Глава 1. Зов призвания.
Рингтон колокольного трезвона призывным набатом прозвонил в мобильном Ярослава. Размяв затёкшую шею, он потёр глаза и, щурясь от яркого света экрана, отключил будильник.
Часы показывали три утра. «Как же, встал пораньше, чтобы конспекты «полистать», — подумал Слава и, опустив голову, обреченно окинул взглядом сланцы на босу ногу и рваные джинсы. Через семь часов решался вопрос о его зачислении в Гнесинку, но дверь, захлопнутая соседом по общаге, за которой остались конспекты и костюм с бабочкой, — была заперта. Покрутив в руках телефон, Ярослав в очередной раз набрал Юрку и в очередной раз услышал раздражающий своим спокойствием голос оператора: «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети».
Слава скользнул глазами по освещенной уличным фонарём водосточной трубе: прошлым вечером он уже пытался забраться в комнату из соседнего окна, но чудом удержался, рискуя сорваться вниз в след за слетевшим сланцем. Чувствуя потребность в поддержке, Ярослав набрал Ираиду.
— Алло… — недовольно отозвался сонный женский голос.
— Прости, Ид, разбудил?
— Ярик, ну что могло случиться посреди ночи? тебе скучно одному свое сольфеджио зубрить?
— Ид, тут такое дело…
— Ты здоров?
— Ну, да, послушай, …
— Вот и славно. Завтра всё расскажешь.
— Да ладно — проехали — спи, — отключив вызов, он уронил голову на колени и, швырнув в клумбу телефон, попытался снова заснуть. Перед глазами всплывали картины из детства.
… В распахнутую форточку маленького деревянного оконца, созывая прихожан на утреню, доносился колокольный звон.
— Славка, поторапливайси! — грозно прикрикнула на него мама.
Слава сидел напротив отца и заворожёно прислушивался как, нажимая на клавиши и растягивая меха своего старенького баяна, батя извлекает из него удивительные звуки: «Вот этот, — внизу, — похож на гудок паровоза; этот — посередине, — на воркование голубки; а этот — вверху, — будто жужжащий шмель», — словно не слыша мать, говорил Ярослав.
— Ни, ну подывытысь, якой шалопай. Кому говорят, — пишлы!— мама редко бывала в церкви, а потому очень нервничала, когда вопреки запрету на «церковную ересь», что пропагандировала Советская власть и Коммунистическая партия, шла на праздничную службу.
— Иды, сынку, мать серчае, — отец поднялся и, положив гармонику на старенький дедовский комод, пригладил упрямый чуб Славки, что так был схож с упругими стеблями ковыля, покрывающими летнюю кубанскую степь.
Втиснув ноги в сапоги, Ярослав выбежал во двор: лазурное небо сыпало пушистыми хлопьями снежинок. Падая на землю, прихваченную морозцем, они припорошили дорогу, — теперь, густая, раскисшая грязь, что ещё вчера липла к обуви, скрылась под искристой пеленой снега.
Морозный воздух щипал щёки.
— Ну, и нэ совестно тэбэ? — укоризненного глядя на Славу, проговорила мама и, заботливо поправив ему шарф, торопливо засеменила в сторону станичной церквушки.
— Ма, а о чём звинят колокола? — спросил её тогда Ярослав.
— А Бох его знае, сынок, о чём они звинят, — отозвалась мама и, как показалось Славе, глубоко задумалась.
У хатки, что после бесовского разорения храма Покрова Пресвятой Богородицы («якого ниде было нема», — как говорили в старину казаки) служила шкурянам церковью, возвышалась старая ель: нижние ветви её походи на высохшие пальцы древней старухи, но стоило поднять голову чуть выше, как взору открывалась почтенная красавица, увенчанная бумажными фигурками ангелов. Славе страсть как захотелось рассмотреть поближе новогодние украшения, — он было потянул мать к ели, но поймав её строгий взгляд, — покорно опустил голову и зашагал к сеням.
Миновав порог притвора, Ярослав очутился в маленькой комнатке, набитой станичниками: крепкий запах людского духа, смешиваясь с пряным ароматом ладана, щекотал ноздри; отблеск свечей освещал образа святых и тёплым светом ложился на их лики.
