Опубликовано в журнале "Мост"В РАО зарегистрировано!
Белякова Надежда
ХРУСТАЛЬ река
Mал-мала меньше в семействе у Афанасия. А родителей – нет. И стал Афоня своим братишкам и сестренкам вместо отца и матери. Может быть, поэтому и вырос Афоня человеком сердечным, за всё ответственным и на все руки мастер. Но особенно любил он порыбачить. И семейству пропитание, и себе удовольствие! Закинет удочку и останется наедине со своими мыслями, мечтаниями, рассуждениями.
И всё-то в грёзах его ладно; и сыты все кругом, и всем довольны. Бывало что, так замечтается, что и до глубокой ночи на реке с удочкой засидится. Так было и в тот раз.
Почувствовал Афоня, что клюёт рыба, и судя по всему- пребольшущая рыбина клюнула. Мотает Афанасия вместе с удочкой туда-сюда. Вдруг хвост огромадный над водой показался. Шлёпнула рыбища хвостом по воде – волна по реке побежала в разные стороны. И вдруг эта рыбина поволокла Афоню за собой вдоль речки!, Да так быстро-быстро помчала ,и с силой невиданной.
Отродясь Афоня подобной зверины не видывал. Уж такое сияние от неё исходило, словно молнии отскакивали, аж глаза слепило там, что Афоня зажмурился. Но успел рассмотреть, что гребень причудливый над её головой красуется, словно из самоцветов сделанный. Ярким разноцветьем переливается. Чешуя на то рыбище сверканья ослепительного. А морда – усищами, как жгутами закрученными, украшена. И глаза точно человечьи, но большущие. От злости вращаются, красным светом горят. И полное неудовольствие и презрение к Афоне выражают.
И вот этакое чудище по реке нашего Афоню мчит. Но крючок Афоня привезал стальной, крепкий, вот он за бок рыбину и зацепил. От боли взвилась она под небеса, и что совсем чудно – крылья распластала и взлетела. Над речкой туда-сюда мечется. Крыльями хлопает. Афоня оцепенел от ужаса такого , всего этого невиданного. Поэтому и рук не разжимает, а только смотрит на всё это своими голубыми , круглыми от изумления, глазами. Так, за удочку уцепился и думает:
– Господи!!! Вот и домечтался я, грешный, что этакие чудеса видеть стал. Проснуться бы поскорее от греха подальше!
А чудище, оказалось, только начало силищу свою окаянную показывать. Ещё выше, точно орёл под небеса, воспарило и за собой Афоню подняло высоко над землей.
Углядел тут Афоня, что морда у чудища ещё и с большущим клювом... Норовистым, вроде как орлиным, но крупнее и страшнее. Да этим клювищем всё клюнуть Афонюшку прямо в темечко его кучерявое пытается. А Афоня только головой мотает. Ох, и муторно ему стало от всей этой напасти нежданной. А эта вражина: зверь-рыба птичья, не унимается! Плавник хвостатый распушила, а под ним змеиный хвост притаился. И вот этим хвостом точно плетью нашего бедолагу Афонюшку без всякого уважения прямо по лицу – хрясь и хрясь! А потом и ещё шибче – хря-я-я-сь!!! «Отстань, мол, от меня, Афоня! Отцепись!» – вроде как сказать этим хочет. И злобно при этом глазищами сверкает. Так он и сам был бы рад от этого чудища отцепиться, но только уж больно высоко над землёй поднялась зверюга страшная. Поздно спрыгивать, верное дело – разбиться можно! Но, несмотря на всю эту жуть, чувствует Афоня, что не в полную силу бьёт его чудище. И хотя приходилось Афоне жмуриться и уворачиваться от ударов, но разглядел, что особенным светом на хвосте у этой животины что-то поблёскивает. Изловчился и рассмотрел, что на змеиный хвост перстень надет. Да такой красоты, что правая Афонина рука сама к нему потянулась.
Поэтому и держало чудище свой хвост чуть согнутым. Вроде бы, как дерется не свободной рукой, а с зажатым в нем перстнем. Потому и бьет не в полную силу- перстень обронить боится! Но Афоня ловко схватился за него и сдёрнул сверкающий перстень. Не успев разглядеть диковинку, поскорее зажал её в кулаке. А зверюга эта неведомая, точно от досады, так зарычала, что из клюва её страшенного огонь вырвался и чёрный дым повалил. И ещё выше с Афоней на хвосте взвилась. Всё пытается эта зверюга стряхнуть его с себя. Но наш Афоня крепок. Видит, что к самой церкви их сельской подлетают они. Тут и смекнул Афоня, глядя на церковь, что:
-Вот Спасение моё единственное!
И, пролетая над самым крестом колокольни, отбосил удочку от себя подальше! Зажмурил глаза и…прыгнул Хоть и страшно ему было, но спрыгнул он прямо на крест и обхватил его обеими руками. Да так и повис. А зверюга, зарычав, развернулась, хлопая крыльями, и улетела вместе с его удочкой, зацепившейся за бок чудища, словно репей придорожный.
- Воистину крест и есть спасение! – подумалось Афоне. И только хотел перекреститься, как вспомнил, что перстень-то в кулаке остался. Раскрыл ладонь правую, добычу рассмотреть, а от перстня этакое сияние разлилось. Надел кольцо себе на безымянный палец левой руки и почувствовал, что словно силы какие-то у него прибавились. Точно влились в него смелость и удаль, точно не измотало его чудище в ночном небе над родным селом.
Висит Афоня на кресте купола церкви, над родными местами. На кресте той самой церкви, где самого его крестили так же, как и его матушку, и батюшку, и деда, и прадеда когда-то. Потом венчали. А когда время пришло, отпевали...
И слёзно и сладко стало Афоне за все прожитые и ещё не прожитые на этой земле жизни людские. Красота и печаль этих жизней, слитая и с его душой, словно отразилась и запечатлелась в красоте его родной стороны. Увидел он, как прекрасна она – его земля, на которой он живёт. Она, как вечный лик, обращённый к небесам. И свет красоты её – словно непрестанная молитва и оберег всех живущих на ней. Хоть и тяжко, и страшно ему было на кресте висеть на этакой высоте, но налюбоваться не мог на родную землю, распахнутую в восторге полнолуния.
Казалось, само молчание ночи было наполнено торжественно звучащим смыслом. Шелест травы, вскрики птиц, вздохи остывающей после знойного летнего дня земли, дуновение ветра – всё звучало и хранило высокий смысл. Светлая слеза умиления покатилась по его щеке и упала на сверкающий камень, украшавший перстень. И, зачарованный, он вдруг услышал райскую музыку. Он прислушался в рассуждении:
- Господи, я – грешник и в раю очутился? Неужто я умер? – взгрустнул Афоня. Но прислушался и понял, что чудесная эта музыка исходит от того перстня, что красуется на его пальце. А он-то, пока слеза не упала прямо на камень сверкающий, на время забыл о перстне. Тут он им и залюбовался, и вытянул руку в ту сторону, где поляна раскинулась. И замер в восхищении. Перстень этот оказался работы ненашенской, тончайшей, затейливой. Каменья разные, в серёдке- будто что-то плавает, и от этого сверкание ещё сильнее.
Но райскую музыку вдруг заглушили громкие голоса. Это девки и ребята, его же односельчане его, вышли на покос. Светало уже, вот они и шли спросонок, ещё недружно запевая. Глядя на них, подумал Афоня
-Эх, мне бы туда сейчас, к ним...
Тут всё вокруг него затуманилось. И всего его, с головы до пят, как тёплым одеялом, облаком образовалось и словно плотным туманом обволокло. Руки, ноги ватными стали. Афоня сам не заметил, как от креста отделился и... поплыл. Вернее – полетел, мягко и плавно опускаясь вниз.
Вдруг почувствовал Афоня под ногами твердь земную. И то странное облако тотчас вокруг него растаяло. И увидел Афоня, что стоит он на земле целёхонький среди односельчан своих. Удивились они. И ну расспрашивать его:
– Да ты откуда, Афанасий, взялся? Тебя ж с нами не было?.. С неба свалился? Что ли?
– С неба, ребята, с неба! Точно!!!! Так и есть! – ответил Афоня.
А они все, как услышали только, смехом заливаются. Никто и не удивился даже, видно, не поверили. Вся деревня знала Афоню, как веселого шутника. Поэтому никто его особенно и не расспрашивал: ни откуда взялся, ни куда направлялся. Но в этот день у Афони своих впечатлений был перебор. И он направился домой. Не до покоса и не до песен ему было после всего пережитого.
Домой пришёл и загрустил о том, что не дождались младшие братишки-сестренки рыбки к ужину. Так ни с чем без ужина; вся его голодная малышня, так спать и легли.
Подошёл Афоня к столу с пустыми мисками. Да сам себе в сердцах и сказал:
– Эх! А ведь хотел рыбу поймать! Вот прибыль- перстень этот диковинный. Завтра на рынке продам его. Глядишь, и полегчает нам.
И, с этими словами ,потёр рукавом тот самый камушек, что был посёредке перстня. Чтобы сверкал ярче, тогда, может быть, и заплатят в рыночный день подороже. И замечтался о том, что купит он на вырученные деньги. Да только зевота его одолела. Потянулся, широко расставив руки вдоль своего пустого бедняцкого стола. Да так с разинутым ртом и разведёнными руками и замер.
Опять та музыка райская от перстня диковинного с сиянием вместе исходит! А перед Афоней – царский пир, невесть откуда появившийся, на столе раскинулся! Севрюга, заморскими травами и фруктами украшенная, с картошечкой поджаристой на серебряном блюде разлеглась. Стерлядь поперёк стола раскинулась и красуется на блюде - тонком фарфоре цветами расписном. Чарки, братины с финифтью да эмалями расписанными, медовухой наполненные. Тут тебе и осетрина. И ещё всякого разного разносола душистого очень много и щедро оказалось теснехонько расставлено на столе, так что весь уставлен был. Всего такого вкусного появилось, чего не то, что пробовать Афоне, а и просто видеть-то никогда не приходилось.
От вкусного запаха, которым быстро наполнилась вся изба, голова у Афони закружилась. Братишки, сестрёнки проснулись. Глазёнки таращат. С печки слезают. Из-под тулупов повыпрыгивали – и скорей -за стол. Дивится Афоня. С малышнёй своей ест , а сам-то всё удивляться не устаёт. Радуются детки, благодарят Афонюшку за такую заботу.
