КАК МЫ С ДЯДЕЙ БИЗНЕСОМ ЗАНИМАЛИСЬ
Времена в стране так стремительно менялись, что мы с дядей схватились за голову.
С прилавков магазинов исчезло всё, чем мы «гордились» все долгие годы советской власти. Эти прилавки покрывались толстым слоем пыли, даже круглолицые и розовощёкие продавцы стали сереть физиономией и нервничать, завидя покупателей.
Мне с дядей выдали талоны на водку, муку, сахар, спички, соль и перловку. Дрова у нас были.
Дядя, помню сказал:
- Теперь мы, племяш, господа!.. – И зло плюнул на горячую плиту. Слюна долго шкварчала, пузырясь. Мне стало противно. Этот дядин плевок убил во мне последние светлые чувства и надежду на будущее.
Мы очень долго молчали, вобрав головы в плечи.
Дядя вновь заговорил:
- Да, это серьёзно и надолго…
- Что надолго? – тревожно спросил я.
- Капитализьм, что.
- А как надолго? – вновь с тревогой в голосе спросил я.
- Да пока это всем не надоест. Все же социализьм – штука нужная для пролетария. – Дядя завздыхал, как большие кузнечные меха, но только в отличии от них с хрипом и свистом. «Курит много.» - отметил я.
- Надо что-то предпринимать. – тихо сказал я.
- Конечно же надо. Но что? – Дядя заматерился, да так громко и скверно, что я начал оглядываться вокруг – вдруг кто ненароком слышит, даже вышел на крыльцо, вглядываясь в уличную темень.
На улице было тихо. У соседей Кияевых, многодетных и голодных, прыгал в окне желтый огонёк свечи. У Дыриных вообще света не было, а во дворе гадко подвывала собака. Мне стало жутко, потому что вспомнил о нашей улице длинной и ухабистой, которую всю недавно отключили от электроэнергии за неуплату.
Я тихо вернулся на кухню. Дядя дымил козьей ножкой в открытую дверцу печи. Багряный свет ярко озарял его худое и изможденное лицо. Он мне показался очень и очень старым – просто лет на триста выглядел. И мне вдруг стало жаль его. Я положил свою руку на его плечо и похлопал нежно, дружески, в знак утешения, но дядя тут же отодвинулся и сурово глянул на меня исподлобья, потом резко встал и расправив плечи, громко хрустнул мослами.
- Ничего, ничего, племяш, мы ещё повоюем!
Я не отреагировал. В этой ситуации мне не виделось выхода, как кроме ждать чего-то с покорностью телёнка.
- Повоюем! – опять горячо выкрикнул дядя.
- Ну и воюй. – спокойно ответил я, помешивая бурлящую перловку. Потом попробовал её на вкус и сплюнул.
- Надо нам, племянничек, заняться делом. – Уставился удавом на меня старый родственник.
Я всегда не выдерживал его подобного взгляда, и всегда в таких моментах ретировался.
- К-каким делом? – заикаясь, спросил я.
- Бизнесом! – воскликнул, смежив веки дядя, и воткнул указательный палец куда-то в темень под потолком.
Мне показалось, что он сейчас вытянет оттуда этот самый бизнес, и мы будем им тут же заниматься, чтобы сразу легче стало, но дядина рука вернулась назад пустая и безнадёжно, плетью, легла на колено.
- Это как бизнесом? – не понял я, и внутренне напрягся.
- Как, как?!.. – дядя заволновался, глаза его забегали и заблестели, - надо, понимаешь, взять и что-то продать, во! Счас многие так делают. Но купить,.. – он смаковал, - ку-у-пить подешевле, а продать по-о-дороже!
- На душе у меня потеплело – пожалуй это был выход.
- У тебя деньги есть? – застал он меня врасплох.
- Мм-м,.. э-э…
- Ну и прекрасно! И у меня чуть-чуть. – Дядя потёр ладошки. – Значится, племяш, мы закупим э-э…
- Что закупим? – загорелся я.
- А то, что пользуется повышенным спросом. Ну, например… - он замолчал вдруг, и округлив глаза, смотрел вопрошающе.
- Ну, например… - подхватил я.
- А например мясо! Это очень и очень ходкий товар! – торжественно резюмировал дядя.
