Преследуя стремительно отступавшую русскую армию, дивизия Брюйера подошла к Двине. Бригаде Немоевского в ночь с 13 на 14 июля приказано переправиться на другой берег реки. Кони плыли легко, и уланы благополучно достигли берега. Но, едва полки начали строиться, как поступил приказ переправляться обратно. Что за бредовые маневры? На этот раз кони были утомлены, и с десяток храбрых улан обоих полков наших бригады поплатились жизнью за этот идиотизм — они утонули вместе с лошадьми.
Мы построились. Не прошло и часа, как поступило распоряжение направляться для атаки к деревне Островно. Двигаясь легкой рысью повзводно, наши уланы увидели отступающий в беспорядке 16-ый полк французских конных егерей под натиском русских драгун.
В этот критический момент подоспели наши уланы. 6-ой полк шел впереди, наш 8-ой — за ним. В тот момент, когда поляки рванулись в атаку, неприятель выполнил перестроение полоборота и стал отступать в порядке хорошей рысью. Поляки на своих свежих лошадях бросились в погоню, настигли драгун и началась ужасная резня. Русский полк был разбит в пух и прах.
Когда бой закончился, мы перевели дух, гордые за достигнутую победу. У нас тоже было не без потерь. На остановившейся посреди поля лошади, странно откинувшись назад, сидел улан. Я окликнул его, но он не ответил. Подъехав, я его толкнул, но он не двигался. Я протянул руку и потянул его за плечо. Оно было липким и влажным. Тогда я увидел, что произошло, — его голова висела на туловище только на кусках кожи. Белый воротник мундира был залит кровью. Как торт, облитый вареньем — такая ассоциация, как ни странно, возникла у меня. Мертвецы, оказывается, не всегда выпадают из седла. Убитый не был мне знаком; белый воротник свидетельствовал о том, что он принадлежал к 6-ому полку.
Из других жутких находок дня мне запомнилась оторванная рука. Ткань рукава была зеленой — значит, это враг... На руке сидела ворона. Вокруг лежали поваленные деревья. Видимо, здесь поработала артиллерия.
Роман Крыховяк, унтер-офицер 8-го польского уланского полка
Наша дивизия была подтянута спешно, в помощь кавалерии Мюрата, продвижение которой по дороге на Витебск задерживала русская пехота. Здесь было жарко весь вчерашний день, и ожидалось, что будет так же сегодня.
Рассвет только начинался. Но и в полусумраке я смог разглядеть русских, которые вели огонь по нашему каре. Они использовали как прикрытие неровности местности, деревья и несколько крестьянских домов, находившихся поблизости. Русских было очень много, и за пехотой виднелась конница. Возможно, здесь был целый кавалерийский полк. Но они в нерешительности стояли на месте и не спешили устремляться в атаку. Русская пехота вела по нам очень плотный огонь. Нам пришлось прятаться за деревьями. Это спасло не всех. И уже раздавались крики раненых. Естественно, появились и первые убитые. Я не думал об этом, а просто беспорядочно стрелял в сторону русских. То же самое делали и остальные. Так продолжалось несколько минут, пока офицер не заорал на нас:
— Вы вольтижеры или кто? А ну-ка, живо перестреляйте их!
Услышав окрик, я сразу пришел в себя, обрел вдруг выдержку и стал целиться. Через несколько мгновений мне на глаза попался человек, стрелявший по нам из ружья, не прячась. Я нажал на курок. Потом увидел, что к пораженному мной русскому подскочил еще один. Я уже успел зарядить ружье заново, и мне ничего не оставалось делать, как снова нажать на курок. Так продолжалось еще несколько раз. Я не впервые в жизни убивал живых людей, у меня позади было две кампании, и я давно не думал об этом как о чем-то ужасном или предосудительном.
Следующей целью в тот день стали артиллеристы, которые стреляли картечью по нашей кавалерии. Польские уланы, французские гусары и конные егеря потерпели от этого. Нашей вольтижерской ротой подкрепили гренадеров нашего же батальона. Первому русскому канониру я, кажется, попал точно в грудь, а потом убил и ранил еще нескольких. А еще через десять-пятнадцать минут бой затих. Наши гусары и уланы сделали свое дело, они обрушились на позиции врага, и русские обратились в бегство.
