(1821—1867)
Демон поэзии, маркиз де Сад в стихосложении, мрачный растлитель… Как только ни называли в своё время автора «Цветов зла». Видимо, вполне заслуженно, поскольку именно Шарль Бодлер настежь распахнул двери в поэзию литературному фрейдизму. Он одновременно молился Богу и Сатане, так как считал последнего земной ипостасью Господа и приёмным отцом рода человеческого. Он выкрасил волосы в зелёный цвет и неизменно ходил в чёрном. Его наряд называли «одеждой гильотинированного». Человек странный и пугающий, гений шокирующий и раздражающий…
Шарль Бодлер родился 9 апреля 1821 года. Был он очень поздним ребёнком — отцу его Жозефу Франсуа Бодлеру* (1759—1827), господину весьма обеспеченному, уже исполнилось шестьдесят два года, а матери Каролине** — двадцать восемь лет. Как позднее говорил сам поэт, в этой разнице уже было нечто роковое, положившее начало внутреннему разладу его души. Усугублялось дело ещё тем, что многие предки великого поэта были идиотами или маньяками и все отличались «ужасными страстями».
* Жозеф Франсуа Бодлер окончил Парижский университет, где получил философское и богословское образование; в 1783 году он принял сан, но через десять лет сложил его, впоследствии посвятив себя административной карьере в сенате. Он был вхож в круги вольнодумной аристократии конца XVIII века, дружил со многими живописцами и скульпторами.
** Каролина Аршанбо Дюфаи — сирота и бесприданница; не будучи красавицей, отличалась привлекательностью и живым умом.
Раннее детство Шарля называют «ослепительно счастливым», ведь он стал долгожданным и единственным сыном. Но когда мальчику исполнилось пять лет, отец умер, оставив, правда, состояние, которое могло позволить сыну, ничего не делая, безбедно существовать всю жизнь.
Если верить исследователям, ещё в раннем детстве Шарль стал испытывать к матери взрослую влюблённость. Страшной трагедией стало для ребёнка второе замужество Каролины. Через год после кончины первого супруга она вступила в брак с Жаком Опиком* (1789—1857). Шарль до самой своей смерти называл замужество матери «предательством», добавляя, что она не имела права выходить замуж повторно, «имея такого сына, как я».
* Жак Опик — профессиональный военный; начал службу при Наполеоне Бонапарте, участвовал в его походах и остался верен ему в период Ста дней; позднее Опик служил в генеральном штабе, командовал крупными военными соединениями, Парижским военным округом, был начальником нескольких учебных заведений; в 1841 году он получил звание дивизионного генерала, успешно подвизался на дипломатическом поприще, выполняя, в частности, сложные поручения в Константинополе и Мадриде. Кавалер ордена Св. Людовика, офицер ордена Почётного легиона, сенатор Франции.
Семья переехала жить в Лион, где тогда служил отчим. В 1831 году Шарля отдали в местный Королевский колледж. Через пять лет Опика повысили и перевели в Париж, где юношу определили в коллеж Людовика Великого. Там Бодлер написал свои первые стихи в духе модного тогда байронизма.
В 1839 году произошла какая-то невыясненная история, за которую его исключили из коллежа перед самым окончанием курса. С того времени молодой человек стал вести рассеянную жизнь, завязал отношения с литературной богемой и женщинами двусмысленного общественного положения, отказался продолжить образование и бывать в высшем свете. Когда Шарль объявил родителям, что решил посвятить себя литературе, они были поражены.
Видимо, толчком для такого решения стала дружба с Оноре де Бальзаком (1799—1850). Рассказывали, что Бальзак и Бодлер случайно наскочили один на другого во время прогулки, и это комичное столкновение, вызвавшее у обоих смех, послужило поводом к знакомству: полчаса спустя они уже бродили, обнявшись, по набережной Сены и болтали обо всем, что приходило в голову. Бальзак стал литературным учителем Бодлера.
Беспорядочные связи с девицами легкого поведения принесли свои тяжкие плоды — осенью 1839 года Шарль заразился сифилисом и долго лечился.
