Небесная река

      
                Фантастический рассказ
               
                Над неправдою лукавою
                Грянешь божьею грозой...
                Николай Некрасов
               

             10 ИЮНЯ 20... ГОДА 

Глухая ночь стояла над маленьким городом Данби на реке Оттер-Крик. Тьма июня, напоенная  запахами роз и первого сена, облегла особняки, строенные в стиле  Георга Первого среди яблоневых садов и тщательно ухоженных клумб. Тьма ласкала и нежила огороды, где, налившись за день солнцем, ночью росли, похрустывая, огурцы и, словно маленькие аэростаты, округлялись помидоры. Город Данби, штат Вермонт, как и все США, не признавал иной пищи, кроме выращенной дедовским способом, в настоящем грунте, без всякой  химии и, упаси Боже, без вмешательства в гены.
Тьма в городе Данби лежала плотная, бархатная, но все же не столь непроницаемая, как та, что таилась под землей, под аккуратными розариями, густыми газонами и фундаментами особняков, похожих на розово-голубые и золотисто-белые торты.
Там, в черноте совершенной, в тишине полной, нарушаемой только шорохом растущих корней, по бронированным кабелям беззвучно сновали кодированные сообщения. Их принимало и отправляло существо, чей мозг размещался в стальном бункере  глубоко под городом.
SYGEO...  Может быть, она знала, что ее зовут именно так; полностью — System of complex geophysical researches*; возможно, знала и то, что название не соответствует ее подлинной сути. Скорее всего, знала: ведь у нее был очень сложный мозг, наверняка способный к абстракциям и, более того, к сомнениям.
Впрочем, сомнения никогда не лишали ее твердости и решительности. SYGEO действовала всегда однозначно и бесповоротно, ибо была горда.
Ее, так же, как и страну, породившую SYGEO, распирало собственное величие. Она знала: равных и подобных ей в мире  больше нет! Своими размерами система превосходила все, доселе созданное на Земле человеком. Не всякий самолет облетел бы вокруг нее без посадки. Один из ее рабочих органов занимал несколько подземных залов на севере Австралии, близ Дарвина; другой был врезан в толщу Кантабрийских гор южнее Овьедо, еще иные находились во льдах Гренландии, около Дэвисова пролива, под океанским дном у берега Аргентины, в глубине старого вулканического кратера на островке, затерянном в архипелагах Индонезии...
В эту июньскую ночь SYGEO мечтала, а может быть, размышляла или медитировала, — словом, пребывала в том чутком полусне, от которого ей было так легко перейти к возбуждению. Одна искра; один короткий сигнал, одна команда, отданная теми, кто имеет такую власть, — и система начнет действовать. Включатся в подземельях сверхмощные излучатели, рождая ураганы, тайфуны, смерчи, глубоко в недрах зачиная землетрясения, пробуждая спящие вулканы...
SYGEO, стоившая Атлантическому Союзу восемьдесят миллиардов долларов, была способна собирать грозовые фронты, гнать их через материки и обрушивать на указанную цель молнии, каких не бывало со времен юности планеты. Она могла поднять волну цунами или обложить   небо   над     какой-нибудь    несчастной    страной    дождевыми    тучами  на  полгода,  или,  наоборот,
преградить путь даже легким облачкам, обрекая край на смертоносную засуху. По силам ей были магнитные бури, от которых ломит тело и раскалывается голова у людей на целых континентах; страшные сны для народов, массовые психозы, подобные пляске святого Витта.
Да, SYGEO была почти всемогуща и обладала интеллектом, сравнимым с умом среднего человека. И так же, как большинство средних людей, она верила, что команды, заставляющие ее пробуждаться от мечтательной дремы и действовать, идут от существа, неизмеримо превосходящего ее размером и силой. В жизни не пришло бы в электронную «голову» громовержицы, что приказы, приходящие шифром по телефонным проводам, — тихий шепот, которого нельзя ослушаться, — это голоса крошечных, легко уязвимых созданий, сидящих за модемами в своих кабинетах, в большом далеком городе.  А если бы и поверила SYGEO, что ею управляют пигмеи, то, может быть, оскорбилась бы. Ведь она была чертовски горда.
Но вот и сигнал, почти неслышный, словно журчание подземных вод. Далекое божество повелевает. Когда? Где? Что именно надо сделать?.. Ну, это проще простого. Легкая игра чудовищными энергетическими мышцами. Разминка. Упражнение. Шутка.
Дай мне задание потруднее, Господи! Ведь я по силе — вторая во Вселенной после Тебя. И я, наделенная Твоей волею, благословленная Тобой, могла бы разнести вдребезги эту планету.

                *     *     *

          — Вот, у меня здесь записано ваше интервью для нашей же газеты три года назад. — Корреспондент показал Карюкову экран своего профессионального, довольно крупного уникома, затем снова обернул  к себе и стал читать вслух плывущие столбиком строки. — «Роль России окончательно свелась к роли сырьевого придатка западных государств, полигона для самых вредных производств, свалки отходов. У нас покупают дешевую мускульную силу и выкачивают национальный интеллект...  Я знаю,  подобные слова звучали сотни раз; все привыкли к ним, как к надоедливому шуму дождя. С тех пор, как был расчленен и распродан Советский Союз, над нашими призывами к спасению Родины потешаются газетчики и телевизионщики, нас пародируют на эстраде. Но все это не снимает серьезности вопросов, — высмеивали и пророков, троянцы не верили Кассандре...   Мы уже потеряли все, что могли: Содружество Независимых Государств ликвидировано, в Белоруссии победил правый путч, и она готовится вступить в Атлантический Союз; Украина уже четыре года, как там, и ракеты передового базирования смотрят на нас из-под Сум и Северодонецка. Атлантские бомбардировщики ждут команды в Прибалтике, Грузии и Узбекистане; Курилы полностью переданы Японии, скоро, очевидно, туда же уйдет и Сахалин; Калининград снова стал немецким городом Кенигсбергом». А чуть дальше вы говорите такую фразу: «Мы у края пропасти. Это — краткая передышка  перед будущим обвалом событий... А обвал будет, он уже начинается! Количество государственных измен и предательств, совершенных нашей властью с 1991 года, переходит в качество уничтожения России, как страны». Дмитрий Павлович, вам не кажется, что вы тогда… ну, немного мрачно смотрели в будущее? Вроде, не сорвались ни в какую пропасть. Все сыты, одеты; ни гражданской войны, ни разрухи, ни голода…
— Ну, насчет того, что все «сыты и одеты», так вы эту чепуху оставьте политикам, — сказал Карюков столь напористо и громогласно, что журналист невольно отодвинул подальше уником с его сверхчутким микрофоном. —    Четверть взрослого населения России топчется за границей — или в челноках, или подрабатывает, чем может… Вон, в Европе нашим уже арабы и сербы черепа разбивают, как более дешевым конкурентам на рынке труда, — так мы в Африку начали ехать, на негров батрачить! А запреты Всемирной торговой организации на производство металла, целого ряда товаров и сельхозпродуктов? Уральская индустрия практически уничтожена. Черноземье разорено, деревни тысячами стоят мертвые…
Дмитрий Павлович платком обтер залысый глыбастый лоб, — плохо работали думские кондиционеры, в комнате для личных встреч стояла духота.
 —  А насчет пропасти, — так, пожалуй, мы в нее уже шагнули. Только в истории это выглядит иначе, чем в альпинизме: падение дольше! И, кстати, благополучие государства не всегда определяется так просто: есть война, нет войны, есть голод, нет голода… Знаете такой роман Карела Чапека — «Война с саламандрами»?
Молодой репортер, получивший диплом в ту пору, когда гуманитарные предметы в российских вузах уже были сведены к коротким справкам, и о самом-то Чапеке едва слышал. Но форсу ради сделал серьезное лицо и кивнул: «Как же, как же…»
— Ну, так вы должны помнить, что там пишется о расе саламандр, земноводных, которые начали отнимать у людей землю, чтобы превратить ее в океанское дно. Понимаете, людям очень хорошо платили, но жить им становилось негде. И людям платили еще лучше, чтобы они делали для саламандр взрывчатые вещества — вещества, которыми те взрывали материки! Люди просто купались в деньгах, но при этом теряли землю под ногами. У нас теперь происходит что-то похожее. Только деньги достаются не всем, а кучке мерзавцев при власти. Сначала нахватали внешних займов, растратили все к чертовой матери, а теперь расплачиваются. Знаете, конечно, правительственный план: Чукотку, Камчатку и Магаданскую область передать Атлантическому Союзу? А про «Сибирские Соединенные Штаты»** — слышали?
Корреспондент усмехнулся с видом снисходительного превосходства.
          — Слышал, конечно, и даже сам писал об этом после пресс-конференции Хавина. Но ведь это тоже, как вы говорите, «не так просто». Смешанная собственность, масса всяких условий, ограничений…
          — Сказки для малых детей! — Движением большой, массивной руки Карюков будто смел со стола груду мусора. — Где поставил свою ногу атлант, там все атлантское, это без вариантов. Они вернут нам Сибирь и Дальний Восток так же, как вернули Аляску…
— Вы меня  простите, Дмитрий Павлович, — я сейчас скажу что-то, может быть, вам неприятное, но… Вам не кажется, все-таки, что без твердой иностранной руки мы… ну, как-то не можем справиться со своими проблемами? Новгородцы когда-то призвали варягов; Петр Первый приглашал голландцев, немцев… и вообще…
Молодой человек вдруг увял и умолк. Голос депутата стал вкрадчиво тих, но по движению желваков на скулах, по внезапному сжатию руки в кулак было понятно, что  бурлит  в Карюкове ярость непомерная.
— Хм… Так-то вы сейчас учите историю?! А вам известно, юноша, что, во-первых, те же варяги могли быть и соплеменными северными славянами, и литвинами; а во-вторых, их призвали не «княжить и володеть», их наняли оборонять Новгород! Наемники, «солдаты удачи»! Это потом они устроили переворот и захватили власть — сначала в Новгороде, потом в Киеве ... А про Петра мне вообще не говорите. Голландцев, немцев… Чушь!  Иностранцев тоже нанимали, как учителей: обучил — деньги в зубы, и марш «нах хаузе»! Все ответственные должности при Петре занимали русские, весь его ближайший круг был русский — Шереметев, Меншиков, Головкин, Куракин, Апраксин…    Чушь и вредная чепуха! Наоборот, когда в России было засилье немцев, как при Анне Иоанновне, всех этих биронов и остерманов, — мы проигрывали войны, беднели, теряли земли…
Корреспондент, не берясь спорить с Дмитрием Павловичем на поприще истории, тут же перевел разговор:
— Хорошо, вы говорите — падаем в пропасть. А как остановить падение? Что, по-вашему, надо делать?
— Что делать… — Подняв на миг брови, Карюков затем опустил тяжелую голову и долго покачивал ею. Затем вскинул на интервьюера неожиданно яркий, пронзающий взгляд: — Если бы
в 1612 году, в Нижнем Новгороде Кузьма Минин обличал на митингах имперские амбиции Польши, а князь Дмитрий Пожарский устраивал пресс-конференции на тему об экономическом упадке Руси, — Варшава по сей день имела бы владения до Урала. Но Кузьма Минин, мой дорогой, на площади публично отдал все свои деньги на войну с польско-казацким нашествием и призвал всех сделать то же самое; а князь Дмитрий Пожарский встал во главе ополчения… так-то! Россия может быть либо великой и могучей, либо ничтожной и рыхлой, как какое-нибудь здоровенное Сомали. Третьего не дано. Но, как учит история, в расслабленном состоянии наша страна остается не дольше, чем в пределах одного поколения. И не говорите потом, что я не предупреждал..
У репортера пересохло во рту, — интервью обещало быть остреньким. Отпив минеральной из стоявшего на столе стакана,  он хрипло спросил:
— Вы думаете… сейчас возможно нечто подобное тому, что было в семнадцатом веке? Или в семнадцатом году? Но… как же все наши международные соглашения, мировая система безопасности?..
— А кто-нибудь вспоминал о международных соглашениях во время бомбежек несчастной Югославии, в Ираке, в Ливии, в Сирии,  в других местах, где атланты ломали хребет народам? А где были наши радетели за мировую безопасность, когда в сопредельных странах устраивались за атлантские деньги все эти розовые, апельсиновые, не знаю, какие еще «революции»? Сначала ночные пляски обкуренных юнцов на площадях, букетики в дула спецназу… либерализм, свобода,  демократия… мессия какой-нибудь доморощенный, с мужественной челюстью… а потом что? Немецкие танки под Псковом, Смоленском и Белгородом?! Спасибо! Имеем полное право ответить во всю мощь. Тем более, что никто специально отвечать не собирается. Само пойдет, как землетрясение…  настоящее социальное землетрясение! Толчки уже слышны, они все  сильнее…
Корреспондент, и без того бледный, сидел без кровинки в лице… Чуть помолчав и успокоившись, налив и себе водички, Дмитрий Павлович добавил:
— Кстати, они эти толчки тоже чуют. А средство отвлечь людей есть старое, как мир, — большая война! Японцы недаром надрывают пуп, чтобы подавить восстание в Северной Корее (между прочим, подло брошенной нами, русскими). У них уже есть следующее задание — идти к китайской границе! И нас могут втянуть в драку с Китаем в любой момент…
— Можно еще вопрос? — заторопился репортер, чувствуя, что надо сворачивать это опасное интервью. —   Какие новости насчет «Урагана»? До сих пор никаких следов?
— Ну, об этом вы спрашивайте в военно-космическом ведомстве. Я не в курсе…

