Глава 3
Долгие сборы – лишние слёзы. Второго мая на рассвете верхом выехали в Москву цесаревна, Шубин, Лесток и Анастасия Нарышкина. Сильно отставая от кавалькады, потащились карета с Маврушкой Шепелевой и прислугой и две, наспех собранные, повозки с припасами и поклажей, охраняемые Гаврилой Извольским и его егерями. Малолетних кузин с мадам Шмидтшей оставили в деревне, чтобы хлопот было поменьше.
Елизавета скакала, бок о бок, с Шубиным, как неистовая амазонка. Ласковый ветерок играл её распущенными волосами, перехваченными синей лентой. Весеннее солнышко бушевало, дух прелой земли одурманивал, и кружилась голова. На скаку Шубин умудрялся, бросив поводья, обнимать возлюбленную и целовать в губы.
Один раз жарко шепнул, щекоча губами её ухо:
- Не забыла, как мы скакали вдвоём на Урагане?
Он умел возбуждать в ней тигрицу одним дыханием, и она повернула свою кобылицу на поляну, прикрытую разросшимися кустиками. Вокруг не было ни души, и любовники с хохотом бросились по невысокому склону на вожделенную полянку.
- Управимся… - со смехом шепнула Елизавета, когда сердечный дружок уже снимал её с лошади и укладывал на кудрявую мураву. И он, и она, спеша шарили по дорожной одежде, расправляясь с пуговицами и крючками. Ловкой рукой Шубин стянул с любимой бархатные кюлоты. Некоторое время спустя, лёжа на мягкой мураве, Елизавета жмурилась от удовольствия и следила из-под ресниц, за жаворонком. Высоко в небе неприметная птичка священнодействовала, заливая звонкой песней весь божий мир. Лизета в изнеможении опустила веки, слушая эту небесную мелодию. Счастье переполняло сердце девушки, отгоняя тревожные думы о встрече с императрицей.
Шубин вскочил на ноги, застегивая штаны, едва расслышав конский топот на дороге:
- Обгоним? Через поля!
- Обгоним! – встрепенулась Елизавета.
Не заботясь о состоянии своего костюма, она первой взлетела на кобылицу, и только ветер в ушах, да густые локоны пламенем за плечами. Версты через три у лесного кабака, Лизета и Шубин спешились и, взявшись за руки, со смехом, поджидали своих спутников.
Так и скакали. По пути несколько раз останавливались перекусить и выпить на постояых дворах и даже у мужиков в избах. Им подносили простое угощение: щи с белыми сушеными грибами, овсяную кашу, печеную репу, ржаной хлеб, редьку с квасом. В питии цесаревна не отставала от своего товарища, а после еды вздыхала удовлетворённо, откидывалась на четверть часика на лавке и опять поднималась, бежала и садилась налошадь.
В столицу прибыли всё равно, только к ночи. Старые палаты на Покровке были частично освещены, в доме их ждали и не спали. На двускатное крылечко навстречу им выскочил юный Мишель Воронцов и приветствовал госпожу учтивым придворным поклоном:
- Добро пожаловать домой, ваше императорское высочство!
- Мишель! Ты здесь? – удивилась Елизавета.
- Готов оставаться до конца слугой вашим, - последовал неожиданный ответ.
- Тогда скажи, чем ты здесь занимаешься?
И, заливаясь до ушей краской, он застенчиво отвечал:
- Политик… В кулуарах Кремля вращаюсь, но исключительно ради ваших интересов и присматриваю за домом. Не угодно ли вам принять ванну с дороги и отужинать?
Спасибо тебе, мой милый мальчик! – цесаревна, неожиданно для себя, растрогалась до слёз. Потрепав юношу по щеке и обдав его волной крепкого лошадиного пота и весеннего леса, повернулась и весело поскакала вверх по лестнице через две ступеньки в опочивальню. Она хотела смыть дорожную грязь и пить, и есть, тоже очень хотела. Зато глаза Шубина, не последовавшего за ней, потемнели, и он сквозь зубы велел подать себе выпить. От предложения тоже помыться, на кухне, отмахнулся. Шубин уже некоторое время топил ревность в водке. О, сколько их тут крутится, юных искателей счастья из старинных, хоть и обедневших, фамилий! Мишка Воронцов – один из них. Конечно, не так красив, как Шубин, но зато образован. Ишь ты, занимается политик? Ну, это мы ещё поглядим, а то и потолкуем на кулаках. Кулаки Шубина, в самом деле, сжались так, что ногти вошли в мякоть ладоней.
