Глава 2
Солнце встало в тот день поздно. На улице совсем еще темно. Мать Павла уже ушла на работу. Часы возле телевизора высветили восемь утра. Эту ночь Павел почти не спал, она тянулась невероятно долго. Он тогда понял, что потихоньку съезжает к краю пропасти, но ему нравилось жить так, с острыми ощущениями, да и пропасть еще далека от него. Главное - продолжать играть. А когда придет время ответить, он ответит. Он знал это точно.
Будильник прозвенел, и кнопка была нажата. На кухне заботливо приготовлен матерью завтрак – яичница-глазунья из двух яиц и кофе с двумя ложками сахара. Не спеша поев, он оделся как можно представительней.
Сегодня ему предстояла очень важная встреча с мужчиной по имени Вячеслав и по кличке Князь. Это был коренастый мужичок, коротко подстриженный крашеный блондин, с грудным сиплым голосом, ниже Павла на две головы; с пронзительным взглядом, довольно образованный в уголовном и гражданском праве, с тяжелой рукой и старше Павла на десять лет. Ему тридцать. Со связями по ту и по эту сторону колючей проволоки, - отсюда частое посещение фтизиатра. Имел за собой склонность прикусывать губу, когда находился в задумчивости. Также обладал природным чувством юмора, что часто спасало ему жизнь.
Знакомство их произошло еще в тот период, когда только что отпраздновавшего свое восемнадцатилетние Павла отправили служить в армию, часть располагалась в Ленинграде, недалеко от станции метро Девяткино.
Князь знал, что, где и почем. С ним всегда можно было договориться. А уж договариваться Павел умел. Это умение не раз спасало ему жизнь, поэтому и вчера повезло, а могло и не повезти. Иль вправду есть план его жизни там, наверху?
В четверть десятого Павел подошел к стекляшке. Это продовольственный магазин, где можно было выудить Славку или спросить, где он. Город маленький, и все про всех знали. Бывало, идешь к вокзалу вместо семи минут целых двадцать, потому что по дороге встретишь всех, да пока руку пожмешь, пока парой слов перекинешься.
- Здрасьте, теть Люся. Пачку, как всегда. Славка дома? - подходя к виноводочному отделу, поинтересовался Павел.
- О, привет! Да он к вокзалу пошел только, догонишь еще, - ответила полноватая хохлушка, кладя на прилавок черную пачку «Петра I». – Держи.
- Спасибо, - засовывая пачку в карман черной куртки, ответил парень.
- Маме привет! - вдогонку крикнула продавщица.
- Обязательно! - не оборачиваясь, выходя из магазина, пообещал он.
На улице было немного скользко. Снег превратился в лужи, а ночью подморозило вновь. Он шел от Толкачевой к вокзалу. Дойдя до дома, где живет его друг, заметив светлый пуховик коренастого мужчины во дворе, свернул. Дома были построены в послевоенное время, и пятитиэтажки смотрели в окна друг друга, что не всем соседям нравилось.
- Привет, Князь, - хлопая мужчину по плечу, окликнул его Павел. - А, и ты тут… - он пожал руку тощенькому пареньку, у которого только начали расти усы.
- Ну, чего у тебя? - пробубнил Князь, не поднимая глаз.
- Разговор нужен, но не тут. Пройдем? - беря под руку человека, который подсадил его два года назад, еще восемнадцатилетнего, на запрещающие вещества, сипло сказал Паша.
- А… ну, да. Знаю уже… - открывая дверь в подъезд, протянул мужчина. - Только учти, я даром… - не договорил он.
- Да ладно, разберемся… - входя внутрь, деловито ответил Паша.
- Эээ… ребята, я пошел? Как обычно, на вокзале в восемь? - спросил тот худощавый. - Будет ведь?
- Будет. Деньги не забудь только… - не оборачиваясь, ответил Князь.