Фузер, 106-ой линейный полк
Славный день, дорога у деревни Бешенковичи. Горячка боя, азарт погони! Мы гоним русских гусар. Что за удовольствие, вы не представляете — гнать противника, как дичь на охоте, настигать его, целить в спину! Это лучшее на войне, я вас уверяю!
Спеша во главе своей роты поскорее в бой, в пылу напираю сзади на элитную роту нашего эскадрона. Элитники, отличимые по меховым шапкам-кольбакам вместо киверов, рубятся с русскими в первых рядах. Их унтер-офицер Берсон, со штандартом в руке, кричит мне, прося умерить пыл. Куда там! Меня сам дьявол сейчас не удержит! Рвусь вперед. Арман, мой знакомый из элитной роты, схватился на саблях с каким-то русским. Красное, в цвет доломана, лицо врага, искривлено напряжением боя. Арман — прекрасный фехтовальщик, он не даст ему ни шанса! В жухлой траве краснеет своим шлыком сорванная меховая шапка. Русские не носят кольбаки. Значит, кого-то из наших! Точно — на гриву своей лошади навалился убитый гусар элитной роты; убитый, но все равно держащийся еще в седле. Большая рубленая рана на голове. Карабин, висящий на перевязи, но так и не пригодившийся в бою. К черту!
А вот и он, вот он! Передо мной, бежит, убегает стремглав! Красный русский гусар. Куда?! Даю шпоры коню, пускаясь в погоню. Сердце стучит в возбуждении, вот-вот выпрыгнет наружу. Русский удирает, отчаянно лупит своего коня саблей плашмя. Страшно тебе?! Не попадайся 7-ому гусарскому! Так вот зачем они носят ментики, даже в летнюю жару! Развеваясь за спиной русского, куртка мешает сабельному удару. Защита труса! Почти догоняю противника, как он вдруг резко бросает коня в сторону, пытаясь увернуться. Врешь, не уйдешь! От души бью его саблей по спине. Русский выронил свое оружие и поводья, закачался в седле. Вторым ударом рублю по голове. Падает наземь, как сноп. Готово!
Два эскадрона русских лейб-гусар мы истребили почти полностью. Остатки их с трудом спаслись бегством. Настоящая конница встречает нападение только нападением — не в пример этим трусам, почему они и были разгромлены. Мы в ликовании победы. Конные егеря 16-го полка тоже собрали свою долю славы, но куда им до нас! И великолепный 8-ой гусарский! Их полковник Домон, шефы эскадронов Кариньян и Дю Кетлок приветствуют нас, хваля нашу храбрость. Будет раздача крестов? Нет? Ну, и ладно. Слава наша сегодня велика, что может быть приятнее?! К вечеру прибывает сам неаполитанский король — Мюрат, командир всей резервной кавалерии.
– Храбрецы! Горжусь вами!
Под крики «Да здравствует император!» мы проводим этот великолепный день.
Начинается следующий день, и мы выступаем дальше, по дороге на Витебск, где концентрируется русская армия. Они собираются дать нам сражение? Ужо мы до них доберемся!
Неаполитанский король ведет многочисленную кавалерию. Это авангард, его подкрепляют несколько пехотных полков из корпуса вице-короля. Другие корпуса спешно подходят с других направлений.
У деревни Островно передовой эскадрон 8-го гусарского видит впереди каких-то пехотинцев, идущих попутно, на восток. Приняв, по направлению движения, за своих, наши товарищи движутся, не спеша, вслед за этой пехотой. Как вдруг те останавливаются, разворачиваются и открывают огонь из ружей по гусарам. Черт побери! Это неприятель! Но как же невозмутимо-нагло он шествовал в виду нашей кавалерии! Потери среди гусар. Русские продолжают огонь.
Этого нельзя спускать. Поквитаться немедленно! Наш полк движется сразу за 8-ым. Трубач трубит атаку, сабля с визгом выдергивается из ножен. Сейчас мы вам зададим! В мгновение врубаемся в каре и начинаем бешено рубить. Не вижу, по кому попадаю. Неприятель отступает. Рвемся преследовать, но сигнал трубы отзывает обратно. Надо построиться заново. К месту боя поспевает 16-ый конно-егерский — еще один полк нашей дивизии.
Снова труба, и уже тремя полками устремляемся вперед. Русские дают залп. Ядра и пули летят вдоль по узкой лесной дороге, как по коридору. Уклоняться некуда, огонь косит нашу кавалерию. Справа от меня убита лошадь; конный егерь вылетает из седла и, с размаху кувыркнувшись через голову, видимо, ломает себе шею. Вижу других убитых. Атака захлебнулась, мы отходим. Русские, не теряя строя, тоже пятятся, отступая. Видимо, это аръергард, прикрывающий отход главных сил.
Подход пехоты из корпуса вице-короля приходится вовремя. Она штыками опрокидывает неприятеля и загоняет его в лес. Впереди раздается гром пушек — там тоже, по-видимому, идет сражение.
Проклятые русские не унимаются. В лесу раздается треск выстрелов. Они контратакуют и берут в штыки нашу пехоту, выбивая ее из леса. Труба! К бою! Сам король Мюрат встает во главе двух полков польских улан из нашей дивизии.
– Пусть самые храбрые следуют за мной! - кричит он.
Поляки, которых один вид русских приводит в ярость, несутся за королем. Следом устремляемся мы.
Вот, бежит передо мной, в пыльном зеленом мундире. Прицеливаюсь рубануть саблей под красный воротник. Удар — труп! Не первый за сегодня. Славно воюем! Другого русского на моих глазах польский улан протыкает пикой насквозь. Какое зрелище! Матерчатый флюгер-значок входит внутрь вместе с острием и выходит затем наружу из спины врага. Чего только не увидишь на поле сражения!
Неприятель разбит. Остатки его аръергарда спешно бегут к Витебску.
Следующим днем наш путь продолжился. Больше ни одного врага нам не встречалось. Вскоре нам попалось место вчерашнего сражения. Две кирасирские дивизии нашего корпуса вчера стояли здесь большую часть дня под огнем русских. Это место усеяно сломанными деревьями, трупами людей и лошадей. Мы поспешно следуем дальше. Потери понесены ощутимые, но сражение выиграно. Скоро мы войдем в Витебск.
Капитан Деломмо
Мы провели ночь на краю вырубки - весьма неприятную ночь. Каждому второму приходилось стоять на часах, но даже те, кто получал возможность поспать, почти не могли сомкнуть глаз. Мы вскакивали от каждого шороха. Неприятель был где-то рядом, это беспокоило.
С самого раннего утра впереди нас началась пальба. Вскоре к нам доставили интенданта, заведовавшего доставкой продовольствия. Взрывом шальной гранаты ему оторвало руку и разворотило колено. Он был совершенно безвредным человеком, заботился о сухарях и ветчине, и даже не помышлял стать героем. Легкораненые, следовавшие за ним, были весьма словоохотливы, они все еще были полны впечатлений от только что пережитых ужасов. Разумеется, все это напрягло нас еще больше.
Солнце уже палило. Мы расстегнули мундиры и откинули назад кивера. Жаркий воздух шел по дороге, и повсюду распространялся запах крови, перемешанный с резким запахом пороха, от которого нас тошнило. Бородатые саперы заканчивали мост через маленькую речушку Лучесу, пересекавшую путь армии. Позади нас ползли остальные части нашей дивизии, батареи, обозы, амбулансы. Справа и слева был лес, а прямо перед нами — обширная равнина, занятая неприятелем.
Орудийный гул сотрясал воздух, часто трещали ружейные выстрелы, ветер относил в сторону дым. Конные егеря, двинутые одни против всей русской конницы, при первом же движении врага навстречу им, повернули вспять. Их расстроенные эскадроны пронеслись мимо нас.
9-ый линейный полк, шедший во главе дивизии, весьма оторвался от остальных, что было безрассудно в таких обстоятельствах.
Неприятельская конница подтягивалась к полю боя, развертывалась. Казачий офицер поднял руку с саблей, клинок сверкнул на солнце. Наклонив пики, русская кавалерия пошла вперед лавой.