За стол сели вшестером: цесаревна, Шубин, Нарышкина, Лесток, Воронцов и Маврушка. Елизавета велела распахнуть окна в сад, чтобы в столовую вливался весенний аромат и соловьиные трели из малинника. Когда все насытились, она попросила Воронцова подробнее рассказать о событиях при дворе, которые она волею и неволею, пропустила:
- Говори без утайки, кого и чего мне следует опасаться? Кто против кого интригует, и кто мои недоброжелатели?
- Первым делом, это сама императрица, - ответил Воронцов, - ваш вызов в Москву после коронации – дело рук боярского Сената. От вас хотят избавиться, вам готовят ловушку, чтобы заточить в монастырь. Должен предупредить, ваше высочество, что о вас ходят по Москве самые разнообразные слухи во всех слоях общества, и стоит только вам дать этим россказням пищу, как вы пропали. Я не хочу пугать вас, но в новом Сенате, восстановленном сразу после роспуска Верховного Тайного совета, никто не будет играть вам на руку. Ибо в состав возрождённого Сената вошли почти все ваши недоброжелатели.
- Остерман в их числе?
- Безусловно, причем – единственный среди сенаторов, иностранец!
- А как поладила Анна с Долгорукими? В прежнем ли они почете? Тоже в сенаторских креслах? Женился ли князь Иван? Как поживает бывшая императорская невеста, её родители, братья, сёстры, и дядюшки, то есть, все самые записные интриганы?
- Ваше высочество, как может быть, что вы в полнм неведении? – удивился камер-юнкер. – Я виноват в этом! Я каюсь… Положа руку на сердце, скажу, что во всём виноваты политические дебаты, балы у князя Черкасского, офицерские посиделки у брата. День и ночь на ногах, пил-ел и спал на ходу. Я думал, что ваши соседи-помещики привозили вам вести из Первопрестольной. Вы, в самом деле, не ведаете, что вся фамилия Долгоруких, за исключением Владимировичей, отправлена в ссылку?
- Когда? – ахнула Елизавета.
- Господи спаси и помилуй… - перекрестились все остальные. – Рассказывай, не томи, Михайло!
- После уничтожения кондиций, - принялся объяснять юноша, - семейство князя Алексея Григорьевича было выслано в Горенки, и жило там, ожидая либо милости, либо опалы. Шептались, что её высочество, государыня невеста, была в тяжести… да потом как-то, то ли изошло, то ли она скинула, то ли родила мёртвого ребёнка. 5 апреля молодой князь Иван скромно обвенчался со своей обрученной невестой, графиней Натальей Шереметевой, а на другой день пожаловал в Горенки сенатский секретарь с указом. Велено Долгоруким отъехать в свои пензенские усадьбы и жить там до очередного решения. Выезжали в разлив весенний, но в первом же провинциальном городке сняли с них кавалерии и объявили арест. А впрочем, подробности мне неизвестны… - камер-юнкер смущенно улыбнулся. – Извините, ваше высочество, может быть, вы всё разузнаете из первых рук, когда повидаете её величество?
- Ох! – всплеснула руками Елизавета. – Долгорукие расплатились сполна за свои конъюктуры, но я, вот уж, не думала… не гадала… - она указала глазами на графинчик с токайским, и Воронцов кинулся наливать ей вина. – Налей и всем остальным, - попросила его цесаревна и, когда выпила до дна, прошептала трясущимися губами. – Ну, вот, правы, видно, оказались кликуши-то…
Все, кроме Воронцова, поняли её, и некоторое время сидели молча.
- А что Владимировичи-то? – спохватилась Елизавета. – Старший из них, фельдмаршал князь Василий – мой крестный. Неужели и у него впереди лишение званий и конфискация?