- Да-да, конечно же мясо! – я ликовал и преданно, как собака, взирал на своего родственника, восхищаясь его смелой идеей. – Без мяса человек не проживёт при любом общественном строе! – продолжал я пафосно, потом с отвращением поглядел на булькающий чугунок и шумно проглотил слюну. – Мясо!.. Хм-м,.. но где мы его возьмём? Тем более по-дешёвке?
- А мы его закупим у чабанов. У казахов. – с олимпийским спокойствием заявил дядя. – В степях, племяш, на отгонах.
- И в каком это виде? – забеспокоился я.
- В виде мяса, конечно. Коровьего, к примеру. Представляешь, племяш, покупаем мы корову и…
- Жаль корову. – грустно выдавил я. – Она ведь молоко даёт.
- Ну тогда быка.
- Быка можно – они бодатые. В детстве, помню, меня один…
- Помню, помню, племяш, давай лучше о деле…
Время близилось к полуночи, а мы всё не расставались, а прикидывали и прикидывали… Мы богатели с каждой минутой. После одного быка мы покупали второго, потом десяток, потом стадо… Мы везли тонны мяса на рынок и кормили город, страну… Дядя мог даже метить в президенты, а я в премьер-министры. Мы надрывали глотки, доказывая друг другу, как лучше обустроить Россию в социальном и прочем плане, но нас вернул к действительности истошный ор моего кота Долбоноса. Он сидел в духовке и уже слегка прижег себе лапы. Он всегда там вылёживался до определённой температуры, но, кто-то из нас машинально прикрыл дверцу духовки.
Рано утром дядя вновь пришел ко мне, и мы продолжили обсуждение наших потрясающих по масштабам дел.
- А дела наши совсем не потрясающие, - с грустью сказал дядя, - во-первых, судя по нашим скромным сбережениям, нам не хватает средств даже на самого маленького телёнка, не то что крупного быка, а ещё транспорт, бензин, то, сё…
- Ах, транспорт… Как же мы!? – схватился я за голову, - бензин, да.
- Надо третьего брать и с машиной. – решительно подытожил дядя.
Третьего мы долго искали. Никто из наших знакомых быстро богатеть не собирался несмотря на наши горячие убеждения с бухгалтерскими выкладками о баснословной прибыли.
Наконец мы нашли его. Это был Твердопуков Степан со своей старой машиной типа УАЗ, но польского происхождения. Дядя цокал языком, обходя и оглядывая снизу странную колымагу.
- Выдюжит? – спросил он Твердопукова.
- Угу. – ответил тот.
- Резина лысая, - ворчал дядя, пиная скаты.
Потом мы сидели в ржавом и дырявом салоне Степанова автомобиля и деловито обсуждали ход событий, и сколько нужно денег на подобное предприятие.
Степан согласился вложить деньги на горючее наравне с нами, но при этом затребовал, скребя затылок, семь процентов с прибыли за амортизацию техники. Мы удивились, что семь, не более и не менее, но согласились,.. Потом вдруг оказалось, что обязательно, во что бы то ни стало, нужно приобрести спиртное, и побольше. Про спиртное намекнул Степан, а дяде эта идея очень понравилась, хотя расходы эти были и непредвиденными. Я с ними тогда согласился: действительно «сухая ложка рот дерет»… А какой чабан откажется от стопочки, тем более в такое время, когда водки не то, что в степи – в городе не сыщешь.
А Степан сыскал – аж семь бутылок. Мне показалось, что это очень много для ублажения чабанов, но на меня дружно зашикало старшее поколение. Твердопуков тоже был в возрасте и выглядел весьма странновато: коротковат, грузноват, с очень красной физией, на которой взгромоздился крупный с картошку, нос, и ещё… бледно-голубые глазки. Я старался по возможности не глядеть на него.
В тот день мы много передумали. Всё вроде бы взвесили. Приготовили в дорогу самое необходимое и с лёгким сердцем разошлись по домам.
Мне не спалось. Мне всегда не спалось перед чем-то необычным: даже предстоящая рыбалка не давала покоя, тут… БИЗНЕС…
Утром, в шесть часов, мы собрались у Твердопукова. Больше молчали (посапывали шумно), проверяя и укладывая вещи для дальней дороги. Степан даже полушубок прихватил на всякий случай, хотя был июль месяц. Чувствовалось, что каждый волнуется. Мы уселись. Потом Твердопуков гулко высморкавшись в открытую дверь, нажал на стартер, и в двигателе, под дядиными ногами, что-то страшно заскрежетало и завыло, потои оглушительно выстрелило – мотор заработал после этого, порыкивая зверем, покачивая колымагу в разные стороны.
