БЛИЖНИЕ РОДСТВЕННИКИ.
У моих бабушки Клавы и дедушки Георгия (Ёры) было четверо детей. Александр, Павел, Валентина и Екатерина. Началась революция, хотя и без того были смутные времена: белые, красные, батька Махно. Случилась беда - махновцы изнасиловали Клаву в один из налётов, обобрали их, как хотели. Но семья по-прежнему усердно трудилась не покладая рук. Хозяйство постепенно укреплялось, разрасталось. Со временем у деда и бабушки уже было относительно большое хозяйство: корова, овцы, утки, куры, гуси, большой кусок земли, где выращивали всё необходимое.
Дети всячески помогали по хозяйству, продовольственная лавка давала небольшую, но прибыль. Однако революция внесла свои страшные коррективы в жизнь семьи.
Новая власть отобрала абсолютно всё - это называлось раскулачиванием. Потом, правда, дали справку-извещение, что Михайлова Георгия Павловича, середняка раскулачили ошибочно. И дали какую-то сумму денег, как компенсацию. На эти деньги нельзя было купить даже корову. Но разве можно было измерить в деньгах урон моральный? К тому же семья мгновенно впала в бедность. Разрешили только дедушке торговать в бывшей собственной лавке. Теперь она была государственной.
Семье пришлось жить впроголодь. Бабушка стала настаивать на переезде в Алексеевку, куда они, в конце концов, и переехали. Но выбиться из нужды не получалось и здесь. Дети подрастали, их надо было одевать, обувать, учить и опять семья трогается с места.
Теперь они подаются в Острогожск. Дед работал, где только можно было: сторожем на свекольных складах, потом кладовщиком в «коллективном труде», где пекли пышный пахучий хлеб, делали колбасу, конфеты-сосульки (белые в розовую полоску), подушечки кустарным способом и др. Сыр, колбасу, фабричные конфеты покупали только к большим праздникам.
Дядя Шура раньше всех уехал из Алексеевки и уже работал в Острогожске на маслозаводе, жил у своего родного дяди Феки в сарае. Трудности с жильём, работой и учёбой детей не прекращаются.Пятнадцатилетняя Валя идёт на шестимесячные курсы торгово-кооперативной школы. Павел уезжает из родного дома, чтобы не быть «лишним» ртом и долго не даёт о себе знать. Пока не становится крепко на ноги. Катя была ещё мала.
Во время Великой Отечественной войны второй сын – Павел - партизанил, а после войны жил в Белоруссии, работал снабженцем, потом был председателем крупного совхоза. Иногда навещал родных.
Помню, крупный статный дядюшка шумно вторгался в нашу спокойную неторопливую жизнь. Он громко говорил, а ещё громче смеялся и смешил всех. Любил приложиться к рюмочке, как говорила бабушка Клава. Привозил гостинцы и подарки всем (мне запомнился настоящий коврик, первый коврик в нашем доме). Коврик лежал на сундуке и, поначалу, я всё сидела на нём и гладила мягкий шерстяной ворс. Я очень любила всё красивое. Позже дядя Паша подарил бабушке и дедушке кровать с никелированными спинками и панцирной сеткой, что считалось большим богатством. В один из приездов дяди Паши помню, как мы всей семьёй ходили фотографироваться.
Это было целое событие: с раннего утра все наряжались, женщины делали причёски с буклями, нам детям прицепили бантики, надели самые лучшие платья. Помню, у меня был широкий красный шёлковый бант. В это время у нас в гостях были и «бобровские» девочки - Валя и Нина, кажется, приехали с мамой Шурой. Вот мы расселись по местам, я у папы на коленях. Люба – у бабушки. Фотограф говорит: « Внимание, сейчас вылетит птичка». Все взрослые смеются, «чмыхают», как говорила мама, и начинается всё сначала. Их смешил дядя Паша. Фотограф злится: « дети и то лучше себя ведут». И так раза три. Кое-как он нас запечатлел. Фотография до сих пор хранится в семейном альбоме.
Старший сын – Александр - с первых дней войны был на фронте медбратом. Он обучался в группе спешной подготовки медицинского состава в Рыбинске и, попав на фронт, погиб почти сразу. В Льгове на платформе вокзала его, раненого, с раскуроченным животом, видел знакомый. Он же и рассказал семье о гибели Александра, дядю похоронили в братской могиле.