Мишель Воронцов пожал плечами:
- Пока князь Василий Владимирович и его брат на прежних должностях, цесаревна, но я слышал от друзей брата, что крестный ваш, открыто, говорит всем, что сидит-де на чёртовой сковородке. При дворе сейчас засилье Салтыковых. Граф Семён Андреевич Салтыков живёт во дворце и ночует при её величестве. Эрнст Иоганн Бирен состоит в открытом случае, пожалован графским титулом и назначен обер-камергером. Его фамилию теперь приказано произносить: БИРОН. Графские титулы получили Остерман и старший Левенвольде. Рейнгольд Левенвольде, получивший титул графа от вашей матери, произведён обер-гофмаршалом. Статс-дамами назначены графиня Марфа Остерман, княгиня Марья Черкасская, графиня Бенигна Бирон, графиня Анна Ягужинская, графиня Авдотья Чернышева и Наталья Лопухина. Думаю, для вас это полезные сведения?
- Хорошенький, так его и шмяк, букетец! – проворчала цесаревна. – Две последние стервы никак не достойны: старая пьяница, да придворная шлюшка!
- Лопухина оказала её величеству бесценную услугу, поддержав государыню на первых порах вместе с Рейнгольдом Левенвольде и Остерманом. Я слышал, она была связной, когда императрица останавливалась в селе Всесвятском и находилась под неусыпным надзором Верховного Тайного совета.
- Вот как… - пробормотала Елизавета. – На кого ж мне рассчитывать в этом осином гнезде? Я теперь сирота, которую, вероятно, рады будут отправить куда-нибудь, сбыть с рук… С чего я должна начинать подготовку к визиту в Кремль? Михайло Ларионович, ты у нас самый молодой, но и самый умный. Подскажи!
- Боюсь, вашему высочеству нужно первым делом составить прошение.
- Что ещё за прошение? – удивилась она.
- Обратиться к её величеству с просьбой, цесаревна, принять вас во дворце.
- Что?! Меня… принять?.. – голос её сломался.
- Вы, ваше высочество, теперь зависимая особа, младшая родственница, прошу меня простить великодушно.
- Ах, чтоб ей!..
Все, молча, проследили глазами за полётом кубка, запущенного рукой Елизаветы: он исчез за окном, а дочь Петра, откинувшись на спинку стула, кусая губы, гневно проговорила:
- Так Анна надо мной ныне большуха! Вот до чего я дожила! Я, дщерь Петрова, не могу уже явиться к «этой» без спросу, должна униженно просить аудиенции? Ах! Проклятье! Мне придётся кланяться той, которая раньше мне кланялась. Подумать только! Но ничего! Я окажу ей родственную аттенцию. Но большего Анна не дождётся от меня. Сейчас главное для меня, это убедить Анну, что я не помышляю о престоле, что я хочу одного: вернуться в любезное мне Александровское. Скажи, Миша, кто, кроме тебя, из моих дворян, мне остался верен? Где братья Шуваловы? Где окаянная душа Егорка Столетов? Кто из вас составит письмо императрице и отвезёт его с утра во дворец?
Воронцов, как почему-то показалось ей, немного стушевался.
- Я напишу письмо от вашего имени и доставлю во дворец, - сказал он. – Я верен вашему высочеству до гроба. Во дворце у меня завелись связи, так что, не сомневайтесь, ваше высочество, да и на брата моего можете полагаться. Мы, Воронцовы…
- Благодарю тебя! - немного успокоившись, перебила его Елизавета. – Я никогда не сомневалась в вас с братом, но хочу знать, где теперь Шуваловы?
- Они вам также верны, моя цесаревна, но их отец, Иван Максимович, вельми просчитался, прислуживая верховникам. Нынче все небольшие фамилии реформаторов впали в беду и в великую немилость. Хуже того, в великий стыд, великое подозрение и безвестность. В лучшем случае, генерала Шувалова теперь ждёт армейская служба, а в наихудшем – ссылка в деревню. Братья сейчас с отцом и возвратятся к вам на службу, как только будущее Ивана Максимовича прояснится. Если вы не прогневаетесь, конечно. Более всего им страшна ваша немилость.