Мама, по неопытности, принялась торопливо, к месту и без места, налагать на себя крестные знамения. Слава, в отличие от неё, бывал в церкви чаще: его по воскресеньям и большим праздникам приводила сюда бабушка Проша. Прислушиваясь к молитве, он удивлялся как низкий, спокойный голос священника, будто растекаясь равнинной речкой, вдруг обрывался, устремляясь водопадом в самую глубину его детской души. Но больше всего Славе нравилось песнопение приходского хора. Отделившись от матери, он пробрался ближе к импровизированному клиросу и, неслышно шевеля губами, стал вторить поющим: внутреннее ликование и трепет охватило всё его существо, — оказалось, песни, что пела ему баба Проша зимними вечерами, были теми сами псалмами, что исполнял церковный хор.
Ярослав помнил, как выйдя из церкви, преодолел стеснение и, стараясь придать голосу серьёзный тон, спросил: «Ма, а шось надо, шоб спивать у хоре?».
Неожиданный вопрос застал маму врасплох: внимательно посмотрев на Славу, она пожала плечами: «Спрошу намедни у дирижерши…»
С тех пор прошло двадцать лет. Ярослав окончил с красным дипломом Кущёвскую музыкальную школу, Краснодарское училище им. Римского-Корсакова, и теперь, перед ним стояла другая задача: поступить в Российскую академию музыки им. Гнесиных и стать известным дирижёром.
Ярослав поднял голову и посмотрел на восточную часть небосвода: там, в безбрежной степи, среди бескрайних полей золотистых хлебов и курганов, где вырос Ярослав, в это время всегда появлялась утренняя звезда; здесь, в Москве, она уже не была царицей неба, — теряясь среди ярких огней большого города, она как будто переставала существовать. В душе Славы закопошилась нарастающая паника. Поежившись от холода, он снова опустил голову и погрузился в воспоминания.
… Ему вспомнилось, как в тот же год, он и баба Проша отправились на окраину станицы, где проходил Водосвятный молебн. Выйдя на берег широкой реки Еи, они приблизились к ледяному престолу: подсвеченный свечами, он был украшен выпиленными изо льда крестами и звёздами.
Ярослав, как и две недели назад в церквушке, заворожёно слушал песнопения. Только здесь, на морозном воздухе, они переплетались с голосами присутствующих и звучали ещё торжественней, чище, звонче. Тогда Слава с бабушкой, не стесняясь, подхватывал слова, оживающие в воображении библейскими картинками. А вечером, пытаясь вспомнить запавшие в душу тропари, старательно воспроизводил их мотив.
Через пару дней, договорившись с начальником смены, мама прямо с фермы забежала за Славой и повела его на прослушивание.
Шагая по ковровой дорожке, ведущей к сцене, Ярослав вслушивался в казачий напев и восхищенно озирался по сторонам: ряды зрительских кресел; лепнина кубанских даров над … люстрой; французские шторы, — пышными складками, прикрывающие арочные окна; тяжелый бархатный занавес, ниспадающий на сцену бардовым полотном, — будоражили его воображение.
Вот, хор стих. Высокая стройная женщина, прежде стоявшая к Славе и его маме спиной, обернулась: «Что это за Филлипок к нам пожаловал?». Поманив Ярослава на сцену, она присела перед ним на колени и, прохлопав в ладоши ритм, игриво спросила: «Какие у тебя черные глазки, видно не мытые?». Слава помнил, как тогда, от обиды, на его ресницах задрожали слезы, он помнил и то, как смахнув горячие капли, упрямо, — точь-в-точь повторил череду хлопков. Словно наяву он видел, как София Александровна приподняла тонко выщипанные брови и одобрительно кивнула: «Будешь трещёточником!». Поощрение елеем разлилось в его душе: услышав похвалу, он простил этой ухоженной женщине всё: и «немые глазки» и «Филиппка» и аромат духов, что так отличал её от мамы, пахнущей молоком и коровой.
Уже через два месяца, на Масленицу, Ярослав, облаченный в песочный бушлат и черную каракулевую папаху во всю отбивал «Ой, блины, блины», да «Ходит матушка Весна».
А в сентябре, отец с матерью сделали ему неожиданный подарок. «Ну, сынку, смотры, якого мы с мамой тебе коня купывы!» — гордо сказал отец, откидывая борт «Бычка», — там, в кузове грузовика, стояло новенькое пианино «Кубань».
Слава помнил, как на его: «А як же теперь, машина як у всих?» батя обнял маму и гордо проговорил: «А мы нэ как вси, правда, мать?»
