Уже на следующий день позвонили.
- Дом продаете? – неуверенно спросил голос.
- Пытаюсь, - кротко ответил Мишка. «Голос» и тон, которым был задан вопрос, ему не нравились.
На том конце трубку положили.
«Странно», - подумал Мишка. – «Что, я нарочно, что ли, объявление выставил…»
Мишка жил один. Хата ему досталась от родителей, которые умерли. Мишка был женат, но разошёлся, городскую квартиру оставил бывшей супруге, а сам поселился в деревне. И работал сторожем, в райцентре.
А продавал он другую хату, которой было лет триста. Почти столько же, сколько дубу, вросшему витыми корнями в землю за околицей, и каналу, который протекал рядом. Хата напоминала собачью конуру: маленькая, с островерхой крышей, обитая досками и с покосившимся крыльцом. От старости хата слегка наклонилась, но стояла крепко: со стороны казалось - намертво вросла в землю.
«Странный звонок», - думал все еще Мишка, выходя на улицу, чтобы вытряхнуть половики. Взгляд снова уперся в «калавурку» - так звали в деревне этот необычный домик. Он был на берегу канала, крутой откос которого начинался через дорогу, и по ней часто проносились машины на Луконец – глубоководное чистое озеро. «Вот бы там поселиться», - иногда посещала Михаила мысль: туда стремились горожане, даже из Минска приезжали.
Хата, в которой он жил сейчас, тоже стояла при канале, только в некотором отдалении от «калавурки», и он мог наблюдать за всем происходившим: как на дороге, так и возле домика. Вот и сейчас по крыше «калавурки» бродила одинокая сорока и что-то выглядывала. Потом громко затрещала, словно выказывая недовольство. Мишке показалось, что она его упрекает.
- "А", - отмахнулся мысленно Михаил. В чем его вина?
Но сорока зацепила.
«Калавурка», «калавурка» - вертелось в голове. Там жила ранее бабушка Михаила. Её звали Курилиха, по имени мужа – «Курилки». В деревне все имели клички: дед Дун, Иван-Бригадир, Стёпка Михеев… А женщины носили «мянушки» - назывались по имени своих мужей. Степаниха – значит за Степаном, Лукашиха – значит жена Лукаша.
А вот Шкирандо никак не переиначивали. Шкирандо, и всё. То ли фамилия была настолько редкая, - говорили, что французская, - то ли из уважения.
Как он объявился в деревне, никто сказать не мог. Но предполагали, что осел в деревне, когда французы бежали из Москвы. Забрел по ошибке, а может, приплыл: канал был связан с Березиной, где интервентов хорошо побили при отступлении.
Дед Коля, сосед, смеялся:
- Его течением снесло. Надо обследовать дно канала, может, и корону Наполеона найдем...
Но Мишка был иного мнения. Канал строили почти что в петровские времена, а Петр любил по заграницам шастать, выискивал что бы из ихнего наследия в своей империи применить. Может, и француза к каналу пристроил – чтобы в подъемных механизмах разбирался. Стопудовые, они надежно держали воду.
Мишка снова глянул на крышу «калавурки» - ему почудилось, что она скрипит, как заслонка шлюза.
Шкирандо был надзирателем на канале, и жил в этом домике-сторожке: похоже, ему дали жильё еще при царе. А жена его – Мария – работала учительницей в деревенской школе.
«Капитально жили раньше», - думал Михаил, представляя Шкирандо в форме императорского служителя. При подходе к деревне корабль давал гудок, и Шкирандо обязан был закрыть створ шлюза, наполнить камеру, чтобы поднять уровень воды – так, шаг за шагом, корабль поднимался к спуску в следующий бассейн.
Мишка на минуту вообразил, как местные мальчишки гурьбой выкатываются к берегу, чтобы поглазеть на транспорт, а Шкирандо им указывает место на дамбе: смотрите, сорванцы, на косогор не ступайте – скатитесь в камеру. Камерой называли полость шлюза, спуск туда был выложен тёсаными каменными плитами. «Как их туда доставляли, уму непостижимо», - думал Мишка, вытряхивая половики. Тогда никакой техники не было - лопаты да топоры.
«И домик сварганили крепкий», - удовлетворенно подытожил Мишка, на минуту представив, как он получит за проданный дом кучу денег и переселится на Луконец. Он еще раз бросил взгляд на «калавурку». «Калавурка, калавурка, а сломал житуху урка», - рифмованное двустишие повисло в голове Мишки. Слово «калавурка» было от русского «караулка». Выговорить его – язык сломаешь, и деревенцы высказывались попроще.
Он собрал выбитые половики в охапку и понес в дом. По пути зацепился за ветку дерева, обломанную ветром, и чуть не шлёпнулся. Почему-то взбрела в голове аналогия с другой камерой – за решеткой. Михаил не имел отношения к судебным делам. И преступлений не совершал, но камера вдруг увиделась такой: с допросами, пытками и протоколами следствия. Как в сталинские времена. Тогда из деревни забрали человек десять. Одни вернулись, а другие исчезли насовсем.
Мишка даже представил глубину канала в первозданном виде. Да, оттуда, из камеры, выбраться было непросто. Мелькнула благодатная мысль: хорошо, что он вырос в другое время.
Михаил начал вспоминать свое детство: он ни в чем нужды не знал, ходил в школу как все, а в школе было четыре класса, и парты стояли в два ряда. Бурное было время, не то, что сейчас: за деревней выстроили ферму почти на сто коровьих голов, а на дамбе кур разводили. И жил там петух-разбойник. Когда Миша шел в первый свой класс, петух норовил его клюнуть в голень, приходилось отбиваться, портфелем.
Дамба теперь пустовала. Как и школа: детей было мало, и ездили учиться в город. А ферму разобрали на кирпичи.
Михаил уже раскладывал половики по своим местам, как снова затрезвонил телефон. Он взял трубку.
На этот раз солидный мужской баритон, не здороваясь, принялся за дело:
- Сколько вы просите за дом?
Михаил молчал, соображая. Он давно определился с ценой, и она постоянно висела в его мозгу, мог выдать ее даже во сне, но что-то невероятно удерживало его от ответа.
- Вы что, оглохли? Сколько стоит дом?
Напор покупателя ему не нравился. Сразу о цене? Не видя товара? Это и хотел Михаил высказать «баритону», и уже начал подбирать слова, однако в трубке раздались короткие гудки: человеку надоело ждать.
«Сколько стоит, сколько стоит… - пропел Михаил про себя. - Дорого стоит!» И присел на табурет, закурил. Светящийся конец сигареты привлёк его внимание.
«Курить – Курилиха», - всплыла в голове очередная ассоциация. Курилихой звали его бабушку. Однако связи с куревом она не имела никакой. Как никто из женщин в деревне, никогда не брала сигарету в рот. А муж её?
Внук не знал своего деда. Бабушка жила в «калавурке» одна. Нет, он знал, что мужем был Курилка Матюшин. "Наверное, настоящее имя его было Кирилл", - так думал Михаил.
В этой деревне всё было не так. Не так, как в книгах и газетах. Во-первых, деревня была раздвоена, разделена каналом, и берега подчинялись разным управам. Так повелось исстари, что левый берег был под государевым управлением, а правый – под панами. Два берега люто ненавидели друг друга и при случае высказывали через канал разные гадости, а самые «лютые» бросались камнями. И во время войны кто куда: одни подались в партизаны, а другие – в народники. Потом всё смешалось: народники шли к партизанам, а партизаны убегали к немцам. «Хрен поймешь, что тут творилось», - слышал Михаил от односельчан, когда те, подвыпивши, заводили разговор о войне. Все застольные беседы у них, в детстве, заканчивались воспоминаниями о войне и драками во дворе. Но на следующий день снова сходились как ни в чем не бывало и отправлялись косить колхозную траву. А потом на колхозные деньги вместе распивали магазинную водку и снова дрались. Советская власть уравняла всех. Те, кто был в «народниках», отсидели в лагерях, и, как и бывшие партизаны, работали продавцами в магазинах или на предприятиях в городе. Дрались уже по привычке – кто сильнейший.
