Почему?

Вместо предисловия.
«…Украинцы отвечают за то, чтобы защищать своих граждан и страну. …Оружие, упоминаемое в подобных сообщениях, — обычная артиллерия из бывшей советской армии».
США не могут «…сказать украинцам не использовать обычное оружие»….
Украинские военные на протяжении операции «…демонстрировали исключительную сдержанность».
Официальный представитель Госдепартамента США Мари Харф. Брифинг 30.07.2014 г.
«…Вероятно они ездят погостить к бабушке, а потом едут обратно».
Она же об украинских беженцах.
Госдепартамент США имеет право лгать. Мы имеем право знать правду.

1 (начало)
- Почему они не убили тебя, как других, сразу?
Резкий голос одного из офицеров, капитана, заставил встрепенуться стоящего навытяжку напротив него солдата, смотрящего куда-то поверх его головы необычно чистыми ясными глазами. Разговор шел исключительно на украинском языке.
- Я не знаю…
- Ты один уцелел из всей роты! – фактически кричал офицер, с ненавистью глядя на ссадины на солдатской бритой голове, - тебя они взяли, но потом отпустили! Что ты рассказал им для этого? Расскажи, за сколько и как продал неньку-Украину!
- Я ничего не продавал и ничего не рассказывал, - тихо сказал солдат, по-прежнему глядя в высоту и облизывая разбитую нижнюю губу.
- Ах ты, су…! - капитан вскочил со стула и замахнулся.
- Отставить! – окрик находившегося там же, сидевшего немного в стороне подполковника вернул капитана на место.
В обычном деревенском доме находились еще два офицера, но они отмалчивались, ожидая дальнейшего развития событий. Где-то поблизости время от времени бухали артиллерийские залпы, заставляя дребезжать оконные стекла. 
Подполковник медленно встал.
- Это была рота моего полка, и комбат отправился вместе с ней. И я в первую очередь хочу знать, что с ними произошло, - он обращался к ерзающему на стуле капитану, - а этот единственный, кто принес о них сведения.
Подполковник, сделав несколько шагов, остановился напротив солдата. Он был ниже ростом, но кряжистей. Многодневное недосыпание сказалось на всем его облике и отражалось в медлительности движений, красноте глаз, темным мешкам под ними. Небритое несколько дней лицо старило его. Даже голос был какой-то замедленный, хрипловатый.
- Сынок, - сказал подполковник, - капитан СБУ (Служба Безопасности Украины – авт.) подозревает тебя в измене. Ты отдаешь себе отчет в том, что это значит? Действительно понимаешь это?
- Я не предавал…
- Тогда давай, рассказывай. Рассказывай все подряд. Рассказывай так, словно ты посторонний в этом поганом деле. А мы послушаем и, может быть, поймем тебя. Говори обо всем, без утайки. В этом твой единственный шанс. Дайте ему воды!
Забулькала вода, наливаемая в металлическую кружку. Солдат жадно схватил ее и осушил несколькими большими глотками.
 - Ну, давай! – подполковник сел на свой стул.
И солдат, обведя взглядом присутствующих офицеров, заговорил.

2
- Через десяток километров выйдем в район боевых действий, близко к городу, - на украинском языке перекричал непрекращающийся гул сидящий спереди справа старший лейтенант, обернувшись к клевавшим носом солдатам.
Мерный рокот моторов убаюкивал бойцов, и если бы не неровности дороги, время от времени встряхивавшие солдат, кто-нибудь из них точно задремал бы и свалился с брони. И за эти ухабы старший лейтенант про себя был в какой-то степени даже благодарен дороге. С левой ее стороны тянулась узкая лесополоса, густо переплетенная кустарником, с правой начинала колоситься напоенная силой щедрой украинской земли пшеница.
- Тогда никому не дремать! – продолжил старший лейтенант, - основное внимание обращать на кусты, возможна засада. Ты понял, Дмитро? Это тебя касается в первую очередь! И придерживай автомат, а то, неровен час, выпустишь!
