«Острый кинжал с хрустом разорвал живую плоть и вошел глубоко по самую рукоятку в податливое тело. Светловолосый юноша болезненно выдохнул и медленно завалился на бок. Его пронзительно синие глаза с недоумением смотрели на убийцу, наклонившегося над ним и с вожделением протягивающего дрожащие руки куда-то в район сердца поверженного.
Сейчас, сейчас навсегда затихнет отслужившее сердце, и душа вырвется наружу.
- Нужно очень осторожно схватить ее и не отпускать, тогда она будет твоя, мой господин, - думал убийца, сгорая от нетерпения.
Его холодно-серые глаза не выражали ничего, но дрожащие от нетерпения руки с головой выдавали желание.
Синеглазый, болезненно выдыхая кровавую слюну и теряя последние силы, с трудом приподнял голову и, напряженно вглядываясь в сероватую промозглость неба, превозмогая боль, почти неслышно прошептал.
- Прости его, Господи, прости, как прощаю его я, ибо он не ведает, что делает.
И в ту же секунду жуткий вой разорвал тишину. Тело убийцы забилось в судорогах, и он, скорчившись от боли, бессилия и ненависти рухнул на колени рядом с жертвой, душа которой белым голубем взвилась к небу и растворилась в его бескрайней синеве».
1
Писатель отложил ручку в сторону и подошел к окну. Он прижался лбом к безжизненно холодному стеклу и, закрыв глаза, снова начал мучительно теребить свое сознание, задавая вот уже длительное время одни и те же, так и нерешенные для себя вопросы.
-Ну, почему, почему же в мире столько несправедливости? Почему темные силы так часто одерживают победу в человеке, а светлые уступают свое место в душе? Место, которое по праву принадлежит им. Почему «темные» так легко управляют человеком и миром, почему они остаются неуязвимыми?
Но ночь за окном полновластной хозяйкой заполонила все пространство двора, уползала в глушь переулка и терялась где-то за поворотом, молчаливая ночь, так и не дающая ответа.
-Как жить? Как дальше жить? – мучительно продолжал думать он, ощущая свое бессилие перед накопившимися вопросами. – Ну что я могу изменить? Ведь я один, совершенно один в этом мрачном, погибающем от зла мире. А оно, зло, повсюду здесь. Разве я один могу противостоять ему?
Мысли наваливались на него и давили своей неразрешимостью. Он ощущал себя маленьким, слабым человечком, а мир – враждебным.
В дверь неожиданно постучали, и он, одолеваемый вопросами, на которые не находил ответа, внутренне обрадовался возможности на какое-то время забыть про них, но на стук никак не отреагировал. Вывел его окончательно из состояния отрешенности звонок. Был он противно-скрипучим, всерьез испугал его, и Писатель, словно боясь быть услышанным, осторожно подкрался к двери и напряженно прислушался.
-Кто может так поздно прийти? – думал он. - Может, ошиблись дверью или мне просто послышалось?
Тишина, внезапно наступившая с той стороны двери, пугала сильнее, чем беспокойный голос звонка. Постояв еще несколько секунд, Писатель неслышно развернулся и собирался уже было сделать шаг назад, как звонок захрипел вновь, обрывая последнюю надежду на заслуженный отдых.
-Кто там? – прошептал он, приложив ухо к двери, отчаянно при этом боясь посмотреть в матово блестевший дверной глазок.
Оттуда, с той стороны, послышалась возня и мелодичный голос пропел.
-Не держите меня за дверью. Это ваша новая соседка из квартиры напротив.
Писатель неохотно приоткрыл дверь и осторожно выглянул на лестничную площадку. Там в ярко-красном платье, с огромной копной иссиня-черных волос стояла женщина. Ее темные глаза насмешливо смотрели на Писателя. Она, очевидно, привыкла производить впечатление, поэтому, не обращая внимания на растерявшегося соседа, уверенно шагнула в полумрак прихожей.
Кармен! Настоящая Кармен! Писатель с восхищением рассматривал вошедшую, отступая перед ее напором.
-Не пугайтесь, - с улыбкой заговорила женщина, ничуть не удивляясь произведенному впечатлению и продолжила, останавливаясь посредине маленькой неудобной прихожей. – Видите ли, въехала я недавно, живу одна и как любая женщина толком не владею ни молотком, ни отверткой, но при этом пытаюсь все делать сама, несмотря на то, что часто терплю неудачи в налаживании быта. Там у меня проблема с полочкой, не одолжите отвертку?
Смотрела она на Писателя насмешливо-холодновато, прекрасно понимая, что отказа не получит.
Писатель поспешно закивал головой, засуетился, тут же напрочь позабыв, куда он перепрятал нужный инструмент. И пока упорно и настойчиво искал отвертку, нарушая порядок в тумбочке, она стояла не шевелясь, насмешливо наблюдая за его попытками что-либо найти.
Когда, наконец, проклятая отвертка была найдена, Писатель уже смелее подошел к женщине, с улыбкой смотревшей на него, и неуверенно протянул нужный ей инструмент. Но гостья, все еще улыбаясь, вдруг вытянула вперед руку с ярко накрашенными ногтями и неожиданно для него решительно прикоснулась к щеке Писателя.
-Что это? Вы запачкались,- тихим голосом прошептала она, и едва уловимым движением провела по его лицу, совершенно не обращая внимание на растерянность стоящего.
Писатель от неожиданности отпрянул, напуганный смелостью гостьи, и непроизвольно прикрыл ладонью ту часть лица, где только что находилась ее рука, Глаза женщины потемнели еще сильнее, а в самой глубине зрачка вдруг запрыгали блики пламени, отражая свет от розово-пепельного абажура старой люстры. Лицо гостьи от этого стало каким-то холодновато-безразличным, но дьявольская красота женщины завораживала, и Писатель, внутренне осознавая, что делает что-то не так, не мог не смотреть на нее.
На какое-то время он забыл, зачем она пришла, и отвертка, выскользнув из его рук, со стуком упала к ногам незнакомки. Однако та даже не пошевелилась, и Писатель, испуганно вздрогнув от звука упавшей отвертки, поспешно нагнулся за ней. Женщина усмехнулась, осторожно взяла ее из рук Писателя и скрылась за дверью напротив.
Оставшись один, он снова подошел к окну и прижался горячим лбом к холодному стеклу. На улице уныло барабанил дождь, озорно постукивая по стеклам окон. Там, внизу, старый сгорбленный фонарь робко освещал кусок двора и часть песочницы. И в этом неясном, холодновато - сером круге света Писатель заметил одинокую фигуру. Он еще теснее прильнул к стеклу, стараясь рассмотреть стоявшего. Невысокий худощавый юноша прятался от дождя под огромным зонтом, и Писатель вдруг ясно увидел, что тот пристально смотрит на него. От неожиданности он отпрянул от окна, а когда снова посмотрел вниз, там уже никого не было, и только сиротливый двор продолжал умываться дождем.
2
«- Может, договоримся о временном перемирии? – послышался голос в наступившей тишине.
Предводитель темных с трудом стащил металлические перчатки с рук и отбросил их в сторону. Они с грохотом упали на край стола, и одна из них наполовину повисла, готовая в любой момент свалиться вниз.
-Ты думаешь, что между нами может быть перемирие? – удивился Светлый.
Он давно не носил лат и шлема, старательно избегал любой одежды, сковывающей движение, и поэтому выглядел мирно. Его темные вьющиеся волосы рассыпались по плечам, оттеняя белизну белого, наглухо застегнутого ворота.
- Мира не может быть, - согласился Темный, – а перемирие возможно! Ну, что мы столько лет сражаемся за души, а победы нет ни на твоей, ни на моей стороне.
-За души сражаешься ты, - усмехнулся Светлый, удивленно приподнимая правую бровь, - я только спасаю их.
И много ты спас? – громко расхохотался Темный. – Посмотри – мое воинство не убывает.
Он горделиво оглянулся назад. Там, за его спиной, стояло мрачное сборище темных сил. Их лица были прикрыты забралами, руки и ноги закованы в латы и только зло сверкавшие глаза выдавали их настроение.
-Разве такое можно одолеть? – с нескрываемой гордостью поинтересовался он у Светлого. – Ну, что ты можешь поделать с нами?
Он опять захохотал, и мрачное войско, стоящее за ним, отозвалось громким эхом.
-Видимо, могу, - усмехнулся Светлый, - иначе ты бы не предлагал перемирие!
Темный, не скрывая бешенства шагнул в сторону Светлого, но тот час же за спиной того словно из-под земли выросли два огромного роста ангела и, трепеща крыльями, зависли в воздухе. От неожиданности Темный непроизвольно отпрянул, но тут же понял свою ошибку и, с опаской поглядывая за спину Светлого, заговорил спокойным голосом.
-Глупец! Я просто хочу предложить пари.
Он ловким движением вынул откуда-то снизу фотографию и протянул ее Светлому.
-Видишь? Простой человек, - заговорил он, приближая свое лицо к лицу Светлого, - все равно мы сражаемся за него, вернее, за его душу. Но зачем такое кровопролитие? Почему бы ему самому не выбрать, на чьей стороне сила и власть. Пусть сам решит, кому служить. Я пошлю ему искушение, против которого он не устоит. А что дашь ему ты?
- Ангела! – спокойно проговорил Светлый. – Он будет охранять его.
Темный расхохотался, запрокидывая голову назад, отчего его лицо стало малиновым, а огромный острый кадык впился в горло, словно готовился разодрать его.
- И ты думаешь, что твоя добродетель окажется сильнее моего искушения? - все еще продолжал смеяться Темный. – Запомни – люди порочны! Они жаждут власти, денег, удовольствий! И я им даю это! А что можешь дать ты? Что ты можешь противопоставить моим дарам?
- Любовь, верность, терпение. Разве этого мало? – не повышая голоса, спокойно возразил Светлый. – Или ты считаешь, что пороки, которые ты с удовольствием раздаешь, сделают человека счастливым?
Светлый с нескрываемым сожалением посмотрел на Темного.
- Еще как сделают! – гремел в ответ Темный. – Что такое счастье? Люди искали, ищут и будут искать его только для себя, забывая о находящихся рядом. А я дам им суррогат счастья, и они будут рады получить его, подчас даже не осознавая, что это подмена настоящему. Если человек потерял любовь, я с удовольствие дам ему замену, пусть это будет иллюзия, но он будет доволен. Человеку свойственно принимать ложь за правду, если она не тревожит его! Человек умеет лишь брать, давать он не научится никогда!
Светлый слушал Темного, задумчиво опустив голову, но когда тот закончил, заговорил твердым, спокойным голосом.
- Да, я не смогу убрать боль, но подскажу, как сделать, чтобы не доставлять ее другим, тогда он и свою уменьшит. Я не смогу заменить настоящую любовь на иллюзию, но научу верности и преданности.
- Человек порочен, - хрипел Темный, - думает только о себе и своем благе. Жизнь его слишком коротка, и у него совсем нет желания тратить ее на заботу о ближних. Он думает только о себе и заботится только о себе. Я даю ему возможность прожить в удовольствии, избавляя от ненужных тревог. Я помогаю ему выкинуть из жизни все, что мешает наслаждению или лишает его. Ну, зачем ему дети? Прочь! Живи для себя! Зачем любовь, которую нужно оберегать? Прочь! Ведь все это требует отдачи. Я дам ему то, что будет доставлять удовольствие и ничего не требовать взамен. Он проживет для себя, и в этом его истинное счастье!
А что он получит от тебя? Что такое верность, когда я даю ему кучу доступных женщин! Что такое дети, когда я подкину ему чужого ребенка, за которого не нужно нести ответственность, а тем более любить его! Я хозяин человека! Он всегда позволяет моим воинам одерживать в себе победу. Разве не так?
- Ты убиваешь человека. Впуская тебя в свое тело, он перестает быть самим собой. Ведь за него проживает жизнь то существо, которому он позволил вселиться в себя.
-Я никого не убиваю, - ревел Темный, - человек сам, добровольно впустил моих воинов! Ну, а где ты был в это время?
Светлый, не меня положения, сжал руки в кулаки под столом, чтобы никто не заметил этого, и проговорил с болью в голосе.
- Я всегда сражаюсь за его душу, даже тогда, когда она занята тобой! Человек не потерян, пока в нем жива душа, ее всегда можно разбудить. Нужно только верить в это и помочь ему самому поверить в себя.
- Все это слова, - устало махнул рукой Темный, - ты принимаешь вызов или нет?
Светлый, которому давно надоел этот разговор, устало взглянул на Темного и кивнул головой в знак согласия. Темный выбросил на середину стола фотографию и, чтобы она не улетела от порыва невесть откуда взявшегося ветра, одним ударом клинка пригвоздил ее.
С фотографии на Светлого смотрело усталое лицо Писателя».
3
В дверь осторожно постучали, и Писатель, сновавший по кухне в поисках ножа, сначала даже не обратил на это внимания. Через некоторое время его ухо уловило какое-то движение за дверью, и более настойчивый стук взорвал тишину. Писатель давно привык к противно – скрипучему голосу звонка, поэтому звук, доносившийся со стороны лестничной площадки, насторожил его. Он немного потоптался, осторожно приоткрыл дверь, как всегда не воспользовавшись ставшим со временем ненужным глазком.
На пороге стоял невысокий юноша с добродушной улыбкой и огромными в пол-лица серыми глазами.
- Вы Писатель? – выдохнул он, робко теребя ворот плаща и, не давая возможность что-либо ответить, заговорил быстро, словно боялся, что его непременно прервут и не выслушают до конца.
- Я ваш давний и преданный почитатель, - зачастил он, отступая вглубь лестничной площадки, - немного пишу, вернее учусь. Понимаю, что до вас мне далеко. Позвольте мне выразить вам свое восхищение и признательность.
- Вы кто? – сухо поинтересовался Писатель, хотя от слов юноши приятно защекотало под ложечкой и на какое-то время разбудило в нем так давно уснувшее чувство своей значимости.
Юноша снова отступил почти на середину лестничной площадки, позволяя при этом более внимательно рассматривать себя, и, еще больше смущаясь и краснея, заговорил.
-Я начинающий писатель. Пишу всего понемногу: и прозу, и стихи. Многим нравится. А это я принес вам. Вот!
Он ловко, словно фокусник, извлек откуда-то из-под плаща небольшую книжку и доверчиво протянул ее Писателю.
На обложке, на самом верху, было написано Владимир Светлый, а ниже красивым шрифтом набрано «Мои первые стихи».
- А-а-а! Понятно, - выдохнул сразу поскучневший Писатель, но неожиданно для самого себя отступил вглубь прихожей и широким жестом предложил юноше войти.
- Значит, Владимир Светлый, - с усмешкой проговорил он, вытирая руки о полотенце, случайно захваченное им со стола, и продолжил, - это что? Ваш псевдоним?
Юноша смущенно улыбнулся.
- Нет, это мое настоящее имя, - признался он, отчаянно покраснев при этом.
Была в нем какая-то детская непосредственность, и Писатель, внимательно посмотрев на него, почему-то сразу уверовал в его несовместимость с современным миром и непохожесть на многих молодых людей, знакомых ему. От этого внезапного открытия он почувствовал жалость к молодому человеку в мокром плаще и предложил.
- Давайте пить чай!
Лицо юноши осветила улыбка, и он поспешно, словно испугавшись, что хозяин передумает, прошел вслед за Писателем на кухню. Через несколько минут он уже старательно прихлебывал чай из огромного бокала, который нежно обнимал тонкими, как у музыканта, пальцами.
Писатель с интересом поглядывал на юношу. Внешняя хрупкость молодого человека и взгляд, полный уверенности и силы, вносили какой-то неуловимый диссонанс в его облик. Писатель уже было собрался обрушить на посетителя лавину вопросов, как в дверь снова требовательно постучали.
За распахнутой дверью, слегка привалившись к косяку, стояла вчерашняя незнакомка. Выглядела она по-прежнему отлично, и Писатель почему-то решил, что она даже и не ложилась спать. В ее глазах, в самой глубине зрачка, все так же весело прыгали жизнерадостные огоньки.
- Вот, - улыбаясь проговорила она и протянула отвертку, - возьмите, пожалуйста. Мне больше не понадобится.
Какое-то время Писатель растерянно смотрел на нее, затем шагнул в сторону.
-Проходите, - предложил он, внутренне напрягаясь от страха получить отказ, - мы тут чай пьем. Присоединяйтесь.
Выдохнув все это, он вдруг растерялся от неожиданно откуда свалившейся на него смелости, но отступать было поздно, да и не хотелось.
-Спасибо, - вдруг обрадовалась соседка, - а меня, кстати, Ангелиной зовут, а друзья называют проще – Геля.
Геля ловко проскользнула в полутемную прихожую и смело шагнула на кухню. Юноша, одиноко сидевший у стола, тотчас вскочил на ноги. Он с удивлением и растерянностью взглянул на вошедшую. Странно, но Писателю показалось, что они давно знакомы, и юноша просто не ожидал увидеть ее здесь.
-Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, - раздался из-за ее спины голос Писателя, но она осталась на месте, с недоумением поглядывая на два стула, стоящих около стола.
- Мы просто не ожидали гостя, - прогремело откуда-то из комнаты, и в кухонном проеме показался сначала табурет, а затем возник и сам Писатель. Он ловко приспособил его около стола, но сесть не решался, очевидно, ожидая, когда на его прежнем месте устроится гостья. Геля осторожно пристроилась около стола, с улыбкой взглянула на Писателя, а затем перевела любопытный взгляд на юношу.
- Вам удобно? - засуетился Писатель, ерзая на неудобной и жесткой табуретке. Он поворачивался всем туловищем то к юноше, то к женщине, мучаясь от выбора, затем все-таки решился и заговорил.
-Это Геля, Ангелина, - он решительно повернул голову в сторону соседки, затем перевел взгляд на юношу, - а это Владимир, мой коллега, поэт.
Затем помолчал и добавил.
-Начинающий…
Геля с улыбкой поглядывала на юношу, а тот, покраснев от смущения, уткнулся в бокал, будто пытался спрятаться за ним.
-Вот ваш чай, - Писатель осторожно придвинул Геле небольшую изящную чашечку, случайно сохранившуюся от бабушкиного сервиза.
Геля, казалось, не слышала его. Она внимательно разглядывала юношу, затем осторожно поинтересовалась.
-А что вы пишите?
- Вот, почитайте, - почти выкрикнул Владимир и резко протянул отпрянувшей от неожиданности гостье небольшую книжечку в мягком переплете.
- Владимир Светлый, - нараспев прочитала она и, чуть скривив губы в усмешке, иронично поинтересовалась, - ну, и кому и чему вы светите?
Юноша привстал со своего места, отодвинул бокал с недопитым чаем и сердитым голосом спросил.
- А что? Светить людям – это ненужное занятие?
-Светят, чтобы вывести из тьмы, - пожала плечами собеседница, не обращая внимания на его тон. – Из какой тьмы и к какому свету ведете вы?
- Человечество практически с самого рождения живет во тьме, - уже сердясь по-настоящему начал юноша. – Разве, приходя на эту землю, он попадает в светлый мир? Совсем нет. Мы приходим в мир, погрязший в разврате, похоти, злобе, зависти. С самого раннего детства нас учат служить Мамоне, и со временем мы начинает его считать единственным, кому можно и нужно поклоняться! И потом вся наша дальнейшая жизнь просто подчинена Золотому тельцу.
-А-а-а? А вы стало быть тот, кто научит человека жить по Божьим законам и откроет ему глаза на несовершенство мира. Ну, что-то вроде Миссии? – насмешливо спросила Геля и, не поднимая глаз на говорившего, с интересом листала его книгу.
- По крайней мере буду пытаться!- уверенно произнес юноша.
Писатель с удивлением смотрел на молодого человека, серые глаза которого вдруг потемнели от возмущения, а тот, не сдерживая себя, резко нагнулся и приблизил свое разгоряченное лицо к спокойно равнодушному лицу Гели.
-Нельзя служить двум Богам одновременно, - выпалил он, как бы стараясь отрезать этим все возможные возражения с ее стороны.
- Ну, да! Ну, да! – равнодушно констатировала Геля, не обращая никакого внимания на горячность говорившего. – И какого же выбрали вы?
В какой-то момент юноша растерялся. Продолжать спор ему уже давно не хотелось, да к тому же место и время не располагало к этому. Он устало махнул рукой и совершенно спокойным голосом предложил.
-Давайте лучше пить чай.
Геля, наконец, перестала листать книгу, отложила ее в сторону и старательно начала опустошать чашечку свежезаваренного чая, искоса поглядывая на молчавшего Писателя.
-Да, конечно, давайте пить чай, - засуетился тот, затем не выдержал затянувшегося молчания и заговорил.
- Я так до конца и не понял причины вашего спора, - начал он, отодвигая недопитый чай. – Никогда не поверю, что деньги можно отнести к ненужной роскоши. Без них мы просто не сможем прожить. Да и почему мы должны отказываться от хорошей жизни, удобств, вкусной пищи? А разве я не должен получать вознаграждение за свои труды? Как и на что я тогда буду жить?
