AVE MARIA
Суздаль нежился в светлом снегу. Лепестковые хлопья его опадали с ночного неба и, на мгновение, попадая в разноцветные круги фонарей, становились оранжевыми и золотыми.Снег укутывал кусты и деревья, дома и дорогу.И улица прямо на глазах становилась похожей на таинственно-сказочную декорацию.
Это отвесное снеговое кружение создавало иллюзию полёта, и Вязникову казалось, что город, словно легендарный Китеж, поднимается со дна и несётся во времени, многоглаво раздвигая его своими шпилями и куполами. Правда, стоя возле Преподобенской колокольни, Вязников видел лишь её основание, а остальная космическая конструкция терялась во мгле, и даже мощные лучи подсвечивающих прожекторов не могли пробиться к её венценосной крестовой вершине.
Снег озоровал, как расшалившийся ребенок. Он бесцеремонно залеплял глаза и уши, быстро таял и стекал по лицу, но Вязников не сопротивлялся ему, благодарно принимая неприхотливую ласку природы. Воспалённая душа его наполнялась теплом, и так легко и печально думалось в этой сладкой ночной тишине, не нарушаемой ни одним посторонним ненужным звуком.
Давняя мелодия , незабыто воскресшая в нём, продолжала томить, и, похожий на ангельский, детский голос вырывался из тайных глубин, чтобы вновь прозвучать под этим небом и над этой землёй.
Как давно это было! А словно вчера. Потому что, оказывается, ничто не ушло из сердца. И достаточно было лёгкого ветерка, чтобы тлеющий под остывшей золой уголек разгорелся стремительно и жарко, возвращая всё на круги своя.
Ах, какие тогда были эти круги! От церквушки к церквушке, от монастыря к монастырю. Бесконечными тропами любви и памяти, ибо всё здесь было освящено чьей-то памятью и чьей-то любовью.
Вязников улыбнулся, вспомнив, как два десятилетия тому назад они с Еленой смотрели на город с этой колокольни. Был декабрь. Было солнце. И сверкающий иней серебрил бесконечные шлемы и луковицы Ризположенского, Покровского и Спас - Евфимьевского монастырей. Ветер, гулявший на верху, жёг лицо и свистел в пролётах, словно запугивал простодушную пару, самозванно и дерзко забравшуюся сюда. Однако он не мешал им. Всё казалось таким возможным и близким, что стоило протянуть руку или взмахнуть крылами, неожиданно выросшими за спиной, и… и…
- Да что говорить об этом, - сказал Вязников и удивился тому, как отчётливо и ясно прозвучал в тишине его голос. - Прямо стереофония, - иронично усмехнулся он и повёл плечами, стряхивая с воротника дублёнки снег, проникающий за шиворот.
Длинная стена Ризположенского монастыря, казалось, уходила в бесконечность. Слева за её изгибом красовались отреставрированные Святые ворота, камешек из основания которых до сих пор хранился у Вязникова дома. А прямо по улице, через каких-то двести метров, стояли неизменные Торговые ряды и две прекрасных, чарующих церковки, одна из которых в те годы ещё работала.
…- Зайдём? - как-то сразу посерьёзнев и оробев, предложила Елена.
- Зайдём, - согласился он, чувствуя жгучий интерес к посещению храма и внутреннее моральное сопротивление этому поступку.
«Да ведь не молиться я туда иду, а посмотреть, что это такое, - успокоил он себя. - Экскурсия!..»
В церкви было тихо и сумрачно. Пахло ладаном, воском и масляным чадом лампад. Несколько старух, сгрудившихся у конторки, оглядев их с головы до ног, с предубеждением поджали губы.
- Как красиво! - восторженно выдохнула Елена. - Боже мой, ну что за мастера!
Она на мгновение прижалась к Вязникову и, счастливо заглянув ему в глаза, прошептала:
- Спасибо тебе.
- За что? - удивился он.