В ту осень Ярослав поступил в музыкальную школу и три раза в неделю и в дождь и в снег преодолевал двадцатикилометровое расстояние от станицы до районного центра.
***
— Утро туманное, утро седое… — едва забрезжил рассвет, в полголоса запел Ярослав и услышал, как тонкий девичий голос, переливаясь колокольцем, подхватил: «Вспомнишь разлуку с улыбкою странной, многое вспомнишь родное далекое…».
Слава повернул голову и затих: в оконном проёме первого этажа рисовался контур девичьего силуэта.
Незнакомка, глядя на обнаженный торс Славы, удивленно спросила:
— Не холодно, в такую рань голышом бегать?
— Спрашиваешь…
— Так чего сидишь на бетоне, да еще раздетый?
— Дверь захлопнулась, — вот и сижу.
— И давно сидишь?..— Слава уловил в женском голосе теплые участливые нотки.
— Давно…
— Горемыка ты, бездомный!
— Не… — я Бескрайний, — Ярослав Бескрайний.
— А я Саша Соловьева, — улыбнулась девушка, — вставай, давай Бескрайний, и живо полезай в окно!
Подкатив к окну бочку с песком, что стояла у пожарного щита, Ярослав поравнялся с подоконником и обомлел: его взору предстала настоящая Венера: русые волосы, обрамляя молочно-белое личико, каскадом ниспадали на спину и плечи девушки. Ночная сорочка, не смотря на жару, доходила до ключиц, скрывала ее руки и мягко касалась едва приоткрытых ступней.
Оказалось, Саша Соловьева тоже занимается музыкой и тоже поступает в Гнесинку.
***
— И что же ты будешь делать? — озабоченно проговорила Александра, выслушав Ярослава.
Согретый заботой и чашкой чая, он игриво подбоченился, — эту привычку Слава с детства перенял у бати:
— Чи мы ни казакы? — уверенно проговорил он в ответ. В тот момент Ярослав еще сам не знал как, но что на экзамен он пойдет, — стало для него делом решенным.
До утра они с Александрой импровизировали игру на рояле и пели, пели: их голоса, то вспыхивали яркими искрами, то затихали, ласково согревая друг друга сияющими угольками. А когда в окно заглянуло солнце, Саша с таинственным видом выскользнула из комнаты и, вновь появившись через пару минут, протянула Славе клетчатую мужскую рубашку.
— Вот, — всё, что удалось найти у ребят, — словно извиняясь, смущенно проговорила девушка.
***
Александра поступала на вокальный факультет, а Слава на факультет хорового дирижирования и потому на Поворскую,32 он отправился один.
Пройдя сквозь взволнованную толпу родителей, дожидающихся известий от своих ненаглядных и талантливых чад, Слава едва удерживал лихорадочный скач сердца, голова шла кругом.
Приблизившись к охристо-белому зданию с колоннами и барельефными портретами русских композиторов, Ярослав распахнул тяжелую дверь и, поймав суровый взгляд охранника, попытался улыбнуться:
— Тебе чего здесь?
— Да понимаете, тут такое дело, у меня экзамен а…
Оборвав Славу на полуслове, мужчина в форме окинул его пренебрежительным взглядом.
— Приспичело небось?
Слава закивал.
— Понимаете…
— Всё я понимаю. А ну, давай отсюда!
— Да нет же, Вы меня не правильно поняли. Я...
— Что ж ты такой не понятливый то, — выпихивая Славу, нервно проговорил охранник и захлопнул дверь.
Очутившись на улице, Ярослав опёрся спиной на стену. Нарядные папаши и мамаши искоса бросали в его сторону любопытные взгляды. Сжав кулаки, Слава прикрыл глаза и сделал глубокий вдох: «Надо успокоиться и подумать», — в памяти всплыло воспоминание из детства.
… Возвращаясь с репетиции хора, Слава увидел на противоположном конце улицы фигуру старшего брата: Сережа, с детства разбитый параличом, втянул голову в плечи и, переваливаясь с ноги на ногу, медленно ковылял в направлении дома.
«Опять энти урки брата обидели», — подумал Ярослав и ускорил шаг.
Приблизившись, он подтянул штаны, надвинул на лоб козырек батиной фуражки и требовательно спросил: «Сэрый, ты чэго? Опять эти собаки на тэбэ напали?».
Серёжа молча кивнул и, не останавливаясь, продолжил ковылять к дому.
— Да ты нэ спэши, пийдэм, уразумим их, — перехватив руку брата, Ярослав метнул взгляд в сторону Еи. Уверенность, звучащая в его голосе и жажда справедливости, откликнулись в Серёже: он одобрительно кивнул.
— Значит так, Сэрый, пийдэм под вишник, я забэрусь на витку, а ты стой внизу и жды, — деловито подбоченясь, заключил Слава.
Серёжа снова одобрительно кивнул и последовал следом за братом.
Прошло полчаса. Часовые, привыкнув к резкому утиному запаху, въевшемуся в землю и воздух близлежащей округи, терпеливо выжидали время. «Так-так», «гикс-гикс»,— прервав перекличку с чёрным дроздом, Слава посмотрел вниз и ощутил, как внутри него что-то сжимается.
— Нэубэхався? — стараясь не выдать обуреваемые его чувства, поинтересовался Ярослав. Серёжа отрицательно кивнул и мотнул головой в направлении дороги: там, со стороны реки, поднимая пыль и размахивая метёлками камыша, шумно приближалась ватага возбуждённых мальчишек.
— Бачу—бачу, нэ как с Еи едут? Хай едут, ща они узнаэ кто мы такэ.
Тогда, камнем упав на спину обидчика и, пришпоривая босыми пятками его упитанные бока, Ярослав отстоял честь брата.
Вечером, мама бранила его за драку, а отец, похлопал по плечу и первый раз произнёс запавшие на всю жизнь слова: «Чи мы ни казакы? — молодец, сынку!»
***
Воспоминания придали Славе желание действовать. «Чи мы ни казаки?», — словно в чём-то убеждая самого себя, громко проговорил он вслух и уверенно распахнул дверь.
Демонстративно разогнавшись, к удивлению охранника, он с лёгкость перемахнул через ограждение и галопом заскочил на третий этаж.
Вбежав в аудиторию, Ярослав попал под прицел удивлённых взглядов седовласых профессоров и абитуриентов.
В коридоре послышался топот и возбуждённые голоса.
— Упустил... Уборная на первом, его понесло, кто знает куда, может диверсант?
— Диверсант… ну что вы такое говорите? Откуда у нас диверсанты? у нас му-зы-кан-ты… — отчетливо проговорил женский голос.
Среди экзаменуемых прокатилась робкая волна смеха.
Женский голос за дверью показался Ярославу очень знакомым. «Попова Людмила Ан… как же её… Ан… Андриановна!»,— вспомнив имя обладательницы голоса за дверью, Слава отчаянно завопил:
— Людмила Андриановна, Людмила Андриановна!
Через мгновение дверь распахнулась и на пороге появилась декан факультета в сопровождении взъерошенного охранника.
— Бескрайний, Вы? Шлепки на босу ногу, джинсы… скачете через турникет. Что с Вами?
— Я всё объясню…
— Конечно, объясните, — Людмила Андриановна перевела взгляд на охранника, сверлящего взглядом нарушителя порядка. — Всё хорошо: это наш человек, — едва сдерживая улыбку, Попова присела на стул и расправила кипенно-белое жабо, украшенное камеей.
— Ну, рассказывайте, Бескрайний…
Слава был хорошим рассказчиком, а потому, уже к середине истории, аудитория, включая членов комиссии, прониклась к нему уважением и наполнилась добрым смехом.
— Что ж, Ярослав, ваше стремление учиться меня радует, так порадуйте комиссию блестящим ответом, — Людмила Андриановна поднялась и, направляясь к выходу, одобрительно кивнула экзаменаторам: она хорошо помнила этого кубанского мальчика с мешком орехов и банкой меда посреди аудитории. Тогда, на прослушивании, ей понравился широкий диапазон его голоса, он удивил её своей непосредственностью, желанием учиться и стремлением к работе над недостатками.
***
В полдень в квартире Дубкова, преподавателя Славы по училищу имени Римского-Корсакова, раздался телефонный звонок:
— Вячеслав Михайлович! — работает! — ваша система работает! — радостно кричал Ярослав.
— Сдал? Ты сделал это, — мой мальчик?! — возбуждённо проговорил Дубков. — А знаешь, я верил в тебя, Бескрайний… Значит, говоришь, есть толк в «инкубаторе»? — так Вячеслав Михайлович называл смешанный учебный хор, где в одной партии пели признанные мастера сцены и безусые студенты-желторотики? Значит, наш Кубанский хор, узнает имя Ярослава Бескрайнего?
Улыбаясь своему отражению в трюмо, Слава торжествовал.
***
Вечером Ярослав купил букет ромашек и зашёл поблагодарить Александру.
— Ромашки для Сашки? — улыбнулась его новая знакомая. Этот простой цветок говорил Александре о том, что выбирая букет, Слава думал именно о ней. А ещё, ромашки росли в палисаднике её отчего дома и оттого, от цветов веяло домашним теплом. — Спасибо, Ярик, ты меня растрогал, — васильковые глаза Саши увлажнились, — зайдешь?
Слава кивнул и переступил порог.
Весь остаток вечера и всю ночь, что он провёл по возвращении домой, Ярослав терзал себя мыслью, что уже никогда не вернется к Иде, — девушке, которая ждала его в Кубанской столице. Он чувствовал себя виноватым: понимание того, что Ираида не его человек, — гложело сердце, но в том же самом сердце, в тоже самое время разгорался огонёк нового чувства и этот огонек, воспламенялся всё ярче, — наполняя собой самые потаённые уголки славкиной души.
***
Спустя полгода Саша приняла от Ярослава предложение руки и сердца. Свадьба прошла скромно и тихо, но это не мешало влюблённым упиваться своим счастьем: они жили друг другом и все свободное от учебы время проводили вместе, — вместе готовили ужин; вместе разучивали новые произведения; ходили в консерватории, театры, концертные залы.
Спустя три года, Попова предложила Славе петь в престижном хоре Сретенского монастыря. Хор славился необычайным мастерством и периодически гастролировал по миру. «Вот где настоящая школа», — гордо сказал тогда Ярослав, не подозревая, что пробуждаемая светом сценичных рамп страсть к славе застит его чувства к Саше.
Глава 2. Хорист.
Дав согласие на прослушивание, Ярослав шагал по Лубянке и любовался белоснежным храмом, увенчанным сияющим в лучах заходящего солнца куполом. Блеск его сусального золота затмевал простоту малых куполов, что изумрудными башенками скромно ютились вокруг своего венценосного брата.
Звонарь ударил в колокола. Глянув на часы, Слава ускорил шаг.
За крепкими монастырскими воротами стояла дивная тишина: погружённые в себя монахи, молчаливо торопились на вечернюю службу и лишь шелест пожелтевшей берёзовой листвы, словно шёпот нашедших здесь свой последний приют раненных в Бородинском сражении воинов, да «неверных», расстрелянных на территории монастыря в годы сталинского террора, — нарушал глухое безмолвие.
Войдя в храм, Ярослав с восторгом осмотрелся по сторонам и спешно перекрестился: кадильный дым, возглас священника, среди мерцающих золотом икон, — уносили его в детство.
Вот, откуда-то сверху, послышались первые переливы песнопений. Казалось, певчие пели не только едиными устами, но и единым сердцем и потому, сливаясь воедино, их голоса походили на живой орган, извлекающий из их душ мелодичный, наполненный светом звук. Как в детстве, сначала беззвучно, а потом всё громче и громче, Ярослав вторил хору, — он чувствовал, как отрешаясь от мира, его душа обращается к Богу.
По окончании службы, когда прихожане покидали храм, коренастый молодой человек приблизился к Славе.
— Ну, что, брат, ты от Людмилы Андриановны? будем работать?
— Будем! — радостно кивнул Ярослав, а как же прослушивание?
— А ты думаешь, если я на верху, то не слышу, что делается внизу? — улыбнулся регент хора Никон Жила.
Слава вытаращил и без того выпуклые глаза.
Никон молча показал ему на лестницу, ведущую на клирос:
— Жду тебя завтра в это же время. У тебя отличный голос, только текстов совсем не знаешь, — с детства, будучи сыном священника, Жила вместе с матерью пел в хоре Троице-Сергиевой лавры. Господь наградил его выдающимися музыкальными способностями, Гнесинка дала огранку его таланту и потому, он с первых минут чувствовал душу, безошибочно определял талант и мастерство человека.
***
Учёба, хор, гастроли — с каждым днём Слава с Сашей отдалялись друг от друга всё дальше и дальше, пока однажды, он не застал её дома сидящей в полной темноте.