- А разве наличие денег сделает вас счастливым? – спросил Владимир, вглядываясь в лицо Писателя. Его возбуждение все еще не проходило и всем показалось, что узнать мнение Писателя на этот счет для него почему-то стало очень важным.
- Не знаю, - признался Писатель, пожав плечами, - сделают ли меня счастливым деньги, но в одном уверен твердо – прибавят спокойствия и дадут возможность заняться любимым делом.
Выражение «заняться любимым делом» он произнес с особым ударением, прекрасно понимая, что в этом мире без денег просто не обойтись. Нужность их он принимал, и разговор на эту тему считал бессмысленным и никчемным. Но Владимир так внимательно смотрел на Гелю, ожидая от нее ответа, что Писатель не решился прервать порядком надоевший спор. Геля же, все еще продолжая улыбаться, смело взглянула в глаза Владимиру, и, не скрывая иронии, поинтересовалась.
- А вы бессребреник, молодой человек?
-Я не стремлюсь к богатству, мне хватает на жизнь, - с каким-то чувством превосходства проговорил Владимир.
- Вот и отлично, - подытожила Геля и иронично добавила, - правда разговор мы начали о свете и тьме. До сих пор не понимаю, почему перешли на деньги.
- Да потому, - горячился юноша, - что деньги и есть мерило света и тьмы, зла и добра!
-Не думаю, - все так же спокойно, не повышая голоса, возразила Геля, - не деньги зло и не мерило добра и зла, а отношение к ним. Деньги, собранные на лечение ребенка дают надежду ему и его близким на выздоровление, собранные на свадьбу помогают родиться новой семье. Да и свою книгу вы издали именно на деньги, господин Светлый, - уже поднимаясь, проговорила Геля и пошла в сторону прихожей.
- Мои стихи несут свет, - почти прокричал ей в спину юноша.
- Свет за темные деньги? – не поворачиваясь, поинтересовалась Ангелина.
Она направилась к входной двери, и Писатель, молчавший до сих пор, вдруг понял, что ему очень хочется, чтобы она не уходила, но не знал, как остановить ее. А она, словно почувствовала его состояние, повернулась к нему и проговорила.
- Долг платежом красен. Вы мне и отвертку дали, и на чай пригласили. Приходите ко мне на ужин часов в шесть. Буду ждать.
И уже закрывая за собой дверь, прокричала в сторону кухни.
- И вы приходите, господин Светлый. Интересно было с вами поговорить.
4
К вечеру неожиданно похолодало. Невесть откуда свалившийся ветер срывал последние пожухлые листья с деревьев, и они, остервенело кружась в воздухе, неохотно падали на землю, чтобы затем снова заплясать в неистовом танце. Писатель тут же пожалел, что вышел на улицу без шапки, но возвращаться не стал. Магазин цветов, вернее магазинчик, крохотное неказистое помещение, находился недалеко от дома. Писателю очень хотелось сегодня вечером произвести впечатление на Гелю, и букет непременно должен был помочь ему в этом.
Молоденькая продавщица уверенными движениями ловко справилась с длинноногими цветами, уложив их в букет. Писатель осторожно приобнял цветы и, прикрывая плащом от очередного порыва ветра, бережно понес их в сторону дома. Там, не разворачивая, поставил в воду и по привычке подошел к окну.
Внизу на детской площадке два малыша, не обращая внимания на непогоду, старательно крутили карусель, не решаясь взобраться на нее. Ветер по-прежнему гонял листву, забирался под модные курточки двух молодых женщин, стоящих недалеко от детей и о чем-то усердно болтавших. А малыши, капитально упакованные в дутые комбинезоны и сверху напоминавшие кубики, не обращали на непогоду никакого внимания.
Писатель вспомнил, что так и не уточнил у Владимира придет ли тот к Геле. Ему хотелось опередить его, чтобы оказаться у нее пораньше и вволю насладиться общением с ней. Работать не хотелось. Стол, заваленный бумагами, не тянул к себе, и Писатель понимал, что желание поскорее встретиться с Гелей становится все сильней и сильней. Чтобы как-то помочь себе и обмануть время, он улегся на диван, укрылся пледом с головой и задремал, не забыв, однако, включить будильник на 5 вечера.
Ему снился лес. Огромные кедры терялись где-то в облаках. Трава была по колено, и Писатель понял, что не знает дороги и даже не представляет себе, в какую сторону идти. В лесу было нестерпимо жарко и душно. Пролетавшая над ним огромная птица осторожно пристроилась на ветку прямо над его головой и вдруг истошно заорала. Он испуганно вздрогнул и проснулся. Будильник надрывался, и Писатель, сдирая с головы плед, душивший его, испуганно вскочил на ноги.
Геля открыла дверь и жестом пригласила войти. Он, осторожно переступая, прошел в комнату и с нескрываемым удивлением стал рассматривать ее, на какое-то время даже позабыв про цветы. Честно говоря, Писатель никак не ожидал увидеть ее квартиру такой. Он представлял себе уютное гнездышко со множеством женских безделушек, богато декорированным окном, а его встретила простая скучная обстановка: высокий до потолка шкаф, диван и два кресла да круглый стол посередине. Единственным украшением был небольшой резной комодик, явно не вписывающийся в эту аскетичную обстановку, да старенький, немного полинявший ковер на полу. Простенькая недорогая мебель никак не вязалась с яркой и красивой женщиной и вызывала недоумение. Писатель растерялся, рассматривая такое необычное жилье. Почувствовав взгляд, он оглянулся.
Геля, радушно улыбаясь, стояла рядом с ним и внимательно наблюдала за его реакцией на свое незатейливое жилье. Затем, рассмеявшись, поинтересовалась.
-А цветы кому?
Писатель покраснел, неловко протянул ей букет и когда она, вдыхая аромат ярко-вишневых роз, спрятала лицо в цветах, вдруг выпалил.
-Это вам!
Она подняла на него огромные глаза, и Писатель тут же забыл, зачем пришел, а обстановка помещения неожиданно была принята им благосклонно. Они оба рассмеялись. В комнате сразу стало теплее, неловкость, возникшая между ним, тут же исчезла, и Писатель, уже не робея, пристально посмотрел в глаза Гели.
-А знаете, я очень рад, что у меня появилась такая соседка,- уверенно, уже не смущаясь, проговорил он.
-Да вы присаживайтесь, - Геля, жестом указывая в сторону кресла, - я сейчас.
Она исчезла из комнаты и через несколько секунд появилась с небольшой вазой, наполненной водой, водрузила ее посреди стола, а затем осторожно, словно боялась навредить, опустила туда цветы. Писатель же, чтобы не мешать ей хозяйничать, занялся своим излюбленным делом: подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Открывшийся взору клочок пустынной улицы и кучка воробьев, яростно сражавшихся за какой-то кусок, никак не заинтересовали его. Ему было неловко от того, что все мысли его занимала Геля, а взгляд постоянно следил за ней, сновавшей из комнаты на кухню. Разорвавший тишину звонок спас его.
На пороге, скромно улыбаясь и потупя взор огромных серо-голубых глаз, стоял Владимир. Элегантный темно-синий костюм и белоснежная рубашка окончательно выбили Писателя из колеи, и он с сожалением посмотрел на свои видевшие виды джинсы и старенький свитер.
Владимир осторожно, словно драгоценность, вынес руку из-за спины вперед, и Писатель зажмурился от ярко вспыхнувших белизной трех огромных остроконечных лилий, будто распустившихся на его ладонях. Были они крупные с вишневыми прожилками в самой середине цветка, отчего их белизна казалась еще ярче.
Букет алых роз, стоявший посередине стола, сразу померк и потускнел на фоне этого великолепия.
Геля охнула, уткнулась лицом в цветы, вдыхая их нежный едва уловимый аромат, несколько секунд постояла молча, затем заметалась по комнате, не находя должного места для букета. Цветы, наконец, были водружены на подоконник и величаво посматривали оттуда на собравшихся.
- Присаживайтесь, Владимир, - засуетилась Геля, и Писатель почувствовал укол ревности от того, что именно букет Владимира произвел такой эффект, от того, что одет тот был великолепно и самое обидное от того, что был он значительно моложе Писателя.
Геля накрывала на стол, ловко расставляя тарелки, а Писатель хмуро сидел в кресле, боясь поднять глаза, чтобы не встретиться взглядом с лукаво улыбающимся Владимиром.
- К столу, прошу к столу, - услышал он голос Гели.
И хотя ужин, приготовленный заботливой женской рукой, был хорош, у Писателя вдруг пропал аппетит, и он неохотно ковырял вилкой в тарелке.
Владимир первым нарушил молчание. Внимательно оглядывая комнату, он с недоумением проговорил.
- Странно как-то у вас. Я знал, что иду в гости к красивой женщине и думал, что попаду в уютное гнездышко с шикарной мебелью, с множеством подушечек на диване и никак не ожидал увидеть почти спартанскую обстановку.
На всем протяжении своего монолога Владимир с интересом рассматривал комнату Гели.
-Ой, простите,- вдруг испуганно заговорил он, прикрывая рот ладонью, - глупости говорю. Да и какое мое дело до этого. А вот ужин был великолепным.
- Мне кажется, нам не стоит обсуждать жилье хозяйки, - не поднимая глаз, резко заговорил Писатель.
Ему стало неприятно и от фамильярного тона Владимира, и от его бестактности по отношению к Геле. Владимир испуганно взглянул на Писателя и, смущаясь, начал оправдываться.
-Простите, если я кого-нибудь обидел, - торопливо заговорил он, откладывая вилку в сторону, - Геля – настоящая красавица, вот я и подумал, что вокруг нее непременно должны находиться только красивые вещи.
-Владимир, а разве в этой обстановке я потеряла свою красоту? – озорно блеснув глазами спросила Геля и, всплеснув руками, неожиданно рассмеялась.
-Нет, - отрицательно покачал головой Владимир, - но разве подобное не притягивает подобное?
Геля внимательно осмотрела свою комнату, словно видела ее впервые, затем перевела взгляд на Владимира.
- Подобное? – то ли спросила, то ли произнесла для самой себя Геля. – Мне всегда казалось, что об этом говорят, когда речь заходит о взаимоотношениях людей, а не человека с мебелью?
- Я может быть не так выразился, - горячился Владимир, пристав со стула, - но красота, которая спасет мир, должна быть во всем. Помните у Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
- Выходит, - задумчиво проговорил Геля, - если не хватает какого-либо элемента из сказанного, остальное теряет свою силу?
Писатель внимательно посмотрел на Гелю. До этой ее реплики он был полностью согласен с высказыванием великого коллеги, и то, что Геля своим вопросом вселила сомнение в его всесильность, испугало его.
- Великие люди не могут ошибаться, - тихо произнес он, затем повернулся в сторону Гели. – А что бы вы убрали отсюда?
Она пожала плечами и неожиданно резко проговорила.
-В человеке должна быть прекрасна душа, а все остальное приложится.
Затем повернулась к Писателю и, указывая пальцем с ярко накрашенным ногтем в район сердца, добавила.
- Это самое необходимое и здесь, - Геля обвела комнату глазами, - и там, - уверенно проговорила она и подняла палец вверх.
- Если здесь нет красоты, - она прикоснулась рукой к груди Писателя,- то тогда мы нагромождаем ее вокруг, чтобы заполнить пустоту. А если она присутствует внутри нас, то какое нам дело до внешних атрибутов!
Владимир с недоумением смотрел на Гелю, очевидно не зная, что возразить. То, что о душе заговорила эта женщина, удивило и раздосадовало его. Он понял, что словесный поединок, на который он так рассчитывал, был им проигран, поэтому, чтобы как-то спасти положение решительно поднялся со своего места и начал говорить.
- Согласен. Все, что находится здесь, - нарочито громко произнес он, прикладывая руку к своей груди, - и есть самая большая драгоценность. Но мы живем в материальном мире, и именно его законы определяют наш статус, диктуют нам правила общежития, прививают вкус. Разве не так? Разве мы не должны прислушиваться к его требованиям?
Бледное лицо Владимира слегка порозовело и то ли от волнения, то ли от смущения он неожиданно резко опустился на стул и стал поспешно что-то выискивать вилкой в тарелке.
-Не поняла? О каких требованиях ты говоришь? - переспросила Геля, приподнимая одну бровь, отчего ее лицо стало удивительно красивым. Свет из окна пробивался сквозь белые лепестки лилий и освещал ее.
Писатель с удивлением и каким-то благоговением, боясь спугнуть этот лучик света, не отрываясь смотрел на Гелю. Спор молодых людей давно перестал интересовать его и даже начинал раздражать. Он пришел сюда совсем не для того, чтобы философствовать. Ему просто хотелось увидеть ее, и Геля поняла это. Она приподняла руку, как будто пыталась поставить точку в беседе, но Владимир, не обращая внимания на ее жест, поднял голову и выдохнул.
- Мир, обычный материальный мир, в котором мы живем. Разве он не заставляет нас выполнять свои требования и подчиняться им? Мы носим одежду, чтобы прикрыть свою наготу. Употребляем пищу, чтобы не умереть с голоду, а это все принадлежит именно тому материальному миру, в котором мы живем.
- И болтаем глупости, чтобы прослыть умниками, - неожиданно резко закончила Геля и расхохоталась, придвинув к себе вазу с розами, и начала любовалась цветами, как бы подчеркивая этим завершенность разговора на неинтересную уже для Писателя тему.
5
Уже больше недели Писатель не видел Гелю. Иногда он, встревоженный робкими шагами на лестничной площадке, приникал к дверному глазку, но пугающая пустота разочаровывала его, и он бессильно опускал руки и возвращался в комнату.
В последнее время его одиночество скрашивал Владимир, и они подолгу говорили о силе и красоте слова.
- Ну, смотри, - указывал Писатель на строчки в его рукописи, - ты написал «побелела земля».
- Ну, да, - горячился Владимир, - зимой земля, действительно, белеет. Разве не так?
- А почему не посмотреть на это по-другому, - возражал Писатель, устраиваясь поудобнее около Владимир, - Ну, например, земля не побелела, а поседела, деревья не оголились, а застеснялись своей наготы. Рябина – раскраснелась, зарумянилась.
- Не думал об этом,- устало признался Владимир.
Он постепенно начинал понимать, что воображение у маститого Писателя намного богаче, речь – чище, да и возможность так легко и непринужденно работать со словом – намного шире.
На свои стихи он давно уже посматривал, как на неудачную попытку выразить неглубокие чувства, и уже начинал стесняться своей книги. Писатель же с улыбкой наблюдал за Владимиром, переживания которого так ясно отразились на его лице, что ему стало жалко его.
- Ты не переживай, - попытался успокоить Писатель Владимира, - не переживай. Все приходит со временем: и видение, и знания, и вдохновение, и умение. Когда одну и ту же деталь делаешь несколько лет подряд, то потом она у тебя всегда получается отличной. Так и в нашем творчестве. Умение приходит с опытом, а опыт приобретается в каждодневном труде.
- И еще, - добавил он, понижая голос, - хорошо пишется, когда слова приходят не отсюда, - он постучал себя согнутым пальцем по голове, - а отсюда, - его ладонь плашмя легла в район сердца.
Владимир с нескрываемым интересом посмотрел на Писателя. Геля тоже тыкала себе пальцем в грудь, доказывая, что там находится душа.
- Вот и Писатель уверен в этом, - думал Владимир.
- А вдруг там нет ничего? – усмехнулся Владимир и подошел к окну. – Вдруг все слова насчет души лишь досужие разговоры и выдумка. А ее вовсе и нет.
- Есть! – неожиданно испуганно заговорил Писатель и взволнованно зашагал по комнате, смешно размахивая руками. – Есть! Иначе все напрасно. Если нет души, тогда мы смертны. И для чего тогда люди совершают подвиги, если смертны все: и кто совершил, и ради кого совершили. А мы все равно что-то делаем. Зачем, если всему есть конец и забвение. А люди не останавливаются. Они творят, растут, мужают. Значит, на подсознательном уровне знают, что делаю все это не зря. Значит, душа имеет память, если не дает возможность человеку жить для себя, а позволяет это делать для других
-О! – рассмеялся Владимир, - выходит человек готов на подвиги ради других, а что ему мешает справиться с малейшими недостатками у себя? Выходит, жизнь других нас интересует больше, чем своя собственная?
Он вдруг приблизил свое разгоряченное лицо к лицу Писателя и сухим, каким-то непривычно твердым голосом проговорил
- А если есть душа, то должно быть и желание передать ее после смерти в надежные руки. А как знать, кому ее доверить?
- Я не знаю, - признался Писатель, усаживаясь поудобнее на диван, - но понимаю, что при жизни мы должны выбирать для нее дальнейшую дорогу, по которой она, сбросив прах, пойдет либо наверх, либо вниз.
-И ты выбрал? – Владимир внимательно вглядывался в лицо Писателя, но тот рассеянно смотрел куда-то в сторону.
- Нет, - понурив голову признался он, - не выбрал. Вернее не знаю, куда иду. Столько ошибок понаделал в жизни! Увы! Грешен! - с улыбкой признался он, разводя руки в стороны.
- Грешен! – усмехнулся Владимир, - вспомни слова Христа: «Пусть первым бросит камень тот, кто безгрешен». Мы все грешны! Так стоит ли об этом скорбеть?
- Может быть ты и прав, - произнес Писатель, резко поднимаясь с дивана и направляясь к столу, - Все! Достаточно разговоров ни о чем. Давай работать.
6
«Темный никак не мог успокоиться. Его раздражало безразличие Светлого к происходящему и его словам. Рука несколько раз тянулась к кинжалу, а пальцы непроизвольно сжимались в кулак. Злость, ненависть, нетерпение боролись в нем с желанием сдерживать себя, что стоило ему огромного усилия.
- Где твоя прозорливость? Где пресловутая забота о ближнем? – возмущался он, нервно расхаживая около огромного стола, за которым невозмутимо расположился Светлый. – Посмотри, что творится в мире. Любовь заканчивается крахом. На 100 браков приходится 90 разводов, мужчины легко предают детей и забывают их, выкидывая из своей жизни. Женщины больше занимаются собой, чем семьей. Распущенность стала в моде. Не так ли?
Светлый ничего не выражающим взглядом посмотрел на Темного.
-Поверь, - спокойно произнес он, - спускаться вниз значительно легче, чем подниматься наверх. Ты устилаешь лестницу для спуска коврами, а мои ступени из камня. Но ты зовешь людей в темноту, а моя дорога к свету.
- Ну и что человек получает от твоего света? – раскатисто загрохотал Темный, поворачиваясь лицом к своим приспешникам, словно искал у них поддержки.
- От моего света у человека появляется сила, просыпается совесть. А что появляется от твоей темноты?
-Надежда! – грохотал Темный. За ним, услышав знакомое слово, как эхо глухо отозвалось его войско.
- Когда-нибудь люди поймут, - все также спокойно заговорил Светлый, - что надежда – это единственное, от чего нужно избавляться в первую очередь. Ибо, когда у человека нет надежды, он начинает искать выход. Все поиски истины происходили от безнадежности и желания найти ее. Надежда – это сладкое метание нереализованного поступка. Я не даю людям надежду, но помогаю утвердиться в истине.
- И много у тебя последователей? – зло прошипел Темный, грузно нависая над столом и приближая свое лицо к Светлому.
- Достаточно, - улыбаясь, признался Светлый, - вполне достаточно. Ведь ты пришел ко мне с идеей перемирия, а не я к тебе. И еще, - Светлый поднял глаза на Темного, и тот отшатнулся, испугавшись света, льющегося оттуда, - если ты считаешь, что можешь справиться со мной, то почему не делаешь этого? Либо ты слаб, либо итог давно известен!
Темный заревел, брызгая слюной, затем с силой ударил кулаком по столу, и тот час все погрузилось во тьму. Не было видно ни неба, ни земли, ни присутствующих здесь. Одна холодная черная мгла.
Вдруг он почувствовал легкое движение и напрягся. Крохотный огонек свечи вспугнул темноту, а затем начал осторожно, шаг за шагом, прогонять ее. Он высветил лицо Светлого, его белую одежду, затем осветил стол, лица столпившихся вокруг и затрепетал от легкого дыхания собравшихся.
- Видишь, как мало нужно света, чтобы начала исчезать тьма, - усмехнулся Светлый,- А теперь попробуй внести сюда такой же маленький кусочек темноты, улыбаясь продолжал он, - посмотрим, способен ли он прогнать свет.
Лучи света, исходящего от пламени свечи, поднялись выше, и оттуда, навстречу им полились солнечные блики, окончательно рассеявшие тьму.
Темный разжал кулак, но темнота, выскользнувшая оттуда, тут же растворилась в лучах света, льющегося сверху.
- Смотри, - любовался солнечными лучами Светлый, - разве ты не видишь, что свет сильнее тьмы? Или тебе еще нужны доказательства?