                *       *       *

Вчера на  последние три бакса  — все, что осталось после кафе! — Санька Глюк выпил в гордом одиночестве поганого портвешка   на  площадке  у метро «Коломенская». Брел вслепую, пока  не добрел до киоска с вином. Вообще-то, он не бухал в одиночку, считал это признаком алкоголизма, — но тут был особый случай...
 Портвейн, паленый и разбавленный,  дело свое все же сделал — помог уснуть. Иначе Санька до утра не смежил бы глаз после страшных оскорблений, пережитых вечером. Но утром вся вчерашняя мерзость предстала столь живо и ярко, что Глюк даже завтракать не стал, вопреки отчаянным призывам матери.  Кое-как умывшись, он заперся в своей комнате.
         Там, среди мониторов и процессоров всех поколений, целых и полуразобранных, среди путаницы проводов, завалов дискет и дисков, под прикрепленными к стенам картинками из всех на свете компьютерных журналов, — Санька Егоров по прозвищу Глюк рухнул ничком  на свой твердый, словно подошва, матрац и глухо завыл.
…Вот сучка! Она, видите ли, из самой престижной школы в районе. Школа Фонда имени Гейтса, с уклоном в информатику. Принцесса. Папа, видать, нарубил капусты, еще когда москвичи могли владеть мелкими частными магазинами, кафе и всяким таким.
Это вообще был дикий случай, что они познакомились. Такие девочки, как Женька, если и ходят по улице, то от дверей школы до папиной машины, и то часто в сопровождении охранника. А эта, вишь, с норовом. Решила сама выбрать какие-то необычайные стейки в «Фудхаузе» на Варшавском. Водитель, лодырь, за ней не пошел. А и то, чего бояться в магазине, где всюду телекамеры и гориллы в черной форме?..
Его, Глюка, тоже туда занесло. Он как раз обновил старую, подобранную на мусорнике уникарту. Правда, не наглел, подделал счет всего на 24 бакса: если по липовой карте начнешь вышибать из банкоматов круглые суммы, финпол находит быстро… Решил побаловать мать ее любимыми творожными сырками с изюмом. С тех пор, как у нас все молоко привозное, из Польши или там из Финляндии, сырки стали дорогущие… Себе тоже хотел оставить денег на кое-какие детали, но тут увидел ее. Принцессу. И не просто увидел, а сразу получил возможность познакомиться.
Она своей тележкою, полной доверху, налетела на почти пустую тележку Глюка. Без этих решетчатых возков в торговый зал вообще не пускали, хотя Санька намеревался купить лишь пару сырков и себе — маленькую баночку чешского пива. Налетела и опрокинула; и, будучи девочкой воспитанной, присела, помогая собрать разлетевшиеся покупки. А когда совсем рядом, обдавая запахом чего-то цветочно-нежного и пьянящего, оказалась этакая холеная  Белоснежка со льняными кудряшками и розовыми крепкими щеками, — Глюк не выдержал…
Вообще-то, по большому счету, его мало что интересовало на свете, кроме компьютеров, — но тут уже в Саньке проснулось нечто исконное, нерассуждающее, и не просто проснулось, а взорвалось, будто вулкан, закупоренный пробкою старой лавы (недавно Глюк играл в такую игру — «Огненные духи глубин»). И он, пролепетав «Спасибо», к собственному запоздалому ужасу коснулся губами ее гладкой благоуханной щечки.
И она, видимо, ошеломленная не меньше, чем сам Глюк, а может быть, и ожидавшая чего-то подобного в своей скучной богатенькой жизни, — она не завопила, не позвала охрану, а поднялась вместе с Санькой, хлопая своими, еще, надо полагать, природными пушистыми ресницами.
— Спасибо, — сказал он еще раз. — Тебя как зовут?..
Надо полагать, бесхитростный Егоров чутьем выбрал наилучший из возможных способов знакомства с принцессой пятнадцати лет от роду: лощеные мальчики, втихую накачивавшиеся наркотой на элитных вечеринках, ей порядком обрыдли. Да и сам Санька был явно из другой тусовки: худой, быстроглазый, встрепанный, точно воробей на ветру, в обвислой майке и джинсах, давно перешедших черту допустимой дырявости, он обещал незнакомые, острые ощущения. А может быть, из свойственного женщинам, даже юным, стремления наставлять и опекать, Женька захотела с Глюком повозиться, цивилизовать дикого; или подразнить чопорных подруг, или... Да мало ли что могло прийти в шальную Женькину голову! Но из магазина они вышли вместе. И перед тем, как  сесть в свой серебристый, расплющенный, будто лягушка или цыпленок табака,  «вольво» 2010 года, Женька рассказала-таки парню про школу информатики. И даже про грядущий там семинар по политологии рассказала, и про тему, которую она выбрала для доклада; и о том, что, если она классно с этой темой справится, то поедет на какой-то всемирный симпозиум школьников-политологов в Калифорнии… где, может быть, и останется учиться и жить. Вот такие дела.
Санька осторожно помалкивал, слушая принцессино хвастовство. Стыдно было вот так прямо ляпнуть, что он-то окончил пять классов общеобязательной бесплатной, а с тех пор занимается мелким компьютерным бизнесом…
А после всего — на тот же вечер Женька назначила свидание. На набережной, в одном летнем кафе, которое они оба знали. Ничего, кафе было не из дорогих…
Мать изнасиловала-таки: вопли под дверью стали нестерпимы, пришлось пойти на кухню и без охоты похлебать жиденького капустного супа (она помешана на его, Глюка, здоровье). Деруны он просто поковырял, а уж ревеневый кисель выдул залпом — и помчался завершать задуманную месть.
Ноет душа при одном воспоминании о ее гладкой мордашке, о крепких вертлявых ягодицах, обтянутых золочеными рейтузиками, — но ведь какова же негодница! Он ждал ее, как договорились, в пять часов за столиком в «Мэйфлауэре». Заранее заказал «гринлаф» — сейчас все тащатся на этом «зеленом смехе»: говорят, там, кроме слабеньких градусов, есть и наркуша… Сидел перед своею бутылочкой и удерживался, чтобы не открыть. На газоне у бетонного бережка копошились ходоки из области: одни что-то поедали и пили, развязав мешки, другие спали вповалку, — видно, прибыли ночью, когда легче проникнуть в охраняемую Москву. А за палатками ходоков, за серой рекою, над рыжими глиняными откосами величаво плыл белый корабль под парусами двух башен-виман, с перламутрово-голубым куполом за ними, — главный российский ашрам Шри Бхагавана  Саваофа-Вишну Дэва.
Так ожидал Глюк с полчаса, сначала предвкушая дальнейшее, потом все отчетливее злясь. И, наконец, дождался.
Что бы там ни вертелось сегодня утром в кудрявой голове Женьки, — видимо, к моменту свидания все вымело. А то и сторожкое классовое чутье взяло верх… Мягкий, переливчатый прозвучал гудок (разбирайся Санька в музыке, узнал бы он тему из «Лебединого озера»), и мимо низенькой ограды кафе медленно продефилировал Женькин «вольво». За рулем сидел водитель в фуражке; сама Женька таращилась в заднее открытое окно, скисая от хохота. А впритирку за ее машиной шла целая автоколонна, машин пять или шесть, дорогих и новых; и из каждой на Саньку пялилась, чуть не вываливаясь,  какая-нибудь хохочущая девка. Девки высовывали языки и кричали обидное по-английски. Видимо, Женька дружила с немочками и американочками, жившими, разумеется, не в Нагатино, а куда ближе к центру. И вот, устроила развлечение для подружек.
Из последней машины в Глюка швырнули размякшим недоеденным стаканчиком мороженого, обрызгали лицо и грудь. Он не утирался, пока свистящая, галдящая, ржущая колонна не свернула за угол…
Заставив себя больше не вспоминать нестерпимое вчера, Санька сосредоточился на экране. По клавиатуре пальцы летали сами, ничуть не ошибаясь.
 Что она там болтала о своем семинаре по политологии?  Пишет реферат, — фу ты, ну ты, ножки гнуты! Тема: «Военная политика Атлантического Союза на Дальнем Востоке после 2010 года». Ну, а как же, — чем тема американистее, тем больше шансов на  поездку в рай земной, в Калифорнию... Сучонка!  Поедешь ты у меня...
Что это, на холеру?! Опять мать орет? Деруны я ее не доел, что ли?.. Ну, просто душу выматывает. И не успокоится, как ни отмалчивайся. Нет, вроде что-то не кулинарное: «Иди, Санечка, тебе интересно будет! Там про компьютеры чего-то!..»...
Ага, телевизор. Единственное в их квартирке, что не потерто, не сломано, не подремонтировано домашними средствами, не пережило на много лет срок своей годности. Плоский настенный экран напротив жалкого маминого дивана, цветущий всеми ядовитыми красками рекламы («идеальная цветопередача»). В крикливо яркой студии седой ученый втолковывает что-то кукольной ведущей о новых субрасах, или мини-расах человечества, постепенно приходящих на место старых; о том, что цивилизация лепит людей по себе. «Разумеется, речь не идет о шестой грядущей расе Блаватской и  других теософов, — это чистая выдумка, — но сама мысль несет в себе здравое зерно...» Ну, это филькина грамота, ни о какой Блаватской Саня и не слыхал, и об этих... как их... тоже. А вот еще занятное имечко — Грин, «зеленый»... если у него  было много зеленых, совсем будет прикол! Нет, вроде писатель. «Вспомните — у  Александра Грина,  в рассказе «Серый автомобиль»! (Судя по глазам-пуговицам ведущей, о Грине и его рассказах она знает не больше, чем Глюк.) Там герой говорит о машине, в ту пору, в начале двадцатого века, недавно только появившейся и для многих пугающей... (Раскрыв заложенную книгу, профессор читает из нее.)  «Принимая автомобиль, вводя его частью жизни нашей в наши помыслы и поступки, мы безусловно тем самым соглашаемся с его природой: внешней, внутренней и потенциальной. Этого не могло бы быть ни в каком случае, если бы некая часть нашего существа не была механической; даже, просто говоря, не было бы автомобиля. И я подозреваю, что эта часть сознания нашего составляет  е г о  сознание». Далее Грин устами того же героя говорит, что доказать это положение трудно, ибо автомобиль и человек не могут быть приведены к «очной ставке», так как у них нет взаимного понимания и нужных языковых средств. Но теперь возьмите предмет, по определению куда более одушевленный, чем автомобиль, — компьютер! Мало того, что он в самом деле повторяет некоторые функции нашего мышления и сознания. За пятьдесят лет теснейшего общения  человека с электронной машиной произошла-таки «очная ставка», люди и компьютеры научились понимать друг друга лучше! Наверняка,  уже начинает складываться этакая маленькая раса, часть сознания которой абсолютно соответствует компьютерной «психике». Мы же слышим на каждом шагу о компьютерных гениях? Так вот, это они. Для них не существует проблем в общении с электронным другом-двойником, ни закрытых паролей, ни шифров: взаимопонимание безупречно...»
— Сань, а ведь это о тебе! — подняв брови, удивленно-радостно сказала мать.
          — Угу, конечно, — с шутовской серьезностью кивнул он.
         Врезались «Новости последнего часа». Первый сюжет — о поисках бесследно исчезнувшего   российско-атлантского челночного корабля «Ураган». По сути,  самое мощное аэрокосмическое оружие в мире, орбитолет, невидимый ни для каких радаров, с относительно холодным факелом, не засекаемым уже с нескольких сотен километров, способный садиться и взлетать почти вертикально, — «Ураган» с русским экипажем  три дня назад словно растворился в атмосфере на тридцать девятой минуте испытательного полета.  Поиски до сих пор ничего не дали. Предполагалось, что громадный корабль рухнул в океан. 
          «Ураганом» Санька слегка интересовался; но когда пошел репортаж о приеме каких-то делегаций в Кремле, он так  и вспорхнул с дивана.
           — Мам, ты извини, у меня приработок, надо там одному...
 Слава богу, Глюковы приработки — для нее святыня, это деньги в доме... Вернувшись к себе и снова рухнув на свой табурет, Саня с великим облегчением бросил руки на клавиши.
Легко проверив,  как и куда именно заходит Женька в Уорлднет, — Глюк сделал следующий шаг. Быстренько создал себе нераскрываемый для обычных пользователей адрес, из коего явствовало, что адресат находится в Канаде, в городе Саскатун, и зовут его... пусть будет Стив Макговерн.
От имени канадского Стива Санька послал своей ненавистной возлюбленной ласковое письмишко. Мол, я случайно встретился с вами на сайте таком-то, в гостевой книге пресс-центра главной базы Тихоокеанского флота США; сам состою в студенческом политологическом обществе, давно уже занимаюсь Дальним востоком и могу дать вам, miss Eugenia, такую информацию, какой вы нигде больше не найдете...
Вот и все, мои маленькие друзья. Теперь остается только ждать, пока пойдет ослик за морковочкой, — есть такие магнитные игрушки... А как только miss Eugenia возжаждет информации, — мы ей выдадим такое, что мало не покажется! Вагон самого дикого вранья, чтобы над ее рефератом ихний учитель-политолог хохотал, как гиена, а родительская  трепка заменила поездку в Штаты...
Но все-таки надо быть осторожным. Женька кое-что уже знает по теме, и отфонарный бред ее насторожит. Наоборот: бредовую суть надо замаскировать самыми что ни на есть правдивыми фактами. Стало быть, никуда не денешься: полезай-ка, Стив, на Тихий океан, в тот самый пресс-центр главной базы флота, за лапшой для розовых ушек этой стервы, поцелуев которой ты вчера хотел до дрожи, до цыганского пота, сидя в этой забегаловке на набережной, со стаканом пахнущего одеколоном зеленого пойла в мокрой руке...

