К привычкам бытия вновь чувствую любовь...
- Пушкин
Было много езды по асфальту Китая, а затем ночь в приграничном городке, название которого я не упомню. Городок амфитеатром, когда-то, видимо, задумывался нарядно, со множеством террас с давно не мытыми балюстрадами, каменными круглыми столиками, стульями без сидений и головокружительным видом как на китайских гравюрах. Я нашел хорошо продуваемую веранду, и пока не стемнело окончательно в упоении читал «О, суббота», книжку, совершенно не связанную с Тибетом, слушал грохот речки далеко-далеко внизу и смотрел, как туман наползает на дальние и ближние горы, уже вполне лесистые.
Так бывает в долгих путешествиях. Прибыв в аэропорт Непала из Москвы, я мнил себя первопроходцем в сердце неизвестной страны, чувствовал, как обдает меня дыхание совсем иной жизни. Потом Катманду, погребальные костры, обезьяны на ступах, улыбчивые шумные люди. Потом дни, недели езды вглубь континента, все дальше от аэропорта, от цивилизации, в разреженный воздух Тибета, в долгие дни молчания. Все это как-то меняет меня, и вот на обратном пути не то что аэропорт – близкая граница с Непалом и подкатывающая снизу, из долины, жара – все говорит о том, что путешествие закончено. Что уже почти дома.
Точно так же, приехав в порт, где предстоит принять прокатную яхту, почувствовав на щеках ветерок с моря, увидев сквозь лес мачт фрагменты открытой воды, я уже чувствую себя мореходом в большом море. А на обратном пути задолго чувствую приближение к крупному, неряшливому городу, и море перестает быть морем, а становится дорогой домой.
Я люблю возвращаться. Почувствовав на время себя бездомным и потерянным, хорошо вспомнить о том, что дом все же есть. Отрешившись внутренне от привычек и привязок, хорошо осознавать, что они все по-прежнему при мне. Что моя обычная, ежедневная жизнь построена мной, для меня, и не без причины она такая, какая есть. Не случайно, не по ошибке, не по недосмотру, не от слабости, трусости или лени, а потому, что она мне подходит. И мне нравится в нее возвращаться.
Как-то один мой знакомый собаковод-любитель рассказал мне удивительную вещь: в дворовой перепалке домашние собаки при прочих равных почти всегда гонят бездомных. Вопреки моим ожиданиям, и не смотря на хорошую подготовку, обширную боевую практику и даже многочисленность уличных, верх как правило берет сытость и непуганность хозяйских.
Уверенность в своей подзащитности и одомашенности делает бесстрашным и победным и меня. Другими глазами смотрю на город Катманду, который, как теперь понятно из сравнения с другими населенными пунктами, вовсе, и даже не рядом не чмошный. Он цивилизованный, почти не воняет, имеет банкоматы, разнообразную пищу, сплошь англоговорящих граждан. Он не чмошный, он – колготной! По нему нельзя гулять и кем-то беседовать т.к. нет тротуаров, и вечно кто-то бибикает сзади и спереди. Тут многие хотят что-то продать, окликают, верещат.
Еще бывают в Катманду неожиданно европейской топологии площади (почему, интересно, я не заметил этого на пути туда?) – как большие дворы, сплошная линия узких разноцветных домов, разнобойных по высоте, с террасами и растениями в кадках, со ступой в центре. Ныряешь в арку – и попадаешь в такой вот двор-площадь, мощеный камнем, по которому ходят дети, женщины, иногда гуси. Не слышно уличного грохота. Дома старые, некоторые со старинной резьбой по темному дереву. Такая же точно по геометрии, звуку и уютности площадь могла бы быть в Италии, только центре вместо ступы бил бы фонтан. Очень по-европейски иногда выглядит этот выражено азиатский город, тем более удивительно, что он ни дня не был под англичанами, ни под кем другим.
Вечер в гостинице, горячий душ, постельное белье, в которое можно лечь, не проверяя перед тем на насекомых. Завтра лететь. Вся поездка, такая для меня непростая, мелькает перед закрытыми глазами. Сквозь сон думается, как была бы кстати еще одна свободная неделя дома, без вброса новых образов, и без насильственного переключения от нынешних, чтобы они спокойно отстоялись в душе. Чтобы понять, зачем я на самом деле ездил в Тибет, что такое ценное смог с собой привезти и что намереваюсь с этим делать.
…
Вместо того чтобы над этим размышлять, сижу на работе Моцартом в ушах. Чудная музыка! Идет-течет, как сама жизнь. Радости и горести, печаль и озорство, ускорения и успокоения – всему в ней есть место, и кажется, что так будет всегда, и при этом все время что-то меняется, и кажется, что все одно и тоже, а меж тем есть неизбежные начало и конец. И чувствую, как наполняюсь счастьем, закрывшись в тихом кабинете в солнечных бликах, и слушая музыку, впадая в ее темп, и думая бессистемно обо всем подряд.
И накатывает острое, прямо-таки телесное ощущение того, что жизнь дивно устроена, что в ней всему есть место, что кругом славные люди, и ко всем им у меня в душе есть хоть небольшое, но расположение. При этом я уставший, и не все гладко, и не всегда отлично себя чувствую, но какая же это радость – понять, что все эти мелочи счастливому восприятию жизни ну совершенно не помеха! Никаким мелким раздражениям, недомоганиям, превратностям его не перебить, не заглушить, даже на миллиметр не уменьшить махину счастья! Вот какой Моцарт!