А деда Курилку убили во время оккупации. Как и за что, - никто вразумительно не мог сказать. Одни говорили, что немцы – когда ушел в партизаны. А другие – что свои же.
Была одна версия, но Михаил в нее верил слабо. Якобы из Москвы в леса была заброшена спецгруппа - чтобы уничтожить предателя Каминского. Она контролировала перемещения партизанских бригад и планировала операции. А еще занималась разложением "народной" армии Каминского, и вышла на Михалку Крышника, которого повесткой призвали в эту армию. Михалку сагитировали, и он не только сам сбежал от фрицев, но и привел с собой целый отряд. Что там далее произошло, - может, Михалку пытались внедрить обратно с прицелом на Каминского, а он отказался, или ещё что-то, - но ему выстрелили в спину: когда шел в деревню навестить родных. Кто это сделал, - догадывались, но доказательств ни у кого не было, так и осталось «писано вилами по воде» - что отомстил сосед: за свою семью, расстрелянную карателями. А когда местные партизаны взяли его за хобот: ты зачем своего застрелил? - свалил на Курилку. А командир спецгруппы – он же не из местных был,-долго не разбираясь, чтобы покончить с «грязным» делом, шлепнул и деда. К Курилихе пришли ночью и сказали: «Забери тело мужа», и показали место.
…Михаил затянулся сигаретой – волновался: кровные истории, всплывая волнами, душили мозг.
Выглянул в окно. «Калавурка» смотрелась теперь настороженно: как провинциальная дама в незнакомом городе. Одно перило, восточное, оторвалось и висело на гвозде, добавляя смутного настроения .
Михаил перевел взгляд на стену своей комнаты, откуда смотрела фотография Курилихи, а рядом – его матери и тетки. Они улыбались и были счастливы. Они выжили, Курилиха выходила их сама, но не в «калавурке», а «на другом боку» - на другой стороне канала, где жил до своей гибели Кирилл Матюшин. Михаил вздрогнул при мысли, как бабушка восприняла весть о смерти мужа – она же оставалась одна с двумя маленькими дочками.
Снова зазвонил телефон. Михаил затушил сигарету и взял трубку:
- Алло?
- Здравствуйте. Меня зовут Татьяна Васильевна, я хотела бы осмотреть ваш дом, - женщина почтительно выказывала просьбу, и Михаила это приятно обрадовало. – Это возможно?
- А почему нет? – настроился он ответить вопросом на вопрос, а вымолвил чуть слышно: - Пожалуйста. Приезжайте.
…Она была уже через час. Мишка вышел встречать. Был солнечный светлый день, от «калавурки» веяло необыкновенным теплом - казалось, деньги уже открывали перед ним широкую дорогу к свободе и познанию мира, еще немного, и можно строить конкретные планы: куда вложиться.
«Переберусь на Луконец», - мелькнула сладкая мысль.
Женщина была его возраста, и сама водила машину.
- А я здесь уже была, - сразу же высказалась Татьяна Васильевна. - У вас в деревне живет очень толковый механик по ремонту машин. Я обращалась к нему за советом.
Она говорила о друге Михаила. Он был сыном Женьки однорукого. После войны Женька и еще трое пацанов вытащили со дна канала минометный снаряд, и на дамбе разбирали. Взрослые были заняты своими делами, да и из взрослых уже мало кто оставался в деревне – война унесла десятки жизней, и снаряд взорвался. Осколками пощипало всех, а Женьке досталось больше других – оторвало руку. Но самый страшный удар – кусок тяжелого осколочного металла – приняла сторожка: он засел в восточной части дома.
- Ну, показывайте свое наследство, - перешла к делу Татьяна Васильевна. – Не тот ли это домик, на дамбе?
Михаилу показалось: женщина как будто пророчествовала.
- А откуда Вы знаете? – так и спросил.
Волнительная тень пробежала по лицу женщины. Михаил тоже напрягся.
Они подошли к дому. Незнакомка встала перед окнами и перекрестилась, прошептав молитву. Потом решительно сказала:
- Ведите в дом!
Михаил шел впереди и предупреждал:
- Сторожке много лет, поэтому будьте внимательнее.
По ступенькам поднялись на крыльцо.
- Раньше ставили высокие дома, – говорил Михаил, – и крепкие. Вы не смотрите, что домик покосился и осел, потрогайте, стены еще сто лет выдержат…
Он рассказывал о жилище, а самому казалось, что произносит заезженную рекламу – женщина не обращала внимания на его слова, а оглядывалась вокруг, словно выискивая что-то забытое и дорогое.
Дверь заскрипела, будто из-под земли раздался голос домового.
Но Татьяна Васильевна смело перешагнула обшарпанный, затоптанный порог и ступила вслед за Мишкой. Весь дом был разделен на две небольших комнаты. Они ничем не отличались друг от друга, только в одной стоял дубовый стул, а в другой старинный обитый железом «пиратский» сундук. Сундук Михаил никак не мог вытащить из комнаты – он был шире входной двери, и неизвестно, как его туда внесли.
Татьяна Васильевна смахнула пыль и присела на стул. Тяжело вздохнула:
- А вы, я вижу, ничего не меняете в доме...
Она словно утверждала. Он много раз пытался заняться перепланировкой – хотя бы переставить стол и сундук, поменять их местами, но каждый раз какая-то неведомая сила останавливала: то другие дела наваливались, то болел, то настроение было никудышное, и всё валилось из рук.
Михаил чувствовал себя виноватым.
- Дом от бабушки, - сказал он. И хотел добавить: «Чего тут долго рассусоливать – или берите, или…»
Но Татьяна Васильевна не заводила речь о цене. Она сидела на краешке стула и смотрела в окно, за которым мелькали проезжавшие на Луконец машины, а на том берегу зеленела пышная ива; опустив ветви вниз, будто косы, дерево, в свою очередь, всматривалось в быструю воду - в глубь канала.
- Напротив шлюз был, - прокомментировал Михаил. Но женщина словно не слышала, она неотрывно, задумчиво, смотрела на противоположный берег и ничего не отвечала. Мишка хотел уже напомнить о себе, как она встала и, обведя взглядом пустую комнату, направилась в другую. Подошла к сундуку и провела рукой по выемке на крышке – там была вмятина, след от сильного удара. Женщина достала из сумочки платок и поднесла к лицу. Михаил четко видел, как на крышку сундука скользнула капля. От того, что сундук был в плотном слое пыли, то след от нее показался ему как от разорвавшейся бомбы. Пыль взметнулась взрывной волной. Женщина приложила платок к глазам, потом обернулась к Мишке:
- Спасибо. Я передумала. Я не буду покупать Ваш дом.
Молча вышла на улицу и села в машину…
Когда Михаил рассказал деду Коле про странный визит к нему незнакомой дамы, тот не удивился, а только спросил:
- А ты знаешь всю историю этого дома? Скорее всего, Татьяна Васильевна – так, кажется, ты назвал визитершу - была внучкой Савинихи. А Савиниха была женой Савина - нового учителя, присланного в деревню перед войной. Учителю выделили «калавурку», а Шкирандо перевели в Чашники, к новому месту работы. У Савинихи были две дочки. Однажды к ней пришли партизаны, вывели при детях на улицу и расстреляли, прямо у них на глазах.
- За что? - вскрикнул побелевший Мишка.
- За что... если б я мог знать… тогда человека убить было обычным делом... "Каркала много" - таков был вердикт.
- А что сталось с девочками? – тихо спросил Михаил.
- А их воспитывали деревенцы – общими силами, пока не закончилась война. А потом их забрали. Наверное, в детский дом... Так что, думаю, что Татьяна Васильевна оттуда, из Савиных…
03.08/14