– Совесть моя перед бароном чиста. – Кэтти в руках инквизиции. – Адель излагает свой план. – Я хватаюсь за соломинку. – Ещё раз в подземной тюрьме. – Я прощаюсь с Кэтти. – За что Бог отнял у неё жизнь?
Пробудившаяся во мне душа воина звала меня назад, в сражение. Но я туда не вернулся. Взвесив всё на внутренних весах (ведь речь шла не более и не менее как о чести, а ей, как известно, не шутят), я пришёл к заключению, что долг свой выполнил до конца, будучи рядом с де Бризом в тот самый миг и час, когда жизнь его оборвалась внезапно, словно снасть на корабле под ударами бури. Поэтому совесть моя перед бароном чиста. Во всяком случае, так мне тогда казалось…
Тем временем, пока я снимал латы, новые думы овладели мною. И думы эти были о Кэтти. Подумать только, сколько разных событий произошло с тех пор, как мы с ней расстались! Горя желанием поскорее добраться до Сен-Дизье, я вскочил на лошадь и пустил её крупной рысью. В тот же самый день, вечером (если память, конечно, мне не изменяет), я был у знакомого дома, высокого, в три выступающих друг над другом этажа. Дверь мне открыла Адель, служанка, хорошенькая девушка лет семнадцати-восемнадцати. Она провела меня в переднюю. Увидев, что глаза её полны слезами и губы искривлены растерянной улыбкой, я догадался, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
-Что случилось, Адель?
-Ах, сударь, - ответила она с крайним волнением, и слёзы покатились по её щекам, - как хорошо, что вы здесь! Мы все очень напуганы и не знаем, что делать и как дальше жить.
-Успокойся и расскажи всё по порядку.
-Святая Дева Мария! Позавчера нашу госпожу схватили и увезли в замок.
Сердце моё упало, как подстреленная из аркебузы белка с сосны.
-Увезли! – воскликнул я. – Кто? Зачем?
-Какие-то монахи. Они сказали… я хорошо запомнила их слова… что госпожа обвиняется святой инквизицией… - последние слова Адель произнесла по складам и замирающим голосом, близко наклонив ко мне свои огромные зелёные глаза, - что она обвиняется… в предоставлении убежища опаснейшему еретику. Ещё они говорили, что её будут судить инквизи… инквизиционным судом и что ей грозит костёр. Они вас, сударь, по всему дому искали. Всё перевернули вверх дном. И были очень расстроены, что не нашли.
-Без чьей-то подсказки здесь не обошлось, - предположил я.
-Вы правы, сударь. Я тоже об этом подумала.
-Это мог быть кто-нибудь из своих.
-Или совсем чужой.
-Или чужой.
Хочу заметить: новость, которую я узнал от смышлёной служанки, ошеломила меня, хотя, признаться, в последнее время жил я в странном ощущении ожидания какого-то несчастья. Словно раненый, в бессилии отчаяния я прислонился к стене, сам готовый плакать и скрежетать зубами, представив себе, как Кэтти лежит сейчас на холодном полу в тёмном узилище, зловонном и кишащем крысами. Мысль о том, что её подвергают немилосердным мучениям с помощью тех адских приспособлений, которые я видел в подземной тюрьме во время допроса, заставила меня содрогнуться от ужаса. В голове стали рождаться один за другим различные способы вырвать возлюбленную у палачей и тем самым спасти от неминуемой гибели, но ни один из них я не нашёл уместным, так как все они предполагали взять подземную тюрьму силой. Из мёртвого уныния вывела меня Адель, обратившись с такой неожиданной речью:
-Сударь, тут мне пришло на ум, что стражников, охраняющих тюрьму, должно быть меньше, чем обычно, так как большая часть их отправилась в поход вместе с ополчением. У ворот в верхний двор сегодня дежурит мой брат. Он нам откроет. Я также придумала, как можно хитростью попасть в башню.
В плане Адель, бегло изложенном мне, было больше затейливости юного воображения, нежели опытности и знания людей, однако это была последняя соломинка, которая, пожалуй, стоила того, чтобы за неё ухватиться. Быть может, меня ждала и неудача, но, как говорят, чтобы что-то сделать, надо начать это делать...