Он, улыбаясь, смотрел на Темного, а тот, понимая истину сказанного, в отчаянии запрокинул голову назад и, разряжаясь каким-то звериным рыком, вторично ударил кулаком по столу».
7
Снег размеренно и неохотно падал на землю и тут же таял. И только на ветвях деревьев и кустов лежали белые ноздреватые шапки. К вечеру они застывали остроконечными сугробиками, и только это напоминало о начале зимы. Морозов особых не было, но промозглая погода раздосадовала, и люди, спешащие куда-то, часто прятались под зонтами. Однако это их не спасало еще и потому, что снег, выпавший за ночь, к утру превращался в противно чавкающую слякоть. Вода была везде. Даже воздух был наполнен ею.
Выходить на улицу не хотелось, но голод выгнал Писателя из дома, и он, нагрузившись продуктами, торопясь направлялся к себе, когда в конце улицы, что-то до боли знакомое мелькнуло огненно-красным светом. Геля! Это могла быть только Геля!
И действительно, с непокрытой головой с копной иссиня-черных волос она вышагивала, не обращая внимания на непогоду. Как-то болезненно-сладко засосало под ложечкой, когда Писатель издалека увидел ее, и он остановился, толком не соображая, о чем можно заговорить с ней, лишь бы не допустить, чтобы она исчезла за массивной дверью. Но Геля сама заметила его издалека и приветливо помахала рукой.
- Не замерзла? – поинтересовался Писатель, не зная, какую заботу еще проявить, но проявить заботу хотелось. Решение пришло неожиданно и очень обрадовало его.
-Геля, - закричал он и с мольбой заглянул в ее смеющиеся глаза, - идем ко мне пить чай, заодно согреешься.
Геля звонко расхохоталась, запрокидывая голову назад, затем, озорно блеснув глазами, произнесла.
-А, давай! Иди, ставь чайник. Я через минуту буду.
Она весело побежала по лестнице, и Писатель с надеждой подумал, что торопится она специально, чтобы поскорее встретиться с ним.
Через некоторое время они уже сидели на кухне и пили чай с пряниками. Говорить ни о чем не хотелось, но тишина становилась навязчиво-скучной, и Писатель не выдержал первый.
-Где ты так долго скрывалась? Я не видел тебя больше недели, - несмело поинтересовался он, поднимая на Гелю вопросительный взгляд.
Она пожала плечами.
-У меня очень много работы, - наконец призналась она.
-И в чем же она заключается? – полюбопытствовал Писатель, которому на самом деле было интересно знать, чем она занимается.
-Лечу людей, - призналась Геля и посмотрела в глаза Писателю каким-то очень серьезным взглядом.
-Лечишь? – удивился Писатель, затем рассмеялся и продолжил, - и многих ты спасла?
- Когда как! – невозмутимо призналась Геля.
- И какие у тебя способы лечения? – все также улыбаясь продолжал Писатель.
- Способы? – она посмотрела куда-то в сторону, затем резко повернулась к нему и, не мигая, внимательно заглянула ему в глаза. – Способ один: излечи себя сам! Правда, здорово!
Писатель отрицательно мотнул головой, навалился все телом на стол и заговорил, придавая голосу убедительность.
- Как же больной, страдающий человек, который обратился к тебе за помощью, сможет исцелить себя сам? Если бы это было возможным, то зачем тогда нужны врачи? Разве это справедливо – перекладывать ответственность на того, кто сам нуждается в помощи?
Геля равнодушно смотрела в сторону и, казалось, не слушала Писателя. Когда же он закончил говорить, она повернула голову к нему и без улыбки неожиданно резко произнесла.
- Пусть не болеют! Сначала заслуживают болезнь, получают ее, а потом начинают искать лекарство где-то во вне, не заглядывая при этом в себя и не пытаясь там найти его.
И тут Писатель не выдержал. Эти постоянные намеки на существование души, на зависимость от нее начинали надоедать. Он злился от того, что, по словам Гели, больное страдающее тело почему-то оставляли в стороне и старались лечить то, что не имело физической оболочки, а, следовательно, не болело.
- О чем ты говоришь? – возмущался он. Не в силах сидеть на месте Писатель резко поднялся и сделал два решительных шага к окну. Затем повернулся к Геле и заговорил громко и сердито.
- У меня, допустим, рука или нога болят, или глаз, а ты что мне в ответ? Посмотрите, что у вас твориться в душе, - тонким голосом, передразнивая Гелю, пропел он. – И что? Кому легче стало? Тебе или больному? Он ждет лекарства, облегчения страданий, а не умничанья! Кто находится перед больным? Врач? Проповедник? Я думаю, что один хороший врач стоит десяти проповедников, ноющих о спасении души и не стремящихся облегчить страдания.
-А вы ждете немедленного облегчения? – спокойно, даже не взглянув в сторону Писателя, возвышающегося около окна, проговорила Геля, - тогда примите обезболивающее и продолжайте упорно принимать его, пока боль не станет сильнее таблетки. И что тогда? Я не знаю, о чем говорят проповедники, но и вы этого не знаете. Ведь обезболивающая таблетка всегда весомее, чем чье-то слово. Пейте на здоровье. Каждый делает в этой жизни свой выбор и каждый несет ответственность за него.
Она подняла глаза на Писателя и вдруг улыбнулась так искренне, что тот не выдержал, подбежал к ней и, присев на корточки рядом, снизу с недоумением стал заглядывать ей в глаза.
-Геля, ну неужели вы верите во всю эту чушь? Неужели реальность для вас на втором месте? Мы же живем в физическом, а не в метафизическом мире. Делаем вещи, совершаем поступки, пусть иногда плохие, но делаем и отвечаем за это, но все это делаем сами и отвечаем сами. Все остальное – словоблудие, не подкрепленное ничем. И ты туда же!
Геля неожиданно наклонилась к лицу Писателя так близко, что он испугался и осторожно отодвинулся от нее.
- Ну, если ты говоришь, что ошибки в жизни совершаешь сам, то мне остается непонятным – как ты себя сам за них наказываешь?
-А кто? Кто наказывает? Он!! – хрипло прошипел Писатель, резко выбрасывая руку вверх.
- Там не наказывают! Там лечат! – усмехнулась Геля и отвернулась в угол.
-Лечат? – рассмеялся Писатель. – И как они это делают?
- По-разному, - устало произнесла Геля. – Как лечит врач, когда тебе плохо? Сначала дает лекарство, но оно горькое, и тебе не хочется его принимать. Тогда болезнь прогрессирует, и врач назначает уколы. Больно? Жалко себя? Да, врач иногда делает больно, но задача у него одна – исцелить!
- Мне не подходит этот способ, - сухо признался Писатель. – Лучше дайте обезболивающее.
Он повернулся лицом к окну, уткнулся лбом в холодное темное стекло и вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной раздались легкие шаги и послышался звук закрывающейся двери.
8
-Ну, не хандри, не хандри, - успокаивал Владимир, пристроившись около Писателя, лежащего на диване лицом вниз.
Но тот никак не отреагировал на его замечания, только еще сильнее вжался в диван и тяжело вздохнул.
- Да что случилось? – не унимался Владимир. Состояние Писателя пугало его. Владимир, растерявшись вначале от увиденного, сейчас никак не мог понять, что произошло за день, в который они не виделись.
- И все-таки, - думал Владимир, - человек не может долго находиться в одном и том же состоянии. И блаженство, и радость, сколько бы они не длились, со временем надоедают своей однообразностью. Человеку хочется испытать другие, подчас противоположные чувства. Вот он и меняет хорошее настроение на плохое. Выходит жизнь – это качели. Вверх – вниз, вверх – вниз. Достигает человек максимальной высоты и оттуда бросается вниз сломя голову, испытывая подчас ужас! Но все равно бросается. А ведь это чувство стремительного падения часто захватывает дух, и человеку хочется снова и снова испытать это состояние. Может быть потому, что после очередного падения непременно начинается взлет.
Но Владимир ошибался. Писатель вовсе и не думал о своих взлетах – падениях. Все было настолько просто и очевидно для самого Писателя, что говорить ни с кем на эту тему он просто не решался: из его жизни неожиданно исчезла Геля. Ему казалось, что он незаслуженно обидел ее своими придирками, а она, почему-то нашла для себя возможность обидеться. Она ушла, и звук захлопнувшейся двери прозвучал для него точкой в их таких сложных, но таких притягательных отношениях.
- Владимир, - почти прокричал он, рывком усаживаясь на диван и хватая отпрянувшего от него собеседника за руку. – Понимаешь, я обидел ее, сильно обидел. Самое страшное во всем этом, что я даже не помню смысл нашего разговора, его содержание, но зато не забыл стук двери и ее удаляющиеся шаги.
Владимир с недоумением и явным раздражением пожал плечами и отошел к окну. Двор по-прежнему замерзал от холодных, пронизывающих сквозняков, проникающих в просвет между домами, и Владимир поежился от этой картины. Грустный вид поздней осени навевал тоску, а нытье Писателя тем более не вселяло веселья.
- Не думай ни о чем, - решительно заговорил он, резко повернувшись к Писателю. – И ничего лишнего не придумывай. Ты совсем не знаешь – обидел ты ее или нет, совсем не знаешь, что она думает по этому поводу и, выходит, страдаешь неизвестно от чего. Все, что ты представляешь себе лишь иллюзия, это не есть истина. Когда будешь точно знать, о чем она думает, а сделать ты это сможешь только тогда, когда услышишь правду от нее, тогда и начинай либо ныть, либо смеяться. А сейчас все пустое!
Писатель на какое-то мгновение словно пришел в себя. Он спустил ноги на пол, поискал тапочки и, не найдя их, босиком зашагал по комнате, размахивая руками заговорил, убеждая то ли Владимира, то ли себя.
-Но она же ушла, ушла, хлопнув дверью, не сказав ни слова.
Он вдруг подбежал к юноше и, с надеждой заглядывая ему в лицо, просипел.
- Ты думаешь, она не обиделась?
Владимир, которому все уже порядком поднадоело, устало взмахнул рукой, затем присел около стола и поинтересовался.
- Ты хочешь, чтобы я у нее все узнал? Хорошо, я попытаюсь ей дозвониться и поговорить. Тебя устроит это?
И Писатель обрадовался. Одно то, что не ему придется разгребать весь этот конфликт, который он сам спровоцировал, приободрило его. Решимость Владимира помочь давала надежду, пусть иллюзорную, но все-таки надежду, и он, облегченно вздохнув, кивнул головой в знак согласия.
- Странные люди, - размышлял Владимир, искоса поглядывая на Писателя. – Ссорятся сами, сами портят друг другу настроение, а чтобы примириться – ищут спасения за счет кого-то.
Ему не очень хотелось лезть не в свои дела, тем более разрешать их. Как это делать, он еще не знал и очень жалел, что взял на себя такую непомерно тяжелую ношу. Его, правда, смешило состояние Писателя. Владимиру казалось, что люди в таком возрасте просто не в силах заполнить свою душу чувствами влюбленности, да еще к тому же и страдать. Но Писателя ему было жалко, и он решил посодействовать ему в нелегком вопросе примирения.
Писатель же, напротив, разом успокоился, взвалив груз своих забот на другого, и начал насвистывать какую-то незамысловатую мелодию, чтобы как-то отвлечься от терзавших его эмоций.
- Вот скажи, - обратился он к Владимиру, - а много тебе в жизни приходилось совершать неблаговидных поступков? И как ты быстро забывал о содеянном, или оно до сих пор продолжает тебя тревожить и мучить?
Владимир с неподдельным изумлением взглянул на Писателя и пожал плечами.
- Я никогда не думаю об этом. Если я что-то совершил, то не считаю нужным исправлять. Живу дальше.
- И у тебя получается? – удивился Писатель.
Владимир с недоумением снова пожал плечами.
-Прошлое… оно просто не имеет право волновать и заботить. Во-первых, его не вернуть, а значить – не изменить. Стоит ли тогда сокрушаться по поводу того, что не подается переделке?
- А если оно не отпускает тебя? Если ты чувствуешь, что был не прав, не понимаешь на кого обижаться: на себя или на того, кто обижен на тебя? Как вычеркнуть прошлое из своей жизни, заставить его исчезнуть. Если знаешь – подскажи.
Владимир неожиданно почувствовал усталость от непрерывного нытья Писателя, от его каких-то неразрешимых проблем, которые никак не хотелось решать за него, но увидев любопытно-напряженный взгляд Писателя, улыбнулся.
- Я не думаю о прошлом. Совершил ошибку – исправь, не можешь – забудь. Жить нужно настоящим, чтобы не потерять его. Проживая прошлое, забываешь о настоящем. И что такого у тебя случилось, что ты не можешь забыть? – уже с любопытством поинтересовался он.
Писатель отошел к окну, как всегда уткнулся лбом в холодное стекло, несколько минут помолчал, потом заговорил, не поворачиваясь к Владимиру.
- Когда-то я обидел женщину, которая подарила мне дочь. Не захотел быть вместе с ней. Трудности бытия оказались сильнее любви. А она, чтобы я не имел возможности вернуться к ней, написала на меня письмо в наш Союз. Со мной был долгий разговор, я тогда взбесился, подал на развод, обвинил ее во всех грехах, и она исчезла из моей жизни, а вместе с ней из нее исчезла и моя дочь. Я до сих пор помню запах ее волос, крохотные ручки, доверчиво тянувшиеся ко мне, ее смех стоит у меня в ушах. Теперь со мной нет моей девочки, нет той женщины, но стал ли я от этого счастливее?
Писатель присел на край дивана и обхватил голову руками.
- Я мечтал обрести новое счастье, а его нет. Мечтал забыть дочь – не смог, мечтал возненавидеть свою бывшую жену – не получилось. Да, конечно, я до сих пор обвиняю ее во всем, а больно мне. Она, наверное, давно устроила свою жизнь, и моя дочь даже не вспоминает меня.
Писатель не поднимал глаз и не ждал ответа. Просто вся боль, скопившаяся за столько лет, вынырнула наружу, пребольно хлестнув по исстрадавшемуся сердцу. Обида давно прошла, он уже не жил ею, но воспоминания мучили и напоминали о себе в самую неподходящую минуту, когда он совсем не был готов снова пережить их. Ему очень хотелось поверить в то, что его помнят, причем помнят хорошо, но сердце отстукивало другое: забыт, не нужен, вычеркнут из жизни. Ему хотелось, чтобы кто-то посторонний опроверг его мысли, которые выжигали его душу.
- Никогда не живи прошлым, - неожиданно услышал он голос Владимира. И то, что прозвучал он необычайно холодно, несколько испугало Писателя и заставило его вздрогнуть.
– Человек должен идти вперед, - все тот же менторский голос словно вбивал фразы в изболевшую душу Писателя, не оставляя надежды на выздоровление. –Что тебе дают воспоминания, кроме боли и обиды? Ничего. Значит, гони их прочь, забудь, найди в себе силы, чтобы вычеркнуть все, что когда-то произошло.
- Но для этого я должен перестать быть человеком? – не унимался Писатель. – Для чего мне тогда дана память и совесть? Они мучают меня, не дают покоя. Ну, что мне делать? – почти прокричал он, просто желая быть услышанным.
- Если у тебя не получилось в первый раз,- все также спокойно настаивал Владимир, - попробуй повторить свою жизнь снова, только с другими людьми. Разве мало на свете красивых и одиноких женщин, способных отдать тебе свою любовь и заставить забыть ненужное прошлое? Чего ты ждешь? Второй ошибки может и не быть!
Писатель пожал плечами. Ему просто не хотелось объяснять, что пробовал он неоднократно, но ничего из этого не получилось. Проклятая память не оставляла в покое, мучила ежедневно и от этого прошлое казалось более счастливым, чем настоящее.
Забывать, как учил Владимир, он также пытался, но результат оставался одним и тем же.
- Ты просто никогда не переживал подобное, поэтому тебе трудно судить об этом, - наконец тихо проговорил он, внутренне не принимая и не соглашаясь с мнением молодого и еще неискушенного во многих вопросах молодого человека.
9
« Темный удобно расположился за столом, наваливаясь на него всей грудью, и с насмешкой поглядывал на Светлого, о чем-то тихонько переговаривающегося с соратниками. Тот был спокоен, уверен в себе, и это несколько озадачивало Темного, не сомневающегося в своей победе. Да и о каком поражении могла идти речь, ведь он бросил на борьбу за душу человека самого опытного и умелого воина, такого же равнодушного к человеческим проблемам, как и он сам. Его ничего не беспокоило, в душе он посмеивался над Светлым, заранее предвкушая победу.
- Человек слаб, - насмешливо заговорил он. – Презирая свою слабость, он начинает заботиться о благополучии для себя, видя в этом защиту. Человек всегда думает только о себе, живет только для себя, даже жизнь своих близких выстраивает под себя. Разве не так?
- Иногда так, - внезапно согласился Светлый. Он поудобнее откинулся на спинку стула, тряхнул головой, убирая непослушную прядь волос со лба, и продолжил. – Но бывают моменты, когда он осознает свое падение, задумывается над ошибками, совершенными им, и пытается исправить их, пусть иногда с большим опозданием. Разве не так?
Темный зычно рассмеялся и отрицательно покачал головой, давая понять, что не принимает слов Светлого.
- Да где ты видел, чтобы человек в ошибках, даже своих, обвинял себя? Он всегда ищет виновного во вне. Человеку не пристало ковыряться в своей душе. Других обвинять значительно легче. Если с ним не разговаривает сосед, он обвиняет соседа, но никогда не задумывается о том, что же он такого сделал, что сосед с ним перестал общаться. Разве не так?
- Конечно,- утвердительно кивнул головой Светлый, - других обвинять гораздо легче, и человек часто пользуется этим. Но становится ли ему от этого хорошо? Для чего же тогда около самого сердца Господь дал ему возможность носить свою искру – искру Божью. Это она жжет его, когда он поступает несправедливо, это она лишает его сна, если он сделал кому-то плохо, это она, СОВЕСТЬ, не дает ему покоя, пока он не найдет в себе силы либо исправить то, что натворил, либо вымолить прощения. Разве не так?
Темный безразлично пожал плечами, однако спорить не стал, а отвернулся. Ему очень хотелось сказать человечеству, что нужно жить, не боясь проступков, но вслух он ничего не произнес, понимая, что никогда не донесет своей правоты до Светлого.
А Светлый и не собирался отстаивать свои права перед Темным. Зачем ломиться в закрытую дверь. Он прекрасно помнил слова « имеющий уши, да услышит», понимая, что Темный просто лишен этой возможности. Но еще он твердо знал, что человек, если ему долго и упорно говорить, когда-нибудь начнет слышать, и свою задачу он видел только в одном: донести до человечества слова любви и правды, чтобы оно не разучилось отличать их от иллюзорных обещаний.
Человек! Осознаешь ли ты до конца, куда идешь? Ты уже совершил свой выбор в жизни? Сделал ли он тебя счастливым? Если да, то сколько несчастных осталось на твоей дороге по твоей милости, и в чем тогда твое счастье?
Научись делать выбор, прислушиваясь не к голосу тела и ума, а к голосу сердца и совести. Они никогда не обманут.
В детстве родители делают выбор за нас, и мы доверяем им. Затем, на самостоятельной дороге жизни, выбор нам приходится делать самим. Часто мы ошибаемся, и если мы упорны в своих ошибках, жизнь не делает нас счастливыми. И очень важно в этот момент увидеть, кто же оказывается рядом с нами на жизненном пути: Ангел или Демон.
Подчас бывает трудно распознать их, ведь голос Демона сладкий, оправдывающий нас во всем, а голос Ангела часто указывает на наше несовершенство. И мы поддаемся на лесть, и слышим успокаивающий голос Демона: « Ты во всем прав, это ты хороший, а другие плохие, это ты правильно поступаешь, это ты имеешь право карать. Ты должен жить для себя и своего благополучия, ведь жизнь так коротка, живи, наслаждайся!»
Ангел часто критикует нас, но он единственный учит нас просить прощение за совершенные поступки. Он умеет прощать, умеет терпеть, ждать, может разбудить совесть и не даст ей уснуть, пока ты не исправишь содеянное.
Доверяйте Ангелу, смело впускайте его в свою душу, если даже вас это страшит. Он всегда поможет вам, спасет в трудную минуту и подставит дружеское плечо.
Если вы теряете Ангела, будьте готовы в его обличии получить Демона. Но когда вы начинаете служить ему, чувствуете ли вы себя счастливым? Остаться у разбитого корыта можно и там, где дом – полная чаша.
Человек! Ты пришел в этот мир для счастья. И вся-то твоя ошибка в том, что счастливым ты стремишься сделать себя, а твое назначение – сделать счастливыми тех, кто рядом с тобой. Помнишь – « возлюби ближнего своего….». Ты часто ищешь любви только для себя. Но о какой любви можно говорить, если в твоем сердце живут обида, ненависть, зависть, ревность, гнев. Ты привык наводить частоту вокруг, но не научился вычищать грязь изнутри.
