185. Улица Несчастной Любви. Фиалка Ло Прести

Ольга Мартова
                185. Фиалка Ло-Прести

История любви


Первую жену Федора Ивановича итальянку Иолу Ло-Прести, по сцене Торнаги, изящнейшую балерину, в сравнении с которой лучшие солистки  императорской сцены казались грубыми и неуклюжими, помнит Пале-Рояль.

Богатырь Вольга и миниатюрная балеринка.

Сосватал их Савва Мамонтов.
- Поздравляю, Иолочка! Федя только что на весь театр признался вам в любви!
Оказывается, певец решил сымпровизировать на сцене – вместо привычного текста он произнёс:
«Онегин, я клянусь на шпаге:
Безумно я люблю Торнаги!»
Именно ради  Иолы он оставил Маринку и перешел в труппу к Савве Мамонтову. Торнаги увезла из Петербурга только что вошедшего в силу, почувствовавшего свою власть над сценой Шаляпина на гастроли по России, а потом, как-то плавно (через Волгу и Урал) во всемирную славу и легенду.

Родился сын, Игорек, «Игрушечка», Федор Ивановичем любимый безумно. Мальчик умер в раннем детстве. Потом было еще пятеро детей. И много счастья.

Но и эта идеальная история, начавшаяся на Пушкинской, окончилась Перевертышем: Федор Иванович, прожив с женой много лет, оставил ее ради новой женщины.

Улица Несчастной Любви…

Мария Валентиновна Петцольд – красавица-вдова и богачка, без каких-либо артистических талантов, сумела – знала «словечко»! – управлять диким Вольгой.

Вторая жена, а потом и вторая семья, где тоже (для симметрии рока) –  трое детей.

И былинным богатырям порой случается жить двойной жизнью.

Он уехал за границу к новой семье. Иола с детьми осталась в… уже Ленинграде.

Иолина (имя ее означает фиалка), по старым добрым пале-рояльским временам, была хорошо знакома с Мамонтом Дальским и с его дочерью Ларисой, с последней даже дружила.

Фиалка Флоренции…Растоптанная... И все-таки, расцветающая вновь…

Так вот, уже после гибели Дальского плохо знавшая русский язык Иола написала в письме к подруге фразу, которую любят цитировать биографы:

«Все есть конца в этот грустный мир».

Звучит свежее, чем – «все в этом грустном мире имеет конец».

                *                *                *

Подошла к концу и наша прогулка по фэнсиону Трапеция. А ты и не заметил.
 «Простимся, друг-читатель!»

 Хотя, очевидно, явление фэнсиона само по себе бесконечно и неисчерпаемо.

Шесть улиц. Фонтанка (Берега Двойников), Троицкая (Маскарад), Владимирская (Святыня и Бъсы), Загородный (Сады Стихов), Николаевская (Иллюзион), Пушкинская (Улица несчастной Любви).

Влюбляться, писать стихи, быть магом, менять карнавальные маски, воевать с бесами и наводить на окружающих иллюзии. Так вот только и хочется жить. 

Если станет скучно, заведите себе, каждый, по собственному фэнсиону. По собственной маленькой стране со своими заколдованными местами и их обитателями.

С собственным Аполлоном Бельведерским,  Музами. Со Святым Чертом и  Маэстро полетов. А еще – с Облачным геометром, Клеопатрой, Скопцом, Царским Лекарем, принцессами, царевичами, Дон-жуанами. С пророками, ведьмами, привидениями, оборотнями, лебедями, русалочками, незнакомками, иллюзионистами…

С Пьеро и Арлекином, Луной и Солнцем, Бархатной Шкуркой и Шиншиллой, Соловьем и Жаворонком и Голубой птицей.

С художниками, литераторами, артистами, музыкантами.

Который из сюжетов лучший? Да все 189.

Но какой из них достоин того, чтобы шлифовать его годами, гранить, как алмаз и получить-таки, в итоге, нечто… бессмертное?

Нетленку. Шедевр. Книгу судеб.

Решать тебе, читатель.

Я всего лишь автор, от меня, в сущности, мало что зависит.

Я, Харон Фонтанки, 188 раз перевезла вас в своей лодочке с одного берега на другой.

Смотритель Ахерона. Он же Вергилий Зазеркалья, он же верховный маг Трапеции.

Держу в руках нити времени и пространства.

Переправляю очарованные души в фэнси-действительность. Служу экскурсоводом-проводником в образовавшемся  инобытии. В сущности, как и все на свете художники, демонстрирую вам пылинку космоса, увиденную сквозь призму своего собственного зрения – храбро выдавая это за единственную реальность.

Приходится ставить точку, а иначе жизнь поставит ее за тебя.

И превратишься, чего доброго, в привидение Петербургского квадрата, караулящее прохожих в одной из его продуваемых ветром арок, или вечно сидящее на ступеньках, уходящих «в никуда» на пристани Безымянного ерика…