Владимир Голдин
Глава пятая. Морозов-Уральский
Морозов (литературное имя Уральский) Степан Артемьевич, родился в 1896 году. Образование – низшее. 1916-1918 годы – состоял в партии анархистов. 1917-1924 годы – служил командиром авиационного отряда. Женат – отец четырех детей. Публикации: «В стране Манси», «Фабрика молока», «Красный десант», «Военлеты». Рассказы в журналах «Рост», и «Штурм» за 1930-1935 годы. Арестован – 25 марта 1938 года. Казнен – 15 мая 1938 года.
В конце 30-х годов прошлого столетия Свердловская писательская организация представляла собой сборную команду, съехавшихся на Урал людей разного масштаба революционных заслуг и всех оттенков политической радуги. Вспомним Панова – революционера районного Усольского масштаба, С. Морозов-Уральский – в прошлом анархиста и военлета. А. Баранов – участник самых ярких октябрьских событий, П. Ратушный – эссер, сотрудник ВЧК. О судьбе Порфирия Илларионовича Ратушного известно значительно меньше, чем о А. Баранове, и это понятно, другой род службы, другие проблемы и тайны.
Известно, что Ратушный состоял в партии эсеров до июля 1918 г. Под фамилией Вергилесов Михаил Владимирович он служил под началом Лациса в Москве, в ВЧК. Его знал лично Дзержинский и был о нем высокого мнения. После эсеровского восстания Вергилесов выходит из партии эсеров и уезжает в контролируемый белыми Киев. Там его опознают, как сотрудника ВЧК. Вергилесов меняет документы на имя Ратушного и под этим именем появляется на Урале, в начале в Магнитогорске. Под этим именем он вошел в литературу. На Урале Ратушный сотрудничает в журнале «За магнитострой литературы».
На Урале Ратушный увлекся изучением благородных камней, а особенно мастерами-умельцами, делающих из камней произведения искусства. В 1937 г. в Челябинске появляются на свет два интересных литературных произведения о камнях и камнерезах: А. Шубина «Зеленый товар» и П. Ратушного «Счастливые камни». Для литератора Ратушного становится тесен г. Магнитогорск, он переезжает в Свердловск, где продолжает работать над полюбившейся темой об уральских камнерезах.
Но богатый жизненный опыт, приобретенный в ВЧК и в бурный исторический период развития России, позволяет Порфирию Илларионовичу создавать художественные произведения и на другие темы. Объявление в газетах в 1935 году о конкурсе на лучший рассказ привлекло внимание Ратушного. К полной радости уральского писателя Москва признала его рассказ одним из лучших. Читаем газету: «Итоги конкурса Гослитиздата. На конкурсе было представлено 617 рукописей со всех концов страны. Из 617 рукописей отобрано для напечатания в сборнике, выпускаемым Гослитиздатом под редакцией Вс. Иванова 17 рассказов. Первой премии не присуждали. Четыре вторых премии получили: Ратушный – за рассказ «Над Волгой», Левченко – «Подушка», Ойзерман – «У синего моря» и Леберих – «Маляр».
Казалось литературный труд приносит Ратушному признание и открывает путь к дальнейшим творческим поискам. Ратушного принимают в члены союза советских писателей.
Но… у удачливого человека всегда есть явные и тайные завистники. То, что Ратушный в прошлом состоял в партии эсеров знали те, кому знать было положено. При этом сам Ратушный понимал ту внутриполитическую обстановку сложившуюся в стране. Где-то и при ком-то Ратушный «с большой злостью говорил о «бдительных дураках» в советских учреждениях и предлагал писать очерк в «Крокодил» на эту тему». Этого было достаточно для НКВД чтобы арестовать бывшего эсера и удачливого литератора. Ратушного арестовали 27 января 1938 года. На первых двух допросах вину в контрреволюционной антисоветской пропаганде Порфирий Илларионович не признал, но, тем не менее, по решению тройки при бывшем УНКВД Свердловской области он был расстрелян 13 мая 1938 года.
Оборвалась жизнь еще одного уральского писателя, защищать его было некому ни Дзержинского, ни Лациса к тому времени уже не было в живых.
Но вернемся к Морозову-Уральскому Степану Артемьевичу. В ассоциации пролетарских писателей его имя впервые прозвучало в конце 20-х годов, а первая публикация в журнале «Рост» появилась в 1930 году. Он дебютировал рассказом «Ход конем». По началу в его писательской карьере все складывалось хорошо, его даже отмечал, как положительный пример работы писателя, в своей статье Харитонов, но вспыльчивый, неуравновешенный характер привел к тому, что отношения его стали в писательских кругах усложняться.
