По какой причине - не знаю, но именно зимой это манит особенно сильно...
Я сижу в заснеженной Москве, и при мысли о том, что этот снег скоро растает и станет частью того мирового водного пространства, о котором я никогда не устану мечтать, меня просто бросает в оторопь. И ничего не могу с собой поделать.
Ведь это только внешне у меня все нормально – девушка как девушка, далеко за тридцать, с квартирой в центре мегаполиса, одинокая, но ведь сейчас много таких. А внутри я, быть может, давно страдаю маниакально-депрессивным психозом, и мне, наверно, пора запастись антидепрессантами. Оглядываясь на прошлое, мне кажется, что я на этом свете как - будто и нежилец.
И (надо же!) именно так и сказал батюшка, когда меня крестил. Меня окунали в воду во время обряда крещения, и я была вся синюшная после этого.
Но из воды всегда выбиралась. Но никогда не могла понять – то ли это меня она выталкивает тихой, подспудной, но все же силой, то ли я сама, вопреки некоему водному притяжению, выбираюсь на сушу.
Но и на суше я вроде бы и не существую. Когда захожу в лифт, мне порой приходится попрыгать, чтобы эта машина почувствовала мой вес и поехала. Когда подхожу к автоматически открывающейся двери, она тоже не всегда распахивает двери, потому что ее датчик меня просто не замечает.
У меня мало подруг. Я пишу с большим количеством ошибок, и не могу ясно выразить свою мысль. Окружающие считают, что я витаю в облаках. Мне уже давно за тридцать, я не сделала карьеру и у меня нет семьи. Я чувствую, что не могу держаться на плаву этой жизни. Но когда меня спрашивают, есть ли что-то, что меня интересует, определенно могу сказать, что только она – Атлантида.
Уверена, что когда нам приходит час покинуть этот мир, то это происходит не так резко, как нам кажется. Ведь и граница между сушей и водой не резкая. Когда входишь в воду, можно ведь плыть. А можно оттолкнуться, а там – то, что манит, этот сказочный, призрачный свет.
...Я помню, как увидела блики этого света впервые. Тот день моего детства, когда впервые очутилась ТАМ.
Мы приехали на пикник на речку – на обратном пути с дачи. Было жарко, и кто-то из друзей родителей (как же я не помню его имени?) предложил мне покататься на плоту, а мама возилась с моим маленьким братом и видно не совсем понимала всю небезобидность мероприятия. С того самого момента, как плот оттолкнулся, я ощутила струнную смесь чувств – радости, предвкушения чего-то нового, гордости за то, что я одна из детей плыву на плоту – я чувствовала, будто стою на пороге прекрасного бесконечного. От движения плота становилось прохладно – и я даже чувствовали себя выше той мутной воды, по которой плыл плот. Мир не на суше оказался таким приятным...
И вдруг – толчок по спине. Я и оказываюсь ТАМ. Под водой.. .
Сначала я шла вниз в мутной воде, но через нее пробивался свет. Меня поразило это: вроде, вода мутная, тогда почему пропускает свет? И даже красиво. Помню, как я, стремясь увидеть побольше света, стала судорожно двигать руками и ногами. Когда я все-таки подняла голову над водой, то увидела на берегу маму, которая бегала вдоль берега и кричала какие-то незнакомые плохие слова. Поскольку я не любила, когда мама расстраивается, я решила, что стоит постараться и поплыть к ней. И... поплыла. Сумбурные движения моих конечностей сами по себе вдруг стали ритмично, поочередно двигаться, и я выплыла.
Мама потом прижала меня к себе, завернув в полотенце. И мне стало тепло. Очень тепло. Я закрыла глаза, и мне вдруг опять привиделся этот свет в той мутной воде.
…Мое следующее свидание с Большой водой состоялось в студенческие годы. До этого я, конечно, время от времени посещала бассейн, но плавание почему-то не давало мне тех ощущений, которые дала тогда эта мутная, со светом, вода.
Это была одна из первых моих поездок за границу, на гостеприимное Средиземное море. Это теперь пляжный отдых мне кажется занудно-классическим, а вот тогда это было сказкой.
Я пришла с подругой на пляж и, слегка поджарившись на солнце, решила искупаться. Зашла в прохладную воду и поплыла. Отплыв чуть от берега, я так наслаждалась этим чувством прохлады в знойный день, что стала не просто плыть, а как будто танцевать – я поворачивалась в воде, и волны не препятствовали мне, а, наоборот, помогали. Я просто плыла в этой мягкой лазури. Я раздвигала руки, как будто открывая объятия ласковому морю. Это было как флирт с мужчиной, с которым и так понятно, что все будет, и потому «процесс приятен, что радостный исход определен».
Наслаждаясь всем этим, я уплыла настолько далеко, что, когда обернулась, то уже не было видно пляжа. И берега тоже не было видно. Вокруг было море, и все. Я повернулась на сто восемьдесят градусов и поплыла, как мне показалось, в противоположную сторону. Я еще не паниковала – ведь я чувствовала, что это море, оно не может меня бросить, оно такое ласковое. И у меня есть силы, чтобы доплыть. Я была уверена, что, еще чуть-чуть, и я увижу берег и приветливые пляжные бары отелей. Но сколько бы я не плыла (по моей уверенности, назад) пляжа отеля не было видно. И мне стало страшно. Но я помнила про «солнце в мутной воде» и опять, как в детстве, начала судорожно передвигать конечностями. Ведь я по гороскопу Рыбы и должна выплыть из любой воды. Но берега видно не было. Совсем.
Тут я заметила...судоходное средство. Я не очень разбираюсь во всем этом надводном транспорте, поэтому не могу сказать, что это было. Вроде не баржа, и не моторная лодка, и уж тем более не яхта.
На этом суденышке было три араба. Один из них помог мне забраться на борт. Я села. Мне было холодно. Такого исхода после ласк я от моря не ожидала. И была в шоке, как любая брошенная любовником женщина. Это чувство, что «мною просто воспользовались», и «я этого так не оставлю» не покидало меня там на этом корабле. Ведь получается, что я не выплыла. И в той прохладной воде солнца было слишком много.
Я в принципе не люблю, когда меня водят за нос. По мне, пусть лучше правда, чем поманить, надавить на больную точку, показать в качестве приманки то, чего действительно не достает, и с холодной жестокостью вырвать эту сладкую приманку сразу же после того, как ты попробовала, насколько она сладка.
Эти арабы не говорили по-английски, а по-арабски я успела выучить только одно слово: «шонокан» – спасибо. Очевидно, для них самих была неуместной эта ситуация – девушка плывет, на помощь никого не зовет.
Они стали меня рассматривать. Только в этот момент у меня включилось благоразумие. Я в арабской стране, на лодке с тремя мужчинами. На мне только бикини, и у меня нет с собой документов.
Тут показался берег (заплыла я конечно со всей страстью, очень далеко), раз этот буксир вез меня минут пятнадцать. Я жестом указала в сторону берега, и, сказав по-английски, что там беспокоятся и, даже изобразив как могут беспокоиться, я, поблагодарив единственным известным мне арабским словом, прыгнула в воду. Эти молодые арабы просто не успели ничего ответить.
Я быстро доплыла до берега. Подруга, с которой я путешествовала тогда в эту арабскую страну, уже подняла тревогу. На берегу я увидела спасателей, которые только раздумывали, стоит ли напрягать свои выращенные мышцы и прыгнуть в воду, или еще подождать, вдруг уже само все само разрешится – я либо сама выплыву, либо меня вынесут. Я успокоила их, сказав, что встретила знакомых и покаталась на катере.
Той ночью я долго не могла заснуть. Мышцы ныли от проделанной работы, к которой они никак не были готовы. Но еще больше была ноющая боль от обиды… на тот морской мираж. Я не могла простить морю, что меня так просто обвели вокруг пальца.
Начиная со следующего утра, я стала делать далекие заплывы. Но установила жесткий контроль. До окончания отдыха я заплывала каждый раз так, что мне не было видно линию берега. Я уже поняла, что плыть от берега гораздо легче, чем плыть к берегу (этот знаменитый зов Атлантиды) и, поэтому, всегда рассчитывала свои силы.
Я понимала, что рискую, ведь подруга привыкла к моим далеким заплывам и могла и не поднимать тревогу, если вдруг со мной что-нибудь случится. Но я об этом предпочитала не думать.
Пытаясь разгадать, как же так морю удалось обмануть меня, я поняла и то, как надо выигрывать – не стоит думать о том, что это опасно, а просто делать то, что можешь делать, то есть просто плыть. В самом деле! Если бы я беспокоилась о том, какова скорость течения, и как резко может меняться рельеф дна, и что может свести судорогой ногу, или даже о том, как опасно в море встречать незнакомцев, я бы никогда не поплыла и не выплыла. Говорят, это первый принцип спасателей – внушить тому, кого спасаешь, что ты сможешь, даже если это для него в первый раз… или в последний.