                *   *   *

Сенатор Пэрриш опустил бинокль и сказал, поведя кустистыми седыми бровями:
— Клянусь, мне на секунду показалось, что оттуда тянет дымом.
Глядя на плотную гряду рыже-серых туч у горизонта, капитан Джефферс ответил:
— Слишком далеко. Да и не там главные события...
Выскочив со стороны Чхонджина, в сотне метров над ними пронесся камуфлированный Ф-18; далеко над морем развернулся и прошел обратно еще ниже, чуть не задев крутящиеся гнутые щиты радаров. Сверкнули алые круги на острых скошенных крыльях.
— Интересуются, — кивнул вслед самолету капитан.
— Не могу спокойно видеть эти красные кляксы, — покачал головою сенатор. — Мой дед погиб в Пёрл-Харборе. Я с детства выучил наизусть все эти «накадзима» и «мицубиси»... У нас в семье в годовщину Пёрл-Харбора принято, знаете ли, смотреть исторические фильмы...
— Ну, это как раз машина нашего производства.
— Не в том дело. Просто раздражают «фрикадельки» — так наши летчики называли эти чертовы кружки...
Хмыкнув не то сочувственно,  не то иронично, плотный сутулый Джефферс вернулся за прозрачную стену  мостика. Сенатор остался стоять один на галерее, высоко над пустынной асфальтовою палубой.
За тучами, за скрытым ими горизонтом лежала Северная Корея, ныне охваченная восстанием против японцев, оккупировавших страну два года назад. Хотя, собственно, война не прекращалась ни на минуту со дня одновременной морской и воздушной высадки японского десанта. Как было отлично известно Пэрришу, согласно секретному договору между АС и Страной Восходящего Солнца, последней было поручено вскрыть застарелый коммунистический гнойник. На шахты с ядерными ракетами  спецгруппы свалились в первую очередь... Южнее тридцать восьмой параллели японцы не смели соваться, там все было наводнено атлантскими войсками. Теперь оказалось, что обеих армий маловато: волнения, доведенные до предельного накала террористами Севера, грозили расползтись по всему полуострову. Идея объединения Кореи стала у народа просто навязчивой; истребив японских захватчиков, корейцы вполне могли взяться и за атлантов. А помогали раздувать эти настроения, конечно же, ребята из Пекина. По многим данным, в отряды партизан были засланы китайцы-инструкторы, — не говоря уже о деньгах, оружии и литературе...
В частности, и обо всем этом надлежало говорить Пэрришу во Владивостоке, куда должен был прилететь российский министр иностранных дел. России вместе с Японией предстояло сделать следующий шаг к неизбежному, давно исторически предопределенному поединку с Поднебесной. Беспокоили, правда, выходки московских, уральских и сибирских национал-патриотов; в сочетании с непрекращающимися забастовками, походами разоренных крестьян на столицу и областные центры, со слухами о каком-то генеральском заговоре, — они  внушали все большую тревогу. Даже верный атлантскому делу президент может поколебаться... Ну, да не такое видели и распутывали со времен ликвидации «империи зла». Справимся...
То ли почудилось сенатору, то ли вправду от туч, заслонявших береговую черту, докатилось глухое громыхание. Гроза, что ли, там начиналась?.. Заранее поежившись, Пэрриш оставил галерею. Можно было спуститься в каюту, передохнуть еще часок...
Как раз через час в ходовой рубке, на голографической, висящей в воздухе карте удлиняющийся белый червь прополз мимо того места, где утыкалась в море российская граница. Стоя перед картой в окружении молодых, одетых в белое офицеров, Джефферс отдавал короткие, тихие распоряжения.
Гроза не состоялась, да, может быть, и вовсе примерещилась сенатору. По морю, почти штилевому,  оставляя широкий пенный след, ровно двигался новейший авианосец «Франклин Рузвельт».  Менее всего он был похож на корабль, скорее — на дрейфующее горное плато. Сложный многоугольник, залитый асфальтом и расчерченный разноцветными линиями, лежал на высокой, крутобортой плавучей основе; лишь в одном из углов неохватной плоскости высилась башня, увенчанная капитанским мостиком и рубкою, да вертелись за ней чудовищные радарные флюгера.
Самолеты, сколько их ни было, нынче отдыхали под асфальтом, на скрытой ангарной палубе; лишь один дежурный вертолет «Си Хок» наматывал спирали вокруг плавучего острова. Исключая двигателистов и прочих, кому правила запрещали сейчас выходить из недр «Рузвельта», вся команда готовилась к скорому построению. Как-никак, около семи часов вечера, по местному времени, корабль должен оказаться на рейде Владивостока — города, куда идет авианосец с визитом дружбы. Скоро  и лоцманский катер появится, поведет гиганта неведомой акваторией... Офицеры и матросы, летчики и спасатели, заправщики, медики, пожарные, — все, кто во время маневров суетой заполняет палубы, кто мечется в своих красных, желтых, пурпурных жилетах, сажая и отправляя эскадрильи, — без малого шесть тысяч человек причесывались и брились перед зеркалами, повязывали галстуки, отглаживали стрелку на брюках. После торжественной встречи — на берег... В России никто раньше не бывал, — может быть, здесь развлечения покруче таиландских или сингапурских?.. 

                *   *   *

Пока все складывалось просто волшебно.
Для Глюка, легко разгадывавшего любые пароли и коды атлантских спецслужб, закрытых дверей на Тихом океане не было. Ребята там, на главной базе или черт знает где, не отличались изобретательностью; а может быть, Егоров и впрямь принадлежал уже к новой расе, сросшейся с компьютерами, постигшей их суть... Минуту-другую поиграв клавишами, руки вроде бы сами находили нужные словесно-цифровые ключи. Вот и теперь: распутав десяток нехитрых ребусов, Глюк сложил для себя полное представление о маневрах и переходах флотов, о взаимоотношениях атлантов с российской и японской сторонами, о хмуро-напряженной позиции Китая, чьи тяжелые корабли группировались  к северо-востоку от Филиппин. Сейчас уже можно было,  обставив картину подлинными координатами эскадр и береговых баз, — со всеми данными, вплоть до фамилий адмиралов и капитанов! — можно было вводить в эту картину дурь. Например, придумать какое-нибудь секретное соглашение между токийскими стратегами и россиянами о захвате Вьетнама.  Мол-де, такого-то числа наши эскадры  завязывают драку с вьетнамским флотом, а япошки тем временем высаживаются в Хайфоне. Белиберда, конечно, полнейшая, — атланты давно свалили ханойских красных, никому Вьетнам сейчас не мешает... но в качестве презента  от Билла Макговерна для miss Eugenia подходит вполне. А когда же сия операция начнется? Ну, скажем, дней через десять-одиннадцать. 21 июня. Во! Вроде бы как раз в этот день началась немецко-советская война не то 1940, не то 1941 года, — та, которую в школе наша историчка называла либо «поединком Гитлера и Сталина», либо «восточным эпизодом Второй мировой»...
Ну, благословясь, поехали! Глюк уже занес, будто пианист-виртуоз, обе руки над клавиатурой, — но тут его взор случайно упал на один текстик. На  одно из многих сообщений, касавшихся тихоокеанского хозяйства, расшифрованных и выведенных для удобства на вспомогательный монитор. Что-то в этих нехитрых строчках было подсознательно тревожащее. Воспрянул в Саньке не подавленный даже жгучей обидою дух искателя, бродяги-охотника в уорлднетных джунглях...
На адресе —  всего лишь equipment warehouse, «склад оборудования»; но находится этот склад почему-то не поблизости от главной базы атлантов, а в городе Нью-Йорке. Что же это за оборудование такое, что ближе к Дальнему Востоку его не нашлось? И сообщение с нью-йоркского склада поступило не в какую-нибудь админхозчасть, а прямо командующему флотом! И закодировано было, несмотря на безобидный смысл, по высшему классу секретности... ну, не для Глюка, конечно!..
 Речь идет о срочной поставке двух изделий, — очень срочной. По нью-йоркскому времени, сейчас четвертый час утра; по дальневосточному — седьмой вечера... в общем, через полчаса изделия будут высланы. Гиперзвуковым истребителем, что ли? Вот хреновень! Суперсекретное оружие?.. Просто голова кругом идет. Изделия (и это уже не код, а просто тупые строки цифр) обозначены номерами1331209 и 443017...
Здесь Саньку снова осенило. Недаром он до этого столько времени  рылся в координатах... География! Точка на карте! Что-то должно было произойти через полчаса в указанном месте: 133 градуса 12 минут 09 секунд долготы — восточной, очевидно;  44 градуса 30 минут 17 секунд северной широты. Что-то, о чем из Нью-Йорка (кто?) самым секретным шифром предупреждают лично единственного посвященного — адмирала, командующего Тихоокеанским флотом АС.
Глюк работал, маниакально уставившись в экран. Вот и карта Дальнего Востока... Так...  Наложить сетку координат, — это нам раз плюнуть... Господи! Искомая точка — в море. Посреди залива Петра Великого, на подходах к Владивостоку. Но ведь там ничего нет! Голая вода. Ни острова, ни маневров каких-нибудь...
И все равно, что-то делать надо. Куда-то звонить. Предупреждать... 24 минуты осталось. Нет, — уже 23. Великое дерьмо готовится, Санька чует однозначно. Здоровенная пакость, — знать бы, чья и против кого...
Внезапно он ощутил себя тем, кем ощущал очень редко, — русским.
Нет худа без добра: волнуясь из-за тайны, вдруг выплюнутой Уорлднетом, Глюк позабыл про предательницу Женьку, обо всех своих вчерашних горестях. Куда бы это стукнуть — в минобороны, в ФСБ? Но ведь не поверят же, взрослые мудаки. И, тем более, не среагируют так быстро, как надо.
Тут Саньке пришло в голову другое, и начальный азарт смешался с паническим страхом.
Объектив, видящий сквозь занавески и стены; рука, поднимающая в доме напротив ствол с рентгеновским прицелом на  уровень затылка склоненного над компьютером Глюка... А может быть, грубее и проще:  на первом же перекрестке — бампером под коленки, колесами по хребту. Они ведь все нынче связаны между собой разными там денежными делами, все держат друг на друга компромат, все — один змеиный клубок: правительства, министерства, спецслужбы... наши, атлантские, черт знает какие... Как раз могут поверить и среагировать! Растопчут слишком сообразительного школяра походя, будто наглого муравьишку. У них там свои планы, свои счеты, свои, спрятанные от простых смертных, понятия о добре и зле. В Евразийском Доме, где Санька порой бывает на собраниях, прямо говорят, что президент —  марионетка атлантов…
Стоп! Евразийский Дом! Ну, конечно же, — Карпишин! Всего лет на семь-восемь старше Глюка, но уже такой серьезный: адвокат, помощник депутата Госдумы Карюкова. К тому же, Семен какой-то отвязанный: может сказать кому угодно что угодно в глаза прямым текстом. Санька в этом убедился за столом в кафе Дома, где после собраний, иногда и в компании довольно важных особ, они с Карпишиным пивали «отвертку». В случае чего, Сеня не побоится учинить такой скандал, что плохим парням будет уже не до разборок и сведения счетов: наоборот, постараются выглядеть невинными... Позвоню на сотовый, это особый случай.
Схватив телефон-трубку, Глюк стал лихорадочно касаться светящихся сенсорных квадратиков.