Молодой высокий парубок, лет двадцати, подстриженный под «ноль», сидевший с противоположной стороны башенки машины и державшийся одной рукой за торчащий из нее пулемет, виновато улыбнулся и кивнул головой. Автомат и каску он держал на коленях другой рукой.
- Мы займем блокпост, и тогда …
Договорить, однако, командир не успел.
Никто из солдат, сидевших на броне второго по счету БТРа, где вел свою речь старший лейтенант, не успел среагировать, когда граната, выпущенная с близкого расстояния из старого, но добротного и смертоносного РПГ-7, легко, словно консервную банку, вскрыла боковую броню машины и разорвалась внутри, размазав жутким клейстером по искореженным стенкам всех, находившихся в десантном отсеке машины. Вслед за этим донесся звук выстрела, тут же перекрытый визгом рикошетящего от брони  града пуль, грохот крупнокалиберного пулемета и лай множества автоматов. Впрочем, примерно то же самое происходило с первым и замыкающим БТРами, тут же, на глазах, превратившихся в искореженные груды металла. Небольшая колонна из трех боевых машин и немногим более полусотни военнослужащих украинской армии, отправленная в заданный район, классически попала в засаду ополченцев, то есть тогда и там, когда  и где никто не ожидал и не был готов к нападению. Кинжальный огонь с близкого расстояния, не из кустов, а из гущи начавшей колоситься пшеницы, не оставил противнику никаких шансов не только на сопротивление, но и на жизнь.
Дмитро уцелел совершенно случайно: он сидел с противоположной обстрелу стороне башенки машины, она и спасла его от пуль. Но взрывная волна гранаты швырнула солдата на дорогу. От сильного удара об асфальт он несколько раз перевернулся через голову и слетел в откос, почему-то не потеряв сознания. И тут же на четвереньках, не помня себя от страха, тихонько подвывая, метнулся в кусты сбоку от дороги. Ни автомата, ни каски у него уже не было. Почти разом рванул боекомплект внутри всех БТРов, разбросав ошметки металла по дороге. В небо поднялись клубы черного дыма от горевших солярки и покрышек. Из ушей хлопца словно вытащили затычки, загнанные туда взрывом, он снова стал слышать. Очевидно, кому-то из солдат удалось уцелеть, так как совсем неподалеку от Дмитро из кустов раздалась автоматная очередь. В ответ ударил с десяток автоматов, поливая огнем все пространство лесополосы. Кто-то вскрикнул, стрельба из нее прекратилась. Через короткое время совсем рядом послышались голоса, треск кустов, а затем звук пистолетного выстрела. Голоса и треск приближались: ополченцы прочесывали лесополосу. Похолодевший Дмитро сразу же шестым чувством понял, что означает этот выстрел. И понял, что он значит лично для него. И содрогнулся от ужаса подступившей неминуемой смерти. И тогда его нервы не выдержали.
- Не стреляйте! Не стреляйте! –  пронзительно закричал хлопец, сжавшись в комок и обхватив руками голову. Его колотило так, что стучали зубы.
- Почему? – голос, дошедший до сознания хлопца, был хриплым и напряженным. Дмитро открыл глаза. На него в упор смотрели глаза НЕСУЩЕГО СМЕРТЬ. Деталей лица его Дмитро рассмотреть не мог. Все перекрывали глаза – угольно черные, огромные, бездонные. В них, как в зеркале, отражалось лицо Дмитро, залитое начавшей запекаться кровью из многочисленных, но неглубоких порезов. Эти глаза были в паре десятков сантиметров от глаз Дмитро. В них не было жалости, но бился огонек бешенства и ненависти, вызывая у хлопца новый приступ ужаса.
- Почему я не должен убить тебя? – снова спросил обладатель страшных глаз яростным голосом.
Ответом ему было молчание. Хлопец был слишком сильно напуган, чтобы членообразно отвечать. И черноглазый понял это и медленно выпрямился.
- Как тебя зовут? – спросил он, - имя твое как?
