Мама и бабушка тихо разговаривают на кухне, а я украдкой разглядываю мальчика, стоящего на балконе. Рядом с ним мужчина, показывающий ему что-то в багровом остывающем небе.
Мужчину зовут Семен, а мальчика – Саша.
Я знаю их уже целых три часа, с тех пор, как самолет, на котором они прилетели, приземлился в Шереметьево.
- Машка ляжет с тобой на диване, - говорит мама бабушке, - а я – на раскладушке. А Сеня с Сашкой в Машкиной комнате…
- Я не хочу с бабушкой!.. – встреваю я, нехотя отрывая взгляд от балкона. – Она меня к стенке прижмет…
В детстве я спала с бабушкой на дачах, которые мы снимали на лето. Бабушка всегда прижимала меня к стенке, отчего мне начинало казаться, что весь мир так же тесен, как постель, в которой мы спим…
- Маша! – возмущается мама. – Сеня ляжет на полу, а Саша – на твоей кровати… Не могу же я…
- Да что ты с ней препираешься, - машет рукой бабушка, - потерпит как-нибудь две ночи…
Я не хочу, чтобы Саша спал на моей кровати. Я вообще прихожу в бешенство, когда кто-нибудь прикасается к моим вещам. Бабушка не знает про эту мою особенность и обожает их перекладывать…
Семен закуривает сигарету, и она ярким пятном вспыхивает в сгущающейся темноте. Саша аккуратно прикрывает за собой дверь, заходя в комнату.
- Я хотел подарить тебе подарок.
Его русский тщательный и чистый, в отличие от отца, в речи которого уже появился акцент. Мне отчего-то режет слух, как он называет маму: «Танюшка». Словно раскатывает ее имя во рту. Папа никогда ее так не называл…
- А потом передумал… - вполголоса говорю я.
- Почему? – он интересно задает вопросы, без всякого удивления.
Словно то, что он не понимает других, давным-давно закрытая тема.
Саша копается в сумке, достает из нее бумажный сверток…
- Это еще что такое? – ахаю я.
- Это шкатулка, - говорит Саша, - музыкальная. Мама говорила, у тебя в детстве была такая, она ты очень любила…
«Мама». Отпад.
- Твоя мама? – усмехаюсь я.
- Нет, - Саша крутит ручку шкатулки, демонстрируя завод, - моя мама погибла. Я имею в виду твою маму…
Я забираю шкатулку у него из рук. Точно такая же шкатулка, только сломанная много лет назад, стоит у меня в комоде. Они китайские, видимо, продаются по всему свету.
Я захожу в свою комнату и забираюсь с ногами в кресло возле окна. Я люблю читать в этом кресле. Саша неловко топчется у меня за спиной.
- Я собирался ложиться спать.
- Ложись, - я равнодушно гляжу на высотку, подсвеченную огнями.
Он издает звук, похожий на покашливание.
- Я же не могу при тебе раздеваться…
- Не раздевайся, - разрешаю я.
Высотка искрится, словно елка, увешанная гирляндами. Я кручу ручку шкатулки, и из нее доносится таинственная заунывная мелодия.
- Нравится? – без всякого выражения спрашивает Саша.
- В пять лет бы понравилась… - сообщаю я спинке кресла.
- Маша! – в дверь просовывается мамина голова. – Ты долго еще будешь здесь толочься? Саше нужно отдыхать, у нас был тяжелый перелет… У тебя все хорошо? – поворачивается она к Саше. – Голова не болит? Может быть, таблетку выпить?
Он отрицательно мотает головой. В мамином голосе явно слышатся нотки, которые я определяю как «была бы честь предложена». Интересно, Саша их замечает?
- Это моя комната, - говорю я.
Мамина шея медленно наливается краской.
- Маша, мне нужно тебе кое-что сказать, пожалуйста, пойдем со мной…
- Я мог бы лечь на полу, - говорит Саша, - а она – на кровати. Тогда не нужно было бы…
- Охренел? – еле слышно интересуюсь я у шкатулки.
В коридоре мама делает мне большие глаза и укоризненно качает головой.