Опик попытался образумить приемного сына и отправил его в заморское путешествие. В июне 1841 года Бодлер отплыл из Бордо в Калькутту. Едва молодой человек добрался до острова Бурбон, он отказался плыть дальше, ссылаясь на тяжелейшую ностальгию, и вернулся в Париж. Из десятимесячного путешествия, если верить его словам, Бодлер вынес только «культ чёрной Венеры» и стал утверждать, что не может более глядеть на белых женщин.
* См. статью «Эварист Парни» данной книги.
Через два месяца после возвращения домой настал день его совершеннолетия, и Шарль получил отцовское наследство — 75 000 франков, которое немедля принялся проматывать.
А вскоре судьба зло посмеялась над поэтом: Бодлер влюбился в статистку из небольшого парижского театра, мулатку Жанну Дюваль (1820—1862). Роковая связь с ней продолжалась более двадцати лет — всю жизнь поэта. В этой женщине не было ничего замечательного: ни особенной красоты, ни ума, ни таланта, ни сердца, ничего, кроме безграничного эгоизма, корыстолюбия и легкомыслия. Однако Бодлер считал долгом чести не покидать эту несчастную.
Жанна всячески обманывала его, разоряла, вводила в неоплатные долги, а поэт кротко и покорно выносил все капризы. Более того, Жанна была алкоголичкой и ещё в молодые годы была поражена частичным параличом. Бодлер поместил её в больницу и, отказывая во всём себе, устроил там самым комфортабельным образом. Мулатка поправилась и поселилась в одной квартире с поэтом. В последние годы жизни Бодлер не переставал ей помогать. Когда он лежал уже на смертном одре, бывшая любовница ещё заваливала поэта письмами, в которых требовала денег, денег, денег… После кончины Бодлера женщина впала в страшную нищету и вскоре умерла. С её образом связана большая группа стихотворений, образующих в «Цветах Зла» «цикл Жанны Дюваль» (XXII — XXXIX).
К 1840-м годам относится начало литературной деятельности Бодлера. Впервые он заявил о себе как художественный критик, хотя к тому времени уже была написана значительная часть стихотворений, впоследствии составивших «Цветы Зла».
К середине 1844 года Бодлер уже активно потреблял наркотики и растранжирил половину своего наследства. Встревоженные родственники, собравшиеся по настоянию Опика на «семейный совет», решили ходатайствовать перед властями об учреждении над Шарлем официальной опеки. Опекуном стал друг дома, нотариус Нарцисс Дезире Ансель, который в течение двадцати трех лет честно следил за денежными делами Бодлера и выдавал ему месячное содержание.
Поэт остро переживал такой позор. Даже попытался покончить жизнь самоубийством, к счастью, неудачно.
Конец 1840-1850-х стал для Бодлера временем жадного увлечения поэзией Эдгара По. Сегодня французы знают американского поэта прежде всего по переводам Бодлера. Он же написал несколько биографических эссе о По.
Долго медлил Бодлер с обнародованием своих оригинальных стихотворений. Только летом 1857 года увидел свет его поэтический сборник «Цветы Зла». Автору шёл тридцать седьмой год. Замысел сборника скорее всего созрел у Бодлера довольно рано. Уже в 1846 году он говорил о том, что намерен выпустить книжку стихов под названием «Лесбиянки». Первые восемнадцать стихов будущего сборника были опубликованы в 1855 году в журнале «Ревю де Монд», и уже они принесли Бодлеру известность в литературном мире.
В это время, одновременно с Жанной Дюваль, у Бодлера появилась новая возлюбленная — дама полусвета Аполлония Сабатье* (1822—1890). Затем прибавилась третья — актриса Мари Добрен**.
* Аполлония Сабатье (Аглаэ Жозефина Саватье) — содержанка бельгийского финансиста Альфреда Моссельмана; устраивала у себя еженедельные обеды, на которых бывали видные литераторы — Дюма-отец, А. де Мюссе, Т. Готье, Г. Флобер и другие. «Председательствуя» на этих обедах, Аполлония получила прозвище Председательница. Влюблённый в Сабатье Т. Готье посвятил ей стихотворения «К розовому платью» и «Аполлония».