- Ну с богом! – радостно воскликнул дядя и резко откинулся на спинку сиденья, расправляя плечи. Спинка тут же хрустнула, и он завалился в заднюю часть салона, больно ударившись затылком о маслянистый домкрат.
Степан долго матерился, привинчивая сиденье, а я перевязывал дяде голову. Потом колымага сдвинулась с места и по направлению указательного пальца дяди понеслась прямо в степь. Мы неслись к горизонту, взбираясь на песчаные барханы и пересекая огромные площади потрескавшейся земли.
- Такыр? – громко спросил я, не обращаясь ни к кому.
- Угу. – ответил Степан.
- Такыр, солончаки, да пески. – резюмировал дядя. Он сидел рядом со Степаном и орлиным взглядом пронизывал безбрежные дали, дабы узреть быстрее то, ради чего мы пустились в это авантюрное предприятие.
После участков голой земли пошли редкие кустарники терпкой полыни и блестящего, словно шёлк, ковыля. Дорогу пересекали тушканчики – степные кенгуру. Одного из них задавил Твердопуков, специально – я это видел: он крутанул руль, чтобы тот попал под колесо. Степан гоготал захлёбисто, а мне было очень жаль тушканчика. Я, с металлом в голосе, потребовал срочно остановить польский аппарат… Компаньоны удивлённо глядели на меня, как я нашедши умирающее животное, прижимал его к груди и всхлипывал.
- Вот так с ним бизнес делать. – толкнул дядя локтем Твердопукова. – суслика, понимаешь, пожалел. Тьфу, ты!..
- Угу. – промычал Степан и сплюнул в горячий песок.
Тушканчик скончался у меня на руках. Я осторожно положил его под куст горькой и пыльной полыни, и молча залез в машину, которая почему-то не заводилась. Дядя и Степан залезли далеко под капот и дружно объявили, что в радиаторе можно варить яйца.
Дядя уточнил:
- А они и так уже готовы. – И начал раздеваться до трусов.
Твердопуков мелко зареготал и тоже последовал дядиному примеру. Мы перекусили, потом полежали в тени машины. Степан почему-то затребовал водки в виду отсутствия ГАИ и в качестве расслабления, но дядя сказал тому, что мы ещё не напрягались и что в такую жару могут пить только придурки. Степан надулся и долго не разговаривал.
Вскоре мы опять летели по бездорожью. Кусты полыни и ковыля стали попадаться всё чаще, и вдруг за очередным небольшим барханом показалась широкая и мутная река. Мы завизжали от восторга, а Степан даже… хрюкнул.
Бултыхались с полчаса. Вода была почти горячей и не выше колен, правда Твердопукову, с его небольшим ростом, она скрывала полностью семейные черные трусы. По реке можно было просто бегать, что мы и делали. Дядя даже умудрился поймать руками двух упитанных пескарей. Мы вели себя беззаботно, как на курорте – казалось, что мы готовы провести на реке всю оставшуюся жизнь, по крайней мере дядину, но вдруг со стороны нашего транспортного средства, услышали громкую песню. Её исполнял Твердопуков и очень противным голосом. Он пел про зелёные глаза.
Мы с дядей замерли и посмотрели вокруг себя – Степана с нами не было. Степан был уже в машине.
- Нажрался что ли? – удивлённо посмотрел на меня дядя.
- Как это? – не понял я.
- Однако водку глушит!.. – дядя напрягся сухожилиями.
- Как бы без нас не уехал! – встревожился я.
Мы, не сговариваясь, побежали к машине, бросив в воду несчастных пескарей. Они лениво шевельнули плавниками и исчезли в желтоватой мути.
Да, Твердопуков был пьян до омерзения. Он уже вылез из машины и встретил нас жаркими объятиями, от которых нас чуть не стошнило, поскольку за объятиями следовали не менее жаркие и слюнявые поцелуи. Первым он встретил меня, потом дядю. Я морщил нос и сплёвывал, а дядя подхватив алкоголика пол мышки затолкал его в салон.
