6
День безделья был очень длинным.
Правда, сначала пришлось повозиться, приводя в порядок амуницию и оружие. Но после обеда они были совершенно свободны и растеряны от обилия времени.
Им редко удавалось переодеваться в цивильное и глупо было бы не воспользоваться случаем. Аверьян надел чёрные брюки и рубаху в чёрно-синюю клетку. Дей – белую сорочку и хлопчатобумажные голубые штаны, которые на его Земле назывались джинсами, а здесь – смешным словом «стр;ки», видимо, из-за швов, простроченных снаружи.
Они вышли в горячий летний полдень.
Над акрополем, над всей столицей сияло великолепное безоблачное небо. Парни постояли на склоне холма, - просто так, чтобы осознать, как это – никуда не спешить, чувствовать на ногах мягкие туфли вместо привычных армейских башмаков и невесомую одежду вместо жёсткого комбинезона и тугих ремней снаряжения.
Аверьян покрутил головой, словно высвобождая шею из неудобного воротника, и проговорил, казалось бы, невпопад:
— Никак не пойму, чей я. И где моя родина – на Береге? Или уже на Земле? Маме хорошо там, где отец. Она очень редко вспоминает о Береге и никогда – о Парадизе. Как будто ничего не было…
— Но ведь тебе тоже хорошо у нас…
— Ты прав, мне повезло, - сказал Римо, глядя на серые кварталы города, на плоские крыши. – Отец у меня такой, о каком можно только мечтать. Сестрёнка замечательная. Наверное, если бы я постоянно жил на Земле, то привык быстрее и не маялся бы дурью.
— Зачем же ты вступил в Орден? – с неловкостью, будто заранее зная ответ, спросил Александр. – Только честно, Рим.
Римо нагнулся, подобрал округлый камешек и несколько раз подкинул его на ладони. Саша внимательно следил за его манипуляциями.
— Потому что… потому что я всегда хочу быть с тобой, брат, - наконец произнёс Римо и, отбросив камешек, повернулся к Мартынову. – А ты, Санька, гад ползучий, если заставил меня сказать это вслух!
Саша, смущённый и растроганный, не нашёлся, что ответить. Он просто пихнул Коврова кулаком в бок.
Они спустились к реке, которая, окружая акрополь, являлась его естественной границей. Вода Смолки, внешне обыкновенная, была настолько ядовитой, что поражала всё живое, от мухи до человека. Десять лет назад бомба попала в склад новейших боеприпасов Лаборатории, расположенный вверх по течению. Плоды научных разработок были столь токсичны, что отравили не только местность вокруг склада, но и речку, и озеро Курган, в которое она впадала.
По берегам Смолки рос кустарник, бывший когда-то ивняком, сейчас же, под влиянием ядов, он мутировал в непроходимые заросли: чёрные, блестящие, как лакированные, стволы толщиной в палец ветвились, переплетались, образуя решётку, сделавшую бы честь самому сумасшедшему декоратору, и в этом прихотливом узоре редкими удлинёнными мазками сверкали ярко-красные листья, всё же напоминавшие ивовые.
Несмотря на близость отравленной реки, дышалось здесь легко; от кустарника шёл приятный горьковатый запах. Коробки дворца были скрыты высоким откосом, что создавало впечатление покоя и уединённости. Недаром кто-то поставил длинную широкую скамью с удобной спинкой.
И на ней сидел тот, кого были очень рады видеть рыцари, - человек средних лет в скромной спецовке техперсонала резиденции, магистр Грай, Серджо Доницетти: тёмно-русые волосы зачёсаны назад, открывая высокий выпуклый лоб, пронзительные глаза неуловимого цвета – то чёрные, то вдруг светло-карие, горбатый нос, впадины на щеках, тонкие губы, всегда готовые к иронической улыбке.
— Жаль, что редко видимся.
Он встал им навстречу и поочерёдно хлопнул рукой по подставленным ладоням – легкомысленный жест, тут же вырвавший троих из реальности этого мира.
— Как вам живётся, воины?
— Р-разнообразно, - вспомнил Ковров утреннюю реплику Дея. – Сашка всю ночь проползал в какой-то гадости, которая в конце концов растворила броневик, а ему хоть бы хны.
— Наслышан. Мы уже занимаемся этим. У меня тоже хорошие новости: Донат почти здоров, скоро прибудет.
— Аналитики закончили повторные расчёты?