Они вошли внутрь подъезда. Там было темно и сыро. В подвале опять лопнула труба. Мокрые стены вокруг вызывали дискомфорт. Князь жил на третьем этаже в квартире, расположенной в левом крыле. Его дверь была постоянно открыта и днем и ночью для таких, как этот худощавый, для таких, как Павел. Он жил тем, что продавал им запрещенные смеси порошков и таблетки.
- Разувайся, - скомандовал он, едва они переступили порог.
- Чистоту любишь? - усмехнулся Павел, снимая, не расшнуровав, кроссовки.
- Чистота в нашем деле - залог хорошего покупателя, - вешая пуховик на вешалку, ответил мужчина. - Проходи в комнату.
Павел прошел в маленькую комнату, всего в десять метров, и сел на уже знакомый диван.
- Поправить здоровье есть? - доставая деньги из заднего кармана синих джинсов, спросил Павел. Он положил деньги в железную банку из-под кофе, что стояла на тумбе, рядом с диваном.
- Остатки только… - из дальней комнаты послышался приглушенный ответ. - На вокзале будет.
- Ну, давай, что есть! – растирая ладони, чтоб согрелись поскорее, с нетерпением ждал Павел.
Князь вошел в комнату уже без свитера, с пачкой «Кэмэл».
- Чё зенки вылупил? - ухмыльнулся мужчина, потирая нос, потом шею. Зрачки его уже стали маленькими, как спичечная головка. На трех пальцах из десяти были наколки в виде перстней. Князь достал из пачки кусочек фольги, свернутый в длинную полоску, кинул Павлу. - Держи, засранец!
- Мне мало… - разворачивая фольгу и смотря на порошок внутри, протянул Павел.
- Достаточно…
Подготовка длилась меньше минуты, и, достав все необходимое для укола, Павел задрал до плеча свитер на левой руке.
- Ох… - отбросив шприц, куда вошло немного крови, откинулся на спинку Павел. - Слушай, а говно-то превосходное… - теперь зрачки и у Павла сузились.
- Да уж, бережем своих клиентов, - плюхнувшись рядом, ответил Князь.
Не прошло и пяти секунд, как он вдруг резко побежал в туалет. Мужчину вырвало. Павел прибежал следом, и его тоже вывернуло. Весь завтрак, что готовила его мать, оказался в унитазе.
Через минуту они оба стали чесать то шею, то тело, то ноги… Они улыбались как младенцы – им было хорошо: чувство безграничного счастья, немного потянуло в сон, по телу будто разлилось теплое вино, появилась теплота в ногах… Учащенно билось сердце. Павлу нравилось – его душа как бы порхала будто бабочка.
- Эй, у меня ноги свинцовые… - вдруг запаниковал Павел. Он обхватил икры и начал их растирать энергичными движениями.
- Слушай, отстань. Не обламывай кайф. Сейчас… Помолчи… - отмахнулся Князь.
Павел тоже закрыл глаза. Они оба улыбались.
Когда волна ощущений немного отступила, Князь посмотрел в окно. Он внимательно осматривал голые ветки деревьев, будто надеялся найти одиноко висящий темно-коричневый листок, что остался с осени.
Князь почесал шею и повернулся к Павлу:
- Вот оно, - показал взглядом на пустые шприцы, - первым делом ударяет по задней части ног, потом по задней части шеи, раскатывающаяся волна расслабления отделяет мускулы от костей так, что кажется, будто ты расплываешься, лежишь в теплой соленой воде. Ты должен это знать. Этот чистый, без примесей, ты что, ни разу такого не чувствовал?
- Это не то, что было раньше… - с полузакрытыми глазами прошептал Павел, улыбаясь.
- Вот, я ж говорю, чистота – залог хорошего покупателя! – рассмеялся Князь. – А эти твои Макс и Костик - шарлатаны… барыги несчастные… Ценить же покупателей надо!!!
Они сидели на упругом диване, а чувствовали себя чем-то возвышенным. Их лица, полузакрытые глаза и расслабленное тело выражали счастье.
