Глава из "Воспоминаний о послевоенном детстве"
Позже, ко дню рождения бабушки, мы воспользовались приглашением Н.М., пришли и нарвали кашки, берёзки и ещё каких-то сорняков и сделали «букет» бабушке Клаве. Она приняла его и даже поставила в вазочку на кухне.
Надо сказать, что наша бабушка слыла интеллигентной, (что она кончала, где училась, я не знаю) благовоспитанной, весьма эрудированной. Тогда я плохо понимала, что всё это значит.Помню смутно только, что она упоминала в разговорах про институт благородных девиц.
У бабушки был заветный сундук, в котором хранились старинные вещи: плисовый жакет, красивые платья с рюшами, в ажурных кружевах, какие-то блузочки, шляпки, отдельные клочки различных материалов и кусочки разноцветных кружев, ридикюли (сумки), остро пахло нафталином. Нафталин лежал в бумажных рыжих пакетиках. Обычно в старых ридикюлях хранили различные документы. В комоде. Бабуля иногда перебирала эти вещи, вспоминая и рассказывая о былом. А ещё был комод старинный, накрыт он был вязанной красивой накидкой: коричневая паутинка, а в ней сине-фиолетовые выпуклые цветы, по краям с бахромой. На комоде стояло в центре большое зеркало, а рядом с ним лежала картонная пудреница, на которой было нарисовано женское лицо и бордовая помада в тюбике. Ещё стояли на комоде бутылочки с одеколоном «Шипр» с поляризатором-распылителем (папиным) и духи «Серебристый ландыш» и «Красная Москва». Духи были оформлены в виде башни Кремля, кажется Спасской. Как-то маме подарили парфюмерный набор «Красная Москва», где были духи, мыло и пудра. Я подставляла стул и, взобравшись на него, стоя на цыпочках, могла поглядеться в зеркало. Помаду и пудреницу я, конечно, открывала, трогала руками, но по назначению честно не использовала. Боялась, наверное, что будут ругать. Впрочем, я так и не пользовалась никакой пудрой никогда в жизни.
В те послевоенные времена у всех были железные кровати, которые женщины пытались хоть как-то украсить. Шиком была кровать с никелированными спинками, а ещё круче - с шишечками на ней. На спинки кроватей привязывали занавески – шторки из очень тонкой белой ткани, расшитые ручным способом понизу белым узором гладью (их, кажется, вышивали белошвейки). А ещё, прежде чем накрыть кровать магазинным пикейным покрывалом или покрывалом, связанным своими руками, внизу привязывали так называемый подзор из маркизета с таким же узором, как и на (шторках) занавесках. Он, подзор, выглядывал из-под покрывала. Припоминаю такие же накидки на подушках, (клали несколько взбитых подушек уголком с одной или двух сторон), а сверху накрывали накрахмаленной накидкой. Были и праздничные наволочки с различными прошвами. Иногда прошвы вязали, так же как и покрывала.
У меня и сейчас хранятся несколько таких прошвочек на память о былом.
В общем, кровать получалась торжественно белая, ажурная, нарядная как невеста. Ни одной морщинки не было на покрывале, заправить красиво постель было целой наукой.
По красиво заправленной постели определялось, хороша ли хозяйка. Особенно красиво умела заправлять постель тётя Тая, у неё всё было простенькое, дешёвенькое, но кипельно-белое накрахмаленное, тщательно отутюженное, ровнехонько застеленное. Просто так лечь на кровать днём нельзя было, это было «священное» место. У бабушки нашей было постельное бельё с витиеватыми вензелями К. К.- Клавдия Колесникова, вышитыми ею собственноручно.
Бабуля готовила еду, стряпала пирожки с капустой, картошкой, фасолью, яблоками, пекла сладкие пироги и кукурузники. Я очень любила на всё это смотреть, «присыдыркивала», как говорила бабуля.