- Как тебе не стыдно! Он не может долго находиться на ногах, у него начнется…
Она замолкает, встретившись взглядом с Семеном, стоящим в проеме кухни.
- Чего начнется, мам? – спрашиваю я, и она наступает мне на ногу.
- Ты дала ему таблетку? – во взгляде Семена рассеянная тревога, словно он должен решить какую-то задачу, о которой ему не очень хочется вспоминать.
- Он не хочет! – мама передергивает плечами. – В конце концов, ты – отец…
- Саша со своей мамой три года назад попал в автомобильную катастрофу, - рассказывает мне Семен то, что я и так прекрасно знаю. – Теперь у него иногда болит голова… И он должен принимать кое-какие препараты…
Я захожу на кухню. Мне совершенно не интересует информация о чужой голове, которая имеет обыкновение болеть. У меня, к сожалению, есть и своя…
- А ты гладко врешь… - шепчет мама, вероятно, думая, что у меня пониженный слух.
Ночью бабушка наваливается на меня всем телом. Абсолютно нечем дышать. Я думаю о таблетках, которые принимает Саша. Вероятно, они лежат в его сумке, из которой он извлек свой ценный подарок…
Я осторожно перелезаю через бабушку и, накинув халат, выхожу в коридор.
Саша на кухне сидит за столом, и я еле успеваю зажать рукой рот, чтобы не завопить на весь дом.
- Ты чего не спишь? – я хочу зажечь свет, потом, подумав, убираю руку от выключателя.
- У тебя кровать неудобная.
- Нормальная у меня кровать, - шиплю я. – Вот еще, выдумал…
- Я вообще плохо сплю, - сообщает Саша.
- Это после аварии? – ляпаю я.
Он задумывается.
- Не знаю. Я и раньше плохо спал. Мама говорила, что это оттого, что я мало молюсь… И дьявол приходит по ночам забавляться с моей душой…
- Моя мама? – усмехаюсь я, чтобы скрыть охвативший меня суеверный ужас.
- Нет, моя, - неожиданно жестко произносит Саша.
Он смотрит мимо меня, и я радуюсь, что догадалась надеть что-нибудь помимо ночной рубашки…
Утром я захожу в комнату за книжкой. Саша сидит перед включенным компьютером. Мигает загружающаяся заставка. Я стискиваю зубы.
- У меня там пароль, - сообщаю я через плечо.
- Я знаю, - спокойно говорит Саша. – Я его снес.
Я с размаху плюхаюсь на кровать.
- Ты снес пароль!
- Да, снес.
- В моем компьютере?! Когда же ты успел?!
Обалдев от возмущения, я с тупым равнодушием наблюдаю, как он переставляет иконки на рабочем столе.
- Так же неудобно, - поясняет Саша.
- Ты снес мой пароль! – продолжаю кипеть я. – И когда?
- Ночью, - он что-то меняет в настройках. – На твоей кровати спать невозможно. Если хочешь, я восстановлю…
- Спи на полу, - сквозь зубы сообщаю я. – В туалете. А тебе не рассказывали, что копаться в чужих компах нездорово?
- Пароль у тебя глупый был, - говорит Саша. – Такой не ставят… И компьютер старый какой-то… Никогда не видел такого компьютера.
- На другой не отбашляли, - огрызаюсь я.
- Что это значит? – Сашино олимпийское спокойствие приводит меня в состояние злобного оцепенения.
- Денег, значит, не дали, - я замечаю шкатулку, забытую мною на кресле, и тянусь к ней, чтобы крутануть ручку.
- Тут можно музыку поменять, - говорит Саша.
- Поменяй, - я забираюсь в кресло и отворачиваюсь от него.
- Выбери, поменяю, - он резко выключает компьютер.
- Поигрался? – я кручу ручку, вспоминая, как в детстве долго ныла, чтобы мама купила мне такую шкатулку в магазине, а она говорила, что ей задерживают зарплату…
- Старый компьютер, - говорит Саша. – Неужели у вас это так дорого?
- Если денег нет, - назидательно говорю я, - все дорого.
Лет в десять я часами простаивала у проходной НИИ, где работал папа, чтобы дождаться, когда он пойдет с работы, подойти к нему и сказать… Что я хотела ему тогда сказать, уже полностью стерлось из моей памяти, хорошо я помнила лишь одно: папу я так ни разу и не дождалась.
- Мою маму тоже звали Мария, - говорит Саша.
- Она была русская?- удивляюсь я.
- Нет, латиноамериканка, - он вдруг понижает голос, - можно я тебе расскажу?
- Чего?
- Я рассказывал отцу, но он мне не поверил…
- Да чего?!
- Когда мама умирала, - говорит Саша, - она умерла не сразу…
Я вздыхаю. Я ненавижу, когда люди рассказывают мне о подобном: я вижу то, что они рассказывают. А они отчего-то очень любят сообщать мне о сбитых трамваем собаках, о птичках, убитых замкнувшими проводами… О том, как они были потрясены, став свидетелями такого. А вот я не должна, по их мнению, быть потрясенной их рассказом. Я просто должна забирать и забирать. То, что они увидели, пережили, прочувствовали…
- И я видел, что она говорит с Ним, - продолжает Саша.
- С кем?
- С Ним, - со значением повторяет Саша.
- А как он выглядел? – интересуюсь я.
- Я не знаю, - зло отвечает он, вероятно, думая, что я смеюсь над ним, хотя я не смеюсь, - я видел, что она говорит. У нее губы шевелились.
- А тебе не показалось? – осторожно спрашиваю я.
- Нет, - говорит он. – Не показалось…
- Мария! – Семен возникает на пороге комнаты. – Спасибо, что ты стараешься развлечь гостя… - он улыбается сыну, тот же смотрит на него так, словно он является досадной помехой. – Саша тебя, наверное, уже утомил… Он может часами говорит про свои операционные системы…
- Они не мои, - говорит Саша. – Они…
- Мария, - отмахивается Семен, - ты не проведешь нас по району? Так хотелось бы посмотреть на места боевой славы, так сказать, только, боюсь, я уже и шагу не ступлю без посторонней помощи… Все так изменилось… Я же жил здесь раньше, - спохватившись, поясняет он.
- Я знаю, - говорю я. – Вы с мамой учились в одном классе.
Улыбка Семена сникает.
- Я не пойду, - говорит Саша.
Он выглядит бледнее и более усталым, чем вчера.
- Ты опять сидел за компьютером всю ночь? – Семен старательно изображает возмущение, но равнодушие пронизывает его тон, как пылинки пронизывают лучи света, скользящие по моему покрывалу…
Саша не отвечает.
- Трудно с ним, - доверительно сообщает Семен, когда мы выходим на улицу.
- Бабушка говорит, что со мной тоже трудно, - отзываюсь я. – А вот тут, - я показываю рукой направо, - теперь магазин вместо сквера. Уже лет десять…
- Ты – девочка, - вздыхает Семен, - я бы хотел иметь дочку…
- Да? – холодно спрашиваю я.
- Я хотел тебя удочерить, - признается он, - много раз заводил разговор с Таней, но она говорит: у тебя есть отец…
- Теоретически – есть. А вот тут, - я останавливаюсь возле бордюра, - была речка, если вы помните. Только ее убрали в коллектор…
- Что тебе говорил Саша? – интересуется Семен, рассеянно глядя на тротуар, под которым скрыта толща воды. – У тебя было какое-то странное лицо, когда я зашел. И у него тоже… Впрочем… - он замолкает.
- Он вообще странный, - говорю я.
- Понимаешь, Маша… - Семен останавливается. – Его мать состояла в какой-то ортодоксальной секте, я не знаю подробностей, никогда не вникал…
«Разумеется, - думаю я, - оно тебе надо?»
- И она забила ему голову какой-то ерундой… Запугала до смерти, можно сказать… Сейчас еще ничего… - он усмехается. – А сначала он давал нам прикурить… Кстати, - спохватывается он. – Мне нужно купить сигареты. Ты иди, Маша, спасибо тебе за компанию…
Услышав, что я открываю дверь, мама понижает голос, и до меня долетают только обрывки фраз.