Выйдя из дома, мы направились в сторону замка. Впереди, как поводырь, шла Адель. Улицы были тёмными, всё кругом спало, даже собаки не лаяли. До самой стены никто нам не повстречался. Адель постучала в ворота три раза и они, словно по-волшебству, растворились, жалобно взвизгнув. Брат Адель, пропуская нас, отступил в сторону, не проронив ни слова. Я кивнул ему благодарно: смертельную опасность предприятия, которое мы затеяли, он честно делил с нами поровну.
Плохо освещённый верхний двор был пустынен. Мы пересекли его быстро, крадясь вдоль сточной канавы, и, вплотную подойдя к башне, оказались близ той страшной двери, которая вела в подземную тюрьму. Возле неё пришлось мне промешкать, высекая огонь, чтобы зажечь пучок соломы, завернутый в тряпку. Когда яркие гребешки пламени побежали по свёртку, я сунул его под дверь. Ждать пришлось недолго. С той стороны загремели запоры и дверь распахнулась. На пороге возникла высоченная фигура стражника с факелом в руках. Не успел он и слова промолвить, как я приставил к его горлу нож и угрожающе зашептал:
-Хочешь жить, сучье отродье?
Выронив факел, стражник рухнул на колени и весь затрепетал.
-Не убивай! Всё сделаю, что скажешь, добрый рыцарь, только пощади душу грешную во имя Господа нашего Вседержителя.
Я грубо оборвал его причитания:
-Будет языком молоть, пёс усатый! Показывай живо, где содержится госпожа де Шамо!
Стражник поднялся, и, испуганно косясь на меня через плечо, исчез в чёрном провале входа. Подобрав факел, я устремился за ним в подземелье. Скользкие ступени каменной лестницы вывели меня в длинный коридор, низкий и удушливо-сырой, с правой стороны которого располагались четыре окованных железом двери.
-Какая? – спросил я у стражника.
-Эта, - он пальцем указал на первую дверь.
-Открывай.
Не без труда стражник отодвинул тяжёлый засов…
Держа факел в вытянутой руке, я ступил внутрь и в углу маленького сводчатого покоя увидел распростёртое на полу тело Кэтти. Я медленно подошёл к ней; прислонив факел к стене, опустился на колени. Лицо её было неподвижно, как неподвижна восковая маска. Закрытые глаза указывали на то, что Кэтти спит, но приложив ухо к её груди, я не услышал биения сердца.
-Милая! – произнёс я, прикоснувшись к её руке.
Боже праведный! Рука Кэтти была тверда, как камень. Тут, наконец, до меня дошло, что жизнь покинула её, покинула навсегда, навеки. Слёзы покатились из моих глаз безудержно. Сжимая окоченевшую руку, когда-то ласкавшую меня, я произнёс такие слова:
-Милая, добрая, нежная, любимая… прости меня… я виноват... я виноват в твоей смерти… виноват, что встретил тебя... виноват, что полюбил… виноват, что не смог вовремя защитить… прости меня за всё это… прости, если сможешь…
Тихо поцеловав холодный лоб девушки, я сотворил короткую молитву, и, посмотрев на неё в последний раз, словно желая запечатлеть в памяти любимые черты, поднялся и пошёл прочь.
Проделав обратный путь из рокового подземелья, у входа в башню столкнулся я с Адель. Увидев меня, она воскликнула:
-А где же госпожа?
-Её нет.
-Как нет?
-Она умерла, - ответил я.
Мой правдивый ответ произвёл на Адель неожиданное действие. Она вдруг задрожала, как осенний лист под порывом ветра, и, зарыдав, тяжело опустилась на землю, словно лишившись вдруг разом и силы, и воли. Какое-то время я стоял, глядя на Адель с удивлением, потом подхватил под руки и потащил через двор, к воротам, а она, захлёбываясь слезами, спрашивала: «За что Бог отнял у неё жизнь, за что?»