Я живу среди образов. Они платоновскими эйдосами пронизывают всю мою реальность, по настроению искажая ее, делая то расширяющимся коридором зеркал с бесконечными, но кошмарно индивидуальными, отображениями, то скукоживаясь до мизера обиды на непонятное, нежеланное, непрошеное. И подобно платоновским эйдосам они - обман. Бесконечная цепь перерождений, цепь зависимостей, цепь необходимостей, оковы, связывающие и аккуратно подвешивающие на уже вбитый крюк в стену. Исключительно для тебя.
Или та самая ленточка. На буддистском барабане. На ленточке молитва, барабан крутится, приводимый в движение рукой или ветром, молитва творится. Очень просто, как и Бог для тех, кто понимает.
Утро было из тех, в которые так хорошо убиваться от жалости к самому себе, жечь мосты, расставаться с близкими, тосковать, лежать на больничной койке, хоронить, плакать. Многогранное утро. С темным от туч небом, с сыростью, плещущей под ногами и клубящейся в воздухе, с одиноким деревом с голыми ветками, на которое падает твой взгляд, с мальчиком и собакой, гуляющими в парке, изнывая от тягостности вынужденной прогулки, с холодными зданиями среди холодных асфальтовых дорожек, с приоткрытой дверью в старом доме. И желание зайти в эту дверь, хотя все твои чувства криком кричат не делать этого. Красный уровень опасности. Отстраненность, когда ты - это не ты, а кто-то другой, и пусть делает все, что хочет, я посмотрю. Страшнее, чем смерть - не будет, и что такое смерть?
Там, за дверью, холодная темная комната, мебель, затушеванная полумраком, липкие темнотой углы, из которых ждешь омерзительных карликов или тянущиеся к тебе руки, уходящий коридор. В коридоре узко и пахнет пыльными шторами, он тянется и тянется, пока воздух не становится окончательно спертым и наполненным запахом разрушающихся переплетов, а дорожка из стертого ковра не изогнется вверх, и не потащит по серпантину разномастных ступенек, вверх и вверх, и когда задумаешься о башне, нависшей над океаном, дорожка нырнет в еще один коридор, не на простор - во тьму. Тьма обнимет тебя, а когда привыкнешь, увидишь коридор чуть шире прежнего и кельи по сторонам, кельи, кельи, кельи.
В келье - стол, стул, на столе книга, большой каравай хлеба и кувшин с водой. Заходишь, садишься, собой свечой озаряя все вокруг, открываешь книгу и улыбка, первая за все время, появляется на твоем лице. Книга пуста и шелестом чистых страниц заговаривает с тобой на нежном языке возлюбленной. Тогда ты берешь перо и пишешь. Рисуешь. Взмахом сознания и воображения расплескиваешь мир по первозданному полю страниц. Они переворачиваются, подставляя бока, а ты плывешь по ним, стремительной шхуной взбираясь на белые валы и опадая в разрисованную тьму, летишь на всех парусах и надежда, что вот оно, еще немного, и ты достигнешь того, о чем и сам не предполагал, не ведал, но знаешь, что это будет самое важное, самое драгоценное, - надежда охватывает тебя, наполняет музыкой, сердце твое присоединяется к пению.
Но хлеб заканчивается. И вода. Тогда ты идешь в соседнюю келью, чтобы взять и хлеба, и воды, чтобы вернуться и закончить труд своей жизни, обрести то, что уравняет тебя со всей вселенной. Ты возвращаешься и видишь тот же стол, и стул, и книгу, и прижимая к себе добытое, удивленно открываешь книгу, ведь ты оставлял ее открытой на том самом месте... И книга улыбается и шелестом девственно чистых страниц заговаривает с тобой на нежном языке возлюбленной.
А потом ты пытаешься обмануть себя. Меняешь кельи. Собираешь хлеб, но куда бы ты не зашел, хлеба больше нет, а стоит оставить его, как тут же он оказывается в соседней келье. Берешь с собой книгу - та же история. Перестав играть с предметами, играешь с сознанием. Рассказываешь маленькие, законченные истории. Творишь мир-роман. Исписываешь до конца эмоциональным потоком, будто запускаешь сквозь страницы мутную паводковую речушку. Забрасываешь вопросами и строишь многоуровневые системы размышлений. Хочешь дозвониться до Бога, достучаться до небес. Выплескиваешь свою жизнь кляксами вранья и неуверенным почерком правды, с каждым разом все больше выправляя почерк и все больше убирая кляксы, стыдясь и нервничая, познавая себя, не желая, кривясь. Вспоминаешь мир, каким ты его видел, и здесь переходя от твердого графического карандаша к масляным краскам, к буйному дыханию цвета, и мир набирает и набирает твое восхищение, и тем сильнее оно, чем мрачней твоя келья, и сам ты, сам себе свеча, все тускнеешь и тускнеешь от бесплодных попыток создать то, что выпустит тебя отсюда.
Лабиринт поглощает тебя, растворяет в себе. Уходит мучение. Уходит жажда жить где-то там, не здесь. Жонглируя эйдосами, привычно творишь проекции, все новые и новые, не надежда управляет тобой, - уравнение. Тебе просто надо решить Бога. Ответом - ключи от Царства.
Реальность тюрьмы становится самой любимой. Я был бы не я, говоришь ты. Целуешь свои пальцы, потому что они становятся твоим аналогом распятия. И ты уже знаешь свою смерть. А вокруг тебя тени. Ты раньше в своей слепоте не видел их. Но их много. Таких же, как ты. Из кельи в келью. Из мира в мир.
Ленточки на буддистском барабане. Ветер ли крутит их, рука ли человека, рука ли Бога... Все имеет свое творение: любовь, восторг, ненависть, страх, воспоминание, хлопок в тишине, взгляд.
Ты просто ленточка на барабане. Непроизносимая творимая молитва. Бегущий в тюрьму самовыражения, к Богу, который - в тебе.
Можно бежать в обратную сторону, но это уже будет белка в колесе. Каждому свое.