С того лета свои далекие заплывы я проделывала всякий раз, когда выбиралась на море. Я с некоторым скептицизмом смотрела на таких же «пловцов на дальние дистанции», как и я. Бывало, мы плыли на расстоянии друг от друга метров десять. Пытаясь удержать дыхание, мы посматривали друг на друга – кто первый сдастся и повернет обратно к берегу. Но в дальних заплывах мне не было равных. Они (как правило, это были мужчины) считали меня чокнутой, и разворачивались. И я продолжала плыть одна в море. Это был мой вызов Ему. Никто из этих пловцов не мог с Ним поспорить. Они Его боялись. А я – нет. И поэтому плыла.
Я научилась нырять, и тем запутывала спасателей на берегу. Я долго плавала вокруг буйков, потом отплывала в сторону берега, делая вид, что возвращаюсь, а потом отплывала далеко.
Помню, как один португалец – лет пятидесяти, но крепкий и моложавый – из тех пловцов, кто пытался меня переплыть в моих дальних курортных заплывах – вернувшись на берег (естественно, раньше, чем я) сообщил охране отеля, где я тогда остановилась, что одна русская девушка хочет покончить жизнь самоубийством. Она плывет в сторону Атлантиды – кричал он. Я успела вернуться на берег раньше, чем спасатели тронулись. Я им наплела что-то про разряд по плаванию, и что не стоило беспокоиться, и в Атлантиду я не собираюсь. Правда, последние слова я произнесла не очень убедительно – ведь я не была до конца уверена.
Они, помнится, очень удивились: как такая щуплая девушка плавает настолько далеко, насколько не плавают здоровые мужики. Я парировала, сказав, что хрупкая женщина способна на грандиозные поступки, если чувствует, что кто-то сильный ее не обманет. Тогда меня пригласили вступить в один элитный морской клуб. Меня уговаривали пойти в яхтенную школу, обучиться навигации и управлению яхтой, но я не стала этого делать. Если я бы и собралась в Атлантиду, я бы предпочла явиться туда не на транспорте, а на своих двоих, или четырех – как получится.
Да, я предпочитала надеяться на себя. Мне казалось, что мои конечности никогда не должны меня подвести. Но однажды море вновь сказало, что все не так, как я думаю.
Это было в одном из самых дорогих курортов Солнечного берега Испании (да, в тот раз мне удалось увидеть море с одной из самых красивых его сторон). В том году на этом берегу Средиземноморья было невиданное нашествие медуз. Все пляжи пестрели объявлениям про то, как опасно плавать. Большинство отдыхающих на пляже брали средства от укусов медуз.
Меня эти безмозглые аморфные беспозвоночные не пугали. Они лишь подтверждали, что в море есть жизнь. А я и сама это осознала – еще тогда, когда видела лучи света в мутной воде.
Поначалу медузы меня кусали как комары, и я не придавала этому значения – подумаешь, полчаса почешется и пройдет. К тому же медузы кучковались около берега, где была еда, и мне стоило лишь побыстрее отплывать на свое обычное дальнее расстояние, как я опять была наедине с Ним. Правда, море там было очень холодным. Оно не ласкало как обычно, а больно покалывало то тут, то там. Медузы были всего лишь физическим воплощением этого. Меня это только раззадоривало. Я хотела найти то место, где море будет обычно-ласковым. Ведь я знала, каким Оно бывает. Я чуть было не заплыла дальше обычного, но во время сдержалась, поняв, что Оно меня дразнит. В эту нашу встречу оно не будет дружелюбным. И я развернулась назад.
Я уже почти подплывала к берегу, пререкаясь с невоспитанными испанскими мальчишками, которые, видно перегревшись, дразнили всех подряд. Они то изображали медуз, которых видели в воде, то воинов с гарпунами, воюющих против жгучей морской армии. И меня вдруг что-то сильно схватило за ногу. Было больно, очень больно, но я подумала, что это был кто-то из хулиганов-мальчишек, и потому стремилась не показывать, что их невыносимые дразнилки меня задели. Но хватка была мощной, и продолжалась еще тогда, когда хулиган отплыл.