А сам-то он никак успокоиться не может: «Что к чему?» – всё думает, гадает. Но никак не поймёт. Сопоставлять стал, что, за чем было. Когда и, как всё это роскошество появилось? И, и все до мелоче й припомнив, Афоня догадался, что сначала до камня серединного дотронуться нужно. Потом дланью на то, что хочешь, указать. Словом…
Вот так -к рассвету следущего дня от его разгадок этих чудес вся его прежде-нищенская изба-а была обставлена по-царски. Так он, неугомонный, ещё и во двор пошёл. Только вышел из избы, начал опять повторять, заученные действия. Сначала – камень на перстне потер, потом принялся , в мечтаниях; так и эдак руками разводить. И уж там у себя на бедняцком деревенском дворе такого намечтал!!!
Прекрасный расписной терем, резной-узорчатый, откуда ни возьмись, прямо на утреннем облаке, как на подушке, по небу прилетел. Ну,чисто голубь ручной. И посреди огорода Афони установился, как будто - тут всегда и был. Облако растаяло, и стоит себе терем рядом с родной и убогой его избёнкой, точно родственник богатый рядышком с нищим братом. Хоть и с опаской, но вошёл Афоня полюбопытствовать: что за терем такой? И, может, кто живой в нём проживает? Как вошёл Афоня , увидел убранство кругом царское и утварь драгоценная, а поклониться-то некому. Пустой терем. Нет в нём никого. Соблазн промелькнул в голове: «Эх, как продать можно!» Но парень был он совестливый от рождения. И подумал, что вещи в тереме все дорогие. А значит таким вещам хозяин найдётся!
И с того дня – не жизнь, а сказка началась для Афони. Что Афоня задумает, так всё в точности тот перстень мигом и исполнит. Сначала посверкает, потом музыка зазвучит, вроде как предупреждает, что сейчас самые чудеса, а ты, мол, пока музычку послушай, успокойся, а они и начнутся. А потом каждый раз всё желаемое – тут как тут. И ни в чём отказа, и никакого предела для Афони в его пожеланиях нет. Своё хозяйство с этой неведомой помощью поправил. Детишек приодел. Стал и соседям помогать. Пошла слава о нём. Рыбалку любимую и ту забросил. Ни сеет, ни пашет, только руками разводит. И всё, что ни пожелает, тот час же к его всеобщему удивлению и удовольствию исполняется самым чудесным образом.
Дошёл о тех чудесах слух и до царского двора. И большой переполох учинил во дворце этот слух. Поэтому глухой безлунной ночью была за Афоней прислана карета с вензелями царскими. Да только безо всякого почтения, как оказалось: уж очень нелюбезны оказались слуги царские с нашим Афоней. Ворвались в дом, точно супостаты. Афоню схватили! Руки скрутили и безо всяких объяснений, а лишь с пинками и бранью, связанного доставили к самому царскому дворцу. Вот так попал наш Афанасий во дворец. Очумевший от пережитого, перепуганный, он понять не мог: за что? Только успел в суматохе рассмотреть среди всей кутерьмы махонького, приземистого человека в короне. Присмотрелся и понял, что это – не иначе как сам царь. А тот как раз к нему подбегает. Слёзы свои утирает и умоляет:
– Верни! Верни дочку! Всё, что присвоил себе, оставь! Дочку только домой верни!
Тут к царю склонился советник в шитом золотом камзоле, на заморских красных каблуках и шепчет ему на ухо:
– Погоди, – говорит, – сиятельство! Сначала выведаем у него, как он царские твои роскошества присваивал. Может быть, не один он орудовал. А вдруг окажется, что: злоумышленников в твоём царстве тьма-тьмущая??? А мы знать- не ведаем! Виданное ли дело, чтоб среди ночи девичий дворец самой царевны исчез?!! Да ещё и сама царевна пропала! Одному это ему не под силу. А не признается…
И , сказав это, так угрожающе на Афоню глазищами сверкнул, что и пояснять более ничего не нужно стало. И Афоня, парень понимающий, сам поспешил рассказать обо всём:
– Ничего не утаю, всё, как было, поведаю. Но вот поверите ли? Сам всякий раз, как проделываю это, дивлюсь, не сон ли это? Эх! Лучше я вам всё покажу, только руки развяжите!
Развязали его. Он встал, отряхнулся. Потёр камень на перстне заветном. И всё вокруг наполнилось туманным мерцанием и нежным звучанием. Афоня приосанился и произнёс величаво:
– Желаю корону царскую на свой лохматый затылок примерить.-сказал и, как прежде, руками развёл.
И тут над головой царя туман сгустился, да такой, что лица его стало не разглядеть. Все, кто видел, охнули от изумления. Но в тот же миг туман рассеялся, и все увидели, что... Короны-то на голове царя нет! А плывёт эта самая корона спокойно и даже как-то величаво по воздуху под расписным потолком дворца прямёхонько к Афоне. Описав круг вокруг золочённого царского висячего светильника о ста свечей, корона плавно опустилась прямо на голову взлохмаченного Афанасия. Как только корона села поплотнее, Афоня пояснил:
– И вот так каждый раз. Только пожелаю чего-нибудь этакого, распрекрасного, так оно тотчас же появляется. А как это происходит и откуда оно всё берётся мне неведомо, – крестясь, признался он.
– Очень даже понятно откуда. Из моего дворца! – ответил недовольный и раздражённый царь. Пока он это говорил, один из стражников снял с Афони корону и возвратил её царю. И царь водрузил ее на место. На свой лысенький затылок, обрышив всё свое негодование на Афоню, проложая допрос:
– И девичий дворец нашей царевны вот так же запросто на задворках твоей избы оказался? По одному твоему слову? – продолжал изумляться царь.
– Да хоть сейчас покажу! – и с этими словами Афоня потёр кольцо и... По дворцу сначала сквозняком, а потом ветром потянуло. Захлопали окна, двери, засверкали молнии за окном. Загремело среди разверзнутых небес, и огромная чёрная туча опустилась поодаль от царского дворца –прямо на лужайку, где раньше красовался дворец царевны, дочери царя. Эта чёрная туча излилась сверкающим дождём. Каждая капля звенела, как колокольчик. И сначала большущая лужа образовалась. А потом и целый пруд разлился. А на его зеркальной поверхности среди распустившихся лилий и кувшинок безмятежно покоилось отражение дворца царевны.
– Он! Точно – он! Он, дворец! – кричали все придворные , и бояре и стрельцы-все! Расталкивая друг друга, старались рассмотреть образовавшийся пруд и удивительное отражение , безмятежно покоившееся на глади вод того прудика без дворца царевны на берегу пруда. Придворные спешили поскорее оказаться на берегу этого пруда. И повалили туда толпой, шумя и толкаясь.
– Вот чудеса! Отражение есть, а где же сам дворец? – возмущаясь, спросил царь у Афони. Но наш Афоня сам онемел от чуда, свершившегося не совсем так, как он хотел. Да ещё к тому же этот пруд стал медленно высыхать. Отражение стало уменьшаться. Вот уж совсем как игрушечный стал дворец. Махонький какой-то! Да только приглядевшись, Афоня успокаиваться стал. Как стало отражение с ноготок, так на берегу дворец стал расти. Рос, пока не стал таким же, каким прежде был, каким у Афони в огороде стоял. Выбегают из него братишки, сестрички его. Они там уж обжились. И стал дворец для них, как дом родной.
– Афоня! Афоня! – кричат. – Какой мы сон видели! Ой! Да это и не сон вовсе... Мы и вправду во дворце летающем были!!! – галдят, глазёнки спросонок трут ребятишки, понять ничего не могут.
Царь совсем оторопел и горестно Афоне сказал:
– Значит, и дочку мою вот так – по воздуху похитил? – слезу смахнул и добавил царь-батюшка: – Проси, что хочешь! Только верни дорогое моё дитя домой!
– Да не виноват я! – взмолился Афоня. – Про царевен я и помышлять не смел! – оправдывался он, прижимая к себе детишек.
Тут вдруг засверкало что-то во дворце царском. Окна ярким светом стали переливаться. Народ-то вокруг дворца царевны дивится. А тут, видно, ещё какое-то чудо поспело. Толпой повалил народ в царский дворец на новое чудо поглазеть. Друг дружку локтями толкают. Царя-батюшку оттеснили. Чудо-то каждому посмотреть охота. А, как втиснулись придворные и челядь, обратно в зал тронный, так и оторопели. Точно птичка на ветке сидит, покачивается на огромном светильнике о ста свечей. Та самая птица – Чудь, Зверь неописуемый, она же Рыбь хвостатая. Глазищами огненными сверкает! Чешуя, и перья на крыльях радужным сиянием переливаются! Сверканьем своим сто свечей затмевают в царком светильнике . И властно Афоню зовёт:
– Афоня! Эй! Афанасий!!! Поди-ка сюда!
Молнии из-под крыл её бьют об пол, в мелкие искорки разбиваются. Народ в страхе расступился, к стенам дворца в оторопи жмётся. А Афоне что-то уж ничего не страшно стало. Сам он уж столько повидал, что надоело ему бояться.
– Ну, вот он я! Весь тут!– отвечает Афоня, подойдя поближе.
– Свидетельствую перед всем честным народом, – торжественно пропело чудище гулким голосом неслыханной красоты, – что не виноват Афанасий в исчезновении царевны. А вот в чём повинен, так это в похищении у меня перстня моего заветного! В день моего совершеннолетия мне его батюшка мой на хранение подарил! И хранить поручил! Покажи, Афанасий, перстень царю! Да потри камень, чтобы все убедиться могли, что он волшебный и чудеса творить моему перстню дело привычное! – обратилось чудище к Афоне.
Афанасий попытался перстень снять, чтобы чудеса во всей красе показать, да и вернуть его чудищу от греха подальше. А оно точно приросло.
Подбежал царь к Афоне и говорит:
– Ладно. Три перстень! И скорей чудеса показывай!
Афоня потёр камень, украшавший перстень. И появилось облако. Оно уплотнилось и растянулось, вроде как скатерть натянутая, сама собой в воздухе зависшая. А на ней картины нездешней жизни разворачиваться стали, как живые, словно видение дивное. Цветы красивые, огромадные, как деревья, на берегу белой реки. От той реки веяло духом парного молока, и весь тронный зал обволокло тем духом. Вдоль той реки царевна прогуливается. Цветы высоченные распускаются, словно от любопытных глаз царевну закрывают. А в серёдке, видимо, лакомство какое-то лежит. Потому что царевна время от времени туда заглядывает и достаёт оттуда что-то. И этим чем-то угощается к своему явному удовольствию. Хотели все и Афоня приглядеться, что же такое в цветке упрятано, да только таять стало изображение, а вскоре и вовсе растаяло.
– Да как же вернуть доченьку? – простонал царь сквозь слёзы.
– А ты, царь-батюшка, отправь за царевной Афоню! – ответило чудище неожиданно нежным девичьим голосом.
– Да где же я её искать буду? – изумился Афоня.
– А это тебе ведунья-вещунья подскажет! – ответило чудище.
– Кто такая?! Где её искать?! А подать сюда ведунь-вещунью!!!– возопил царь.
Но Чудо-Птица-Рыбь только крылами взмахнула и даже не взлетела, а просто растаяла. Исчезла. Только светильник со всеми ста свечами, вмиг погасшими, под сводом тронного зала покачивается. Одно только пёрышко, медленно кружась, опустилось на пол. Лежит, сверкает. Полежало и, ни с того ни с сего, увеличиваться стало. И незаметно как превратилось в человека в восточном халате, с длинной седой бородой, в чалме, украшенной точь-в-точь таким же пером, из которого он сам и образовался. Глаза протирает, не по-нашему лопочет. Сам изумляется, как сюда попал. Царь к нему подбегает, за грудки хватает. Трясёт и спрашивает:– Какая такая ведунья-вещунья? Говори!
А тот точно обрадовался и лопочет. По-нашему, но косноязычно:
– А, ведунья-вещунья? Да! Да!
Да только дальше объясниться не может. Только достал из кармана пузырёк хрустальный и лопочет не по-нашему. Размахивает им и что-то объясняет.
Царь и вовсе духом упал. Но тут вдруг попугай царский весело заверещал. Восточный гость, по всему видать, тоже обрадовался. И стал с ним беседовать. Все вокруг замерли. И тут попугай, обычно томившийся в высоченной клетке в углу тронного зала, вроде как переводчиком стал и заверещал, коверкая слова:
– Восточный мудрец говорит, что в этом пузырьке капельки чудесные. Надобно тринадцать капель ровно покапать в питьё Афоне. Он и заснёт. Спать будет тринадцать часов. Не будить. И как найти ведунью-вещунью – всё в этих снах точно будет указано.
Тут Афоня не выдержал и возразил:
– Разве можно снам доверяться? Попугай наболтал, так ему и верить? Да и откуда этот старик знать может, что именно мне приснится? А может, я умру от этих капель?
– Не умр-р-рёшь! – прокаркал попугай, в то время, как восточный мудрец нашёптывал ему что-то, просунув нос в птичью клетку. И попугай, затараторил:
– Нет! Не умрёшь! Сны смотри внимательно и запоминай, как, куда пройти!
– Не-е, я боюсь! – возразил было Афоня.
– А перстень чужой присваивать? Сдёрнуть его с хвоста чудища не побоялся? – ответил попугай совершенно оторопевшему Афоне.
– Да заберите вы его! – неизвестно кому закричал Афоня, пытаясь стянуть перстень. Но ничего не получилось. Не снимался перстень.
Восточный мудрец открыл пузырёк тот хрустальный. Всё вокруг обволокло ароматом нежнейшим, и из этого пузырька раздался всё тот же певучий девичий голос:
– Вот так-то, Афоня, чужое брать! А отдавать придётся, через преграды пройдя! Вернёшь перстень заветный владельцу исконному – батюшке моему Повелителю всея Луны лично в руки! Так что пей напиток с тринадцатью капельками, а как проснёшься, сразу – в путь! Но помни! Во сне перстень тебе помогать не будет. Ведь это только сон.
Мудрец и сам изумился звучанию голоса из пузырька и поскорее его захлопнул.
– Хватит, Афоня, препираться, – возразил царь. – Сам всё это затеял. Самому и расхлёбовать! А вот - не бери чужого!!!
Потом царь торжественно хлопнул в ладоши три раза и повелел:
– Проводить Афоньку в гостевую царскую опочивальню!
Проворные слуги тотчас Афоню подхватили под белы рученьки и повели в царскую опочивальню сны смотреть. Под парчовым балдахином, под муслиновым занавесом, на шёлковых подушках с вензелями, под расшитым шелковым одеялом. Пятеро слуг его раздели, лапти развязали и на узорчатый ковёр на полу уложили. А царь подошёл в это время к восточному мудрецу и попросил у него тот пузырёк удивительный.
Тот улыбнулся в ответ и с почтительным поклоном протянул пузырёк. И, как только пузырёк оказался в руках царя, восточный мудрец исчез. Лишь искорки горят на том месте, где только что стоял он. Столько чудес за этот день в царском дворце случилось, что царь только рукой махнул и пошёл капли в чарку собственноручно для Афони капать. Как накапал тринадцать капель, воды долил и сам Афоне отнёс. А Афоня, уж на всё готовый, в царских подушках и шелках утопая, красоту и роскошь убранства царских покоев лёжа разглядывает.
Тут царь – батюшка вошел и приказал Афоне чудодейственное зелье выпить. Перекрестился покорно Афоня , да и выпил питьё, самим царём-батюшкой поднесённое. А уж, как выпил, даже попрощаться не смог. Такой силы сон сразу его одолел. И оставили Афоню одного сны-подсказки смотреть. Тихонько, на цыпочках вышли следом за царем и слуги, двери закрыли. Но Афоня всего этого уже не видал, не слыхал. Он уже был далеко-далеко в своих снах расчудесных.
Увидел он страны далёкие красоты нездешней. И шагал он в том сне, по царскому велению, через леса и горы, пустыни и заросли. День-ночь. День-ночь. Шёл по суше. Плыл по морю-океану. А путь ему указывало днём – солнце, луна – ночью. Шёл, а сам всё примечал. Ведь и сквозь сон помнил, что всё это только подсказка предстоящего пути. Много испытал в пути. И много страшного с ним приключалось. Но, как страх подступит, он сразу вспоминает, что всё это лишь сон, и опять не страшно ему. Ни в тёмном лесу в схватке с дикими зверями, ни в драке с разбойниками, ни в голоде, ни в холоде. Стало ему казаться, что уж всю-то землю-матушку обошёл. Во все дальние уголки заглянул, а ведунью-вещунью ещё не повидал. Уж сомневаться стал: не выдумка ли она, эта ведудья-вешунья? Горько сетовал он на судьбу:
– Вот ведь попутал меня лукавый – чужой перстень присвоить. А гордыня подвела – захотел роскоши царской задарма отведать. Ох, тяжко мне за это всё досталось!- думал Афоня, сидя на берегу океана бескрайнего. Видит, плот прибило к берегу.
-Эх! Да на всё воля Божья! – решил Афоня. И поскольку «нищему собраться – только подпоясаться», вошёл в воду и взобрался на плот. А плот подхватила волна и помчала всё дальше и дальше от берега. «Вот тебе и сны», – крестясь, подумал Афоня. Только и успел перекреститься, как у этого самого плота рыбьи плавники переливчатые выросли. От этого плот ещё быстрее помчался. Вскоре и плавник-гребень, как у карася обычного, только огромный, вырос. За него Афоня покрепче уцепился. Потому, как ветер в ушах свистит, и уж не плывёт его плот, а парит, едва касаясь океанских бирюзовых волн. Точно вздохнул под Афоней этот плот, вернее, не пойми, что такое, и оборотился не то в рыбину, не то в корабль.
– А! Сон и есть сон! С меня от него не убудет!– не испугавшись, решил Афоня, развязывая потрёпанные и промокшие лапти, подумав о том, что надо бы их просушить. Встал и для просушки к поясу их привязал. И приготовился к новым неожиданностям, любуясь прекрасным закатом над океаном. Вдруг видит – остров. И тут новую потеху выкинула эта рыба-плот. Вроде как замерла и, поднятая волной, шлёпнулась прямо о каменистый берег острова. А потом точно карась какой-нибудь – юрк обратно в волну, только её и видели. А Афоня на берегу лежит и дальше сон смотреть приготовился. Волны огромадной силы после себя та рыбина оставила. Того гляди, остров смоют. Тут и рассмотрел Афоня, что остров весь каменный. Ни травинки, ни попить, ни поесть. Один солёный океан вокруг. Ночь спустилась тёмная, звёздная. И на душе у Афони тоже – тьма чёрная. Пить хочется. Вспомнил он, что после того, как поднёс ему царь питьё с тринадцатью капельками, пузырёк с оставшимися каплями царь в карман ему сунул.
И Афоня опустил руку в карман: проверить, нет ли там пузырька. И обрадовался, как только нащупал его в кармане. Достал, открыл его. А из пузырька влагой речной, свежими весенними ручьями повеяло. И решил Афоня:
– Хоть жажду утолю, а сны, они и есть сны. Чего мне от них станется? А в пузырьке хоть едва донышко прикрыто, а всё ж – вода.
Едва поднёс пузырёк к губам и, предвкушая удовольствие от возможности утолить жажду, хотел те несколько капель попробовать, как набежала волна высоченная. Да такая, что звёзды собой загородила. Остров содрогнулся от этого и пузырёк вылетел из рук Афони. Правда, он не растерялся и схватил его налету. Но несколько капель всё же вылетело и упало на тот каменный остров. И, видимо, неописуемой силы было действие этих капель. Даже волна сразу будто заснула. Остановилась, застыла и стоит стоймя. Рыбы, что резвились в ней, тоже заснули без движения. Даже ветер – и тот замер. Словом, стоит волна высоченная. Нависла над островом. А под нею разверзлась бездна океанская до самого дна. Заглянул Афоня в океанскую бездну. Увидел, что остров, с которого он в эту самую глубину заглядывает, – вершина горы. Хотел дно рассмотреть повнимательнее. Да... поскользнулся и полетел вниз.
-Вот и проверю, что от снов бывает, чего не бывает! Но до чего же дно океана на сушь земную похоже! – успел подумать Афоня, пока летел вниз с горы на дно океана. – Красота – дивная. Рыбы над нею застыли, точно птицы в небе прекрасные.
Залюбовался Афоня. А сам всё летит и летит вниз. Как вдруг почувствовал, что оказался на чём-то мягком, будто на огромной подушке. Какой-то гул, время от времени прерываемый стоном и мощным свистом, сотрясал всё вокруг. Вслушался Афоня. И понял, что эти звуки похожи на храп. Но такой гулкий и громкий, как если бы целая рать спала и храпела. Афоня стал внимательно оглядываться вокруг, не притаилось ли где войско спящее. Но, присмотревшись, понял, что приземлился он на большое и мягкое пузо великана. Великан спал под горой, раскинув ручищи. А ладони-то у него – что поля необъятные! А пальцы – как дубы вековые! Лежит великан на спине, головой опираясь на предгорье. Вот ведь внешне – вроде бы, как человек, великоват только. Лицо даже добродушное. Но, конечно, чудной какой-то: вместо волос на голове множество плавников, переливающихся разноцветьем несказанным. А вместо ног – два хвоста рыбьих, и тоже с плавниками. Чешуйки разноцветные – вместо одежды на нём. И что того расчудеснее, большущие раковины перламутровые – как панцирь росли кое-где на нём. Словом, украшен хоть куда. Храпит великан в своё удовольствие. И спит непробудным сном. И ведь ничего не почувствовал, когда Афоня с такой высокой горы прямо на его пузо свалился.
Прислушался ещё Афоня и услышал журчание воды. Слез с пуза великана, как с холма спустился, обошёл гору и увидел ручей, бегущий между камешков. Афоня обрадовался, что наконец нашёл воду, пресную и чистую. Склонился над ручьём, попил водицы. Показалось ему, что отродясь слаще ничего не пробовал. И задумался: «Вот ведь чудеса! А перстень действительно в снах силу утратил. Три не три его – не помогает. Эх! Видимо, время пришло расплачиваться за него. Капли из пузырька заветного волну океанскую усыпили, а этот ручей, видно, посильней океана будет. Течёт вот этак под океанскими волнами, превращаясь в реку, которая широко раскинулась вдали.
Афоня слушал, как журчит вода, пробегая между камешков, разбросанных по бережкам. Пригляделся, а камешки-то не простые – драгоценные. И так, для потехи, стал карманы ими набивать. Да вдруг подумалось ему: «Вот по ручью и выйду на берег. А то проснётся великан. Поди узнай, что у него на уме! Захочет, да и волной океанской прихлопнет – не поздоровится».
С этими мыслями и побрёл Афанасий вдоль ручья, который становился всё глубже.
Потом шёл по речному берегу, превратившемуся вскоре в полноводную реку. Да только, видно, и речка эта была не простая, а с норовом. Стала она Афоню, как болото, затягивать. Зашёл он подальше и поплыл. А река с каждым взмахом руки только шире делается. Плывёт Афоня, но чувствует, что силы покидать его начали. Уж и берега очертания свои теряют. И видит Афоня, что уж не речку переплывает он, а целый океан. Заснувшие волны точно растаяли и заполнили всё вокруг. Тут и великан пробудился и загудел страшным голосом:
– Ты как посмел в мою кладовую проникнуть и пить из Хрусталь-реки? А-а?!
От этого «а-а» волна такая вздыбилась, что унесло ею Афанасия в даль-далёкую. Подняло и точно букашку о берег – шмяк. Лежит на берегу Афоня под высокой горою. В себя приходит и вспоминает последние слова, брошенные океанским великаном: «Хрусталь-река! Э–э-э! Так, значит, это и была Хрусталь-река заветная. А на берегу её ведунья-вещунья сидит... Так ведь сказано было?! А ежели на океанской глубине течёт эта река, значит, где-то и на земле она дальше проистекать должна. Вот она-то меня к ведунье-вещунье и выведет!» – решил Афоня. Как решил, так на душе и легче стало. Точно камень с души упал. Но вдруг не то что камень, град камней на него обрушился. И грохот оглушительный раздался. Огонь с неба повалил. Гора, стоявшая на берегу океана, оказалась вулканом. Ужаснулся Афанасий и проснулся...
А как проснулся, то увидел, что лежит всё в той же царской опочивальне, среди дворцовой роскоши. Но не порадовала его вся эта красота, потому что вспомнил тотчас же, что пора ему в путь отправляться. И всё то, что он во сне повидал, придётся теперь наяву пережить. Только обо всём этом подумал, вбегает царь-батюшка, окружённый своею свитою. За ними к дверям жмутся братишки и сестрёнки Афони. Царь подбежал к нему и спрашивает:
– Сказывай, что да как было? Что снилось?
Хотел Афоня всё по порядку изложить, но словно онемел. Мычит в ответ – и только. Царь в сердцах только рукой махнул:
– Ну да ладно! Ты скорее ступай в путь. О сиротах не тужи. Я сам о них порадею.
Когда стал Афоня подпоясываться, то почувствовал – карманы отчего-то тяжелы. Сунул в них руки. Достал пузырёк: капелек в нём много осталось. Но ещё что-то тяжёлое тянет его карман. Засунул руку поглубже и достал камни драгоценные, что тогда во сне подобрал на берегу Хрусталь-реки. И подумал Афоня, отдавая камни ребятишкам:
-Вот тебе и сны!!! Поди разберись, где сон, где явь! –
Придворные, как их увидели, заохали, заахали. А Афоня вздохнул, перекрестился и пошёл, куда во сне ходил, где побывал и всё испытал, а теперь на яву пережить предстояло. И всё, что во сне уже повидал, всё в точности повторилось. Поэтому шёл он смело, зная заранее, что чем кончится по уже виденным в царской опочивальне снам. И так до того момента, как затмила звёзды океанская волна. Вот ведь знакомо всё, а всё равно страшно. Опять оказался он у подножия той самой горы, вершина которой возвышалась островом над поверхностью океана. Словом, подводная гора. А пригляделся и видит, что гора-то не каменистая, как во сне, а сложенная из кораблей затонувших. Огромное множество кораблей, аккуратно сложенных, обросших водорослями и кораллами, ракушками. Кое-где окаменевшие.
– Вот те раз! Не то! Не по снам уже виденным всё пошло. Или не разглядел я этого тогда? – изумился Афоня. И тут вдруг, среди всего оцепенения, великан проснулся. Стало Афоне страшно не на шутку. А великан ему гудит:
– А ты, мелкий, откуда взялся?!
Но не успел Афоня ему в ответ представиться, а уж великан дальше гудит и вопрошает:
– Э? Да не тебя ли я во сне видал?
– Меня, – только и смог вымолвить Афанасий.
Великан оглянулся и изумился:
– Точно. Вот так и во сне было: сначала волна огромадная поперёк встала! Потом – всё заснуло, замерло кругом от капель из хрустального твоего пузырька. Зачем же ты всё это сотворил??? Чего ты хочешь?! – возмутился великан. – Вот корабли затонувшие, вот сундуки, полные золота. Бери всё, что хочешь! Не безобразничай только! Живут в моих подводных садах моряки с этих кораблей. Всех отпущу. И уплывай-ка ты с ними поскорее, а то вот что вытворяешь – океан волной поперёк себя поставил! Пришёл из каких-то снов кошмарных и ещё тут у меня безобразничаешь!!!
– Возьму и корабли, и сундуки с золотом. И повелеваю тебе на корабли их погрузить. Вернёшь, откуда взял!!! И моряков на их корабли отпустишь! – расхрабрился Афоня, однако призадумался: «А не слишком ли я... того?..» И всё же продолжил:
– Но и это не всё! Расскажи, как пройти мне к ведунье-вещунье, что у Хрусталь-реки сидит и ворожит. И кто она такая, объясни? – попросил Афоня.
– А! – опять прогудел в ответ великан. – Так это просто! Сидит ведунья-вещунья на берегу Хрусталь-реки, которая вот тем ручейком здесь начинается. А потом течёт, пока не впадёт в огненную реку. Огненная река протекает под горой – вулканом. Я тебя во сне уж видал под той самой горой. Тогда, как извержение началось, я и проснулся. Так вот, эта самая огненная река сливается с Хрусталь-рекой, и только потом выходит они на поверхность уже во всей силе полноводной. Ступай по берегу Хрусталь-реки и непременно найдёшь ведунью-вещунью.
– Хорошо, – ответил Афоня. – Дай хоть лодку иль парусник лёгонький, я и поплыву по Хрусталь-реке. А ты, как обещал, отпускай корабли с золотом и моряков, уцелевших в кораблекрушениях. А не послушаешься – так и будет твой океан поперёк себя застывшей волной торчать, сколько захочу!
Великан в ответ от радости, что сон этот жуткий наяву теперь прекратится, хвостом чешуйчатым бьёт и плавниками по животу от удовольствия хлопает. Потом из горы, сложенной из кораблей, взял хоть и небольшой, да уж больно ладненький парусник. Да куда Афоне больше-то! Великан прижал его к груди, вздохнул и посреди ручья, где поглубже было, поставил его. Да ещё так разлюбезно и мягонько самого Афоню в ладошки взял, поднял да на парусник поставил. А потом пальцем кораблик подтолкнул и в самые паруса дунул. И парусник поплыл. Афоня оглянулся и крикнул великану:
– И озорничать больше не смей!
– Не буду-у-у! – прогудел в ответ великан, погнав от себя волну. И от этого парусник поплыл ещё быстрее.
Афоня оглядывался время от времени и видел, что та огромная волна, вставшая поперёк океана, начала таять. Набежали волны, и вскоре вся красота скрытого от глаз океанского дна, со всеми её чудесами и диковинками, опять ушла под воду. А на поверхности океана появилось множество прекрасных судов. Они плыли в разные стороны, и флаги разных стран и держав пестрели над ними.
Но парусник Афони был уже далеко. Он приближался к берегу. Афоня рассматривал, куда же течёт Хрусталь-река. А она уходила, прячась среди камней и глыб, разбросанных у подножия дымящегося вулкана, в глубь пещеры. Вулкан этот тоже был Афоне знаком – тот самый, что видел он в последнем сне.