Счастье за пятьсот рублей. Счастье, которое надо принимать от одного до семь раз в день, в зависимости от того, как долго ты находишься на этом «счастье» и как прочно это «счастье» задело твой мозг.
- Это самый сладкий наркотик, который есть на Земле! - вдруг выкрикнул Павел. - И я люблю его!!! Это просто чудо! Эй-эй-ееееее!!!
- Вот что значит «чистый»… - еще шире улыбнулся Князь.
Когда «тайфун» ощущений ослаб, первым пришел в себя Князь.
- Ладно, поправил здоровье? Убери это, чтоб я не видел. Мать скоро придет на обед, – сказал он, еще не придя в себя и борясь с теплотой «прихода».
- Угу… - сворачивая в носовой мужской платок шприц и ложку, промычал Павел. То, что осталось в серебристой фольге, аккуратно свернул и положил в карман. Павел никогда не носил вещество в карманах куртки или карманах джинсов, всегда в руке, чтобы при облаве всегда была возможность отбросить подальше от себя. Но тут была малая доза, официально принятая законом. Так сказать, для личного пользования. За это свободы не лишают… Но Павел уже вряд ли был свободен. Психологическая и физическая зависимость… - это уже не свобода.
Когда Павел обулся, Князь принес из комнаты пару пакетиков фольги: одна маленькая и худосочная полоска, другая – больше и толще.
- Тут сколько?
- Три грамма тут, а тут четвертина. Это, - он протянул тонкую полоску фольги, - тебе, держи. А это, - сказал он, протягивая другой пакетик, - выручку положишь в почтовый ящик. С Митяем я поговорю, - Князь улыбнулся. – Не дрейфь, не пропадут деньги. Не посмеют…
Павел взял пакетики фольги с расфасованным порошком, аккуратно положил под стельки кроссовок. Снова зашнуровал обувь и вышел из квартиры.
- Пока-пока, - спускаясь по лестнице, на ходу сказал Павел.
- Если что – ты знаешь, где меня найти!
Поздно вечером, проснувшись после очередной вмазки, он увидел рядом с собой Ксению. Девушка сидела на краю разложенного дивана, смотрела телевизор, дожидаясь, когда Павел проснется.
Она была очень взволнована, говорила быстро и сбивчиво. Мать Павла, заглянув, сообщила Ксении, что идет в магазин, и тихонько закрыла дверь в комнату.
- Паш, Паша! – начала трясти его Ксения, когда Любовь Леонидовна вышла за дверь. – Пашка, давай же… врубайся!
- Ты чего тут делаешь? – приподнимая голову от подушки, не понял он.
- Ты должен уйти отсюда!
- Что? - протянул парень. - Чего несешь? - поднимаясь на локтях, протер левый глаз Павел.
- Мама моя… она сдала тебя… - начиная плакать, сказала Ксения. – К Красных уже приходили, забрали уже.
- Женьку забрали? Ах, черт! Но ничего… у них нет на нее. Отпустят, впервой, что ль? – усмехнулся Павел. - Значит, теща? – парень улыбнулся, он знал, что этим закончится. Рано или поздно, она выполнила бы обещание. - Да уж, вот так теща…
- Тебе уходить надо. Если поймают…
- Как? Я вчера перебрал, ноги вообще не ходят…. Не боись, прорвемся! – успокаивал ее Павел. – Да перестань трястись! – крикнул он на девушку. Улыбаясь, спросил: – Хочешь?
- А у тебя что есть? – вдруг оживилась Ксения. Она была маленького роста, глаза темно-серые, полное лицо с веснушками, волосы осветлены перекисью водорода и сильно повреждены. Длина волос была по плечи, она все время забирала их в маленький тонкий хвостик. Черный лак на ногтях облез, ногти коротко, почти до основания, острижены. Лицо вечно испуганное, детское.
- На утро оставил… Ладно… давай, – Павел встал с дивана-кровати и вышел в коридор. Поднял левый кроссовок и достал маленький пакетик, а из него маленькую полоску фольги. – Мать где?