— Сань, а ты чего сидишь без света?
— А моему свету и без меня светло, — едва сдерживая слёзы, проговорила Саша.
— Ну, снова ты за своё… — Ярослав клацнул выключатель, — свет не загорелся.
— Лампочка перегорела, и бачок в уборной течёт, — Александра шмыгнула носом, прошла в коридор и распахнула дверь: свет плафона, освещающего подъезд, упал на её фигуру: Саша была одета в плащ и держала в руках дорожный чемодан. — Прощай, — проглотив слёзы, вымолвила она и закрыла дверь.
— Прощай, — растерянно ответил Ярослав: в этот момент он вдруг почувствовал, как со всех сторон к нему подступила темнота; всё его существо охватило чувство тревоги и безвозвратной потери.
Выбежав вслед за женой, Слава осмотрелся по сторонам, — Саши нигде не было… лишь стоп-сигналы притормозившего на углу такси, сверкнули красными маячками.
***
Ни утром, ни на следующий день Ярослав так и не появился в Гнесинке, волновало его отсутствие и Никона.
Терзаясь душевной болью, Слава погрузился в депрессию: он вдруг почувствовал себя виноватым, одиноким, заблудшим в потемках собственной души человеком. «До-ля, до-ля…», — пытаясь выразить свои чувства в музыке, — он печально нажимал клавиши домашнего синтезатора.
На третий день в мобильном Ярослава раздался голос отца: они проговорили добрые четверть часа.
«Ты брат, держись, — нужно быть мужчиной и, не смотря ни на что, идти вперёд» — слова близкого человека, принимавшего его таким, какой он есть, взбодрили Славу. Прокручивая разговор с папой снова и снова, он привычно хмыкнул «Чи мы ни казакы?» и уже на следующий день с удвоенной силой взялся за учёбу; возобновил занятия спортом; а через месяц, в качестве ведущего тенора Сретенского хора, отправился с миссионерской поездкой в международное турне.
Там, за границей, Ярослав гордился своим делом, своей страной, самим собой и ребятами, стоящими с ним на одной сцене. Передавая через песни дух русской истории, русской культуры он с радостью замечал, как музыка, проникая в души людей, меняет очертания их лиц, как светлее становятся взоры, как разжимаются руки, — готовые обнять ближнего.
«Не хлебом единым жив человек», — думалось тогда Славе. Хотя за время турне он, как и его соратники по Сретенке и ребята из украинской хоровой капеллы, не раз вспоминал хрустящую корочку родной буханки: ни воздушные французские багеты, ни полезные немецкие пумперникели, ни кукурузные американские лепешки не могли заменить духмяный ломоть ржаного русского хлеба.
На одном из выступлений, свет рамп ослепил не только глаза, но и разум Ярослава: прислушиваясь, как голос, идущий изнутри, шепчет: «Ты лучший!» — Слава вытянулся, глубоко вдохнул и взял такую высоту, что голос его взвился, натянулся струной, зазвенел и … оборвался. Ярослав почувствовал, как голова закружилась, ноги подкосились; казалось, не будь поблизости братского плеча, — он рухнул бы прямо в зал. В тот момент ему даже показалось, что он готов душу продать за умение петь, но ему был уготован другой путь.
***
Долгие месяцы Ярослав провёл в полном молчании. Сменив уныние, — гордыня, зависть и сребролюбие завладели его сердцем. Прислушиваясь к их увещеваниям, Слава решил во что бы то ни стало восстановить голос и петь, — петь так, чтобы о нём знал весь мир.
Глава 3. Уроки славы
Они познакомились в салоне «Империя звука» где среди престижных моделей музыкальных инструментов, что иконами стиля стояли в шикарных залах, Ярослав подрабатывал консультантом.
Увидев его, увлеченно музицирующего на рояле, Элеонора почувствовала, как её неумолимо тянет к молодому маэстро, виртуозно исполняющему не известную ей композицию. Приблизившись, она заворожённо остановилась за его спиной.
— Бrаво!.. — на французский манер воскликнула молодая женщина. Нора с детства не выговаривала букву «р», что тогда, ей, гадкому утёнку, доставляло массу неприятных моментов. Сейчас всё было совсем по-другому: сейчас она чувствовала себя молодой, привлекательной талантливой, обеспеченной и перспективной женщиной, а потому, картавость её совсем не портила, даже наоборот, — придавала особый шарм и пикантность её тургеневскому образу. «Бгаво!» — повторила она и захлопала в ладоши.
