Прийти, чтобы остаться

Людмила Каутова

Беспощадные холода вслед  за буйными метелями  придавили к земле маленький островок жизни, затерявшийся среди вековых деревьев.  В холодном лесном  неуюте спрятались в сугробах   три покосившиеся избёнки. Одна из них - контора лесхоза, другая - жильё директора,  третья - обитель      конюха Панкрата и бухгалтера Фёдора  Осиповича, которые, видимо,  поселились вместе, чтобы собрать воедино  грехи и заодно избавиться от одиночества.

Время послевоенное, лихое и  голодное,  для всех одинаково трудное. Изба  директора Ивана Ивановича Санькова ничем не лучше  других. Такие  же углы в белом инее, скрипучий некрашеный пол, заледеневшие  окна, иногда плачущие мутными слезами,  оживая  от дополнительного тепла печки «буржуйки».  Вода и хлеб привозные, дрова вольные, на столе -  еда нехитрая. Чаще всего это суп, сваренный в больших консервных банках из-под американской тушёнки.

Всё, как у всех.  Столы, топчаны, табуретки, комод для белья, шкаф для посуды. Разве что помимо прочего - патефон с единственной грампластинкой «Сказки Пушкина» да телефон на стене.  Покрутишь ручку, трубку к уху поднесёшь:

- Алло, дежурная! Мне Знаменку!

- Соединяю… Говорите…

Вдоль стены -  длинная лавка. На ней обычно дежурила,  отвечая на звонки,  маленькая     Люсенька.

- Папа, тебя!  - с криком она бежала в дальнюю комнату, и её тоненькие косички смешно подпрыгивали на маленькой аккуратной головке.

- Ах, ты, мой цветок-лепесток! Солнышко с косичками!  - обнимал  он девочку, и его глаза  из-под карниза густых бесформенных бровей, раньше времени припорошённых пеплом, излучали тепло необыкновенное.

- Хочешь, Люсёк, я тебя к Фёдору Осиповичу отведу? - спрашивал Иван после минутного разговора по телефону. - Понимаешь, дочь, мне на дальнюю делянку ехать надо… Озоруют там мужики  - лес рубят. А места заповедные…

Люсенька к Фёдору Осиповичу идти не хотела, но всё понимала. Рука об руку с отцом, перешагнув высокие сугробы,  через несколько минут девочка гладила  дядю Федю-ёжика по щёточке седых жёстких волос.  Потом, нацепив его очки с толстыми круглыми стёклами,    хозяйничала на письменном столе, сердясь на беспорядок. Чистую бумагу - в стопочку, карандаши и ручки -  в стакан, счёты - на правую сторону. А теперь самое время пощёлкать их костяшками, потом, подражая Фёдору Осиповичу, обмакнуть в чернильницу перо толстой деревянной ручки и написать на листе бумаги пару знакомых букв - «Л» и «С», что означало - Люся Санькова.

Вскоре работа заканчивалась, и  начинались часы томительного ожидания у окна. До боли в глазах Люся всматривалась в каждую отдалённую точку на дороге  в надежде, что она, по мере приближения, превратится в человека, а  ещё лучше, в её отца.

- Что весну ждёшь, а она не торопится? - шутил Фёдор Осипович. -  Тогда ты её, красавицу,  представь: сарафан зелёный, цветами украшенный, кофта белая,  с рукавами широкими, русскими узорами вышитая ... А сама, как ты,   румяная, в косах ленты алые, волосы -  колоски пшеничные …

Неожиданно старик замолчал, охнул, сунул под язык таблетку. Пришлось Люсеньке эту картину самой дорисовать:

- Махнула красавица рукавом - потекли ручейки разговорчивые, махнула другим - на деревьях распустились листочки клейкие… - Дедушка, а скоро папа приедет?

- Скоро, деточка…  Ты, главное, жди… Это самое большое счастье, когда есть кого  ждать.