Меня назвали в память о нём. Александр и Александра. У дяди в Боброве осталась вдова т. Шура, (она ездила на братскую могилу в Льгов Курской области и привезла оттуда горсть земли) и две девочки - погодки – Валя и Нина. Вот эти девочки, двоюродные сёстры, приезжали к нам каждое лето погостить. Да и мы бывали у них.
Для нас это было весёлое время. На всю жизнь они остались для нас самыми родными. Спали все на полу. Складывались все перины, подушки, и мы довольные скакали - прыгали, пока не засыпали замертво в этой кутерьме. Однажды Галя и Валя катались на велосипеде с горки. Валя упала в колючую проволоку, так с проволокой в ноге она и пришла домой. Тётя Катя оказывала скорую помощь и ругала девчат, на чём свет стоит.
Помню, меня отправили в Бобров с оказией (ехала полуторка по каким – то делам). Я сидела рядом с шофёром в кабинке, тошнило, но я молчала, пока дядька не понял, что мне худо. Намучился он со мною, бедный. Передышка маленькая случилась, когда мы переправлялись через Дон на пароме. Вблизи Коротояка. Несколько грузовиков, подводы с лошадьми и людьми загрузились и, медленно поплыли через тихую широкую, задумчивую (свинцового цвета) судоходную реку. Пока мы переплавлялись, мимо сновали пароход, баржи с песком, мелом. В гости я приехала «ни жива, ни мертва» от тошноты.
У Вали с Ниной были дедушка и бабушка (мамины родители), дед Петр Яковлевич и бабушка Агафья Ивановна. Жили они в одном доме, но вход в комнаты был отдельно. Дед много курил «козью ножку» - самокрутку - из газеты делал сам и закладывал туда порезанные листья табака, набивая плотно. Кисет с табаком и куски газет всегда лежали у него в карманах. Табак у них рос в огороде, а потом собирался и сушился на крыше сарая. Запах был терпкий, тяжёлый, но я сидела рядом и наблюдала с интересом весь процесс, вернее сказать, ритуал. Бабушка Агафья была тихая, спокойная трудяга, всё суетилась с утра до вечера.
Тётя Шура работала, и мы её видели только по вечерам. Помню, однажды в выходной она с соседками ездила в Лиски продавать яблоки, но не столько продавала, сколько раздавала. И соседка, видя это, взяла инициативу в свои руки. Коммерцией заниматься моя дорогая тётушка ни умела. У родни их была пасека, я впервые увидела ульи, пчёл и как за ними ухаживают. Присутствовала я, когда дед Петя качал мёд и угощал нас мёдом в сотах и без них, впервые я видела и пробовала и мёд в сотах.
Припоминаю, как с сенокоса ехала на возу в копне сена, а вёз телегу вол (я впервые видела быка живого). Наверх я забралась легко без проблем, а вот спускаться вниз - боялась. Надвигалась гроза, спешили спрятать сено в сарай, а я сижу и трясусь, боюсь высоты, не могу слезть, но с горем пополам, спустили меня на землю вместе с сеном.
У бабы Арины (сестры бабы Агаши) под кроватью стояли большие банки с круглыми розовыми конфетами, обсыпанными сахаром. Они по всей вероятности предназначались пчёлам на зиму. А мы залазали под кровать и девчонки угощали меня втихушку и сами лакомились. Я чувствовала неловкость и говорила: « Вам же попадёт», на что они отвечали, что берут из всех банок понемногу, и никто не заметит пропажи.
Мы ходили купаться на речку, Битюг, называется. Речка посерьёзней, чем наша Тихая Сосна, шире и глубже. А Валю с Ниной не контролировали так, как нас дома. Купались мы в речке с девчонками до посинения. Волосы мои не успевали высыхать, в результате, я привезла домой ненавистных вшей. Мне их потом срочно вычёсывали, выводили керосином и ещё чем-то.
По вечерам почему-то воровали яблоки и груши в соседском саду, хотя своих фруктов хватало. Я принимала активное участие во всех их новых для меня затеях. Но всё когда-нибудь кончается, «командировка» закончилась и меня отправили с кем- то домой поездом, чтобы не мучить больше ребёнка в машине. Кажется, приезжала мама за мной.
продолжение следует