- Вроде в магазин пошла…
- М-да… Наверно, Косте за пивом… - Павел присел за маленький столик у дивана. - Терпеть не могу ее пьяную… – обреченно вздохнул Павел. Достал сигарету из начатой пачки «Петр I», что лежала на подоконнике вместе с зажигалкой, вынул белый фильтр и бросил в столовую ложку. Высыпал остатки белого кристального порошка с полоски-фольги на середину - вещества оказалось совсем мало. Из тумбочки у дивана достал ампулу «вода для инъекций» и вылил в ложку поверх порошка. Перемешал и подогрел зажигалкой снизу. Фильтр впитал в себя диацетинморфиновую смесь, и шприцом Павел вобрал мутную жидкость. – Готова?
- Готова… - задрав кофточку, освобождая локоть, повторила за ним Ксения. Она облизнула губы и радостно посмотрела на него.
Через минуту у них произошел хороший секс. Он длился недолго, но оба остались удовлетворены. Потом пошли в ванную, где и там хорошо провели время. Они смеялись, видя почерневшие следы от уколов в ягодицы, и смеялись над ответами друг друга, почему там синяки…
Через час оба вышли из квартиры. Ксения в полночь вернулась домой, а к Павлу домой приходила милиция. Любовь Леонидовна сообщила, что она не знает, где сын.
Вскоре его подали в розыск. Он вынужден был скрываться от «своих» и от милиции. Три года… ничто... Отсидит их, а долг придется все равно отдавать.
Он месяц скитался, отсиживаясь то у одних друзей, то у знакомых, то у случайных баб. Ему ничего не стоило влюбить в себя девушку, чтоб та только и думала о нем. Павел хорошо умел маскироваться: он не носил рубашки с коротким рукавом. Еще месяц он кормился таким образом. Когда стало совсем туго - пытался переламываться то в подъезде, то на вокзале, то, опять же, у случайных баб. Он знал, что жалость – самая великая добродетель из всех и все женщины стремятся внутренне заботиться о ком-то, особенно бездетные. Ну, а когда уж совсем не везло, ловил крыс и ел - противно, а что, тоже еда. Домой было нельзя.
Он ездил в город, подрабатывал щипачом на рынках и имел с этого себе на «лекарство». Лекарством, таким благозвучным термином, Павел называл героин, опийный наркотик. Порошок, несущий обречение всей жизни, вводящий в ступор, от которого нельзя уже отказаться.
Были деньги и здоровье – была еда и девка, нет денег - нет здоровья, баб и «лекарства». В те черные дни, когда ломка на второй-третий день достигала пиковой высоты, Павла трудно было назвать человеком. Эти глаза старика, желтая кожа от гепатита и волочение ног. Эти бредовые мысли, суицидные порывы со вскрытием вен. Эти ноги - тяжелые, не идущие прямо и подгибающиеся. И это вселенское, безмерное, просто бездонное одиночество для молитв и бесед с Богом. Это желание умереть и покончить с этим здесь и сейчас, и это же дикий страх, леденящий, что «лекарства» ты больше не получишь никогда.
После месяца опустившейся жизни он пошел на серьезное преступление - разбой.
***
Мать Павла дружила с одной женщиной, лет шестидесяти, бабой Шурой, еще с того времени, как она приехала в Павловск в 80-х годах с маленьким ребенком. Когда Любовь Леонидовна работала почтальоном, вместо нее бабе Шуре часто приносил пенсию ее шестилетний сын, Павел, всю до копеечки… Это был восемьдесят шестой… Это был еще СССР.
Прошло время, но Баба Шура также любила посидеть на лавочке, посплетничать, погрызть семечки и, конечно же, посмотреть сериалы, что распространились при Путине. Она до сих пор хорошо относилась к соседке и ее ребенку. Павел часто гостил у бабы Шуры. В детстве она прикармливала его свежим супчиком или угощала конфетами, когда мать вечерами ездила в город Пушкин на танцы. Ведь Любовь Леонидовне в то время и тридцати не исполнилось.