- За то, что привёз меня в эту сказку. Это ведь на всю жизнь! И даже, когда мы состаримся, это будет с нами и вовек не померкнет…
- Ты заговорила высоким штилем, - улыбнулся он. - Теперь остаётся лишь расписаться на ближней стене: «Рабы Божии Елена и Феликс пребывали здесь и благоговели!»
- Да ну тебя, - обиженно отвернулась она. - Вечно ты со своими шуточками. Давай лучше купим и поставим свечи. У тебя есть святой?
- Не знаю. - Он пожал плечами. - Никогда не задумывался.
- И я тоже… Что же делать? Неудобно так просто уйти.
- Ничего. Воскурим фимиам всем подряд, а они разберутся.
- Молодец! Елена одобрительно вскинула на него свои серые слегка раскосые глаза и, тряхнув рыжей гривой волос, выбивающихся из-под шапочки, направилась к конторке…
В продолжение всего того дня она была задумчива и сосредоточенна. И лишь вечером, когда они снова вышли на улицу из своего убогого гостиничного номерка, немного оживилась.
Вечер был морозен и тих. Твёрдый снег скрипел под ногами. На Торговой площади, у столба, на котором был установлен рупор, толпился народ. Что-то необычное привлекло сюда людей, потому что они стояли, молча, не шевелясь, с запрокинутыми лицами, благодарными и счастливыми.
«Аааве-е Ма-а-ари-и-ия…» - разносился над улицей ангельский голос и, услышав его, Елена ахнула, вспыхнула, и, подхватив Вязникова под руку, повлекла за собой.
- Матерь Божия, Пресвятая Богородица, да святится имя Твое, - бормотала стоявшая рядом пожилая, хорошо одетая женщина. И Вязников, посмотрев на неё, увидел в глазах её слёзы.
Дивная католическая мелодия возносилась над древней православной землёй, возвышая и освящая её восхищенным и трогательным голоском ребенка. Эта преисполненная общей человеческой веры молитва, этот страстный гимн доходил до каждого сердца, и Вязников вдруг словно прозрел, и увидел красоту и величие подзвёздного мира.
Музыка окончилась. Деловитый голос диктора объявил имя маленького итальянца и перешёл к следующей теме. Слушатели ещё несколько мгновений оставались неподвижными, а затем неохотно разошлись. Вдогонку им летели миллионные цифры тонн выплавленной стали, надоенного молока, и собранного хлеба…
- Не могу, не могу, - простонала Елена, обращая к Вязникову тонкое прекрасное лицо. - Это должно было соединиться: Суздаль… и мы… И эти звёзды, этот снег, эта молитва… Знаешь, под такую музыку можно поверить! Но, Господи, откуда у этого мальчишки такой божественный дар? Это же с ума сойти… Это как подарок нам всем. «А-аве Ма-а-ари-и-ия!..» Нет, нет, не могу…
…«А-аве Ма-а-ари-и-ия...»
Вязников переступил с ноги на ногу и тяжело вздохнул. Этот голос снова зазвучал в нём. И сердце Вязникова похолодело от щемящей мелодии, столь созвучной его нынешнему настроению и этой ночи, посреди которой одиноко стоял он, окруженный светящимся снегом и тишиной. Если бы он был женщиной, то, наверное, заплакал. Нервы были обострены и, казалось, не выдержат, лопнут, как перетянутая струна, и этот тонкий мучительный звук отзовётся в чьём-то неизвестном сердце той же болью, тревогой и трепетом.
Аве Мария… Две недели подряд, по нескольку раз в день, Вязников прокручивал пластинку Робертино, вызывая недоуменные взгляды жены и тестя. Господи, да что же это было тогда? Мимолётное увлечение, быстротечный эпизод, просверк молнии, пение ветра… И вдруг всё вернулось, ожило в живой мятущейся простоте, и Вязников понял, что только тогда, именно т о г д а он был впервые по-настоящему счастлив.