— Да, прежний результат подтверждён: всё завязано на царском сыне, но ему будет необходима мощная поддержка. Лучше всех это получится у Валентина, поэтому его необходимо подвести как можно ближе к Нестору.
— Легко сказать, - вздохнул Мартынов. – Я бьюсь над этим несколько недель. Тщетно.
— Ни за что не поверю, что ты сдался, магистр.
— Что-о?!
— Ты не ослышался
Саша только руками развёл, улыбнулся радостно и почему-то виновато.
Таким – чуть растерянным, открытым, незащищённым, - его знали лишь близкие.
Знал Грай, умудрившийся высмотреть шесть лет назад в ничем не примечательном подростке будущего магистра, самого юного за всю историю Ордена Последней Надежды.
И Римо Ковров, впервые испытавший чувство острой, почти болезненной нежности, - словно к младшему братишке, которого у него никогда не было, - в неимоверно далёком отсюда мире увозя в безопасное место обессиленного, опустошённого, сломленного парня в отчаянной попытке поднять его на ноги, вернуть.
И сейчас, увидев эту мальчишескую улыбку, Римо почувствовал, что комок подступает к горлу. Стыдясь своей неуместной сентиментальности, произнёс сердито, хотя прекрасно сознавал, что его тон не сможет никого обмануть:
— Эй, магистр, я перед тобой клинок ломать не буду! И на колено становиться. У меня штаны только что постираны.
— Устав требует, - сочувственно сказал Саша. И предложил: - Может, тебе бумажку подстелить?
— Недоросли, - объяснил Смолке и небу Доницетти, в здешнем миру Сергей Николаевич Ерохин. – Обормоты. С кем работать приходится!..
Они расстались в сумерках возле жилого корпуса «В».
Аверьян собирался пойти в манеж; верховая езда давалась ему с трудом, чему молча удивлялся Александр, ещё в малолетстве севший в седло легко и уверенно. Правда, стремление к самосовершенствованию было не единственной причиной вечерних упражнений Баженова. Примерно в одно время с ним на площадку приходила придворная дама Ефросинья Веретенникова, хорошенькая молодая особа с прелестной фигурой, мерзким характером и язычком наподобие бритвы. Ухаживание за нею превратилось в своеобразную дуэль изобретательности и остроумия, победитель в которой ещё не определился.
— А ты чем займёшься? – спросил Аверьян.
— Хочу отоспаться. Денёк предстоит нелёгкий.
— Магистры не спят, магистры почивают. Приятных сновидений! – Это было сказано донельзя ехидно. Дею ничего не оставалось, как отвесить непочтительному наглецу шлепок по кудрявому затылку. На что жертва сокрушённо отреагировала: - Разрезвились вы, поручик. Не к добру.
Знать бы Аверьяну Баженову, какими пророческими окажутся его слова, язык бы себе откусил.
Войдя в подъезд, Дей услышал странные звуки – то ли чихание, то ли всхлипывание. Оглядевшись, он понял, что звуки исходят из-за конторки привратника.
Пожилой человек, одетый в серую ливрею, рослый, полный, с холёным благообразным лицом, сейчас искажённым гримасой плача, скорчился за столом.
— Что случилось? – спросил Дей.
— Господин поручик! – Привратник торопливо вытер глаза. – Мне вас сам бог послал!
— Я могу вам помочь?
— Надеюсь, господин поручик!.. Я знаю, вы с моим сыном в ссоре, но войдите в моё положение! Его ищут! Через два часа совещание по поводу завтрашней охоты! Если он не появится, его могут сослать в работные части!
— Ваш сын – Агафон Мухов? – всмотревшись в привратника, догадался Дей.
— Я двадцать лет служил царю верой и правдой! Моя репутация при дворе!.. Пенсия!.. А Гапуша… Не знаю, в кого он уродился. Никакой ответственности, никакой сознательности! Всё существование на уровне животных инстинктов. Вот и нынче он развлекается у Лады, не думая ни о чём! Я ходил за ним, пытался вытащить оттуда, но он обругал меня, а остальные осмеяли. Помогите, господин поручик! Вас он боится. Спасите моего сына! – Старый Мухов зажал рот скомканным платком.
Дей поморщился, но согласился.
— Хорошо. Я только куртку возьму.
Он поднялся в свою комнату, вынул из шкафа короткую куртку из чёрного вельвета и оставил записку для Аверьяна: «20.08. Ухожу к Ладе за Муховым. Должен вернуться через час».