А потом стала просить теста, чтобы самой что-нибудь сделать, сляпать. Башка иногда не давала мне теста, и я тогда говорила ей: « Если не дашь течта, как насуплюсь, как надуюсь». Она смеялась и всё-таки давала мне кусочек « течта», чтобы я не супилась и не дулась и была при деле.
В такие минуты мы с ней пели что-нибудь. Например: «Ой, вы сени, мои сени, сени новые мои. Сени новые кленовые, решетчатые», или она учила меня стишкам: «…..ласточка весною в сени к нам летит. С ней и солнце краше и весна милей. Прощебечь с дороги нам привет скорей».
Часто бабуля вспоминала, как трудно жилось во время войны, как Галя просила: «Пойдём, бабушка, выменяем на базаре содку на молочко». Она с Галей ходила на базар и выменивала питьевую соду, которой у них случайно оказался небольшой запас, на молоко для Галочки. Как прятались от бомбёжек в подвале коммунального дома, и Галя обязательно брала с собой свою любимую куклу.
Бабушка умела прясть пряжу, у неё была прялка, на которой она сучила нитки из шерсти нашей козы Зурны. Зурну постоянно вычёсывали, и бабушка всем вязала тёплые носки и варежки на зиму.
Помню, как бабушка связала мне варежки, и носки из белой тонкой шерсти и покрасила в акрихине (лекарство от малярии). Таблетки были жёлтого цвета, а варежки получились нежно-салатовые. Я их очень любила. И берегла.
Ребятня моего детства была непритязательна, если к празднику нам дарили ленточку атласную в косички или носочки мы очень радовались, можно сказать – были счастливы.
Ещё помню, как из мешковины, покрашенной луковой шелухой, сшила мне бабуля платье к новому году. Платье мягонькое, тёпленькое, мне оно очень нравилось, и я гордилась, что такое красивое платье мне сшили.
Наша бабушка и тётя Муся ходили в церковь по праздникам.
К какому-то празднику церковному пекли птичек (жаворонков), а ещё помню, как вокруг церкви ходили с фонариками, потом этот огонь несли домой. Красиво - вокруг темно и светят огоньки то тут, то там. Придя домой, бабушка этим огнём крестила все углы и зажигала лампадку у иконы в углу. И сама была какая-то торжественно просветленная.
А в яблочный спас освящали яблоки, до этого времени бабушка говорила, что яблоки есть нельзя. Иногда бабушка брала нас с собой в церковь, (мы ходили как в музей: все стены и потолок-купол были расписаны библейскими сюжетами, нам было интересно и холодно там) но дедушка запрещал ей это делать, боялся, что потом, когда будем учиться в школе, у нас возникнут проблемы.
А,впрочем, дедушка и бабушка жили дружно, каждый выполнял свои негласные обязанности, не ропща на судьбу. Я ни разу не слышала, чтобы они повздорили. Кстати, наши родители тоже жили тихо - мирно, уважительно друг к другу. Шума, ссор среди взрослых никогда не было в нашей квартире. И я считала это естественной нормой.
Перед Пасхой бабушка стряпала куличи в больших формах, тут уж нельзя было ни бегать, ни прыгать, ни трогать тесто руками. И вообще не дышать, чтобы не «сели» куличи, потом делалась сырная Пасха, и красились яйца луковой шелухой. Затем бабушка красиво одевалась (помню тёмно-зелёное, тонкой шерсти платье) собирала волосы сзади в « дульку», покрывалась красивым праздничным платочком, брала с собой корзину с куличами, яйцами и шла на вечернюю службу в церковь. А утром вся семья торжественно садилась за большой стол в зале, на праздничном столе с белой скатертью стояли вкусности, приготовленные заранее. Начинали разговляться. Сначала все « стукались» крашенными освященными яйцами - (писанками) друг с другом, а потом уже ели их (яйца) с кусочком сала или ветчины. И маленьким кусочком освященного кулича. Крошек оставлять было нельзя, а яичную скорлупу бабушка осторожно собирала и куда-то девала. Затем можно было есть всё, что хочешь. Так делалось почти во всех семьях, но говорить об этом нельзя было вслух. Чего-то боялись. Потом, когда мы стали пионерами и комсомольцами, но в этот день проводились, субботники, воскресники, всячески пытались нас, молодых, отвлечь от церковных праздников и старинных обычаев. Но люди потихоньку отмечали красивые праздники (может не столько верили в бога, сколько по обычаю) и поглощали с удовольствием приготовленные душистые куличи и пасхи. Или из пасхального теста пекли булочки. И тогда никто не мог уличить в религиозных пристрастиях партийных работников. Особо ярые коммунисты не ели пасхальные вкусности принципиально, а их дети просили угостить куличом и мы с удовольствием делали это. И ещё выявляли, чей кулич вкуснее получился, пробуя у всех кусочки ароматно-ванильной выпечки.
