально сказал, что ни лука, ни меча в руках не держал. Она легонько пнула его носком сапога и велела вставать. Алайя подмигнула ему. Грана пронзительно свистнула сестре, и они обе расхохотались. Раз за разом Драгомир нападал на Рейну, и каждый раз откатывался как вода от скал. Она обозвала его безрукой девкой, и разок ощутимо шлепнула развернутым плашмя лезвием пониже спины. Спустя некоторое время Драгомир понял, что зеркалит ее шаги, и они ходят по кругу. Пиратки подначивали его криками и беззлобной руганью. Алайя внимательно следила за ним. Рейна скользила вокруг него, как вода по круглой чаше. Солнце палило нещадно и от того казалось, что опаловые ее глаза горят сквозь пушистые выгоревшие ресницы. Она несколько раз показала ему, как уходить под меч и катиться под ноги противника. Как рубить со свистом воздух и как вложить в меч всю свою силу так, чтобы сила инерции превратила замах в чудовищный удар, отразить который будет практически невозможно. Она гоняла его по палубе, словно заблудшую овцу и он вошел во вкус. Заразился ее необузданной силой и сумасшедшим весельем. Его меч неуверенно прозвенел о ее кривой ятаган, а потом… Палубу ощутимо качнуло. Через борт плеснула ледяная вода и окатила Драгомира, сбив с ног. Он охнул и содрогнулся. Небо потемнело. Девы больше не пели. Они сели на весла и их сильные мускулистые руки повели лодку к другому берегу, что едва виднелся. Драгомир встал. Одна из предводительниц, Рейна или Грана, он не знал, крикнула ему, чтобы он закрыл свои уши и усадил задницу на место. Он хотел, честно. Но не успел. Реку накрыло штормом.
Река перестала быть рекой. Она превратилась в ревущего зверя. И он хотел есть. Под ногами была бездна, мощные волны бились в борта, темная вода то вздымала их под темное небо, то швыряла в пучины влажной тьмы. Сердце уходило в пятки, когда палуба уходила из-под ног. Но что-то в этом шторме было влекущим и прекрасным. Он никак не мог понять, что. А потом разобрал сотни голосов, ласковых и нежных. Они шептали ему, о длинных ресницах и чистой душе. Они говорили, что одиноки. Обещали ему вечную любовь и страсть, они желали его и каждая, из невидимых красавиц, желала стать его невестой. Он услышал, как чей-то звонкий голос позвал его по имени и обернулся. Она держалась за борт. Юная и испуганная. Васильковые глаза, обрамленные рыжими ресницами, были широко открыты, ровно, как и алый ротик. Она тянула к нему тонкую руку, второй крепко держалась за резной борт. Она молила его о помощи. Ее густые огненные пряди облепили точеные плечи. На вид девушке было не больше пятнадцати. Она окликнула его ещё раз, и он бросил меч. Побежал по шаткой палубе, заливаемой холодной водой. В тот момент ему показалось, что кто-то окликнул его. Очередная волна швырнула его вперед на борт и его длинные пальцы с узкими ногтями переплелись с мокрыми девичьими. Он прошептал ей несколько глупостей о любви. Его поразила дикая радость, полыхнувшая в ее глазах, шторм ревел, но для него имела значение только она. Она жаждал ее объятий. Это была какая-то болезненная жажда обладания. Он обхватил ее голову руками, и она подтянулась на борт. Ее высокая грудь коснулась его локтей. А потом он услышал отчетливый, тошнотворный хруст, девичье тело стукнулось о борт и исчезло в толще воды. Драгомир остался стоять на палубе, бестолково держа в руках голову с обрубленными волосами. На нежном лице застыла гримаса удивления. Алайя выбила голову из его рук и пребольно отхлестала по щекам. Он упал и его долго и отвратительно тошнило. А за бортом раздался хищный, полный ярости крик. Женщины бегали по палубе, пытаясь удержать корабль на плаву. Он кренился на левый бок и черпал воду, те, кто сидел на веслах, грязно ругались и призывали все беды и хвори на головы треклятых Сирен. А потом шторм стих.
