Нет юмора, нет искусства и глубоких мыслей, нет большого отдыхающего кайфа слушать и смотреть.
Но то обусловлено.
Нужна мысль, чтобы её эксплуатировать.
Т.е. нужны носители. Генераторы, и проводники на первое время, чтобы донести до масс широкой общественности творческой направленности.
А мыслителей давно нет!
Не модно было (долгое время). И не поощрялось, удовлетворясь достигнутым и боясь сдвигов. Подвижек. Перестройка явилась следствием понятия, через силу, под давлением судьбы, необходимости, всё ж, подвинуться.
Мыслителей нет.
А откуда брать всё?
Ведь всё зиждется на какой-то мысли. И её эксплуатации, перетрансформации в разные формы и смыслы, кои есть, всего лишь, перевирание одного.
На чём были мысли последнего из творческих периодов? На Марксе. Смеялись за и против него.
Так и сейчас пытаются. Т.к. иного, всё ещё, нет.
Но Маркса сейчас не знают, и получается смех из пустоты.
А нового нет.
И хоть бы Маркса освежили И пытаются. Не хотя, но просто потому, что до прочего и вообще не дотянуться.
Пытаются и до иного. До Маркса что, после. Но навыки стёрлись, люди ушли. Современным тяжело. Лень, с непривычки. Даже без вины личной. Просто структур в организме нет, чтобы на таком работать и вдохновляться. Без вдохновления всерьёз не напашешь. И без выносливости. А откуда они, когда не натренированы.
Так ощупью чуем, что нужна идея. А на деле, и идеи нужны, и осмысления настоящего, и какое-то понимание его.
Но бывшие министры, генсеки и пионеры, редакторы газет и журналов, не умеют. У них отняли в младенчестве. Они могли всё тише вторить оглушённому Марксу, вырезанному десятком поколений до одного лозунга. И всё. Песни помнили. А находить сами – не давали, опасаясь, что найти всегда можно не то.
И теперь мы остались без смеха, без смыслов. И всё было бы хорошо, но, оказывается, не хватает. И набитие пространства производством не даёт. Пустота у некоторых ширится. А отсев их как негодных приводит к пробелу в наработках вовсе. И остаются только приятно кушающие. А делается всё совсем без начинки. И не наработает. Не давая потребного ни механизмам, ни организмам.
Так мы пришли к логическому завершению и выводу на глазах, на самом реальном – практике, что так нельзя.
Что, всё же, надо иногда допускать степень мышления и культивировать мыслящих, с ограничениями обязательно, но тоже ставлеными, мыслящими слабей, но на достаточном уровне.
Вот тогда бы. Да.
Но сейчас что?
Нет мыслей. Потому что нет носителей и не может быть из ничего, с потерей технологий и умеющих заставить себя их пользовать.
Что лежат в шкафах, на дисках не востребованы. Не могут не умеющие заставить себя, достать и понять.
Это физиологически невозможно.
Потому, кризис.
И как?
Только по капле, не выдавливая, а вдавливая назад.
И кто этим займётся? – Только свободные от необходимостей, т.е. пенсионеры. Их много. Они-то как раз не все всё утеряли. Вот их мобилизовать, не строем, а сознательно, науськав призывами.
Они-то и есть наш самый единственный резерв. Пионеры подтянутся. У них может быть молодой задор. Тех, кто с садика ещё не забит воспитанием чувств. Верности.
Так. Пенсионеры начинают бурить. Молодёжь подбирает ошмётки. Не пивные, самые дети. Они сейчас имеют шанс, пусть играют. Пусть без надзора, что-то соорудят. С стариков взяв сами. Остановить, надо надеяться, успеем. Надо понять, что останавливая очень, грамотно, плотно, заранее, слишком уничтожаем культуру в части производства. А мысли оказывается, нужны. Не новые. Новых не бывает. А в головах. Чтобы не производить новые, а пользоваться наработанным цивилизационно.
Так, напрягшись, освободив время, можно, оказывается, всё ещё доходить. Оказывается, процесс мышления не у всех остановлен до конца.
Так что лучшие пусть ещё определяют, что есть главное.
А какие уже никому не нужны, пусть займутся делом. Раз их кормим пенсиями, пусть напрягутся. И зеленых им под бок. Пусть. Творят. Но надзирателей опять рядом, потому что в крайность упустить процесс до взрыва, до свержения реальностей и отпуска в полёт, нельзя. Тогда опять лучших уберут, вместо культурного потребления произведут в бесконечные потуги, и обольёмся кровью не на раз, а за идею. А вот такого мы не хотим.