Солдаты 9-го линейного бежали, кто как мог, в беспорядке. Трещали выстрелы, но мало, организованного сопротивления не было. Земля гудела от топота конной массы. Французы бежали к оврагам, к зарослям на берегу Лучесы, русские нагоняли. Мы видели, как казак проткнул пикой насквозь пехотинца, и тот, согнувшись пополам, упал и больше не шевелился. Другого казака метким выстрелом свалил с коня французский вольтижер. Русские рассыпались, стремясь каждый в одиночку добраться до засевшей в кустарнике пехоты 9-го линейного, подъезжали, били пиками наугад. Французы, спрятавшись в зарослях, за деревьями, в рытвинах почвы, палили по ним, нанося большой урон. Убитого казака с красными лампасами на штанах проволочила по земле прямо мимо меня его лошадь. Не в силах сломить сопротивление горстки храбрецов, русская конница отхлынула назад. 9-ый линейный показал себя с честью, о чем было доложено императору.
– Вы молодцы и все заслуживаете крест Почетного легиона! - объявил Его Величество лично тем же вечером.
Конечно, такая похвала была лучшей наградой для наших доблестных пехотинцев. Граф Сегюр в своих мемуарах описал данный подвиг совершенно точно, забыв лишь номер полка. Я же свидетельствую - это был именно 9-ый линейный нашей 14-ой дивизии корпуса вице-короля.
Что до нас, то, по непонятным причинам, генералы остановили нашу бригаду на дороге, в зоне действия вражеского огня. Нам было еще ничего, а вот стоявший впереди 53-ий полк получил немало свинца. К чему было это тупое стояние в роли мишени, я так и не понял.
В довершение маразма, до нас донесся звук трубы, протрубившей сигнал к атаке прямо в лес. Нечего сказать, охота! Войдя в лес широким фронтом, мы сумели потеснить противника и заняли всю местность. Этим же вечером уже был виден Витебск. Император прибыл ближе к полуночи, встреченный, как всегда, с большим восторгом.
Фюже
Мы въехали в Витебск, любезно оставленный нам русскими войсками, на рассвете и распрягли наших усталых лошадей, чтобы накормить и напоить их. Лейтенант Жюсто взял меня в приятственную экспедицию по витебским огородам; нас сопровождали ординарцы с мешками. Мы совершили налет на капусту, морковь и прочие овощи, коими потом, сидя за столом, наши товарищи были очень рады. Мимо следовали колонны солдат. Несмотря на ранний час, они уже выглядели усталыми, их мундиры были покрыты пылью, лица были усталыми и безучастными. Они были нагружены оружием и всяческим снаряжением. Марешаль-де-ложи (сержант) Лорини и я сидели, прислонившись к стене деревянного дома, и наслаждались первым теплом восходящего солнца. Через час оно уже будет палить нещадно. Витебск взят, неприятель исчез без боя.
Пиньоль
Летнее солнце, высушенные зноем леса. Колосья и травы увядали, луга пылали, как огонь, и покрывались пылью. Холмы дрожали в полуденном знойном мареве, пыль оседала на землю. Утренний туман покрывал листья деревьев на обочине дороги. Прохлада гнездилась лишь глубоко в хвойном лесу. Не двигался ни один стебель, ни один листок. Слышалось только стрекотание кузнечиков, исполняющих свою надоедливую музыку. Дышать становилось легко лишь тогда, когда наступала ночная прохлада. Слава богу, нам не надо было пока совершать марши.
С продовольствием в Витебске было не очень хорошо. Нередко хлеб кишел червями, причем не всем хотелось возиться и выбирать их. Жуй себе с червячками, сытнее будет - так, видимо, рассуждали наши интенданты. Вот таким образом мы и восполняли нехватку свежего мяса.
Я был дружен с капитаном нашей роты Эккером. Он происходил родом из Клермон-Феррана. Больше всего капитан любил рассказывать об охоте. Он был опытным охотником, а его любимой дичью были олени. Эккер охотился на них в родных лесах Центрального массива, и был бы не прочь попробовать сделать это в России, но шанса ему так и не представилось.