Так что, когда Павлу пришла идея ограбить бабу Шуру, он не очень переживал. Он думал, что, когда бабуля пойдет смотреть любимый сериал, он тихонько украдет деньги. А потом все можно будет спустить на плохую память бабки. Ведь она старая… Павел знал, где старушка держит деньги: в шкафу, на третьей полке снизу, в постельном белье.
Ограбить раньше Павел не решался. Да и деньги всегда находились. То мать даст, то ухажеры мамины, то Павел продаст из дома вещи, на его взгляд, ненужные.
Павел пришел к бабе Шуре в начале пятого, на улице уже потемнело. Он вдруг вспомнил, что мать просила его зайти и посмотреть в ванной кран, еще два месяца назад, как раз перед Женькиной оплошностью, за что теперь она и сидит в СИЗО. Так как Любовь Леонидовна хорошо знала сантехнику и работала мастером, то и сын ее знал, как починить унитаз и сменить прокладку в текущем кране.
Конец ноября выдавал жгучие морозы, сильно мерзли руки. Павел простыл, но он не знал, точно симптомы ли это гриппа, или симптомы начинающей абстиненции. Холодный ветер шел с Финского залива. Дворы почти пустые, в одном из прилегающих можно найти мамашу с ребенком, который играл со снегом, выпекая «торты» и «печенья».
Редкие прохожие не спеша прохаживались по узким Павловским улочкам. В такие морозные дни все-таки приезжали туристы посетить Павловский парк и дворец Павла. Там, правда, очень красиво.
Прежде чем войти в парадную, где жила баба Шура, Павел долго курил. Он обдумывал свои действия, осматривал местность. Планировал, что сказать и что сделать. Посмотрев на часы, затушил бычок о стену и выдохнул остатки дыма из легких. Свежий снег подобрал упавший пепел. При входе Павел столкнулся с соседом, пожав наскоро ему руку, поднялся по ступенькам вверх.
Баба Шура жила на первом этаже, с квартирой налево. Маленькая двухкомнатная.
- А, Павлуша! – открывая дверь молодому человеку, радостно произнесла старушка. – Проходи! Давно ты не заходил ко мне.
- Здрасьте, баба Шура! – Павел перешагнул порог квартиры.
- Мама прислала? Погодка-то какая… Скоро уж и новогодние праздники. Как быстро время бежит! Правильно в Библии написано - неделя как день, месяц как неделя…
- Да. Мама говорила про кран. Еще течет? Вы уж простите, что так долго не заходил, - дела.
- Да уж, дела у нас всех. Так мама не с тобой?
- Нет. Она поехала к тетке Оле. Будут бабушке звонить… Чего-то не хорошо ей там.
- Чего не случилось бы. Дай бог, все обойдется. Ты есть-то хочешь? – спросила баба Шура, подталкивая Павла к кухне своим тучным телом.
- Нет. Не особо…
- Да ладно тебе, я пирожки сделала. Хотя пост сейчас.
- Мама говорила, что у вас кран капает? - стараясь не смотреть на бабушку, спросил Павел.
- Да, пустяки! Ну, капает, и что?
- Я пришел починить его.
- Ладно, починишь. Но прежде садись хоть чая выпей, - ставя тарелку с пышными пирожками на стол, суетилась баба Шура.
- Хорошо, но чтоб только вас не обидеть… - присаживаясь за стол и беря пирожок с яблоками, кусая его, сказал Павел с набитым ртом.
Баба Шура погладила Павла по голове и улыбнулась:
- Ну как? Вкусно? Мою-то Кристинку обещали привезти сегодня, но не привезли. Нам, старикам, одна радость – внуков нянчить. Кушай, кушай!
- Вкусно, - проглотив пирожок, улыбнулся Павел. Он нехотя подумал о своем лицемерии.
