Марина Сергеевна осталась одна. И хотя она знала, что так и будет, одиночество пришло неожиданно и как-то очень неотвратимо. Вначале ушла мама. Потом Леня. С мамой у Марины Сергеевны отношения были сложные. У мамы был главный принцип воспитания, неизвестно откуда взятый: люби ребенка так, чтобы он об этом не догадывался. Наверняка она любила свою единственную дочь, но очень уж старалась, чтобы дочь об этом не догадывалась. Она никогда не делала того, о чем просила дочь. Мама очень хорошо шила и как-то раз позвала Марину с собой в магазин, чтобы купить ей материал на новое платье. Марине понравился голубой ситчик с цветочками. «Мама, пожалуйста, ну, посмотри, какой красивый!». «У тебя совсем нет вкуса», -- ответила мама и купила красный в горошек штапель. Марина любила желейные конфеты, мама всегда покупала леденцы. «Если делать все, о чем она просит, -- говорила она отцу, -- вырастет себялюбивая эгоистка. Помнишь, как у Куприна: хочу живую поню – на тебе живую поню. И что вышло?». Марина всегда была отличницей, и мама очень боялась, что она вырастет зазнайкой, поэтому никогда не хвалила ее, а, напротив, старалась указывать на недостатки, чтобы дочь совершенствовалась. Заботилась она и о том, чтобы Марина не уделяла слишком много внимания своей внешности, не становилась мещанкой и не считала себя красивой. «Ну, что ты торчишь перед зеркалом? Все на себя любуешься? Думаешь, чем дольше ты на себя смотришь, тем краше становишься?» Марина Сергеевна, когда была девочкой, очень боялась маму и жалела бессловесного отца, который был намного старше мамы и, похоже, тоже ее побаивался. Бабушек и дедушек Марина не знала. Родители отца уже умерли, а мама росла сиротой в детском доме и о своих родителях не знала ничего.
Самые счастливые часы Марина с папой проводили на даче. Готовили нехитрую еду из полуфабрикатов, копались в огороде, топили баню. Мама на дачу приезжала редко и ненадолго, это были их часы, когда они могли наслаждаться общением, не боясь иронических взглядов и насмешек. Марина очень любила папу и очень тяжело переживала его внезапную смерть от инфаркта. Мама после смерти отца стала еще более суровой и замкнутой. А Марина росла и хорошела. «И куда ты тянешься в длину, верста коломенская? – говорила мама. – Небось, уже выше всех мальчишек в классе. Где жениха искать будем?» И Марина стеснялась своего роста, стеснялась быстро оформляющейся фигуры, высокого пышного бюста. Если замечала заинтересованные взгляды мальчишек, робела, краснела, торопилась поскорее уйти.
Окончив школу, она поступила на физико-математический факультет, осталась в аспирантуре и после защиты диссертации стала преподавать так пугающую студентов начертательную геометрию. Жили они с мамой вдвоем. Мама старела, но не становилась мягче или терпимее. Скорее, наоборот, ей теперь все время казалось, что дочь к ней недостаточно внимательна. «Конечно, ты теперь сама себе хозяйка: кандидат наук, доцент, зачем тебе мать? Вырастила, воспитала и стала не нужна...» Марина Сергеевна старалась не противоречить матери, она по-прежнему ее немного побаивалась. А вот со студентами она сама была суровой и требовательной. Для незнания не было никаких уважительных причин: поступили – учитесь! Болезни, влюбленности, дети – ничто не учитывалось при приеме зачетов или экзаменов. «Моя обязанность – оценить ваши знания, все остальное меня не касается».
