КРАСНЫЙ ДОМ
Осень1944 года. Еще шла Великая Отечественная война, но уставшие и измотанные тяготами долгой и, опустошившей души войны, люди, готовились к празднованию годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Ждали великой даты и в селе Левашово, что в Башкирии, на берегу реки Белой.
Село это жаловано Екатериной Великой графу Левашову и оно выглядело очень живописно: на спуске горделиво возвышался графский особняк о трех этажах, с парадным крыльцом и видом на село.
Село же расположилось чуть выше – вдоль тракта. Тут стояли дома зажиточных граждан. Люди победнее жили в проулках и в улицах, как бы спрятанными от глаз. Наверное, по тем временам это было очень большое село: посреди села стояли почта и несколько магазинов. За мостом построен большой спиртовый завод. А за ним был даже участочек железной дороги, обрывавшейся под селом.. Дорога сильно заросла травой, но шпалы отчетливо выделялись и по ним, с громким гиканьем, носились местные ребятишки наперегонки. От старинного дома к роднику была разбита аллейка из кустов сирени и терна. По аллее женщины ходили за водой к роднику и озеру, в котором жили лебеди. Здесь же, на озере, и белье стирали. За этой аллеей был высокий забор, заросший виноградом и хмелем, глухим терновником. Там сторожила Фиона, старая, злая гречанка и детям туда вход был настрого запрещен.
Барский дом, как его еще называли, был построен из красного-красного кирпича. Поэтому он и имел адрес : «Красный дом». Здесь жили в квартирах эвакуированные вначале войны из Донбасса люди разных национальностей, сплоченные горем, ожидавшими окончания войны. И дружбой.
Красный Дом в ноябре готовился к празднованию 7 Ноября: женщины белили квартиры, стирали занавески. В это время уже трещали первые морозы, которых очень ждали- те немногие , кто держал скот , его резали перед праздниками, солили сало, начиняли колбасы. По дому шел праздничный дух- только в такой великий день люди могли позволить себе праздник. В военное время жили- то впроголодь. Пекли лепешки из сушеной крапивы с пшеном или горстью серой муки вместо хлеб. Но к празднику готовились.
С парадного входа на первом этаже было четыре большие квартиры. При входе справа была графская зала – полукруглая, с множеством узких высоких и очень красивых окон.
Здесь проводились или, вернее, отмечались все праздники и здесь жила семья без детей, муж да жена. А дядя Петя был шофером у большого начальника, поэтому они жили привилигированно и зажиточно- держали корову. Тетя Лукерья, жена Петра, как и все женщины- не работала на производстве, и одевалась в красивые цветастые платья.
На первом же этаже жила семья Астафьевых в двухкомнатной квартире, окна ее смотрели на север, с той стороны стены дома были покрыты густым бархатным зелено-изумрудным мохом, а кирпич изрядно был стар .Отсюда вид , видимо ,был на прежние конюшни, т. к. на склонах было много шампиньонов, потому, что были горы перегноя и кое-где железные колья от заборов.
Прямо под окнами шел пологий спуск к деревянному колодцу, также сильно поросшему мхом. Здесь было мрачно и хмуро, страх навеивали могучие деревья, не пропускавшие солнца. Детям строго запрещалось играть в этих кущах. Казалось, здесь жили колдуны и гномы. В деревьях громко кричали крупные птицы.
День седьмого Ноября был большим праздником, его и в последствии праздновали с народной удалью. А как же иначе: день победы «красных» над «белыми».
Но вот только в этой одной семье было не до праздника- Арсентий и Василиса схоронили двух детей за неделю. Дочь Тамару, четырех месяцев от роду, унесла младенческая. А через неделю, перед самым праздником, умер от дифтирии 8-летний сын-первоклассник, Валентин. Соседи говорили, что такие умные дети бывают редко, его звали не иначе как «наш Сталин». Это горе пришло в тот страшный год в дом моих родителей. Горе посеребрило виски отца, а мама надела темный платок и в дальнейшем не появлялась без платка. Разговаривали тихо и мало. В квартире поселилась тишина.
А вне этого безмолвия жили люди- встречали детей из школы, ждали окончания войны. Зима выдалась тяжелой, тягучей, с метелями и морозами.
Отец, как и все мужчины, в годы войны, уходил на неделю в ДОК. Работали на фронт, на победу; здесь же, в цехах и спали, через короткие смены, меняя друг друга, еле держась на ногах. От дома до работы было добрых километров пять, берегли силы и время, уходя на неделю. Отец просился на фронт, стыдился, что работает в тылу. Он работал мастером смены. Его оставили по брони, в тылу.
Приходили домой мужчины по субботам, помыться, взять продуктов, побыть с семьей. Силы людей были на исходе. Но жизнь все же била ключом в этом далеком от фронта старом доме, одни дети умирали от голода и холода, другие рождались. Родители вечерами обсуждали скорбно вести с фронтов, ждали весны.
А ребятишки тем временем проводили свое детское время весьма бурно и весело. Дядя Трофим Анисимов соорудил санки. Большие, просторные- на целую ватагу детей, а их у него было мал- мала много. Шумною гурьбою детвора разного возраста и племени, забывая о еде, барахталась в белоснежных сугробах, катилась кто на санках, кто кубарем с огромных снежных гор. На радость родителям- хоть кормить можно реже.