Я напрягаю слух…
- Представляешь, как я мучаюсь?.. Потом, не забывай, ему было 12 лет, когда она погибла, уже большой мальчик…
Бабушка что-то бормочет в ответ.
- Сеня?.. – переспрашивает мама. – А Сеня – ничего. Само рассосется… Ты же его знаешь, я за Мишку вышла, потому что Сеня сидел и ждал у моря погоды… Это он к 40 годам осмелел… Я бы еще сама родить могла…
- Тебе это зачем? – бабушка гремит посудой, вероятно, готовя ужин. – Тебе и Машка-то не нужна…
- Ну, конечно, - фыркает мама. – Мишке она больше нужна… Не доставай меня, и так тошно…
- Так что у него? – рассудительно спрашивает бабушка. – Шизофрения? – ее голос падает до шелеста воздуха, словно она говорит о чем-то крайне неприличном, вроде гонореи.
- Откуда я знаю, мам? – раздраженно восклицает мама. – Мать у него точно полоумная была, надо было давно ребенка у нее забирать…
- Ты бы с ним возилась? – усмехается бабушка.
- Ну, не знаю… Были же какие-то родственники… В Мексике или еще черт знает где… Сенечка долго искал…
- Были да сплыли…
- Конечно, кому нужен двенадцатилетний… Если бы он маленький был…
- А ты думаешь, он маленький такой не был? Наследственность…
- Ой, мам, не знаю… Может, Сенечка его сплавит куда, у нас там школы есть с проживанием… Хоть вздохну. А то, - представляешь, - я же на дому работаю, ты знаешь, сижу как-то дома, поворачиваюсь, а он у меня за спиной стоит… Меня чуть Кондратий не хватил…
Саша в моей комнате сидит за компьютером, прижав пальцы к вискам.
- Может, тебе таблетку принести? – интересуюсь я.
- Я и сам мог бы сходить…
На экране какая-то новая заставка: геометрические фигуры на кроваво-красном фоне.
- Нет, - я забираюсь в кресло, - сам ты сходить не мог бы. Бабушка твою сумку убрала. В шкаф, - добавляю я, глядя, как он морщится от боли. – Теперь хрен ее найдешь…
У меня тоже нередко болит голова, и я прекрасно понимаю его состояние…
- Я мог бы поискать.
Меня мутит от его заставки, и я стараюсь не смотреть в сторону компьютера.
- Ты там все перероешь… - недовольно говорю я. - Я лучше сама.
- Эти таблетки не от головной боли, - с досадой сообщает Саша. – Я не хочу их пить. Доктор сказал, что я могу к ним привыкнуть…
Я подхожу к компьютеру и выключаю его. Он не реагирует.
- А ты к врачу ходил? – интересуюсь я. – Может быть, у тебя опухоль в голове…
- У меня нет опухоли, - спокойно говорит Саша. – У меня просто болит голова. И все. Никто не знает, почему.
- Прикольно… - я начинаю крутить ручку шкатулки.
- Послушай, - он с силой надавливает на виски, - я понимаю, что это твоя комната, но ты не могла бы уйти и оставить меня одного? Это не очень сложно для тебя?
- Там этот сидит, а я не хочу его видеть… - я произношу это, уткнувшись носом в валик кресла.
- Мама тоже не хотела его видеть, - после паузы сообщает Саша. – Он приходил, а она начинала кричать так, что звенела посуда. И он уходил…
Я усмехаюсь.
- Это не смешно, - говорит Саша, - посуда действительно начинала звенеть от ее криков. Соседи приходили, спрашивали, в чем дело. Пару раз вызывали ей врача… Ее забирали в больницу…
Я тяжело вздыхаю. В этом плане мне повезло: мою маму в больницу не забирали. Насчет папы я, правда, не могла иметь полной уверенности…
- А потом выпускали? – интересуюсь я.
- На следующий же день. Она умеет быть убедительной. Умела, - хладнокровно поправляется Саша.
Мне не нравится его взгляд: он какой-то тусклый и потусторонний.
- Может, тебе анальгин дать? – интересуюсь я.
- Анальгин мне не помогает. Я, правда, не знаю, что это, но мне не помогает ничего. Мама говорила, что это из-за того, что я грешен, и Господь посылает мне…
Он останавливается, чтобы перевести дух...
- У меня тоже болит голова, - неохотно признаюсь я, - и хоть бы раз справку от физкультуры дали….
- Зачем тебе справка от физкультуры? – недоумевает Саша.
- Чтобы на физкультуру не ходить, - поясняю я.
- Это же нужно. Для себя…
- Ты мог бы сейчас бегать кросс?! – в возмущении я даже приподнимаюсь с кресла.
- Я бегал, - в его голосе появляются некоторые оттенки гордости.
- Результат?
- Не помню, - признается Саша. – Вообще ничего. Я сознание потерял, мне какой-то укол сделали…
- Маньяк, - резюмирую я, открывая и закрывая крышку шкатулки.
- Я вижу, она тебе нравится, - говорит Саша.
- Да, - я стараюсь вложить в свой тон как можно больше вызова, но он, по-моему, вообще не слышит меня, зрачки у него расширены, и глаза кажутся неестественно большими.
- У тебя не начнется… Приступ? – испуганно интересуюсь я.
- Не знаю, - произносит он с усилием. – На самом деле, это не так уж страшно. Со стороны это, наверное, даже забавно выглядит.
- Может, мне позвать кого-нибудь? – я вскакиваю с кресла.
- Зачем? – он ложится на мою кровать. – Они не помогут. Зато будет много шума… От него голова болит еще сильнее. Только они не могут этого понять.
В комнату заходит Семен.
- Что опять? – он поворачивается ко мне, словно я большой специалист по Сашиному состоянию.
- У него голова болит, - поясняю я. – И у меня, кстати, тоже начинает… Жарко.
Моя голова интересует Семена в последнюю очередь.
- Почему ты не выпил таблетку? – он наклоняется к сыну. – Мне насильно в тебя впихивать?..
Саша произносит несколько отрывистых фраз на языке, напоминающем английский меньше всего.
Семен багровеет.
- Он вас куда-то послал? – с интересом спрашиваю я.
- Мария! – Семен разводит руками. – Может, ты убедишь его таблетку выпить? Вы тут два часа о чем-то разговариваете, я не могу зайти…
- А почему вы не можете зайти? – удивляюсь я.
- Потому что он меня выгнал бы. Он всегда так делает. Я ему мешаю. И Таня тоже. Мы для него, словно предметы!.. – взрывается Семен. – Боже, как я устал!..
Саша вновь бормочет что-то непонятное.
- Пошел к черту, - резко говорит Семен. – Маша, выйди, пожалуйста…
- Может, мне из дома уйти? – интересуюсь я. – Тогда я у вас путаться под ногами не буду…
- Маша, - Семен смягчает интонации, - мама очень обижается, что ты с ней не общаешься. Она завтра уедет…
- Мы общаемся с мамой по скайпу каждый день, - говорю я. – Уже достало… - добавляю я шепотом и выхожу из комнаты.
Мама раскладывает перед бабушкой на диване какие-то кофты.
- Ты бы хоть взглянула, что я тебе привезла, - ее голос звенит от тщательно культивируемого чувства глубокой обиды.
Я мерю одну из кофт перед зеркалом. Она мне категорически не нравится. Я не люблю настолько теплые вещи.
- Супер!
- Что «супер»? – передразнивает мама. – Встань ровно, дай я посмотрю… Великовата, по-моему, да, мам? – спрашивает она у бабушки.
Та пожимает плечами.
- Я в вашей моде не понимаю…
Кофта, жаркая, вязаная, сковывает меня по рукам и ногам.
- Следующая тоже великовата? – уныло спрашиваю я.
- Ты можешь нормально померить, чтобы видно было, оставлять или нет? – возмущается мама.
- А, если нет? – усмехаюсь я. – Саше заберешь?
- Очень смешно, - качает головой бабушка. – Совсем распустилась… - горестно сообщает она маме.