Марине Сергеевне было 32 года, когда она встретила Леонида Всеволодовича. Нет, она, конечно, встречала его и раньше, он заведовал кафедрой и научно-исследовательской лабораторией в том же институте. Но до этого дня они просто кивали друг другу при встрече. Все изменилось после этого семинара. В их институте, как и во всех других коллективах, была обязательна политучеба. Там, где люди не имели высшего образования, изучали Историю КПСС, а преподаватели Вузов должны были участвовать в философских семинарах и выступать с докладами на разные темы. Вот одним из таких семинаров и руководил Леонид Всеволодович. Марине Сергеевне досталась смешная сегодня, но очень злободневная тогда, тема: «Вклад Л.И.Брежнева в Ленинскую теорию социализма». Марина Сергеевна долго ломала голову, решая, о чем можно говорить в течение 15 минут на эту «животрепещущую» тему. Дело в том, что на очередном съезде партии, а партия тогда была лишь одна, Брежнев сказал в отчетном докладе, что СССР вступил в фазу развитого социализма. В реальности «развитой социализм» заключался в пустых полках магазинов, дикой спекуляции, тотальном контроле и абсолютном дефиците. Тем не менее, положение о «развитом социализме» было объявлено огромным вкладом в теорию Марксизма-Ленинизма, и его требовалось изучить на всех семинарах. В результате долгих раздумий Марина Сергеевна нашла свой старый студенческий конспект работы Ленина «Три источника и три составных части марксизма», кратко и четко изложила ее основные положения и закончила одной фразой о том, что, по мнению Л.И.Брежнева, наша страна проходит фазу, не описанную в классических работах, -- фазу развитого социализма. Доклад занял точно отведенные ему 15 минут. Когда Марина Сергеевна шла домой, ее догнал Леонид Всеволодович. Ему недавно исполнилось 55, но он нисколько не походил на старика. Высокого роста, значительно выше Марины Сергеевны, на голове ежик из седых волос, густые, кустистые брови, серые глаза в обрамлении темных ресниц – все это вместе с прямой осанкой и неторопливой четкой речью говорило о благородстве и аристократизме. «Мне очень понравился ваш доклад. Вам удалось избежать фальшивого славословия и все же раскрыть тему». Марина Сергеевна зарделась от смущения и стала, и без того очень миловидная, еще привлекательнее. «Мне кажется, нам по пути. Вы ведь на Карла Маркса, 7 живете? А я чуть подальше». Он проводил ее до самого дома.
Они стали встречаться. Это были трудные и прекрасные отношения. У Леонида Всеволодовича была семья: жена и взрослая дочь. Он ни разу не говорил Марине Сергеевне, что разведется с женой, но часто рассказывал о домашних трудностях, и было ясно, что именно они не позволяют оставить семью. Вначале болела жена, обследовалась, потом оперировалась. Потом родился внук с редким генетическим заболеванием. Дочь была вынуждена оставить работу, поскольку ребенок требовал постоянного внимания. Узнав про болезнь сына, дочку бросил муж, и она впала в депрессию. Марина Сергеевна ни о чем не спрашивала, она понимала, что из семьи он не уйдет, но ее и так все устраивало. Она познакомила его с мамой, и неожиданно мама приняла его благосклонно. Да и как могло быть по-другому, если он пришел в дом с любимыми мамиными гладиолусами. «И как только вы угадали, что я их люблю? Мне, бывало, покойный муж привозил их с дачи, специально для меня выращивал. А теперь мужа нет, дачу продали...» Наверное, мама не захотела догадаться, что узнать про гладиолусы было очень нетрудно. После его ухода мама, по обыкновению строго, сказала дочери: «Только смотри, не вздумай родить! Я старая, да и он, кажется, не моложе меня, даже если и разведется, воспитать не успеет. А одной с дитем... Да и кормить вас кто будет?»
Конечно, видеться в городе было небезопасно: везде знакомые, везде глаза и уши. Леонид Всеволодович (Леня) стал бывать у них дома, но самое восхитительное – это были его командировки. Крупный ученый, он бывал на всех общесоюзных и международных симпозиумах по своей специальности, и всюду с ним ездила Марина Сергеевна. Леня был энциклопедически образован, казалось, он знает все. В их прогулках по Парижу или Риму им не требовался гид: Марина Сергеевна впитывала то, что рассказывал ей Леня. Он был к тому же эстет: какие красивые подарки и сувениры он ей покупал! Леонид Всеволодович постоянно говорил ей то, чего никогда не говорила мама: что она красивая, умная, стройная, что она заслуживает самых дорогих нарядов и украшений. А на наряды и украшения он не скупился. И Марина Сергеевна расцвела. Казалось, для нее отсчет лет пошел в обратную сторону. Теперь после работы она не шла домой, а спускалась на один этаж, в кабинет Лени. Если он был занят, она сидела тихо, листала альбомы с фотографиями из его многочисленных поездок, рассматривала картины, висящие на стенах, любовалась коллекцией фарфора, которую Леня собирал много лет, или просто перебирала красивые безделушки, которые они привозили из поездок. Очень нравилось ей читать многочисленные дипломы и авторские свидетельства, лежащие в отдельной папке. У нее был ключ от кабинета, и Леонид Всеволодович не раз ей говорил:
¬¬-- Все, что есть в кабинете, -- твое. Когда меня не будет, приди и забери все, что тебе захочется. Мне будет приятно знать, что дорогие мне вещи теперь у тебя.