Женщины часто проводили время за шитьем и разговорами, в ожидании мужей. Время от времени проверяя,выглядывали из окон и окликивали, детей, играющих на улице.
А развеселая куча мала , румяная и горластая была рада, что не загоняют домой. Тут идеальным образом сочетались все несочетаемые педагогические методики, что называется: " нас никто не воспитывал, жизнь учила".
Через добро и зло. Через разбитые носы и синяки прошли дети военного поколения. И эта, вынужденная воспитательная система, на поверку оказалась самой что ни наесть верной и оправданной. Доверие было безраздельным и полным, как и воспитание мужеством. Как–то моего брата закрыли ребята-старшеклассники в погребе из-за девочки, он не ночевал дома. Родители были, конечно, взволнованы. Искали. На другой день брат пришел в слезах, зная, что ему попадет, и действительно попало. Отец и слушать не стал оправдания, и жалеть не стал. А вложил по полной в « мужском» разговоре: сам виноват и никогда ни на кого не жалуйся.И всыпал ремнем, за то, что "мама волновалась и плакала".
Сказать, что женщины во время войны не работали нельзя, потому что они ходили на разгрузку вагонов на спиртзавод, когда это требовалось. Приходилось разгружать мешки с зерном и сахаром на спиртзаводе. Это был адский труд. Полуголодные, с впавшими щеками, они еле держались на ногах. А душа болела за оставленных дома ребятишек, которые до посинения катались с гор, ели холодный снег. А потом болели и умирали. Лечить детей было не чем и некогда. Так и мой брат, Валентин-«Сталин», умер от неизлечимой болезни. Как рассказывали дети, что « много он снега поел».
В каждой душе жила надежда, жило ожидание окончания невзгод, войны, тоска по счастью, теплу и миру.
А по всем земным и природным законам близилась весна. Весна 45- года! Это была благодатная весна. Она наступила, такая долгожданная, и такая все-таки неожиданная. Заполнила все вокруг сладким запахом счастья.
Заблагоухало все вокруг сиреневым цветом. Медовый черемуховый дух заполнял ночи и дни. Утро вставало душистым головокружительным, ясным и мирным. Красный дом просто утопал в цветущих, оставшихся после войны, аллеях. Над озером поднимался пар. В озере плескались горделиво лебеди, как ликование, за терпение и долгое ожидание людей. А над всей этой красотой сверкали росы в изумрудных ресницах вековых сосен.
И незабудки! Они устелили все склоны и взгорки, бежали ручейками вдоль тропинок, вырастали из корневищ старых лип и черемух. Наша российская незабудка! Цветок верности и ожидания. Как же они прекрасны и беззащитны эти нежно-лазурные цветы России! Так и кажется, что это мириады женских слезинок и вся эта, щемящая сердце голубизна, напоминает о верности жен и невест.
Возвращались в село солдаты с фронта, слышались песни, смех, переливы гармошек; и все вокруг оживало и наполнялось радостью. Но в Красный дом фронтовики почти не приезжали. Здесь оживление и радость были другого свойства: люди сорванные войной с родных мест радовались возможности скорее вернуться на родину -на Украину, на Алтай, на Дон. Собирались чемоданы торопливо, весна не позволяла медлить: земля ждала пахоты, брошенного зерна. Она, как и люди истосковалась по человеку, по теплу сильных и заботливых рук.
Окна дома темнели безмолвием недолго. Вскоре стали заселяться новые жильцы из местного населения, приехавшие восстанавливать заводы, строители города химии.
Вокруг царила весенняя суета. Приезжали машины, их загружали зерном, просом, картофелем. Работали дружно, кооперативно- сажали по очереди несколькими семьями, вокруг царила радость, детская и взрослых. Засаживались буквально все клочки земли. Люди строили сараи, приобретали скот: коз, свиней, кур, гусей.
Постепенно лица светлели от улыбок, жизнь входила в мирное русло. Строили, сажали, убирали урожай, мечтали. Мечтали о рождении детей. Играли свадьбы. В результате этих положительных изменений и мои родители «запланировали» мое рождение.
И вот в 1948 году у Астафьевых прибавилась семья, зимним утром, когда кричали петухи, рождением милой белокурой девочки. Это обо мне мои родители просили Бога и он им подарил меня. Брат Вениамин назвал меня Олей. И я ему за это имя благодарна, ибо мне оно тоже нравится. Всю мою жизнь сопровождает чувство необычности рождения в бывшем барском, необыкновенно красивом, грациозном. И совершенно сказочном имении, в окружении аллей из сирени, увитых диким виноградом, хмелем и калистегией. С лебяжьим озером, в окружении величественных сосен на взгорке. С глухим заросшим зеленым мхом тревожащим душу колодцем и бегущими вверх взгорками, со вспухшими от ядреных шляпок шампиньонов.
Мой Красный дом! Он так дорог милым детством, уютом, запахом шиповникового варенья, черемухи и хмеля.
Он живет в самых затаенных уголках моей души и часто снится, навевая ностальгию. Ибо туда никогда не вернуться, даже на время- несколько лет назад его взрывали , (как он сопротивлялся!), пока от него и от памяти не осталась горстка красного щебня.
Грустно, что грацию и величие можно уничтожить росчерком невежества. (я бы сказала, «красного» невежества). Очень грустно!