Меня кто-то тянул вниз. Сильно и настойчиво. Сказать, что было больно, значит ничего не сказать. Эта настойчивая железная хватка говорила: если ты не пойдешь за мной вниз, тебе придется лишиться части ноги. Я не кричала. Привыкнув рассчитывать только на себя, по крайней мере, в воде, я терпела. Я почему-то знала, что Оно все же даст мне выбор: если я пойду Туда, то исключительно по своей воле, никакая сила меня не заставит, как бы больно не делали.
Паника у меня началась, когда я подплыла к берегу и уже поставила ноги на дно. У меня потекли слезы. Ступив на берег, я упала. Меня ослепило солнце, а потом стало все темно-синее с белыми точками, потом черное...
Очнулась я от яркого больничного света. У меня была перебинтована нога выше бедра. Нога болела так, как будто ее исполосовали самым острым ножом.
Откуда-то материализовалась медсестра. (Меня всегда удивляло, куда они прячут камеры в европейских больничных палатах? Почему, когда я лежу в палате на родине, я могу хоть умереть, и никто не подойдет, а тут медперсонал появлялся ровно за полминуты до того, как ты поймешь, что тебе нужна помощь).
Медсестра мне улыбнулась, и сказала, как я поняла по своим знаниям испанского, что сейчас придет доктор.
Он оказался милым и знающим. Он говорил по-английски, активно жестикулируя, как будто говорил на своем родном испанском.
У меня был сильный ожог. Область поражения была значительной, плюс болевой шок. Должно быть, та огромная медуза подумала, что очень обрадовалась, когда схватила столько «мяса» – так пошутил доктор.
Я пробыла в испанской больнице два дня. Три длинных полоски на внутренней стороне бедра долго не заживали. Часто по ночам я просыпалась от боли. Меня предупредили, что потребуется время, пока оттуда будет выходить.. всякая гадость.
Мне было не понятно, почему так произошло. Оно обиделось, что я во время остановилась и развернулась к берегу? Мне надо было плыть дальше? А что тогда могло бы быть? Как бы я не хотела узнать, что скрывается за блестящими всплесками волн, и что действительно стоит за Его силой, во мне была еще земная жизнь, которая держала меня. И потом, как же я могу узнать, что таится там, если я до конца не поняла, что здесь. Еще не время, как бы Оно не сердилось. Если я выжила, значит для чего-то. Только вот для чего?
Я вернулась в душный мегаполис уже «помеченной» морем. Боль постепенно спадала, но появился страх. Страх, что Оно показало свою силу именно в тот момент, когда я уже чувствовала, что выиграла в нашей очередной схватке.
И на три года я прекратила далекие заплывы. Если я и выбиралась к морю, то плавала как все – вдоль берега. Во мне появилось убеждение, что все это было юношеским бредом, нелепым наваждением, и что никакого соблазна моря, тайн мирового океана не существует. А все эти морские приключения, как я считала, были просто реакцией моей психики на тот радикальный метод обучения плаванию. Не больше.
Но на четвертый год, летом, я не удержалась. Все пошло по новой. Я неожиданно вспомнила, с какой сноровкой я ухитрялась обманывать спасателей, с какой быстротой русалки я плыла, и как прекрасно, что меня никто не видит с берега, и вода меня встретит весьма и весьма приветливо. Ведь нашей встречи так долго не было. И я снова поплыла.
Я не могу описать ту насыщенную страстью радость, с которой я плыла. Это был просто экстаз! Волны ложились на оголенные нервы и насыщали их просто необыкновенным волнением (нет, во мне нет ничего привратно-извращенного, у меня тогда были нормальные отношения с мужчинами, и я не склонна ко всем этим отклонениям).
Плыла я долго. При этом, я не только получала радость от заплыва, но чувствовала, что этот восторг имеет уже зерно опыта, и от этого мой заплыв делался еще приятнее и… более острым, чем обычно. Такое ощущение, что к любимому блюду прибавили новую пряность, которая настолько хорошо сочеталась с ним, что даже было не понятно, почему раньше ее не добавляли. Наверно, для этого должно созреть искусство повара.
Поняв, что я проплыла достаточно далеко, я развернулась. Заплыв назад был таким же приятным, что заплыв вперед. Мне это показалось странным. Обычно, когда я плыла назад, я чувствовала сопротивление волн. Волны словно не хотели отпускать меня, уговаривая плыть все дальше и дальше, к самой середине...