Если ты ждешь любви, то попробуй вначале отдавать ее другим, а не требовать для себя! И не жди, что кто-то решит за тебя твои проблемы. Тебе дано право выбора. Выбирай!»
10
Буран в последнее время тщетно пытался проникнуть сквозь узкий проход между домами во двор, но встречая на своем пути старый металлический гараж, со звоном ударялся о его стену. Жильцы близ лежащих домов давно отгадали его затею и старательно прятались за железную спину гаража, спасаясь от пронизывающего ветра. Владимир не обращал внимания на непогоду и все чаще и чаще наведывался в гости к Писателю, и тот постепенно привыкал к его появлениям. Его уже не раздражал спокойно-ненавязчивый тон гостя, объясняющего правила жизни. Владимир, казалось, приходит только для того, чтобы в очередной раз попытаться доказать Писателю правильность его поведения. Удобно пристроившись в кресле, он проникновенным голосом доказывал, что жизнь совсем не такая простая вещь, что относиться к ней нужно философски, принимать все, что она дает, отбирая при этом только лучшие куски. И Писатель кивал головой в такт равномерному голосу Владимира, не всегда вслушиваясь в его наставления.
- Посуди сам, - чуть закатив глаза от удовольствия, верещал гость, - насколько небольшой период своей жизни мы проживаем здесь. И на что его тратим?
Он резко повернулся в сторону стоявшего у окна Писателя и, не обращая внимания на то, что тот даже не оглянулся, степенно продолжал.
- Тратим на всякие глупости, расходуем зря. Живем кое-как, хотя жизнь предоставляет нам массу возможностей: хочется путешествовать – путешествуй, хочется отдыхать – позволь себе и это. Мы должны больше позволять себе, чем запрещать. Разве я не прав?
- Не знаю, - честно признался Писатель, которого привлекали высказывания Владимира, хотя он никак не мог себе представить, что жить можно только удовольствиями. – Мне кажется, что помимо потребностей существуют еще и обязанности.
- О чем ты больше всего думаешь, то и получаешь, - не соглашался Владимир.
Он с упоением говорил о красоте вещей, которые просто обязаны окружать человека, о необходимости пожить для себя в этом нечистоплотном мире, где каждый пытается отхватить себе кусок побольше и повкусней, об умении заботиться о своей персоне и поменьше обращать внимания на просьбы других.
- Поверь, - причитал он, - каждый думает только о себе, а если это так, то почему ты обязан думать за все человечество. Пусть сами находят выход в той ситуации, куда загнали себя.
Иногда Писателю казалось, что усталость после таких рассуждений его нового друга мешает ему сосредоточиться на чем-то самом главном, и он с нетерпением ждал конца монолога гостя, чтобы, оставшись один, попытаться разобраться в себе.
На этот раз Владимир превзошел самого себя. Он уже не просто учил жить, а старательно выведывал у Писателя, понял ли он, а главное, принял ли, его советы.
- Ты боишься красивой жизни, потому что не веришь в свои силы, - заговорил он неожиданно проникновенным голосом, - думаешь, что тебе не хватит средств на такую жизнь. Получить можно все: и средства, и способности. Нужно только согласиться.
- Согласиться? На что согласиться? – не выдержал Писатель, которого начинали пугать рассуждения Владимира. В действительности он часто видел совершенно противоположные результаты такой жизни. – Ты считаешь, что я должен на что-то закрыть глаза или от чего-то отказаться во имя барахла, поездок, денег. А если мне предложат предать или обмануть? И что я должен сделать? Пойти на подлость? Не слишком ли дорогая цена: с одной стороны благополучие, с другой – честное имя.
- А что тебе дало честное имя? Однокомнатную квартиру, пару старых брюк, да непонятно какого цвета свитер. Твои праведные идеи накормили тебя? Сделали счастливым?
- Они не сделали меня подлецом, - выдохнул Писатель, отворачиваясь к окну и давая понять Владимиру, что разговор на эту тему закончен.
11
В дверь осторожно постучали. Писатель решил, что это вернулся Владимир, который недавно, как ему показалось, обиженный и насупленный, покинул его квартиру. Открывать не хотелось, и Писатель, понимая, что спрятаться здесь просто негде, осторожно на цыпочках приблизился к дверному глазку. Там, с той стороны двери что-то сверкнуло алым переливом, и он, задыхаясь от счастья, распахнул дверь. Перед ним, улыбаясь, прижавшись спиной к косяку, в ярко-красном платье стояла Геля. Еще толком не веря в свое счастье, Писатель шагнул ей навстречу, а она радостно рассмеялась и протянула руки, которые тут же удобно примостились в широких ладонях Писателя.
- Я тебя ждал, очень ждал, - заикаясь от волнения заговорил Писатель. Ему хотелось жаловаться на свое одиночество без нее, на впустую потраченное время на болтовню с Владимиром. Успокоение от разговоров с ним так и не наступило, проблемы, поднятые в беседе, разрешены не были, и Писателю казалось, что только Геля с ее острым язычком способна верно оценить настроение Писателя и придумать что-нибудь такое, что непременно поможет ему.
- Ну, что за грустный вид? - все еще улыбаясь, заговорила Геля и слегка подтолкнула его в сторону ванной комнаты. – Быстро ополосни лицо и смой недовольное выражение, а я пока приготовлю чай, и мы с тобой попытаемся разобраться во всем.
И Писатель обрадованно зашагал выполнять ее задание. Уверенность в том, что она поможет, усиливалась с каждым плеском воды. Посвежевший и довольный, он торопливо проскользнул на кухню, где его уже дожидался большой бокал крепко заваренного чая.
- Тебе плохо? – глядя на растерявшегося Писателя, спокойно произнесла Геля и откинулась на спинку стула, словно оттуда ей было удобнее наблюдать за собеседником.
И Писатель, тяжело вздохнув, утвердительно кивнул головой и сосредоточенно продолжил пить чай, словно это было единственным занятием сегодняшнего дня.
Геля внимательно смотрела на него, не произнося ни слова, и Писатель, не поднимая глаз, поспешно заговорил, словно пытался оправдаться. Он рассказал ей все, что в последнее время мучило его: о своем предательстве любимого человека, о дочке, вдруг так некстати напомнившей о себе, о поисках смысла жизни. Говорил он торопливо, боясь что-либо пропустить, и ему казалось, что понять его практически невозможно, но Геля не перебивала, а внимательно и сосредоточенно смотрела на него, и от этого взгляда ему становилось спокойнее, как будто часть проблем начинала уходить.
- Мне иногда кажется, что я до сих пор ненавижу свою бывшую жену за ту боль, которую мне пришлось пережить по ее вине. Она никогда не понимала меня, а поэтому и не принимала до конца.
Геля неожиданно вздохнула, словно набрала воздуха в легкие, и заговорила тихо, не поднимая глаз. Со стороны казалось, что говорит она для себя, не обращая внимания на расстроенного Писателя, но каждое ее слово больно било по его истерзанной душе.
- Ненавидит не тот, - спокойно произнесла она, - кого обидели, а тот, кто обидел, ибо признать себя подлецом значительно труднее, чем признать себя виновным.
Она подняла на Писателя потемневшие глаза и продолжила.
- Если ты хочешь, чтобы понимали тебя, научись вначале понимать других.
Но Писателю больше всего хотелось, чтобы сейчас понимали только его и только его жалели.
- Мир жесток, - почти прокричал он, словно боялся не быть услышанным.-
Он постоянно заставляет нас решать задачи, не давая при этом никаких ответов.
- Мы одеваем мир в те одежды, которые носим сами,- не соглашалась Геля.- Не надо искать виновных в своих бедах. Проживай свою жизнь сам и сам неси за нее ответственность. Не возмущайся несправедливым отношением к тебе мира или кого-либо. Прежде чем обвинять и ненавидеть – пройди его путь. Христос прежде чем стать Спасителем, повисел на кресте. Попробуй и ты – сначала крест, потом чудо.
- Разве я не должен жаловаться на боль, если она беспокоит меня, терзает? Я просто хочу найти лекарство, - пытался возразить Писатель, поднимаясь со своего места. Он начал нервно ходить по комнате, размахивая руками, потом подошел к окну и прислонился лбом к его холодному стеклу. – Я хочу получать от этого мира ответы на все вопросы, хочу жалости к себе и понимания, а он заставляет меня разгадывать ребусы. Разве это справедливо?
- Тебе всегда дают то, что ты заслужил, - спокойно проговорила Геля, не поворачивая головы в сторону Писателя. – Потерял – дадут замену, а вот заслуженная она или нет, поймешь только тогда, когда не кошелек отяжелеет, а душа заноет или запоет. А если в ней хотя бы капля боли остается, если память мешает и мучает, а сны беспокоят – не твое это. Просто тебе подсунули суррогат, а настоящее ты потерял. Ты можешь принять эту иллюзию и пользоваться ей. Так поступают многие, чтобы оправдать свое предательство, никчемность. Но ты можешь и отказаться от суррогата. И на что у тебя хватит сил и смелости, то ты и выберешь в жизни. Иногда даже больное настоящее намного дороже и лучше прекрасной иллюзии.
- Она обидела меня, - тихо заговорил Писатель. Он отчаянно боялся повернуть голову в сторону Гели, чтобы не дать ей возможность увидеть капельки слезинок в уголках его глаз. – Я до сих пор не могу простить эту женщину.
- Очевидно, в число непрощенных попал и твой ребенок, - пребольно хлестнула его словами Геля. – Зачем ты дал ему жизнь, если обрекаешь на страдание того, кто не принес тебе боли.
- Но я любил ее, слышишь – любил. И ее, и дочь.
- О какой любви ты можешь говорить, если не искоренил в себе обиду, гнев, ненависть. Наводишь чистоту вокруг себя, а грязь внутри только накапливаешь. Не можешь простить любимую женщину, но при этом не можешь и забыть ее? Где логика? Хочешь в этой истории выглядеть несправедливо обиженным, но нас обижают в ответ на деяния, а не просто так. Что ты жалуешься? Это помогло решить проблему?
Писатель вдруг осознал, что Геля совсем не жалеет его и не принимает его роль страдальца и несправедливо обиженного. Каждое ее слово больно било по самолюбию и от этого становилось праведным, ибо только искалеченное самолюбие способно различить ложь и правду. Правда, к сожалению, хлещет больнее кнута, а ложь, словно спасательный круг, подтверждает то, что тебе хочется услышать, пусть это и окажется обманом. Но любая несправедливость влечет за собой ложь, а ложь прокладывает путь для страдания.
- Я ждал от тебя совета, а не укора, - резко заговорил Писатель. Он отпрянул от окна, подошел к дивану и улегся на него, всем своим видом выражая недовольство.
- Значит, проблему ты создал самостоятельно, - холодно заговорила Геля, не двигаясь со своего места и даже не меняя положения, - а решать заставляешь других. Ну, если ты в состоянии натворить дел, то почему бы тебе не попробовать и решить их. Никогда не перекладывай решение на других, иначе вместо своих ошибок наделаешь их ошибки.
Лежащий на диване сначала привстал со своего места, затем уселся со скорбным выражением лица и скрещенными на груди руками, будто пытаясь закрыться от всего мира, но через некоторое время на лице его отразилось сомнение, и он, не выдержав,резко поднялся с дивана, шагнул к Геле и опустился на колени около нее.
- Геля, что мне делать, подскажи, пожалуйста, как решить эту проблему? Я, действительно, хочу разрешить ее и, действительно, не знаю как.
Геля тонкими пальцами провела по лицу писателя, будто старалась успокоить его, затем тихо проговорила.
- Ты задал не тот вопрос. Никогда не думай над тем, как сделать, а попытайся ответить на вопрос зачем это делать, и тогда только поймешь нужно ли тебе это.
- Нужно, - тут же откликнулся собеседник, - нужно, очень нужно. Я просто хочу быть счастливым.
- Счастлив не тот, кто ищет его для себя, а тот, кто делает счастливым других, - выдохнула Геля.- По твоей вине страдаешь не только ты, но и твоя дочь и твоя жена. Я не думаю, что память не мешает им. Ну, а если ты виновен и осознал это, то способ разрешить эту проблему очень просто – попроси прощения.
- А вдруг не простят!
- Видишь, ты еще не сделал ни одного шага к победе, а уже не веришь в результат. Тогда живи со своей болью, расти ее, приумножай, если не можешь сделать первый шаг.
И Писатель сдался. То, что говорила Геля, пусть было и тяжелым испытанием для страдающей души Писателя, но попробовать стоило только потому, что другого пути он не знал.
12
Весна неохотно кралась в город. Снег уже давно растаял и напоминал о себе лужами, да сырой землей. Тепло неуверенно проникало сюда, а длинная аллея парка скорее напоминала осеннее пиршество непогоды. Грязные, почерневшие листья, почему-то не убранные дворниками, кучами лежали вдоль аллеи, а голые ветви деревьев и кустов, казалось, и не готовились к весне.
Писатель сидел на скамейке, кутаясь в короткую курточку и поеживаясь от внезапных порывов ветра. Сидел здесь он уже давно, с надеждой вглядываясь в конец аллеи. Неделю назад он осмелился и позвонил своей жене, а когда услышал ее голос, то от волнения толком не смог ей объяснить цели своего звонка. На другом конце провода наступила гнетущая тишина, и он, задыхаясь от волнения, решительно потребовал встречи с дочерью и даже назначил время и место. И сейчас очень волновался, что никто не придет, тем более, что ответа так и не дождался.
- Здравствуй, - услышал он за своей спиной голос, вздрогнул от неожиданности и резко повернулся к говорившей.
Сначала он даже испугался, увидев ее, ту, которую так трепетно ждал уже пятый год. Бывшая жена очень изменилась. Не было того страдающего выражения лица, к которому он привык за последние годы проживания с ней. Она даже помолодела и похорошела, что особенно больно ударило по самолюбию, ибо ему вдруг показалось, что похорошела потому, что была без него.
Писатель понял, что он, не ответив на приветствие, молча рассматривает женщину и испугался своей неучтивости.
- Прости, - он резко поднялся со своего места, но рук из кармана не вынул, так как боялся, что она заметит, как они дрожат.
- Ты одна? – поинтересовался он и с надеждой заглянул ей за спину, но женщина, ничего не ответила, а лишь кивнула в сторону раскидистого дуба, где длинноногая девочка пыталась наладить отношения с белкой, сидящей головой вниз на стволе и внимательно рассматривающей ее, но не решавшейся спуститься пониже.
Девочка рассмеялась, отбежала в сторону, но белка, сделав стремительный бросок, скрылась с другой стороны дерева.
- Сашенька, - позвала женщина, - пойди сюда.
Девочка подошла к матери, прижалась к ней худеньким тельцем и внимательно посмотрела на стоявшего рядом Писателя. От ее такого знакомого и совсем не забытого им взгляда у него перехватило дыхание, и он присел на корточки, протянув руки к девочке, а она, с улыбкой глядя на него, отодвинулась от матери и смело шагнула в его сторону.
- Сашенька, ты помнишь меня? - все еще задыхаясь от волнения, заговорил Писатель, а когда она кивнула ему и протянула тоненькую, покрасневшую от ветра руку, он, боясь зареветь от волнения, спрятал свое лицо в ее ладошках.
Непоседа ветер норовил проникнуть под полы курточки, но Писатель не чувствовал холода, и пока бывшая жена, сидя на скамейке, листала какой-то журнал, он носился с девочкой наперегонки, поднимал ее и усаживал на низкие ветви деревьев, а она, удобно примостившись около могучего ствола, весело визжала, а затем падала на подставленные руки отца, и они оба громко хохотали, распугивая первых весенних птиц, с недоумением и любопытством, наблюдавших за ними.
Когда, наконец, угомонившись, Писатель присел рядом с женой, девочка все еще продолжала выискивать белок, не обращая внимания на родителей.
- Ты счастлива? – задал он вопрос, который уже несколько лет мучил его.
Она кивнула головой, ничего не ответив.
- Я слышал, ты вышла замуж. Надеюсь, он хорошо относится к девочке?
- Мой муж умер год назад. Рак, – тихо проговорила она, не поднимая глаз. – Но я все равно счастлива, хотя мне его очень не хватает.
Странно, но Писатель вдруг обрадовался, что она одна, и у него появилась надежда, которая казалась несбыточной и от этого еще более сладкой.
13
«- Послушай, - прогремел Темный, откинувшись на спинку стула. – непорядок получается. Мы отправим Писателю Ангела и Демона, не познакомив их?
- А зачем им знать друг друга? – с удивлением поинтересовался Светлый. – Что изменит их знакомство, ведь им не придется сражаться между собой.
- Нет, - зло заговорил Темный, явно недовольный ответом Светлого,- я так не согласен. Врага нужно знать в лицо.
- Врага нужно знать в лицо, - возразил Светлый, - когда собираешься с ним воевать, а здесь нет и не будет поединка между Ангелом и Демоном. Здесь будет поединок Ангела и человека, Демона и человека.
- Я не хочу отправлять своего воина в неизвестность, откуда ты знаешь, а вдруг им все-таки придется сражаться между собой. Мы же не знаем, что их там ждет.
- Нет,- усмехнулся Светлый, - знаем, иначе не отправили бы своих воинов света и тьмы.
- И как ты собираешься бороться за душу человека, не зная, с каким противником столкнет тебя жизнь?
- Противника нет и не может быть во вне, - усмехнулся Светлый. – Противник сидит внутри человека, и сражаться ему предстоит с самим собой. Ему предстоит решать, что он впусти в себя: свет или тьму.
- Тьму впустить легче,- уверенно произнес Темный и довольный со злорадством посмотрел на Светлого, но тот даже не отреагировал на слова Темного. Его не пугала армада темных сил, гремящих латами за спиной оппонента. Он просто был уверен, что человек не может ошибиться в выборе, что совесть рано или поздно даст о себе знать и обязательно заставит задуматься над своими поступками и деяниями, научит просить прощение, сомневаться в правильности того или иного выбора, жить своим умом, а не слушать советы подлецов и трусов.
Темный не верил ни в какие способности человека, представляя его трусливым, ищущим спокойствия и удобств только для себя, верящим в свое благополучие и попирающим права других. Он и не мог подумать по- другому и не представлял себе, что «человечишки» способны на прощение, понимание боли другого как своей, на примирение. « Нет, - думал он, - никогда ни один человек свое благополучие не сможет поставить выше благополучия ближнего, никогда не будет исходить из закона любви, если есть возможность воспользоваться благами для себя, то зачем делиться ими с ближним». Он оглядел свое войско, в котором собрались именно такие, безжалостные, беспощадные, влюбленные в себя, забывающие все и всех ради копеечного благополучия своей продажной душонки. Но именно они устраивали его, так как были безжалостны в желании получить куш в этой жизни только для себя, не умеющие прощать и не допускающие примирения ни с кем, кроме своей мелочности и жестокости. Его мир, мир темных, состоял именно из таких воинов, и он гордился ими, ибо тот способен на войну со светом, кто легко изгоняет его из своей души и не вспоминает о нем.
- Ты трусишь, - гремел он, навалившись на стол грудью, - боишься показать своего воина, потому что заранее предрекаешь его на поражение. Смотри на моего.
Он взмахнул рукой и грозный строй вздрогнул, а затем расступился и вперед вышел невысокий светловолосый сероглазый воин. Его холодновато-безжалостные глаза презрительно смотрели на Светлого, а злобная улыбка тонкого рта выражала превосходство.
Светлый пожал плечами, развел руками и привстал со своего места. Он всегда стоя приветствовал воина, идущего на бой за душу человека. И тот час за его спиной послышался шум крыльев и в высь взвился Ангел и завис над головой Светлого. Его огненно-красные крылья отливали перламутром на фоне заходящего солнца, алое одеяние выгодно оттеняло иссиня-черные волосы, рассыпанные по плечам и темные глаза, в которых приветливо плясали отблески лучей заходящего солнца».
14
По аллее, ведущей в сторону огромного диска солнца, шли двое: мужчина в коротенькой курточке и старых поношенных джинсах и женщина. Через несколько шагов женщина оглянулась и тихо кого-то позвала. Вскоре их догнала длинноногая худенькая девочка и удобно пристроилась между ними. Некоторое время они шли рядом, но вскоре девочка одну руку вложила в ладонь женщины, а другую удобно примостила в руке мужчины, словно соединяя мостиком любви двух людей. Взрослые разом посмотрели на нее и крепоко сжали ладошки ребенка, боясь хотя бы на долю секунды выпустить их из своих рук. Они уверенно зашагали вперед, а прямо над ними, в голубизне неба, завис Ангел. Он распростер свои алые крылья над идущими, уверенно шагающими к своему счастью, а в глубине аллеи безвольно опустив руки вдоль туловища остался стоять сероглазый юноша, о котором никто из присутствующих даже не вспомнил.