Он всегда хотел быть правым, в нем всегда прослеживалось геройство, склонность к поспешным поступкам. Может быть, это черты характера приобретенные в боях первой империалистической войны? Если верить Панову, то он имел все четыре солдатских георгиевских креста, такие заслуги для характера бесследно не проходят. А может быть, оттого, что он состоял в партии анархистов?
Какие же были отношения у Морозова с Пановым и его отношения к советской власти, которая его устранила из жизни, как анархиста.
На допросе в июне 1956 года Панова Ольга Константиновна, бывшая жена Панова, которая не состояла с ним в браке с 1939 года, говорила, что «как я замечала, отношения между Морозовым и Пановым были дружеского характера. В моем присутствии они не ссорились, не ругались ни в пьяном, ни в трезвом состоянии. Должна заметить, что Морозов и Панов часто совместно употребляли спиртные напитки».
Поэт Куштум в тот же день вспоминал: «Морозов в политических вопросах глубоко не разбирался, но каких-либо антисоветских высказываний с его стороны мне лично слышать не приходилось.
Морозов и Панов были приятелями, часто встречались в домашней обстановке, но вместе с тем Панов, как руководитель писательской организации часто, на мой взгляд, справедливо, критиковал Морозова за низкий уровень его произведений, но так как Морозов критику не любил, то это приводило к спорам между нити. После таких споров в последующем они продолжали поддерживать близкие отношения».
Отметим для себя, что оба свидетеля отмечают «дружеский характер» и «близкие отношения», никогда не ссорились «ни в пьяном, ни в трезвом состоянии».
У Морозова обыск на квартире провели 25 марта 1938 года, в тот же день его арестовали.
На следующий день арестованный написал стандартное заявление, какие требовали с каждого прибывшего, где задержанный сразу должен был признать себя виновным, еще до начала следствия и до вынесения судом приговора. Также поступили с Морозовым и, он, как большинство, написал: «Я чистосердечно признаю себя виновным в том, что являлся участником контрреволюционной повстанческой нелегальной анархической организации".
Казалось все идет в порядке вещей того времени. Арестованного следователи обрабатывают, выбивают признание, затем говорят ему, кто завербовал его и кого завербовал допрашиваемый. Происходит круговой самооговор всех задержанных. Затем следователи расписывали по группам диверсантов, террористов и, так по всем районам области. Затем составлялись списки, оформлялись протоколы на заседание тройки, и также по списку выносился приговор, который приводился, также по списку, в исполнение. Налаженное конвейерное «производство».
Морозов по такой схеме был осужден и расстрелян. Можно было быть уверенным, что его арестовали за причастность к партии анархистов, в которой он состоял с декабря 1916 по апрель 1918 года. Об этом писал сам Морозов, когда заполнял анкету и давал показания против Маленького.
Но, перелистав все документы в деле Морозова, натыкаешься в самом конце на уже знакомый подчерк. Пять ровно исписанных листов, обычной бумаги, а не стандартного бланка допроса. С двух сторон заполненных, ровным, убористым, неторопливым подчерком, черными чернилами, без указания даты, когда заполнялась данная бумага, но с подписью - Ив. Панов.
Снова возникает вопрос. Где писал товарищ Панов сие письмишко? У себя дома, за письменным столом, на котором сочинял свои руководящие статьи и рассказы, или в отдельном кабинете в НКВД, или тут же в кабинете следователя? Но то, что его там знали и доверяли, показывает характер заполнения бумаги. В тексте очень много вставок, исправлений, зачеркиваний, но все это вновь, как в случае с Маленьким, не оговорено внизу каждой страницы, не заверено подписью писателя.
В кабинете, в который был вхож товарищ Панов, твердо знали, что автор письма не будет опротестовывать содержания представленного текста, не будет заявлять протеста по поводу якобы его неправильного прочтения и толкования, не будет устраивать ни какого шума. Их устраивало не только содержание письма, но и то, что оно выполнено с нарушением инструкции.
Письмецо подшили в дело.
На этом документе хочется остановиться подробней, чтобы выяснить некоторые
черты характера руководителя писательской организации.
На традиционный вопрос: «Знайте ли вы писателя Морозова?» Панов отвечал: «Узнал я Морозова при следующих обстоятельствах. Для ознакомления с работой писательской приехал нынешний сотрудник центрального органа нашей партии «Правда» Василий Павлович Ильенков. Он тогда в своем докладе обратил особое внимание на рассказ Морозова «Ход конем», напечатанный в бывшем журнале «Рост». Рассказ вредный. Он проповедовал идеи врагов Советской власти, обобществлял всякую рухлядь, игнорировал указанную т. Сталиным форму коллективного объединения крестьянства – артель, - и дискредитировал коммуны».
Прервемся. Подумаем. Рассказ «Ход конем» может прочитать любой, если не полениться дойти до областной библиотеки. Ничего там вредного нет. Писатель Морозов изобразил то, что было в действительности, описал правду. Но партии большевиков не нужна была правда, ей были нужны в литературе только успехи и радость жизни, складывающаяся вокруг ее резолюций. Для таких руководителей, как Панов, перестала существовать, правда жизни, честь и достоинство, человеческая порядочность, если ее такой не признает партия.
Для Ивана Степановича правильным были только постановления и резолюции ЦК ВКП(б), любая строка со страниц газеты «Правда», выступления вышестоящих товарищей. Московский гость сказал: «Рассказ вредный» и это было взято на вооружение местной критикой. Рассказ «Ход конем» критиковали с 1930 по 1938 год, до дня расстрела автора. Критиковали в областных газетах, на писательских собраниях, везде и всюду, походя. Легко было попасть в советское время человеку в обойму критикуемых, но трудно, ой, как трудно, было из нее выкарабкаться. Толкование по-большевистски рассказа «Ход конем» практически явилось первопричиной гибели писателя Морозова.
Но вернемся к Панову. На вопрос: «Какой же вы сделали вывод из рассказов Морозова?» Ответ был такой: «Я выступил после доклада т. Ильенкова, основываясь на опыте и фактах вредительской работы перегибщиков пытался доказать Морозову ошибки его рассказа. Однако мое мнение, не достигло цели. Морозов подавал мне реплики вроде того, что вы ни чего не знайте, вы боитесь писать правду, и затем демонстративно ушел с собрания.
- Не навело ли это вас на размышление, - был следующий вопрос, написанный рукой Панова.
Навело и, на большие. Мои сомнения в преданности Морозова советской власти утверждались с каждым днем. Дело в том, что вскоре я встретил Морозова на улице у здания нынешнего почтамта (на улице Ленина). Он мне сразу заявил, что не дают писать тем, кто хотел говорить правду. Я заинтересовался личностью Морозова и стал наводить о нем справки.
Выяснилось, что он с 1916 года состоял в партии анархистов. В империалистическую войну имел чин или фельдфебеля, или подпрапорщика и получил все 4 степени «Георгия», происходит из кулацкой семьи (отец его имел кузницу)… Я ни как не мог напасть на достоверные источники порвал ли он с анархистам». Но «дело не в том порвал он, или не порвал формально с анархистами, а дело в том, что он и по сей день в душе анархист и ярый враг советской власти».
Здесь так и выплывает из памяти русская пословица: «Клевета и ложь не одно и то ж. Ложь бывает и спроста, а клевета всегда с умыслом».
Но почему же клевещет Иван Степанович на Степана Артемьевича, Внешне были товарищами, вместе водку пили, семьями встречались. Почему бы Ивану Степановичу не прекратить выискивать темные пятна из жизни своего коллеги, а сказать ту правду, которая была всем известна. Заявить следователю: «Какой же он, анархист, Морозов? Да, он был фельдфебель, но ведь он не воевал на стороне белых, а служил семь лет, с 1917 по 1924 год, в авиации, по одним данным в политотделе, по другим командиром авиационного отряда. Он же воевал за Советскую власть, разве этого не достаточно поверить в его лояльность». Надо было вспомнить, какие показательные выступления устраивал Морозов на бывшем ипподроме.
Тогда любое появление самолета над городом было событием. Толпы людей устремлялись в аэропорт, когда через Свердловск из Лондона в Токио летел японский летчик Цензаки Амура. Какое было удивление на лицах горожан, когда японец заявлял, что летит не ради рекордов и денег, а просто летит с целью посетить престарелых родителей в Японии.
Можно было обратить внимание следователя на то, что Морозов отец четырех детей, младшему всего три месяца. Морозову трудно жить, трудно обеспечить семью. Иногда, правда, Морозов срывался на критику экономического положения в стране, но ведь это от сложности бытия получился выброс эмоций. На эмоции мы все имеем право. Эмоции не преступление, с кем не бывает? Хотя чести Морозову не много доставило свидетельство против Маленького в НКВД, но ради сохранения жизни отца многодетного семейства можно было напомнить следователю об этом факте
Можно было? Да можно! Но тогда бы Панов не был верным партийцем, а был бы простым интеллигентом дореволюционной России.
Вернемся к прерванной фразе. Инженер человеческих душ Панов разглядел в душе своего коллеги, что тот «анархист и ярый враг» Это противоречит учению Маркса-Ленина, которые заявляли, что души нет, это выдумки церковников, а раз нет души, значит, нет преступления. О чем речь, надо прервать письменные доводы Панова. Но кто это мог сделать, когда он сам пишет вопросы и сам отвечает.
«То есть враг народа?» – подводит себя Панов к прямому ответу.
Да, со всей откровенностью утверждаю, что Морозов ловко маскируется путем подачи заявлений и критики о бдительности – враг народа. Разрешите оперировать фактами.
Далее Панов приводит, на его взгляд, пять, как в случае с Маленьким, неотразимых фактов, собранных им за последние годы. При этом играет на контрастах, плохое хорошее, выпячивает себя, называет фамилии других писателей с указанием места жительства и других должностных лиц, покинувших свои посты по разным причинам.
«Факт первый, - вывел твердым почерком Иван Степанович, - в 1931 году я работал в обкоме ВКП(б). Вы знайте, какое это было тяжелое время, но в тоже время, радостное время, когда люди не глядя на недоедание и стужу, показывали чудеса героизма и доблести на строительстве Магнитостроя и других гигантов социалистической индустрии. Вместе со строителями этой же радостной жизнью жило ядро уральских писателей, преданных социализму. Вдруг раздается телефонный звонок, звонил Морозов, справившись, что у телефона я, он грубым, задыхающимся от злобы голосом спрашивает:
- Долго партия будет морить голодом пролетарских писателей?
- То есть? Нельзя ли пояснее? – спросил я его.
- По-моему, и так все понятно, о чем идет речь, - в том же резком тоне продолжал Морозов. Вы хорошие распределители расхватали себе, а нас прикрепили к распределителям кухарок.
Между прочим, Морозов, беспартийный, был в то время прикреплен к одному со мной распределителю партактива, распределителю №12».
Разве в этом факте есть компромат на Морозова, он не выдержал и сказал по телефону своему товарищу, что его мучило несоответствие между официальной пропагандой о счастливом будущем и реальностью – недоеданием. В нем накопилось, и он высказал в грубой форме свою мысль товарищу по телефону, а не на площади публично.
А разве Панов, не признает в письменном виде то же самое: «не глядя на недоедание и стужу». Они оба думали одинаково, но поступали по-разному. Факт первый можно в равной степени использовать, как аргумент против обвиняемого, так и против свидетеля, но он к ним обоим в равной степени не относится, он направлен против политики партии, которая создала ситуацию подозрения в стране, и каждый боялся лишиться жизни за любой необдуманный шаг против ее генеральной линии.
Не будем подробно останавливаться на абсурдном вымысле последующих фактов, только коротко изложим их для общего понятия складывающейся ситуации.
Домыслы Панова доходят до крайней степени безумия, он пишет: «Когда во главе писательской организации был поставлен враг народа, черносотенец Харитонов, Морозов приходил к нему с дневниками, чтобы рассказать, что говорят о Харитонове писатели, боровшиеся в то время против Харитонова. Морозов продал этот дневник только за триста рублей».
Панов доходит до полной бесстыдной откровенности: «В 1935 году Морозов написал повесть «Сойва». Это клеветническое произведение было разгромлено собранием писателей. После прочтения этого «художества», я переслал его в Управление полномочного представителя ОГПУ по Свердловской области И. Ф. Решетова, для соответствующей оценки. При встрече с Решетовым, я все ему рассказал и просил принять меры.
Ответ Решетова меня поразил:
- Интересно написано у Морозова. Но знаешь по политическим соображениям печатать нельзя.
- Разве для одобрения послал вам рукопись?
- Известно, вы паникер. Морозов обыватель и больше ничего. Не стоит обращать внимания.
Куда я мог пойти после такого «вразумительного» заявления полномочного представителя ОГПУ и члена бюро обкома?»
Панов опускается до пересказа мелких сплетен, называя Морозова не только рвачом, но и обманщиком, уголовником и мелким воришкой, перечисляет, кому и сколько он был должен денег.