-- Полно, Леня! Ты всех нас переживешь, смотри, какой ты молодец, -- отвечала ему Марина Сергеевна.
-- Вот уж чего мне бы хотелось меньше всего, так это пережить тебя, Мариночка.
Они много разговаривали, смеялись, смотрели что-нибудь интересное на компьютере, а потом вместе шли домой. На ближайшем к дому перекрестке они расставались, так как дальше улица просматривалась из окон его квартиры. Конечно, все сотрудники кафедры были в курсе их отношений. Может, кто-нибудь и доносил жене или дочери, но Леня об этом не говорил никогда. Марина Сергеевна не думала об оформлении их отношений, о семейной жизни, ее все устраивало, она слышала от многих женщин, что бытовая неустроенность губит даже сильную любовь. В ее любви все было иначе: никаких бытовых проблем, сплошной праздник. О своей бездетности она тоже не жалела, родить ребенка без мужа считала проявлением безответственности. Женщины порой рожают «для себя». Но ведь ребенок не игрушка, думала она, он не для развлечения, его надо растить и воспитывать, ему нужна семья, не только мать, но и отец. Вины перед Лениной женой она не испытывала. Во-первых, она не забирала его из семьи, во-вторых, жена уже много лет была занята только своими болезнями и совсем не интересовалась жизнью мужа.
Так шли годы. За все время они поссорились лишь один раз, и то по вине мамы. Подруга Марины Сергеевны предложила съездить к ней на дачу собрать смородину. Лени не было в городе, и она не смогла ему сказать, что уезжает. За ней заехал муж подруги, а вечером позвонил вернувшийся в город Леня. «Ее нет дома, -- охотно сообщила ему мама. -- Какой-то мужчина заехал за ней, и она уехала к нему на дачу». Леня не звонил три дня. Но когда все выяснилось, пошел и купил Марине Сергеевне сотовый телефон. Такие телефоны тогда только появились, но сам он уже его имел. «Теперь мы будем на связи в любое время». Это была замечательная игрушка! Теперь Марина Сергеевна могла , соскучившись, написать Лене, как она его любит, и тотчас же получить ответное признание в любви.
А потом заболела мама. Мама всю жизнь проработала медсестрой, немного разбиралась в болезнях и диагноз поставила себе сама. «Остеохондроз разыгрался, -- сказала она дочери. -- Болит спина в области правой лопатки, сил нет. Сделай мне массаж». Обычно сдержанная и терпеливая, мама во время массажа стонала и вскрикивала от боли, но массаж Марина Сергеевна делала ей ежедневно. Потом мама купила в аптеке какую-то мазь и попросила повтирать ей в больное место. Втирать мазь тоже было очень больно. Мама стала плохо спать, похудела. Теперь ее все раздражало: и хорошее настроение дочери, и ее уходы из дома по вечерам, и телефонные звонки, и их отсутствие. Наконец, она решила сходить к врачу. Ей сделали рентген и обнаружили саркому лопатки. Массаж и втирание мази очень способствовали ее росту и распространению злокачественных клеток – метастазированию. Операцию маме не предложили: поздно. Выписали только таблетки, снимающие боль, да уколы – на ночь. Таблетки помогали плохо. Укола, который делала ей Марина Сергеевна, хватало на 2-3 часа, после чего мама требовала еще, но колоть еще было страшно: вдруг будет передозировка, да и ампул дали немного, если быстро все израсходуешь, могут больше не дать – что тогда делать? В кошмар превращалась не только мамина жизнь, но и жизнь дочери. Теперь после работы Марина Сергеевна не спускалась в кабинет к Лене, а спешила домой. Уходя на работу, она прятала в своей комнате мамины таблетки и ампулы: боялась, что однажды, не выдержав, мама примет их все.
... В эту ночь маме было как-то особенно больно, Марина Сергеевна почти не спала и, уступив маминым мольбам, сделала перед уходом второй укол. Только к концу третьей пары она вдруг вспомнила, что в спешке забыла убрать из комнаты лекарства. Домой она почти бежала, возле самого дома вдруг поняла, что расхожее выражение «ноги не идут» имеет отнюдь не переносный смысл. Ее ноги решительно отказывались подниматься по лестнице. С огромным трудом она заставила их зайти домой и сразу же закричала так дико и страшно, что на лестничную клетку выскочили соседи. Нет, мама не выпила таблетки, все лекарства лежали там, где Марина Сергеевна их оставила. А мама... Мама лежала на полу в луже крови с перерезанным горлом, а рядом валялся кухонный нож. Этот дикий способ ухода из жизни был ею продуман заранее, еще позавчера она попросила дочь наточить этот нож. Марина Сергеевна тогда удивилась:
-- Мама, ты ведь ничего не режешь, зачем тебе нож?