Но белая пустынная дорога  не оправдывала ожидания. Разве что разнообразил  пейзаж конюх Панкрат   на лошади, запряжённой в сани, да,  боязливо оглядываясь, подбегал  к нему за подачкой вечно голодный Пират.
 
К вечеру, уронив седую голову на счёты, уснёт Фёдор Осипович…  Утомившись, положит голову на подоконник и  уснёт Люсенька…  Потом её, сонную, прикрыв полами  распахнутой  шубы, отец на руках домой доставит.

Как-то ночью, когда мело, а  Хозяин Вселенной забыл воткнуть в чёрный лист неба кнопки-звёзды, когда совсем рядом выли голодные волки, а встревоженный Пират визжал от страха, кто-то настойчиво постучал в дверь. Иван, чиркая спичками и  неосмотрительно разбрасывая  их вокруг, вышел в сени.

- Кто?

- Откройте,  люди добрые, не дайте замёрзнуть…

Сердце сначала взлетело, потом ухнуло вниз. С ног до головы обдало жаром.  Она! Иван решительно распахнул дверь -   на крыльце стояла незнакомая молодая женщина.

- Вы Иван Иванович? Я -  к Вам…

- Заходите, если ко мне…  - буркнул хозяин.

Вошла… Поставила на пол котомку, берёзовым веником смела с валенок снег, развязала за спиной узел огромного клетчатого платка, распахнула старенькую фуфайку, поправила сбившееся между ног ситцевое платье в мелкий горошек, тяжело вздохнула, выпрямилась…  Вот, мол, я… Вся тут… Какая есть… 

- Люся! Чаю! Гости у нас!

Села за стол, осмотрелась… Чадила, мигала керосиновая лампа на столе. Взгляд ночной гостьи сумел выхватить из полутьмы только чучело огромного глухаря в дальнем углу да  чьи-то  ветвистые рога.

-  Лосиные?

- Нет,  мои…  Проветриваю… - пошутил Иван.

Улыбнулась… И только теперь Иван позволил себе рассмотреть гостью.  «Обычная. Таких много, - решил он. - Ах, нет, глаза необыкновенные, васильковые…»

Люся поставила на стол чайные чашки с блюдцами, пузатый закопчённый чайник, когда-то зелёного цвета, и другой, маленький, с розочкой на боку, исходящий ароматом лесных трав. Вслед за чайниками появилась на столе тарелочка с тремя кусочками казённого хлеба.

- Я со своим, не подумайте… - гостья торопливо развязала котомку, достала хлеб, отломила кусочек,  положила рядом со своей чашкой, оставшийся - на общую тарелку. - Хорошо, когда есть с кем делить хлеб…

Оттаявшими в тепле губами, она едва прикоснулась к хлебу, сделала глоток из блюдечка, в которое предусмотрительно налила чай, и столкнулась взглядом с глазами Люси.

- Вы моя няня? Арина Родионовна? Да?
 
- Нет, я Матрёна Галактионовна… - смутилась, покраснела. - Извините, такое смешное имя…

- Ничего смешного не вижу. Обычное имя. Люся, тебе пора спать… - Рассказывайте, Мотя.

- Не знаю, с чего начать… - она комкала в руках носовой платок.

- С начала…

- Вы были на войне?

- Не был. И это самое тёмное пятно в моей бесцветной биографии. Не призывался. В детстве, делая мячик из старых чулок, ткнул ножом  в глаз. С тех пор глаз - бутафория. Вроде на месте, а не видит. На фронте не был, но  и в оккупации хватил горького до слёз. Партизанил. Дважды немцы на расстрел водили… Спасала случайность… - надеясь прочитать в её глазах сочувствие или хотя бы интерес,  он внимательно смотрел на женщину.

Но она была где-то далеко, блуждая по сложным лабиринтам своей жизни, известным только ей, искала выход,  не надеясь найти.

