Впереди - между двумя воронками толстое дерево, словно огромный гигант-дровосек очистил его от корней и ветвей, и лежит оно спасительным барьером от свистящих над головой пуль. Некоторые врезаются в ствол и на месте попадания кора трескается, взлетает маленькими фонтанчиками.
Нина всегда любила природу, даже записалась в комсомольский кружок «Лес - наше богатство».
Однажды, за школьным двором, она застала Федю Климова, вырезающего свое имя на тонком стволе юной липы. На букве «д» Нина решительно положила маленькую ладошку на широкий Федин кулак с перочинным ножом.
- Ты что это делаешь? грозно возмутилась она.
Маленькая, не выше метра пятидесяти ростом, хрупкая девушка испепеляла большими, серыми глазами высокого, со спутанными волосами - белыми от природы и постоянного купания в речке в дневное учебное время Федю.
- Опять прогуливаешь? — вздернула бровь Нина. — Разве дерево виновато в том, что ты лентяй?!
Федя потупил взор, рука его под Нининой ладошкой ослабла, он шаркнул ногой и Нине даже показалось, что забияка шмыгнул веснушчатым носом. Девушке захотелось потрепать спутанные белые кудри на крупной склонившейся голове одноклассника. В этот момент задира, прогульщик и двоечник Федя Климов напомнил ей младшего брата Ваню, который уже перерос Нину, но слушался старшую сестру и всегда склонял голову во время её лекций, как потом узнала Нина, чтобы сестра не видела его смеющихся глаз.
Нина отпустила Федину руку и отступила на шаг.
- Значит, так, — продолжала уже мягким голосом активистка кружка «Лес - наше богатство», - я никому не скажу, что это сделал ты, а ты мне пообещай, что завтра придешь на субботник с тремя саженцами березы. Они растут за речкой, на поляне у старого дуба. Мы в то воскресенье плавали с девочками и заприметили их. Только лопаты у нас не было, да, и не справились бы мы, наверно, — уже размышляя договорила Нина.
Федя поднял голову и смотрел на одноклассницу поглаживающую ствол липы. Как он смотрел на нее, Нина не видела, а если бы заметила, то наверняка вся её решительность бы вмиг исчезла, как и у любой девушки, видящей перед собой первую любовь.
В метрах двадцати справа разорвался снаряд. Комки земли посыпались на Нинину спину. Под ней простонал раненый:
- Брось, меня! Наши отходят. И меня не спасешь, и сама погибнешь! Брось, говорю — это приказ!
Сжав зубы Нина уперлась коленками в нашпигованную металлом землю. Она знала, что колени кровоточат и из них надо вынимать мелкие осколки, что уже не раз и делали в госпитале. Уцелевшие бинты медсестра сняла еще двумя ходками ранее и перевязала ими раненного в голову лейтенанта.
Еще несколько метров до спасительного ствола дерева. Пуля просвистела над плечом. Всего пара сантиметров отделяла шею Нины от смерти.
Медсестра напряглась всем телом и с трудом протиснула в узкую рытвину под стволом тело капитана, он заскользил по взрытой снарядами мягкой земле. Нина покатилась следом. В воронке извернулась чтобы падением не причинить боль раненому.
- Вот и все, - берясь руками за форменную скользкую от крови рубашку капитана, проговорила медсестра.
А сама себе скомандовала: «Всего полсотни метров! Ты можешь! Ты должна!»
В лесу среди деревьев было проще. Девушка могла встать на ноги и тащить раненного, упираясь в усыпанную хвоей и осколками снарядов землю не разбитыми в кровь коленками, а новенькими, наградными сапогами.
У покосившейся сосны, Нина нашла еще двух раненых вынесенных ею с линии фронта - оба без сознания. Девушка проверила пульс - живы. Прислушалась к звукам боя. За пару месяцев она уже научилась отличать на слух звук работы немецких и советских автоматов. Враги приближались стройными очередями выстрелов.
- Я помогу тебе, — раздался голос лейтенанта с перевязанной головой.
Спорить Нина не стала, хотя, как медик, понимала - ему запрещены физические нагрузки. В любой момент кровь от напряжения могла попасть в мозг.
Война есть война — трех раненных медсестра не успеет увести до прихода немцев. Автоматные очереди уже слышались на поле недавнего боя - фашисты добивали тех, кого Нина не успела вынести. Девушка сглотнула комок в горле и отчаянно взвалила капитана на плечи.
- Эй, — опираясь на сосну лейтенант призвал раненного рядового прийти в сознание, — встать можешь?
- Э-э-э, — простонал солдат.