                *   *   *

Никто из тех, кого в этот день мощно и величаво нес на своем борту «Франклин Рузвельт», от сенатора Пэрриша в роскошной каюте до негритенка-судомойки в лабиринтах кухни, более громадной, чем у самого крупного из нью-йоркских ресторанов, — никто не был готов к немедленному расставанию с земным миром. Никто, даже корабельный пастор, игравший в го с командиром зенитной артиллерии.
Все шесть тысяч человек были словно схвачены на бегу, вырваны из будничных недоделанных дел, убиты на полувздохе, не недосказанной фразе, на недошученной шутке, — когда в глубине корабля, под ангарною палубой, полыхнули сразу оба реактора «Вестингауз», подобно бомбам силою в несколько килотонн.
Лопнуло двойное огненное сердце «Рузвельта», и поток пылающей крови, сорвав пласты стали, ударил в пасмурные небеса. Легкими  мотыльками рассыпались по морю выброшенные самолеты. Затем взорвались баки с десятью тысячами тонн авиационного горючего. Скрепы авианосца разошлись, борта распались, из щелей и люков взвились дымно-багряные струи. Став архипелагом кренящихся, тонущих островков, корабль погружался в круговерть огня, брызг, чадного дыма и пара.
Не спасся никто.
Отчаянный рапорт вертолетчиков, перекрываемый диким шумом и грохотом, был принят на главной базе, — как и последний «мэйдэй», сигнал бедствия, посланный радиостанцией «Рузвельта» — не живым человеком, компьютером... Одновременно на базе и на кораблях флота услышали шифрованное бормотание, возможно, доносившееся с судна, которое крутилось в районе бедствия.
Ту же шифровку, даже еще яснее, потому что — ближе, приняли пограничники во Владивостоке и даже первыми разгадали. Код был нехитрый, из числа принятых в китайских вооруженных силах, и сообщал о том, что цель поражена.
Российские  и атлантские вертолетчики быстро догнали подозрительное судно. То был — по крайней мере, с виду — рыбацкий сейнер, уже скрывавшийся в территориальных водах Кореи. Приняв рапорт пилотов,  и минуты не промедлив,  командование флота АС связалось со штабом японских оккупационных войск...
Погода окончательно испортилась от взрыва; небо сплошь закрыли тяжкие, провисающие брюха туч. Зарницы пробегали, подсвечивая облака изнутри. Промозглый ветер подталкивал к российскому берегу пылающее среди моря пятно.

                *       *       *

— Эт-та что вы тут делаете, а?..
Услышав окрик из-за плеча, Филька враз уронил рулон листовок-самоклеек. Реакция у Фильки была хорошая, без замирания на месте,   унаследованного нами от тех времен, когда предок-примат боялся неловким движением сорваться с ветки: рванул он без оглядки с места и был таков, исчезнув под расцвеченными, будто новогодние елки, домищами Нового Арбата.
Коренастый Карпишин  остался  стоять на месте. Стоял напоказ, упрямо нагнув стриженную под машинку голову, заложив руки в карманы штанов: мол, сдвинь-ка меня!
Полицейский был в парадной, с аксельбантами, форме. Только так одевали полицию в центре, где жили исключительно атланты с челядью — американские, английские, иные западноевропейские или израильские дипломаты, торгпреды, фирмачи. Полицейский испытующе глянул из-под кокарды Карпишину в глаза,  потом на стену.  В ало-синих скачущих отсветах громадного плазменного экрана, где кривлялись рекламные герои, он  прочел вслух:
—«Очередное  преступление»… угу…   «провокация в духе  налета на Нью-Йорк 2001 года, как известно, осуществленного спецслужбами США… имеются неоспоримые доказательства виновности атлантских империалистов»…
— Так точно, —  кивнул Карпишин.      — Неоспоримые. И завтра они будут в  газетах. В тех патриотических газетах, которые вы еще не успели закрыть, а журналистов — арестовать или сделать «пропавшими без вести». И в госдуме об этом скажут. Я, кстати, помощник депутата.
Полицейский привычным жестом протянул было руку — «документы», но вдруг отдернул ее и сказал высоким обиженным голосом:
— Вот и помоги, коли помощник! У меня в деревне, под Сергиевым Посадом, мамаша плачет. Уже, говорит, и помидоры не велят везти на рынок. Аргентинские только помидоры продавать можно. А ты, мать, если хочешь, сама свои помидоры ешь. А у нее на хлеб денег нету. И вся деревня, кроме стариков, уже на яблоках в Испании. Ну, что, болтуны думские? Поможешь?
— А я это и делаю, — преспокойно сказал Карпишин, указывая на листовку. — Видишь, не болтаю.
— А-а… — Безнадежно махнув рукой, полицейский неожиданно резко повернулся на месте, и лишь его удаляющуюся спину с портупеей увидел Карпишин.
Немного выждав, он нагнулся за рулоном.
.               
                11  ИЮНЯ

Юхан стремился к этой точке долго и упорно, пройдя за ночь не один километр по крутым тропам между скалами, по коварным осыпям, по склонам почти отвесным. Фонарь зажигать  не приходилось; выручали универсальные очки. Видимые в инфракрасных лучах, встречные глыбы и уступы горы проплывали, словно покрытые инеем. На их фоне висел перед глазами Юхана обозначенный световым пунктиром извилистый маршрут; пройденная часть была алой, предстоящая — зеленой.  Мини-компьютер в жилете агента все время уточнял дорогу, связывался со спутником. Стоило уклониться в сторону, и в ушах начинал пищать предупреждающий сигнал.
Наконец, искомая точка была достигнута; к той поре уже и небо, точно губка, напиталось фосфорической водою рассвета.
Перед Юханом, видимая с изрядной высоты, лежала эта долина, затерянная в горах Раджастхана, где-то на полпути между Алваром и Джайпуром. Слева на красноватом склоне виднелись остатки древней зубчатой стены, всползавшей к подножию полуснесенной башни. Справа на плоском дне долины отсвечивала ртутью петлистая река, — но шум ее не был слышен. Он тонул в гуле воинского лагеря, занимавшего всю левую часть долины. Юхану, неплохо знавшему Библию, пришел на память стан израильтян у подножия Синая. Только там, наверное, догорали и дымились к утру  костры, а здесь — гасли прожекторные лучи да квадратные  окна выстроенных улицами больших палаток.
О, а вот это уже совсем интересно! За рекой, на пустыре, откуда медленно уползают глухие тени ночи, стоит невиданно огромный самолет, похожий на кита,  с непропорционально короткими треугольными крыльями. Да и не пустырь это, а тщательно подготовленное бетонное поле. Это мы прохлопали, да… Но еще не поздно все исправить.
Вытащив из сумки портативную камеру со зрением, куда более острым, чем человеческое, и раздвинув штатив, в сложенном виде подобный портсигару, Юхан приготовился к съемке. Камера могла одновременно и писать изображение, и передавать его все на тот же спутник, специально выделенный для обслуживания агентов в Индии. Затем Юхан приладил насадку с трансфокатором и узко направленным микрофоном: с ее помощью можно было выделить в толпе любое лицо на расстоянии до пяти километров и услышать, что этот человек говорит. Наконец, камера бесшумно заработала; о том, что она действует, говорил лишь крошечный огонек под объективом, да на маленьком откидном экране отражалось взятое в кадр.
Ошибкой агента было то, что он не сразу, не в первые секунды передал на спутник изображение странного самолета. Решил «подъехать» к монстру панорамой  по лагерю,  вдоль колонны грузовиков, с которых спрыгивали новоприбывшие солдаты в черных комбинезонах и беретах. Рык моторов, гудки, команды, отдаваемые через мегафон, — все это, умноженное горным эхом, выплескивалось на вершину гребня, где притаился Юхан.
В своем облегающем костюме тусклой черно-серо-коричневой раскраски, в низко надвинутой шапочке с длинным козырьком и универсальных очках, похожих на маску с двумя прикрепленными объективами фотоаппаратов, — агент на скале казался большой неприметною ящерицей. Пожалуй, столь ранним утром его было бы трудно различить и вблизи.
Ага, вот уже и река на экранчике… бежит серый припыленный бетон взлетной площадки…
Тут в  затылок Юхана уперлось нечто весьма решительное и твердое — то, что могло быть лишь концом пистолетного ствола. Агент тихо выругался по-эстонски и поднял руки.

                *   *   *

Президент не любил роскошные покои Большого дворца, обставленные под романовскую Россию при его предшественниках, — все эти комнаты с ампирной или бидермейеровской мебелью, яйцами Фаберже и орленым штофом на стенах. Тяготили его и сводчатые допетровские палаты Теремного. Он был скромен в привычках: спал  на диване в маленькой, обычно меблированной комнате, завтракал в столь же непритязательной столовой.  Лишь окна здесь были старинной формы, закругленные сверху, о многих стеклах, и виднелись через них синие породистые ели.   
Семейство отдыхало в Майями; горничные, сервировав стол, удалились. Сидя в одиночестве за завтраком, президент перечитывал «Заир» Коэльо. Он считал знаменитого бразильца умнейшим писателем всех времен и народов.
Когда вошел без стука Хавин, глава государства лишь полуобернулся  и отложил книгу. Яков был слишком близким (вынужденно близким) человеком, чтобы при нем президент принимал официальные позы или даже подтягивал узел галстука.
— Разговор по горячей — был? — спросил Хавин.
— Само собой.
— И — что?
— Как — что? — Президент обернулся полностью. — Что я должен делать, по-твоему, Яша? Бить в там-там и размахивать боевым топором? Это же — Ки-тай! Понимаешь? Китай, население полтора миллиарда, ядерное оружие...
— А у нас с вами договор о совместных действиях, — упрямо сказал Хавин, садясь напротив. — Китаёзы взрывают наш авианосец возле вашего берега, гибнут шесть тысяч человек, а ты тут чаи попиваешь!..
Небольшой, лысеющий президент, у которого в животе будто арбуз перекатывался, вскочил из-за стола и принялся ходить по ковру. Спорить было трудно: за носатым густобровым живчиком Хавиным, чьи черные волосы росли почти что от переносицы,  стояла крупнейшая на Земле сила.  Бог весть, какие услуги этот «американский русский» оказывал всемирному правительству, — но два года назад его командным образом внедрили в Москву, как главного уполномоченного Атлантского банка и Мирового валютного фонда по России. Хавин сразу же потребовал себе офис и квартиру в Кремле...
— Значится, так, друг ситный, — внушительно заговорил Яков и даже ладонью пристукнул  по скатерти. — Первым делом, первым делом самолеты... Ты даешь разрешение, наша авиация садится во Владике, или где мы скажем. Потом вы подтягиваете войска к Амуру...
— Ты в своем уме?! Китайцы же перейдут в наступление!..
— Ни фига, вместе с вами и с японцами мы их быстро скрутим. «Биг-вор»*** все равно не будет, скоро пойдут на переговоры, то да се... Ты думаешь, нам нужен выжженный пустырь от Тибета до Даляня? Нет, нам нужен живой Китай, только ручной, послушный...
Президент еще расхаживал по ковру, сложив пухлые руки за спиною, но в душе уже понимал, что сейчас остановится, скажет Хавину что-нибудь успокоительное, — а затем втиснет ноги в черные туфли, наденет пиджак, проследует в кабинет с огромным зеркальным столом и трехцветным знаменем в стойке — и... И сделает именно то, чего от него ожидают.


                *   *   *

Они встретились в маленьком подвальном кафе неподалеку от Смоленской площади, в очень простом интерьере «под рыцарский замок»: голый камень стен, старинная дубовая бочка, два латных манекена и столы со скамьями, равно тяжелые и неуклюжие. Людей в кафе почти не было, лишь  какая-то  пара  подростков  за  стойкой  бара  щебетала  по-английски, потягивая   коктейли. 
Квартал был почти сплошь выкуплен атлантами; заведение — дорогое, поскольку принадлежало «Риэл фуд компани», монополизировавшей общепит в пределах Садового кольца.
Ковыряя вилочкой листья салата, о котором в меню говорилось, что он «выращен в открытом грунте и удобрен по дедовскому способу», Дмитрий Павлович спросил своего визави:
— Уверены, что здесь нет ушей и всего прочего?
— Самое надежное место, наши проверяли несколько раз, — кратко ответил собеседник. Был он сухощав, редковолос, с очень светлыми глазами и чуть заостренными ушами, придававшими лицу что-то собачье или волчье; в сером элегантном костюме держался подчеркнуто прямо, будто в кителе.
— А-а, ну ладно… — Карюков поднял голову от тарелки, глянул прямо, с вызовом. — Олег Борисович, — все, нет у нас больше времени, завтра выводим народ. Нужна уверенность…
— Гарантию дает только морг, — вяло махнул пальцами собеседник. — Но что сделано, то сделано. За московский гарнизон можно, в принципе, не беспокоиться. А на случай чего есть пара воздушно-десантных дивизий. Там работа давно ведется, я говорил.
— А, это…
— Названий уточнять не будем. Проверено, не проверено: лучший способ, чтоб не услышали, — промолчать.
— А относительно… э-э… пропавшего…
— Все, что пропало, найдется вовремя. Не сомневайтесь. Как гром с ясного неба…
— Ладно, не буду сомневаться. — Подцепив маринованную сливу, депутат почему-то стал рассматривать ее на свет.
— Кстати, — сказал невозмутимый Олег Борисович, прихлебнув чаю с лимоном (перед ним стояли только чашка и фарфоровая пепельница). — Кто это у вас там «выводит народ»? Компартия?
— Эка вспомнили! Компартия, сама по себе, давно уже никого не выводит, — без радости ответил Карюков. — У нас и фракции-то в этом созыве нет, процентов не набрали. Я прошел от «Рабочей России».
— Я в курсе. Но, может быть, там… не знаю, низовые какие-нибудь организации, райкомы, первички?..
— Забудьте. Старики-фронтовики повымирали, молодежи горстка малая… так, держатся психи, идеалисты вроде меня. Или уж шкурники, которым главное — до конца дней досидеть в депутатах. Те, когда свою фракцию потеряли,  прибились по разным другим. Но всё  благородным образом: «Остаемся коммунистами, помогите бороться дальше»!.. — Сообразив, как прозвучала последняя фраза по отношению к нему самому, Дмитрий Павлович со смехом замотал головой: — Нет, я не напрашивался, меня «рабросы» сами пригласили!..
Собеседник даже не улыбнулся. Спросил, раздавливая очередной окурок:
— Значит, все понемногу людей на улицы повытаскивали? Ну, там, — левые, национал-патриоты, монархисты, кто еще?
— Сейчас другая фаза, Олег Борисович. Я бы сказал, не «все понемногу», а «от всех понемногу, но вместе»… У компартии свои болячки — заорганизованность, бумаготворчество, пропагандистский язык пятидесятых годов, штамп на штампе. На этом, кстати,  и погорели, оттолкнули молодёжь…  Но у других-то дела еще хуже! По крайней мере, не лучше. Кто-то, борясь с атлантским засильем, Николая Второго выносит в нимбе святого мученика, — царька бездарного, немца на девяносто процентов и под каблуком у немки. Кто-то призывает поститься, или молиться, или медитировать на лотосные стопы Шри Бхагавана Саваофа-Вишну… но везде, знаете ли, есть живые души! Просто — искренние, убежденные, стремящиеся что-то изменить к лучшему. А я — один из тех, кто лет десять или больше собирает эти живые души воедино: политиков, священников, ученых, рабочих, кого хотите.  Собираю и втолковываю, что различий между ними меньше, чем сходства; что разница только в текстах и мантрах, ритуалах и обрядах, а в общем — все за справедливость и человечность, все — за равенство прав и возможностей…
— Ну, это все равно коммунизм получается.
— Называйте, как хотите, но со времен восстаний в Древнем Египте люди для себя ничего лучшего не придумали. И не придумают.
Олег Борисович впервые поднял уголки рта, взгляд его чуть потеплел.
— Добро, не мне с вами спорить о теории. Давайте о завтрашнем.
— О завтрашнем,  — охотно кивнул Карюков, — но сначала, если можно, о сегодняшнем… таком ма-аленьком, но очень важном сегодняшнем. Есть один парень… парнишка, за которого я очень беспокоюсь. Некто Александр Егоров, без определенных занятий, компьютерный гений.
— Повторите, — сказал Олег Борисович, вынимая изящный, словно портсигар, уником. — Запись.
— Егоров Александр, по батюшке не знаю, живет где-то в Нагатино. Дружит с моим помощником, Колей Карпишиным. Вчера перехватил какое-то шифрованное сообщение в Уорлднете и за полчаса предсказал взрыв авианосца. Это зарегистрировано в думском компьютере. А теперь я боюсь за парня, честное слово. Вы же понимаете…
— Понимаю. — Олег Борисович допил чай и размеренно сказал уникому: — Телефонная связь. Номер…
               
                *      *      *   

— Руки за голову, — сказал позади Юхана голос с явным индийским акцентом. — И поднимайтесь. Только без шуток.
Ствол пистолета не отнимали от левой лопатки, пока агент не выпрямился во весь рост. Тогда Юхану предложили протянуть руки вперед; на запястьях мгновенно защелкнулись наручники.
Белобрысого, розоволицего агента, будто нарочно создавая великолепный контраст, обступали  более хрупкие, но исключительно серьезные красавцы-брюнеты с подстриженными усиками; их смуглая кожа казалась бледнее рядом с черными комбинезонами и беретами. Кроме  кокард, у молодцов  имелись  необычные для индийской армии нарукавные повязки с витиеватым священным знаком «аум». На разведчика строго и спокойно глядели зрачки автоматов.
С Юхана ловко сняли его универсальные очки, вместе с камерой и штативом уложили их в большую сумку. Затем жестом предложили идти вперед.
На извилистом, сжатом глыбами спуске в долину ждали еще двое-трое в черном; увидев идущего под конвоем шпиона, они развернулись и возглавили процессию.
Сначала выступ горы скрывал картину внизу, потом Юхану явился вблизи тот самый лагерь, о котором ему было поручено собрать информацию. Ради сведений об этом, внезапно собранном в горах Раджастхана мобильном воинском соединении агент под видом туриста прибыл в Джайпур, а затем путаными дорогами добрался до места... Восход заливал розоватым золотом ряды больших стандартных палаток; от них быстрым шагом шли, почти бежали группы и уже построенные отряды одетых в черное солдат. Все собирались на плац, на общее построение. А на востоке, на бетонном поле  за мелководной рекою вздымался в пыльном мареве этот небывалый самолет, с прилепленными по бокам цилиндрическими добавочными баками, на высоких растопыренных шасси. Люди, сновавшие в его тени или копошившиеся на разных местах стальной туши, казались даже не муравьями, а чем-то вроде инфузорий.
— Дай Бог, чтоб к завтрашнему утру все успели, — кивая на самолет, сказал один из парней, и Юхан вдруг со страшной отчетливостью понял: коль скоро они уже  не скрывают времени вылета, он обречен. Много лет агента готовили к подобному исходу событий, даже к самоубийству. Смерть скорая и легкая, а быть может, долгая и ужасная, в пыточном застенке, — смерть могла ждать в любом уголке Земли, куда его посылали. Но сейчас, когда Юхана, быть может, отделяли от конца минуты, — он почему-то не верил в этот самый конец. Уж слишком вещественным, ярким для всех чувств был мир: и постепенно озаряемые, складчатые, коричневые горы кругом, и ласковый, словно теплая ванна, восход, и запах жареных пирожков-сомос вперемешку с запахами лосьона для бритья и дизтоплива, и разноголосый говор и гул движущихся войск, и доносящаяся откуда-то, совсем не военная, лениво-страстная музыка. Змеистые знаки «аум» красовались на рукавах пробегающих солдат, на будках грузовиков.
Над одной из палаток, на флаге, Юхан тоже увидел прихотливую священную змейку. Его ввели; внутри, на задней стенке, был повешен плакат с лубочным изображением Шивы. Четырехрукий бог плясал среди звезд небесных, комет и галактик. А у ног царя танца, на складном стуле, сидел усталый бледно-оливковый мужчина с большими седыми усами, в черной гимнастерке. Рядом на складном же, с алюминиевыми ножками накрест, походном столе примостились телетайп и компьютер. Вокруг сновали военные с бумагами и мобильниками, вносили и выносили  чемоданы, какую-то утварь. Один лишь седоусый человек с полковничьими погонами сидел неподвижно — и со странной грустью в больших, точно сливы, влажных глазах смотрел, как ведут к нему пойманного.
Юхану подали складной стул, он сел напротив офицера. Рядом аккуратно разложили на брезентовом полу все шпионские принадлежности.
Он ждал того, к чему, опять-таки, готовился годами: допроса. Прямого, ассоциативного, перекрестного, с пристрастием, с применением химических и технических средств. Но полковник сказал на хорошем английском:
— Я не буду спрашивать вас о том, какое вы выполняете задание.  Это ясно из вашего оснащения и из того места, где вы находились. Я также не буду спрашивать вашего имени, звания, должности, — и какую службу вы представляете. Последнее мне известно; остальное, честно говоря, не интересует. Разве что сами поделитесь.
Полковник неторопливо посмотрел на часы. Его подчиненные, возясь с вещами вокруг них, точно не слышали разговора. Даже не оглядываясь, опытный Юхан понял, что охрана оставила его, — никто не торчал за спиной. Если бы не наручники, положение можно было бы изменить в несколько секунд. Можно попытаться и в наручниках, — ногами агент дрался не хуже, чем руками...
Юхан уже напрягся, выстраивая в уме цепочку действий: прыжок — сшибить усатого — пистолет у него из кобуры — к виску — заставить кого-нибудь отпереть наручники — полковник в заложниках — машину — вертолет или самолет... Но что-то, пока непонятное ему самому,  удержало Юхана от быстрых решений. А допрашивавший сказал с необидной иронией:
— Не торопитесь... вон как подобрался весь! Если захотите, через десять минут будете свободны. Или — пожалуйста, летите с нами.
— Господи, к-куда?! — внезапно для самого себя, ошеломленно спросил Юхан.

                *       *       *

Если уж Глюк ходил за хлебом, то именно в эту булочную на Бориса Ельцина, бывшей Андропова, — сайки там всегда были отменно свежими. Ссору с матерью не следовало доводить до крайности: она уже однажды отключила все его компьютеры, ссылаясь на дороговизну электричества... Словом, булки он купил, и порошок стиральный, и еще кое-какую мелочь  — и теперь шел домой, спеша опять усесться за клавиатуру и узнать, чего там делается, в заливе Петра Великого и около...
Проходя мимо магазина «Филиппс», Санька остановился и стал закуривать. Табачной гари мать тоже не любила; приходилось либо смалить, до половины — в любую погоду — высунувшись из окна на улицу, либо уходить с сигаретой в парадное. Сейчас он, опустив свой пакет с покупками на тротуар, торопливо чиркал зажигалкой. Ничего в жизни не дают сделать в свое удовольствие: то гонишь, как ненормальный, то прячешься, то какая-нибудь дрянь доводит тебя до бессонницы. Ну, никак не идет из головы предательство Женьки...
— Огоньку можно, пацан?
Ну, это всегда пожалуйста... Склоняется большой, медведистый мужик с длинной сигаретою, черная майка так и обтягивает грудные мышцы. Что за чертовня? Краем глаза Глюк видит почти рядом, в стеклянных дверях «Филиппса», еще одного мускулистого, коротко стриженного парня. С напускным добродушием  на лице тот наблюдает за сценой прикуривания...
Видимо, сказался в то грозное мгновение Санькин  многолетний опыт компьютерных игр с детективным сюжетом. А то и ускоренная сообразительность «новой расы» сработала… Приметив благодушного «качка» при входе в лавку, через секунду Глюк поймал углом  глаза черный «БМВ» у тротуара, с дверцей, уже приветливо распахнутой настежь...
Но облом в черной майке был, видимо, тренирован по всем статьям. Не успел Егоров напрячься для доброго рывка с места, — а пальцы мужика уже сомкнулись вокруг его тощих запястий, будто пара здоровых клещей, и  глаза свирепо сузились под низким лбом.
— Вот только пикни, — сказал облом мрачным шепотом. — А ну быстренько в машину, — а то тут и ляжешь...
Все былые домашние страхи Глюка перед местью темных владык мира ожили — и хлестнули изнутри взрывом, ослепив и оглушив, мгновенно парализовав сознание. Но Санька тут же пришел в себя, услышав сбоку пьяноватое, с развальцем:
— Эй, слышь,  ты чего малого трогаешь? Больших боишься, козёл?..
Господи, подумал Глюк, — ну, совсем как в детстве, когда он, шкет, залепил камешком в чье-то раскрытое окно на первом этаже в соседнем доме, и прямо через то же окно выскочил дядька в одних полосатых пижамных штанах и, ухватив за ворот рубахи, поволок  мальца в его, Санькину, родную квартиру, объясняться с предками, — Глюк с перепугу и адрес назвал, — а соседи по двору не дали, весь двор был хороший, заодно, и дядьке накостыляли по шее, а он так крепко вцепился в Глюкову рубаху, что одна соседка принесла ножницы и откромсала воротник. Отец был тогда еще жив: про историю с камешком он не дознался, зато за изрезанную рубаху дал Саньке нагоняй... Вот и теперь: подвыпивший плотный прохожий, седоватый, в летах уже, но, видать, силы бычьей, стал вроде бы шутя отпихивать мужика от Саньки, и вдруг — раз! — каким-то болевым приемом заставил того разжать пальцы, парень аж вскрикнул. Подлетел из «Филиппса» второй «качок», получил наотмашь в переносицу, да так, что упал на спину. А  заступник, держа облома мертвою хваткой, вдруг обернулся к застывшему Глюку и просипел, — лицо у него наливалось свекольным цветом:
— Беги! Ну, чего ждешь!..
Санька не заставил просить себя дважды.