Промокшие и замерзшие путники утирали лица и оглядывали друг друга. Справа раздался плеск. Алайя моментально перехватила меч и замерла в оборонительной позиции. За борт ухватилась широкая ладонь, следом вторая, над краем показалась черноволосая голова, а потом и широкие плечи. Высокий, облаченный мощью молодой мужчина замер на палубе. Его голубые как небо глаза обвели всех ледяным взором. Драгомир прижался к просмоленным доскам, мужчина двинулся в его сторону. Каждый сантиметр его длинных мускулистых ног был покрыт чешуей. Он остановился возле головы с закатившимися глазами и выпавшим наружу языком. Присел и ухватил остатки рыжих кудрей. Со стороны могло показаться, что он безразличен, но Драгомир видел отголоски боли в этих призрачных глазах, подернутых дымкой воды. И избранного осенило. Она его дочь. Все эти полу-твари его дочери. Или сестры. Если не брать в расчет цвет волос, то сходство на лицо. Мужчина размахнулся и зашвырнул голову в воду. Всем стало ясно, что сейчас что-то произойдет. И оно произошло. Он открыл рот. Драгомиру показалось, что он слышит протяжный крик болотной птицы. Но Алайя за его спиной выронила меч. Остекленели глаза и у остальных. Они придвинулись ближе в едином порыве, Алайя упала на колени и поползла к мужчине. Драгомир позвал ее, но она не услышала. Все как одна морские девы развернулись и двинулись к мужчине. Небо потемнело ещё сильнее, если только это было возможно. Река секунду назад бывшая зеркалом вскипела белыми барашками волн. Драгомир теперь воочию увидел, как пение речных Сирен действует на людей. Лица, искаженные страстью, прерывистое дыхание, пальцы загребают пустоту. Отвратительное зрелище. Он пытался остановить их, всех до кого мог дотянуться. Валил их на палубу, но они неизменно отшвыривали его в сторону. Тогда его взяла здоровая злость. Он дотянулся до одного из канатов, потом бросился в сторону Алайи и дернул ее за ноги. Она упала и пронзительно закричала, протестуя, когда он поволок ее назад. Запутав ее в канатах, он оставил ее и бешеными глазами принялся искать меч, любой. Лодка взлетела на темном гребне волны, и он полетел носом вперед, сбив по пути добрую половину девиц. Они рухнули на корзины с мокрым тряпьем. Паруса, подумалось тогда Драгомиру. Мужчина стоял как влитой. Ветер раздул его волосы. Драгомир увидел жабры за немного оттопыренными ушами. Он улыбался. Лодка летела вперед. Дурехи, успевшие доползти до речной твари, обнимали его ноги и были этому рады. Парень встал на шаткой палубе. Так и есть. Они летят на груду камней, точно посреди реки. А когда все попадают в воду, рыжекудрые Сирены утащат всех на дно. И в этот момент он увидел меч у правого борта. Лодку занесло, и он позволил своему телу соскользнуть. Это было восхитительно страшное падение, сквозь брызги воды и холодный ветер. Казалось, что все застыло и нечем дышать, какое-то мгновение он даже подумал, что перелетит сейчас через край. Но упал точно на рукоять меча. Та больно впилась ему в бедро, а он был рад этой боли.
Его руки не дрожали, когда он взял меч. Он даже не показался ему тяжелым, словно чьи-то сильные руки поддержали его. Бросившись вперед, он неуклюже замахнулся. Палуба наклонилась, придав ему ускорение. Он рубанул, но не достаточно сильно. Край лезвия вошел в смуглую плоть и застрял в ребрах. Мужчина закричал, а вместе с ним и сотни Сирен. Реку наполнил резкий визг, полный ужаса и отчаяния. Драгомир отпустил меч, и прародитель всех сирен рухнул навзничь. Девушки стряхнули с себя оцепенение. Первой на ногах оказалась одна их сестер, она была в ярости. Оттолкнув Драгомира в сторону, она вывернула меч из визжащего, ночной птицей, тела. А потом вогнала его прямо в сердце, пробив палубу. И тогда наступила тишина. Словно из всего света выпили звук.
Лодка мягко уткнулась в песок берега другой стороны. Драгомир оглядел немного пришибленных девиц. Он так хорошо понимал их. Они ощущали опустошенность. Пение Сирен выжимало душу насухо. Тело на палубе его немного нервировало. А потом он увидел десятки васильковых глаз. Они выплыли на отмель, но молчали. Их глаза умоляли. Юноша несмело подошел к телу и, подхватив его под руки поволок к сходням. Ему пришлось повозиться, спуская их на песок. А потом он довольно неуклюже скатился с мертвым мужчиной вниз. Ему никто не мешал. Да и вряд ли кто-то из них хотел коснуться скользкой холодной чешуи.
