Вертухай
Проснувшись около двенадцати, я еще долго лежал не вставая. В такие дни, во время отпуска я вставал поздно. Укутавшись в плед, я лежал и прислушивался к улице. Рядом с моим подъездом на скамейке сидели два пацаненка. Одного из них звали Антоном, другого Андреем. Обоим было лет так по двенадцать.
-Может ты все-таки зря ей это сказал, - сказал Антон.
-Это еще почему? - спросил Андрей.
-Да, лихо ты ее на место поставил.
- А так ей и надо в следующий раз умничать не будет.
-А ты точно уверен, что это он?
-Ну, еще бы. Он к нам каждый год летом в гости приезжал, пока жив был. Мне тогда пять лет было. Я от него за дверью в ванной прятался, когда он на кухне кофе из перемолотых зёрен в турке заваривал. Выгляну из-за двери, рожицу ему ехидную сострою или язык покажу, а он мне за это кулак показывал и говорил:
-Вот это видел.
А дальше он меня на табуретку усаживал. На табуретке я сидел и ногами болтал. Нравилось мне наблюдать, как из турки пена лезла. Он тут же начинал ее обратно задувать, а дальше он пил кофе из белой фарфоровой чашечки. А я в этот момент сидел рядом с ним и печенье хрумкал.
Дальше из разговора я понял, что пацанов всем классом с утра возили в музей истории политических репрессий. Музей политических репрессий был создан на месте бывшей пересыльной тюрьмы НКВД. Я лично посещал его несколько раз, ради любопытства. Музей состоял из нескольких комнат. В одной из комнат, небольшой по размеру, с зарешеченным маленьким окошком, находилась так называемая камера, в которой вдоль стен стояли нары в два яруса. В эту камеру, если верить словам экскурсовода, набивали человек по сорок, по тридцать пять, хотя в это верилось с трудом, так как камера была рассчитана, от силы, человек на восемь. Больше бы туда не поместилось, в этом я уверен на все сто процентов. В камере у дверей стояла простая деревянная бочка, когда-то она служила парашей. В следующей комнате уже более светлой и в размерах побольше находился кабинет следователя (сразу отмечу, что весь музей находится в подвале). Посередине кабинета стоял письменный стол, на котором находился черный эбонитовый телефон, рядом с которым лежала толстая, увесистая папка. Это было дело Николая Клюева (Николай Клюев был, поэтом, правда, стихи писал так себе). Каждый желающий мог это дело полистать. Из этого дела становилось ясно, как Николай Алексеевич был сослан в Колпашево, затем переведен в Томск, а там уже в Томске попытался выйти на членов монархических кружков, как через провокаторов пытался передать в Москву антисоветские стихи. В конце концов, Николая Алексеевича приговорили к высшей мере наказания. Что меня удивило так это приговор, пришитый к делу на самой последней странице, небольшой прямоугольной формы листок из глянцевой бумаги, разлинованный на две вертикальные графы. В одной так и сказано: «Тройкой по Новосибирской области 15.10.37 было рассмотрено дело №12301 гражданина Клюева Николая Алексеевича. Решением тройки за контрреволюционную и повстанческую деятельность приговорить». А дальше уже во второй графе указано «К высшей мере наказания, к расстрелу. Все имущество конфисковать». Что самое интересное это то, что, в самом деле, уже давно все страницы полиняли и пожелтели. Несмотря на это, приговор сохранился целым и невредимым. Он даже блестел на глянцевой бумаге каждый раз, когда на него попадал свет.
Музей заканчивался тем, что в двух больших последних комнатах вдоль стен стояли стенды, на которых размещались фотографии из лагерной жизни. Зэки на работе в карьерах, зэки махали кайлом, таскали тачки. На следующей фотографии зэки уже на заготовке леса. Отдельно на фотографии была лагерная охрана. Офицеры были изображены на ней в два ряда, в первом ряду полулежали, во втором стояли. Остановившись возле этой фотографии, обратившись к школьникам, экскурсовод сказала им:
- Я хотела бы, чтобы вы обратили внимание на эту фотографию. На этой фотографии изображена лагерная охрана. Среди них, я бы особенно хотела выделить Тимофеева Николая Арсеньевича. Он во втором ряду с краю. Тимофеев был крайне жестоким человеком. Работая на Севере Томской области, он заставлял полуголодных политссыльных непосильно трудиться. На рыбучастках вместо трех или четырех тоней, он заставлял делать пять. Одна тоня - это замет невода и вытаскивание его. При этом невод мог быть метров триста, четыреста или пятьсот. Тех, кто не справлялся, он выгонял с работы, а это означало голодную смерть для несчастного. (Сразу оговорюсь насчет достоверности слов экскурсовода. Может быть, это было специально придумано во времена перестройки. Может это был факт. Тут я ничего утверждать не берусь. Лично я, рассказ про Тимофеева слышал несколько раз, когда посещал музей истории политических репрессий). В самом же лагере, куда Тимофеев был переведен в начале 1938 года, он занимался тем, что за любую малейшую провинность отправлял заключенных в карцер. После недели проведенной в карцере заключенный выходил оттуда полным инвалидом, потому что пол в карцере был железным и полностью промерзал.
При этом Тимофеев в лагере еще вел дневники и записи. Именно из этих дневников и записей, затерявшихся в лагерных архивах, мы смогли восстановить подробности лагерной жизни.
Вот тут Андрей ей и вставил:
-Так это мой прадедушка.
-Ты точно в этом уверен, - немного растерявшись, спросила экскурсовод.
-Да, он. Он. Я точно помню. У нас даже есть такая фотография. Так вот, каждый раз, когда он к нам приезжал, я вместе с ним шел в супермаркет. Он мне там покупал Кока-Колу и фисташки. Он мне так и говорил: «Вот ты Андрюша все сухомятку лопаешь. Мать борща целую кастрюлю наварила. Пошел бы лучше тарелку навернул». А я рядом с ним иду по супермаркету и в корзинку бросаю всё, что мне под руку подвернется. Он хоть и ворчал, но всегда все оплачивал.
-Но это не оправдание его жестокости по отношению к заключенным, - экскурсовод хоть как-то попыталась исправить свое положение.
И тут Андрюша ей опять вставил:
-Может быть, он и был законченным садюгой. Да только на фотографии он красавец. Тут уж ничего не скажешь.
Николай Арсеньевич и вправду был красавцем. На фотографии он стоял и смотрел с прищуром. Сразу было видно - этот спуска не даст. За широкий ремень он держался руками. В хорошо посаженой форме в петлицах было по шпале, что соответствовало званию капитана. Широкие галифе были заправлены в хромовые сапоги. Даже на старой фотографии было видно, что сапоги начищены до блеска.
Больше не ввязываясь в спор, экскурсовод пошла к другому стенду. Андрюша еще минут пять стоял и всматривался в фотографию, в своего прадедушку, слишком он ему нравился. Молодой и красивый.
Закончив обсуждать свою экскурсию в музей истории политических репрессий, пацанята, чтобы лишний раз не попадаться на глаза пошли в подъезд. В подъезде они закурили, едкий табачный дым стал доноситься до меня через закрытую дверь.
На следующий день я сделал Андрею по поводу курения в подъезде замечание. Видимо в отличие от своего прославленного прадеда Андрюша был человеком трусливым. Больше в подъезде он никогда не курил.
9.06.2012
22.45