Слава повернулся и благодарно кивнул поклоннице.
— Я никогда не слышала этой мелодии… Кто её автоr? — глядя в упор на музыканта, настойчиво поинтересовалась Нора.
— Это моя музыка, — придав голосу безразличие и стараясь не напрягать связки, проговорил Ярослав: ему самому нравилась эта элегия, написанная после разрыва с Сашей; ему хотелось, чтобы о нём говорили, чтобы его слышали, чтобы его слышала Саша.
— О, как чудесно! Так вы композитоr?
Прача довольную улыбку, Слава неопределенно пожал плечами.
— Ну, не скrомничайте, — вы самый настоящий композитоr! — снова воскликнула Элеонора. — Из семи то нот, создать такую удивительную мелодию! А я поэтесса. Элеонора Гуторова, слышали это имя? — проговорила она, склонившись к его уху.
Ярослав почувствовал на щеке горячее женское дыхание. Аромат духов кружил голову. Встретившись с глубоким взором темных миндалевидных глаз, он смутился. Вот, её большой чувственный рот, обрамленный темным пушком над верхней губой, снова разомкнулся и она быстро проговорила:
— Давайте где-нибудь посидим?
— Давайте, — одарив Нору обворожительной улыбкой, проговорил Ярослав и взглянул на часы, — У меня через час заканчивается рабочий день, — подождёте?
— Хоrошо, а вы сыграйте мне что-нибудь ещё.
***
Весь вечер Элеонора декламировала свои творения. Слушая Нору, Ярослав понимал, что её талант и связи в тандеме с его талантом и жаждой сцены могут вылиться во взаимовыгодное сотрудничество.
Смеркалось. За окном загорелись уличные фонари.
— Я бы мог попробовать положить музыку на Ваши слова, — проговорил он прощаясь.
— Непrеменно положите! Попrавите голос и мы споём дуэтом! — игриво приподняв густые брови, Нора протянула Ярославу свою тонкую руку. — До встrечи, маэстrо! Тексты сбrошу по мейлу!
От предложения проводить её до дома, Элеонора категорично отказалась и скрылась также неожиданно, как появилась.
Допивая апельсиновый фреш, Слава мечтательно смотрел в окно: перед ним маячили огни большой сцены.
***
Они встречались каждый день. Нора, приходила в его маленькую коммунальную квартиру и нервно измеряя метры, кивая головой и заламывая от удовольствия руки, слушала музыку к своим стихам. А когда руки Ярослава повисали в воздухе, давая понять, что настал последний аккорд, она кидалась ему на грудь и стискивала в объятиях.
В один из таких дней, Ярослав почувствовал непреодолимое влечение к этой безумной женщине и, ответив на пылкую благодарность, увлёк её на диван.
— До всегда! — прощаясь после бурно проведенного вечера, проговорила Элеонора и страстно прильнула к губам «маэстrо».
— До всегда, — отозвался Слава.
На следующий день она ворвалась к нему словно фурия и, усадив в такси, привезла в престижную студию в центре Москвы.
— Вот! — целуя своего «маэстrо», она протянула ему ключи.
— Нора! — в груди Ярослава вспыхнула ярость. — Я, мужчина, Нора, я! или ты забылась?
— Нора присела на краешек кожаного кресла и, вздрагивая всем телом, спрятала глаза в ладони.
Глядя на тонкие изящные руки Элеоноры, на дрожащий локон, густых каштановых волос, выпавший из ракушки, скреплённой золотым гребнем, Ярослав вдруг понял, что она достойна большего, чем он ей давал до сегодняшнего времени. Он присел подле её ног и, обхватив её колени, виновато проговорил:
— Прости, Нора, прости. Надеюсь, ты не будешь возражать, если квартиру буду оплачивать я?
Нора отвела руки от глаз. Ярославу показалось он ещё никогда не видел более прелестной плачущей женщины: глаза её увлажнились, на щеках заиграл едва уловимый румянец.
— Не буду, — надув губы, проговорила Нора и призывно откинулась на спинку кресла.
***
Чтобы содержать квартиру в центре столицы, Славе пришлось взять подработку. Теперь, по вечерам, когда Элеонора была занята «своими делами», он ходил на плодовоовощную базу разгружать фуры. Ангар, куда выгружались коробки, обладал превосходной акустикой и по временам, когда все расходились, Ярослав пытался распеваться.