Драгомир оттолкнул от себя тело, оно покачнулось на волнах. Сирены молчали. Они следили за Драгомиром. Тот встал на ноги и шагнул вперед, провалившись по пояс. Ему показалось, что не хорошо это, некрасиво, что покойник лицом вниз. Он перевернул его и толкнул сильнее. Тело подхватило течение и унесло на середину реки. Алебастровые руки приняли его в свои объятия и утащили на глубину. Они так и не открыли рта. Стало тихо, за спиной шелестел ковыль. Он устилал берег. Тут был и ковыль-волосатик, который бабушка-покойница звала Тырса и Ковыль Иоанна. Зрелище было умопомрачительное. Сочные зеленые основания и белые вершинки, покрытые тысячей белесых волосков. Под дуновение ветра он переливался и волнился. Словно на пригорке уснула огромная кошка, и невидимая рука гладила ей спину. Алайя спрыгнула на песок. Ее сапоги бесшумно и легко понесли ее к высоким стеблям болотного Аира. Она сорвала красную продолговатую ягоду и сжала ее в руке. В нос ударил острый запах имбиря и шалфея. А когда ветер развеял первый пряный аромат, воздух заполнил аромат диких роз. Не тех, что пьянят своей сладостью пчел и бронзовок, нет, тех, что растут в старых садах и пахнут тонко, как шея возлюбленной.
Грана подошла к Драгомиру и одобрительно хлопнула его по плечу. Да и другие девы были ему благодарны. Они забили огромные колья прямо в прибрежный песок и привязали свое судно. Алайя нашла у тропы, ведущей вглубь далекой рощи, целую охапку сухого хвороста. Пираты сноровисто разожгли костер в песчаной яме и, наковыряв у кромки воды устриц, запекали их в глине. Драгомир потер глаза и сел у носа лодки, все тело болело, а бедро пульсировало и дергало, но ему было хорошо на душе. А, как известно если на сердце радость, то любая хворь, кажется легче. Девушки тихонько переговаривались и изредка смеялись. Кто-то нашел прошлогоднюю клюкву в трюме и теперь по берегу растекался аромат ягодного варева. Драгомир вдохнул его и уснул под пристальным взором сероглазой воительницы.
Когда она разбудила его, луна была высоко. Он отчетливо видел каждую ресничку и неровность кожи ее неземного лица. Пряди волос волнами лежали на ее плечах. Холодный пальчик прижался к его сухим губам повелевая молчать.
«Ты храбрый воин, Драгомир. Не стану врать, что чиста как первый снег и невинна как дитя в колыбели. Но встреча с тобой дала мне надежду, что и моя доля счастья есть на этой земле. Я полюбила тебя, Драгомир! Что скажет на это твое сердце?»
Сердце забилось в груди птицей, он приподнялся на локте и потянулся к ней. Ему показалось, что он падает в пропасть. А потом он проснулся, содрогнувшись всем телом. Несколько дозорных ходили за кругом света костра. Алайя недоуменно смотрела на него. А потом улыбнулась. Она расчесывала влажные волосы. Драгомир тихонько поднялся и неуклюже сел возле нее. Протянул озябшие пальцы к костру. Она подтолкнула его плечом и усмехнулась. Они помолчали немного, а потом Драгомир повернул голову и робко поцеловал ее. Воительница отпрянула от него.
«Что с тобой? Ты не полюбила меня?»
Алайя поднялась на ноги. За ее спиной занялся рассвет. Она широко открыла рот и закричала.
Драгомир подскочил и ударился затылком. Алый рассвет облил пляж глазурью. Морские девы уже давно затушили костер и собрали котелки. Одинокая птица пронеслась над рекой и протяжно крича, скрылась в аире.
Берег был пустынен и тих. Морские девы плевали через плечо. Они в один голос твердили, что здесь все пропитано злом и ненавистью, советовали скорее делать свои дела и уносить ноги. Драгомир взял протянутый Алайей меч. Его рука была куда увереннее, чем прежде и девушка улыбнулась ему. Она указала на обшарпанный дом, укрывшийся за столетней ивой, и они направились по тропинке заросшей цитронеллой. Рука воительницы мягко легла на рукоять. Она вся обратилась в слух и внимание. Но ничто не тревожило их. На многие километры расплескались пустынные поля и холмы. Люди давно покинули эти места и до самых северных гор, что звались Спящей землей, можно было не встретить живой души. Но в доме кто-то жил. Драгомир знал это. Ведь ангел говорил ему о человеке за рекой. Алайя нырнула под прикрытие кустов смородины, и на тропинке он остался один. Ноги сами понесли его вперед. Девушка не бросила его. В этом он был уверен.