Осенью вся наша семья дружно на поле копала картофель, там росла ещё фасоль, подсолнечник, кукуруза. Бабушка подвязывала мне фартук, и я шла собирать стручки фасоли, потом кукурузные початки. Шла – это слишком громко сказано, потому что рядки были такие высокие, что я еле-еле через них перебиралась. Там, на поле, обязательно разводили костёр из « будылок» (как говорила бабушка) от кукурузы и подсолнухов пекли, только что выкопанную картошку до золотистой корочки. И ели её с удовольствием, обжигая губы и руки. Затем я собирала по полю « шапки» подсолнечника, под конец я так устала, что засыпала в телеге на мешках с картошкой и когда приезжали домой, сквозь сон помню, папа нёс меня на руках на второй этаж. Меня кое-как мыли и укладывали абсолютно выбившуюся из сил в кровать. Но я всё равно была рада, что работала как все, внося свою маленькую лепту в общее дело.
Потом уже дома или во дворе мы лущили фасоль, выбивали семечки из подсолнухов, провеивали их, потом сушили, и зимой бабушка жарила семечки, чтобы дождливыми осенними и зимними студеными вечерами всей семьёй лузгать семечки, читая книги и газеты, играя в лото и домино. Осенью и зимой бабушка молола кукурузу и пекла вкусные ароматные кукурузники, которые мы запивали теплым молоком. Это был деликатес того времени. Я потихоньку угощала Людичку, потому что у них такой вкусной еды не было. И она с удовольствием отведывала мой презент.
Бабушка любила читать, улучая свободную минутку, она выписывала современные журналы «Крестьянка» и «Работница», а в сундуке я видела старинные книги, журналы, написанными ещё с ятями. С красивыми цветными картинками и старинной рекламой. Был там даже один старинный потрёпанный журнал мод. Позже почему-то их все сожгли, к сожалению.
Однажды бабушка Клава вся пожелтела и её положили в больницу, затем её отправили на лечение в Воронеж, а к нам приехала на это время какая-то родственница, которая помогала по хозяйству.
Была проблема с коровой, её никто не мог подоить. Мама надевала бабушкино платье, фартук, косынку, давала ей кусочек хлеба, а корова лягалась и переворачивала подойник. Пробовала доить тетя Катя и дед, как уж они поладили с коровой, я не помню. Я очень скучала без своей дорогой бабули, боялась очень, что она не вернётся к нам.
Мы все с нетерпением ждали возвращения башки домой. И когда она вернулась, я не отходила от неё ни на шаг.
Появились прыгалки-скакалки, и мы быстро научились скакать, прыгали целыми днями на одной ножке, на двух, попеременно. А у нас во дворе стоял пень, на котором кололи дрова, и мне пришло в голову попрыгать через скакалку на этом пне. Вот уж я изощрялась, пока не подвернула ногу, да так что остаток лета пролежала в кровати. Нога распухла в щиколотке и очень долго болела. Я не могла на неё наступить. В школу пошла хромая, с перевязанной ногой ходила ещё месяца два. Этот урок ( не хвались, не хвастай) запомнила на всю жизнь.
продолжение следует