- Ты конфеты-то бери! Не стесняйся… - сев напротив парня, улыбалась бабушка.
- Я пирожки… еще можно? Уж больно вкусные они у вас, - кусая новый пирожок, улыбнулся в ответ Павел. Он старался есть медленно, чтобы бабка не догадалась, что он жутко голодный.
Они посидели на кухне еще минут десять, улыбаясь друг другу, разговаривая по душам. Баба Шура пожаловалась, что сейчас дорогие детские вещи, что Кристине четыре, а она не знает, какой подарок купить. Купила ей набор игрушечный с мебелью и одеждой, там и куколка есть, но это игрушка. А надо что-то дельное.
Ничего не предвещало беды. Они мило разговаривали на кухне, и Павел уже подумал, что не сможет как Раскольников. Он же хороший. Он же ее друг. Он же для нее как внук.
Павел прошел в ванную, помыл руки…
- Ну, может, сделаешь кран мне, а? А то капает и капает… Спать из-за него, черта, не могу, – суя под нос полотенце, чтобы Павел вытерся, с надеждой спросила баба Шура.
- Конечно! Без проблем!
- Ой, сыночек, ты так меня выручил! Ты такой хороший! Вот бы жену тебе хорошую, - умилялась баба Шура.
Павел достал инструменты из ящичка, что баба Шура достала из-под ванной (оставленные в наследство мужем), и заменил прокладку, подтянул.
Он лежал под раковиной и думал о том, когда ж баба Шура пойдет смотреть свой сериал.
А она все стояла рядом и не уходила.
- Вы сериал не пропустите? - спросил Павел.
- Он минут через пять начнется. Хорошо, что напомнил… Память же девичья… - захихикала баба Шура.
- Ну, вот, принимайте работу: не течет, не капает, не пропускает… Так что спать теперь хорошо будете, - проверяя кран и поворачивая его в разные стороны, спокойно говорил Павел.
- Спасибо, сыночек! Ой, спасибо. А то пока этот слесарь-сантехник придет, да еще пьяный, а тут - свои люди…
Баба Шура наклонила голову в сторону и подумала, стоит ли Павлу давать деньги за работу? Но, решив, что они соседи и он приходит к ней в гости, ест и пьет чай, решила, что чая с пирожками достаточно.
- Ваш сериал, баба Шура? – постукивая указательным пальцем по часам, снова напомнил Павел.
- Ох, ты, боже мой! – взмахнула она руками. – Бегу, бегу! Сегодня, наконец, он узнает, что жена все-таки изменяет! Ох, и сучка!
Баба Шура побежала в зал, смешно путаясь в шлепанцах, что слетали с ее ноги. Плюхнулась на диван, поспешно схватила пульт, клацая кнопками, нашла нужный канал. Она откинулась на мягкую спинку, положила ноги крест-накрест. Но, вспомнив, что у нее варикозная болезнь и наставления врача – не пережимать сосуды, выровняла их, бубня себе под нос что-то про жизнь.
- Если хочешь, иди смотреть со мной!
- Нет уж, спасибо… Можно, я еще пирожок возьму? – спросил Павел.
- Конечно! Иди, доедай. Хоть все… Я завтра к их приезду еще напеку.
- Спасибо…
- Иди! Не мешай!! - махнула баба Шура на Павла рукой.
Он знал, что, когда она смотрит сериал, это ее увлекает. Увлекает настолько, что у нее из квартиры можно все вынести. Только выносить нечего.
Прикрыв двери, Павел прошел в другую комнату, что находилась рядом и отделялась стеной.
В этой комнате баба Шура спала. Тут стоял старый трельяж, невысокий шкаф для белья и большая кровать с металлической ковкой у изголовья. Гардина белая в дырочку-снежинку и шторы болотного цвета. Наверно, еще с Первой мировой. По наследству.
Павел подошел к окну, отдернул штору, выглянул. Все как обычно: дети, снег, двор, заставленный машинами, их жилистый кот Кузя на деревянной лавочке. Обычно на ней сидят пожилые дамы и господа, но сейчас время сериала. И сейчас все они у своих телевизоров.