Дом был стар. Дом был печален. Доски рассохлись и шептались между собой на старом языке, который люди позабыли ещё тогда, когда земля была юна. Внимание Драгомира остановилось на старинной шали. Ее узор выцвел, нити истерлись и местами светились, пронзенные лучами солнца. Огромное кровавое пятно расплескалось по левому краю. «Кто ты такой» спокойно спросили за спиной и он подскочил. За ним возвышался мужчина. В его руках топорщилась сухими ветками вишня. Драгомир поднял меч. Мужчина устало смотрел на него. Он так устал от ночного шепота, от ядовито-сладких речей, он подчинился воле ветра. Он соберет кострище, какого не видели ни одни похороны. Если ветер просит огня, он даст ему его. Ибо он устал видеть сны. «Меня прислал сюда вестник Божий. Ты не погубишь мой дом». Голос Драгомира не дрогнул, он почувствовал себя неожиданно высоким и сильным. Человек за рекой положил ветки у покосившегося крыльца. Юноша успел отскочить, когда невиданной красы меч, увитый резьбой по всей длине клинка и горящий кровавым рубином в рукояти, полоснул воздух у него перед глазами. Светлые волоски подхватил ветер и развеял по желтому песку. Лицо человека за рекой не дрогнуло. Оно было словно у мертвеца, уставшее, с полукружиями синяков под глазами. Отмучавшееся. И только глаза жили мрачной злостью. Драгомир отразил его следующий удар и запястье свело. Пальцы непроизвольно разжались. Меч полетел в песок. Лезвие узко и хищно блеснуло на солнце когда, взрезав летний день, упало на голову застывшего юноши. Но другой клинок встал на его пути. Взметнулась коса с вплетенной в нее пластиной и рассекла щеку человека за рекой. Драгомиру показалось, что два клинка встретились как давние возлюбленные. Они сплелись в жаркой битве, высекая искры друг из друга. Гибкое тело воительницы плясало замысловатый танец, от нее нельзя было глаз отвести. Видно человек за рекой разглядел эту дикую красоту, он сделал несколько шагов назад и застыл. Издали, от реки донесся протяжный голос рожка.
«Пришла…»
Голос, похожий на змеиное шипение обдал всех холодом. Воительница медленно развернулась и отшатнулась.
«Я ждал! Я так долго ждал тебя! Моя валькирия»
«Оставь меня, проклятый».
Драгомир поднялся на ноги и пытался рассмотреть лицо высокого человека, крытое саваном.
«Проклятый?! Раньше ты звала меня иначе. Вспомни, как пела кровь, что стекала по острию твоего меча! Как заходилось в бою от радости сердце. Ты была чистой и прекрасной богиней смерти. Тебе почти не было равных на поле боя. Ты прорубала себе путь там, где падали армии. Мы принадлежали друг к другу! Вспомни, как ты желала меня! Где та воительница, что я желал себе в жены? »
«Ее больше нет… В один прекрасный день она открыла глаза. И поняла, что вокруг только кровь и смерть. Она не мать, не жена, не сестра. Что жизнь ее пуста. Она пошла не за тем и поверила не тому!»
«Ты зашла так далеко, девочка моя! Я сделал все, чтобы убить тебя!»
Он сбросил саван и Драгомир вскрикнул. Его ангел повернулся к нему. Но как жестоки были его глаза. Почему он раньше не заметил этой жесткой складки на лбу. Не увидел весь мрак преисподней в глубине этих глаз. Почему он видел только яблоки да петушки с заезжей ярмарки? Не от того ли, что был наивен и слаб.
«Спасибо, что привел ее сюда, дружок. Эта дура дала обет помогать всем убогим мира сего. В надежде, что откупится от тысяч тех душ, что терзают ее память в ночную пору. Ты был идеальной приманкой ».
С этими словами ангел оказался вдруг близко и наотмашь ударил ошарашенного Драгомира. Тот кубарем покатился к крыльцу и остался лежать ничком. Ветер повернулся к воительнице и человеку за рекой.