-- Да просто хлеба кусок отрезать, и то хочется нормальным ножом, -- ответила мама.
В трудные минуты Марина Сергеевна умела быть собранной и решительной. Она вызвала милицию и «Скорую помощь», позвонила Лене, и он тотчас же приехал. Она не притронулась к ножу, и это помогло ей избежать подозрений в убийстве. Впрочем, в кармане у мамы нашли записку, исключающую всякие подозрения. «Замучилась от боли, нет больше сил терпеть. Марина, прости меня за всю жизнь!» Вот эти последние слова «За всю жизнь» особенно больно отозвались в душе Марины Сергеевны. В них было все: мамино сиротское детство, не знающее любви, ее вина перед дочерью, которой она не смогла дать любви и нежности, и даже косвенное объяснение такого варварского способа ухода из жизни.
Маму кремировали, урну захоронили в папиной могиле, а жизнь покатилась дальше. Теперь Леонид Всеволодович был единственным близким человеком для Марины Сергеевны. Она все еще была привлекательной, несмотря на возраст. Она сохранила хорошую фигуру, красила волосы, прекрасно одевалась, очень следила за собой. Ежедневная зарядка утром и вечером, долгие пешие прогулки вдвоем, строгая диета – вот то, что без всяких спортзалов позволяло ей держаться в отличной форме. Она давно достигла пенсионного возраста, но продолжала работать. Теперь ей не надо было спешить по вечерам домой, и она подолгу засиживалась в кабинете у Лени. А дома было страшно. Каждый раз, входя в квартиру, Марина Сергеевна вновь и вновь видела эту жуткую картину: маму на полу в луже крови. Спала она теперь, не выключая света. Как бы хотелось ей в эти долгие тоскливые ночи быть не одной, как хотелось прижаться к чьему-то плечу, почувствовать себя в безопасности. Она решила переехать на другую квартиру, и Леня уже занимался поиском варианта, но пока ничего подходящего не попадалось.
Леонид Всеволодович как будто и не старел: все такой же строгий и подтянутый, он продолжал заведовать кафедрой и лабораторией. Сказочным подарком для Марины Сергеевны стала их последняя совместная поездка в Израиль на международный симпозиум, где Леня делал доклад. Симпозиум проходил в Иерусалимском Университете, огромном величественном здании с просторными холлами и коридорами. Громадный амфитеатр зала и балкон были заполнены до отказа. Доклады можно было делать на иврите, английском или русском языках. Леня выступал на английском, Марина Сергеевна слушала его доклад через наушники в переводе на русский. И хотя она плохо разбиралась в теме его сообщения, она понимала, что говорит он логично и доказательно. Он уверенно отвечал на все вопросы, и его доклад получил очень высокую оценку. Многие выступающие ссылались на его работы или цитировали его статьи. В перерыве между заседаниями в холле были накрыты столы для фуршета. Фрукты, сладости, всевозможные канапе, роллы, соки. Все было вкусно и красиво. После заседания участникам было предложено несколько маршрутов по Иерусалиму. Марина Сергеевна и Леня выбрали Храм Гроба Господня. Нет, они не были верующими, но поднимаясь на Голгофу, касаясь рукой плиты, на которой совершалось миропомазание распятого Христа, оба почувствовали необъяснимое волнение. Марина Сергеевна купила восковые свечи, опалила их от благодатного огня и поставила две свечки: маме – за упокой, а Лене – за здравие. Потом они спустились к стене плача, и там она засунула в щель крохотную записочку: хочу, чтобы мы с Леней умерли в один день.
