Борхес всегда излагает сюжеты.
Так, словно он задался целью записать все фабулы всех историй мира, чтобы исчерпать этот раздражающий источник.
Подобно Достоевскому, нехотя описывающему своих персонажей, или Да Винчи, не заморачивающемуся рисованием фона своих полотен, Борхес знать ничего не хочет ни о внешности, ни о характере своих героев.
Ему неинтересны подробности чувств и страстей, ими владеющих.
Зато, с каталогизационной точностью библиотекаря, он сообщает нам полное непроизносимое имя героя, его точную придуманную родословную, почтовый адрес и подробнейшие даты биографии.
Все его тексты – это тексты учебника истории. Кстати, и исторические отсылки, а часто и подробные отчеты о прошедших событиях, составляют львиную долю его минималистически коротких произведений.
Создавать каталоги – вот что ему интересно. Поклонник справочников и энциклопедий, он, не мудрствуя, создает списки своего мира, систематизируя их с поверхностной небрежностью.
Борхес был первым, кто дал мне парадигму столь небрежного составления списка, что он приобретает какой-то новый характер.
Это какое-то глубинное, до-логическое проникновение в предмет, где наряду с его подлинными характеристиками присутствуют случайные способы его использования.
И, действительно, зачем нам точные характеристики мячика, если достаточно сказать, что он красный, любимый и участвовал в той памятной игре?
Сдается мне, что Борхес изобрел способ библиотечного описания мира.
Мира, увиденного сквозь призму каталогов, стеллажей, заученных наизусть текстов.
Мира людей, читающих первоисточники.