«Ты конечно хороший воин, цветочек. Но не ты ли говорила, что под луною бродит твоя смерть? Я ускорил вашу встречу. Не моя, значит ничья! Не узнаешь? Великого Радомира? Князя семи Холмов. Не смотри на меня! Я знаю, ты видела, как он упал на Травене. Это была моя стрела, я воскресил его. Он мой. Никогда не будет лишним припасти такой козырь в рукаве. Не в жизни, так в смерти любимая! Ты принадлежишь мне! Дерись и умри!»
Человек за рекой не шевелился. Он смотрел на женщину держащую меч. Не мать, не жена, не сестра… Ему пригрезилось летнее солнцестояние и светло-русые пряди, рассыпавшиеся по плечам.
Свирепый порыв ветра швырнул его на деревянные стены и рот наполнился кровью.
«Ты раб от крови моей! Непобедимый и принадлежащий мне! Убей ее!!»
Человек за рекой встал. Он посмотрел на юношу лежащего ничком в траве и на бледную деву, в чьих тонких руках, возможно впервые, дрожал меч. Скользнул внимательным уставшим взглядом по своему мучителю и шагнул к Алайе. Шутя, отбил ее удар и сильными пальцами обхватил тонкую шею. Под пальцем мотыльком бился пульс. Разве не ради таких как она проливал он кровь, разве не клялся он на святой земле отдать жизнь за слабых, когда он успел растерять свою доблесть? Где оставил свою веру и храбрость?
Человек за рекой отпустил девушку и легонько оттолкнул от себя. Она прошептала, кажется его имя. Но он уже развернулся к Ветру. Тот покачал головой и жестко усмехнулся.
«Я займусь тобой сам, девочка»…
Загорелая рука сорвала саван, открывая солнцу ладное мужское тело оплетенное шрамами. Из заплечных ножен явился длинный, чуть изогнутый меч. Что могла сделать женщина в таком бою? Молить Бога о том, чтобы никогда не довелось ей встретится ни с одним из них на поле брани. Непобедимый воин, не зная устали, осыпал звоном металла Ветер. Клубы пыли покрывали их тела тонким слоем, мешая дышать. В какой-то момент Алайя поняла, что в мыслях одиночки не было желания победы, не в его это было власти. Он пытался всеми силами измотать полу-смертного, давая ей ничтожный шанс на победу. Во всех его движениях сквозила тяжесть и жажда покоя. И настал тот момент, когда он пропустил удар широкого клинка. С победным кличем ветер сбросил его в песчаник и торжествующе посмотрел на Алайю. Но не на него устремлен был ее взгляд. Она присела возле некогда доблестного воина и вытерла пыль с его лица.
«Что вышло из праха, обречено в него вернуться…»
«Не умирай Радомир…»
Человек за рекой сжал подол ее рубахи и окунулся взглядом в небо. Если бы кто-нибудь спросил его о том дне. О, он многое мог бы рассказать. О стреле ободравшей кожу на его плече. О палящей боли рвущей внутренности на части. Об изумрудной траве, забрызганной кровью женщины, ради которой билось его сердце. Он помнил, какими ядовито-яркими были цвета оперения на стреле пронзившей ее грудь. Помнил и жил чудовищной пустотой, оставшейся в его груди. Знал на пересчет секунды, проведенные в пожаре лихорадки. Он помнил, как горели стены в его сознании, они, то сжимались вокруг него, то расширялись до необозримых пределов. И помнил, как Господь сжалился нал ним. Он мог бы поклясться, что помнил родные руки, из которых его вырвал невероятный порыв ветра и в бешеном кружении швырнул на землю.
Он помнил ужас в глазах людей, когда босой и голый вернулся в родную деревню. Помнил, как узнал в одном из полуголодных нищих воина из своего отряда. Как испытал всю силу изгнания и отвращения от людей, ради которых шел в бой и проливал кровь.
Его взгляд угас. Воительница замерла, а потом тонкими пальцами закрыла тусклые глаза. Сильный пинок сапога толкнул ее в пыль и кровь. Она повернулась и сквозь слезы посмотрела на того, кем жила много лет. Он тяжело дышал, его тело блестело от пота. Красивый, безжалостный убийца.
