Достоевский в "Преступлении и наказании", а еще лучше - в "Братьях Карамазовых" ставит "теоретический", но на деле самый обыденный и повседневный вопрос: можно ли переступить через "старушку" в достижении социального прогресса силами развитой личности? Или - можно ли через "слезинку ребенка"?
Эволюция взглядов самого автора имеет место: в первом из романов его Раскольников преступил и в конце концов считает, что идея правильная была, а Иван Карамазов хочет Богу билет в Царство Божие вернуть за страдания невинных детей в мире как таковом и, тем более, если это сознательно принесенные жертвы на алтарь социальной доктрины. Здесь для персонажа Достоевского социалисты и теократы - уже суть одно: и те, и другие оправдывают преступление. Но мир тогда еще спорил на эту тему, выбирал, сокрушался несовершенствам мира, где гибнут невинные жизни, а то и сознательно приносятся в жертву на том или ином социальном алтаре.
Ныне, похоже, мир или значительная часть его, решили, что можно преступить через жизнь мирных людей в достижении глобальных целей, создавать матрицу лжи и не замечать правду. Однако, во-первых, вопиющую к самому небу аморальность таких преступлений никто не отменял и, во-вторых, никто не доказал, что поставленные глобальные цели так уж объективны, а не просто выдуманы, скажем, интернационалом банкиров, что за однополярность или многополярность мира надо воевать, принося в жертву этих самых старушек и детишек, да и отроков юных, взыскующих истины, понятия которых намеренно искажаются дьявольской пропагандой, а известно, что грозит по Писанию "совратившим малых сих".
Вопросы из Достоевского уже не задаются - можно и лайнер сбить, чтобы создать противнику проблемы, можно и город сжечь - можно грязно играть в грязные игры - если победишь, то победителей не судят, даже если это победа "любой ценой". Все эти политтехнологи, видимо, обсуждают любые стратегии, кроме той, в основе которой лежит мораль. И Достоевский с его терзаниями о несовершенстве мира, видимо устарел? Его персонажи думали о том, как лучше любить конкретного человека - за его способности, нравственные дарования или за "тайну", за невидимые миру слезы и страдания, которые предстоят, за то, что скрыто под покровами. Сейчас уже не думают о таких тонкостях, о той святой любви, да и о всякой забыли, а рубят с плеча и - по покровам, и по головам. Закон больших чисел, дескать, против него не попрешь. Кто-то потом помучается разными "синдромами", а кто-то и не вспомнит.
Но вот что не приняли в расчет все эти новоявленные маккиавели. Вопрос Достоевского был отнюдь не идеалистический, а самый что ни на есть прагматический, в первую очередь, ибо не устоит строй, поддержание или расширение которого само по себе преступление. А выбор всегда есть - это та самая свобода, о которой так много говорят, и, в общем-то, нужно уметь остановиться даже после многих ошибок, потому что прощение все же возможно; остановиться и пойти на реформы, поменять само сознание принимающих решения, изменить качество политтехнологии.
Диалектика такова: "тварью дрожащей" становится преступник, сначала с пафосом сокрушающий невинные жизни, потому что боится быть привлеченным к ответу - на этом еще свете, а взыскующий правды имеет надежду на справедливость "после всего". Итог Достоевского вполне евангелический: попираемая в этом мире "тварь дрожащая" в Царстве Божьем "право имеет", а "право имеющий" дрожит за свои нечестивые приобретения уже на этом свете - и все войны его рук дело.