Выбор
«Острый кинжал с хрустом разорвал живую плоть и вошел глубоко по самую рукоятку в податливое тело. Светловолосый юноша болезненно выдохнул и медленно завалился на бок. Его пронзительно синие глаза с недоумением смотрели на убийцу, наклонившегося над ним и с вожделением протягивающего дрожащие руки куда-то в район сердца поверженного.
Сейчас, сейчас навсегда затихнет отслужившее сердце, и душа вырвется наружу.
- Нужно очень осторожно схватить ее и не отпускать, тогда она будет твоя, мой господин, - думал убийца, сгорая от нетерпения.
Его холодно-серые глаза не выражали ничего, но дрожащие от нетерпения руки с головой выдавали желание.
Синеглазый, болезненно выдыхая кровавую слюну и теряя последние силы, с трудом приподнял голову и, напряженно вглядываясь в сероватую промозглость неба, превозмогая боль, почти неслышно прошептал.
- Прости его, Господи, прости, как прощаю его я, ибо он не ведает, что делает.
И в ту же секунду жуткий вой разорвал тишину. Тело убийцы забилось в судорогах, и он, скорчившись от боли, бессилия и ненависти, рухнул на колени рядом с жертвой, душа которой белым голубем взвилась к небу и растворилась в его бескрайней синеве».
1
Писатель отложил ручку в сторону и подошел к окну. Он прижался лбом к безжизненно холодному стеклу и, закрыв глаза, снова начал мучительно теребить свое сознание, задавая вот уже длительное время одни и те же, так и нерешенные для себя вопросы.
-Ну, почему, почему же в мире столько несправедливости? Почему темные силы так часто одерживают победу в человеке, а светлые уступают свое место в душе? Место, которое по праву принадлежит им. Почему «темные» так легко управляют человеком и миром, почему они остаются неуязвимыми?
Но ночь за окном полновластной хозяйкой заполонила все пространство двора, уползала в глушь переулка и терялась где-то за поворотом, молчаливая ночь, так и не дающая ответа.
-Как жить? Как дальше жить? – мучительно продолжал думать он, ощущая свое бессилие перед накопившимися вопросами. – Ну что я могу изменить? Ведь я один, совершенно один в этом мрачном, погибающем от зла мире. А оно, зло, повсюду здесь. Разве я один могу противостоять ему?
Мысли наваливались на него и давили своей неразрешимостью. Он ощущал себя маленьким, слабым человечком, а мир – враждебным.
В дверь неожиданно постучали, и он, одолеваемый вопросами, на которые не находил ответа, внутренне обрадовался возможности на какое-то время забыть про них, но на стук никак не отреагировал. Вывел его окончательно из состояния отрешенности звонок. Был он противно-скрипучим, всерьез испугал его, и Писатель, словно боясь быть услышанным, осторожно подкрался к двери и напряженно прислушался.
-Кто может так поздно прийти? – думал он, - может, ошиблись дверью или мне просто послышалось?
Тишина, внезапно наступившая с той стороны двери, пугала сильнее, чем беспокойный голос звонка. Постояв еще несколько секунд, Писатель неслышно развернулся и собирался уже было сделать шаг назад, как звонок захрипел вновь, обрывая последнюю надежду на заслуженный отдых.
-Кто там? – прошептал он, приложив ухо к двери, отчаянно при этом боясь посмотреть в матово блестевший дверной глазок.
Оттуда, с той стороны, послышалась возня и мелодичный голос пропел.
-Не держите меня за дверью. Это ваша новая соседка из квартиры напротив.
Писатель неохотно приоткрыл дверь и осторожно выглянул на лестничную площадку. Там, в ярко-красном платье, с огромной копной иссиня-черных волос стояла женщина. Ее темные глаза насмешливо смотрели на Писателя. Она, очевидно, привыкла производить впечатление, поэтому, не обращая внимания на растерявшегося соседа, уверенно шагнула в полумрак прихожей.
Кармен! Настоящая Кармен! Писатель с восхищением рассматривал вошедшую, отступая перед ее напором.
-Не пугайтесь, - с улыбкой заговорила женщина, ничуть не удивляясь произведенному впечатлению и продолжила, останавливаясь посредине маленькой неудобной прихожей. – Видите ли, въехала я недавно, живу одна и как любая женщина толком не владею ни молотком, ни отверткой, но при этом пытаюсь все делать сама, несмотря на то, что часто терплю неудачи в налаживании быта. Там у меня проблема с полочкой, не одолжите отвертку?
Смотрела она на Писателя насмешливо-холодновато, прекрасно понимая, что отказа не получит.
Писатель поспешно закивал головой, засуетился, тут же напрочь позабыв, куда он перепрятал нужный инструмент. И пока упорно и настойчиво искал отвертку, нарушая порядок в тумбочке, она стояла не шевелясь, насмешливо наблюдая за его попытками что-либо найти.
Когда, наконец, проклятая отвертка была найдена, Писатель уже смелее подошел к женщине, с улыбкой смотревшей на него, и неуверенно протянул нужный ей инструмент. Но гостья, все еще улыбаясь, вдруг вытянула вперед руку с ярко накрашенными ногтями и неожиданно для него решительно прикоснулась к щеке Писателя.
-Что это? Вы запачкались,- тихим голосом прошептала она, и едва уловимым движением провела по его лицу, совершенно не обращая внимание на растерянность стоящего.
Писатель от неожиданности отпрянул, напуганный смелостью гостьи, и непроизвольно прикрыл ладонью ту часть лица, где только что находилась ее рука, Глаза женщины потемнели еще сильнее, а в самой глубине зрачка вдруг запрыгали блики пламени, отражая свет от розово-пепельного абажура старой люстры. Лицо гостьи от этого стало каким-то холодновато-безразличным, но дьявольская красота женщины завораживала, и Писатель, внутренне осознавая, что делает что-то не так, не мог не смотреть на нее.
На какое-то время он забыл, зачем она пришла, и отвертка, выскользнув из его рук, со стуком упала к ногам незнакомки. Однако та даже не пошевелилась, и Писатель, испуганно вздрогнув от звука упавшей отвертки, поспешно нагнулся за ней. Женщина усмехнулась, осторожно взяла ее из рук Писателя и скрылась за дверью напротив.
Оставшись один, он снова подошел к окну и прижался горячим лбом к холодному стеклу. На улице уныло барабанил дождь, озорно постукивая по стеклам окон. Там, внизу, старый сгорбленный фонарь робко освещал кусок двора и часть песочницы. И в этом неясном, холодновато - сером круге света Писатель заметил одинокую фигуру. Он еще теснее прильнул к стеклу, стараясь рассмотреть стоявшего. Невысокий худощавый юноша прятался от дождя под огромным зонтом, и Писатель вдруг ясно увидел, что тот пристально смотрит на него. От неожиданности он отпрянул от окна, а когда снова посмотрел вниз, там уже никого не было, и только сиротливый двор продолжал умываться дождем.
2
«- Может, договоримся о временном перемирии? – послышался голос в наступившей тишине.
Предводитель темных с трудом стащил металлические перчатки с рук и отбросил их в сторону. Они с грохотом упали на край стола, и одна из них наполовину повисла, готовая в любой момент свалиться вниз
-Ты думаешь, что между нами может быть перемирие? – удивился Светлый.
Он давно не носил лат и шлема, старательно избегал любой одежды, сковывающей движение, и поэтому выглядел мирно. Его темные вьющиеся волосы рассыпались по плечам, оттеняя белизну белого, наглухо застегнутого ворота.
-Нет, мира не может быть, - согласился Темный – а перемирие возможно! Ну, что мы столько лет сражаемся за души, а победы нет ни на твоей, ни на моей стороне.
-За души сражаешься ты, - усмехнулся Светлый, удивленно приподнимая правую бровь, - я только спасаю их.
И много ты спас? – громко расхохотался Темный. – Посмотри – мое воинство не убывает.
Он горделиво оглянулся назад. Там, за его спиной, стояло мрачное сборище темных сил. Их лица были прикрыты забралами, руки и ноги закованы в латы и только зло сверкавшие глаза выдавали их настроение.
-Разве такое можно одолеть? – с нескрываемой гордостью поинтересовался он у Светлого. – Ну, что ты можешь поделать с нами?
Он опять захохотал, и мрачное войско, стоящее за ним, отозвалось громким эхом.
-Видимо могу, - усмехнулся Светлый, - иначе ты бы не предлагал перемирие!
Темный, не скрывая бешенства шагнул в сторону Светлого, но тот час же за спиной того словно из-под земли выросли два огромного роста ангела и, трепеща крыльями, зависли в воздухе. От неожиданности Темный непроизвольно шагнул назад, но тут же понял свою ошибку и, с опаской поглядывая за спину Светлого, заговорил спокойным голосом.
-Глупец! Я просто хочу предложить пари.
Он ловким движением вынул откуда-то снизу фотографию и протянул ее Светлому.
-Видишь? Простой человек, - заговорил он, приближая свое лицо к лицу Светлого, - все равно мы сражаемся за него, вернее, за его душу. Но зачем такое кровопролитие? Почему бы ему самому не выбрать, на чьей стороне сила и власть. Пусть сам решит, кому служить. Я пошлю ему искушение, против которого он не устоит. А что дашь ему ты?
- Ангела! – спокойно проговорил Светлый. – Он будет охранять его.
Темный расхохотался, запрокидывая голову назад, отчего его лицо стало малиновым, а огромный острый кадык впился в горло, словно готовился разодрать его.
- И ты думаешь, что твоя добродетель окажется сильнее моего искушения? - все еще продолжал смеяться Темный. – Запомни – люди порочны! Они жаждут власти, денег, удовольствий! И я им даю это! А что можешь дать ты? Что ты можешь противопоставить моим дарам?
- Любовь, верность, терпение. Разве этого мало? – не повышая голоса, спокойно возразил Светлый. – Или ты считаешь, что пороки, которые ты с удовольствием раздаешь, сделают человека счастливым?
Светлый с нескрываемым сожалением посмотрел на Темного.
- Еще как сделают! – гремел в ответ Темный. – Что такое счастье? Люди искали, ищут и будут искать его только для себя, забывая о находящихся рядом. А я дам им суррогат счастья, и они будут рады получить его, подчас даже не осознавая, что это подмена настоящему. Если человек потерял любовь, я с удовольствие дам ему замену, пусть это будет иллюзия, но он будет доволен. Человеку свойственно принимать ложь за правду, если она не тревожит его! Человек умеет лишь брать, давать он не научится никогда!
Светлый слушал Темного, задумчиво опустив голову, но когда тот закончил, заговорил твердым, спокойным голосом.
- Да, я не смогу убрать боль, но подскажу, как сделать, чтобы не доставлять ее другим, тогда он и свою уменьшит. Я не смогу заменить настоящую любовь на иллюзию, но научу верности и преданности.
- Человек порочен, - хрипел Темный, - думает только о себе и своем благе. Жизнь его слишком коротка, и у него совсем нет желания тратить ее на заботу о близких. Он думает только о себе и заботится только о себе. Я даю ему возможность прожить ее в удовольствии, избавляя от ненужных тревог. Я помогаю ему выкинуть из жизни все, что мешает удовольствиям или лишает их. Ну, зачем ему дети? Прочь! Живи для себя! Зачем любовь, которую нужно оберегать? Прочь! Ведь все это требует отдачи. Я дам ему то, что будет доставлять удовольствие и ничего не требовать взамен. Он проживет для себя, и в этом его истинное счастье!
А что он получит от тебя? Что такое верность, когда я даю ему кучу доступных женщин! Что такое дети, когда я подкину ему чужого ребенка, за которого не нужно нести ответственность, а тем более любить его! Я хозяин человека! Он всегда позволяет моим воинам одерживать в себе победу. Разве не так?
- Ты убиваешь человека. Впуская тебя в свое тело, он перестает быть самим собой. Ведь за него проживает жизнь то существо, которому он позволил вселиться в себя.
-Я никого не убиваю, - ревел Темный, - человек сам, добровольно впустил моих воинов! Ну, а где ты был в это время?
Светлый, не меня положения, сжал руки в кулаки под столом, чтобы никто не заметил этого, и проговорил с болью в голосе.
- Я всегда сражаюсь за его душу, даже тогда, когда она занята тобой! Человек не потерян, пока в нем жива душа, ее всегда можно разбудить. Нужно только верить в это и помочь ему самому поверить в себя.
- Все это слова, - устало махнул рукой Темный, - ты принимаешь вызов или нет?
Светлый, которому давно надоел этот разговор, устало взглянул на Темного и кивнул головой в знак согласия. Темный выбросил на середину стола фотографию и, чтобы она не улетела от порыва невесть откуда взявшегося ветра, одним ударом клинка пригвоздил ее.
С фотографии на Светлого смотрело усталое лицо Писателя».
3
В дверь осторожно постучали, и Писатель, сновавший по кухне в поисках ножа, сначала даже не обратил на это внимания. Через некоторое время его ухо уловило какое-то движение за дверью, и более настойчивый стук взорвал тишину. Писатель давно привык к противно – скрипучему голосу звонка, поэтому звук, доносившийся со стороны лестничной площадки, насторожил его. Он немного потоптался, осторожно приоткрыл дверь, как всегда не воспользовавшись ставшим со временем ненужным глазком.
На пороге стоял невысокий юноша с добродушной улыбкой и огромными в пол-лица серыми глазами.
- Вы Писатель? – выдохнул он, робко теребя ворот плаща и, не давая возможность что-либо ответить, заговорил быстро, словно боялся, что его непременно прервут и не выслушают до конца.
- Я ваш давний и преданный почитатель, - зачастил он, отступая вглубь лестничной площадки, - немного пишу, вернее учусь. Понимаю, что до вас мне далеко. Позвольте мне выразить вам свое восхищение и признательность.
- Вы кто? – сухо поинтересовался Писатель, хотя от слов юноши приятно защекотало под ложечкой и на какое-то время разбудило в нем так давно уснувшее чувство своей значимости.
Юноша снова отступил почти на середину лестничной площадки, позволяя при этом более внимательно рассматривать себя, и, еще больше смущаясь и краснея, заговорил.
-Я начинающий писатель. Пишу всего понемногу: и прозу, и стихи. Многим нравится. А это я принес вам. Вот!
Он ловко, словно фокусник, извлек откуда-то из-под плаща небольшую книжку и доверчиво протянул ее Писателю.
На обложке, на самом верху, было написано Владимир Светлый, а ниже красивым шрифтом набрано «Мои первые стихи».
- А-а-а! Понятно, - выдохнул сразу поскучневший Писатель, но неожиданно для самого себя отступил вглубь прихожей и широким жестом предложил юноше войти.
- Значит, Владимир Светлый, - с усмешкой проговорил он, вытирая руки о полотенце, случайно захваченное им со стола, и продолжил, - это что? Ваш псевдоним?
Юноша смущенно улыбнулся.
- Нет, это мое настоящее имя, - признался он, отчаянно покраснев при этом.
Была в нем какая-то детская непосредственность, и Писатель, внимательно посмотрев на него, почему-то сразу уверовал в его несовместимость с современным миром и непохожесть на многих молодых людей, знакомых ему. От этого внезапного открытия он почувствовал жалость к молодому человеку в мокром плаще и предложил.
- Давайте пить чай!
Лицо юноши осветила улыбка, и он поспешно, словно испугавшись, что хозяин передумает, прошел вслед за Писателем на кухню. Через несколько минут он уже старательно прихлебывал чай из огромного бокала, который нежно обнимал тонкими, как у музыканта, пальцами.
Писатель с интересом поглядывал на юношу. Внешняя хрупкость молодого человека и взгляд, полный уверенности и силы, вносили какой-то неуловимый диссонанс в его облик. Писатель уже было собрался обрушить на посетителя лавину вопросов, как в дверь снова требовательно постучали.
За распахнутой дверью, слегка привалившись к косяку, стояла вчерашняя незнакомка. Выглядела она по-прежнему отлично, и Писатель почему-то решил, что она даже и не ложилась спать. В ее глазах, в самой глубине зрачка, все так же весело прыгали жизнерадостные огоньки.
- Вот, - улыбаясь проговорила она и протянула отвертку, - возьмите, пожалуйста. Мне больше не понадобится.
Какое-то время Писатель растерянно смотрел на нее, затем шагнул в сторону.
-Проходите, - предложил он, внутренне напрягаясь от страха получить отказ, - мы тут чай пьем. Присоединяйтесь.
Выдохнув все это, он вдруг растерялся от неожиданно откуда свалившейся на него смелости, но отступать было поздно, да и не хотелось.
-Спасибо, - вдруг обрадовалась соседка, - а меня, кстати, Ангелиной зовут, а друзья называют проще – Геля.
Геля ловко проскользнула в полутемную прихожую и смело шагнула на кухню. Юноша, одиноко сидевший у стола, тотчас вскочил на ноги. Он с удивлением и растерянностью взглянул на вошедшую. Странно, но Писателю показалось, что они давно знакомы, и юноша просто не ожидал увидеть ее здесь.
-Да, вы присаживайтесь, присаживайтесь, - раздался из-за ее спины голос Писателя, но она осталась на месте, с недоумением поглядывая на два стула, стоящих около стола.
- Мы просто не ожидали гостя, - прогремело откуда-то из комнаты, и в кухонном проеме показался сначала табурет, а затем возник и сам Писатель. Он ловко приспособил его около стола, но сесть не решался, очевидно, ожидая, когда на его прежнем месте устроится гостья. Геля осторожно пристроилась около стола, с улыбкой взглянула на Писателя, а затем перевела любопытный взгляд на юношу.
- Вам удобно? - засуетился Писатель, ерзая на неудобной и жесткой табуретке. Он поворачивался всем туловищем то к юноше, то к женщине, мучаясь от выбора, затем все-таки решился и заговорил.
-Это Геля, Ангелина, - он решительно повернул голову в сторону соседки, затем перевел взгляд на юношу, - а это Владимир, мой коллега, поэт.
Затем помолчал и добавил.
-Начинающий…
Геля с улыбкой поглядывала на юношу, а тот, покраснев от смущения, уткнулся в бокал, будто пытался спрятаться за ним.
-Вот ваш чай, - Писатель осторожно придвинул Геле небольшую изящную чашечку, случайно сохранившуюся от бабушкиного сервиза.
Геля, казалось, не слышала его. Она внимательно разглядывала юношу, затем осторожно поинтересовалась.
-А что вы пишите?
- Вот, почитайте, - почти выкрикнул Владимир и резко протянул отпрянувшей от неожиданности гостье небольшую книжечку в мягком переплете.
- Владимир Светлый, - нараспев прочитала она и, чуть скривив губы в усмешке, иронично поинтересовалась, - ну, и кому и чему вы светите?
Юноша привстал со своего места, отодвинул бокал с недопитым чаем и сердитым голосом спросил.
- А что? Светить людям – это ненужное занятие?
-Светят, чтобы вывести из тьмы, - пожала плечами собеседница, не обращая внимания на его тон. – Из какой тьмы и к какому свету ведете вы?
- Человечество практически с самого рождения живет во тьме, - уже сердясь по-настоящему начал юноша. – Разве, приходя на эту землю, он попадает в светлый мир? Совсем нет. Мы приходим в мир, погрязший в разврате, похоти, злобе, зависти. С самого раннего детства нас учат служить Мамоне, и со временем мы начинает его считать единственным, кому можно и нужно поклоняться! И потом вся наша дальнейшая жизнь просто подчинена Золотому тельцу.
-А-а-а?, А вы стало быть тот, кто научит человека жить по Божьим законам и откроет ему глаза на несовершенство мира. Ну, что-то вроде Миссии? – насмешливо спросила Геля и, не поднимая глаз на говорившего, с интересом листала его книгу.
- По крайней мере буду пытаться!- уверенно произнес юноша.
Писатель с удивлением смотрел на молодого человека, серые глаза которого вдруг потемнели от возмущения, а тот, не сдерживая себя, резко нагнулся и приблизил свое разгоряченное лицо к спокойно равнодушному лицу Гели.
-Нельзя служить двум Богам одновременно, - выпалил он, как бы стараясь отрезать этим все возможные возражения с ее стороны.
- Ну, да! Ну, да! – равнодушно констатировала Геля, не обращая никакого внимания на горячность говорившего. – И какого же выбрали вы?
В какой-то момент юноша растерялся. Продолжать спор ему уже давно не хотелось, да к тому же место и время не располагало к этому. Он устало махнул рукой и совершенно спокойным голосом предложил.
-Давайте лучше пить чай.
Геля, наконец, перестала листать книгу, отложила ее в сторону и старательно начала опустошать чашечку свежезаваренного чая, искоса поглядывая на молчавшего Писателя.
-Да, конечно, давайте пить чай, - засуетился тот, затем не выдержал затянувшегося молчания и заговорил.
- Я так до конца и не понял причины вашего спора, - начал он, отодвигая недопитый чай. – Никогда не поверю, что деньги можно отнести к ненужной роскоши. Без них мы просто не сможем прожить. Да и почему мы должны отказываться от хорошей жизни, удобств, вкусной пищи? А разве я не должен получать вознаграждение за свои труды? Как и на что я тогда буду жить?