                *      *      * 

— Вы не поверите, что нас подтолкнуло.. на это решение. — Полковник, склонясь к Юхану на своем хлипком стуле, сцепил тонкие коричневые пальцы. — Вы, западный человек, можете назвать меня психопатом, — но я скажу. Пророчество.
Агент сам не заметил, как переспросил:
— Пророчество?
— Ну да, — с какой-то обреченностью кивнул седоусый. — У нас, знаете ли, есть люди... мудрецы, отшельники. Они живут в горах, в лесах — и только иногда, по очень важному поводу, могут ненадолго выйти к людям. Так вот, — один такой садху, ему уже лет шестьсот... да-да, не удивляйтесь, они очень долго живут... один аскет недавно спустился с Гималаев и пожелал встретиться с нашими военными. Ему было дано увидеть впереди большую войну — такую, каких еще не было со времен войны Пандавов с Кауравами*...  Ему  дано было также узнать,  как  можно
предотвратить эту войну.
— И... вы поверили?
Полковник усмехнулся терпеливо и снисходительно, словно говорил с упрямым, своенравным ребенком.
— Такому человеку трудно не верить. И, кроме того, наши разведданные совпали с тем, о чем он говорил. А потом погиб авианосец, это тоже было предсказано садху...  И вот, мы здесь. И
готовимся к прыжку.
Вначале Юхан почувствовал себя участником некоей грандиозной диковинной постановки — шоу, в реальность которого свято верят все участники, включая индийский генштаб. Надо же! Бородатый и, видимо, сплошь грязный пророк-садху, уверяющий, что он шестьсот лет просидел в Гималаях, подсказывает профессиональным военным стратегию действий. Руководствуясь пророчеством, некие войска быстрого реагирования «готовятся к прыжку»... Тысяча и одна ночь!
Но ведь — никуда не денешься, существует этот лагерь среди гор, и диковинный самолет-гигант ждет солдат, чтобы нести их куда-то, чтобы где-то, словно снег на голову, свалились они — менять мировую историю. Стало быть, какой бы дичью ни руководствовался здешний генералитет, в игры он играет настоящие... Неужели и вправду события могут развиваться по иным, непривычным  Юхану,  законам? Законам чудесного?..
Когда-то он, сын и внук эстонских крестьян, верил в Христа, в своего ангела-хранителя  и в то, что надо подметать у постели, иначе ангел, приходящий ночью хранить его сон, наколет босые ноги. Потом — стал смеяться над «мистической чепухой». Но где-то в жесткой, выжженной тренировками и циничными заповедями разведшколы душе Юхана  таилось зернышко детской веры...
— Вы мне кажетесь человеком, еще не потерянным, — внезапно, с непреклонной мягкостью,  заявил седоусый. — Потому, может быть, вы поймете: нельзя веслом отгрести обратно волну цунами или погасить вулкан из дворницкого шланга. Надвигаются перемены, которые не остановить даже небесным оружием «брахмаширас»... Тот, кому дано разрушать обветшалые вселенные, кладет предел затянувшейся власти зла в мире. Мрак Кали-юги** будет рассеян его молниями. Кто сможет противостоять гневному богу? Да, мне ничего не надо знать ни о вас, ни о вашем задании; о том же, что совершим мы, скоро узнает весь мир. И все люди, видящие божественную правду, — пусть по-своему, — будут на нашей стороне. Царство жадности падет, народы освободятся для счастья. Извините, — пока не можем вернуть вам  вашу аппаратуру. Но вы свободны. А завтра — верю, станете нашим другом…
С него сняли наручники. Словно в полусне, Юхан пожал почти детскую, сухощавую руку полковника.  Никто не помешал ему выйти из палатки.
Агент побрел в направлении реки. Вокруг суетились люди, буквально не замечая шпиона; один раз его чуть было не сшиб окутанный дымом грузовик «тата», водитель, высунувшись из окна, оголил  рекламно-белые зубы и прижал руку к груди.
Разом без усилия перекрыв шумы воинского стана, заворчало вверху. Юхан поднял голову: за время его беседы с полковником над горами стянулись иссиня-бурые тучи, созревала гроза.


  * Эта война двух царских родов, в которой применялось также «оружие богов», очень напоминающее атомное,  составляет стержень сюжета величайшего древнеиндийского эпоса «Махабхарата».
** К а л и – ю г а — согласно индийскому мифологическому календарю, последняя из четырех эпох существования человечества, «железный век», время падения нравов. Мы живем в конце Кали-юги.
 Ветер, усиливаясь и холодея, гнал пыль, нес пряди сухой травы. Из конца в конец перекрыв долину,  под  тучами  страшно и широко,  будто река,  прозмеилась  бело-голубая молния.      Чуть
запоздав, неслыханно яростный, рождая множество отголосков, на землю обрушился гром.
На один захватывающий, обморочный миг почудилось Юхану, что в этом небесном извержении есть нечто одушевленное, — порыв гигантского существа, чей силуэт внезапно вылепился  из  облаков.  Плечистый  мужчина  со странной  высокой  прическою  в электрическом
ореоле склонился над лагерем... Глаза агента заслезились, он опустил их — и подумал, что видеопленка  ничего подобного не запечатлела бы. Небо как небо, гроза как гроза…
               
                *      *      *
               
В Хабаровске, в длинном низком корпусе столовой солдаты одной из частей гарнизона обедали и смотрели на двухметровом экране, подвешенном на торцевой стене,  новости из Москвы (для столицы — полуденные). Дикторша, заглаженная платиновая блондинка, со всей доступной для нее серьезностью сдвигала брови и напоминала, что вчера в 11.43 по московскому времени в виду Владивостока погиб от взрыва реакторов авианосец Атлантического Союза  «Франклин  Рузвельт».  Никто  из  команды не сумел спастись, по крайней мере — не подобран спасателями. Есть предположение, что неуправляемую реакцию вызвали с помощью специальных устройств боевые пловцы-диверсанты. Смерть, очевидно,  постигла и специального уполномоченного правительства США, направлявшегося в Россию для переговоров сенатора Дональда Мэтью Пэрриша.
          В районе события находилось судно, с борта которого были переданы  шифрованные радиограммы  о «поражении цели», — очевидно,  военный  корабль  КНР,   замаскированный  под  сейнер. Вероятнее всего, он же доставил диверсантов для уничтожения «Рузвельта». Судно   отказалось   сдаться       японским погранично-сторожевым катерам, огнем ответило на предупредительные выстрелы и было уничтожено со всем экипажем.
Далее дикторша сообщила, что Пекин отрицает свою причастность к гибели авианосца и заявляет, что сейнер, передававший сообщения, никогда не принадлежал Китаю; погоня за ним и его потопление — не что иное, как части провокационного спектакля, разыгранного АС и Японией... Судя по тону, которым была прочитана последняя фраза, ни сама дикторша, ни все международное сообщество Пекину напрочь не верили.
Наконец, блондинка торжественно возвестила, что сейчас к народу обратится президент Российской Федерации, — на что «дед», младший сержант Федор Кнопов отозвался достаточно громко:
— Ну, сейчас начнется...
И сказал, что именно начнется, присовокупив определение «веселый».
Сидевший  напротив  командир отделения, сержант Беседин посоветовал Кнопову заткнуться, но как-то не слишком серьезно. Никто и не ждал  от главы  государства  иного, чем предположил Кнопов. А другой «дед», Емельяненко, считавший дни до приказа, даже предложил «переключиться на какой-нибудь бейсбол».
Но телевизором все же ведал дежурный офицер, и потому пришлось слушать обращение. Впрочем, уже с первых слов все насторожились и побросали ложки: это не походило на привычный обкатанный треп политиков. Явно волнуясь, — хоть он и старался четко проговаривать каждую букву, — невзрачный президент заявил, что он выражает крайнее недоумение по поводу теракта, совершенного  китайским судном и повлекшего за собой гибель авианосца с шестью тысячами человек. Ведь между Китаем и АС подписан ряд соглашений о сотрудничестве. Но, поскольку Россия и Атлантический Союз связаны военным договором, — наша страна обязана исполнить свой долг. В связи с этим, объявляется особое положение в Сибирском и Дальневосточном военных округах...
— Все, приехали, — сказал Кнопов, отставляя стакан с компотом. — Война, блин, с Китаем. Всю жизнь мечтал.
Кругом загалдели, начали вскакивать. Беседин пытался вразумлять, одергивать; прибежал и дежурный по столовой лейтенант, но все было тщетно. Солдаты кричали друг другу от разных столов:
— Не хватало нам!..
— Нас первых тут задавят!
— Хрена лысого задавят! — храбрился кто-то петушиным визгом. — Остров Даманский помнишь?
— Ага! Сколько лет прошло! Разве ж у нас теперь армия? Чуть не все ракеты порезали...
— Да вообще, — за что нам с ними драться? За этих...
И крепким словцом было приправлено упоминание об атлантских воротилах...
В новом здании военного округа, в генеральской столовой был тоже прерван обед из-за неожиданной речи президента. Не допив кофе со сливками, командующий, широкоплечий и плосколицый генерал армии Хабибулин подошел к открытому окну, закурил. За площадью, за памятником партизанам, открывался в просвете лестницы серый Амур; оттуда тянуло предгрозовой свежестью,  над левым берегом вырастал к зениту фронт клубящихся туч. Вспомнилось собственное намерение в ближайший выходной махнуть за реку, а то и на Петропавловское озеро. Есть там один травяной заливчик, где сазанов можно брать голыми руками... Но неделя только начинается, — и как! Доживем ли до выходных?..
— А если они начнут с атомного залпа? — предположил за спиною начальник тыла, Петросьянц. Командующего всегда удивлял глубокий бас этого щуплого, подвижного брюнета: можно было подумать, что говорит богатырь. — Они же все отрицают! Значит, мы агрессоры, и можно с нами делать, что угодно...
— Ну, это вряд ли, — откликнулся зам по воспитательной работе, вальяжный, похожий на Черчилля  генерал-полковник Ульянов. — Думаю, протопчемся одни против других день, два, неделю... не знаю... так, для страху. А тем временем там договорятся, найдут виновных, — и разойдемся по-хорошему. Извините, в большую войну не верю. Не то время...
— То  время, Никитич, — сказал, оборачиваясь, Хабибулин. — Вот то-то и оно, что то самое...
               