Вторым моим другом был Жано, мой земляк и почти ровесник. Вне службы он был хороший рассказчик и душа компании, в бою же не терял голову и в любой обстановке сохранял присутствие духа. Небольшие стычки с ним бывали только на почве политики, к которой Жано был очень неравнодушен. Он, бывало, переходил к мелодекламации, и с высоты своих двадцати четырех лет начинал поучать нас насчет того, чем империя выгодно отличается от демократии якобинцев.
О дальнейших планах Наполеона оставалось только догадываться. С одной стороны, мы и так уже очень далеко забрались в Россию. С другой стороны, подраться с русскими ему пока толком так и не удалось, а он ведь жаждал сражений и побед.
лейтенант Сен-Фремон
Отдых в Витебске был омрачен для меня одним досадным происшествием. Мы сидели в саду, где были осиные гнезда. И вот одна чертова оса ужалила меня в нижнее веко. Сделав меня, между прочим, объектом для насмешек товарищей на ближайшее время.
В остальном, все было хорошо. От дневной жары и изрядного количества выпитого вина, повалившись вечером на солому, мы тут же засыпали. Через широко открытые раздвижные ворота нам было видно светлое ночное июльское небо. Мы на вершине лета, скоро дни снова станут короче, а ночи станут прибывать, чтобы после снова усыпить природу к зиме.
Пока было тихо. Все жители Витебска куда-то исчезли. Только один раз за все время постоя там я слышал, как где-то мычала корова. Я снова слышал жужжание пчел, копошившихся прямо надо мной в цветущей кроне дерева, и, на всякий случай, остерегался их.
Среди этой идиллии мы несколько забыли о войне. Русские, наконец, напомнили о себе недели через две. Их кавалерия напала на авангард генерала Себастиани, порядком его потрепав. Наши части отошли назад. Эта наглость, конечно, не должна была оставаться без ответа! Набравшиеся сил, полные воинственного пыла, мы выступили на Смоленск.
Декруа
Шли вторые сутки с того момента, как я оставил свою часть. Много солдат отставало на марше, не выдерживая его темпа. Найдя случай удобным для того, чтобы перестать служить Бонапарту, я пустился в путь.
Идя по лесу, я окунулся в полумрак накрытой туманом чащи. Под утлым мостом через небольшую речушку обнаружил болотистую жижу. Вода! Несмотря на водоросли и вялую зелень, она показалась мне пригодной для питья. Я напился, наполнил фляжку и поспешил прочь. Мне не хотелось бы попадать в руки военных — за дезертирство полагался расстрел, хотя на практике в этой кампании выловленных дезертиров обычно сводили в особые батальоны и направляли обратно, на службу. Я опасался встреч с медведями, которых много живет в русских лесах. Ружье, тесак и достаточное количество патронов были при мне.
Останавливаясь для отдыха, я разглядывал мох и лишайники, болотные цветы и засохшую листву. Осы и мухи вились вокруг, шершни шумели, как разбойники на дорогах, вечером комары вились столбом, согласно своему закону жизни. Сосны, ели, березы распустили кроны, обеспечивая себе жизненное пространство. Ольха, рябина и клены боролись за свет. Лещины, ивы, кусты шиповника обрамляли поляны и дороги. По обочинам разрастались папоротник, малина и камыши. Мох, луговые травы и лишайники покрывали землю. Выдры шныряли в болотной траве, муравьи путешествовали своими невидимыми путями среди опавших иголок, прошлогодней гниющей листвы и торфяников. Пахло гнилью, смолой и разогретой на солнце листвой. Слабый ветер колыхал листву, кустики ягод и мох на стволах деревьев. В тени можно было найти сморчки. Я находил в кустарнике мох, усеянный мухами, а под ним делали свою работу жуки-могильщики.
Я был пока в раздумьях относительно своего будущего. Идти ли мне обратно в Вильно, или сдаться в плен русским, или примкнуть к первой попавшейся по дороге шайке мародеров из числа таких же, как и я, бывших подневольных солдат «Великой армии».
немецкий рекрут "Великой армии"