** В «Цветах зла» имеется «цикл Мари Добрен» (XLIX — LVII).
1857 год стал главным, мистическим годом в жизни Бодлера. В апреле умер Жак Опик. В июне вышли из печати «Цветы Зла», из-за которых прокуратура начала судебное преследование автора и издателя по обвинению их в «оскорблении религии и общественной морали». Сборник называли порнографическим. Автор и в самом деле слишком откровенно для своего времени сконцентрировался в книге на сатанизме и лесбиянстве. Суд состоялся 20 августа 1857 года. Бодлера признали виновным и приговорили к штрафу в 300 франков — сумма ничтожная. Шесть стихотворений из «Цветов зла» были запрещены к дальнейшей публикации.
Накануне суда Бодлер признался Аполлонии Сабатье в любви, которую ранее скрывал, и был отвергнут. Это был жестокий удар.
«Цветы Зла» принесли Бодлеру скандальную известность, но не прочное литературное признание. Его стали воспринимать как жертву режима Наполеона III. Однако сам поэт был унижен и оскорблён такой оценкой его творения.
Вскоре после кончины Опика мать поэта перебралась жить в город Онфлер. Она настойчиво звала сына к себе, но он решился перебраться туда только в 1859 году. В Онфлере, в тихой уютной обстановке Бодлер подготовил второе издание «Цветов зла» с тридцатью пятью новыми произведениями, в том числе с великой поэмой «Плавание» (изданы в 1861 году). Долго жить с матерью Шарль не смог и предпочёл вернуться в Париж.
Дальнейшая жизнь Бодлера складывалась печально. В 1861 году на квартире у Жанны Дюваль поселился её брат. Через несколько месяцев Бодлер открыл, что на самом деле у него под носом наглая Жанна сожительствовала с любовником. Разъярённый обманом Шарль порвал с распутницей, но при этом продолжил содержать девицу и её ухажёров. Больше постоянных любовниц у поэта не было.
Вторым шедевром Бодлера считаются пятьдесят «стихотворений в прозе», появлявшихся в периодической печати с августа 1857 по август 1867 годов. Отдельным изданием под названием «Парижский сплин» они вышли только в 1869 году, уже после смерти поэта.
Надо сказать, что Бодлер очень переживал из-за обвинительного приговора «Цветам Зла». Пытаясь реабилитироваться, в декабре 1861 года он неожиданно выдвинул свою кандидатуру в Академию. Эта попытка была явно обречена на неудачу, и у поэта хватило здравого смысла своевременно снять свою кандидатуру.
Менее чем через год после этого стали сказываться последствия сифилиса, который Бодлер перенёс в молодости. У него начались мучительные постоянные головокружения, жар, бессонница, физические и психические кризы. Он уже был почти не в состоянии писать, в каком-то тряпье целыми вечерами бродил среди нарядных парижских толп и затравленно рассматривал прохожих. Как-то раз поэт спросил у случайной девушки, знакома ли она с произведениями некоего Шарля Бодлера. Девушка ответила, что знает только Альфреда де Мюссе. Поэт пришел в ярость и наорал на бедняжку.
В апреле 1864 года Бодлер уехал в Брюссель. Там он пытался продолжить работу над «Стихотворениями в прозе» и над дневником «Моё обнаженное сердце», но усилия его окончились полной неудачей.
4 февраля 1866 года, будучи в церкви Сен-Лу в Намюре, Бодлер потерял сознание и упал прямо на каменные ступени. На следующий день врачи обнаружили у него первые признаки правостороннего паралича и тяжелейшей афазии, перешедшей позднее в полную потерю речи. Срочно приехавшая мать перевезла сына в Париж.
Поэт агонизировал у неё на руках ещё четырнадцать месяцев!
Шарль Бодлер умер 31 августа 1867 года. Похоронили его на кладбище Монпарнас, рядом с ненавистным отчимом генералом Жаком Опиком.
31 мая 1949 года Уголовная палата Кассационного суда Франции отменила приговор трибунала департамента Сена от 21 августа 1857 года. «Цветы Зла» Бодлера были реабилитированы только спустя восемьдесят два года после смерти поэта.
Первый русский перевод произведения Бодлера — стихотворения «Каин и Авель» — был сделан Д. Минаевым. В дальнейшем его поэзию переводили Н.С. Курочкин, С.А. Андреевский, Д.С. Мережковский, П.Я. Якубович (Мельшин), А.А. Панов, Эллис (Лев Кобылинский), Арсений Альвинг (Смирнов), Адриан Ламбле, В.Г. Шершеневич, Н.С. Гумилев, М.И. Цветаева, М.Л. Лозинский, Г.В. Иванов, В. В.Левик и другие.