Боевой клич заставил вздрогнуть не только ее. Из-за дома показались Рейна и Грана. Алайя с удовольствием отметила ошарашенное выражение лица Ветра. И вскочила на ноги. Бесшабашные пиратки не знали, во что ввязывались, но это лишь подогревало их пыл. Они пришли на выручку новым друзьям. Не задумываясь, что это могло стоить им жизни. Отбиваться от трех, пускай и не таких непобедимых дев, было не так уж легко. На честный бой рассчитывать не приходилось. И когда Рейна достала-таки его ударом ятагана, он взревел и неведомой им силой отшвырнул ее прочь. Девушка врезалась в ближайшую березку и, сломав ее, обрушилась в ворохе веток. Грана закричала, и они с Алайей удвоили усилия. Он раскидал их одновременно и расхохотался.
« Вам не одолеть меня, глупые гусыни…»
Воительница встала на дрожащих ногах. Если в ее теле осталась хоть одна целая кость, она должна продолжить этот бой. Грана стонала в пыли. Но Ветер даже не посмотрел в ее сторону. Он двинулся к Алайе и остановился в двух шагах, глядя за ее спину. Дева обернулась. Над ней возвышался Драгомир. Что-то неуловимое, невидимое глазу изменилось в нем. Он смотрел на нее чистыми огромными глазами и улыбался. В нем словно поселился свет первых вечерних звезд.
«А ты не слишком доверяешь людям, девочка».
«Я не девочка, я женщина». Алайя улыбнулась ему. Она слышала, как за ее спиной пропел меч, взрезая воздух в замахе.
«Падай». Спокойно сказал Драгомир, и она соскользнула к его ногам. Послышался глухой удар, а потом в пыль за ней упал меч. Сильные юношеские руки подняли ее на ноги и обвили теплом и покоем. Краем глаза она увидела как, раскрыв рот, стоит возле поломанной березки Рейна и как задумчиво катает носком сапога оторванную голову Ветра Грана. Треснувшая дубина покоилась возле ее левой ноги.
« Ну не пастушьей же дудкой мне от волков отмахиваться было» Он улыбнулся ей и она, вздохнув, уткнулась в его худощавую грудь, обняв в ответ.
***********************************
От него пахло смертью. В такой момент очень некстати быть одному. Думалось раньше, что никого и ничего он не боится. Рана на животе гноилась и скверно пахла. Дела были плохи. Джокер криво усмехнулся. Все тело дрожало в лихорадке. Дружки бросили его в ворохе сухих листьев в низовье реки. Внутренности горели огнем. Он был бы и рад умереть, да только не спешила к нему смерть. Губы потрескались, так сильно хотелось пить. Казалось, что в рот положили пуд соли, а в нутро засунули угля. Что-то страшное пожирало его изнутри. И пока были силы, он кричал. Сейчас сил не осталось даже на то, чтобы скорчится и сохранить остатки человечности. Несколько часов назад, он стал проваливаться в забытье. Видать недолго осталось. Ему привиделась матушка. Он думал, что давно позабыл ее лицо, и красивый юноша. Почти совсем мальчик. Они стояли над Джокером, и мальчик рассказывал его матери обо всех деяниях, что совершил ее сын. По всему выходил худой рассказ. Мать его плакала и качала головой, она была совсем юной. Мужчине, лежавшему на земле, было не встать, но стыдно ему было за боль, что сквозила в ее глазах. Если бы он только мог, положил бы остаток своей жалкой жизни на искупление. Но, что соткано пряхой, и отрезанной швеей не перекроишь. Он силился вспомнить, как звали ее по имени, но не смог. Сгнил до самого дна своей мелочной жадной душонки. Мать его отвернулась, мальчик что-то шепнул ей, и она посветлела лицом.
Джокер открыл глаза, женщины нигде не было. Зато мальчик никуда не делся. Он смотрел на умирающего разбойника и улыбался. «В раскаянии спасение души твоей. В доме отца моего пропажа. Южный ветер стих. И некому в этом краю крутить крылья мельницам и утешить младенца знойным летом ночи. Некому гривы путать коням и разносить девичье пенье по верстам. Нет такой силы, что раздует погребальный костер. Много на тебе греха человек и отец мой хочет дать тебе искупление. Будешь ветром, станешь раздувать паруса, и дергать локон невесты, что выпал из-под венка. Долга служба твоя, но и зла ты много причинил».
Джокер протянул ему черную, от засохшей крови и налипшей земли, руку и улыбнулся. Мальчик улыбнулся ему в ответ и обхватил длинные пальцы…