- Вот как! Передай им, что я не гневаюсь на них, из-за их отца, и приму обратно, причем, с радостью, - обрадовалась цесаревна. – Мне по сердцу свои люди, чем курляндские попрошайки и блюдолизы. А теперь скажи мне, где негодяй Егорка? Думаю, мне пора подыскать другого секретаря?
- Истинно так, моя цесаревна! Егорка, простите великодушно за дурную весть, сам вас бросил и сошёл со двора.
- Куда?
- К вашему крестному, фельдмаршалу Василию Долгорукому!
- Кем?
- Адъютантом…
- Старик совершенно свихнулся! – ахнула Елизавета. – У него что, белая горячка?
- Скорее уж, белочка у Егора, - проворчал Шубин.
- Именно, - подхватил Лесток. – Пойти служить родственнику опального вельможи, чья голова под топором! Жорж скверно кончит!
- Он бросил службу у меня из-за неудовлетворённого честолюбия и жадности, - усмехнулась Елизавета. – Ну, что же, его песенки ценили Монс, покойник, да я, а крестный мой равнодушен к музам. Старик он взбалмошный, суровый, льстецов особенно ненавидит. Дурак Егорка, и мне нужна скорая замена!
Мишель Воронцов, встав из-за стола, поклонился Елизавете:
- Ваше высочество, позволите ли мне принять на себя секретарские обязанности, пока не найдётся подходящая кандидатура?
- Что ж, коли так, то принимай, Мишель! – обрадовалась цесаревна. - Лучше тебя, никто не справится с бумажными делами. Отныне ты – мой канцлер! – пошутила она.
- Буду рад стараться! – юноша вспыхнул от удовольствия.
- Пора спать, - широко зевнул Шубин, испепеляя глазами невысокого, лобастого Воронцова. – Давайте ещё выпьем водочки, да и на боковую. Особенно сладко спится, когда любовь под боком.
Он встал, наполнил венгерским бокал для Елизаветы и для себя. Сияя глазами, она охотно приняла предложение, осушила бокал и обняла насупившегося любимца:
- Что-то и верно, в сон клонит. Пойдём, Алёшенька!
Никто не удивился её бесстыдному поступку.
Елизавета Петровна получила всемилостивейшее разрешение нанести визит императрице для приватной, родственной беседы, в восемь часов утра, 5 мая.
- Смотри, матушка, не подымай бурю, - повторила уже сказанное когда-то, Маврушка. – Надеюсь, ты не отправишься к императрице одна?
- Ты пойдёшь со мной!
- Маловато будет, для охраны твоей персоны, - возразила гофмейстерина.
- Ты что, предлагаешь послать за девчонками и мадам Шмидтшей?
- Ах, нет, какой толк, государыня моя, от наседки с цыплятами?
- Тогда, кто?
- Ах…
Маврушка и Настя переглянулись со значением. Их цесаревна выглядела нынче такой беззащитной и красивой. Каштановые волосы и голубые глаза делали её похожей на принцессу-златоцвет, но взгляд выдавал яростную царь-девицу. Что ни говори, а штат её поредел: шесть фрейлин-малолеток. Правильно, что их не привезли из деревни.
- Я поеду! – решила Нарышкина.
- А кто ещё?
- Юсупова!
- А как я объясню Анне замену своего штата? – запротестовала Елизавета.
- Очень просто, - объяснила ей Настя. – Мы с Прасковьей – обе незамужние, близкие к тебе с самого рождения, и обе ныне остались без мест, хотя и по различным причинам. Можешь сказать Анне, что меня, как твою троюродную сестру, назначил к тебе покойный император. Юсупова же ныне при дворе в большой чести, хотя как-то избежала назначения фрейлиной к императрице. Можешь объяснить медведице, что она заменила собой сестру Марию, ушедшую послушницей в монастырь.
- Медведице? Это ты хорошо придумала, - усмехнулась Елизавета, соглашаясь с выдумкой находчивой Анастасии. Вот что значит, придворный опыт! В самом деле, княжна Марья Юсупова была недолго фрейлиной императрицы Екатерины, а затем цесаревны Елизаветы, но ни при матери, ни при дочери, не прижилась. Набожность этой девицы была общеизвестна, сестру Полины можно было чаще встретить на богомолье, чем во дворце.
Нарышкина принесла цесаревне бювар, и та быстро набросала несколько строк княжне Полине, и та, как будто на крылышках, прилетела в Покровское. Опустившись на колени, она расцеловала нежные руки цесаревны:
- Ты меня позвала! Я просто не верю своему счастью, моя бесценная цесаревна! Что бы ни случилось, я всегда готова за тебя умереть!
Со слезами на глазах, Елизавета наклонилась и расцеловала смуглые щёчки дорогой подружки:
- Спасибо, что согласилась, Полюшка! А ведь как рискуешь! Твой отец в большой милости, а ты?
- За последние недели взгляды моего батюшки стали уже не те! Отец мой и я не приемлем больше Анну как нашу императрицу, - смело ответила княжна, сверкая своими черными глазами. – Мы с отцом твои верные сторонники, цесаревна, до самой смерти, пока живы. Моё состояние – в твоём распоряжении, если будет нужно, а деньги нам понадобятся. Я ныне стала так богата, что всё нипочем! Батюшка, после ухода в монастырь Маши, написал на меня половину всего фамильного имущества, обделив троих братьев и, в особенности, старшего, Бориса, рассчитывавшего прибрать всё к рукам. Так что я о-ч-ч-чень богата! Веришь ли ты, цесаревна, что я ничего для тебя из своего богатства, не пожалею? У меня кулаки чешутся – отдубасить, кого следует, за то, что отсунули тебя от отцовского престола! Все, будто бы, позабыли, что у Отца Отечества осталась дочь, что именно её надо сажать на царство! Заигрались в конституционную монархию, и кто – старые старики, у которых уж и песок весь высыпался. И чего добились? Я так тебе скажу, чего: беда-лихо напала на нас – двуликая злобная матка Анна! Несправедливо, что не ты царствуешь, Елизавета Петровна, но я тебе помогу!
- Ах, Полинка, - умоляюще пролепетала Елизавета, - что ты говоришь?
Уставясь в запрокинутое к ней личико княжны, цесаревна невольно одновременно восхитилась и перепугалась. Княжна Юсупова за время, пока не виделись, похудела и пожелтела. Её глаза, чёрные, узкие, длинные, полные ярости, зыркали из-под бахромы ресниц. Цесаревне показалось, что в подруге вдруг проявились не самые лучшие стороны характера, присущие её татарским предкам. Княжна за что-то люто ненавидела новую императрицу, хотя та ничем, вроде не обделила и не обидела род Юсуповых. Старый князь Григорий Дмитриевич с самого начала поддерживал Голицына, будучи одним из активных сторонников ограничения самодержавной власти, но потом резко перебежал на противоположную сторону, поддержал Анну Иоанновну и был произведён в сенаторы, но спустя малое время вдруг сказался больным и перестал ездить ко двору. Вместо него там теперь дневал и ночевал молодой князь Борис, надеясь занять отцовское место. Младшие сыновья служили в гвардии и ожидали повышения по службе. Внешне фамилия Юсуповых не вызывала подозрений в неверности власти, но княжна без утайки открыла цесаревне истинную причину болезни отца - полное разочарование Анной самодержавной! Князь предпочитал отсиживаться в одиночку у себя в кабинете, заперев дверь, и допускал к себе одного старого лакея. Раз по секрету тот и поделился с княжной, что «боярин, сидя один, пьёт горькую и горько плачет». Полина испугалась за рассудок отца, всегда выделявшего её перед сыновьями. Она осмелилась постучаться и, на крик войди, вступила в кабинет, где отсиживался родитель. Князь, полулежащий в кресле, с рюмкой в руке, был похож на покойника. Худощавый, темнолицый, с узкими глазами и орлиным носом, он был в стёганом татарском халате и тюбетейке, из-под которой выбивались седые космы. Увидев дочь, Григорий Дмитриевич закричал визгливо:
- Поиграл в конституцию! А потом испугался, подумал, как страшно будет, что власть попадёт в руки двух старинных алчных фамилий и встал за Анну! А вышло что? Вышло ещё гораздо хуже! Нынче у нас снова монархиня, самодержавная императрица нами правит, но при ней временщиков свора, и все – сволочь немецкая! Теперь вот один тут сижу, пью и каюсь! Нечестивец, я отвернулся от поросли Петра Алексеевича Великого! Эх, княжна Прасковья, милая моя дочь, знаешь, до чего мы задним умом крепки? Надо было Елизавету Петровну сажать на царство, если бы девушка даже отбиваться начала. Потом сказала бы она нам спасибо!