- Дмитро… Дмитро Гайчук…
- Откуда родом?
- Из Львова…
- Кто отец, мать?
Простые вопросы привели Дмитро в чувство. Он не встал, но присел на корточки. Вокруг стояли ополченцы и смотрели на него, не отводя в сторону смертоносных автоматных стволов, готовые в любой момент нажать на спусковой крючок. Холодный пот полз по спине хлопца.
-  Я не доброволец, мобилизованный, по призыву, - срывающимся голосом зачастил он, - и в бою никогда не был, первый раз послали…
- Все когда-то начинают первый раз, - зло усмехнулся кто-то из ополченцев, - а затем входят во вкус, особенно если сопротивления нет…
- Я не стрелял, и не собирался… Мы просто должны были занять блокпост и стоять на нем, никуда не уходя…
- А автоматы вам для игры дали, чтобы скучно не было? – с сарказмом спросил черноглазый.
- Я не хотел никого убивать… - смог только сказать Дмитро.
- Ты не хотел? – снова с яростью в голосе спросил черноглазый, - может, ты хочешь сказать, что никто из вас не хотел? А кто тогда убивает мирных граждан, кто?
- Армия с населением не воюет…
Черноглазый некоторое время молча стоял, глядя на Дмитро и о чем-то думая. Затем он отозвал в сторону одного из ополченцев и что-то сказал ему. Тот кивнул головой и скрылся за кустами. После короткого разговора с окружавшими Дмитро ополченцами черноглазый ушел в сторону дороги. Двое из них подхватили хлопца, стянули руки сзади пластиковым ремешком и приказали:
- Топай вперед!
На дороге все еще горели БТРы. Дмитро замутило, когда его провели по обочине мимо того, что осталось от солдат его бывшего подразделения. Его вырвало и он упал бы, если бы не получил чувствительный толчок от одного из конвоиров. Кое-как держась на подгибающихся ногах, хлопец миновал это жуткое место.
Ломая придорожные кусты, натужно гудя, из лесополосы на асфальт выбрались три грузовых автомобиля и один армейский легковой УАЗик. Борта грузовых автомобилей прикрывали наваренные металлические листы, и в одном из них сзади располагался автоматический гранатомет, в другом – крупнокалиберный пулемет.
Один из конвоиров перехватил удивленный взгляд Дмитро.
- Если бы у нас было то, что есть у вас, через неделю наш флаг был бы над вашей Радой! – зло сказал он и сплюнул на асфальт.
Загудел клаксоном один из автомобилей. Из кустарника высыпали ополченцы и быстро заполнили все три грузовика. Их было много, не меньше, чем было солдат в разгромленной армейской колонне. Машины сорвались с места и помчались в сторону города. На шоссе остался один УАЗик, возле которого стоял черноглазый. Конвоиры подвели Дмитро к машине и толкнули его на заднее сиденье, зажав между собой. Сидеть со связанными сзади руками и втроем было неудобно, но выбирать не приходилось.
- Я сам поведу машину! – сказал черноглазый.
Шафер послушно перебрался на пассажирское сиденье. Через минуту они уже мчались к городу.
Дмитро, постепенно приходя в себя, видел в зеркале заднего обзора сосредоточенное лицо черноглазого, не отрывающего взгляд от дороги. Внезапно их глаза встретились.
- Почему я не должен убивать тебя? – не оборачиваясь, но громко и четко повторил свой давешний вопрос черноглазый.
- Ты едешь в город, считай, на экскурсию, - не ожидая ответ, продолжил он, - в город, который не обстреливает украинская армия, которая не воюет со своим народом. И если ты там назовешь хотя бы одну причину, по которой я не должен убить тебя, уйдешь живым.