Раздался гром, засверкала молния. Камни полетели во все стороны. Страшно ему стало. Но на этом самом месте сны, что видел он тогда в царской опочивальне, и кончились. Дальше-то подсказки нет! Пытаясь спрятаться от извержения, он направил свой парусник под высокие своды пещеры, в которую текли воды Хрусталь-реки. Корабль вплыл в неё беспрепятственно. Но внутри оказалось так жарко, словно в самое пекло он угодил. Пещера была ярко освещена. Свет этот исходил от горящей реки. Огненно-красный поток её пламени мчался под сводами пещеры, вырываясь из бокового свода внутри пещеры, а потом сливался с потоком Хрусталь реки. Там, у свода пещеры, Афоня увидел огромного краснолицего великана, раздувающего пламя Огонь-реки. Великан усердно подкладывал вырванные с корнем могучие старые деревья. Ох, и пришлось ему потрудиться, чтобы запасти их здесь столько для поддержания такого огня. Великан деловито брал целое дерево и изо всех сил дул на него, выдыхая огненные столбы пламени. И как только дерево загоралось, он, довольный своей работой, опускал горящее дерево в поток этой удивительной реки. Он был так занят, что не заметил появления Афони. Да и дым, наполнявший всю пещеру, тоже скрывал его присутствие. А воды той реки, по которой Афоня вплыл в пещеру, встречались с огненным потоком Огонь-реки, но не смешивались, а сплетались, как коса девичья. И так текли они в третий свод пещеры, который Афоня не сразу заприметил на противоположной стороне из-за густого дыма от горящих деревьев, плывущих по Огонь-реке. Афоня поднял голову и увидел, что свод пещеры заканчивается небольшим отверстием, сквозь которое голубеет небо, такое чистое, ясное...
-Верно, вот так-то и дымится вулкан. А великан этот сторожит Огонь-реку, чтобы не угасла она. И как мне через всё это перебраться и выжить? А великан этот пострашнее прежнего, океанского, – пронеслось у Афони в голове, пока он тёр перстень злосчастный, из-за которого вся судьба его перевернулась. Надеялся он, что волшебство поможет и в этот раз. Потому что плыть дальше становилось всё жарче и жарче. Афоня почувствовал, что задыхается.Он прошептал:
– Прошу, эх! Да что там – молю! Чтобы великан меня не видел, не слышал. Чтобы смог я беспрепятственно из этой пещеры выйти и попасть наконец-то на нужный мне берег Хрусталь-реки. Тот, где сидит ведунья-вещунья!
Покропил он из пузырька поток Хрусталь-реки под своим парусником, слёзно моля, чтобы Хрусталь-река и Огонь-река остановились. Только пожелал Афоня, и наполнилась пещера прохладой. А потом и вовсе холодом. И внутри пещеры пошёл снег. Завьюжила метель, завыла. Хрусталь-река замерзать стала, быстро покрываясь льдом. А Огонь-река чёрным углём да головёшками, ещё тлеющими, покрылась. Кое-где тотчас же огонь замер, как нарисованный. Сплетённые между собой Огонь-река и Хрусталь-река замерли в своём течении. И что ещё удивительнее – даже великан огнедышащий так замёрз, что весь сосульками покрылся. Прыгает, пытается согреться. И сколько не дует на сложенные, как дрова, деревья, а огонь, как прежде, никак не выдувается.
Афоня проворно спустился с парусника и бегом бежать ;то по льду Хрусталь-реки, то по обжигающим ступни головёшкам тлеющей Огонь-реки. Перепрыгивал через замершие и стоящие, как частокол, языки пламени. И так Афоня пробирался всё глубже и дальше в пещеру. Пока не увидел брезжащий вдалеке свет. Это был выход из пещеры, через который раньше потоки Огонь-реки и Хрусталь-реки вытекали из пещеры. Только у выхода Афоня смог остановиться и перевести дух. Потом на берегу прилёг отдохнуть.Но, вспомнив, что великан может замёрзнуть, сказал, потирая камень перстня.
– Чтобы всё в пещере стало, как до моего появления в ней,
Только сказал, и замёрзший великан закашлял от холода. И своды пещеры содрогнулись. Столб огня с чёрным дымом вырвался из его пасти. Тут он заметил оставленный Афоней парусник. Взял его в руки. С удивлением рассматривая, повертел, как игрушку, и, уже почти не веря в себя, посильнее дунул на него. Парусник загорелся сразу. Довольный великан радостно забросил горящий парусник с пылающими парусами в середину пещеры. Огонь от горящих парусов быстро перекинулся на головёшки. И Огонь-река сразу ожила. Поднялась высоким пламенем, растопив остатки льда Хрусталь-реки.
Хоть и не видел Афоня того, что происходило в пещере, но, как только зажурчала и потекла вода в опустевшем русле, понял, что всё уладилось. Хотел было зачерпнуть водицы, чтобы умыться и попить, да обжёг ладони. Поэтому, не теряя времени, он пошёл вдоль реки по берегу. Сколько шёл, теперь уж не важно. Совсем из сил выбился. Уж думал: «Брошу всё это! Бродягой стану! Не вернусь домой! Пропала моя голова из-за перстенька девчоночьего!!!»
Ночь была звёздная. А Афоне и голову преклонить негде. И подумалось ему:
– Брожу точно зверь лесной. Так у тех хоть норы есть...
– Не сетуй! Плыви сюда! – вдруг услышал он знакомый девичий голос. Поискал глазами и... увидел! Увидел на том берегу старушку, сидящую на камушке. Она отражалась в воде. Ласково его рукой поманила. Старенькая совсем, а голос точь-в-точь, как у той Чудо-Рыбы.
– Ты кто, старушка? Добрый человек или наваждение? Ты ли ведунья-вещунья, что на Хрусталь-реке сидит?
– Да! Это я! Плыви ко мне! Не бойся, уж остыла вода в Хрусталь-реке. Тёплая, ласковая! Самое время поплавать! – успокоила его старушка.
Афоня, подбодрённый её приветствием, смело вошёл в воду и поплыл к ней. Вода и вправду хороша была. Да ещё и какое-то радужное сияние красоты диковинной от неё исходить стало. Афоня плыл вперёд, зажмурившись, ослеплённый и восхищённый этим чудом. Звуки всплесков воды превращались в пение и музыку чудесную. Тут он увидел, что с каждым взмахом его руки река становилась всё шире и шире. И переплыть эту без конца расширяющуюся реку становилось невозможно. Потому что, чем дальше он плывёт, тем дальше берега, словно убегают за горизонт. Речная вода превратилась в морскую бесконечную гладь. Небо над головой Афони стало ночным, звёздным. Появились волны. Они становились всё выше и выше. Поднялся настоящий шторм. И звуки вздымающихся и разбивающихся волн звучали всё оглушительней. Смертельный ужас охватил его. Афоня стал захлёбываться. В какое-то мгновенье он и вовсе потерял сознание. Очнулся Афоня лежащим на траве, прямо у ног старушки. Он привстал и огляделся. Посмотрел на эту, как теперь ему показалось, не широкую и явно не глубокую речку. Протёр глаза, почесал в затылке. Волосы оказались совсем сухими. Охнул и схватился за сердце.И рубашка его была совершенно сухой.
-Ну, да ладно! Переплыл и переплыл!.. Слава Богу! – прозвучал в его голове ответ на вихрь вопросов. И он, радуясь, что в этот раз видит перед собой не чудище и не огнедышащего великана, а простую старушку, спросил её:
– Да скажи на милость, как найти и вызволить царевну. Царь-то наш батюшка убивается в тоске по дочери, – обратился Афоня к ведунье.
– Так это тебе нужно прямо к Султану всея Луны, – кротко пояснила она.
– Через речку переплыл – страху натерпелся. А до этого лунного султана добраться, сколько царств-государств пройти нужно? Сколько ещё морей, сколько океанов преодолеть...
– Нет, – отвечает вещунья. – Было бы только желание добраться. Тебе ни переплывать, ни пересекать ничего не придётся. До Луны прямёхонько лететь.
– Да как же это?! – ахнул Афоня.
– Да недолго это. Только вот придётся вернуться к младшему моему брату. Тому, что у вулкана хозяйствует.
– Твой брат... Так ведь?.. – испугался Афоня.
– Не бойся! Ничего не будет, – успокоила его ведунья-вещунья. – Гостинчик ему снесёшь от меня. Пирожков его любимых пошлю ему. Любимых, но остывших. А он-то их с пылу с жару любит. А ради доброго дела можно и похитрить, – лукаво пошутила старушка. – Приглашения от Султана всея Луны у тебя нет, так что самому действовать придётся. Пойдём-ка в дом. Самое время мне пирожков испечь! И тебя, гостя, угостить, и братцу гостинчик послать!
Афоня поднялся и пошёл следом за старушкой. Оказалось, что жила она в землянке. Совершенно неприметной , притаившейся в лесочке недалеко от реки. Они спустились в землянку. Внутри горел огонь, разведённый в небольшом очаге. Ведунья-вещунья ловко и быстро замесила тесто и поставила пироги на огонь.
Когда всё было готово, она выкатила большущую корзину на трёх деревянных колёсах и с двумя дырами в дне для ног. Высоченная и большущая корзина. Как-никак, а пирожки-то для великана пеклись. Душистые, вкусные пирожки! Начинка из лесных ягод и трав. Старушка угостила Афоню, сказав ему:
– А пока поешь-ка досыта пирожков и поспи на дорожку!
И то верно:притомился Афоня. Поел и лёг спать. Утро вечера мудренее.
И пришло время в путь Афоне отправляться. Залез он в корзину и уместился в ней целиком. Ноги просунул в отверстия на дне корзины. Словом, корзина эта ,будто кафтан плетённый на колёсах, на него надетый. И шагать в нём он мог, куда угодно. Тем более, что колёса, прикреплённые по бокам корзины, крутились быстро-быстро. И Афони в ней не видать. Так с виду ничего примечательного: ну, катится себе по лесам и полям корзина, полна пирогов! А то, что она сама по себе с пирогами разгуливает... так после всего того, что Афоне пришлось пережить, это уже его ни сколько не озадачило. Сверху, над головой Афони, другую корзину, наполненную пирогами, поставила старушка. Чистым расшитым рушником сверху прикрыла и крышкою плетёной закрыла. А ещё дала ведунья Афоне мешок с песком. И пояснила:
– Нужно этот песочек, собранный со дна Хрусталь-реки, бросить в огонь вулкана. В тот самый миг, когда станет братец-великан пирожки разогревать. А разогревать пирожки он будет заодно вместе с корзиной. Всегда так делает – ленится пирожки на сковороду выкладывать. Всякий раз так делает. Хвать всю корзину и шмяк её на сковородку. Не домовитый он у нас.
Тут Афоне не по себе стало, заробел он:
– Это что же? Меня прямо на огонь?
– А ничего не будет, – стала успокаивать его озорная старушка. – Для этого песочек и существует. Как в огонь бросишь его, так в вулкане как бы пробка образуется. Вулкан под сковородкой попыхтит, попыхтит... да и взорвётся вместе со сковородкой. Вот тут-то ты и взлетишь.
– А-а-а-а, – простонал в ответ Афоня.
– Ноги не забудь подобрать, – добавила старушка, нисколько не смущаясь, и продолжила поучать: – Чем дальше, тем страшнее, так что прекрати бояться, – успокаивала его старушка.