Князь Григорий Дмитриевич поделился с дочерью своими мыслями и принялся вспоминать о том, как он служил Петру Великому и какие имел от него милости за свои заслуги. Княжна слушала очень внимательно и соглашалась с отцом. Так между ними возник своеобразный комплот, состоящий только из двух единомышленников, но никто из них пока не знал, как действовать в пользу цесаревны Елизаветы. Да и как это можно было начинать в сложившейся обстановке, невозможно себе представить.
Настрой княжны Юсуповой не понравился Елизавете, и она, слушая подружку, дрожмя дрожала, не смотря на майское тепло. Батюшки! Куда клонит сумасшедшая Полина? Прошло времечко-то. Ой, поздно, поздно!
Молчание нарушила Маврушка:
- Святый Боже, а что это у тебя, княжна, синяк-то под глазом? – спросила она.
- Чепуха! – княжна сердито отмахнулась от неё, как от мухи. – Забеливала, да слеза выкатилась от радости, что увиделись с цесаревной и смылись белила. Это братец Бориска угостил меня кулаком, он меня так и норовит сжить со свету, да я тоже не дура. Отец ценит меня больше братьев. Он так и говорит, что женщина тоже может расоряжаться своей судьбой, коли захочет, а ключ к этому для неё – богатство. Как отец завещал мне половину наследства, так Бориска прямо обезумел. Чуть мы одни с ним останемся, так и драка, он на меня набрасывается, а я на него. Вчера гляделки бы ему точно выцарапала, не войди вовремя мать, так бы и остался кривым, разбойник! До сих пор жалею, - подытожила княжна, сверкая великолепными черными глазами.
У цесаревны перехватило дыхание от такой речи. Она сочла чудным поступок князя Григория Дмитриевича.
- На богатство твоё, Поль, ужо скоро позарятся, - тоже за цесаревну ответила Нарышкина. - Ни тебе, ни княжне Варваре Черкасской, не отвертеться от брачных уз с одним из братьев фаворита, или Левенвольде, или Тротта фон Трейдена, которым Анна благоволит.
- Типун тебе на язык! – вскричала княжна Полина. – Кто это тебе сказал, что не отвертется? Мне уже двадцать первый год. Взрослая! Сама знаю, как дальше жить!
- Лучше молчи об этом! – посоветовала княжне Маврушка. – Давай, Полюшка, лучше я забелю-ка тебе синяк, чтобы он тут не особенно ярко светился, а то щёки твои красны от злости, глаза черны от гнева лютого, а фонарь сам по себе. Если хочешь, чтобы цесаревна взяла тебя завтра с собой в качестве компаньонки, то с таким фонарём никак нельзя ехать к императрице.
- Вот завтра и забелишь, - согласилась княжна. – Только послушайте меня: Анне не по нутру всё, что цветёт и приятно пахнет. Не позабыли ещё, каковы вкусы нашей новой императрицы?
- А! Конечно, нет! – поморщилась Нарышкина. – Медвежье сало…
- Вот именно! Конец пришёл царству Венеры и Бахуса, на троне – медведица… - княжна всхлипнула и бросилась на колени, обнимая ноги Елизаветы. – Несправедливо, что не ты царствуешь, Петрова дщерь…
- Ох, молчи, молчи! А то ты нас всех, окаянная, погубишь! – Настя с Маврушкой накинулись на княжну-бунтовщицу, хлопая в ладоши перед её носом.
- Да тише вы, девки! – опомнившись, закликнула подруг цесаревна. – Ты бы, Поля, уступила мне свою карету, чтобы явиться в Кремль не золушкой, а урожденной принцессой. Мне сообщили, что Анна встаёт рано, и завтра в восемь часов утра надо выезжать.
- Карету? – княжна отчаянно всплеснула руками. – Я жизнь за тебя отдам, цесаревна моя, как и мой батюшка!
- Нет, жизнь не надо, только карету!