3
Машина, натужно гудя, быстро проглотила километры до города. Шоссе было совершенно пустым, ни одной встречной или попутной машины. Но вот и городская окраина. Здесь скорость существенно упала, то и дело приходилось объезжать большие и маленькие воронки на асфальте. Город представлял собой готовую декорацию к фильму о войне, вот только это не была декорация, а реальная, живая картина. В окнах практически не было стекол, многие просто заколочены фанерой. Фасады посечены осколками снарядов. То и дело на глаза попадались обрушенные большие фрагменты девятиэтажных домов. И практически отсутствовало всякое движение. Лишь редкие прохожие жались поближе к домам. Наконец, свернув в какой-то переулок, машина остановилась.
Дмитро вывалился из нее и с трудом размял ноги.
Конвоиры безмолвно стояли рядом, лишь то и дело появляющиеся желваки на скулах говорили о том, что молчание обходится им нелегко.
Черноглазый мотнул головой: - Школа. Это БЫЛА школа, - подчеркнул он и направился ко входу. Дмитро без команды последовал за ним. Сзади, повесив автоматы на плечо стволами вниз, шли конвоиры. Переступив через обломки разбитого козырька, они вошли в фойе. Обломки входной двери валялись здесь же, все вокруг было усыпано битым бетоном и стеклянными осколками. Из бокового коридора вышел старик и удивленно-вопросительно уставился на людей в военной форме.
- Мы ничего, только посмотреть, можно? – спросил черноглазый.
Старик окинул вошедших быстрым взглядом, перевел его на связанные руки пленника и вздохнул.
- М-да, значит, на экскурсию? – криво усмехнулся он, - ну что ж, пошли, проведу. Сторож я здешний, - пояснил он, - вернее был сторожем, когда было что сторожить. Смотрите, если хотите, за смотр денег не берем…
Повсюду была разруха, двери выбиты, окна разбиты. По широкой лестнице, переступая через обломки, они поднялись на второй этаж.
- Кабинет математики, - сказал сторож, останавливаясь у уцелевшей закрытой двери.
Черноглазый кивнул головой, пропуская пленника вперед. Дверь распахнулась. Стоявший сбоку сторож моментально загородил вход.
- Шустрые вы, ребята, - укоризненно сказал он, - слишком шустрые. Смотреть надо! – и отступил в сторону.
За открывшейся дверью не было ничего. Совсем ничего, она вела в пустоту, в обрыв.
- А какой был кабинет! И вся школа!  - тихо сказал сторож, - дня четыре назад в нижний кабинет, биологии, какой-то крупный снаряд попал, вся эта часть здания и обрушилась. Как только дверь уцелела? Что могло сгореть, теперь уже догорело… Что дальше то будет, ребята?
Дрожащими руками он смахнул внезапно выступившие слезы.
- Спасибо, отец! – ответил черноглазый, скривился, словно у него отчаянно заболели зубы, развернулся и, не оборачиваясь, пошел к выходу.
- Здесь что, военная база?  - остановившись у машины, обращаясь к пленнику, спросил он, - сколько ты в армии?
- Две недели…
- И сразу кинули в мясорубку? Ну-ну… Пусть даже и так, какой смысл разрушать школу? Какие позиции могли быть здесь, во дворах, если здания мешают?
Минуты через три езды машина снова остановилась.
- Смотри, - ткнул пальцем черноглазый, - это детский садик. Вернее, то, что от него осталось.
Над землей возвышалась груда искореженных бетонных панелей, из которых в разные стороны торчали прутья арматуры.
- Хорошо, хоть детей в это время не было. Сторож, женщина, ведь не в счет, правильно? – глядя в зеркало на пленника, не глуша двигатель, спросил черноглазый.
Тот ничего не ответил. Снова загудел мотор. Даже за его шумом были слышны недалекие взрывы. Где-то справа над городом поднялся еще один дымный столб. В кармане у черноглазого запищал телефон. Он выслушал, что-то ответил. На первой же улице машина свернула направо и прибавила ход. Где-то там, впереди, выла сирена скорой помощи. Черноглазый гнал, не снижая скорость и не обращая внимания на дорожные неровности. Пленника и его конвоиров сзади мотало немилосердно, то и дело подбрасывая вверх и швыряя друг на друга. Пленник, которому нечем было держаться, разбил губу о спинку переднего сиденья.