Лейтенант оглянулся. Сестричка с капитаном на плечах уже ушла на сотню метров.
«О, девчонка! Останемся живы, женюсь на ней!» - медленно влилась в раненную голову мысль несоответствующая месту и всему происходящему.
- Вставай! — проговорил лейтенант.
Солдат не пошевелился.
- Рядовой, приказываю встать!
Солдат подогнул ноги и попытался встать.
- Он потерял слишком много крови, — быстро заговорила подбежавшая Нина, — ранение в брюшную полость. Надо торопиться!
Нина подхватила рядового справа, лейтенант слева.
— Быстрей, товарищ лейтенант. Быстрей, миленький, - шептала Нина, веря в справедливость, себя и силу раненого лейтенанта.
Сзади отчетливо раздавались автоматные очереди, а метры родной земли казались шелковой лентой реки, по которой скользит хрупкий ялик.
- Нина Ганзина! — скомандовал командир седьмого мотострелкового полка.
Нина сделала шаг вперед.
- За невыполнение приказа, самовольную вылазку за линию фронта, оставление боевого поста, лишить звания и внести в личное дело строгий выговор! Встать в строй!
Госпиталь был переполнен.
Уже шестой день полк отступал, но бои случались ежедневно. Часть раненых удалось вчера отправить эшелоном со станции, через которую отступал полк.
Хорошо это или плохо никто не знал. Ночью железную дорогу бомбили.
Нина не спала третьи сутки.
- Ниночка, ну, что ты делаешь? — ласково спросил вошедший Сергей Иванович. — Ты же перепутала полки. Антибиотики ниже, — пожилой врач обнял за плечи юную медсестру, — иди, внучка, ложись, поспи.
- Но, еще бинты надо развесить, — запротестовала Нина.
- Иди. Это приказ! А бинты Аглафира развесит.
Сухенькая старушка, складывающая простыни, закивала головой.
Когда за Ниной опустилась холщовая занавеска, старушка проговорила:
- Бедная девочка! Трех здоровых мужиков вытащила, а ей выговор. Трое суток дежурила.
- Награда всегда найдет своего героя, - заполняя табель, тускло ответил врач.
****
«Две недели как в соответствии с Указом Президента СССР от 19 марта 1991 и постановлением Кабинета Министров СССР № 105 от 19 марта 1991 «О реформе розничных цен и социальной защите населения» на всей территории СССР установлены новые цены.
Как проходит реформа в регионах об этом репортаж нашего корреспондента…»
Характерный щелчок кнопки «пуск» на телевизоре «Горизонт» не позволил корреспонденту из региона рассказать, как проходит реформа.
Девушка поежилась под одеялом и закатив глаза подумала: " Сейчас начнется промывка мозгов! Достала уже! Хоть бы посмотрела, что в стране делается!"
- Настя! Давай, обувайся! Что ты там копаешься?! На рынок идем, а ты как на свиданье собираешься!
- Ба, какое свиданье?! Сегодня выходной! Ты меня подняла в шесть утра! Я имею право выспаться?!
- Нечего шляться по ночам! Тебе шестнадцать лет, а ты домой в двенадцать ночи приперлась! Эх, нет деда! Он бы тебе всыпал так что ты и лечь бы не смогла! Я кого воспитываю?! Проститутку?!
- Какая проститутка?! Ты со своими устарелыми взглядами только и видишь - наркотики, проституция… Вообще-то теперь город в полночь только начинает жить активной жизнью!
- Знаю я эту активную жизнь! Ты опять увалилась?! А ну, вставай!
Нина Алексеевна сорвала с внучки одеяло. Настя была одета в синюю клешеную юбку и белую с голубой вышивкой блузку.
- Я уже оделась! — весело сказала внучка и не дожидаясь шлепка узловатой руки своей единственной родственницы, заменившей ей с рождения всю семью, ловко подскочила.
— Между прочим, я уже три года работаю! И мне по горло настохорошела эта швейная фабрика! Я сказала, что поеду в этом году поступать в Москву и поеду! Вот увидишь, я стану самой известной актрисой! Тогда я посмотрю, что ты скажешь о моих репетициях, выступлениях…
- Выступления? Постеснялась бы! Позор какой! Крутить задницей перед пьяным быдлом!
- Я не кручу задницей! Я пою!
- А ну волосы заколи, артистка!
- Не буду! Мне семнадцать лет скоро! Ты еще скажи косу заплети и гольфы надень!
- Скажу и наденешь! Я на выпускном в гольфах была! И между прочим, с выпускного пошла на курсы медсестер и отправилась на фронт! И прошла всю войну до победы! А ну, заколи волосы!