Немного успокоившийся привратник ждал его внизу, держа в трясущейся руке бумажку с адресом Лады.
— Господин поручик, если вы поможете, я буду вашим вечным должником! Я умоляю вас!
— Перестаньте, господин Мухов. Я сделаю всё, что смогу.
На улицу Дей вышел с неприятным осадком в душе. Он терпеть не мог камер-юнкера Мухова и не испытывал ни малейшего желания соваться в историю, связанную с мелким и злобным Гапонюшкой. Но старый придворный, сам того не ведая, произнёс заклинающие слова «спасите моего сына».
Выходя из ворот акрополя, Дей спросил начальника караула, где найти здание 34/1628. Капрал, понимающе ухмыльнувшись, махнул рукой вправо.
— К Ладушке? Четыре квартала, скоро доберёшься. Только одет ты… хм… не по форме.
Дей сам понял это, когда, не достучавшись, вошёл в незапертую дверь Лады. Квартира располагалась на последнем этаже стандартного плитняка и, судя по размерам, должна была принадлежать многодетной семье, хотя вряд ли Лада проживала вместе с родителями и кучей младших сестрёнок.
Узкая передняя была завалена плащами и накидками – то ли вешалка сорвалась, то ли гости не посчитали нужным ею воспользоваться.
Стараясь не наступать на одежду, Дей прошёл к распахнутой двери, откуда неслись отрывистые звуки музыки.
Комната была большой, не менее восьми квадратных саженей, с привычно низким потолком, с двумя окнами, задёрнутыми непроницаемыми шторами, - но не для защиты от вражеских бомбовозов, а для того, чтобы снаружи не увидели, какое светопреставление здесь творится. Четыре прожектора, установленные по углам, поочерёдно вспыхивали, окатывая помещение то ярко-белым светом, то розовым, то светло-жёлтым, то синеватым. Музыка отличалась дёрганым ритмом и неуместными взвизгами какого-то духового инструмента.
Танцующие были одеты, видимо, так, как надо: женщины закутаны в дорогой контрабандный шёлк, мужчины – как один – в свободных блузах из сверкающей ткани. Эффектный вид был побочным свойством материала, используемого для изоляции подземных трубопроводов и кабельных систем и совершенно не предназначенного для ношения на слабом человеческом теле. Но гости Ладушки не боялись ни кожных нарывов, ни общей интоксикации организма.
У Дея заныло в висках от стробоскопического мелькания, от волн спёртого воздуха с запахами пота и парфюмерии. Он пытался высмотреть среди танцоров Гапошу Мухова, когда получил сильный шлепок по спине. И обернулся.
Это была Лада. Дей догадался, хотя никогда не видел её раньше. Высокая женщина с гладко причёсанными каштановыми волосами. Возраст трудно определить под слоем косметики, а фигуру – под бесформенным нарядом из ниппонского шёлка, жёлтого, с лиловыми хризантемами.
— Привет, - сипловато сказала она, вертя в пальцах длинную самокрутку. – По-моему, тебя сюда не приглашали. – Затянулась и выдохнула ему в лицо сладкий дурманный дым.
— Меня к тебе и силой не затащить, дорогая, - признался Дей. – Я ищу Мухова, знаешь такого?
— Гапонюшку-то? Как же его не знать. – Глазами, расширенными от действия наркотика, она осматривала незваного гостя. – А вот тебя я встречаю впервые, дружок. Если уж вломился без спроса, то хотя бы представься хозяйке.
— Поручик Карин.
— Так это ты, «царский лев», проколол седалище Мухову? (Дей вопросительно поднял брови, и Лада усмехнулась.) Страна знает своих героев… Слушай, но я тебя представляла совсем другим – лев! А ты… какой-то оголец в строках. – Она разочарованно хмыкнула.
— Многим я нравлюсь именно таким, - сказал Дей. – Где же Мухов, красавица?
— Ну-у… - протянула та, думая о своём. – Нет, если тебя приодеть, ты будешь вполне… Вполне…
— Лада, это кто такой? – Из комнаты выскочили два разгорячённых парня, багровых от духоты, спиртного и жарких блузонов. – Что ему здесь надо? Выбросить его?
— Он сам выбросит, кого захочет, - сказала хозяйка. – Осторожно, мальчики, - «царский лев»! Гапоню ищет.
— Гапошка в дальней комнате, - хихикнул один из гостей. – С Иркой. «Лев», он неплохой, только дурак изрядный, ты его не обижай.