- А мой Петя был на войне… Вернулся весь израненный… Стали жить… Избу построили. Верочка родилась… Умер он, когда было ей всего два года. Голодали. Вот и попутал бес - сорвала на колхозном поле горсть колосьев. Мы их шелушили, мололи на домашней мельнице зерно да хлеб пекли. На этот раз испечь не удалось: встретился объездчик, по щекам отхлестал, колосья отобрал, в кутузку отправил. Спасибо золовке - Верочку к себе забрала. Осудили. За дело, не спорю… Дали три года тюрьмы с конфискацией имущества.

На дворе отчаянно взвыл Пират -  волчий вой раздался уже под окном. Иван встал из-за стола, зарядил ружьё и вышел на крыльцо. После выстрела   вой прекратился.  Минутная тишина взорвалась торжествующим  радостным визгом собаки,  только что находившейся на грани жизни и смерти.

- Убил … Матёрый волчище… Совсем обнаглели волки к весне. Голод - не тётка, - сказал Иван, возвратившись в избу.

- Может, у него волчица была, теперь вдовой осталась … - тихо, как будто для себя, печально проговорила Мотя и, помолчав, продолжила рассказ. - Как в тюрьме жилось, разговор отдельный… Отсидела положенный срок. Вернулась… Доченька, колосок мой любимый, единственный, меня не узнала, - Матрёна поднесла платок к глазам. - Чувствую, золовке  не нужна - рот лишний.  А сегодня утром она мне свой сон разгадала. Иди-ка ты, говорит, Мотя, в лесхоз к Санькову. Он мужик добрый, что-нибудь придумает.  Говорят,  сны иногда сбываются…

- Вот что…  Ложитесь спать…  Завтра решим, - неожиданно резко закончил разговор хозяин.

В эту ночь Саньков не спал.

- Надо же… Какая-то мистика… Матрёна пришла ко мне в тот же месяц, день и час, что и Василина.

Тогда  под Вязьмой шли жестокие бои,  и по стране бродили  толпы неприкаянного, бездомного народа. Вот и  постучала в его  дверь беженка с Украины  Василинка с маленьким ребёнком на руках.  Семья погибла во время бомбёжки, а  её, как единственный жёлтый листок, оставшийся на обнажённом дереве,  заметил ветер, схватил сильными руками и долго мчал по городам и весям, спасая от войны. Так поселилось в двух шагах от одинокого Ивана ещё одно одиночество, а потом оказалось в его объятиях. Они были рядом, но не вместе… Параллельные миры… А он ночами мечтал хотя бы об одном нежном слове. Долго ждал. И дождался в конце войны.

- Спасибо, Иван,  за то, что не дал умереть… Ты хороший, умный, добрый, но ты другой… Прости, я  не люблю тебя. Ухожу. Люсеньку оставляю здесь. За ней вернусь, когда устроюсь на новом месте… - и прикоснулась к его небритой щеке холодными губами.

Ушла,  пропала,  сгинула…  Иван ждал. Некому было гасить пожар в его душе, и постепенно он научился наслаждаться одиночеством. Спасали книги, учёба в институте, работа, Люсенька… Иван ждал...

- Матрёна… - продолжал он ночной диалог с самим собой. - Господи… имя-то какое, ужас!  Матрёна и Василина…  Ничего общего… Небо и земля… Но в то же время… - так маялся он всю ночь.

 Ближе к утру Иван принял решение и на цыпочках подошёл к кровати Матрёны:

- Подвинься, Матрён…

Это была близость  людей, измученных одиночеством, близость от тоски по чужому телу, от безысходности близость…

К Фёдору Осиповичу отец Люсеньку теперь  не водил. С Матрёной она искала  в лесу «следы невиданных зверей» и находила. Избушку на курьих ножках пока не нашли, но отец обещал  обязательно её показать. Из кота Барсика пытались сделать «кота учёного», но он никак не хотел ходить по цепи, которую одолжили у Пирата. На столе появилась настоящая еда и даже пироги. Вот только, заплетая Люсеньке косички, Матрёна часто плакала.

- Соринка попала… - объясняла она девочке причину слёз.

Иногда, отпросившись у Ивана, она на пару дней исчезала.  А вернувшись, плакала тайком.

Что за жизнь! Настоящая карусель! Незаметно промелькнуло лето. Осень закружила Саньковых в хороводе забот о запасах к предстоящей зиме. Не заметили, как выпал первый снег и ударили первые морозы.

- Не пойду  сегодня на улицу, - капризничала Люсенька. - По радио говорили, что морозы ударят. А это, наверно, больно…

- Что ты, Люсенька, посмотри, какое на улице солнышко… Тёплый лучик заберётся тебе за воротник и согреет, - терпеливо объясняла Матрёна и вела девочку гулять.

 А на улице Панкрат Матрёне проходу не давал:

- По фене ботаешь?

Засмущается, убежит в избу и опять плачет…

По ночам снова стал беспокоиться Пират, подвывая волкам.

-  Наверно, волчица-вдова по своему волку тоскует… - предположила Матрёна.

 Как-то за ужином, глядя на телефон, она  рассказала историю:

- У нас в Сидоровке телефон был только в сельсовете. Мало кто его в глаза видел. Прибегает как-то  в сельсовет Танька Козлова,   и к телефону. За ручку покрутила и в трубку кричит:

- Тра-ля-ля! Тра-ля-ля! Знаменка, Знаменка! Бабку Гапку обокрали всю дочистушка!
 
Матрёна громко смеялась, а  Иван всё отчётливее понимал, что наступил ещё раз на одни и те же грабли. Иногда он пытался присоединить свои грехи к грехам соседей -  не понравилось.   Подолгу не бывал дома, но  к вечеру возвращался всегда. Поэтому отсутствие Ивана в поздний час не на шутку встревожило Матрёну.

Попросила соседей присмотреть за спящей девочкой,  зажгла большой фонарь и, подняв его высоко над головой, по протоптанной лошадью тропинке бросилась в лес. Казалось, деревья расступились перед этим напором воли и страстного желания найти человека, помочь ему. Страха не было.

Огни волчьих глаз возникли перед ней неожиданно. Их было много. Матрёну поразила  тишина, которая, как будто  пришла вместе с ночью, чтобы шатром раскинуться  и скрыть кровавое пиршество стаи.    Волки рвали на куски безвольное тело коня.

- Иван! Иван! - закричала Матрёна, размахивая фонарём, и сделала шаг вперёд.  - Ты где? Отзовись!

Испугавшись огня, волки, злобно рычали,  понимая, что человек сильнее. Это страшный голод довёл  их до безумного шага. Они исчезли, но осталась волчица, которая в два прыжка оказалась рядом с Матрёной …  Серая, когда-то густая шерсть, клоками свисала с  впавших боков, в движениях не было  былой  силы и ловкости, а в глазах горели костры ненависти к человеку.

Кричать не было сил…  Убежать? Волки бегают быстро. Догонят, бросятся на спину и загрызут. Наброситься на волчицу? Для этого нужно иметь огромную силу, скорость реакции, ловкость. Имея ружьё, можно  бы продержаться…

Матрёна сделала шаг вперёд -   взгляды женщины и волчицы встретились.

- Прошу тебя, уйди с моего пути, - шептала Матрёна,  стремясь  подчинить волчицу своей воле. -  Мы с тобой - вдовы. Ты должна понимать меня. Этот человек нужен мне. Я люблю его и тебе не отдам…

Волчица не двигалась. Постепенно её глаза наполнились необычным  зелёным светом, и она, по-собачьи тявкнув, прыгнула в кусты, уступив дорогу.

- Матрёна… - голос Ивана заглушался шумом деревьев.

Замёрзший, но живой, он медленно спускался с дерева.