В один из таких дней его «Черного ворона» услышал бригадир.
— Да ты, брат, не ворон, ты у нас дрозд, кажись? — незаметно подойдя к Славе, восхищенно спросил Петрович.
От неожиданности Ярослав вздрогнул.
— А ну, сбацай чё-нибудь ещё, — потирая руки, Петрович подтянул деревянный ящик и велел забраться на импровизированную сцену.
С тех пор, Шкуринский Дрозд, как представлял Бескрайнего Петрович, отрабатывал свою пайку, развлекая грузчиков пением.
С каждым днём голос его звучал всё чище и сильнее, пока однажды, он не понял, что готов продемонстрировать его Норе.
***
… Близилось время первого концерта. Сменив строгий серый костюм Сретенского монастыря на сценичный, — сочного василькового цвета сашиных глаз, Ярослав готовился покорить публику.
Как и в первый день встречи с Элеонорой, он играл вдохновенно и чувственно. Глаза Норы восторженно пожирали нового избранника. Читая лиричные стихи, она невольно устремляла взгляд в его строну.
Сидящий в углу каминного зала мужчина, хорошо знал этот взгляд супруги. Музыкантишка в васильковом костюме, был очередным «вдохновением» его неверной жены и от того, уязвленное самолюбие Игоря вырывалось из груди неудержимым гневом и жаждой мщения: он уже не слышал, что происходит в зале; не видел лиц; отправив сообщение телохранителю, он скрестил на груди руки и разъяренным взглядом вперился в своего противника.
***
В девятом часу вечера концерт закончился. Не торопясь покидать зал старинной усадьбы, поклонники обступили Нору и, расталкивая друг друга локтями, требовали от неё автографы.
Наблюдая за нею со стороны, Ярослав нетерпеливо теребил ноты. Первый раз он посетил Вяземы год назад, когда вместе с Элеонорой приезжал на экскурсию. Ему вспомнился портрет «усатой княгини», — Натальи Галицыной, с которой Пушкин писал свою Пиковую даму. «На ту ли карту я поставил?» — вдруг подумал Бескрайний, глядя на Нору. Поставив последний автограф, она, в сопровождении супруга, вышла из зала и, сев в круизёр, незаметно кивнула головой.
На душе Ярослава было гадко. Угодив в раскисшую от мокрого снега выбоину, он набрал полную туфлю грязи и забрызгал свой васильковый костюм.
Гости разъехались. Электрички уже не ходили. Дойдя до Можайского шоссе, Слава поймал попутку и, угрюмо плюхнувшись на заднее сидение, доехал до первого попавшегося метро.
Глава 4. О чём звонят колокола.
Свернув на Болотную, где они с Норой свили любовное гнездышко, Ярослав почувствовал сильный толчок в спину и, не удержавшись, упал лицом в снег. Несколько пар ног, обутых в бутсы, начали его пинать, переворачивая словно тряпичную куклу, но больнее всего бил тот, что наносил удары остроносыми туфлями из крокодиловой кожи.
Лежа в снежном месиве, Слава смутно видел перед собой людей в масках и по временам то появляющийся, то исчезающий свет уличного фонаря. Почувствовав резкую боль в животе, он скорчился и, закашлявшись, забрызгал набережную алыми пятнами крови.
— Готов! — скомандовал человек знакомым хриплым голосом. Удары прекратились.
Став на корточки, Ярослав почувствовал, как всё: дорога, дома, фонарный столб, — закружилось и покрылось кромешной тьмой.
… Очнувшись от резкого нашатырного запаха, Слава приоткрыл заплывший глаз: свет фонаря нимбом освещал склоненную голову человека.
— Живой? — радостно проговорил фельдшер неотложки.
«Живой!» — обрадовался Слава и снова закрыл глаза.
***
Через две недели, выйдя за больничные ворота, Ярослав незаметно для самого себя, оказался на Большой Лубянке: звон колоколов слился со звоном мобильного. Слава посмотрел на экран и решительно нажал кнопку:
— Нора, а ты знаешь, о чём звонят колокола? — пропустив приветствие, поинтересовался он у поэтессы.
— Пrи чём тут колокола? Бог его знает, о чём звонят твои колокола, — привычно затараторила молодая женщина, — но Слава уже её не слышал: он слушал колокола.