Пятый факт, по Панову, рассмотрим внимательней. Он интересен тем, что характеризует обоих героев. В нем Панов раскрывает Морозова, как доносчика, а себя, как пострадавшего, как фехтовальщика, который наносит в равной борьбе удар первым. Но и здесь аргументы не только слабые, но и смешные.
«Что Морозов враг социализма, - пишет Панов, - враг народа меня убедили последние факты, а именно: 1. Он был тесно связан с врагом народа Ратушным и контрреволюционером Барановым. Клеветническая заметка в «Уральском рабочем» обо мне была написана Ратушным и Морозовым. Морозов приходил в редакцию и требовал ее напечатать. 2. Незадолго, перед арестом бывшего начальника отдела искусств облисполкома Львова, Морозов в присутствии моего зама т. Савчука и кандидата в члены ВКП(б) Куштума, оценивая линию Львова заявил «это жидовская линия, так могут только жиды». 3. В ноябре прошлого года в Москве, я присутствовал на партийном собрании парторганизации Союза советских писателей, там меня встретила секретарь литфонда, и заявила: «Ага, теперь ты не будешь доказывать, что заявление Морозова на тебя клеветническое». 4. На последнем собрании писателей, где обсуждали статью «Правды» о работе союза писателей, продолжавшегося два дня 31 января и 1 февраля 1938 года, стоял вопрос об исключении Морозова из Союза, но вопрос был не решен, лишь только потому, что Морозов на собрание не явился. Причину неявки я узнал только 3 февраля. Заключается она в том, что Морозов разослал во все учреждения заявление о «политических банкротах» и не придет в союз писателей до тех пор, пока не разоблачит «эту банду руководства Свердловской организации», то есть, не будут устранены я и мой заместитель Савчук. Якобы он был у секретаря обкома партии и заручился его полной поддержкой.
Собрание постановило выделить в особый вопрос пребывание в составе писателей и решило его в ближайшие дни вне зависимости от явки на него врага народа, искусного жулика, карьериста и клеветника Морозова».
Если верить доводам Ивана Степановича, то получается, что Степан Артемьевич в последнее время перестал доверять своему другу-товарищу и написал на него ряд жалоб. Это и воодушевило Панова на скорые действия, тем более у Морозова в прошлом был грешок, членство в партии анархистов.
Но можно ли доверять свидетельству Панова?
Скорей всего он прав. Морозов, судя по его действиям по отношению к Харитонову и Маленькому, был способен на такой поступок, как написание жалобы. В это время уже под Пановым качалось кресло председателя правления Свердловского отделения Союза советских писателей. Для такого утверждения есть документы, но об этом в следующей главе.
В отношениях между Иваном Степановичем и Степаном Артемьевичем получается так, что один клеврет партии успел написать на другого, чуть раньше, как в фехтовании.
Ни какой речи об исключении Морозова из союза писателей на январско-февральском собрании не было. Его исключили через два дня после ареста. В протоколе общего собрания писателей 27 марта 1938 года записано: «О Морозове-Уральском. В связи с арестом Морозова органами НКВД из кандидатов союза писателей – исключить». Подпись. Председатель Ив. Панов.
И еще один вопрос нужно выяснить в этой главе, прежде чем поставить точку.
Почему Степан Артемьевич Морозов боевой солдат, летчик, который так смело и последовательно разоблачал «врага народа» Харитонова, вдруг так легко сдался на допросах, признал «свою вину» и позволил включить свое имя в так называемый список террористов и врагов Советской власти.
Во-первых, этого добились от него следователи, обманным путем заявляя, что признание нужно партии, правительству, государству, Советской власти для того, чтобы она стала еще крепче, а его оправдают. Он поверил и готов был помочь следствию, тем более он семь лет служил этой власти в форме летчика.
Во-вторых, следствие велось с полным нарушением статей уголовного кодекса. Не проводились очные ставки, об окончании проведения следствия арестованным не объявляли. Его партию арестованных, как до него, так и после его, готовили не на суд, а на заседание тройки. Там разговоров не было, были только решения.
Его партия, в которой его казнили, состояла из 42 человек, которым он был по счету, первым или последним никто не скажет. С какими мыслями он шел последние метры по земле от машины до ямы на 12-м километре Московского тракта, вспоминая бурную молодость и лозунги анархистов: «Дух разрушения есть созидающий дух», «Всякая власть есть насилие» или «Долой голодные Советы, долой власть большевиков?». Смотрел в небо и думал о самолетах? О своих не незаконченных рассказах? О семье? О детях?..
Выстрел в затылок прозвучал 15 мая в 24.00 часа 1938года…