Тут было все подозрительно странно... Волна подплывала откуда-то сбоку и чуть-чуть помогала мне. Все это настораживало (после тех шрамов медузы, я уже не была такой самоуверенной).
Плыла я достаточно долго и, по моим прикидкам, уже должен был показаться берег. В мышцах появилась усталость. Поначалу я списывала все это на длительный перерыв в долгих заплывах, и не придавала этому большого значения. Однако во всем этом было много непонятного.
Мне пришлось расположиться на волне, чтобы перевести дух. Сердце учащенно билось, силы меня покидали, а берега все не было видно. Держась на волне, я, ориентируясь по солнцу, старалась не забыть направление обратного заплыва (да, в плавание «вголую» компас не возьмешь).
Успокоив сердцебиение, я повернулась по солнцу в нужном (мне так казалось) направлении и начала повыше поднимать голову, раздвигая волны, стремясь увидеть берег. Но его так и не было видно.
Панику я старалась не поднимать в себе, ведь это отбирало силы, да и рассчитывать мне было не на кого, кроме самой себя.
Глаза стало слепить соленой водой, мышцы сдавали. Я не могла поверить, что я так ослабла (я стараюсь держать мышцы в тонусе и регулярно в городе хожу в спорт клуб, и физическую форму я свою всегда контролирую).
Я все пыталась увидеть берег...
Одного я не учла – это было не море, это был Океан. Тихий. У Магеллана было очень развито чувство юмора, а ирония, должно быть, была его коньком.
... Нет, я не утонула тогда, ведь я пишу эти строки на суше.
Меня ослепило волной. Я продолжала плыть (или лучше сказать барахтаться). Но потом лучи солнца в мерцании слились с блеском волны, и это было слишком ярко. Я пыталась не сдаваться и плыть в нужном, уже по наитию определяемом, направлении. По-моему, я порой теряла сознание, но все еще пыталась не сдаваться и плыть... как-то и куда-нибудь.
Что случилось потом, я не знаю.
...Я очнулась в соломенном шатре – баре, мне абсолютно не знакомом. Меня знобило, хотя я была укутана в плед. Вокруг меня бегали трое тайцев. Они суетились. Видно, я совсем плохо выглядела. Увидев, что я открыла глаза, они заулыбались и что-то бормотали. Наверно, радовались. Бармен налил мне виски. Очень щедро, учитывая, что денег у меня с собой не было. Мне протянули стакан, но как я не пыталась сконцентрироваться и взять его, у меня не получалось – настолько сильно дрожали руки.
Я расплескала часть виски из стакана. Но сам запах «клопов» заставил меня чувствовать себя чуть лучше.
И тогда один из тайцев стал поить меня виски с ложки. Наверное, это было единственный и последний раз в моей жизни...
Но, когда мне по ложечке дали почти половину стакана, я пришла в чувство.
Голову сильно закружило, но теперь я хотя бы могла пусть и медленно, но шевелить руками и ногами.
Виски был чем-то земным и при этом очень сильным. И все это морское безумие стало уходить.
И тут включился мозг. Ведь я была в другой стране, вокруг меня были незнакомые люди, к которым я не понятно как попала, да еще и в бикини. Меня могли уже раз двадцать продать, да и бар казался не очень приличным.
Но сил бежать у меня не было, да я и не знала, в каком направлении мне двигаться, да и вообще где я нахожусь.
Кончилось все благополучно. Эти тайцы мне рассказали, что один из них увидел, как я барахтаюсь в воде, за мной послали байдарку и меня успели вытянуть за ногу, пока я совсем не ушла на дно. Оказалась я километрах в пяти от своего отеля.
Круг замкнулся. Я решила, что больше не буду так заплывать. Как бы Там ни было притягательно.
…Мне уже скоро сорок, а я все витаю в облаках. Личная жизнь моя так и не сложилась, и вряд ли сложиться. Рожденный плавать летать не может.
Я хотела быть, как та чайка по имени Джонат Левингстон, которому нравилось летать. Но Джоната небо не звало куда-то в тернии, а море постоянно засасывает. Я знаю, что там, в бездне, наверняка будет свет. Ведь он шел Оттуда, а не сверху в тот мой самый первый раз. И, возможно, Там мне бы не пришлось терпеть эту жизнь.
И меня по-прежнему на земле как будто не существует. Но ведь есть, наверное, и белые двери...
А завтра будет как раз то июля, когда я выпью стакан виски в качестве лечебно-профилактического средства от атлантического безумия.