- А разве наличие денег сделает вас счастливым? – спросил Владимир, вглядываясь в лицо Писателя. Его возбуждение все еще не проходило и всем показалось, что узнать мнение Писателя на этот счет для него почему-то стало очень важным.
- Не знаю, - признался Писатель, пожав плечами, - сделают ли меня счастливым деньги, но в одном уверен твердо – прибавят спокойствия и дадут возможность заняться любимым делом.
Выражение «заняться любимым делом» он произнес с особым ударением, прекрасно понимая, что в этом мире без денег просто не обойтись. Нужность их он принимал, и разговор на эту тему считал бессмысленным и никчемным. Но Владимир так внимательно смотрел на Гелю, ожидая от нее ответа, что Писатель не решился прервать порядком надоевший спор. Геля же, все еще продолжая улыбаться, смело взглянула в глаза Владимиру, и, не скрывая иронии, поинтересовалась.
- А вы бессребреник, молодой человек?
-Я не стремлюсь к богатству, мне хватает на жизнь, - с каким-то чувством превосходства проговорил Владимир.
- Вот и отлично, - подытожила Геля и иронично добавила, - правда разговор мы начали о свете и тьме. До сих пор не понимаю, почему перешли на деньги.
- Да потому, - горячился юноша, - что деньги и есть мерило света и тьмы, зла и добра!
-Не думаю, - все так же спокойно, не повышая голоса, возразила Геля, - не деньги зло и не мерило добра и зла, а отношение к ним. Деньги, собранные на лечение ребенка дают надежду ему и его близким на выздоровление, собранные на свадьбу помогают родиться новой семье. Да и свою книгу вы издали именно на деньги, господин Светлый, - уже поднимаясь, проговорила Геля и пошла в сторону прихожей.
- Мои стихи несут свет, - почти прокричал ей в спину юноша.
- Свет за темные деньги? – не поворачиваясь, поинтересовалась Ангелина.
Она направилась к входной двери, и Писатель, молчавший до сих пор, вдруг понял, что ему очень хочется, чтобы она не уходила, но не знал, как остановить ее. А она, словно почувствовала его состояние, повернулась к нему и проговорила.
- Долг платежом красен. Вы мне и отвертку дали, и на чай пригласили. Приходите ко мне на ужин часов в шесть. Буду ждать.
И уже закрывая за собой дверь, прокричала в сторону кухни.
- И вы приходите, господин Светлый. Интересно было с вами поговорить.
4
К вечеру неожиданно похолодало. Невесть откуда свалившийся ветер срывал последние пожухлые листья с деревьев, и они, остервенело кружась в воздухе, неохотно падали на землю, чтобы затем снова заплясать в неистовом танце. Писатель тут же пожалел, что вышел на улицу без шапки, но возвращаться не стал. Магазин цветов, вернее магазинчик, крохотное неказистое помещение, находился недалеко от дома. Писателю очень хотелось сегодня вечером произвести впечатление на Гелю, и букет непременно должен был помочь ему в этом.
Молоденькая продавщица уверенными движениями ловко справилась с длинноногими цветами, уложив их в букет. Писатель осторожно приобнял цветы и, прикрывая плащом от очередного порыва ветра, бережно понес их в сторону дома. Там, не разворачивая, поставил в воду и по привычке подошел к окну.
Внизу на детской площадке два малыша, не обращая внимания на непогоду, старательно крутили карусель, не решаясь взобраться на нее. Ветер по-прежнему гонял листву, забирался под модные курточки двух молодых женщин, стоящих недалеко от детей и о чем-то усердно болтавших. А малыши, капитально упакованные в дутые комбинезоны и сверху напоминавшие кубики, не обращали на непогоду никакого внимания.
Писатель вспомнил, что так и не уточнил у Владимира придет ли тот к Геле. Ему хотелось опередить его, чтобы оказаться у нее пораньше и вволю насладиться общением с ней. Работать не было желания. Стол, заваленный бумагами, не тянул к себе, и Писатель понимал, что желание поскорее встретиться с Гелей становится все сильней и сильней. Чтобы как-то помочь себе и обмануть время, он улегся на диван, укрылся пледом с головой и задремал, не забыв, однако, включить будильник в сотовом на 5 вечера.
Ему снился лес. Огромные кедры терялись где-то в облаках. Трава была по колено, и Писатель понял, что не знает дороги и даже не представляет себе, в какую сторону идти. В лесу было нестерпимо жарко и душно. Пролетавшая над ним огромная птица осторожно пристроилась на ветку прямо над его головой и вдруг истошно заорала. Он испуганно вздрогнул и проснулся. Телефон надрывался, и Писатель, сдирая с головы плед, душивший его, испуганно вскочил на ноги.
Геля открыла дверь и жестом пригласила войти. Он, осторожно переступая, прошел в комнату и с нескрываемым удивлением стал рассматривать ее, на какое-то время даже позабыв про цветы. Честно говоря, Писатель никак не ожидал увидеть ее квартиру такой. Он представлял себе уютное гнездышко со множеством женских безделушек, богато декорированным окном, а его встретила простая скучная обстановка: высокий до потолка шкаф, диван и два кресла да круглый стол посередине. Единственным украшением был небольшой резной комодик, явно не вписывающийся в эту аскетичную обстановку, да старенький, немного полинявший ковер на полу. Простенькая недорогая мебель никак не вязалась с яркой и красивой женщиной и вызывала недоумение. Писатель растерялся, рассматривая такое необычное жилье. Почувствовав взгляд, он оглянулся.
Геля, радушно улыбаясь, стояла рядом с ним и внимательно наблюдала за его реакцией на свое незатейливое жилье. Затем, рассмеявшись, поинтересовалась.
-А цветы кому?
Писатель покраснел, неловко протянул ей букет и когда она, вдыхая аромат ярко-вишневых роз, спрятала лицо в цветах, вдруг выпалил.
-Это вам!
Она подняла на него огромные глаза, и Писатель тут же забыл, зачем пришел, а обстановка помещения неожиданно была принята им благосклонно. Они оба рассмеялись. В комнате сразу стало теплее, неловкость, возникшая между ним, тут же исчезла, и Писатель, уже не робея, пристально посмотрел в глаза Гели.
-А знаете, я очень рад, что у меня появилась такая соседка,- уверенно, уже не смущаясь, проговорил он.
-Да вы присаживайтесь, - Геля, жестом указывая в сторону кресла, - я сейчас.
Она исчезла из комнаты и через несколько секунд появилась с небольшой вазой, наполненной водой, водрузила ее посреди стола, а затем осторожно, словно боялась навредить, опустила туда цветы. Писатель же, чтобы не мешать ей хозяйничать, занялся своим излюбленным делом: подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Открывшийся взору клочок пустынной улицы и кучка воробьев, яростно сражавшихся за какой-то кусок, никак не заинтересовали его. Ему было неловко от того, что все мысли его занимала Геля, а взгляд постоянно следил за ней, сновавшей из комнаты на кухню. Разорвавший тишину звонок спас его.
На пороге, скромно улыбаясь и потупя взор огромных серо-голубых глаз, стоял Владимир. Элегантный темно-синий костюм и белоснежная рубашка окончательно выбили Писателя из колеи, и он с сожалением посмотрел на свои видевшие виды джинсы и старенький свитер.
Владимир осторожно, словно драгоценность, вынес руку из-за спины вперед, и Писатель зажмурился от ярко вспыхнувших белизной трех огромных остроконечных лилий, будто распустившихся на его ладонях. Были они крупные с вишневыми прожилками в самой середине цветка, отчего их белизна казалась еще ярче.
Букет алых роз, стоявший посередине стола, сразу померк и потускнел на фоне этого великолепия.
Геля охнула, уткнулась лицом в цветы, вдыхая их нежный, едва уловимый аромат, несколько секунд постояла молча, затем заметалась по комнате, не находя должного места для букета. Цветы, наконец, были водружены на подоконник и величаво посматривали оттуда на собравшихся.
- Присаживайтесь, Владимир, - засуетилась Геля, и Писатель почувствовал укол ревности от того, что именно букет Владимира произвел такой эффект, от того, что одет тот был великолепно и самое обидное от того, что был он значительно моложе Писателя.
Геля накрывала на стол, ловко расставляя тарелки, а Писатель хмуро сидел в кресле, боясь поднять глаза, чтобы не встретиться взглядом с лукаво улыбающимся Владимиром.
- К столу, прошу к столу, - услышал он голос Гели.
И хотя ужин, приготовленный заботливой женской рукой, был хорош, у Писателя вдруг пропал аппетит, и он неохотно ковырял вилкой в тарелке.
Владимир первым нарушил молчание. Внимательно оглядывая комнату, он с недоумением проговорил.
- Странно как-то у вас. Я знал, что иду в гости к красивой женщине и думал, что попаду в уютное гнездышко с шикарной мебелью, с множеством подушечек на диване и никак не ожидал увидеть почти спартанскую обстановку.
На всем протяжении своего монолога Владимир с интересом рассматривал комнату Гели.
-Ой, простите,- вдруг испуганно заговорил он, прикрывая рот ладонью, - глупости говорю. Да и какое мое дело до этого. А вот ужин был великолепным.
- Мне кажется, нам не стоит обсуждать жилье хозяйки, - не поднимая глаз, резко заговорил Писатель.
Ему стало неприятно и от фамильярного тона Владимира, и от его бестактности по отношению к Геле. Владимир испуганно взглянул на Писателя и, смущаясь, начал оправдываться.
-Простите, если я кого-нибудь обидел, - торопливо заговорил он, откладывая вилку в сторону, - Геля – настоящая красавица, вот я и подумал, что вокруг нее непременно должны находиться только красивые вещи.
-Владимир, а разве в этой обстановке я потеряла свою красоту? – озорно блеснув глазами спросила Геля и, всплеснув руками, неожиданно рассмеялась.
-Нет, - отрицательно покачал головой Владимир, - но разве подобное не притягивает подобное?
Геля внимательно осмотрела свою комнату, словно видела ее впервые, затем перевела взгляд на Владимира.
- Подобное? – то ли спросила, то ли произнесла для самой себя Геля. – Мне всегда казалось, что об этом говорят, когда речь заходит о взаимоотношениях людей, а не человека с мебелью?
- Я может быть не так выразился, - горячился Владимир, пристав со стула, - но красота, которая спасет мир, должна быть во всем. Помните у Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли».
- Выходит, - задумчиво проговорил Геля, - если не хватает какого-либо элемента из сказанного, остальное теряет свою силу?
Писатель внимательно посмотрел на Гелю. До этой ее реплики он был полностью согласен с высказыванием великого коллеги, и то, что Геля своим вопросом вселила сомнение в его всесильность, испугало его.
- Великие люди не могут ошибаться, - тихо произнес он, затем повернулся в сторону Гели. – А что бы вы убрали отсюда?
Она пожала плечами и неожиданно резко проговорила.
-В человеке должна быть прекрасна душа, а все остальное приложится.
Затем повернулась к Писателю и, указывая пальцем с ярко накрашенным ногтем в район сердца, добавила.
- Это самое необходимое и здесь, - Геля обвела комнату глазами, - и там, - уверенно проговорила она и подняла палец вверх.
- Если здесь нет красоты, - она прикоснулась рукой к груди Писателя,- то тогда мы нагромождаем ее вокруг, чтобы заполнить пустоту. А если она присутствует внутри нас, то какое нам дело до внешних атрибутов!
Владимир с недоумением смотрел на Гелю, очевидно не зная, что возразить. То, что о душе заговорила эта женщина, удивило и раздосадовало его. Он понял, что словесный поединок, на который он так рассчитывал, был им проигран, поэтому, чтобы как-то спасти положение решительно поднялся со своего места и начал говорить.
- Согласен. Все, что находится здесь, - нарочито громко произнес он, прикладывая руку к своей груди, - и есть самая большая драгоценность. Но мы живем в материальном мире, и именно его законы определяют наш статус, диктуют нам правила общежития, прививают вкус. Разве не так? Разве мы не должны прислушиваться к его требованиям?
Бледное лицо Владимира слегка порозовело и то ли от волнения, то ли от смущения он неожиданно резко опустился на стул и стал поспешно что-то выискивать вилкой в тарелке.
-Не поняла? О каких требованиях ты говоришь? - переспросила Геля, приподнимая одну бровь, отчего ее лицо стало удивительно красивым. Свет из окна пробивался сквозь белые лепестки лилий и освещал ее.
Писатель с удивлением и каким-то благоговением, боясь спугнуть этот лучик света, не отрываясь смотрел на Гелю. Спор молодых людей давно перестал интересовать его и даже начинал раздражать. Он пришел сюда совсем не для того, чтобы философствовать. Ему просто хотелось увидеть ее, и Геля поняла это. Она приподняла руку, как будто пыталась поставить точку в беседе, но Владимир, не обращая внимания на ее жест, поднял голову и выдохнул.
- Мир, обычный материальный мир, в котором мы живем. Разве он не заставляет нас выполнять свои требования и подчиняться им? Мы носим одежду, чтобы прикрыть свою наготу. Употребляем пищу, чтобы не умереть с голоду, а это все принадлежит именно тому материальному миру, в котором мы живем.
- И болтаем глупости, чтобы прослыть умниками, - неожиданно резко закончила Геля и расхохоталась, придвинув к себе вазу с розами, и начала любовалась цветами, как бы подчеркивая этим завершенность разговора на неинтересную уже для Писателя тему.
5
Уже больше недели Писатель не видел Гелю. Иногда он, встревоженный робкими шагами на лестничной площадке, приникал к дверному глазку, но пугающая пустота разочаровывала его, и он бессильно опускал руки и возвращался в комнату.
В последнее время его одиночество скрашивал Владимир, и они подолгу говорили о силе и красоте слова.
- Ну, смотри, - указывал Писатель на строчки в его рукописи, - ты написал «побелела земля».
- Ну, да, - горячился Владимир, - зимой земля, действительно, белеет. Разве не так?
- А почему не посмотреть на это по-другому, - возражал Писатель, устраиваясь поудобнее около Владимир, - Ну, например, земля не побелела, а поседела, деревья не оголились, а застеснялись своей наготы. Рябина – раскраснелась, зарумянилась.
- Не думал об этом,- устало признался Владимир.
Он постепенно начинал понимать, что воображение у маститого Писателя намного богаче, речь – чище, да и возможность так легко и непринужденно работать со словом – намного шире.
На свои стихи он давно уже посматривал, как на неудачную попытку выразить неглубокие чувства, и уже начинал стесняться своей книги. Писатель же с улыбкой наблюдал за Владимиром, переживания которого так ясно отразились на его лице, что ему стало жалко его.
- Ты не переживай, - попытался успокоить Писатель Владимира, - не переживай. Все приходит со временем: и видение, и знания, и вдохновение, и умение. Когда одну и ту же деталь делаешь несколько лет подряд, то потом она у тебя всегда получается отличной. Так и в нашем творчестве. Умение приходит с опытом, а опыт приобретается в каждодневном труде.
- И еще, - добавил он, понижая голос, - хорошо пишется, когда слова приходят не отсюда, - он постучал себя согнутым пальцем по голове, - а отсюда, - его ладонь плашмя легла в район сердца.
Владимир с нескрываемым интересом посмотрел на Писателя. Геля тоже тыкала себе пальцем в грудь, доказывая, что там находится душа.
- Вот и Писатель уверен в этом, - думал Владимир.
- А вдруг там нет ничего? – усмехнулся Владимир и подошел к окну. – Вдруг все слова насчет души лишь досужие разговоры и выдумка. А ее вовсе и нет.
- Есть! – неожиданно испуганно заговорил Писатель и взволнованно зашагал по комнате, смешно размахивая руками. – Есть! Иначе все напрасно. Если нет души, тогда мы смертны. И для чего тогда люди совершают подвиги, если смертны все: и кто совершил, и ради кого совершили. А мы все равно что-то делаем. Зачем, если всему есть конец и забвение. А люди не останавливаются. Они творят, растут, мужают. Значит, на подсознательном уровне знают, что делаю все это не зря. Значит, душа имеет память, если не дает возможность человеку жить для себя, а позволяет это делать для других
-О! – рассмеялся Владимир, - выходит человек готов на подвиги ради других, а что ему мешает справиться с малейшими недостатками у себя? Выходит, жизнь других нас интересует больше, чем своя собственная?
Он вдруг приблизил свое разгоряченное лицо к лицу Писателя и сухим, каким-то непривычно твердым голосом проговорил
- А если есть душа, то должно быть и желание передать ее после смерти в надежные руки. А как знать, кому ее доверить?
- Я не знаю, - признался Писатель, усаживаясь поудобнее на диван, - но понимаю, что при жизни мы должны выбирать для нее дальнейшую дорогу, по которой она, сбросив прах, пойдет либо наверх, либо вниз.
-И ты выбрал? – Владимир внимательно вглядывался в лицо Писателя, но тот рассеянно смотрел куда-то в сторону.
- Нет, - понурив голову признался он, - не выбрал. Вернее не знаю, куда иду. Столько ошибок понаделал в жизни! Увы! Грешен! - с улыбкой признался он, разводя руки в стороны.
- Грешен! – усмехнулся Владимир, - вспомни слова Христа: «Пусть первым бросит камень тот, кто безгрешен». Мы все грешны! Так стоит ли об этом скорбеть?
- Может быть ты и прав, - произнес Писатель, резко поднимаясь с дивана и направляясь к столу, - Все! Достаточно разговоров ни о чем. Давай работать.
6
«Темный никак не мог успокоиться. Его раздражало безразличие Светлого к происходящему и его словам. Рука несколько раз тянулась к кинжалу, а пальцы непроизвольно сжимались в кулак. Злость, ненависть, нетерпение боролись в нем с желанием сдерживать себя, что стоило ему огромного усилия.
- Где твоя прозорливость? Где пресловутая забота о ближнем? – возмущался он, нервно расхаживая около огромного стола, за которым невозмутимо расположился Светлый. – Посмотри, что творится в мире. Любовь заканчивается крахом. На 100 браков приходится 90 разводов, мужчины легко предают детей и забывают их, выкидывая из своей жизни. Женщины больше занимаются собой, чем семьей. Распущенность стала в моде. Не так ли?
Светлый ничего не выражающим взглядом посмотрел на Темного.
-Поверь, - спокойно произнес он, - спускаться вниз значительно легче, чем подниматься наверх. Ты устилаешь лестницу для спуска коврами, а мои ступени из камня. Но ты зовешь людей в темноту, а моя дорога к свету.
- Ну и что человек получает от твоего света? – раскатисто загрохотал Темный, поворачиваясь лицом к своим приспешникам, словно искал у них поддержки.
- От моего света у человека появляется сила, просыпается совесть. А что появляется от твоей темноты?
-Надежда! – грохотал Темный. За ним, услышав знакомое слово, как эхо глухо отозвалось его войско.
- Когда-нибудь люди поймут, - все также спокойно заговорил Светлый, - что надежда – это единственное, от чего нужно избавляться в первую очередь. Ибо, когда у человека нет надежды, он начинает искать выход. Все поиски истины происходили от безнадежности и желания найти ее. Надежда – это сладкое метание нереализованного поступка. Я не даю людям надежду, но помогаю утвердиться в истине.
- И много у тебя последователей? – зло прошипел Темный, грузно нависая над столом и приближая свое лицо к Светлому.
- Достаточно, - улыбаясь, признался Светлый, - вполне достаточно. Ведь ты пришел ко мне с идеей перемирия, а не я к тебе. И еще, - Светлый поднял глаза на Темного, и тот отшатнулся, испугавшись света, льющегося оттуда, - если ты считаешь, что можешь справиться со мной, то почему не делаешь этого? Либо ты слаб, либо итог давно известен!
Темный заревел, брызгая слюной, затем с силой ударил кулаком по столу, и тот час все погрузилось во тьму. Не было видно ни неба, ни земли, ни присутствующих здесь. Одна холодная черная мгла.
Вдруг он почувствовал легкое движение и напрягся. Крохотный огонек свечи вспугнул темноту, а затем начал осторожно, шаг за шагом, прогонять ее. Он высветил лицо Светлого, его белую одежду, затем осветил стол, лица столпившихся вокруг и затрепетал от легкого дыхания собравшихся.
- Видишь, как мало нужно света, чтобы начала исчезать тьма, - усмехнулся Светлый,- А теперь попробуй внести сюда такой же маленький кусочек темноты, улыбаясь продолжал он, - посмотрим, способен ли он затемнить что-либо.
Лучи света, исходящего от пламени свечи, поднялись выше, и оттуда, навстречу им полились солнечные блики, окончательно рассеявшие тьму.
Темный разжал кулак, но темнота, выскользнувшая оттуда, тут же растворилась в лучах света, льющегося сверху.