- Эх-х, Стёпа!.. Эх, мать твою!.. – ворчал он.
Я помогал толкать степаново тулово, жирное и горячее, которое почти не сопротивлялось. Лицо Твердопукова при этом раскраснелось спелым краснодарским помидором, а глаза совсем поблёкли.
- Да он почти бутылку выпил не закусывая! – воскликнул я, показывая дяде стеклотару.
- Пусть теперь валяется. – зло добавил дядя, - ты ему там сунь что-нибудь под голову, ха-ха, типа домкрата!..
Хозяин польского средства передвижения, почувствовав о себе сердечную заботу, тут же захрапел на своём полушубке.
Дядя сел за руль. Мы не проехали и пяти километров, так мне показалось, как впереди, по курсу, замаячили, качаясь от зноя, камышитовые постройки (кошары), а рядом с ними приютившийся белый и аккуратный по форме домик. На крыше этого домика развевался красный флаг – серпастый и молоткастый.
Навстречу нам вышел чабан неопределённого возраста.
- Аман сызба! – выпалил дядя протягивая руку.
Чабан добродушно улыбаясь, крепко пожал дяде руку, а дядя, ласково заглядывая ему в глаза, продолжал насиловать казахский язык:
- Ет, ет, типа сут, крупно рогатый, му-у…
Мне было неловко за родственника.. я раскраснелся не хуже Степана, но степной житель не позволил мне сгореть без остатка. Он срезал дядю:
- А по-русски вы хорошо говорите?
- О, да,.. – дядя стушевался. – Мы, понимаете, из России, вот хотим корову себе завести, чтобы того… молоко давала.
- Нет, быка! – поправил я дядю.
- Да-да, быка. Прав ты, племяш. И желательно недорого.
- А я пока ничего не продаю. – Грустно ответил чабан: скотины мало – падёж.
Мы приуныли, но тот продолжал:
- А вот бешбармак для гостей приготовим.
Мы не отказались от такого угощения и надолго забешбармачили у гостеприимного хозяина. Степан тоже.
Чабан – Кализбек Ертаевич и его жена Гульнара, похоже, были нам очень рады, угощая до отвала. Мы тоже не жадничали и выставляли на дастархан бутылку за бутылкой. Я пил чисто символически, поднимая пиалу со спиртным то за нас, то за хозяев, то за внезапно ушедшую куда-то советскую власть.
Твердопуков вскоре свалился там где сидел и вновь задал храповицкого. Мы же выйдя во двор, дружно пели гимн Советского союза. После этого Кализбек Ертаевич слазил на крышу дома и, сняв красный флаг, замаршировал с ним вокруг длинной кошары, а мы за ним. Я был тоже очевидно, пьян, потому что громко орал песню про «голубой вагон»
Потом хозяин завёл нас в кошару, где находилось небольшое стадо овец и с десяток крупнорогатой животины.
Я тогда, по-моему, сказал:
- Кализбек, мы покупаем у тебя всё это, вместе с кошарой.
А дядя:
- А почему бы и нет, Кализбек!? Ты всё это продаёшь и переезжаешь жить в го-о-род, ии-к… да. Перестройка, понимаешь, так перестройка!..
- Ты п-правильно говоришь. – Чабан хлопал в ладоши и пел на своём языке: О-о-таным… жазира-а жерим даркан…
Дядя начал ему подпевать а потом схватил животное за рога и начал пробовать свою силу заламывая тому голову. Животное, выпучив глаза, мычало.
Наутро у всех болела голова, за исключением Степана: тот был уже похмелённый и запускал толстые пальцы в казан с холодной бараниной. Мы с дядей неодобрительно посмотрели на злостного выпивоху и мясоеда, который гремел горшками даже глубокой ночью, и жадно чавкал.
На улице было удивительно хорошо. Мы стояли с дядей и с блаженством вдыхали запах полыни. Дядя даже сорвал веточку и шумно втянул её горький аромат. Потом мы сполоснулись холодной водой и сразу стало легче.
Пересчитав деньги, мы пригорюнились. Дядя сказал вздыхая:
- Племяш, мы вроде вчера целое стадо купить хотели?
- Да, ха-ха, и Кализбек Ертаевич был не против.
Дядя почесал затылок, подёргал за кончик уса.