Но страшно Афоне. Как представил он сковороду того братца-великана! И сказал:
– А может, не надо? Хорошо, спокойно как-то жил. Рукой махнёшь, перстнем блеснёшь – и любой достаток тебе в ответ. Любое роскошество, какое только пожелаешь. А? Ты погляди, бабуль, сколько в мире бед, злодейств понапрасну делается. Перстень вернуть супротив этого малость малая, – бормотал в страхе Афоня.
– Эх! Афоня, а я-то тебя уж как родного полюбила! Все крупные злодейства в мире вот так по мелочам и накапливаются. Всё с чего-то начинается. Вернёшь перстень, станет в этом мире одним делом добрым больше. И светлее в миру будет! Вот вмешался ты, хоть и невольно, а обидел Луняшку. Себе в радость, по прихоти своей могущество перстня Султана всея Луны присвоил и тратил. Согласна я с тобой, что справедливости на свете маловато. Но, ежели благородный поступок совершишь, так останется в этом мире память и понимание среди людей, как должно поступать. Да и попользовался чужой вещью, почудил, порадовался, пора её и возвращать. А лучше и вовсе- чужого не брать!Не робей, Афонюшка. В помощь тебе Луняшка будет. Да вы уж и знакомы. У неё-то ты перстень и отнял.
– Так пусть она прилетает и берёт свой перстень! – с надеждой возроптал он.
– Ты отнял и тебе возвращать! Тебе и каяться!!!Луняшка только в полнолуние прилететь может. А полнолуние, сам видел, вчера было. Хрусталь-река ещё долго, до следующего полнолуния обыкновенной рекой будет. Долго томиться царю-батюшке, долго. А впрочем, снимай перстень, раз не по силам дело, – сказала старушка Афоне. И Афоня, хоть и стоял уже в одной корзине с другой на голове, наполненной пирогами, а обрадовался. Стал он перстень с пальца стягивать. А он, как на грех, точно прирос. Да и пока стягивал, что-то загрустил Афоня и призадумался:
– И чего только не повидал за последнее время, а на Луне не бывал. И выпадет ли ещё случай, неизвестно. Хороводы с девчатами водил, в жмурки играл, песни пел, а Султана, да ещё всея Луны, не встречал. А Луняша-Зверь-Птица Рыбная сама по себе диковинка дивная. А там на Луне таких чудинок, поди, видимо-невидимо. Такой случай выпал и не повидать?! Эх! Жизнь – так и так пройдёт. Нет! Пойду я.
– На всю жизнь счастья не напасёшься! – задорно подбодрила ведунья и добавила: – Ох, и молодец! Не сомневалась я в тебе!
– Всё одно к одному. И перстень сам не снимается. Придётся меня вместе с кольцом к Султану доставить, – простился Афоня сердечно со старушкой и пустился в путь к её братцу-великану.
Идёт-шагает, колёса по бокам скрипят. Со стороны взглянуть, сама по себе корзина на колёсах своей дорогой катит. Только, если присмотреться, лапти афонины под корзиной мелькают.
Шёл-шёл Афоня и всё-таки дошёл до вулкан-горы. Встал с подветренной стороны, чтобы дух пирогов братца-великана раздразнил и привлёк его внимание.
Скоро учуял великан сестрицыны пироги. Подбежал к корзине и, не долго раздумывая, с чего бы ей здесь оказаться, схватил её, радостно обнюхивая пироги. Домашние пирожки, хоть и остывшие. Поднял корзину вместе с Афанасием, затаившимся внутри, и побежал разогревать. Дальше всё так и было, как вещунья предсказывала. Взял великан сковородку да прямо с корзиной вместе начал пироги разогревать.
-Удивительно, – подумал Афоня, – этот братец-великан – честный солдат на посту. Приставлен он к этому вулкану соблюдать его в полном порядке. И старается. Неотлучно при нём. Потому что порядок такой, – умилился даже Афоня. – Вот ведь служака! Уважаю таких!
Но пока Афоня размышлял, от разогрева пирожков лапти его задымились, и пятки обжигать стало. Вовремя опомнился Афоня. Развязал узел. Сгрёб в горстку песка Хрусталь-реки –одну, другую... да и бросил их в огонь через дырку в дне корзины.
Огонь затих, на глазах свернувшись клубком, превратился в огненный шар. Со всех сторон разом повалили и чад, и гарь. Что-то оглушительно засвистело. Зашумело. Афоня почувствовал, что поднимается ввысь. Как-то жаль стало братца-великана. Видно, как хотелось ему сестрицыных пирогов отведать. Афоня напрягся, собрав все силы, и поднял верхнюю часть корзины с пирогами. Да и швырнул её изумлённому великану!
А великан ловко подхватил корзину. И ни один пирожок не выпал из неё. Как радовался великан и угощался сестрицыным гостинцем, Афоня уже не видел. Потому, что уже летел высоко над землёй, поднимаясь всё выше и выше над облаками, удаляясь от Земли и приближаясь к звёздам. Огненный шар подпирал снизу большущую обгорелую чугунную сковороду, с оглушительным свистом летевшую к Луне. В полёте Афоня просто прилип к сковороде. От страха шапчонку до носа надвинул и только молится. Уж совсем было стал с жизнью прощаться, да вдруг почувствовал, что жар от огненного шара уменьшаться стал, да и свист тоже. Вроде бы, и лететь помедленнее стал. Вдруг – шмяк!!! Ух! Так он шлёпнулся, что из сковороды вывалился и из корзины выпал. Огненный шар, на котором он летел, с кулак размером стал. Сдёрнул он шапчонку и видит, что сидит на Луне.
А Луна эта... ну, ни кустика, ни речки, ни деревеньки, ни церкви. Ничего нашенского, сердцу милого, родного. Холодным светом всё вокруг залито, аж глаза режет. Поднял голову Афоня, а там в тёмном поднебесье голубым арбузом Земля родимая плавает. Даже взгрустнулось ему. Вот ведь куда неугомонный его нрав загнал. Кругом песок, скалы суровые, вокруг ни души. Но только подумал так, как над его головой послышалось хлопанье крыльев. Это подлетела к нему давняя его знакомая – Луняшка. Глаза красным огнём сверкают. Хвост змеиный лунным светом переливается.
Даже обрадовался ей Афоня. Какая ни есть, а всё же – знакомая! Но, что совсем чудно – в клюве она держала тот самый огненный шар, только он теперь меньше стал. Видимо, остывать начал. Она приветливо и, сверкнув чешуёй, по-дружески махнула ему хвостом. Потом бросила прямо к ногам Афони тот огненный шар. И под ним провалилась земля, то есть луна вместе с шаром. Полетел Афоня в этот колодец куда-то вниз, в тьму непроглядную. Следом за ним полетела и эта Чудо-рыба, зверь ненашенская – не пойми, что такое... словом – Луняшка наша.
-Вот ведь, едва очухался – и опять чудеса! – сетовал про себя Афоня: Сейчас дома спокойно отдыхал бы ! Не летал бы тут, как дуралей неугомонный, не маялся! В родной-то деревне, как хорошо!
Но не успел он и подумать, как упал плашмя на пол. Весь он был выложен камнями бесценными: то прозрачными, то светящимися. Огромные цветы, похожие на деревья, поднимались куда-то ввысь, под потолок, но расцветали не цветами, а прекрасными поющими птицами. Прожжённая в потолке огненным шаром дыра, в которую провалились и Афоня, и Чудо-рыба, то есть Луняша, стала зарастать. И что удивительно, сам шар медленно плыл. Летел по воздуху прямо в руки Повелитель всея Луны. Сам Повелитель сидел на невиданной красоты троне. Он внимательно смотрел на Афоню. Тут Афоня спохватился. Вспомнил, зачем прилетел и обратился к Луняре:
– Прости меня. Искушение преодолеть не было сил. Перстень заветный передай владельцу его-Повелителю! И попроси его не держать на меня обиду за то, что попользовался, посвоевольничал.
Хотел Афоня снять перстень, но, видимо, так исхудал от этаких полётов, что перстень сам на пол упал.
Луняшка подлетела и клювом ловко перстень подхватила. Крыльями захлопотала-захлопотала и к Повелителю подлетела. И вдруг эта Чудь-Птица вдруг вихрем на одном месте закружилась, так что не разглядеть ни крыльев, ни хвоста с плавником чешуйчатым, ни клюва орлиного. Всё слилось в одно сверкание, и одна рябь в глазах от этого кружения запестрела.
Но вмиг остановилось всё это. И во всей красе девица прекрасная оказалась на этом самом месте. Хорошо, что Афоня, как влетел в потолок, упал на пол, так и не поднимался. А то опять упал бы. Вот тебе и Луняшка!
Девицы в родном селе Афони красотой своей далеко-далеко прославились. Издалека сватов в их деревню засылали, но такой красавицы никогда он не видал. Одно только, как присмотрелся, конечно, было странновато, что зеленовата девушка с лица. Но даже и это её не портило. Уж такая раскрасавица! Да и и его Повелитель всея Луны , и придворные его тоже- зеленолицые, все, как один. И его, простого парня, как диковинку рассматривают. А он им всем с почтением говорит:
– Мне бы дочку царскую повидать! С самой Земли ради этого прибыл! Сами сам я не местный, издалека сюда летел только, чтоб царевну увидать!– объяснился Афоня и, осмелев, продолжил:
– Как же так приключилось, что царевна здесь оказалась? Почто похитил ты её, Повелитель всея Луны? Ответь, ведь перстень твой чародейский я честь по чести доставил. Столько испытаний, мук и страданий из-за него принял.
– Не похищал я царевны! – ответил, горестно вздохнув, Повелитель всея Луны. Показалось Афоне, что слеза сверкнула на его широкой зелёной щеке.
В это мгновение Луняра подплыла к Афоне в таинственном и прекрасном танце, в котором своими движениями она рассказала, что произошло с её семьёй. Он залюбовался танцем – рассказом прекрасной Луняры. Луняра пела и танцевала. Пение её прояснило всё окончательно.