Апрель выдался жарким. Еще не было восьми утра, а на солнечных участках асфальт как пластилин продавливался шпильками.
- Ты чего там еле плетешься? — не оглядываясь говорила Нина Алексеевна, идя быстрыми шагами по колхозному ряду рынка.
- Конечно, - жалостливо отвечала внучка, — нагрузила меня, как осла вьючного.
Настя выскочила из застрявшей в асфальте туфельки и еле слышно выговорила:
— Едить мадрить!
- Вот, это и есть твоя карьера?! - Нина Алексеевна строго смотрела на внучку, пытающуюся вынуть ногой туфлю из асфальта. — «Едить, мадрить», понимаю, высокое искусство! - Внучка молча прошла мимо бабушки. Кто-то из продавцов хохотнул, Нина Алексеевна отвесила тяжелый взгляд, смех прекратился.
На выходе торговали саженцами и Настя радовалась этому факту. Саженцы в руки просто не поместятся, все четыре у них с бабушкой уже заняты, а значит остановок больше не будет. Сейчас оставалось быстро дойти домой, а потом бегом на репетицию.
- Нина! Нина! Ниночка! - кто-то кричал в шумной толпе.
Стараясь не замечать недовольного взгляда юной помощницы, маленькая женщина продолжала идти к выходу. Внезапно перед ней возник седовласый великан. Гладко выбритый, голубоглазый с вьющимися волосами, растопырил огромные руки и они, как вертолеты просвистели над Настиной головой.
Девушка с интересом наблюдала, как её строгая, суровая в воспитании бабушка болтается тряпичной куклой в руках невоспитанного мужчины.
«Ага, сейчас она тебе отвесит парой кг картошки!» - думала Настя, наблюдая за опрометчивой раскрепощенностью незнакомца.
Но вместо возмущения бабушка бросила сумки и стала расцеловывать мужика, приговаривая:
- Живой! Живой! Живой!
- Ниночка! Как ты? — мужик согнулся над оставленной посреди рассыпанных продуктов жертвой, но все равно, чтобы поцеловать руки женщины тянул их вверх.
- Да, хорошо, Виктор Иванович, хорошо! — всхлипывала Нина Алексеевна.
- Какой я тебе Иванович? Ниночка, ангел мой!
Настя ничего не понимала. Бабушка была женщиной строгих правил, она всю жизнь любила только своего мужа, скончавшегося от инсульта десять лет назад. Никогда бабушка не была замечена в романтических отношениях, хотя даже приходили свататься. Женщина была строга: «Я любила только одного человека и сейчас люблю!»
И чтобы она вот, так целовалась?! Наблюдая за происходящим народ расступился. Картошка, морковка, макароны в картонной упаковке вывалились из брошенных сумок, но никто не решался помочь поднять продукты. Собирая покупки Настя нерешительно подходила к милующейся парочке и приблизившись проговорила:
- Ба, что происходит?!
Чем неожиданно для себя вызвала внимание великана и он ухватив девушку за плечи стал её трясти:
- Дочка! У тебя такая мать! Такая! Ты знаешь какая?!
Настя с ужасом ощущала, что между вместе с восклицаниями великана, время от времени, отрывается от земли.
- Она меня из-под пуль вытащила! На себе! Ты представляешь?! Меня! — великан поставил девушку и расхохотался, расставляя руки в стороны.
- Меня! Представляешь?!
Настя знала силу своей бабушки и верила великану, и радовалась, что шпильки все глубже проваливаются в асфальт.
Мужчина быстро загреб все четыре сумки с покупками и не переставая повторять, как рад встрече, увлек их хозяек за собой в цветочный ряд
Как Настя и Нина Алексеевна не уговаривали, но отказаться от подарков не смогли. Из цветочного ряда они вышли не только с сумками, а еще и с тремя огромными кустами роз.
Раскидистые кусты впивались шипами во все, к чему прикасались. То сумку с плеча к себе потянут, то шифоновую юбку задирали, и Настя вынуждена была останавливаться, ставить сумки, снимать тонкую ткань с шипов, вновь брать сумки, и продолжать путь.
- Слушай, а нельзя было его пригласить к нам, и пусть бы он сам привез эти «замечательные» розы?! — возмущалась Настя, то и дело догоняя шедшую молча бабушку.
Бабушка шла молча и не оглядываясь. Она шла по утреннему весеннему городу, украшенному в преддверии майских праздников флагами и транспарантами, но мысли её были далеко:
«Еще несколько метров до спасительного ствола дерева. Пуля просвистела над плечом — всего пара сантиметров отделяла шею Нины от смерти».