Оно то смеялось солнечным светом, то горевало хмарью... То усыпАлось каплями дождя, то украшалось рисунками мороза. В зависимости от времени года. Всегда-всегда.
И Глаша, глянув на него, знала, в чём ей выходить на улицу. До сегодняшнего дня.
Сегодня у окна молчаливым пеньком торчал её горячо любимый муж, вечный крановщик, беспросветный труженик Игнатий. Всю ночь торчал, всё утро и весь день.
- Ну, скажи ты хоть слово! - умоляла его Глаша. - Ну, раскройся - тебе же легче станет! На стройке что-то случилось, а? Или, может, я тебе не пара?.. Мы же с тобой никогда друг от друга ничегошеньки не скрывали! Мы же всегда жили, как голубки! Что тебя так мучит, а, Игнатий?
В ответ - ни звука...
- Игнатушка, иди поешь! Прошу тебя! Ты же скоро сутки, как ничего не ел! А я такие пирожки испекла - думала: вот в субботу сядем!
В ответ - всё то же молчание...
- Игнатий, ты хоть помнишь, что завтра наш с тобой серебряный юбилей? А, Игнатий?.. Муж ты мне или не муж?!
Без толку. Он стоит у окна, как пенёк какого-то спиленного исполинского дуба...
Глаша не знала, что и подумать. Перед вечером позвонила его друзьям...
Те примчались, как по тревоге. В свой выходной. Они с детства дружили с Игнатием и уважали его за нерушимую верность и преданность. Примчались все трое, сразу, одновременно.
Глаша с болью оглядела всех примчавшихся, шмыгнула розовым от слёз носом.
- А где Володя? - спросила.
- Он приболел, - ответили ей.
- О Господи!.. Что-то серьёзное? - обеспокоилась Даша.
- Нет, - успокоили её. - Ногу вчера подвернул. Пройдёт! А что у вас?!
Даша горестно покачала головой. И по-семейному доверчиво сказала:
- Всё началось с прошлой ночи, понимаете? Я разделась...
- С вечера, - отрешённо поправил её Игнатий, глядя в окно.
- С ночи, понимаете? - повторила заплаканная Глаша. - Я разделась. Жду. Зову. Раз зову, два зову... Он не отвечает. Молчит. Выхожу, а он вот тут стоит и плачет... «Ты чего, Игнатий?» - говорю. А он мне вдруг: «Багрово-розовый закат на крышу пал!»
- И главное, что! - в горестном недоумении подхватил Игнатий, вглядываясь бессонными глазами в крыши домов за окном. - Пятьдесят лет живу, тридцать вкалываю, не поднимая головы, ни разу такого не бывало. А тут, как накатило!
Игнатий певуче продекламировал:
- «Багрово-розовый закат на крышу пал!»... Пал! Другое бы дело - упал! Так, нет же - «пал», как на войне: «пал смертью храбрых»! Как кто-то взял, и убил этот закат...
Он оторвался от окна, устало оглядел собравшихся:
- Что это значит, а? И ведь ничего особенного не было - просто смотрел вечером в окно, на крыши, и вот...
Примчался юный сын подвернувшего ногу Володи.
Увидев, что стоявший за спинами верных товарищей друг и его отца жив-здоров, но как-то уж очень не похож на самого себя, обеспокоенно и громко спросил:
- А что случилось? Папа сказал, что с дядей Игнатием… Что случилось? А?
- Тсс! - прошептал крайний. - Кажется, дядя Игнатий сочинил стихи!.
Глаша беспомощно всхлипнула.
- Может, ещё кому позвонить? - растерянно спросила она у собравшихся…
За родным окном летели не то лепестки отцветающих садов, не то тополиный пух, не то белые хлопья снега.