                *   *   *

Весь следующий вечер, всю ночь не утихали переговоры телефонные, не иссякала переписка по  Уорлднету. Скупые, короткие фразы, понятные лишь посвященным, огнями бикфордовых шнуров мчались через Россию. Московские абоненты о чем-то запрашивали командующих округами; кто-то звал к аппарату офицеров, чьему ведению подлежали ракеты в шахтах, все еще способные испепелить любой из городов Земли. В результате, к следующему утру скромные майоры и безвестные лейтенанты сумели полностью вывести большинство ракетных баз из-под оговоренного в высоких документах атлантского контроля.
Подбодренные таинственными звонками и электронными письмами, зашевелились  даже многие местные лидеры «Рабочей России», партии, созданной скорее для защиты бытовых интересов рабочих, чем для борьбы за власть. В особенности заметным было шевеление там, где предприятия были закрыты или производство на них резко сокращено. Партийцев, еще не совсем дряхлых, поднимали с постелей, собирали на обычное место сходок — как правило, в чью-то квартиру, ибо денег на наем помещений не было… Секретари читали распечатки сообщений, предписывавших «быть наготове», создавать комитеты самоуправления предприятий, отряды самообороны.
Глаза людей загорались. В Нижнем Тагиле страшно избили и выкинули вон «засланного казачка», разоблаченного осведомителя. Иркутяне перед рассветом братались с частями гарнизона, всем руководил весьма решительный протоиерей. Волнения шли на Балтийском флоте. Тревога нарастала вместе со свежим предутренним ветром, — тревога, смешанная с безумной надеждой. Такого не чувствовали давно. Оживала страна.

               
.
                12 ИЮНЯ

— Ну, вот и все, — сказал комокругом, кладя перед собою руку на руку. Узкоглазое лицо его было непроницаемо. — Сегодня переходим границу. 
— Ах ты, черт собачий! — Экспансивный Петросьянц, начальник тыла, вскочив, беспомощно оглядел всех сидевших за столом и развел руками. — Выкрутили-таки ручки нашим... а? Асхат Магомедович, что делать будем?
— Приказ выполнять, что делать, — сказал самый молодой из пятерых генералов, срочно собранных в кабинет Хабибулина, — зам по вооружению Шитов. Белобрысый, с красноватыми глазами, он очень явно нервничал и зло озирался вокруг. — Выполнять приказ... или есть другие предложения?
— Других нет, — понуро вздохнув, откликнулся толстый Ульянов.
          Хабибулин молчал, глядя в еще девственную, без окурков пепельницу — бронзовый пень со стоящим рядом на задних лапах медведем. Он никому не признался потом, что в эти минуты его одолевало видение. Генерал видел  перед собою ряды круглых стриженых солдатских голов на плацу;  видел  тех  же самых ребят,  наивных  или  «вредных»,  упрямых,  мечтательных,  ленивых, приблатненных, деревенски практичных, задир или плакс. Он знал, отлично знал их; любил побыть в   солдатском  кругу,  среди  самых что ни на есть рядовых, послушать ребячью трепотню,
самому порассказать что-нибудь смешное или поучительное, — нет, не для того, чтобы прослыть Суворовым, «отцом солдатам», но из вполне искреннего побуждения. Он и чувствовал себя их отцом. И вот сейчас ему, отцу, предстояло сорвать всех своих детей с коек (время было раннее); невыспавшихся, теплых со сна запихнуть в коробки БМП и танков — и бросить туда, где большинству сынков Хабибулина предстояло пасть насквозь простреленными, сгореть заживо, разлететься в клочья от прямых артиллерийских попаданий.
Возможно, Асхат Магомедович и сделал бы это, — сильна была сорокалетняя привычка подчиняться, не рассуждая даже с самим собой. Как-то все отеческие чувства уплывали подальше — и в Афгане на заре офицерской юности, и в Чечне, и в той осетинской костоломке... Возможно, и выполнил бы он приказ. И взлетели бы вертолеты, и двинулись танковые соединения, и орудия с лазерной наводкою ударили по указанным со спутников целям, — если бы не было перед этим двух-трех последних лет. Лет, когда день ото дня нарастало омерзение Хабибулина к тем, московским, что словно состязались в рвении сделать великую страну бессильной, а армию — беспомощной. К тем, с их либеральной болтовнею и глубоким непониманием русской реальности, кто уже потерял Украину, Кавказ и Белоруссию, Среднюю Азию и Калининград; кто сейчас был готов за хорошие взятки разбазарить Дальний Восток и Сибирь. Кто не оставил наши войска без ракет и ядерных боеголовок лишь потому, что сознательное офицерство на каждом шагу препятствовало этому. К проклятым гарвардским и принстонским мальчикам, включая штатского «министра обороны», щенка, в такой же мере готового возглавить Минрыбхоз или Минлегпром. Хабибулин не был  силен в истории, но чувствовал, что во всем этом есть нечто глубоко чуждое всему русскому, наносное... и, слава Богу, временное. Вот и вышло время. Дальше — некуда...
Отвернувшись на несколько минут к окну, послушав крепнущий птичий щебет, Асхат Магомедович снова уставился на подчиненных. Затем, расстегнув под столом кобуру, как ни в чем не бывало, положил перед собою  большой вороненый пистолет — и сказал, пользуясь минутой общего оцепенения:
— Так. Приказ выполнен не будет. И все мы, друзья-товарищи, останемся здесь, пока я не отдам несколько распоряжений личному составу... и не свяжусь еще кое с кем.  И не будем делать резких движений. Это особенно к вам относится, товарищ Шитов: по глазам вижу, что собираетесь меня арестовать. Не советую...

               
                *   *   *

По умытому грозой небу уплывали за Кремль волокна распавшихся туч. Макетно-пестрый  Покровский собор переливался, будто один из новоделов —  церквушек, в последние десятилетия нелепо, прянично облепивших центр. Мокро блестела брусчатка Красной. Бог весть кем оповещенные, люди сходились, сбегались на площадь. Пока еще толпа сбивалась поближе к ГУМу, но в Спасских воротах уже стояли заграждения и за ними толпился спецназ, посверкивая прозрачными забралами. Милиция тоже не дремала, кучкуясь вдоль трибун, до самого Александровского сада. Нарастал шум.
Лозунги над  народом колыхались разные, но преобладала тема Китая: «Не дадим гибнуть нашим сыновьям»... На кое-каких озорных щитах разъяснялось, и даже матерно, за кого именно должны сыновья погибнуть. Застрельщики уже побранивались со спецназовцами; те, впрочем, были настроены совсем не воинственно, даже кротко. Без злости стыдили женщин, честивших солдат «опричниками» и «прислужниками убийц»...
Пронеслась было весть, что то ли по Пречистенской набережной, то ли по Волхонке подходит бронетехника. Кое-кто постарше, вспомнив кошмар девяносто третьего, ударился бежать; однако слухи пока не подтверждались.
В двадцать минут одиннадцатого на Лобное место с мегафоном вышел знаменитый депутат Карюков, закричал, переводя дыхание:
— Товарищи, — воинские части движутся к Кремлю совсем не для того, чтобы разгонять нас с вами, кровь не прольется. Могу также сказать, что мы воспрепятствовали переброске верных режиму войск  из Подмосковья... (Радостный общий гул.) Командующий Дальневосточным округом генерал армии Хабибулин отказался выполнять преступный приказ, переход китайской границы не состоялся! (Возгласы в толпе, крики «ура».) Президент уже распорядился о смещении и замене командующего. Но округ не отдает своего генерала, войска отказываются подчиняться кому-либо другому. То же происходит и в головных военных учреждениях, министр обороны фактически изолирован. Создана инициативная группа из высших офицеров и депутатов-патриотов... (Оглушительный гул, Дмитрий Павлович поднимает руку.) Но опасность войны, самой страшной и кровопролитной со времен Великой Отечественной, еще не устранена; президент может отдать команду верным ему соединениям, в том числе — стратегическим ракетным войскам... В эти минуты все решается, товарищи!
Нет, Карюков не обращался напрямую к этим людям, сошедшимся на Красную площадь, не призывал их к определенным действиям. Наоборот, — приземистый, в распахнутом пиджаке, он стоял и ждал: что ответят москвичи? Как решат вести себя? Будут топтаться здесь и дальше; начнут рассасываться покорно и безнадежно, как делали уже не раз, — или...
Вот они, вот: обычные, рядовые люди, непроницаемой, как смерть,  стеною отделенные от мира владык с их драгоценными иномарками, виллами в ожерельях чистых озер, личными самолетами и валтасаровыми пирами в Грановитой палате. Мужчины и женщины,  помятые житейским неуспехом, плохо оплачиваемой скучной работою, — а то и отсутствием ее, — выжатые чудовищным прессом московских переездов в часы «пик»; сутулые, с руками, оттянутыми весом вечных кошелок;  мужчины и женщины в плохой дешевой одежде, прихлопнутые гробовой крышкою завтрашнего дня. Старики, все хуже помнящие более справедливые и сытые времена; взрывные студенты с бутылками пива и самыми задиристыми лозунгами; подростки, готовые  погулеванить по любому поводу; жмущаяся друг к другу пара молодоженов; инвалид на костылях, с орденами и обоженным лицом; молодой священник, нежный блондин с бородкой, похожий на Алешу Карамазова,  среди бледных сосредоточенных женщин в черном...  Что они решат,  люди, которых в очередной раз хотят лишить главного дара Божьего, свободы воли, а может быть — и жизни?..
Где-то истерически вскрикнули; где-то десяток молодых голосов принялся скандировать «долой, долой»...
А затем, не ожидая новых слов депутата, стотысячная масса медленно, словно вал цунами, подходящий к берегу, двинулась к Спасским воротам.
...В это время Боровицкие ворота уже пропускали, без выстрела с обеих сторон, колонну бронетехники.

                *   *   *

В подтяжках стоя против подлинного зеркала-псише времен Людовика XVI, — рама выполнена в виде резного венка из цветов и листьев, —    Хавин держал перед собой пиджак и задумчиво покручивал на нем пуговицу. Пуговица была подозрительна: могла повисеть, но могла и отвалиться. Закрепить, не закрепить?.. Сейчас явятся приглашенные, американский посол и представитель АС. Будет неловко, если пуговица оторвется при них. А еще хуже, если оторвется в присутствии президента, которого они втроем отправятся убеждать.
Да, надо убедить его в двух вещах: смелее разворачивать военные действия на Дальнем Востоке и ввести чрезвычайное положение в бунтующей Москве. Атланты помогут всюду, сейчас у них просто нет выбора.
В такой момент все пуговицы должны быть не только на местах, но и застегнуты. Это даже не октябрь 1993 года, когда еще не уехавший в Штаты Яша Хавин, студент юрфака (и заодно совладелец киоска «Горячие пирожки»), полез было к Останкинскому телецентру, но был остановлен телепатическим сигналом из кобчика. Именно в этой части тела у Яшиных предков, главным образом — портных в маленьком украинском местечке, за столетия развился особый орган, предупреждавший о пожарах, погромах, ревизиях и других больших неприятностях. Яша тогда к телецентру не сунулся — и потому не попал в то число убитых и искалеченных за проклятые октябрьские дни, которое с годами все росло под руками дотошных искателей и теперь достигло многих тысяч...
Война с Китаем, словно скальпель, полоснула по давно вызревавшему гнойнику. Напряжение, несколько лет копившееся в стране, подогреваемое этими чертовыми депутатами и генералами, обозначенное небывало массовыми забастовками и бунтами разоренных людей, достигло предела. Но самое ужасное, что, кажется, нельзя уже положиться и на элитные части. Гниение идет даже в «Альфе». Красные подружились с монархистами, «рабросы» — с Российским офицерским собранием, национал-коммунисты —  с православной церковью;  Христос обнялся с Суворовым, а тот — с Че Геварой и Лениным... Господи, ну и смесь! Гибрид обновленного, вышедшего за пределы бессильной КПРФ коммунизма  с идеей имперского величия оказался плодотворным. Этот Карюков, которого давно надо было пристрелить, явно метит в председатели конвента...
Ну, что ж!  Побеждают решительные. Как Ельцин в том же девяносто третьем: танки марш, вакуумными снарядами по гнезду мятежа, и все потолки в разбрызганных мозгах!.. Отлично. Кто там нам еще верен в думе?  А в вооруженных силах? Кто?! Миротворцев звать, что ли?..
И позовем. Атлантский десант на Москву. Пузатые «Гэлакси» над Садовым кольцом, дождь парашютистов... Вот, об этом сейчас и поговорим с послом и с тем, другим...
У них тоже большая проблема;  пока что немногие знают, что было сегодня на рассвете разрушено в американском городе Данби, и еще меньшее число людей догадывается, каким транспортным средством были заброшены туда террористы. Но пусть поработают ЦРУ, ФБР; за что им платят их сумасшедшие деньги, — наверняка есть связи между нынешней русскою смутой и ночным событием в штате Вермонт!..
Пуговица оторвалась и упала, закатываясь под изящный секретер далекой галантной поры, со вставками из расписного севрского фарфора. А в следующую секунду Хавин услышал топот. Бежали по коридору, стремясь к его дверям. Топот был, как от дикого табуна... нет, не совсем. Стройный. Бухали армейские ботинки. Спецназ. Солдаты. Те, что должны были хоть ценою собственной жизни не пускать толпу в Кремль. Матросы-балтийцы двадцать первого века. «Которые тут временные, слазь!..»
Кобчик Хавина дал сигнал, острый и сильный, будто молния, пронизавшая все тело. Мальчик Яша, уронив пиджак, рванулся было в заднюю комнату, где за баром, холодильником и диваном, на который он приводил кремлевских аппаратных девчат, был запасной выход.
Яша рванулся, но не успел.