- Что у Саши с головой? – спрашиваю я, примеряю следующую кофту.
У нее коротки рукава.
Мама раздраженно собирает вещи в пакет.
- Я так и думала, что не подойдет… На тебя ничего купить нельзя, все плохо сидеть будет…
- Так что?..
- Какая тебе разница, что у Саши с головой? – возмущается бабушка. – Они завтра уезжают. Хоть бы с матерью посидела, она тебя год не видела.
- Я не виновата, что она не видела меня год, - усмехаюсь я. – Я ее туда не тащила…
- Господи… - стонет мама. – Достало меня все… Я ему говорю: не бери его сюда, квартирка маленькая, перелет ужасный… Нет, боится его одного оставлять… Теперь, наверняка, ему опять плохо.
- А зачем он вообще сюда приехал? – я хочу взять в руки шкатулку, но вспоминаю, что забыла ее в комнате.
- Я же тебе уже говорила: решить вопрос с наследством… - мама косится на дверь.
- Ты, наверное, говорила бабушке…
- Саша – очень больной человек, - вздыхает мама. – Ему отдыхать больше надо. А ты второй день ему в уши долдонишь. Ему же неудобно тебя послать…
Я задыхаюсь от возмущения. С маминой точки зрения, я, вероятно, вообще не представляю интереса как собеседник.
- Чего он больной? – удивленно произношу я. – У меня тоже голова болит. Аж стучит в ней… - я демонстративно шарю на журнальном столике, разыскивая анальгин.
- Может, я его тут до конца недели оставлю? – мама вопросительно смотрит на бабушку. – С Сеней, у него же отпуск. Виза пока действует… А мне в понедельник статью сдавать…
- А случится с ним что? – бабушка поджимает губы. – Я отвечать буду?
Так и не найдя анальгин, я выхожу на балкон и, облокотившись на перила, долго смотрю на высотку.
- Я тут музыку поменял, - Саша неслышно появляется рядом. – Посмотри.
Я кручу ручку шкатулки и киваю.
- Классно…
- Ты знаешь, - тихо говорит он, - мне иногда хотелось, чтобы мама умерла. Когда ее забирали в больницу, и все шептались у меня за спиной. Я тогда думал: как бы было хорошо, если бы она умерла… И она умерла. Получается, это я виноват…
- Глупости какие, - шепчу я.
- Я говорил об этом с Ним, - важно говорит Саша. – И Он тоже сказал, что это глупости…
- Ну, вот видишь… - у меня нет сил, чтобы спорить с ним. - Где ты ее взял? – я показываю пальцем на шкатулку.
- У мамы стояла. Она складывала в нее украшения. А я ее забрал. Потом. Твоя мама сказала, что у тебя была такая. И я решил подарить тебе: у нас так принято.
- Ты хорошо знаешь английский? – задаю я идиотский вопрос.
- Не особенно, - говорит Саша. – Я лучше русский знаю, у мамы было много русских друзей. И испанский, конечно…
- Что ты сказал отцу? – вспоминаю я.
- То, что вы говорите в случаях, когда хотите, чтобы человек куда-нибудь делся…
На балконе появляется Семен, обдавая нас запахом табака.
- Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он у Саши.
Тот пожимает плечами. Семен внимательно смотрит на небо, уже усеянное звездами.
- Вон, смотрите, Большая Медведица! – он с энтузиазмом тычет пальцем в светящиеся точки.
- Это не Большая Медведица, - равнодушно поправляет Саша. – Это Кассиопея.
Сквозь приоткрытое окно я вижу, как бабушка, косясь на спину Семена, крутит пальцем у виска. Мама делает ей большие глаза и, поймав мой взгляд, показывает жестами, чтобы мы шли пить чай.
- Не люблю астрономию, - говорю я. – А у нас будет на следующий год…
- А я люблю, - отзывается Саша.
- Я тоже любил в твоем возрасте, - подхватывает Семен, улыбаясь через плечо маме.
Я кручу ручку шкатулки, и музыка, далекая и призрачная, как Млечный Путь, заливает собой все вокруг…