Сделав резкий поворот, машина остановилась. Рядом стояла машина скорой помощи. Чуть поодаль, под поломанными деревьями небольшого сквера, на черной выжженной земле, между воронками, находилась небольшая группка людей,  двое из которых были в белых халатах. Они все сгрудились у невысокого холмика, рядом с которым стояли носилки. Там же по земле было разбросано еще что-то, прикрытое какими-то покрывалами. Стоявшие молча расступились, пропуская вновь прибывших вперед.
На земле лежал погибший человек. Вернее, то, что совсем недавно было человеком. Казалось, что его только вытащили из огня. Об этом свидетельствовала совершенно черная обугленная поверхность тела с редкими глубокими розовыми складками. Он лежал на боку, приподняв одну руку с остатками черных пальцев, направив их в небо, словно грозя ему в свой последний миг. Пленника замутило, он отвернулся.
- Семья это была, муж с женой и ребенок пяти лет, - тихо сказал, обращаясь к черноглазому, кто-то из стоявших в группе людей,  - а тут ГРАДы посыпались. Всех, кто тут был, сожгло или разорвало. Часть мы уже увезли. Это муж, вон там жена, а это ребенок.
С этими словами говоривший отвернул в сторону одно из покрывал. Пленник стоял, не открывая глаз. В ноздри лез запах паленого мяса.
- Смотри! – жестко сказал черноглазый пленнику, - вы этого добивались? Вот они лежат, террористы, - он показал рукой на прикрытые холмики, - и это тоже террорист, по-вашему террорист! – он указал на маленькое обугленное тело.
Никто больше не сказал ни слова, ни тогда, когда сгоревших людей, завернув в покрывала, укладывали на пол скорой помощи, ни по дороге следом за ней.
Машина скорой помощи свернула во двор больницы и скрылась за поворотом. Черноглазый, не заезжая во двор больницы, выключил двигатель и вылез из кабины. Следом за ним, не ожидая распоряжений, конвоиры вытащили пленника и поставили на ноги.
Больничный коридор, как и палаты, был уставлен кроватями, на которых лежали люди. Молодые и старые, женщины и мужчины, спокойные и мечущиеся, наконец, дети – все смешалось в суровой действительности. У всех что-нибудь было перевязано бинтами – руки, ноги, головы. В коридоре густо пахло смесью лекарств и крови.
- Мест уже просто не хватает, вот и ставим койки, где придется, - объяснила проходящая мимо санитарка, - это все огнестрелы. Снаряды, они не выбирают, мирный ты или военный, молодой, старый или ребенок… Хотя, откуда здесь военным-то быть? – она махнула рукой, - на всю больницу их и полдесятка не наберется, остальные все с гражданки. В наш район снаряды редко залетают пока. Медикаменты пока есть, а вот еды уже маловато. Что дальше будет – не знаю… А вы кто такие? – вдруг сердито спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжила: - шли бы вы отсюда, если дела нету, здесь не место для прогулок! Тем более с тем, кого вы привели. Не ровен час, отбить у народа не сможете…
Они уже порядочно отъехали от больницы, когда черноглазый снова остановил машину и скомандовал всем выходить из нее. Уличный воздух, как и больничный, не был свежим. Он был густо замешан на запахе пожаров, нечищенной канализации и пыли. Время от времени откуда-то издали глухо доносились звуки взрывов. Какая-то женщина прошла мимо машины, неся в каждой руке по пластиковой пятилитровой бутылке, заполненной водой. У машины она остановилась, поставила бутылки на землю, внимательно осмотрела всю стоявшую рядом группу военных и сокрушенно покачала головой.
- Такие молодые, - с сожалением сказала она, остановив взгляд на пленнике, - а уже туда же, воевать…
Один из конвоиров подхватил бутылки: - Куда нести? Я помогу!
