Из дневника Львова. О себе.
Когда годы забирают у тебя все, что ты хотел бы сохранить, и даже память перестает справляться, остается только одно средство - ручка и бумага. Теперь, когда так много пережито, жизнь мне кажется долгой и бесполезной дорогой к неясной цели, к цели, которая, возможно, была лишь миражом. Я ревниво ее оберегал, бешено рвался к ней всю жизнь и никогда не отступал, но вот ... конец пути, и жизненный закат все окрашивает в совершенно другие тона. Миражи рассеиваются и остается только горизонт, бесконечно пустой, позади так много оставлено, так много потеряно, так многим пожертвовано, стоит ли искать смысл? Я не знаю.
Это, конечно, лукавство с моей стороны говорить, что я не понимаю, зачем я жил. У меня всегда было ради чего умереть, а, значит, моя жизнь никогда не была бесполезной.
Я родился в Ленинграде 13 февраля 1934 года, в день, когда затонул пароход "Челюскин" в Чукотском море. Хотя именно к военно-морскому флоту наша семья никогда не имела отношения, факт о затонувшем пароходе часто упоминался почему-то в моем детстве. Это врезалось в память. Кто-то гибнет, кто-то рождается - так всегда. Наша семья состояла из четырех человек, я был единственным сыном майора Осипа Викторовича и Анны Аркадьевны Львовых. Мама моя, несмотря на литературное имя, была врачом, отец, как я уже написал, - военным. В одном доме с нами жила также моя бабушка по матери, она помогала маме со мной, чтобы мать могла больше работать. Я любил бабушку. А потом пришла война.
К Великой Отечественной у меня всегда будет особенное отношение. И не только потому, что я знаю, как это было на самом деле. Во время этой войны моя жизнь превратилась из детского рассказа в лейтенантскую прозу. Мне было тогда всего семь лет, но понимал я многое. Именно в семь лет произошло мое совершеннолетие.
Как известно, за несколько дней до вторжения фашистов наши войска на западной границе были приведены в боевую готовность. Утром 18 июня, за четыре дня до войны, отец ушел из дома, и больше живым в нашем доме его не видели. Хотя, конечно, в то время мы еще не знали о его гибели, и мать не верила, что с ее мужем могло что-то случиться, а я, мальчишкой, очень верил матери. Уже в июле началось наступление на Ленинград, и маму тоже мобилизовали, как военнообязанную. Я помню, как после дежурства она приходила домой уставшая и обессиленная, от нее пахло нашатырем и йодом, еще не смешанным с запахом разлагающейся живой ткани, который я узнал гораздо позднее. Она приносила еду, которую сама никогда не ела, целовала меня в макушку и ложилась спать. Я смотрел на нее спящую и думал, что, когда вырасту, смогу сделать так, чтобы никто на земле больше не болел, чтобы моя мама могла всегда быть рядом со мной.
В бога я никогда не верил, даже, наверное, с детства. Бабушка всегда рассказывала мне о нем, я слушал, и ее рассказы о всемогущем боге перемешивались в моем детском сознании с былинами о богатырях, рассказанными ей же. У матери с бабушкой всегда бывали жаркие споры на эту тему. Я точно знал, что мама не хотела, чтобы меня учили чему-то религиозному.
Я помню, что это был сентябрь. Как-то раз вечером бабушка сказала, что завтра нужно будет встать очень рано, потому что мы пойдем крестить меня. Что такое крещение я не знал, но по объяснениям бабушки понял, что это нужно, чтобы, если меня вдруг убьют, не попасть в ад.
Мама собиралась в тот вечер на дежурство дольше обычного, казалось, будто ей совсем не хотелось идти в больницу. Я же просился, чтобы она взяла меня с собой:
-Ну, пожалуйста, мамочка, ну хоть разочек!!!Я буду мышкой, обещаю.
-Мышек там не держат, зайчик. Ложись спать, проснешься, а я уже дома, ага? - уговаривала меня мама.
-Когда ты придешь меня не будет.
-Как это не будет?!Ну-ка не болтай ерунды, где же ты будешь? - испугалась мама. Видимо, хоть и атеистка, но она была суеверной. А как же в то время не стать суеверной, когда на твоих руках погибают десятки таких же детей, как твой собственный...
Я помню, что я засмеялся, и потихоньку сказал маме наш с бабушкой секрет. Помню, как она побледнела. Она быстро одела меня и, взяв за руку, молча вывела на улицу. Бабушке мама не сказала ни слова. Именно в тот злополучный вечер и начался мой конфликт с богом.
Я мало что помню, меня довольно сильно контузило. Наш трамвай обстреляли артиллерийским огнем, маму ранило в грудь, и она быстро скончалась. А я, оглушенный и ничего не понимающий, остался рядом с ней. Где он был, твой бог, бабушка, когда я сидел на голом асфальте рядом с похолодевшей матерью во вдруг опустевшем огромном городе семилетним, ничего не понимающим мальчуганом? Где он был, когда я стал вдруг никому не нужным сиротой? Ты говорила, что, если меня убьют некрещеным, я попаду в ад. Меня не убили,бабушка, так почему же я все равно туда попал?..
В марте 1942 меня вместе с бабушкой эвакуировали по "дороге жизни". Никогда больше я не возвращался в Ленинград. После долгих скитаний мы поселились в Москве. Еще в детстве я понял, что буду военным. Есть такая профессия - Родину защищать. Это и стало смыслом моего существования, моей миражной целью. Мне всегда казалось и кажется, что я обязан родителям своей жизнью, они свою отдали, чтобы защищать нашу страну, моя должна быть равноценной, как минимум.
Жизнь сделала меня сильным и выносливым, потому что я мог рассчитывать только на себя. У меня никогда не было тылов, я был один в поле, и мне приходилось воевать. Попав в КГБ я понял, что кроме чести и верности Родине, чтобы выживать в этой системе, нужно быть зорким, молчаливым и безжалостным бойцом. И я им стал. Я видел многое, я многое делал сам. Всю свою жизнь я подписывал документы под грифом "СЕКРЕТНО", я знаю столько, что хватило бы на сотню подобных мемуаров самых разных людей. Всю свою жизнь я старался быть достойным гражданином своей страны, я хотел быть ей полезным...И вот сейчас мне 58 лет, и я своей стране совершенно не нужен. Хм...Да и страны моей уже нет.
22 августа 1992г.