С украинского http://www.proza.ru/2014/07/29/2002
«Пиши в темноте,
Где живут одни тени.
От полярного сияния
Не жди осияния…»
(Шеймус Хини)
Дети старого Дублина:
Я тоже когда-то с вами босоногими
Жил в стране фонарей
Жёлтого света вечернего города,
Во времена не очень электрические,
Играл в жизнь сказочную,
Мир измерял проулками и подъездами,
Двор между домами викторианскими
Представлял Галактикой спящей,
Гадал, что будет завтра через тысячелетия,
Год представлял вечностью,
Конфетку – мечтой,
А деревянный паровозик
Тайной из тайн и смыслом бытия.
Все люди казались добрыми,
Все сказки правдивыми,
Все будильники таинственными,
А родители вечными:
Ведь думалось,
Что детство не закончится,
И до юности ещё бездна времени,
А город – это просто колодец,
Откуда люди привыкли черпать вёдрами
Свои маленькие и большие радости.
Улицы были тихими,
А коты мурчиками.
Куда же тот клубок закатился,
Из которого бабушка вязала мне
Не свитер – судьбу –
Ирландца чудаковатого…
***
Дiти Дублiна. Вулицi
Шон Маклех
«Пиши в темноті,
Де живуть тільки тіні.
Від полярного сяйва
Не чекай осяяння…»
(Шеймас Гіні)
Діти старого Дубліна:
Я теж колись з вами босоногими
Жив у країнах ліхтарних
Жовтого світла містовечора,
У часи не дуже електричні,
Бавився в буття казкове,
Світ міряв провулками і під’їздами,
Двір між кам’яницями вікторіанськми
Бачив Галактикою поснулою,
Гадав, що завтра буде через тисячоліття,
Рік уявляв вічністю,
Цукерку мрією,
А дерев’яного паровозика
Таємницею таємниць і сенсом буття.
Всі люди здавались добрими,
Всі казки правдою,
Всі годинники таємничими,
А батьки вічними:
Бо думалось,
Що дитинство не закінчиться,
Бо до юності ще безодня часу,
А місто це просто колодязь,
Де люди звикли діставати відрами
Свої маленькі й великі радості.
Вулиці були затишними,
А коти мурчиками.
Де ж той клубок закотився,
З якого бабуся в’язала мені
Не светр – долю –
Ірландця дивакуватого…
© Copyright: Шон Маклех, 2014
Свидетельство о публикации №214072902002
***
Иосиф Бродский. Шеймусу Хини. 1990
Я проснулся от крика чаек в Дублине.
На рассвете их голоса звучали
как души, которые так загублены,
что не испытывают печали.
Облака шли над морем в четыре яруса,
точно театр навстречу драме,
набирая брайлем постскриптум ярости
и беспомощности в остекленевшей раме.
В мёртвом парке маячили изваяния.
И я вздрогнул: я - дума, вернее - возле.
Жизнь на три четверти - узнавание
себя в нечленораздельном вопле
или - в полной окаменелости.
Я был в городе, где, не сумев родиться,
я ещё мог бы, набравшись смелости,
умереть, но не заблудиться.
Крики дублинских чаек! конец грамматики,
примечание звука к попыткам справиться
с воздухом, с примесью чувств праматери,
обнаруживающей измену праотца -
раздирали клювами слух, как занавес,
требуя опустить длинноты,
буквы вообще, и начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты.