Лесовоз «…лес», после кубинского рейса, возвращался в Архангельск. Наступил май, Двина, уставшая от долгой зимы, наконец-то взбунтовалась, взломала ледовый гнёт, и вытеснила осколки томившего её почти полгода льда в Белое море.
И без того довольно долгое отсутствие судна в родных водах оказалось особенно затяжным. Время в пути туда и обратно эконом ходом, очереди на разгрузку, а затем под погрузку, неторопливая работа кубинцев, вылились в три с лишним месяца.
Экипаж, почти поголовно состоящий из архангелогородцев, радовался скорому возвращению домой. Особенно радостное, нетерпеливо-волнующее настроение, вот уже который день, не покидало третьего штурмана Пашу Степанкова. В команде, с чьего-то острого языка, за спокойный, покладистый нрав и лёгкость с которой он смущался и краснел по любому поводу, за глаза беззлобно звали его Стешей.
Степанков, разумеется, знал о своём, прямо скажем, не мужском прозвище, но на ребят не обижался. Заподозрить кого-то из них в том, что они намекали этим на что-то недостойное, грязное, в голову ему даже не приходило.
Потомственный помор-соломбалец в тридесятом колене, рослый, косая сажень в плечах, с глазами цвета неяркого северного неба и светлыми, почти белыми волосами, он напоминал былинного богатыря, или недальнего соседа - викинга. Те, кто был знаком с ним уже какое-то время, знали, что искреннее добродушие и миролюбие уживаются в характере этого парня с твёрдой уверенностью в себе и умению за себя постоять. Эти черты от бати, а вот пунцоветь и смущаться, как красна девица, это от матушки, «завоёванной» и увезённой отцом на Север аж из самого Питера.
С самого детства Паша Степанков не задавался вопросом «кем быть?». Конечно же, как отец и старший брат, моряком. Окончив восьмилетку, он поступил в Архангельское мореходное училище «Ворону», на судоводительский факультет. Отучился, два года отходил матросом, и вот уже год носит нашивки третьего помощника капитана.
Особое настроение Павла объяснялось одним важным, как он считал, событием в его жизни.
Понятно, что, как и любого моряка, возвращающегося из плавания, его ра-довала предстоящая встреча с родными. Дома Пашу ждали мать и отец, «откапитанствовав», тот работал лоцманом, возможно даже брат, конечно если тот не в рейсе.
Всё так. Но с некоторых пор это перестало быть главным. Перед этим рейсом, в конце отпуска, Павел познакомился с девушкой. Звали её Елена. Последние две недели, каждый вечер они проводили вместе. Паша встречал её после работы, и они бродили по засыпанному снегом Архангельску, грелись в кафе, или ходили в кино, на последний сеанс.
Бесконечно длившийся отпуск, бездарно, как теперь казалось, проводимый в компании друзей и случайных подруг, последние дни которого пролетели, как одно мгновение, подошёл к концу. Первый раз в жизни Павлу не хотелось уходить в море. Он даже готов был порвать на клочки билет до Мурманска, где стоял его лесовоз, если бы расстроенная скорой разлукой Лена попросила его остаться. Но она не попросила. Проводила Павла в аэропорт, и ушла, обиженно клюнув того в щёку, как только объявили посадку на его рейс.
Первые дни в море он не находил себе места. Бесконечно воспроизводил в памяти последние минуты расставания, корил себя за то, что не нашёл нужных слов, не сумел объяснить Лене, как хочет остаться с ней, как будет скучать и ждать встречи. Он проклинал этот бесконечный кубинский рейс, который на судах Северного пароходства считался «оплачиваемым отпуском», себя, за то, что не догадался узнать номер её рабочего телефона. Бегал в радиорубку к своему закадычному дружку, второму радисту Димке, безуспешно пытаясь заставить его узнать этот номер в справочном бюро Архангельска, и пугая своей невиданной доселе нервозностью.
Со временем немного успокоившись, Паша предался лёгкой грусти, в ожидании возвращения домой прокручивая в воспалённом мозгу страстные диалоги с предметом своего скорее больше выдуманного, нежели реального, обожания.
Паша так достал Димку нескончаемыми рассказами о выдающихся достоинствах и добродетелях своей «Лауры», тоже скорее наделённой ими в мечтах, что Дима, ни секунды не колеблясь, выбросил бы её в море, окажись она сейчас на борту лесовоза. Будучи старше своего друга, и уже несколько лет женат, а потому с понятным скепсисом относясь к его излияниям, он со стойкой обречённостью «благоговейно» внимал задушевным монологам товарища. Благоразумно держа свои мысли при себе, будучи на голову ниже и жиже в плечах, Димка опасался сам оказаться за бортом раньше, чем в подробностях озвучит свои сомнения и намерения относительно дамы сердца свихнувшегося от «чуйств-с» Павла.
Наконец-то впереди по правому борту замаячила «Чёрная башня» на острове, в старину служившим форпостом таможни. Скоро Архангельск.
Паша едва не подскакивал на месте от нетерпения.
Но тут Павлу не свезло. Мало того, что привязались в «Экономии», на реке Маймакса, в километрах двадцати двух – трёх от города, так ещё Димка попро-сил помочь довести до дома баулы с отоваркой.
Отказать другу, да ещё поверенному в сердечных делах, Паша не смог.
Ни такси, ни частников на остановке не случилось, пришлось трястись на автобусе. Завидев знакомую, заставившую ёкнуть тоскующее сердце остановку, Павел уговорил Димку сойти, и подождать его «буквально пять минут» в скверике, уверяя, что потом понесёт всю поклажу вместе с хозяином на закорках до самого дома.
Усадив недоумевающего товарища на лавочку, Паша вприпрыжку убежал в неизвестном Диме направлении.
Проскакав так пол квартала, Павел в цветочной палатке купил букет из шести бардовых и пяти белых , которые ему упаковали в серебристую, с золотыми полосками плёнку.
Уже медленным шагом, пытаясь унять бешено колотящееся сердце, он по-дошёл к сберегательной кассе, где работала Елена.
Оказавшись внутри почти пустого в это время помещения, он прошёл к «её» окошку.
К его невыразимому разочарованию, на месте Лены сидела «Проня Прокоповна», желчная, ещё не старая женщина, презирающая весь мир, а особенно посетителей сберкассы. Она изъяснялась обрывочными фразами, обильно сдобренными иностранными словами, значения которых она путала, или вовсе не знала, всячески показывая свою «вчёность».
Это Лена её так прозвала - Проня Прокоповна (комедийный персонаж из фильма «За двумя зайцами), смеялась над её фальшивой манерностью, называла «цаплей, жабой кислоокой».
- А где Лена? – упавшим голосом, покраснев до корней волос, спросил Паша.
- А! Явился женишок! Сбежала твоя ненаглядная. – С радостной злостью заявила «Проня». – Зря на «екибану» потратился!
- Выходная, что ли? – не понял Павел.
- Ага, выходная. Замуж она выходная! – съехидничала «цапля», наслаждаясь возможностью первой сообщить нерадостные вести.
- Как замуж? – одними губами прошептал Паша, почти физически ощущая, как рвётся в мелкие клочки так детально придуманный им за время плавания сценарий ожидающей его новой жизни.
- Так замуж. Ходил тут один командировочный. Переводы всё получал. Потом как ты, цветочки, шоколадки. Видать шоколаду-то и переела. Прибегает тут, уезжаю, говорит в Москву. Замуж выхожу. Выгонит он её, маргиналку фрустральную! – с мрачной уверенностью подытожила «жаба кислоокая». – Она…
Павел не стал дослушивать. В какой-то прострации он вышел на улицу. Не выбирая дороги, медленно пошёл мимо цветочного киоска, мимо сквера, где дожидался его Димка.
Заметив согбенную фигуру друга, с букетом цветов удаляющегося от огово-ренного места встречи, Дима заподозрил неладное.
Не выпуская из вида вещей, сложенных возле лавки, он бегом догнал Пашу, на ходу поймав его за рукав кителя:
- Ты куда это намы… - Заглянул ему в глаза, и сразу загрустил. Барахло домой придётся тащить самому.
Павел, вырвав руку из цепких пальцев радиста, заметил зажатый в своём кулаке букет. Несколько секунд он непонимающе смотрел на него, а затем сунул его Димке, и продолжил своё сомнамбулитическое движение.
Дима, беспокоясь о товарище, всё же не решился оставить без присмотра баулы с отоваркой. Вернувшись в скверик, раздираемый противоречивыми чувствами, он заметил неторопливо идущую в его сторону молодую женщину.
- Извините Бога ради! – взмолился Дима, как только девушка оказалась у него на траверзе.
Ему пришлось повторить свой отчаянный призыв, прежде чем она обратила на него своё внимание. «Да что они все! Заболели чем-то что ли?» - досадливо подумал Димка, осторожно к ней приближаясь:
- Девушка! Я вас умоляю! Посторожите вещички пару минут. Пожалуйста! – заканючил он, когда та соизволила остановиться.
- Что? Ах да, конечно. – Вынырнула девица из глубины своих размышлений.
- Я мигом! – уверил её Димка, рванул с места, остановился, вернулся, и це-ремонно, шаркнув ножкой, вручил ей букет:
- Это вам!
Он припустил в строну шоссе, в надежде поймать такси, на ходу отмахива-ясь от робких возражений девушки.
Отловив какого-то частника, Дима загрузил баулы в багажник, настоятельно пресёк попытку девицы вернуть букет, и усевшись рядом с водителем уехал.
Молодая женщина поднесла к лицу нежданный подарок, вдохнула пряный запах цветов, и вновь погрузившись в свои тягучие, как аромат роз, но отнюдь не праздничные мысли, медленно побрела по деревянному, глушащему звук шагов тротуару.
Она шла, и думала о том, как нелепо не задалась жизнь, что она понапрасну тратит время, и что надо всё срочно менять, пока ещё не поздно, пока ещё что-то можно поправить.
А как всё начиналось! Она первокурсница Ленинградского кораблестроительного института, здание которого само напоминало огромный океанский лайнер.
Знакомство с потрясающим третьекурсником, водившим её белыми ночами по Ленинграду, знавшему все закоулки этого прекрасного города, и множество историй с ними связанных. Прожив всю жизнь в военном городке, её отец был военным моряком, она не часто бывала в Ленинграде, и теперь узнавала его по новому, всё больше и больше влюбляясь в этот город, впрочем, как и в своего нового знакомца.
Они встречались три года, подумывали о свадьбе.
А потом всё стало рушиться. Началось с того, что после окончания института, у её избранника, несмотря на связи родителей, не получилось остаться в Ленинграде. Его распределили в Архангельск. Свадьбу отложили. Она взяла академический отпуск, и уехала с ним.
Патриархальный, с ещё множеством деревянных домов и тротуаров, по-своему уютный город, ей понравился. Ему же казался захолустьем. Рутинная работа на судоремонтном заводе «Красная кузница», убивала своей беспер-спективностью. Долгая морозная зима, когда светлеет к десяти утра, а темнеет уже в четыре, сводила его с ума. Дитя и певец Невского проспекта сломался, начал пить. На работе начались неприятности.
Выбрав её виновницей своих неудач, он всё чаще стал срывать на ней зло, устраивая беспричинные скандалы. Она пыталась стать его опорой, помочь ему найти себя в этой непростой, взрослой, далекой от трепетной заботы родителей самостоятельной жизни. Не получилось. Его только раздражала, провоцируя на новые скандалы, её навязчивая, как ему казалось забота.
Сегодня утром, неожиданно для себя, она проснулась рядом с человеком, которого больше не любила. Оглушённая этим новым, ещё непривычным чувством, она, опасаясь ненароком его разбудить, оделась, и тихо прикрыв за собой дверь, вышла на улицу.
И вот теперь, с нарядным букетом роз, она возвращалась в выделенную им от завода квартирку в деревянном двухэтажном доме, отапливаемом зимой дровами. Невольно улыбнулась, вспомнив, как по осени у соседок начинались нерадостные дни.
Около каждого такого дома стояли двухэтажные дровяные сараи. По выходным мужчины выходили пилить на чурбаки привезённые на дрова стволы деревьев, «сбивались в артели» по двое, и уложив стволы на козлы, пилили их двуручной пилой. За работой и беседой мужчины, как правило, выпивали «под дрова», и к обеду уже прилично набирались. Жёны, поругивая своих благоверных своеобразным северным говорком, растаскивали их по домам.
Тогда на улице вкусно пахло свежими опилками, прелыми листьями и недальней рекой.Бледное северное солнце катилось к горизонту, было уютно, и немного грустно в преддверии скорой долгой зимы.
Она возвращалась в так и не ставший родным для них дом, обдумав и при-няв непростое для себя решение. Она шла, чтобы поговорить, объяснить «ему», почему уходит. Уходит навсегда.
Разговора не получилось. Он сидел за столом пьяный, за почти пустой бутылкой водки, но в полной готовности к очередному скандалу. Услышав её шаги, он повернул голову, и уставился на неё стеклянными, красными глазами:
- Где шлялась? – он с трудом поднялся со стула, и шатаясь пошёл ей навстречу. Заметив букет, он грубо вырвал у неё из рук цветы, скорее утверждая, чем спрашивая сорвался на крик:
- Хахаля себе завела?! С…! – замахнулся букетом.
Она, ни слова не говоря, резко повернулась на каблуках, и вышла из комнаты, на этот раз громко хлопнув дверью. Оказавшись на улице, оглохшая от захлестнувшего её гнева и отвращения, она не слышала звука распахнувшегося со звоном окна, истеричного крика в след, мягкого шлепка упавшего на тротуар букета.
_
Когда Павел пришёл в себя после, пожалуй, первого в своей жизни крушения надежд, если не считать того раза, когда ему на день рождения вместо вожделенного им спортивного «Спутника», подарили подростковый «Орлёнок», он не сразу понял, где находится. Зато толчеёй метавшиеся в его голове мысли улеглись, затем упорядочились, выстраиваясь в ясную, логически стройную цепочку. «И чего это меня так торкнуло?», злясь на себя, думал он. «Сам дурак себе всё придумал, а теперь нюни распустил, как старшеклассник. Подумаешь, две недели за ручку походили, да на заднем ряду в «киношке» потискались. Тоже мне драма в двух частях»…
- Извините. У вас сигареты не найдётся? – навстречу ему с лавочки поднялась миловидная хрупкая девушка.
Паша, чувствуя, как лицо заливает краска, неловко зашарил по карманам. Выудив из кармана кителя пачку «Мальборо», приоткрыл, и протянул ей.
Девушка аккуратно вытащила сигарету и поднесла к губам, в ожидании подняв на него большие грустные глаза. Павел, суетясь, нашарил в кармане брюк фирменную зажигалку. До этого ни разу не подводившая его иностранная машинка, не сработала. Он бестолково начал щёлкать ей, ещё больше краснея.
- Я вообще-то не курю. Просто день такой выдался. – Вздохнула девушка, давая ему время справиться с неловкостью.
- А что случилось? – Паша почувствовал, как у него начинают гореть уши.
Ей сразу понравился этот моряк, похожий на Алешу Поповича, особенно тронула краска смущения на его мужественном, с добрыми светло-голубыми глазами лице, так, видимо, не свойственная его сильному телу неловкость и суетливость.
Они разговорились, присели на лавку.
_
Ваня Кутепов, мужичонко лет сорока, третий день «гулямши», тоскливо бродил по городу. Проходя по улице застроенной деревянными двухэтажными домами, он увидел лежащий на грязном тротуаре, бросающийся в глаза чужеродной красотой букет.
«Вот ведь чё делатса-то. Тут можно сказать человек без похмелки погибает, а они десяти-поди рублёвыми букетами разбрасыватса!» - Ваня осторожно, оберегая гудящую голову, посмотрел по сторонам, и подняв цветы, спрятал их за полу видавшего виды пиджака.
_
Они сидели на лавке, наперебой, без стеснения рассказывая о себе, как будто были знакомы тысячу лет, с радостью осознавая, как много у них оказалось общего, не замечая, как солнце медленно катится к горизонту. Занятые друг другом, не заметили они и мелковатого, явно серьёзно пьющего мужичка, остановившегося напротив них, одновременно вздрогнув от прервавшего их задушевную беседу хриплого, прокуренного голоса:
- Я извиняюсь. Извиняюсь, говорю. Капитан! Приобретите для барышни цветы. Не дорого отдам.
Они одновременно посмотрели на говорившего, на протянутый им букет, дружно прыснули и…
Ваня Кутепов так и не понял, с чего эти двое так подхватились, и побежали прочь, как нашкодившие подростки, взявшись за руки, и надрываясь от смеха.
Провожая их удивлённым взглядом, он так и стоял, забыв опустить вытянутую руку с помятыми, уже начинающими увядать бардовыми и белыми розами, упакованными в кое-где порвавшуюся серебристую, в золотую полоску плёнку.