- Да тут рядом, пару шагов всего. Вон мой дом, - и она показала на стандартную девятиэтажку, находившуюся действительно рядом, - я сама донесу, а, впрочем, от помощи не откажусь. Устала нести, далеко. Воды в районе давно нет, с той поры, как насосную разбомбили. А починить ее не каратели дают, открывают огонь по любому, кто к ней движется. И электричества тоже нет… Вот мы и пришли. Да не сюда, а сюда, - с этими словами она потащила несущего бутылки конвоира не в дверь подъезда, а в дверь рядом, ведущую, как оказалось, в подвал.
Глаза не сразу привыкли к полутьме. Затем стали проявляться очертания расположенных вдоль стен деревянных нар-лежанок, заполненных людьми. Кое-где на табуретках стояли горящие свечи, скорее оттеняя мрак подвала, чем освещая его. На маленьких стульчиках тихо сидели дети, молча и серьезно рассматривая вошедших, особенно связанного пленника.
- Вот так мы и живем теперь, - вздохнула женщина,  - обстрелы переживаем. Наверху небезопасно.
Люди в подвале постепенно затихали, группируясь вокруг новоприбывших.
- Смотри, это и есть террористы, против которых тебя послали, - громко сказал черноглазый, - это у них ты должен был отнять жизнь.
Пленник ничего не успел ответить, потому что в этот момент его потянули за штанину. Он взглянул вниз. Маленькая девочка лет пяти-шести смотрела ему в лицо, и в ее глазах отражалось пламя свечи. Она еще раз дернула за штанину и тонким голосом спросила: - Дядя, почему ты хочешь меня убить? Что я тебе плохого сделала? Тебе надо моя куколка? Вот возьми, только не убивай! – и она всунула пленнику в карман штанов маленького облезлого голыша.
Тишина стояла такая, что, казалось, ее можно было резать ножом. Никто не шелохнулся. Из толпы вышла пожилая женщина с большим кухонным ножом в руке. Она вплотную подошла к пленнику и… перерезала пластиковый ремешок, стягивающий его руки.
- Иди домой, хлопче, - просто сказала она, глядя в его глаза,  - иди к мамке, она, небось, заждалась и все глаза выплакала. Иди и больше никогда не возвращайся сюда с оружием. Живи и помни то, что здесь видел…
…Машина остановилась далеко за городом. Конвоиры вывели пленника и поставили его на краю откоса. Руки его были свободны, их больше не стягивал узкий крепкий пластиковый ремешок. Он зажмурился, ожидая выстрел. Но…
- Ты так и не назвал ни одной причины, по которой я не должен убить тебя, - черноглазый стоял напротив, - но эти причины есть. Ты их не понял сейчас, и я не знаю, поймешь ли потом. И все же… Просто мы не такие как вы, потому что не воюем с собственным народом. В этом и есть наше отличие. И мы не убиваем тех, что думает иначе. Считаем, что это их право. В отличие от вас. Это и есть те две причины, по которым я не убью тебя. Мы хотим жить на своей земле, просто жить, разговаривать так, как привыкли, не опасаться за будущее своих детей. Вы, те, кто тебя послал, пытаетесь отнять у нас не только настоящее и будущее, но и саму жизнь… А теперь шагай и постарайся больше не попадаться на глаза! Иначе такого разговора уже не будет!..

1 (продолжение)
Солдат замолчал. Некоторое время в доме царила тишина. Затем встрепенулся и заговорил подполковник, который на протяжении всего рассказа сидел, полузакрыв глаза.
- Ты все рассказал, как было? – спросил он.
Солдат молча кивнул головой: - Я не придумал ни одного слова…
Подполковник коротким взмахом руки остановил готового что-то сказать капитана СБУ.
- Все понятно, - коротко объявил он, и, обращаясь к солдату, добавил: - сейчас я повезу тебя в штаб дивизии, там все расскажешь еще раз и подробно изложишь на бумаге. Понял?
- Понял, - солдат понуро кивнул головой.
- Не понял, а так точно! Ты еще солдат! – неожиданно резкий командный голос подполковника словно подбросил солдата.
- Так точно! Понял! – по-военному четко ответил он.