И всё так внятно изложила, что всё-то ясно теперь стало Афоне. Оказывается, младший сын Повелителя всея Лун ы, а значит, братик Луняшин, дитя малое, неразумное, выполз из своей колыбели и на звёзды залюбовался. А, как рассмотрел огромную голубую Землю, что висит под самою Луною, так уж, как зачарованный, всё хотел поближе к ней подползти. Полх, полз…И упало без присмотра дитя. С Луны свалилось. Да прямо на Землю. Хорошо, что не на сырую землю, а прямо в пруд царевны. Дело было ночью, как понял Афанасий. А в том самом пруду в это самое время плавала царевна одна-одинёшенька. От сонных мамок, от девок сенных сбежала она жаркой лунной летней ночью, чтобы в пруду царском искупаться.
И тут на её глазах, прямёхонько с Луны, в тот же пруд плачущее от страха дитя упало. Она скорее бросилась спасать, думая; как бы не утонул младенчик! Испугалась царевна сильно. Схватила дитятю. А, как увидела его…Ой! А ребёночек-то весь зелёненький.
А тут следом и Луняша подлетела за братиком. На помощь летела! А была она в том самом зверином облике. Вот тут-то её Афоня и изловил, когда она по воде до озерца царского добраться хотела. Переживала за младшенького. Врасплох застал её Афоня. Не до перстня ей в тот миг было. Кто же знал, что успеет Афоня столько начудить.
А царевне ещё страшней стало, как увидела Луняру. Дитя к сердцу прижимает, защитить хочет, а саму от страха всю трясёт. Да мало этого! В то самое время, Афоня, сидя в своей бедняцкой избе, в царском тереме жить пожелал. Хорошо, уточнил, когда кольцо вертел, что не сам дворец царский, а вроде того. Что, мол , и поскромнее-поменьше можно! В общем, царский, но поскромнее. Видишь ли, испугался, что царский великоват будет. Прилетит дворец да огород, да курятник подавит. Не дай Бог, соседей заденет. А перстень приучен верно служить тому, кто его хозяином окажется, и всё исполнять в точности. Поэтому прилетел к Афоне дворец самой дочки царской. Он как раз поменьше царского был. Бревно к бревну, стенка к стенке встал с покосившейся дедовой избой Афони.
Вот потому и не оказалось царевны в том дворце. Купалась она. Дворец над землёй летел низёхонько-низёхонько и с большим скрипом. Мамки да девки сенные, разбуженные треском дворца в полёте, сами с перепугу из окошек на землю попрыгали, как только подниматься он стал над землёй. Луняшка, царевну чтобы не пугать, в девичье своё пригожее обличье обратилась. Хотела братика взять и обратно лететь к батюшке своему. А малец, сердечный, крепко уцепился за косы царевны. Припал к ней и плачет. А плачет оттого, что умерла матушка его. А, как присмотрелась Луняша к царевне, так и поняла, почему малыш не желает с царевной расставаться! И сама расплакалась, на царевну глядя!
Царевна-то годами чуть постарше Луняры . Статная красавица. Коса русая до пят, глаза голубые. Лицо приветливое. Руумянец на щечках , что розан- цвет пылает. Губы – как лепестки, ноздри – как крылья мотылька – тонкие, трепетные. И всем своим обличьем : вылитая мать-покойница Луняры и её братика. Только уж очень белолица и румяна наша царевна. Но в целом, вылитая Луняры родная матушка.
Оттого и не может малыш расстаться с царевной нашей. Смотрит во все глазёнки. А слёзы льются и льются. Да и Луняра тоже рыдает. Как могла, глотая слёзы, объяснила она царевне, почему дитя оторваться от неё не может. Тут и царевна в слёзы, но и говорит:
– Не знала до сего дня, что дитя малое с Луны так легко прилететь может. И ты, Луняра, летаешь, как птица. Раз уж так всё сложилось, не будем дитя томить. Давай я вместе с ним слетаю, домой его отнесу, и в колыбельку уложу, нежно, как родимая матушка. Убаюкаю. Вроде , как печаль его сиротскую, развею.
Уж такая сердечная девушка – дочка царская. Хорошая, добрая!
Обернулась Луняша Чудью-птицей небывалой, а царевна с дитём верхом села и покрепче за неё уцепилась. Так вот и полетели они во дворец Повелителя всея Луны. Там она дитя зелененькое спать уложила, колыбельную спела. И уж очень понравилось царевне в лунном дворце. Понимает, конечно, что царь-батюшка в тревоге и печали пребывает, а от дитяти душой оторваться не может.
Но раз прибыл Афоня пред ясные очи Повелителя всея Луны и честно перстень вернул, испытания тяжкие превозмог – искупил вину, что на чужое позарился,значит теперь можно и домой возвращаться. И царевну во дворец проводить заодно. Ведь не по своей охоте, а по царскому указу в путь далёкий пустился. Пора отчитаться – честь по чести доставить домой беглянку. Долг перед царём и отечеством выполнить. «Совесть очистил! Пора и честь знать – восвояси возвращаться!» – решил Афоня, ловя умолкающие чарующие звуки голоса Луняры, даже немного жалея, что окончились её танец и пение, которыми поведала она; с чего все закрутилось-завертелось.
Афоня обернулся лицом к Повелитею всея Луны, хотел сказать все, что думает. Но Повелитель развёл руками и тоже запел. Да так, что от звуков голоса его рождались вихри. Эти вихри охватили Афоню, завертели. И он будто бы провалился сквозь дворцовый пол. Потом, что было, Афоня помнил смутно. Только нежные звуки, похожие на колыбельную, то баюкали, то пробуждали его. А он всё летел, куда-то в глубь неведомой звездной тьмы-в с самую сердцевину Луны. И вдруг шлёпнулся в озеро. Тёплое, пахнущее, как парное молоко. Пригляделся. Зачерпнул пригоршню и подивился. Это и впрямь оказалось парное молоко. Вкусное и пахучее. Тут вдруг он услышал детский плач и ласковый девичий голос:
– Тихо, малыш, не плачь!
Оглянулся Афоня и увидел, что на берегу этого самого молочного озера девушка стоит, по-нашему белолицая да румяная. Длинная , заплетенная коса вдоль спины .Улыбается ему. А рядом карапуз зелёненький, за подол её держится.
– Э! Да ты никак царевна и есть? – догадался Афоня.
– Да, я царевна, – ответила девушка.
– Заждался тебя, царевна, батюшка твой, царь наш! Уж, почитай, который месяц ждёт не дождётся.
– Как? – изумилась царевна. Ещё и вечер не наступил. Я только один день здесь. День, правда, долгий. Никак не кончится.
И то правда, свет кругом ясный, ни облачка. Только догадался Афоня, что находится он внутри луны, а не снаружи. Это снаружи тьма-тьмущая. Ночь нескончаемая. А здесь свет несказанный. Светит, сколько хочешь.
– Пора, царевна, в путь собираться!- сказал Афоня царевне.
– И то верно. Жалко только малыша. – вздохнула в ответ царевна.
А малыш сразу – ну реветь! Видно, понял, что прощаться время пришло в царевной, ставшей ему доброй и заботливой матушкой. А красота здесь была, ну необыкновенная. Цветы на глазах распускались с музыкой. У каждого цветка – своя. Цветы крупные, яркие, сочные. Лепестки как раскроются, дух испускают сладчайший. А внутри мякоть самого цветка вкуснейшая, вроде пирогов с начинкой. Куда там царским застольям да поварам!
А тут и Луняшка подошла откуда-то. Взяла на руки малыша, братика своего младшенького, и стала благодарить царевну за то, что успокоила и утешила ребенка. Малыш сладко заснул у Луняшки на руках, и она шёпотом им сказала:
– Вот сейчас самое время вам возвращаться. Он за столько времени впервые успокоился. С этими словами положила малыша в люльку, что стояла на берегу молочного озера. Тихонько подняла руки над головой. Хлопнула в ладоши, и превратились они в прежние крылья. Вернулось прежнее её обличье, которое уж больше ничуть не пугало Афоню. Покрепче обняла Афоню и царевну. И все трое полетели.
Сколько летели – не приметили. Но вскоре очутились все трое посреди царского сада, между царским дворцом и теремом царевны. Разметало их по траве.
– Вот ты и дома, царевна! – услышал Афоня голос Луняры. – Спасибо тебе за то, добрая душа, что помогла нам в нашем горе. Но пора тебе домой, царевна, батюшка заждался. Всегда будем помнить твою доброту!
Уж сколько слов добрых сказали на прощанье друг другу царевна и Луняша.
Звала царевна обоих, и Луняру, и Афанасия, во дворец. Награды Афоне сулила от щедроты душевной. Но для Афанасия самая большая награда – чтобы его испытания закончились, и он ответил царевне:
– Сколько повидал богатств заморских, кладовые вулкана, драгоценности океанских глубин, и понял: пока живёт человек на земле, зорки должны быть не только его глаза, чутки не только его уши, но и душа, и сердце всё видеть и понимать должны. Каждый человек - властелин незримых богатств необъятной земли. И кроме осознания этого счастья, все вознаграждения малы в сравнении с этим и только обременительны. Пусть остаются с теми, кому они в радость. А вот о чём, царевна, я тебя очень попрошу, так только о том, чтобы ты о моих младших братишках и сестрёнках позаботилась, пока я в пути буду!
И то верно: ему, столько повидавшему, какие там награды... Да ещё к тому же это была ночь полнолуния. И Луняре нужно было спешить к Хрусталь-реке.
Афанасий, как человек чести, девицу, будь она хоть и Чудо-Рыба-звериная, одну домой отпустить не мог. Должен проводить! Словом, откланялись Афоня и Луняра. Простились с царевной.
Обратилась Луняра опять в Чудо-Рыбь. Расправила крылья. Афоня схватился за хвост её, и полетели они к Хрусталь-реке.
А когда прилетели к заветным берегам и опустились на землю, Луняра красотой своей словно осветила берега Хрусталь-реки. Чуть постояла среди высокой травы цветком нездешним и тотчас в мелкие звёздочки рассыпалась. И стоит вместо неё – ведунья-вещунья вековая. Седая, мудрая. Только угадывается среди черт лица прежняя юная красота Луняры. Угадывается и светится.
Афоня аж взмолился:
– Зачем душу мою терзаешь? Зачем опять старой такой стала?