Тихо. Из задних карманов джинсов Павел вытянул перчатки, которыми пользовался для починки крана. Выдвинул маленькие ящички у трюмо. В одном – перебрал старые и почерневшие от времени цепочки и кулончики. Во втором оказались старые письма Володи - мужа бабы Шуры, погибшего во время Второй мировой, и поздравительные открытки от родственников. Когда бабе Шуре становилось тоскливо и появлялось ощущение, что ее забыли и не любят, – она читала поздравления. И улыбалась.
Павел закрыл ящички трюмо.
Денег нет. Одна лирическая чепуха.
Поднял тяжелый матрас – пошарил рукой по продавленной сетке.
Денег нет.
Он открыл шкаф для белья… Аккуратно приподнимая стопки поглаженного белья, пахнувшего временем социализма и «Капиталом» К.Маркса, посмотрел в образующиеся щели.
Денег нет.
Неожиданно дверь открылась, и на пороге показалась баба Шура.
- Павлуша?
- Как вы тихо, баба Шура… - улыбаясь, ответил Павел. – Что, реклама?
- Павлуша? Что ты делаешь? Ты… Ты…
- Тут вот выпало… я решил обратно… положить… - закрывая дверцу шкафчика, спокойно говорил Павел.
- Ты… Ты… В перчатках?!
Павел сделал два стремительных шага в сторону бабы Шуры и ударил ее в живот.
Та согнулась пополам. Заплакала.
- Не реви! – крикнул Павел на нее. Он не подумал, что будет реклама. Почему он не предположил этого? Конечно же, реклама! Павел стукнул себя ладонью по лбу.
Павел переступил через бабу Шуру и пошел в коридор. Там открыл свой чемоданчик и взял тяжелый гаечный разводной ключ.
Баба Шура лежала на полу, на пороге в свою комнату. Она прижала к животу руки, тяжело дышала и плакала. Павел подошел ней, склонился:
- Ну, чего тебе, старая, не смотрелось свой сериал? Сидела бы в комнате, и ничего не случилось бы…
Он обошел ее с другой стороны, немного отошел назад. С этого ракурса хорошо просматривалась спина и затылок бабы Шуры. Схватив за ноги, Павел поволок ее в небольшой коридор. Один шлепанец остался на пороге комнаты, второй еще был на ней. Ситцевый халат в фиолетовый цветочек на желтом фоне задрался до поясницы, с одной стороны обнажив старческую дряблую спину.
- Где деньги?
- Нет у меня денег… - задыхаясь, ответила она. - Кристиночке подарок купила...
- Врешь! Где деньги? – Павел ударил ее ногой в бок.
Он – не Раскольников. У него душа добрее и умнее. Он живет так, как хочет. Он живет играя. Он раскрашивает свою душу сам.
Баба Шура разрыдалась. Ей было очень больно, она схватилась за бок, убрав руки от живота. Она хлюпала носом и говорила:
- Сынок, что же ты делаешь? Сыночек…
- Не реви, я сказал! – крикнул он и тут же испугался, что соседи могут услышать его крик, и повторил тише: – Не реви!
- У меня нет денег, Павлуша, – простонала баба Шура и посмотрела ему в глаза.
Глаза наркомана - страшное зрелище... Его уже сильно ломало. Начинало лихорадить. Максимум через час ему будет необходима очередная доза. НЕОБХОДИМА.
Баба Шура пыталась всмотреться сквозь слезы в лицо Павла.
- Я последний раз спрашиваю, где деньги? – готовя для удара тяжелый гаечный ключ, спросил Павел.
- Нет у меня денег… - закрывая глаза, уже не всхлипывая, очень спокойно ответила она.
Павел ударил ее по ногам. Баба Шура вскрикнула.
Павел ударил по голове первый, второй и третий раз.