Почему же так спокойно отпустил он Елену, словно вырвавшуюся из рук птицу, даже не пожалев о потере, не подумав, куда улетела? А она? Вспоминала о нём? Или навсегда вычеркнула из памяти, как одну из неизбежных ошибок юности, не заслуживающую благодарности и прощения?
Гордое знакомое лицо, неожиданно мелькнувшее перед ним в окне троллейбуса, возродило всё. Он вскочил в машину, рванул вслед, притормаживая на каждой остановке. Он проехал по маршруту от Маяковки до Серебряного бора, но её в троллейбусе не оказалось. Значит, он обознался. Или то был мираж, видение, неожиданно явленное ему в дни его катастроф.
Три киоска горсправки выдавали ему различные адреса. Он метался по ним, но она или носила другую фамилию, или навсегда уехала из Москвы.
Неожиданно сумасшедшая мысль возбудила его. И он, никому ничего не сказав, помчался сюда, свято веря, что на этих улицах, у этих церквей непременно встретит её. Правда, теперь он уже жалел об этом порыве. Как бы поразилось его окружение, если бы каким-то чудом увидело его здесь на этом кровоточащем тайном пепелище, о котором не догадывалась ни одна живая дуща .
«Железный Феликс», «хладный Феликс», «бесстрастный Феликс», - так за глаза называли его подчиненные. А этот «железный», как последний слюнтяй , рассиропился от наивных воспоминаний, позабыв обо всём на свете, словно было ему не солидных сорок с хвостиком, а всё те же бестолковых двадцать два.
- Ааа! - снова с досадой протянул он и снова вздрогнул от собственного голоса. - Наваждение какое-то!
Он стряхнул снег с шапки, снял дублёнку и бросил их на заднее сидение «Волги». В машине было тепло: печка грела, и мотор работал на малых оборотах. Вязников включил «дворники» и, ожидая, пока они очистят стекло, просидел несколько мгновений, опустив голову на руки, покоящиеся на руле. Как ни странно, но спать не хотелось. Он осторожно нажал ногой на акселератор. Мотор заработал резче, свободнее. Вязников поднял голову и взглянул перед собой. Улица была чиста и нетронута. И по этой нетронутой белой дороге он поехал медленно и осторожно, разрывая противотуманными фарами автомобиля плотную струящуюся пелену.
Это было прощание. Он знал, что никогда больше не вернется сюда. Надо было спешить, шоссе до Москвы в этот час было ещё свободно. Однако он почему-то медлил и, сделав по городу очередной круг, развернулся у Кремля и поехал к монолитным, пугающим стенам Спас-Евфимьева, возле которых тогда разыгралась трагедия…
…пройдя пешком всю улицу Ленина, они долго стояли у Проездной башни и на откосе, с которого открывался бесподобный вид на Каменку и Покровский монастырь. Вязников рассказывал Елене о его знаменитых узницах, а она, грея дыханием зябнущие пальцы, с упоением слушала его, представляя себя в узких кельях, рядом с царицами и княгинями, заточёнными навек и похороненными там.
Громкая похабная песня и витиеватая брань нарушили их покой и уединение. Трое пьяных парней были настроены агрессивно, а пустынное место и поздний час, несомненно, способствовали их намерениям. Двое из них, не сговариваясь, по-медвежьи пошли на Вязникова, а третий, плюгавенький и ушлый, подскочил к Елене и, схватив её за руку, потянул к каким-то строениям.
- Побалуемся, милая, пока твоего хмыря мутузить будут, - подленько захихикал он. - Идём, сука, а то хуже будет!
Елена растерянно взглянула на Вязникова, а он, весь напрягшись и сосредоточившись, поджидал тех двоих, моля Бога, чтобы только не поскользнуться. Дожидаться, пока его ударят первым, он не стал, тем более, что плюгавый, подножкой повалил Елену, а она отчаянно сопротивлялась, но почему-то молчала.