Плаванье
Максиму дю Кан
1
Для отрока, в ночи; глядящего эстампы,
За каждым валом — даль, за каждой далью — вал,
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль — и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,
Тех — скука очага, ещё иных — в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни, —
Надежда отстоять оставшиеся дни.
В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененьи чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст.
Но истые пловцы — те, что плывут без цели:
Плывущие — чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час ещё твердят: вперёд!
На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку — любовь, как рекруту — картечь,
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла ещё людская речь.
2
О, ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьёт — как тот Архангел злобный,
Невидимым мечом стегающий миры.
О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть — везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде...
Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведёт — какой пролив?
Вдруг, среди гор и бездн и гидр морского ада —
Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! — Риф.
Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землёй с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дёрном.
Базальтовый утёс являет нам заря.
О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям, иль в цепи заковать, —
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего ещё серее гладь.
Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на вышке чердака.
3
Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз — бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
Сокровища, каких не видывал Нерей.
Умчите нас вперёд — без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару)
Видения свои, обрамленные в синь.
Что видели вы, что?
4
;
— Созвездия. И зыби,
И жёлтые пески, нас жгущие поднесь,
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, —
Ах, нечего скрывать! — скучали мы, как здесь.
Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надёжнее отравы,
Как воин опочить на поле славы — сей.
Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,
Увы, хотя бы раз сравнили с градом — тем,
Что из небесных туч возводит Случай-Гений...
И тупились глаза, узревшие Эдем.
От сладостей земных — Мечта ещё жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землёй!
Чем выше ты растёшь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
Докуда дорастёшь, о древо — кипариса
Живучее?..
;Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, —
Всем вам, которым вещь чем дальше — тем милей!
Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой — дворцы, такого взлёту — камень,
Что от одной мечты — банкротом бы — банкир...
Надёжнее вина пьянящие наряды,
Жён, выкрашенных в хну — до ноготка ноги,
И бронзовых мужей в зелёных кольцах гада...
5
— И что, и что — ещё?
6
;— О, детские мозги!..
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха,
Везде — везде — везде — на всём земном пространстве
Мы видели всё ту ж комедию греха:
Её, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном — всегда — везде — раба рабы!
Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов, —
Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два — единственных религий,
Все сплошь ведущих в рай — и сплошь вводящих в грех!
Подвижничество, та;к носящее вериги,
Как сибаритство — шёлк и сладострастье — мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
— Мой равный! Мой Господь! Проклятие тебе!
И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучный жизни день
И в опия морей нырнувших без раздумья, —
Вот Матери-Земли извечный бюллетень!
7
Бесплодна и горька наука дальних странствий:
Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
Всё наше же лицо встречает нас в пространстве:
Оазис ужаса в песчаности тоски.
Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя —
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца — Время.
Есть племя бегунов. Оно — как Вечный Жид.
И как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днём —
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырёх стенах справляются с врагом.
В тот миг, когда злодей настигнет нас — вся вера
Вернётся нам, и вновь воскликнем мы: — вперёд!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
Авророю лица приветствую восход.
Чернильною водой — морями глаже лака —
Мы весело пойдём между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
Взывающие: — К нам! — О, каждый, кто взалкал
Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год — день лотосова сбора,
Где лотосову сну вовек не минет срок.
О, вкрадчивая речь! Нездешней лести нектар!
К нам руки тянет друг — чрез чёрный водоём.
— Чтоб сердце освежить — плыви к своей Электре! —
Нам некая поёт — нас жегшая огнём.
8
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О, Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода — куда черней чернила,
Знай, тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем всё, что есть,
На дно твоё нырнуть — Ад или Рай — едино! —
В неведомого глубь — чтоб новое обресть!
Перевод Марины Цветаевой
ЛЮБОВЬ И ЧЕРЕП
У человечества бессменно
Любовь на черепе сидит
И с наглым хохотом надменно
На троне пламенном царит.
Устами нежными вздувает
Она блестящие шары
И их коварно посылает
Сиять в надзвездные миры.