Назавтра вечером они улетали. Днем решили съездить в Хайфу, в Бахайские сады. Перед этим Леня кратко рассказал Марине Сергеевне о религии бахаистов. «В Хайфе, -- сказал он, -- их главный храм, подтверждение их тезиса, что люди, живущие в окружении красоты и гармонии, будут любить жизнь, не пойдут убивать или грабить. Завтра ты увидишь красоту сказочную». Хайфа поразила их своей весенней красой. В городе цвело все: олеандры всех оттенков от снежно-белого до темно-красного стояли по бокам тротуаров, разноцветные бугенвилии окружали жилые дома, но главную красоту создавали нежно-лиловые акации. Казалось, весь город утопает в светлом фиолетовом тумане. На деревьях не видно было листьев, одни цветы, и земля под ними была усыпана лиловыми лепестками.
-- Какая красота, я и не знала, что бывают такие акации.
-- Погоди, главная красота тебя ждет впереди!
Действительно, когда они зашли на верхнюю террасу садов, у Марины Сергеевны перехватило дыхание, и невольно вырвался возглас: «Такого просто не может быть!» А ведь она побывала с Леней во многих городах мира и думала, что ее уже ничем не удивишь. Казалось, они попали в сказку «Тысячи и одной ночи». Сады невиданной красоты спускались террасами по всему склону горы Кармель. А за ними синело море.
Уже сидя в самолете, она сказала:
-- Страшно подумать, что я могла умереть, не увидев этой красоты!
-- Что за глупые мысли! – возмутился Леня. – Ты еще много чего увидишь, жизнь длинная.
-- Скажи, Леня, ты веришь, что сбываются желания, если засунуть бумажку в Стену плача?
-- Каждому дается по вере его, -- улыбнулся Леня.
Но то ли верила Марина Сергеевна не очень, то ли ее просьба еще не дошла до адресата, но Леонид Всеволодович заболел сразу по приезде. Вначале он свалился с пневмонией, лежал дома, и хотя они, конечно, не виделись, но каждый раз, когда жена отлучалась, он звонил и они подолгу разговаривали. Но потом пришла настоящая беда: после лечения антибиотиками развилась грибковая инфекция. Поражены были все слизистые оболочки, Леня не мог ни говорить, ни кушать. Он успел только сообщить, что его кладут в 32-ю больницу и что ему очень больно говорить. Если бы он знал, что это их последний разговор, он, наверное, сумел бы сказать что-нибудь еще...
Назавтра Марина Сергеевна приготовила свежий бульон, сделала нежнейшее куриное суфле и побежала в больницу. На вахте ее остановил дежурный:
-- Ваш пропуск?
-- У меня нет пропуска, -- растерялась Марина Сергеевна.
-- Без пропуска не имею права, возьмите пропуск у лечащего врача, тогда пожалуйста.
Разговор с лечащим врачом получился неожиданным.
-- Вы ему кто?
--Я его очень давний друг, -- подумав, сказала Марина Сергеевна.
-- Ваша фамилия Уткина?
-- Да! Но откуда вы знаете?
-- У меня вчера были жена и дочь, они просили не давать вам пропуск, сказали, что ваши визиты могут расстроить больного, а ему и так сейчас тяжело.
Это было так неожиданно и обидно, что Марина Сергеевна едва не расплакалась.
-- Но хотя бы передачу я могу оставить?
-- Нет, они просили не брать у вас ничего, они сами принесут все, что будет нужно.
Как оплеванная, вышла Марина Сергеевна из кабинета. Ничего, она сейчас позвонит Лене и попросит его сказать или написать врачу, что это все чепуха, что он хочет ее видеть и просит выписать пропуск. Она набрала знакомый номер и услышала женский голос: «Леонид Всеволодович в больнице. Пожалуйста, больше по этому номеру не звоните. Никогда!»
Леонид Всеволодович умер через неделю. Затерявшись в толпе преподавателей и студентов, отупевшая от горя, Марина Сергеевна отсидела всю панихиду в актовом зале, не проронив ни слезинки. На кладбище она не поехала, опасаясь неприятностей.
Назавтра к ней в кабинет зашел доцент с Лениной кафедры. Вид у него был очень смущенный.
-- Марина Сергеевна! От всей кафедры примите наши соболезнования. Мы все знаем, как дорог был вам Леонид Всеволодович.
Марина Сергеевна кивнула, с трудом проглотив комок в горле.
-- Видите ли, в чем дело, -- он помялся, и было видно, как не хочется ему говорить дальше.-- Мы знаем, Леонид Всеволодович не раз об этом говорил, что в его кабинете хранилось много ваших вещей, – он опять помялся. -- Понимаете, полчаса назад пришла его дочь и попросила ключ от его кабинета, сказала, что хочет забрать его вещи. Я не мог не дать.
Марина Сергеевна молча кивнула.