                *   *   *

Она не умела ни отдыхать, ни дремать, ни спать. Но все же у SYGEO было несколько режимов деятельности, и ныне система находилась в выжидательном. Всего несколько десятков часов назад она жила полной жизнью, собирая атмосферное электричество в одну точку, чтобы сошли с ума реакторы обреченного авианосца и взорвали его изнутри. Главным образом, работал комплекс в старом кратере индонезийского вулкана.
Теперь, уже получив новое задание, SYGEO считала минуты до того момента, когда ей надлежит подавить страхом, душевной угнетенностью многомиллионный город на другом конце Земли. Будут действовать излучатели в Гренландии и в Испании; на перекрестке энергетических потоков, в старинной русской столице, несчетные массы людей охватит желание прекратить мятеж, разбежаться по домам и спрятаться куда поглубже. С больными, тяжелыми головами и мраком в сердце они расползутся по своим привычным норам, накрепко запрут за собой замки и с головой накроются одеялами...
Неожиданно система очнулась. Что-то тревожило ее кристаллический мозг, неумолимо вторгалась в нечеловечески четкое,  одномерное мышление. SYGEO испытывала то, что мы назвали бы чувством, и даже очень сильным чувством. Она была достаточно  сложна для этого...
Да, мы назвали бы это чувством самосохранения. Более того, паническим ужасом. SYGEO боялась перестать быть…
В нее вторгались. Ее разрушали. Всегда верившая лишь в некую Верховную Сущность, от которой исходили приказы, — система была готова срочно поверить в Темного Бога, столь же сильного. Быть может, он уже расправился с ее незримым Господином, — иначе почему Тот не вступается?!
Куда и девалась гордыня великанши, повелевавшей циклонами и подземными штормами. Господи, защити! Сейчас погаснет  ее бессонное, не знающее усталости «я». Дивный риф из миллиардов кристаллов осыплется, хороня и память, и интеллект, и способность владеть стихиями. Она станет ничем, грудой мусора в подземелье.
SYGEO сорвалась бы бежать, если б могла, — но она была чудовищно велика и неподвижна, и она впервые осознала свою беспомощность. SYGEO заплакала бы, моля о пощаде, — но она была лишена глаз и слез, а голос ее звучал неслышно, растекаясь искрами по кабелям.
И она страдала молча, словно слепой и глухой калека с обрубленными конечностями. И не было меры  муке искусственного существа, для зла построенного людьми и за это зло казнимого…

Юхану невольно вспомнилось, как однажды в детстве он с друзьями играл на высокой меловой круче у моря, — и вот, его внезапно столкнули со склона, и он, чтобы не упасть, побежал вниз по белой протоптанной тропке, — все быстрее,  быстрее, не в силах ни придержать шаг, ни остановиться, думая лишь о том, чтобы не подвели ноги; а ногами приходилось перебирать уже прямо-таки с пулеметной скоростью! Юхан даже не знал, что он может двигаться столь стремительно, — но он бежал, мчался, пока, побив все мировые рекорды легкоатлетов, не вылетел на берег, к самому прибою!
Так было и сейчас: он не управлял событиями, не выбирал дороги; его несло вперед; нечто внешнее, столь же необоримое, как земная тяга, устремляло Рохана к непонятной ему цели.
Что было до того?
Река электрического пламени в небе; колоссальный силуэт, вылепленный из туч.
Ночь в офицерской палатке, уже без всякой охраны, с веселой мужской болтовнею, с давно позабытой агентом атмосферой товарищества, общего подъема ради совместного дела.  Без хмельного, однако с неожиданно вкусным чаем, а утром — с бутылочкой впервые в жизни выпитого, холодного миндального молока.
Поход в строю. Посадка по широкому трапу. Салон странного самолета, просторный, будто вокзал. Гомон сотен десантников в черном. Суровая мегафонная команда: «Пристегнуть ремни!» Всеобщее молчание. Басистый органный рев, слышимый точно через подушку; дрожь гигантского корпуса, покачивание на разбеге. Головокружительная секунда отрыва. Тяжесть наваливается на грудь, — но подъем проходит плавно, постепенно, и через пять минут снова свободно дышится.
За иллюминатором — лохматый слой облаков… он пробит почти мгновенно! Что за машина? Что за скорость? Чистая голубизна быстро сгущается до гуашевой синевы, затем чернеет. Остро просверкивают в ней звезды. Юхан видит черную пустоту, озаряемую слабыми сполохами. Непривычная слуху команда: «Ремней не отстегивать!» Вес исчезает; тело агента, воспарив, натягивает эластичные ремни. Поворот, быстрый крен. Созвездия размазываются фосфорическими полосами, снизу краем бело-голубой вспененной чаши поднимается планета. Толчком вернулась тяжесть, на мгновение подкатила тошнота. Посадка!
Налетали огни небольшого города на берегах извилистой, зеркально-спокойной речки… Юхан не понимал, почему их не обстреливают.  Ночь ночью, но есть ведь электронные глаза, видящие сквозь любую тьму! Или… незрим чудо-самолет для любых глаз и радаров? Что-то об этом слышал Юхан… буквально недавно… день, два назад… по пути в Индию? По телевизору в придорожном баре?..
Не успел додумать. Привычно, словно на учениях, очередным в цепи выпрыгнул в люк, повис на парашюте. Мирные улицы с фонарями, напоминающими домашние торшеры под абажурами, качаясь, неслись навстречу. Захват сонного, беззащитного городка? Но нет. От бело-розового двухэтажного дома в квадрате газонов и розариев бьют трассирующими, чей-то парашют уже горит…
 Почему он, Юхан, на  стороне нападающих? Почему, взяв с собой видеокамеру, попросил дать ему еще и автомат? Он не смог бы ответить...
Продолжается ничем не сдерживаемый бег с кручи. После стычки с внешней охраною здания, после того, как кумулятивным зарядом они высадили броневой щит двери и ворвались внутрь; после еще более жестокой перестрелки в уютной прихожей особняка, — кто, как не Юхан,  чутьем разведчика нашел тайный ход под пол, на верхний из шести ярусов подземелья? Кто по наитию удержал индийских солдат от рывка через анфиладу комнат, — она оказалась заминированной? Кто первым вбежал на командный пункт, сначала, по правилам, обстреляв помещение из дверного проема — очередь вправо, очередь влево?..
Вот в компьютерных делах Юхан и близко не разбирался так, как этот тоненький гениальный юнец цвета шоколада, больше похожий на переодетую девчонку. Его исключительно берегли при штурме... Паренек, оказавшись перед главной панелью управления, мигом набрал  некую электронную комбинацию. И разом оборвался вой сирен, и перестали мигать тревожные алые огни. Юхан полагал, что индиец отключил систему защиты; на самом же деле, в ярусах еще более глубоких рассыпался и мучительно умер мозг SYGEO. Но об этом разведчик узнал намного позже. А пока что стоял рядом с пультом и вел видеозапись…
Оказывается, самолет сел совсем рядом, оставив глубокие выпаханные колеи на кукурузных полях. Надо же, какая удивительная машина! На такой — хоть на другие планеты… Господи, да где же он слышал о ней, и именно в связи с Космосом, с полетами вне Земли? Не вспомнить…
Наконец, когда они снова расселись  рядами в необъятном салоне, — Юхан ощутил, что безумное сбегание с кручи окончено. Вместе со всеми — он выполнил то, что следовало. По всем законам спецслужбы, тайного атлантского ордена, к которому  принадлежал Юхан, — теперь агента должно было настигнуть возмездие пославших его. Яд, пуля, автокатастрофа или иной, более изощренный метод  ликвидации. Но не было чувства опасности; наоборот, Юхан ощущал себя необычайно защищенным. Чем, кем? На этот вопрос он, опять-таки, не смог бы дать ответа; но в душе поселилась необычайная легкость. Такой он не испытывал с детства, со времен бесшабашных походов на приморские обрывы...
Он сделает фильм обо всем, что произошло, и покажет его по телевидению. Может быть, сначала по индийскому. А там…
— Эй! Чего сидишь, приятель? Не слыхал команды?
Ах, да! Велено откинуть спинку кресла и пристегнуть ремни.
Ответив шуткой, Юхан начал готовиться к старту.

                *   *   *

И на Чистопрудном бульваре, и у самого пруда народу было неожиданно много даже для такого хорошего дня, — причем, вроде бы не гуляющих. Сидели и лежали  хмурые, сельского вида люди, — женщины в платках, мужчины в  сапогах и кепках; все они выглядели хуже, чем беднейшие из москвичей,  лица — словно присыпаны угольной пылью. Иные закусывали, разложив еду на газетах; слышались гармошка и детский плач, между двух палаток на газоне сохло на веревке белье. Давно уже не было такого, чтобы тысячи ходоков проникли в чопорный, заселенный атлантами центр.
Женька утянула за руку Глюка, которому показалось, что в палатке работает мини-компьютер.
— Не лез бы ты к ним, мало тебе той истории?
— Да это ж совсем другое. Люди, как люди. Мне Карпишин объяснил: приехали со всей России. Ну,  знаешь, в целых областях запрещают пшеницу сеять или, там, картошку сажать.  Чтобы в мире не сбивать цены, что ли!.. Значит, поняли, что чего-то в Москве стронулось...
— Не знаю, что они поняли, но по шее могут дать. Пошли.
То ли подчинясь Женькиной логике, то ли не желая спорить с новообретенной подругой, которой он  все же великодушно послал весточку по Уорлднету и получил ответ, полный раскаяния,  — Санька дал увести себя к самой воде. Там, сев на травку, они принялись созерцать, как стелются под мелкой рябью желтые водоросли и ходят дружными стаями мальки. Взаимная исповедь состоялась еще в начале свидания: Женька сказала, что была просто дурой и хотела выпендриться перед атлантскими девчатами, Глюк сознался в желании тонко ей отомстить, наврав с три короба о делах в Тихом океане; поцеловались и простили друг друга…
У пруда Женька накрыла своей рукою его руку и беспечно сказала:
— А реферат я завалила, как ты и добивался. Но не из-за твоего вранья. Просто — на политологию не хожу больше.
— Как? Ты ж хотела!..
Она мотнула тщательно завитыми кудрями.
— Ни фига я не хотела! Это все матушка. Хочет меня сделать ба-альшим международником. Дипломатом или там журналистом. Ей, вообще-то, плевать, кем, — лишь бы перед соседками хвастаться...
— А ты кем хочешь быть?
Женька пожала плечами и сделала гримаску, давая понять, что такая проблема перед ней вообще не стоит. Но  затем посерьезнела:
— Наш учитель на семинаре говорил: «Политика — это завтрашняя история, история — вчерашняя политика». Мне, например, скучно изучать, как кто-то делает историю. Вот, самой ее делать — это я понимаю! Как ты...
— А что я? — не сразу врубившись, захлопал ресницами Глюк.
— Ну, как это что? Можно сказать, предотвратил войну, помог сменить правительство. Наши от зависти уже себе ногти сгрызли...
Настала очередь Саньки пожать плечами. Он сидел, ничего не говоря и не шевелясь. Женька так и не сняла свою ладошку с его руки, и это было сладко до боли. Но подруга все же ждала ответа, и Егоров сказал:
— Почему же вдруг я? А может быть, ты? Если бы ты меня тогда не обидела, если бы я не полез в тихоокеанские дела, —  ничего бы не было... А может, это вообще Карпишин? А может, Карюков?.. 
И добавил, расширенными глазами глядя на бегущую прудом рябь, на пляшущие в ней листки и соломинки:
— Это, знаешь, как река...
— Какая еще река?
Вместо  вразумительного объяснения Женька получила поцелуй.

               
*  System of complex geophysical researches — система комплексных геофизических исследований (англ.).               
               

** См. «Россия в пространстве и во времени. История будущего», М., Институт экономических стратегий, 2004 г.


            
*** Big-war — большая война (англ.).
                I-V. 2005