Баба Шура уже не плакала и не кричала. Она лежала спокойно. Седые волосы в крови. Руки раскинуты, будто она хочет обнять кого-то.
Павел сделал еще два удара.
Лицо ее теперь было обезображено, кровь потекла из ушей, губы бабы Шуры окрасились яркой кровью. Глаз затек кровью и смотрел на него, Павла.
Он опустил инструмент и мягко посмотрел на бабу Шуру. Он не знал, жива ли она, мертва. Ему вдруг стало жалко ее. Все-таки это баба Шура… пирожки у нее вкусные очень.
Положив обратно в ящик гаечный ключ, Павел прошел в зал. Осмотрев комнату, пошарив в ящиках стенки, нашел триста рублей. Он взял их.
И еще Павел взял телевизор, хотел продать, но, не рассчитав свои силы, обливаясь потом и трясясь от озноба, донес лишь до следующего двора и оставил на лавочке.
Снег падал на лицо, глаза слезились. Шатаясь, он брел по узким улицам Павловска и ненавидел всех. Он шел и думал о том, что он и есть Раскольников. Павел проводил целые конференции внутренним голосом, и его лицо то улыбалось, то плакало.
Ему плохо. Он умирает.
На следующий день Любовь Леонидовна узнала о бабе Шуре. Павла привели в милицию. Но баба Шура чудом осталась жива. У нее оказался закрытый перелом основания черепа, перелом правой ключицы, перелом обеих лодыжек, обширная гематома по телу, но она не призналась, что это Павел. «Это же Павлуша! Нет. Он не мог… Это я сама, старая, с крылечка-то и упала. Да неудачно. Старая уж я», - уверяла она следователя.
Да, Павел не Раскольников. Его все-таки грызла совесть. Он приходил с повинной в милицию, но дело закрыли. Баба Шура стояла на своем. Его признания посчитали бредом и выгнали прочь. Против него ничего нет. Свободен!
Но при разбойном нападении на продовольственный магазин он не стал убегать. Он ждал приезда милиции, держа в руках игрушку, похожую на настоящий пистолет. Он хотел сесть.
На тот момент он был измученный, совершенно сбившийся с пути, живой труп. «Время разбрасывать камни, и время собирать», - так он любил повторять всем, с кем встречался. В тот момент его жизни пришло время собирать. Пришло время отвечать, ведь все, как он считал, шло по правилам игры, ведь каждая человеческая жизнь - особая игра со своими правилами и законами.
Пришло время платить. Он готов.
По решению суда ему дали одиннадцать лет. По совокупности преступлений назначили восемь. Судье заплатили унитазами и раковинами, краской и деньгами, и он гарантировал, что Павла определят в нормальную хату, а за примерное поведение освободят досрочно. Перед судом объяснил, что надо говорить и как себя вести в хате.
Павел должен был освободиться только в конце две тысячи седьмого года. С одной стороны – много, мать жалко, да и страшно. С другой стороны - время не жалеет таких больных, как он. В заключении он может выжить, там бесплатное питание, больничка рядом… Тем более залеченный ранее туберкулез снова вылезал наружу, о чем Павел напоминал матери всякий раз, как она повышала на него голос, - ему нельзя волноваться! А вот на свободе – нет. На свободе убьют или же умрет сам, не рассчитав пропорции адской смеси, или «Если меня тряхнет еще раз тубик, все, пиши на деревню дедушке», - говорил он частенько.
Так закончился для Павла уходящий ноябрь одна тысяча девятьсот девяносто девятого года. Новый, двухтысячный год он уже встречал в СИЗО, а двадцать третьего февраля – в поселке Ракпас, Уфа, в черной зоне, где научился писать стихи, работать поваром и изучать творчество Достоевского, запоем читая «Преступление и Наказание».
Там же в свой день рождения его друг Олег Белый, с которым у Павла возникли близкие доверительные отношения, открыл тайну: «Каждый человек должен быть для него как Иисус Христос, пока он этого человека не узнает достаточно хорошо…»