- Пойдём, поговорим с ним.
За завтраком мы подливали хозяину водку и торговались. Наконец с целого стада мы остановились на одной голове, что и планировалось, но чабан запросил больше, чем мы имели.
Я приуныл, но дядя не сдавался, и вскоре Кализбек был сломлен. Степан что-то пел про себя, не видя и не слыша ничего. За это время в дом несколько раз заходила Гульнара с полным ведром молока и выливала его во флягу. В процесс она не ввязывалась, и вообще казалось, что её, так же как и Степана, это вовсе не интересует.
Дядя больно толкнул меня в бок:
- Ну, племяш, мы с тобой настоящие бизнесьмены – покупаем целую корову.
- А не быка? – удивился я.
- А быков у него нет
- Но мы же…
- Всё, никаких… Идём резать.
- Как это резать?! – вытаращил я глаза.- Разве мы не живьём её заберём?
Дядя начинал злиться:
- Да мы что, в салон её живую пихать будем? Или на верёвочку привяжем к машине? Или Степана на её посадим? Степан, а Степан, ты на корове верхом поедешь?
Твердопуков долго вникал в смысл сказанного дядей а потом скрутил нам крепкий блестящий от жира кукиш. Я посмотрел на него с презрением и показал в ответ ему целых два кукиша, и вышел на улицу.
Мне ничего не оставалось, как следовать со всеми, чтобы оказать посильную помощь. Кализбек вывел на верёвке небольшую худоватую корову и привязал её к столбу. Бурёнка тревожно озиралась на нас. Глаза её были печальны и полны слёз. У меня ныло в груди.
Потом Кализбек начал гонять бедное животное в одну сторону вокруг столба, и корова, почуяв недоброе, всё быстрее и быстрее бегала, словно ища в этом спасение. Верёвка натягивалась струною, скашивая степную тощую поросль. В этот адский круг попали и ноги пьяного Степана – он не успел подпрыгнуть в отличии от меня. Он громко матюгнулся и шмякнулся на спину – едва мы успели оттащить его.
Бурёнка, наконец, намотав верёвку на столб, упёрлась в него рогами, и тут же все подбежали к ней. Я понял – сейчас свершится страшное и убежал за кошару.
Вскоре мы уже таскали в машину горячие и тяжелые куски мяса. Я тогда решил, что такого рода бизнесом впредь заниматься не буду. Это просто ужасно!.. Дядя же был счастлив. Он сверкал глазами и бойко командовал мной и Степаном. Закончив разделку туши, я обратил внимание на то, как голова коровы, ноги, шкура и целое ведро внутреннего жира, который был тщательно выбран Гульнарой, осталось, с одобрения дяди и Степана, осталось у хозяев.
Я спросил, помню, тогда:
- Дядя, а все бизнесмены так делают?
А он:
- Племяш, у нас всё просчитано, и давай не будем мелочиться.
Я всегда доверял своему мудрому родственнику и успокоился: раз просчитано, то значит всё в порядке – «как в Греции». Но не всё было так гладко, как мы рассчитывали.
Загрузившись мясом, мы тут же поехали в обратный путь. Ближе к обеду у нас лопнуло переднее колесо, и мы, завиляв, воткнулись носом в бархан. Хорошо, что была запасная камера. Мы её быстро заменили, но двигатель не хотел уже заводиться. Он перегрелся. Твердопуков ругался в маму и всё прикладывался к горлышку последней бутылки. Он её держал за пазухой, боясь, что мы её экспроприируем, хотя он нам сильно и не мешал, кроме своего отвратительног пения. Машину вёл дядя.
Я с тревогой наблюдал, как в салон проникали огромные зелёные мухи и жжужа кружились над мясом. Дядя тоже нервничал. Наконец-то двигатель, тяжело прокашлявшись, завёлся, и мы тронулись, но тут же звук мотора вдруг стал громоподобным, и мы от ужаса вздрогнули. Оказывается отвалилась выхлопная труба. Мы её кое-как привязали проволокой и поехали дальше, и считай, без приключений доехали домой. На Твердопукова мы не обращали внимания – его туша валялась рядом с другой и попахивала по-своему.
Кинувшись к рынку, мы поняли, что уже поздно – нет покупателей в послеобеденное время, и начали мучительно думать, что же делать с мясом, которое энергично атаковалось мухами.(Степана мы выгрузили у дома, и он уполз за калитку).