Что ж, эти волки не ведали, на кого напали. Мастер спорта по самбо и каратист, Вязников действовал уверенно и споро. Через две минуты всё было кончено. Алкаши пластались на стылой земле, и скорое возвращение их в прежнее состояние было проблематичным. Однако оставался третий, до того увлеченный борьбой, что не заметил поражения приятелей.
Свет неяркого фонаря, болтающегося над откосом, освещал его небритую морду, с выкатившимися от напряжения глазами. Неожиданно он выхватил из кармана нож и приставил его к горлу Елены.
- Заколю, козлиха! Распорю, как курчонка!
Вязников замер, боясь, как бы подонок действительно не порезал девушку.
- А ну встань! Повернись! - неожиданно страшным голосом крикнул он.
И когда плюгавый , оторопев, приподнялся, он в пантерьем прыжке выбил у него финку, и, навалившись, рванул руку так, что раздался резкий и страшный хруст ломаемых костей.
-Ааааааа! - гибельно завыл пьянчуга, но Вязников, не щадя, ударил его в челюсть, и тот затих и обмяк.
И вот тут-то Елена закричала. Крик её был безысходен и дик. Боль, обида, отчаяние, страх, - всё слилось в этом крике.
Где-то наверху, на монастырской стене, послышались непонятные голоса. Вязников рывком поставил Елену на ноги и, обхватив за талию, потащил к дороге. Молча, задыхаясь, они пробежали через сквер, где стыл под снегом бюст Дмитрия Пожарского, и выскочили на автобусную остановку, пустынную и ледяную.
Ни погони, ни ответственности за происшедшее Вязников не боялся. Однако неприятный осадок и досада на собственный гнев обеспокоили его. Всегда холодный и рассудительный, он сейчас расслабился, дал волю эмоциям, а это в подобных ситуациях было недопустимо. Правда, если бы не нож и не угроза жизни Елены, он пощадил бы этого кретина. Ну, что ж, в следующий раз они будут умнее.
Вязников подвел Елену к фонарю и в неясном колеблющемся свете оглядел девушку. Отряхнув её от снега, он достал платок, чтобы стереть расплывшуюся на её подбородке помаду.
- Оой! - неожиданно воскликнула она. - Мне больно…
- Значит, это кровь? - испугался он. - Он задел тебя?
- Нет, я сама нечаянно прокусила… - Она вытащила из кармана маленькое изящное зеркальце и посмотрелась в него. - Ничего не разберу. Идём скорее домой…
В тесной местной гостинице было шумно и накурено. Несколько угостившихся медовухой туристов громко ссорились в маленьком холле. Получив ключ, молодые люди прошли в свой номер и там, упав на кровать, Елена разрыдалась.
Вязников склонился над ней, чтобы успокоить, но она неожиданно грубо и зло оттолкнула его.
- Ты противен мне! Отстань!
- Ка-ак? - изумился он. - Разве я тебя не защитил? Успокойся. Ты просто испугалась…
- Ко-о-ого? - Она резко приподнялась на локте. - Тех шакалов? Их?! Да ты с ума сошёл. Просто я поняла , кто ты! Если бы ты знал, какое у тебя было лицо!
- Какое? - пытаясь держать себя в руках, поинтересовался он.
- Такое, - всхлипнула она. - Я никогда не думала, что человек может так измениться. - Она веско округлила и выделила это «ЧЕЛОВЕК». - Я увидела в тебе п а л а ч а ! И ты рад был этой возможности. Искалечить, убить, не жалея… не вздрогнув!
- А кого там жалеть? - Её внезапное раздражение передалось и ему. - Нас они не пожалели. И ещё… желал бы я посмотреть, каким было бы твое лицо, если бы подонки затащили тебя в кусты! А быть может, ты этого и хотела?