– А чтобы Хрусталь-реку стеречь от глаза завистливого, от глаза случайного. В ночь полнолуния, когда лик печальной и мудрой Луны отражается в водах Хрусталь-реки, начинается великое преображение. Течение реки замедляется, а вскоре вовсе замирает. Поперёк себя встают воды реки, превращаясь на глазах в грани прекрасного и сверкающего кристалла, хрусталя невиданного. Высоко-высоко до небес возвышается этот чудодейственный кристалл, лежащий меж берегов. На его гранях отражается всё то, что видела и видит Луна со своей высоты, глядя на Землю: переплетения судеб людских и целых народов. То, что она показывает, лиходеям знать нельзя. Потому что в знании того, что и как будет, сила огромная. С её помощью властолюбец управлять целыми народами может. Жадный до богатств тоже может во зло употребить те откровения, что посылает в полнолуние Хрусталь-река. Глупец и того опаснее. И всякий, кто окажется в заветный час на берегу Хрусталь-реки, посвящается во все тайны, когда-либо бывшие на земле, и видит он их в истинном свете. Истинное знание даёт власть над людьми. Увидит, не дай Бог, злой человек и станет выдавать узнанное за свой якобы чудесный дар предвиденья или способность читать в прошлом. И люди в страхе перед этим непостижимым чудом станут поклоняться ему. Поэтому нужно беречь тайну Хрусталь-реки от людей, чтобы не было злого искуса власти. Для этого я и меняю обличье. В полнолуние я преображаюсь в Чудище – Чудь-Рыбину-звериную. Если наблюдаю видения, посланные луной в заветный час Хрусталь-реке, и вижу, что грозит людям великая беда, – неприметной старушкой отправляюсь бродить по белу свету. Как могу, предупреждаю людей о грозящей опасности. Потому и зовут меня знающие люди ведуньей-вещуньей, – объяснила Луняра.
– Но ведь столько бед на земле случается? – возразил Афоня.
– А какая бы беда ни случилась, помни, что тебя, смертного, неведомо, от какой ещё большей напасти Судьба уберегла, – ответила Луняра. – Всё, что показывает Хрусталь-река – не для баловства, не гордыню тешить, не для власти людской. Предостережение от худшего. А в красе – соблазн и людям, и мне самой. Потому и сторожу Хрусталь-реку ветхой старушкой. Но пора нам прощаться. Мне Хрусталь-реку хранить. Тебе к прежней жизни возвращаться. Видишь, уж полная луна взошла? – сказала Луняра, опустившись к Хрусталь-реке и зачерпнув пригоршню воды.
Тут подлетели к Луняре птицы. И сели ей на плечи. И крылья у Луняры за плечами выросли. Потом к её ногам из воды выпрыгнули две рыбёшки. И вырос у Луняры хвост рыбий.
Подползла змея и обвила хвостом ноги Луняры. И вырос змеиный хвост вместо ног у неё.
Вылетел из леса орёл и закружил перед лицом Луняры, да вдруг растаял. И не стало у Луняры прежнего лица. Орлиная голова. Но смотрит на неё Афоня и чувствует, что прекрасный лик Лунной царевны, сколько бы обличий она не меняла, в сердце его крепко-накрепко поселился. И так там и живёт нетленный. И ничто уж не в силах его исказить. И красота её, как зерно в землю, упало глубоко в душу Афони. И живёт, и растёт в сердце его цветком дивным.
Вот и стала она Чудо-Рыбью, а голос её всё тот же.
Оглянулся Афоня вокруг. Вот ведь и идти ему пора. Залит лунным светом весь божий мир. И шелест травы, и вскрики ночных птиц, и хруст веток – всё сливается в голос ночи, и звучит любовным наговором, и чарует душу. Но понимает он, что куда бы ни пошёл он теперь, все мечты и помыслы будут только о ней: о Луняше прекрасной. Вся красота мира стала для Афони её лицом. Сделал шаг, поклонился ей на прощанье, а второй сделать не может.
– Эх! – говорит Афоня. – Видно, судьба моя эта Хрусталь-река. Сироты – братишки, сестрёнки без меня подросли. Камни драгоценные до конца жизни безбедное существование им обеспечат. Сам царь пестовать будет. Да и царевна – девушка сердечная, поможет младшим моим. Перстень я вернул. Дочку царёву домой проводил. Свободный я теперь, – решил Афоня. – Говори, Луняра, в чём я тебе помощником могу быть. Дело твоё нелёгкое. Хрусталь-реку стеречь. А уж после того, что я испытал, всё мне теперь по силам, кроме скуки. Полюбилась ты мне, Луняра прекрасная. Горько мне, конечно, твои превращения наблюдать. Из красы-девицы в старушку превращаешься. Но ведь так и должно быть. Люди живут рядом и стареют. А ты время от времени опять молодой становишься. Об этом многие только мечтать могут. Так что и с этим, если по уму рассудить, примириться можно, – рассудил Афоня.
Рассмеялась Луняра:
– А то, что чудищем время от времени огнедышащим становлюсь? Это не смущает тебя, добрый молодец?
Афоня призадумался и сказал:
– Ну, это, знаешь ли, моя красавица, тоже, как посмотреть! – и он внимательно поглядел на голову орлиную с клювом, на хвост чешуйчатый змеиный. Ещё немного подумал и сказал:
– Когда люди бок о бок долго живут, случается, что и ссорятся. А разозлённая жена, она ж страшней чудища. И уж если ругается, что огнём дышит! Так что милые бранятся – только тешатся. Всякое в жизни бывает. Так что и в этом вопросе у нас с тобой всё по-людски. Всё, как у людей.
– Что ж делать? В красе соблазн. И людям, и мне. Может быть, не видел бы меня в истинном свете, не остался бы у Хрусталь-реки навеки, – ответила Луняра.
– Да мне Хрусталь-реке служить, при тебе быть – радость одна. Другой не надо! – воскликнул Афоня.
– Что ж, будем вместе доброму делу служить. В полнолуние, когда я в девичьем обличье, будем вместе на Хрусталь-реку смотреть. Нужны людям во спасение предупреждения Хрусталь-реки. В помощь подсказки её. Да и время настало. Смотри...
И действительно, стемнело всё вокруг. Звёзды зажглись на небе. И великое молчание словно стеной окружило их. Всё замерло вокруг. Среди звёзд появилась Луна. От неё, словно перст светоносный, упал луч на середину Хрусталь-реки. И началось дивное преображение. Забурлила река. И воды её подниматься стали сверкающими пластами над гладью реки. И на глазах стали эти пласты превращаться в грани растущего из реки огромного кристалла. Этот кристалл продолжал расти и расти. Граней становилось всё больше и больше. И на каждой грани творилось таинство видений – происходили события и прошлого, и настоящего, и будущего. Увидел Афоня на тех гранях, как разворачивались великие события, которые определяли на долгие годы судьбу Мира и жизни людей. Одновременно отражались и важнейшие события и жизни всех живущих на свете. Промелькнули в непрестанном потоке людских судеб и матушка его с батюшкой. Всё прожитое ими от младенческих лет до последних дней предстало пред ним. Все жизни, прожитые на земле, сплетались воедино и были равнозначны во всём представленном на гранях этого чудесного кристалла. И себя он увидел зацепившимся за Чудь-Рыбу, зверя неведомого. И малое, и великое – всё равнозначимо стало.Всё отразила Хрусталь река. И что претерпеть отечеству предстоит, он тоже увидел в проплывающих по граням кристалла видениях. Внимательно глядя на всё это, он осознал, каким счастьем одарила его Судьба: быть всему миру людскому в помощь. И он сказал:
– Вот я и буду по белу свету бродить. И когда и куда нужно – весть-предупреждение доставлять. То как сказку людям поведаю. То буду рассказывать, что всё это – сны вещие. Подсказка в беде нужна. А уж в полнолуние – возвращаться к Хрусталь-реке буду. Чтобы подсказки смотреть и разносить их людям. Жаль только, что из нас двоих только ты вечная. А я поживу-поживу и стариком стану. Боюсь, наскучу я тебе. А потом и вовсе умру, как полагается! – горестно закончил Афанасий в то время, как чудо-кристалл остановился в своём росте. И картины событий стали тускнеть. Луна поблёкла. И Афанасий только теперь заметил, что ночь уже на исходе. Звёзды на светлеющем небе стали бледнее. Сокровенное молчание ночи отступило. И всё вокруг наполнилось звуками предрассветного утра. А кристалл сначала предстал горой воды, а потом быстро опустился вниз. Вскоре вода в реке потекла привычно вдоль своего русла, как обычная речка.
– Нет. Коль уж твёрдо твоё решение у Хрусталь-реки остаться и доброму делу служить... Будешь и ты теперь бессмертным! – сказала Луняра.
– Свят! Свят! Что ты такое говоришь, красавица моя?! – изумился Афоня.
– Склонись над Хрусталь-рекой в том месте, где ещё отражается Луна, и сделай три глотка, – повелела Луняра.
Афоня – к чудесам привыкший, но уж тут душа замерла, предчувствуя что-то невиданное. Он сделал всё, как повелела Луняра. У самого берега Хрусталь-реки плескалась и искрилась лунная дорожка. Вошёл он в прохладную летнюю реку. Склонился к отражению. И зачерпнул пригоршню воды из Хрусталь-реки. А только вода в том месте, где луна отразилась, точно огонь. Испугался Афоня, но превозмог себя, три глотка сделал. Откуда ни возьмись, среди звёздного неба молния. Она ослепила и ударила Афоню. Он замертво упал в воду.
Очнулся на берегу. Склоняется над ним красавица его, ненаглядная Луняра, и радостно шепчет:
– Вот теперь, друг мой, вместе мы навечно. Старость нам не страшна. Смертушка нас в гости не дождётся.
Оглянулся Афоня и увидел печальный и мудрый лик вековечной луны, смотрящей на землю с материнской любовью и тревогой. И вся-то красота мира здешнего словно слилась и отразилась в красоте его Луняры. И звуки вод Хрусталь-реки, в которой слышатся звуки других рек, морей, дождей, голос ночной птицы, шёпот ночи – вся музыка звучанья жизни слилась в звуке голоса его возлюблённой. Луняра склонилась над ним и прошептала:
– Спасибо, что не побоялся. Теперь ты, преодолевший страх, бессмертен. Полнолуние заканчивается. Пора нам прощаться. Тебе пора в путь, – вздохнула Луняра.
Теперь у Афони было зрячее сердце бессмертных.
Вот так и по сей день живут они. И счастливы любовью друг друга.
Верно служат заветной Хрусталь-реке.
Бродит Афоня среди людей по белу свету. Сказки рассказывает. Предсказывает. Беду от людей не раз отвести удавалось. Уж сколько поколений на его глазах сменили друг друга, а он всё тот же Афоня. Весёлый и неприметный. И всё та же красавица его, Луняша – хранительница тайн людского оберега. Из века в век сидит на берегу и всматривается: что-то ещё предскажет Хрусталь-река.