Дело шло к вечеру, когда дядю вдруг осенило:
- Надо, - говорит, - его сдать в морозилку на ночь, а с утра на рынок.
Это был разумный выход.
- Но ведь это наверно не бесплатно? – сказал я.
- Ну и что ж теперь… - дядя развёл руками.
Мы отвезли мясо в огромные морозильные камеры райпищесбыта. Там сказали, что за услуги мы завтра заплатим. Мы успокоились и пошли ко мне домой обсуждать коммерческие дела.
-Всё нормально идёт! – потирая ладошки восклицал дядя.
- А у нас есть деньги, чтобы завтра заплатить за морозилку – спросил я.
- К сожалению нет. – ответил дядя не теряя оптимизма в голосе, - но это уже мелочи. Продадим потом и заплатим.
Мы опять варили перловку и сетовали, что не взяли, хотя бы немного мяса для жаркого.
- Ничего, ничего, племянничек, главное есть хороший задел! – гремел ложкой дядя, ковыряясь в закопчённой кастрюле. - Продадим это мясо, а потом на вырученные деньги купим сразу две коровы…
- Быков лучше. – уточнил я.
- Да, да, двух быков!
Мы размечтались и жизнь снова заиграла всеми цветами радуги.
А наутро в райпищесбыте нам наступили на горло, требуя наличность за хранение. Дядя как ни божился, что привезёт долг после продажи, но ему не поверили. Пришлось отдать грудину.
Мы были расстроены.
На рынке ветврач потребовал с нас справку о состоянии зоровья нашей Бурёнки. Мы очень удивились такой его наглости. Дядя даже затопал ногами:
- Да что же это такое!.. Корова молодая. С виду очень даже здоровая была, бегала резво и прочее… - Дядя при этом швырял куски мяса на металлический стол, в сторону непоколебимого медицинского работника. – Вот печень! Вот лёгкие! Чистые! – задыхался от гнева дядя.
А ветврач своё:
- Я ей должен был температуру измерить, да и вообще не ворованная она? Где справка, что она ваша?
Мы опешили. Мы просто обалдели. Это был удар по голове не обухом топора – рельсой. Мы такого разворота никак не ожидали и, схватив своё добро, покидали его в машину, и спешно убрались с рынка.
Мы не знали куда ехать и что делать.
Заехали к Степану. Тот был страшно опухший и грубым пропитым голосом сказал, что мясо придётся сдать оптом в какую-нибудь столовую. Там, мол, должны взять, подешевле конечно, но должны.
И правда, в одной из столовых, были рады нашему предложению, но когда сказали по какой цене возьмут мясо, то мы потеряли дар речи. Твердопуков жевал толстые губы и часто моргал своими свиными бледными глазами. Дядя дёргал кончики усов ( он был тоже бледен), а я громко стучал раненым сердцем.
И так было в каждой столовой. Они как будто сговорились. Потом мы поехали в интернат. К директору. Там предложили ещё меньше в виду отсутствия средств.
Твердопуков закричал зарезано, что мясо лучше отвезти обратно в столовую, ведь там всё-таки сделка повыгоднее, пока мясо не испортилось к чёртовой матери. Но дядя категорически был против. Он сказал резко:
- Друзья, товарищи, господа компаньоны, мать вашу!.. Всё равно мы прогорели! А раз такое дело, то лучше это мясо сдать в интернат – ведь здесь дети!..
Мы со Степаном молчали уронив головы. Дядя, как всегда, был прав. И мы сдали мясо в интернат. Пересчитав выручку, оказалось, что мы купив корову, продали (выручили), только её половину. Я ещё вспомнил о ведре жира и сказал об этом дяде. Тот был злой. А Степан как всегда грязно выругался и получив свою жалкую долю, убрался восвояси на своей колымаге.
Я потом ещё долго смеялся над дядей:
- Ну вот, дядя, теперь на вырученные деньги можно купить, к примеру, овцу и продать её. Выручим же конечно целого гуся, а дальше за гуся выручим курицу…
Дядя двигал желваками и молчал.
Не вышли из нас бизнесмены.
Мы стали ожидать лучших времён, но не исключено было, что мы когда-то ещё раз займёмся каким-нибудь прибыльным делом…