- Смотри, - любовался солнечными лучами Светлый, - разве ты не видишь, что свет сильнее тьмы? Или тебе еще нужны доказательства?
Он, улыбаясь, смотрел на Темного, а тот, понимая истину сказанного, в отчаянии запрокинул голову назад и, разряжаясь каким-то звериным рыком, вторично ударил кулаком по столу».
7
Снег размеренно и неохотно падал на землю и тут же таял. И только на ветвях деревьев и кустов лежали белые ноздреватые шапки. К вечеру они застывали остроконечными сугробиками, и только это напоминало о начале зимы. Морозов особых не было, но промозглая погода раздосадовала, и люди, спешащие куда-то, часто прятались под зонтами. Однако это их не спасало еще и потому, что снег, выпавший за ночь, к утру превращался в противно чавкающую слякоть. Вода была везде. Даже воздух был наполнен ею.
Выходить на улицу не хотелось, но голод выгнал Писателя из дома, и он, нагрузившись продуктами, торопясь направлялся к себе, когда в конце улицы, что-то до боли знакомое мелькнуло огненно-красным светом. Геля! Это могла быть только Геля!
И действительно, с непокрытой головой с копной иссиня-черных волос она вышагивала, не обращая внимания на непогоду. Как-то болезненно-сладко засосало под ложечкой, когда Писатель издалека увидел ее, и он остановился, толком не соображая, о чем можно заговорить с ней, лишь бы не допустить, чтобы она исчезла за массивной дверью. Но Геля сама заметила его издалека и приветливо помахала рукой.
- Не замерзла? – поинтересовался Писатель, не зная, какую заботу еще проявить, но проявить заботу хотелось. Решение пришло неожиданно и очень обрадовало его.
-Геля, - закричал он и с мольбой заглянул в ее смеющиеся глаза, - идем ко мне пить чай, заодно согреешься.
Геля звонко расхохоталась, запрокидывая голову назад, затем, озорно блеснув глазами, произнесла.
-А, давай! Иди, ставь чайник. Я через минуту буду.
Она весело побежала по лестнице, и Писатель с надеждой подумал, что торопиться она специально, чтобы поскорее встретиться с ним.
Через некоторое время они уже сидели на кухне и пили чай с пряниками. Говорить ни о чем не хотелось, но тишина становилась навязчиво-скучной, и Писатель не выдержал первый.
-Где ты так долго скрывалась? Я не видел тебя больше недели, - несмело поинтересовался он, поднимая на Гелю вопросительный взгляд.
Она пожала плечами.
-У меня очень много работы, - наконец призналась она.
-И в чем же она заключается? – полюбопытствовал Писатель, которому на самом деле было интересно знать, чем она занимается.
-Лечу людей, - призналась Геля и посмотрела в глаза Писателю каким-то очень серьезным взглядом.
-Лечишь? – удивился Писатель, затем рассмеялся и продолжил, - и многих ты спасла?
- Когда как! – невозмутимо призналась Геля.
- И какие у тебя способы лечения? – все также улыбаясь продолжал Писатель.
- Способы? – она посмотрела куда-то в сторону, затем резко повернулась к нему и, не мигая, внимательно заглянула ему в глаза. – Способ один: излечи себя сам! Правда, здорово!
Писатель отрицательно мотнул головой, навалился все телом на стол и заговорил, придавая голосу убедительность.
- Как же больной, страдающий человек, который обратился к тебе за помощью, сможет исцелить себя сам? Если бы это было возможным, то зачем тогда нужны врачи? Разве это справедливо – перекладывать ответственность на того, кто сам нуждается в помощи?
Геля равнодушно смотрела в сторону и, казалось, не слушала Писателя. Когда же он закончил говорить, она повернула голову к нему и без улыбки неожиданно резко произнесла.
- Пусть не болеют! Сначала заслуживают болезнь, получают ее, а потом начинают искать лекарство где-то во вне, не заглядывая при этом в себя и не пытаясь там найти его.
И тут Писатель не выдержал. Эти постоянные намеки на существование души, на зависимость от нее начинали надоедать. Он злился от того, что, по словам Гели, больное страдающее тело почему-то оставляли в стороне и старались лечить то, что не имело физической оболочки, а, следовательно, не болело.
- О чем ты говоришь? – возмущался он. Не в силах сидеть на месте Писатель резко поднялся и сделал два решительных шага к окну. Затем повернулся к Геле и заговорил громко и сердито.
- У меня, допустим, рука или нога болят, или глаз, а ты что мне в ответ? Посмотрите, что у вас твориться в душе, - тонким голосом, передразнивая Гелю, пропел он. – И что? Кому легче стало? Тебе или больному? Он ждет лекарства, облегчения страданий, а не умничанья! Кто находится перед больным? Врач? Проповедник? Я думаю, что один хороший врач стоит десяти проповедников, ноющих о спасении души и не стремящихся облегчить страдания.
-А вы ждете немедленного облегчения? – спокойно, даже не взглянув в сторону Писателя, возвышающегося около окна, проговорила Геля, - тогда примите обезболивающее и продолжайте упорно принимать его, пока боль не станет сильнее таблетки. И что тогда? Я не знаю, о чем говорят проповедники, но и вы этого не знаете. Ведь обезболивающая таблетка всегда весомее, чем чье-то слово. Пейте на здоровье. Каждый делает в этой жизни свой выбор и каждый несет ответственность за него.
Она подняла глаза на Писателя и вдруг улыбнулась так искренне, что тот не выдержал, подбежал к ней и, присев на корточки рядом, снизу с недоумением стал заглядывать ей в глаза.
-Геля, ну неужели вы верите во всю эту чушь? Неужели реальность для вас на втором месте? Мы же живем в физическом, а не в метафизическом мире. Делаем вещи, совершаем поступки, пусть иногда плохие, но делаем и отвечаем за это, но все это делаем сами и отвечаем сами. Все остальное – словоблудие, не подкрепленное ничем. И ты туда же!
Геля неожиданно наклонилась к лицу Писателя так близко, что он испугался и осторожно отодвинулся от нее.
- Ну, если ты говоришь, что ошибки в жизни совершаешь сам, то мне остается непонятным – как ты себя сам за них наказываешь?
-А кто? Кто наказывает? Он!! – хрипло прошипел Писатель, резко выбрасывая руку вверх.
- Там не наказывают! Там лечат! – усмехнулась Геля и отвернулась в угол.
-Лечат? – рассмеялся Писатель. – И как они это делают?
- По-разному, - устало произнесла Геля. – Как лечит врач, когда тебе плохо? Сначала дает лекарство, но оно горькое, и тебе не хочется его принимать. Тогда болезнь прогрессирует, и врач назначает уколы. Больно? Жалко себя? Да, врач иногда делает больно, но задача у него одна – исцелить!
- Мне не подходит этот способ, - сухо признался Писатель. – Лучше дайте обезболивающее.
Он повернулся лицом к окну, уткнулся лбом в холодное темное стекло и вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной раздались легкие шаги и послышался звук закрывающейся двери.
8
-Ну, не хандри, не хандри, - успокаивал Владимир, пристроившись около Писателя, лежащего на диване лицом вниз.
Но тот никак не отреагировал на его замечания, только еще сильнее вжался в диван и тяжело вздохнул.
- Да что случилось? – не унимался Владимир. Состояние Писателя пугало его. Владимир, растерявшись вначале от увиденного, сейчас никак не мог понять, что произошло за день, в который они не виделись.
- И все-таки, - думал Владимир, - человек не может долго находиться в одном и том же состоянии. И блаженство, и радость, сколько бы они не длились, со временем надоедают своей однообразностью. Человеку хочется испытать другие, подчас противоположные чувства. Вот он и меняет хорошее настроение на плохое. Выходит жизнь – это качели. Вверх – вниз, вверх – вниз. Достигает человек максимальной высоты и оттуда бросается вниз сломя голову, испытывая подчас ужас! Но все равно бросается. А ведь это чувство стремительного падения часто захватывает дух, и человеку хочется снова и снова испытать это состояние. Может быть потому, что после очередного падения непременно начинается взлет.
Но Владимир ошибался. Писатель вовсе и не думал о своих взлетах – падениях. Все было настолько просто и очевидно для самого Писателя, что говорить ни с кем на эту тему он просто не решался: из его жизни неожиданно исчезла Геля. Ему казалось, что он незаслуженно обидел ее своими придирками, а она, почему-то нашла для себя возможность обидеться. Она ушла, и звук захлопнувшейся двери прозвучал для него точкой в их таких сложных, но таких притягательных отношениях.
- Владимир, - почти прокричал он, рывком усаживаясь на диван и хватая отпрянувшего от него собеседника за руку. – Понимаешь, я обидел ее, сильно обидел. Самое страшное во всем этом, что я даже не помню смысл нашего разговора, его содержание, но зато не забыл стук двери и ее удаляющиеся шаги.
Владимир с недоумением и явным раздражением пожал плечами и отошел к окну. Двор по-прежнему замерзал от холодных, пронизывающих сквозняков, проникающих в просвет между домами, и Владимир поежился от этой картины. Грустный вид поздней осени навевал тоску, а нытье Писателя тем более не вселяло веселья.
- Не думай ни о чем, - решительно заговорил он, резко повернувшись к Писателю. – И ничего лишнего не придумывай. Ты совсем не знаешь – обидел ты ее или нет, совсем не знаешь, что она думает по этому поводу и, выходит, страдаешь неизвестно от чего. Все, что ты представляешь себе лишь иллюзия, это не есть истина. Когда будешь точно знать, о чем она думает, а сделать ты это сможешь только тогда, когда услышишь правду от нее, тогда и начинай либо ныть, либо смеяться. А сейчас все пустое!
Писатель на какое-то мгновение словно пришел в себя. Он спустил ноги на пол, поискал тапочки и, не найдя их, босиком зашагал по комнате, размахивая руками заговорил, убеждая то ли Владимира, то ли себя.
-Но она же ушла, ушла, хлопнув дверью, не сказав ни слова.
Он вдруг подбежал к юноше и, с надеждой заглядывая ему в лицо, просипел.
- Ты думаешь, она не обиделась?
Владимир, которому все уже порядком поднадоело, устало взмахнул рукой, затем присел около стола и поинтересовался.
- Ты хочешь, чтобы я у нее все узнал? Хорошо, я попытаюсь ей дозвониться и поговорить. Тебя устроит это?
И Писатель обрадовался. Одно то, что не ему придется разгребать весь этот конфликт, который он сам спровоцировал, приободрило его, решимость Владимира помочь давала надежду, пусть иллюзорную, но все-таки надежду, и он, облегченно вздохнув, кивнул головой в знак согласия.
- Странные люди, - размышлял Владимир, искоса поглядывая на Писателя. – Ссорятся сами, сами портят друг другу настроение, а чтобы примириться – ищут спасения за счет кого-то.
Ему не очень хотелось лезть не в свои дела, тем более разрешать их. Как это делать, он еще не знал и очень жалел, что взял на себя такую непомерно тяжелую ношу. Его, правда, смешило состояние Писателя. Владимиру казалось, что люди в таком возрасте просто не в силах заполнить свою душу чувствами влюбленности, да еще к тому же и страдать. Но Писателя ему было жалко, и он решил посодействовать ему в нелегком вопросе примирения.
Писатель же, напротив, разом успокоился, взвалив груз своих забот на другого, и начал насвистывать какую-то незамысловатую мелодию, чтобы как-то отвлечься от терзавших его эмоций.
- Вот скажи, - обратился он к Владимиру, - а много тебе в жизни приходилось совершать неблаговидных поступков? И как ты быстро забывал о содеянном, или оно до сих пор продолжает тебя тревожить и мучить?
Владимир с неподдельным изумлением взглянул на Писателя и пожал плечами.
- Я никогда не думаю об этом. Если я что-то совершил, то не считаю нужным исправлять. Живу дальше.
- И у тебя получается? – удивился Писатель.
Владимир с недоумением снова пожал плечами.
-Прошлое… оно просто не имеет право волновать и заботить. Во-первых, его не вернуть, а значить – не изменить. Стоит ли тогда сокрушаться по поводу того, что не подается переделке?
- А если оно не отпускает тебя? Если ты чувствуешь, что был не прав, не понимаешь на кого обижаться: на себя или на того, кто обижен на тебя? Как вычеркнуть прошлое из своей жизни, заставить его исчезнуть. Если знаешь – подскажи.
Владимир неожиданно почувствовал усталость от непрерывного нытья Писателя, от его каких-то неразрешимых проблем, которые никак не хотелось решать за него, но увидев любопытно-напряженный взгляд Писателя, улыбнулся.
- Я не думаю о прошлом. Совершил ошибку – исправь, не можешь – забудь. Жить нужно настоящим, чтобы не потерять его. Проживая прошлое, забываешь о настоящем. И что такого у тебя случилось, что ты не можешь забыть? – уже с любопытством поинтересовался он.
Писатель отошел к окну, как всегда уткнулся лбом в холодное стекло, несколько минут помолчал, потом заговорил, не поворачиваясь к Владимиру.
- Когда-то я обидел женщину, которая подарила мне дочь. Не захотел быть вместе с ней. Трудности бытия оказались сильнее любви. А она, чтобы я не имел возможности вернуться к ней, написала на меня письмо в наш Союз. Со мной был долгий разговор, я тогда взбесился, подал на развод, обвинил ее во всех грехах, и она исчезла из моей жизни, а вместе с ней из нее исчезла и моя дочь. Я до сих пор помню запах ее волос, крохотные ручки, доверчиво тянувшиеся ко мне, ее смех стоит у меня в ушах. Теперь со мной нет моей девочки, нет той женщины, но стал ли я от этого счастливее?
Писатель присел на край дивана и обхватил голову руками.
- Я мечтал обрести новое счастье, а его нет. Мечтал забыть дочь – не смог, мечтал возненавидеть свою бывшую жену – не получилось да, конечно, я до сих пор обвиняю ее во всем, а больно мне. Она, наверное, давно устроила свою жизнь, и моя дочь даже не вспоминает обо мне.
Писатель не поднимал глаз и не ждал ответа. Просто вся боль, скопившаяся за столько лет, вынырнула наружу, пребольно хлестнув по исстрадавшемуся сердцу. Обида давно прошла, он уже не жил ею, но воспоминания мучили и напоминали о себе в самую неподходящую минуту, когда он совсем не был готов снова пережить их. Ему очень хотелось поверить в то, что его помнят, причем помнят хорошо, но сердце отстукивало другое: забыт, не нужен, вычеркнут из жизни. Ему хотелось, чтобы кто-то посторонний опроверг его мысли, которые выжигали его душу.
- Никогда не живи прошлым, - неожиданно услышал он голос Владимира. И то, что прозвучал он необычайно холодно, несколько испугало Писателя и заставило его вздрогнуть.
– Человек должен идти вперед, - все тот же менторский голос словно вбивал фразы в изболевшую душу Писателя, не оставляя надежды на выздоровление. –Что тебе дают воспоминания, кроме боли и обиды? Ничего. Значит, гони их прочь, забудь, найди в себе силы, чтобы вычеркнуть все, что когда-то произошло.
- Но для этого я должен перестать быть человеком? – не унимался Писатель. – Для чего мне тогда дана память и совесть? Они мучают меня, не дают покоя. Ну, что мне делать? – почти прокричал он, просто желая быть услышанным.
- Если у тебя не получилось в первый раз,- все также спокойно настаивал Владимир, - попробуй повторить свою жизнь снова, только с другими людьми. Разве мало на свете красивых и одиноких женщин, способных отдать тебе свою любовь и заставить забыть ненужное прошлое? Чего ты ждешь? Второй ошибки может и не быть!
Писатель пожал плечами. Ему просто не хотелось объяснять, что пробовал он неоднократно, но ничего из этого не получилось. Проклятая память не оставляла в покое, мучила ежедневно и от этого прошлое казалось более счастливым, чем настоящее.
Забывать, как учил Владимир, он также пытался, но результат оставался одним и тем же.
- Ты просто никогда не переживал подобное, поэтому тебе трудно судить об этом, - наконец тихо проговорил он, внутренне не принимая и не соглашаясь с мнением молодого и еще неискушенного во многих вопросах молодого человека.
9
« Темный удобно расположился за столом, наваливаясь на него всей грудью и с насмешкой поглядывал на Светлого, о чем-то тихонько переговаривающегося с соратниками. Тот был спокоен, уверен в себе, и это несколько озадачивало Темного, не сомневающегося в своей победе. Да и о каком поражении могла идти речь, ведь он бросил на борьбу за душу человека самого опытного и умелого воина, такого же равнодушного к человеческим проблемам, как и он сам. Его ничего не беспокоило, в душе он посмеивался над Светлым, заранее предвкушая победу.
- Человек слаб, - насмешливо заговорил он. – Презирая свою слабость, он начинает заботиться о благополучии для себя, видя в этом защиту. Человек всегда думает только о себе, живет только для себя, даже жизнь своих близких выстраивает под себя. Разве не так?
- Иногда так, - внезапно согласился Светлый. Он поудобнее откинулся на спинку стула, тряхнул головой, убирая непослушную прядь волос со лба и продолжил. – Но бывают моменты, когда он осознает свое падение, задумывается над ошибками, совершенными им и пытается исправить их, пусть иногда с большим опозданием. Разве не так?
Темный зычно рассмеялся и отрицательно покачал головой, давая понять, что не принимает слов Светлого.
- Да где ты видел, чтобы человек в ошибках, даже своих, обвинял себя? Он всегда ищет виновного во вне. Человеку не пристало ковыряться в своей душе. Других обвинять значительно легче. Если с ним не разговаривает сосед, он обвиняет соседа, но никогда не задумывается о том, что же он такого сделал, что сосед с ним перестал общаться. Разве не так?
- Конечно,- утвердительно кивнул головой Светлый, - других обвинять гораздо легче, и человек часто пользуется этим. Но становится ли ему от этого хорошо? Для чего же тогда около самого сердца Господь дал ему возможность носить свою искру – искру Божью. Это она жжет его, когда он поступает несправедливо, это она лишает его сна, если он сделал кому-то плохо, это она, СОВЕСТЬ, не дает ему покоя, пока он не найдет в себе силы либо исправить то, что натворил, либо вымолить прощения. Разве не так?
Темный безразлично пожал плечами, однако спорить не стал, а отвернулся. Ему очень хотелось сказать человечеству, как нужно жить, не боясь проступков, но вслух он ничего не сказал, понимая, что никогда не донесет своей правоты до Светлого.
А Светлый и не собирался отстаивать свои права перед Темным. Зачем ломиться в закрытую дверь. Он прекрасно помнил слова « имеющий уши, да услышит», понимая, что Темный просто лишен этой возможности. Но еще он твердо знал, что человек, если ему долго и упорно говорить, когда-нибудь начнет слышать, и свою задачу он видел только в одном: донести до человечества слова любви и правды, чтобы оно не разучилось отличать их от иллюзорных обещаний.
Человек! Осознаешь ли ты до конца, куда ты идешь? Ты уже совершил свой выбор в жизни? Сделал ли он тебя счастливым? Если да, то сколько несчастных осталось на твоей дороге по твоей милости и в чем тогда твое счастье?
Научись делать выбор, прислушиваясь не к голосу тела и ума, а к голосу сердца и совести. Они никогда не обманут.
В детстве родители делают выбор за нас, и мы доверяем им. Затем, на самостоятельной дороге жизни, выбор нам приходится делать самим. Часто мы ошибаемся, и если мы упорны в своих ошибках, жизнь не делает нас счастливыми. И очень важно в этот момент увидеть, кто же оказывается рядом с нами на жизненном пути: Ангел или Демон.
Подчас бывает трудно распознать их, ведь голос Демона сладкий, оправдывающий нас во всем, а голос Ангела часто указывает на наше несовершенство. И мы поддаемся на лесть, и слышим успокаивающий голос Демона: « Ты во всем прав, это ты хороший, а другие плохие, это ты правильно поступаешь, это ты имеешь право карать. Ты должен жить для себя и своего благополучия, ведь жизнь так коротка, живи, наслаждайся!»
Ангел часто критикует нас, но он единственный учит нас просить прощение за совершенные поступки. Он умеет прощать, умеет терпеть, ждать, может разбудить совесть и не даст ей уснуть, пока ты не исправишь содеянное.
Доверяйте Ангелу, смело впускайте его в свою душу, если даже вас это страшит. Он всегда поможет вам, спасет в трудную минуту и подставит дружеское плечо.
Если вы теряете Ангела, будьте готовы в его обличии получить Демона. Но когда вы начинаете служить ему, чувствуете ли вы себя счастливым? Остаться у разбитого корыта можно и там, где дом – полная чаша.
Человек! Ты пришел в этот мир для счастья. И вся-то твоя ошибка в том, что счастливым ты стремишься сделать себя, а твое назначение – сделать счастливыми тех, кто рядом с тобой. Помнишь – « возлюби ближнего своего….». Ты часто ищешь любви только для себя. Но о какой любви можно говорить, если в твоем сердце живут обида, ненависть, зависть, ревность, гнев. Ты привык наводить частоту вокруг себя, но не научился вычищать грязь изнутри.