Взлетает шар под свод лазурный,
Но тает мыльным пузырем,
И весь состав его мишурный
На землю падает дождем.
И стонет череп: «Дух лукавый!
Разбивший тысячи сердец, —
Скажи: игре твоей кровавой
Когда ж предвидится конец?»
«Колдунья гнусная, слепая!
Ведь то, что губишь ты шутя,
В пустом пространстве расточая, —
То — мозг, и плоть, и кровь моя!»
Перевод Сергея Андреевского
Мученица
Среди флаконов, ваз, среди материй сонных
И сладострастно-мягких соф,
Картин, и мраморов, и платьев надушенных
В небрежных складках из шелков,
В нагретой комнате, где, как в оранжерее,
Опасен воздух роковой,
Где мертвые цветы, в гробах стеклянных млея,
Роняют вздох последний свой,
Там труп без головы в подушках пропадает,
А из него, как бы река,
Кровь красная бежит, и ткань ее впивает
С голодной алчностью песка.
Подобна призракам, рожденным тьмой ночною,
Но полным чар и волшебства,
Вся в драгоценностях, обвитая косою
Такою темной, голова —
На столике ночном, как ренонкул огромный,
Лежит; и уж без дум глядят
Открытые глаза, роняя смутный, темный,
Как будто сумеречный, взгляд.
А туловище там, раскинуто впервые
В таком последнем забытьи,
Открыло, не стыдясь, не прячась, роковые
Нагие прелести свои.
На согнутой ноге остался, розовея,
Как память о былом чулок;
И пряжка, точно глаз алмазный пламенея,
Глядит, и взгляд ее глубок.
Необычайный вид покинутого зала,
Картины, на которых кровь,
Что подстрекающий, наверно, взор бросала,
Рождает темную любовь.
И радость грешную и празднества ночные,
Проклятых полные чудес,
Которым радовались ангелы дурные,
Таясь меж складками завес.
Но если посмотреть на поворот несмелый
Плеча изящного ея,
На худощавость ног, на стан оцепенелый,
Как разъяренная змея,
Она еще юна! — Ее душа пустая
И чувства скукой сожжены,
Открылись ли они остервенелой стае
Желаний чуждой стороны?
И тот, которого ты не могла, живою,
Своей любовью утолить,
Свои безмерные желанья над тобою
Насытил мертвой, может быть?
Ответь, нечистый труп! И голову за косы
Держа в трепещущих руках,
Запечатлел ли он последние вопросы
На ледяных твоих зубах?
Забытое толпой, исполненной глумленья,
И любознательным судом,
Спи, безмятежно спи, о странное творенье,
В гробу таинственном твоем;
Твой муж скитается везде, но образ вечный
Твой бдит над ним, когда он спит;
Как ты ему теперь, и он тебе, конечно,
До смерти верность сохранит.
Перевод Николая Гумилёва
Экзотический аромат
Когда, закрыв глаза, я, в душный вечер лета,
Вдыхаю аромат твоих нагих грудей,
Я вижу пред собой прибрежия морей,
Залитых яркостью однообразной света;
Ленивый остров, где природой всем даны
Деревья странные с мясистыми плодами;
Мужчин, с могучими и стройными телами,
И женщин, чьи глаза беспечностью полны.
За острым запахом скользя к счастливым странам,
Я вижу порт, что полн и мачт, и парусов,
Еще измученных борьбою с океаном,
И тамариндовых дыхание лесов,
Что входит в грудь мою, плывя к воде с откосов,
Мешается в душе с напевами матросов.
Перевод Валерия Брюсова
Красота
Стройна я, смертные, как грёза изваянья,
И грудь, что каждого убила в час его,
Поэту знать даёт любовь и с ней терзанье,
Безгласно-вечное, как вечно вещество.
В лазури я царю как сфинкс непостижимый;
Как лебедь бледная, как снег я холодна;
Недвижна Красота, черты здесь нерушимы;
Не плачу, не смеюсь, мне смена не нужна.
Поэты пред моим победно-гордым ликом
Все дни свои сожгут в алкании великом,
Дух изучающий пребудет век смущён;
Есть у меня для них, послушных, обаянье,
Два чистых зеркала, где мир преображён: —
Глаза, мои глаза, бездонное сиянье.
Перевод Константина Бальмонта