- Замолчи! - истерически закричала она. - Ты ничуть не лучше их! В этом городе, где всё взывает к милосердию…
- Ми-ло-сер-дию?! - окончательно взбесился он. - Да что ты знаешь о милосердии? Здесь ведь всё стоит на крови! И за той стеной, у которой валяли тебя, до сих пор гниют люди! Там тюрьма! Колония!.. Милосердие… Значит, пусть насилуют, убивают, а ты, как в Священном Писании, помилосердствуй?! Ну, уж нет! И если понадобится стать палачом для подобных мерзавцев, я им стану. Именно во имя милосердия! Во имя миллионов других…
Он стиснул зубы, заставив себя замолчать, затем сбросил ботинки и, не раздеваясь, бухнулся на кровать. Елена ещё некоторое время всхлипывала рядом, а потом затихла.
«Слава Богу, - облегчённо подумал он. - Завтра всё образуется. Должна же она понять всю нелепость своих обвинений. Правда, я тоже хорош, взбеленился как зверь… А она тут нагляделась, расчувствовалась… И вдруг такой жестокий финал. Господи, ну почему мы так плохо живём? Почему враждуем и стараемся унизить и растоптать друг друга?..»
Ответ не давался. Он заснул. А когда очнулся, Елены не было. Он кинулся в столовую, затем на автовокзал, но время перевалило за десять и несколько автобусов уже ушло на Москву…
…Возвратившись, он не позвонил ей и не пытался найти, уверенный, что она сама позвонит и разыщет. А затем дела и события закрутили его. Годы помчались. Он рос, работал, и вот только сейчас опомнился от вечной гонки и, оглядевшись, понял, что, в сущности, ещё и не жил.
Время требовало постоянных жертв и он неизменно наступал на «горло собственной песне», не жалея ни себя, ни других. Как его дед и отец, он жил во имя идеи, жонглируя призывами: «Давай! Вперёд и выше! Догоним и перегоним! Добьёмся! Увеличим! Построим! Достигнем гордых высот!..» Он боролся, витийствовал, руководил, а, оказывается, нужно было просто жить по совести и быть самим собой. Ну-ка, когда последний раз он сказал жене: «Любимая?» Когда погладил по голове и поцеловал дочь? Вот она уже взрослая, оканчивает школу, а он ни разу не поинтересовался её делами и заботами. Живёт и живёт, не нуждаясь ни в чём, не жалея денег на расходы. Но разве только это требуется от него?
Вязников включил зажигание и снова завёл мотор. Всё! Начинается новая жизнь. Хватит этих рекордов, побед, бодрых рапортов и ожидания наград. Завтра воскресенье и он, отоспавшись, обязательно сводит Люську в зоопарк. Хотя какой зоопарк? Скажи ещё, в кукольный театр!.. А что? И зоопарк, и кукольный это ведь тоже возвращение на круги! И может быть, именно они помогут ему обрести так внезапно поколебленные равновесие и покой.
Вязников отпустил тормоза. Машина тронулась. Новые шипованные шины хорошо ощущали дорогу.
Выехав на Васильевскую, Вязников проехал мимо автовокзала, и, круто развернувшись на повороте, так, что «Волгу» поставило поперёк шоссе, засмеялся, вывернул её и дал полный газ…
За спиной оставались Владимир… Лакинск… Покров… Где-то неподалеку поджидал его Ногинск и тот обледеневший крутой и резкий спуск, на котором он уже не властен будет уберечь ни себя, ни машину. Но он не ведал об этом. На душе было нежно и радостно. Не сбавляя скорости, он включил приёмник и стал крутить его ручку.
Ангельский нежный голос неожиданно прорвался в эфире. Однако это не удивило Вязникова. Всё должно было быть только так.
- Аве Мария… - задыхаясь, шептал он, совершенно не чувствуя, что улыбается, и побледневшее усталое лицо его мокро от слёз. - Аве Мария! Да святится имя Твое, да сбудется воля Твоя…и всё, всё в моей жизни... Аве Мария!.. Аве Мария... Аве Ма...Аааааааа!..
Он шептал, он верил… А снег продолжал лететь . И чёткий след от колёс уносящейся «Волги» становился всё менее заметным, пока окончательно не исчез в бесконечной метельной замети…
1983 г.