Если ты ждешь любви, то попробуй вначале отдавать ее, а не требовать для себя! И не жди, что кто-то решить за тебя твои проблемы. Тебе дано право выбора. Выбирай!»
10
Буран в последнее время тщетно пытался проникнуть сквозь узкий проход между домами во двор, но встречая на своем пути старый металлический гараж, со звоном ударялся об его стену. Жильцы близь лежащих домов давно отгадали его затею и старательно прятались за железную спину гаража, спасаясь от пронизывающего ветра. Владимир не обращал внимания на непогоду и все чаще и чаще наведывался в гости к Писателю, и тот постепенно привыкал к его появлениям. Его уже не раздражал спокойно-ненавязчивый тон гостя, объясняющего правила жизни. Владимир, казалось, приходит только для того, чтобы в очередной раз попытаться доказать Писателю правильность его поведения. Удобно пристроившись в кресле, он проникновенным голосом доказывал, что жизнь совсем не такая простая вещь, что относиться к ней нужно философски, принимать все, что она дает, отбирая при этом только лучшие куски. И Писатель кивал головой в такт равномерному голосу Владимира, не всегда вслушиваясь в его наставления.
- Посуди сам, - чуть закатив глаза от удовольствия, верещал гость, - насколько небольшой период своей жизни мы проживаем здесь. И на что его тратим?
Он резко повернулся в сторону стоявшего у окна Писателя и, не обращая внимания на то, что тот даже не оглянулся, степенно продолжал.
- Тратим на всякие глупости, расходуем зря. Живем кое-как, хотя жизнь предоставляет нам массу возможностей: хочется путешествовать – путешествуй, хочется отдыхать – позволь себе и это. Мы должны больше позволять себе, чем запрещать. Разве я не прав?
- Не знаю, - честно признался Писатель, которого привлекали высказывания Владимира, хотя он никак не мог себе представить, что жить можно только удовольствиями. – Мне кажется, что помимо потребностей существуют еще и обязанности.
- О чем ты больше всего думаешь, то и получаешь, - не соглашался Владимир.
Он с упоением говорил о красоте вещей, которые просто обязаны окружать человека, о необходимости пожить для себя в этом нечистоплотном мире, где каждый пытается отхватить себе кусок побольше и повкусней, об умении заботиться о своей персоне и поменьше обращать внимания на просьбы других.
- Поверь, - причитал он, - каждый думает только о себе, а если это так, то почему ты обязан думать за все человечество. Пусть сами находят выход в той ситуации, куда загнали себя.
Иногда Писателю казалось, что усталость после таких рассуждений его нового друга мешает ему сосредоточиться на чем-то самом главном, и он с нетерпением ждал конца монолога гостя, чтобы, оставшись один, попытаться разобраться в себе.
На этот раз Владимир превзошел самого себя. Он уже не просто учил жить, а старательно выведывал у Писателя, понял ли он, а главное, принял ли, его советы.
- Ты боишься красивой жизни, потому что не веришь в свои силы, - заговорил он неожиданно проникновенным голосом, - думаешь, что тебе не хватит средств на такую жизнь. Получить можно все: и средства, и способности. Нужно только согласиться.
- Согласиться? На что согласиться? – не выдержал Писатель, которого начинали пугать рассуждения Владимира. В действительности он часто видел совершенно противоположные результаты такой жизни. – Ты считаешь, что я должен на что-то закрыть глаза или от чего-то отказаться во имя барахла, поездок, денег. А если мне предложат предать или обмануть? И что я должен сделать? Пойти на подлость? Не слишком ли дорогая цена: с одной стороны благополучие, с другой – честное имя.
- А что тебе дало честное имя? Однокомнатную квартиру, пару старых брюк, да непонятно какого цвета свитер. Твои праведные идеи накормили тебя? Сделали счастливым?
- Они не сделали меня подлецом, - выдохнул Писатель, отворачиваясь к окну и давая понять Владимиру, что разговор на эту тему закончен.
11
В дверь осторожно постучали. Писатель решил, что это вернулся Владимир, который недавно, как ему показалось, обиженный и насупленный, покинул его квартиру. Открывать не хотелось, и Писатель, понимая, что спрятаться здесь просто негде, осторожно на цыпочках приблизился к дверному глазку. Там, с той стороны двери что-то сверкнуло алым переливом, и он, задыхаясь от счастья, распахнул дверь. Перед ним, улыбаясь, прижавшись спиной к косяку, в ярко-красном платье стояла Геля. Еще толком не веря в свое счастье, Писатель шагнул ей навстречу, а она радостно рассмеялась и протянула руки, которые тут же удобно примостились в широких ладонях Писателя.
- Я тебя ждал, очень ждал, - заикаясь от волнения заговорил Писатель. Ему хотелось жаловаться на свое одиночество без нее, на впустую потраченное время на болтовню с Владимиром. Успокоение от разговоров с ним так и не наступило, проблемы, поднятые в беседе, разрешены не были, и Писателю казалось, что только Геля с ее острым язычком способна верно оценить настроение Писателя и придумать что-нибудь такое, что непременно поможет ему.
- Ну, что за грустный вид, - все еще улыбаясь, заговорила Геля и слегка подтолкнула его в сторону ванной комнаты. – Быстро ополосни лицо и смой недовольное выражение, а я пока приготовлю чай, и мы с тобой попытаемся разобраться во всем.
И Писатель обрадованно зашагал выполнять ее задание. Уверенность в том, что она поможет, усиливалась с каждым плеском воды. Посвежевший и довольный, он торопливо проскользнул на кухню, где его уже дожидался большой бокал крепко заваренного чая.
- Тебе плохо! – глядя на растерявшегося Писателя, спокойно произнесла Геля и откинулась на спинку стула, словно оттуда ей было удобнее наблюдать за собеседником.
И Писатель, тяжело вздохнув, утвердительно кивнул головой, и сосредоточенно продолжил пить чай, словно это было единственным занятием сегодняшнего дня.
Геля внимательно смотрела на него, не произнося ни слова, и Писатель, не поднимая глаз, поспешно заговорил, словно пытался оправдаться. Он рассказал ей все, что в последнее время мучило его: о своем предательстве любимого человека, о дочке, вдруг так некстати напомнившей о себе, о поисках смысла жизни. Говорил он торопливо, боясь что-либо пропустить, и ему казалось, что понять его практически невозможно, но Геля не перебивала, а внимательно и сосредоточенно смотрела на него, и от этого взгляда ему становилось спокойнее, как будто часть проблем начинала уходить.
- Мне иногда кажется, что я до сих пор ненавижу свою бывшую жену за ту боль, которую мне пришлось пережить по ее вине. Она никогда не понимала меня, а поэтому и не принимала до конца.
Геля неожиданно вздохнула, словно набрала воздуха в легкие и заговорила тихо, не поднимая глаз. Со стороны казалось, что говорит она для себя, не обращая внимания на расстроенного Писателя. Но каждое ее слово больно било по его истерзанной душе.
- Ненавидит не тот, - спокойно произнесла она, - кого обидели, а тот, кто обидел, ибо признать себя подлецом значительно труднее, чем признать себя виновным.
Она подняла на Писателя потемневшие глаза и продолжила.
- Если ты хочешь, чтобы понимали тебя, научись вначале понимать других.
Но Писателю больше всего хотелось, чтобы сейчас понимали только его и только его жалели.
- Мир жесток, - почти прокричал он, словно боялся не быть услышанным.-
Он постоянно заставляет нас решать задачи, не давая при этом никаких ответов.
- Мы одеваем мир в те одежды, которые носим сами,- не соглашалась Геля.- Не надо искать виновных в своих бедах. Проживай свою жизнь сам и сам неси за нее ответственность. Не возмущайся несправедливым отношением к тебе мира или кого-либо. Прежде чем обвинять и ненавидеть – пройди его путь. Христос прежде чем стать Спасителем, повисел на кресте. Попробуй и ты – сначала крест, потом чудо.
- Разве я не должен жаловаться на боль, если она беспокоит меня, терзает. Я просто хочу найти лекарство, - пытался возразить Писатель, поднимаясь со своего места. Он начал нервно ходить по комнате, размахивая руками, потом подошел к окну и прислонился лбом к его холодному стеклу. – Я хочу получать от этого мира ответы на все вопросы, хочу жалости к себе и понимания, а он заставляет меня разгадывать ребусы. Разве это справедливо?
- Тебе всегда дают то, что ты заслужил, - спокойно проговорила Геля, не поворачивая головы в сторону Писателя. – Потерял – дадут замену, а вот заслуженная она или нет, поймешь только тогда, когда не кошелек отяжелеет, а душа заноет или запоет. А если в ней хотя бы капля боли остается, если память мешает и мучает, а сны беспокоят – не твое это. Просто тебе подсунули суррогат, а настоящее ты потерял. Ты можешь принять эту иллюзию и пользоваться ей. Так поступают многие, чтобы оправдать свое предательство, никчемность. Но ты можешь и отказаться от суррогата. И на что у тебя хватит сил и смелости, то ты и выберешь в жизни. Иногда даже больное настоящее намного дороже и лучше прекрасной иллюзии.
- Она обидела меня, - тихо заговорил Писатель. Он отчаянно боялся повернуть голову в сторону Гели, чтобы не дать ей возможность увидеть капельки слезинок в уголках его глаз. – Я до сих пор не могу простить эту женщину.
- Очевидно, в число непрощенных попал и твой ребенок, - пребольно хлестнула его словами Геля. – Зачем ты дал ему жизнь, если обрекаешь на страдание того, кто не принес тебе боли.
- Но я любил ее, слышишь – любил. И ее, и дочь.
- О какой любви ты можешь говорить, если не искоренил в себе обиду, гнев, ненависть. Наводишь чистоту вокруг себя, а грязь внутри только накапливаешь. Не можешь простить любимую женщину, но при этом не можешь и забыть ее? Где логика? Хочешь в этой истории выглядеть несправедливо обиженным, но нас обижают в ответ на деяния, а не просто так. Что ты жалуешься? Это помогло решить проблему?
Писатель вдруг осознал, что Геля совсем не жалеет его и не принимает его роль страдальца и несправедливо обиженного. Каждое ее слово больно било по самолюбию и от этого становилось праведным, ибо только искалеченное самолюбие способно различить ложь и правду. Правда, к сожалению, хлещет больнее кнута, а ложь, словно спасительный круг, подтверждает то, что тебе хочется услышать, пусть это и окажется обманом. Но любая несправедливость влечет за собой ложь, а ложь прокладывает путь для страдания.
- Я ждал от тебя совета, а не укора, - резко заговорил Писатель. Он отпрянул от окна, подошел к дивану и улегся на него, всем своим видом выражая недовольство.
- Значит, проблему ты создал самостоятельно, - холодно заговорила Геля, не двигаясь со своего места и даже не меняя положения, - а решать заставляешь других. Ну, если ты в состоянии натворить дел, то почему бы тебе не попробовать и решить их. Никогда не перекладывай решение на других, иначе вместо своих ошибок наделаешь их ошибки.
Лежащий на диване сначала привстал со своего места, затем уселся со скорбным выражением лица и скрещенными на груди руками, будто пытаясь закрыться от всего мира, но через некоторое время на лице его отразилось сомнение, и он, не выдержав, шагнул к Геле и опустился на колени около нее.
- Геля, что мне делать, подскажи, пожалуйста, как решить эту проблему? Я, действительно, хочу разрешить ее и, действительно, не знаю как.
Геля тонкими пальцами провела по лицу писателя, будто старалась успокоить его, затем тихо проговорила.
- Ты задал не тот вопрос. Никогда не думай над тем, как сделать, а попытайся ответить на вопрос зачем это делать, и тогда только поймешь нужно ли тебе это.
- Нужно, - тут же откликнулся собеседник, - нужно, очень нужно. Я просто хочу быть счастливым.
- Счастлив не тот, кто ищет его для себя, а тот, кто делает счастливым других, - выдохнула Геля.- По твоей вине страдаешь не только ты, но и твоя дочь и твоя жена. Я не думаю, что память не мешает им. Ну, а если ты виновен и осознал это, то способ разрешить эту проблему очень просто – попроси прощения.
- А вдруг не простят!
- Видишь, ты еще не сделал ни одного шага к победе, а уже не веришь в результат. Тогда живи со своей болью, расти ее, преумножай, если не можешь сделать первый шаг.
И Писатель сдался. То, что говорила Геля, пусть было и тяжелым испытанием для страдающей души Писателя, но попробовать стоило только потому, что другого пути он не знал.
12
Весна неохотно кралась в город. Снег уже давно растаял и напоминал о себе лужами, да сырой землей. Тепло неуверенно проникало сюда, а длинная аллея парка скорее напоминала осеннее пиршество непогоды. Грязные, почерневшие листья, почему-то не убранные дворниками, кучами лежали вдоль аллеи, а голые ветви деревьев и кустов, казалось, и не готовились к весне.
Писатель сидел на скамейке, кутаясь в короткую курточку и поеживаясь от внезапных порывов ветра. Сидел здесь он уже давно, с надеждой вглядываясь в конец аллеи. Неделю назад он осмелился и позвонил своей жене, а когда услышал ее голос, то от волнения толком не смог ей объяснить цели своего звонка. На другом конце провода наступила гнетущая тишина, и он, задыхаясь от волнения, решительно потребовал встречи с дочерью и даже назначил время и место. И сейчас очень волновался, что никто не придет, тем более, что ответа так и не дождался.
- Здравствуй, - услышал он за своей спиной голос, вздрогнул от неожиданности и резко повернулся к говорившей.
Сначала он даже испугался, увидев ее, ту, которую так трепетно ждал уже пятый год. Бывшая жена очень изменилась. Не было того страдающего выражения лица, к которому он привык за последние годы проживания с ней. Она даже помолодела и похорошела, что особенно больно ударило по самолюбию, ибо ему вдруг показалось, что похорошела потому, что была без него.
Писатель понял, что он, не ответив на приветствие, молча рассматривает женщину и испугался своей неучтивости.
- Прости, - он резко поднялся со своего места, но рук из кармана не вынул, так как боялся, что она заметит, как они дрожат.
- Ты одна? – поинтересовался он и с надеждой заглянул ей за спину, но женщина, ничего не ответила, а лишь кивнула в сторону раскидистого дуба, где длинноногая девочка пыталась наладить отношения с белкой, сидящей головой вниз на стволе и внимательно рассматривающей ее, но не решавшейся спуститься пониже.
Девочка рассмеялась, отбежала в сторону, но белка, сделав стремительный бросок, скрылась с другой стороны дерева.
- Сашенька, - позвала женщина, - пойди сюда.
Девочка подошла к матери, прижалась к ней худеньким тельцем и внимательно посмотрела на стоявшего рядом Писателя. От ее такого знакомого и совсем не забытого им взгляда у него перехватило дыхание, и он присел на корточки, протянув руки к девочке, а она, с улыбкой глядя на него, отодвинулась от матери и смело шагнула в его сторону.
- Сашенька, ты помнишь меня? - все еще задыхаясь от волнения, заговорил Писатель, а когда она кивнула ему и протянула тоненькую, покрасневшую от ветра ладонь, он, боясь зареветь от волнения, спрятал свое лицо в ее ладошках.
Непоседа ветер норовил проникнуть под полы курточки, но Писатель не чувствовал холода, и пока бывшая жена, сидя на скамейке, листала какой-то журнал, он носился с девочкой наперегонки, поднимал ее и усаживал на низкие ветви деревьев, а она, удобно примостившись около могучего ствола, весело визжала, а затем падала на подставленные руки отца, и они оба громко хохотали, распугивая первых весенних птиц, с недоумением и любопытством, наблюдавших за ними.
Когда, наконец, угомонившись, Писатель присел рядом с женой, девочка все еще продолжала выискивать белок, не обращая внимания на родителей.
- Ты счастлива? – задал он вопрос, который уже несколько лет мучил его.
Она кивнула головой, ничего не ответив.
- Я слышал, ты вышла замуж. Надеюсь, он хорошо относится к девочке?
- Мой муж умер год назад. Рак, – тихо проговорила она, не поднимая глаз. – Но я все равно счастлива, хотя мне его очень не хватает.
Странно, но Писатель вдруг обрадовался, что она одна, и у него появилась надежда, которая казалась несбыточной и от этого еще более сладкой.
13
«- Послушай, - прогремел Темный, откинувшись на спинку стула. – непорядок получается. Мы отправим Писателю Ангела и Демона, не познакомив их?
- А зачем им знать друг друга? – с удивлением поинтересовался Светлый. – Что изменит их знакомство, ведь им не придется сражаться между собой.
- Нет, - зло заговорил Темный, явно недовольный ответом Светлого,- я так не согласен. Врага нужно знать в лицо.
- Врага нужно знать в лицо, - возразил Светлый, - когда собираешься с ним воевать, а здесь нет и не будет поединка между Ангелом и Демоном. Здесь будет поединок Ангела и человека, Демона и человека.
- Я не хочу отправлять своего воина в неизвестность, откуда ты знаешь, а вдруг им все-таки придется сражаться между собой. Мы же не знаем, что их там ждет.
- Нет,- усмехнулся Светлый, - знаем, иначе не отправили бы своих воинов света и тьмы.
- И как ты собираешься бороться за душу человека, не зная, с каким противником столкнет тебя жизнь?
- Противника нет и не может быть во вне, - усмехнулся Светлый. – Противник сидит внутри человека, и сражаться ему предстоит с самим собой. Ему предстоит решать, что он впусти в себя: свет или тьму.
- Тьму впустить легче,- уверенно произнес Темный и довольный со злорадством посмотрел на Светлого, но тот даже не отреагировал на слова Темного. Его не пугала армада темных сил, гремящих латами за спиной оппонента. Он просто был уверен, что человек не может ошибиться в выборе, что совесть рано или поздно даст о себе знать и обязательно заставит задуматься над своими поступками и деяниями, научит просить прощение, сомневаться в правильности того или иного выбора, жить своим умом и не слушать советы подлецов и трусов.
А Темный не верил ни в какие способности человека, представляя его трусливым, ищущим спокойствия и удобств только для себя, верящим в свое благополучие и попирающим права других. Он и не мог подумать по- другому и не представлял себе, что «человечишки» способны на прощение, понимание боли другого как своей, на примирение. « Нет, - думал он, - никогда ни один человек свое благополучие не сможет поставить выше благополучия ближнего, никогда не будет исходить из закона любви, если есть возможность воспользоваться благами для себя, то зачем делиться ими с ближним». Он оглядел свое войско, в котором собрались именно такие, безжалостные, беспощадные, влюбленные в себя, забывающие все и всех ради копеечного благополучия своей продажной душонки. Но именно они устраивали его, так как были безжалостны в желании получить куш в этой жизни только для себя, не умеющие прощать и не допускающие примирения ни с кем, кроме своей мелочности и жестокости. Его мир, мир темных, состоял именно из таких воинов, и он гордился ими, ибо тот способен на войну со светом, кто легко изгоняет его из своей души и не вспоминает о нем.
- Ты трусишь, - гремел он, навалившись на стол грудью, - боишься показать своего воина, потому что заранее предрекаешь его на поражение. Смотри на моего.
Он взмахнул рукой и грозный строй вздрогнул, а затем расступился и вперед вышел невысокий светловолосый сероглазый воин. Его холодновато-безжалостные глаза презрительно смотрели на Светлого, а злобная улыбка тонкого рта выражала превосходство.
Светлый пожал плечами, развел руками и привстал со своего места. Он всегда стоя приветствовал воина, идущего на бой за душу человека. И тот час за его спиной послышался шум крыльев и в высь взвился Ангел и завис над головой Светлого. Его огненно-красные крылья отливали перламутром на фоне заходящего солнца, алое одеяние выгодно оттеняло иссиня-черные волосы, рассыпанные по плечам и темные глаза, в которых приветливо плясали отблески лучей заходящего солнца».
14
По аллее, ведущей в сторону огромного диска солнца, шли двое: мужчина в коротенькой курточке и старых поношенных джинсах и женщина. Через несколько шагов женщина оглянулась и тихо кого-то позвала. Вскоре их догнала длинноногая худенькая девочка и удобно пристроилась между ними. Некоторое время они шли рядом, но вскоре девочка одну руку вложила в ладонь женщины, а другую удобно примостила в руке мужчины, словно соединяя мостиком любви двух людей. Взрослые разом посмотрели на нее и крепко сжали ладошки ребенка, боясь хотя бы на долю секунды выпустить их из своих рук. Они уверенно зашагали вперед, а прямо над ними, в голубизне неба, завис Ангел. Он распростер свои алые крылья над идущими, уверенно шагающими к своему счастью, а в глубине аллеи безвольно опустив руки вдоль туловища остался стоять сероглазый юноша, о котором никто из присутствующих даже не вспомнил.