- То-то же! Ну пошли! – подполковник подтолкнул солдата к выходу.
- Что-то я не пойму! – медленно, словно раздумывая, заговорил один из офицеров, лишь только подполковник и солдат вышли из помещения, не закрыв за собой дверь, - о каком таком штабе дивизии говорил комполка? У нас ведь такового нет…
У капитан СБУ тут же удивленно округлились глаза, и он метнулся было к двери, но в эту же секунду во дворе раздался треск пистолетного выстрела, вслед за которым поднялся многоголосый шум, который тут же стих, перекрытый громкой командой. Офицеры, мешая друг другу, выскочили во двор. В середине его лицом вниз лежал мертвый солдат. Одна рука его была где-то под туловищем, вторая свободно лежала вдоль тела. Из дырки в затылке еще ползла кровь, стекая куда-то вниз, под застегнутый воротник. Подполковник медленно вкладывал еще дымящийся пистолет в кобуру, а за забором толпились пехотинцы, разглядывая диковинное зрелище.
Ни на кого не глядя, подполковник вернулся в дом. Следом за ним гурьбой ввалились ничего не понимающие офицеры.
Подполковник рухнул на стул у стоявшей в углу тумбочки, открыл ее, достал уже початую бутылку и стал пить прямо из горлышка. Затем швырнул опорожненную бутылку обратно в тумбочку и так грохнул дверцей, что та едва не слетела с петель.
- Но почему, зачем? – удивленно спросил один из офицеров.
- Он был уже не жилец, - резко ответил подполковник и, не вставая со стула, обвел присутствующих таким ненавидящим взглядом, что они поежились.
- Он был не предатель, нет. Он враг. Его нельзя было оставлять в живых, - добавил подполковник после короткой паузы, - он видел смерть напротив, смотрел ей в глаза, но она оставила его в живых, но в ответ забрала его душу. Как же вы не поняли это из его рассказа? Ему там не промывали мозги, да и невозможно это за такое короткое время. Ему просто показали правду войны. Это действует куда крепче разговоров! Он видел то, что не должен был видеть! Одно дело убивать на расстоянии. Ты не видишь прямые результаты этого, ты отстранен. Но если прочувствуешь это душой, увидишь результаты своей стрельбы - а это особая война, и, как бы ее не называли тыловые крысы и проститутки-политики, это есть гражданская война со всеми ее последствиями - особенно если там лежат трупы женщин и детей, то это далеко не каждый выдержит. Я знаю это по себе… Этот солдат видел все. И переменился, я видел по нему это. Вы ведь слышали, какие подробности он выкладывал. Они намертво впечатались в его сознание. И он не стал бы больше воевать. Мало того, он стал бы нашим врагом, ярым, отчаянным врагом. Врагом нашего с вами общего дела. Он кричал бы на каждом углу о том, что видел собственными глазами, и ему бы верили – разве можно не верить парню с такими чистыми глазами? Те, с той стороны, тоже поняли, что он такое, потому и отпустили его. Они знали, что после увиденного он никогда не поднимет против них оружие, и, даже больше, будет склонять к этому других. Поэтому он был враг, пока еще скрытый враг, до конца не понимающий это, но уже готовый проявиться в полном блеске, а таких врагов надо уничтожать, если мы хотим завершить эту войну. Между нами не может быть мира!
- Ты, начштаба, - комполка ткнул пальцем в одного из офицеров, – сегодня же напишешь его матери о геройской смерти ее сына в атаке на террористов, о том, что те, прикидываясь мертвыми, пропускали наших бойцов вперед, а затем подло стреляли им в спину. И напишешь представление его к ордену. А как же иначе? А что касается тебя, - он взглянул на капитана СБУ, - то мне наплевать, что ты там у себя будешь писать. Можешь вообще ничего! А о том, что здесь видели и слышали, забудьте, словно о страшном сне. Нам на этой земле еще много нашей специфической работы, будь она неладна, эта работа…
А на тумбочке лежала всеми забытая куколка, маленький облезлый голыш…