— Я и не собираюсь. Пока он первым меня не обидит.
— Это Карин, - пояснила Лада, трясясь в беззвучном смехе.
Подвыпивших парней словно откинуло от Дея. Тот развёл руками.
— Не подозревал о своей популярности.
Идя по коридору в поисках «дальней комнаты», он слышал позади дискуссию от том, где на нём спрятан автомат и что ждёт бедного Гапонюшку.
Дверей было три. За одной кухня-столовая, забитая грязной посудой. За второй – темнота со страстными стонами и скрипом пружин. За третьей…
Комната в четыре квадратных сажени: окно за светомаскировочной шторой, голые стены, пол, сплошь устланный толстыми одеялами, и на нём, среди разбросанных подушек, - Ирка и Гапонюшка. Не любовью занимаются, боже упаси. У них удовольствие несравнимое: дым. Лежат на спине, разбросав руки-ноги, рты открыты, глаза стеклянные.
Дей, распинывая подушки, подошёл к Мухову, проверил его пульс. На локтевых сгибах никаких следов, наверное, порошка наглотался. Ирка - девица лет шестнадцати, рыженькая, бледная, с вытекшей на подбородок слюной – приподняла голову: «Тебе что тут… Вали…» и опять отключилась.
Дей, взяв Мухова за грудки – изоляционный материал выскальзывал из пальцев, - усадил его и сказал в пустые глаза:
— Ты слышишь мой голос, Агафон.
— Слышу, - вяло подтвердил тот.
— Сейчас ты встанешь и пойдёшь со мной.
— Я встану и пойду с тобой.
Так и случилось. Дей направился к входной двери, Мухов плохо запрограммированным андроидом тащился следом.
— Однако! – сказала Лада. – Быстро ты управился. – Самокрутка была докурена, и женщина на глазах приходила в себя.
— Невелика хитрость. – Дей открыл дверь и сказал Мухову: - А теперь ты спустишься по лестнице, медленно и спокойно, не пропуская ни одной ступени.
— Я спущусь по лестнице медленно и спокойно… - повторяя мантру, Гапонюшка зашагал вниз.
Дей хотел идти за ним, но Лада его удержала.
— Карин, ты можешь приходить сюда в любое время и приводить с собой кого захочешь.
— Спасибо, но я не приду.
— Значит, ты отталкиваешься по-другому?
— Отталкиваюсь? – не понял Дей. – От чего?
— От этой дерьмовой жизни!.. Ах да, ты же «лев». Вы же особенные, сильные. А есть слабые. Ты слышал о таких? О простых людях ты слышал? О тех, кому невыносимо страшно жить, зная, что и это убогое существование может в любой момент оборваться новой войной! Которые жаждут хоть на несколько часов забыть обо всём!.. Конечно, их можно презирать. А ты залезь в их шкуру! Пойми, отчего они танцуют до изнеможения и глотают дым. Им просто страшно!
— Ладушка, прибереги пыл для коменданта, который однажды придёт закрывать твой весёлый дом. Не надо рассказывать мне о слабых и сильных. Право выбора есть у каждого. Ты выбрала дым и разврат, и не надо подводить под свои пороки психологическую базу.
— Какой ты умный! – злобно проговорила женщина. – Какой ты правильный.
— Если бы ты знала, насколько я неправильный, - усмехнулся Дей.
Ему пришлось не только доставлять Гапонюшку домой, но и приводить его в более или менее сознательное состояние. Старый Мухов дрожал и был ни на что не способен. Вызывать медиков он отказался, боясь огласки. Дей, мысленно проклинающий всех придворных дымовиков, был вынужден сам заняться камер-юнкером.
Он промыл совершенно обессилевшему Гапонюшке желудок, заставил его выпить полстакана спирта и устроил паршивцу «свенскую баню»: левую ногу и правую руку – в ёмкости с обжигающе горячей водой, правую ногу и левую руку – в колотый лёд.
Пока Агафон плакал и дёргался, будучи не в состоянии даже вынуть конечности из тазов, Дей зарядил шприц-пистолет ампулой антидота и ввёл лекарство.
Через полчаса Мухов пришёл в себя настолько, что узнал своего мучителя, а узнав, обложил последними словами. И получил горсть ледышек за шиворот.
Вытирая ладонь о штанину, Дей сказал старому Мухову:
— Одевайте своё сокровище. Кажется, на совещание он не опоздает.