... Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю...
Как бы не так. Такой чудак.
Б. Окуджава.
- Саня, я возьму пиджак?
Молчание. Мог и не услышать. Вчера до трёх в преф играли.
- Сань, можно сегодня пиджак взять?
Выцветшие глаза, желваки, щетина. Нет реакции, но уж слишком нарочито нет. Слышит меня, понимая всю серьёзность ситуации.
- Саня!
- Зачем?
- Что значит зачем? Сегодня Глеб женится.
- Какой Глеб? Может и мне сходить?
- Ты же его не знаешь, да тебя и не звали.
- Ты испортишь.
- Что?
- Пиджак.
- Я бережно. Под мою ответственность.
- Если что, купишь новый.
- Ясное дело. Спасибо, Саня.
Белая рубашка, галстук, шёлковые штаны, отреставрированные туфли, длинный солидный плащ - всё моё, а вот с пиджаком незадача - как-то до сих пор не обзавёлся. Череда свадеб в общаге только началась, а других ситуаций, в которых нужен пиджак в этом климате, и придумать невозможно.
И вот, отутюженный и наодеколоненный, под пристальным взглядом выцветших глаз, я облачаюсь в пиджак, демонстративно манерно держа его лишь большими и указательными пальцами. Я не надеваю, а вписываюсь в него, дабы не причинить ему (пиджаку) неудобств. В глобальной системе координат пиджак остаётся практически неподвижен, а я вращаю корпус, ввинчиваясь в рукава.
Бережность обращения и нарочитость вызывают у Сани двоякое чувство. Приводимые в движение этим чувством желваки перекатываются под щетиной. Венцом приготовлений стал пластмассовый стаканчик сметаны. Теория о том, что жиросодержащий кисломолочный продукт смажет стенки желудка и воспрепятствует усвоению алкоголя, мне нравилась. Цель - дожить до сладкого, а заодно проверить, есть ли вообще сладкое. На предыдущих торжествах последним воспоминанием оставалось горячее. Санина теория на первый взгляд была абсурдной - в течение всего дня, предшествовавшего церемонии, рекомендовалось скромно питаться, не морить себя голодом в надежде оставить место для вечерних возлияний и закусок. Очень голодный человек быстро наедается и, доживи он до сладкого, всё равно не ел бы его с должным аппетитом.
Итак, одетый в пиджак и плащ, с желудком, растянутым завтраком и обедом и измазанным сметаной, я приблизился к столу. Пытаясь не набрасываться на еду, я скромно взял по одному представителю от каждого вида штучной закуски: кубэ, мясные "сигары" во фритюре, ломтик языка, кружок копчёной колбасы, чесночный хлебец.
Вспомнив санины желваки, я притулил тарелку возле горячих гарниров и вернулся к своему столику, чтобы повесить пиджак на спинку стула. Желая уберечь пиджак от неопытных официантов, я накрыл его плащом.
В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг... *
Путь обратно к шведскому столу лежал через бар, где я взял первый джин-тоник для раскачки. Джин-тоник зашёл хорошо, хоть был и местного производства. Найдя притулённую тарелку, я вернулся в бар за ещё одним джин-тоником. Напиток сей прекрасно смягчал режущие гортань пережаренные во фритюре изделия из теста. Пропорция джина с тоником 1:3 приятно холодила нутро.
После четырёх стаканов я понял, что сметанная заслонка непробиваема и теория работает, однако были и минусы. Шанс дожить до сладкого был велик, как никогда, но дожить трезвым. Проверяя теорию при предельно больших нагрузках, я подряд выпил три джин-тоника (местного производства). Оказалось, что сметанная заслонка таки пробиваема, причём в одночасье. Подойдя к бару своими силами, я уже не мог оторваться от него как от дополнительной точки опоры, и лишь мысли о судьбе пиджака влекли меня к столику. С довольно плотно набитым животом, с пробитой заслонкой и не занятыми тарелкой руками, я ощутил радость свободы. К тому времени пространство между баром и столиками заполнилось танцующими.
Анастасия была высокой и красивой девушкой, которой я немного стеснятся из-за её счастливого брака и моих классически примитивных взглядов на это. Унесённая в небытие потоками джина (местного производства) заслонка по дороге смела и остатки стеснительности.
Я кружил с Анастасией в венском вальсе. Поскольку избежать наступания на ноги партнёрши было невозможно, я пытался смягчить их, перенося центр тяжести на пятки. Учитывая центробежную силу венского вальса, держать равновесие на пятках было весьма затруднительно, поэтому опытной замужней Анастасии приходилось довольно сильно поддерживать меня за карманы на рубахе и галстук. Равновесие, достигнутое таким образом, было шатким, и порой я наваливался на рослую замужнюю Анастасию, которая вовремя отталкивала метя, страхуя однако за галстук. Мы были прекрасной парой, и для нас расступился большой круг, хотя возможно пустота вокруг нас была результатом непредсказуемости моих движений.
Естественно, я был обходителен и галантен и бросал комплименты, по-пьяному тщательно их артикулируя. Особенно тяжело давался звук "р", к нему приходилось готовиться, поэтому слова, этот звук содержащие, оставались непонятыми.
Неожиданно на столах появилось горячее, что вплотную приближало меня к сладкому столу. С Берковичем мы танцевали канкан, то есть под соответствующую музыку высоко задирали ноги. Танец был аритмичен и грузен. Преобладал исключительно спортивный интерес задирать ногу повыше. Шёлковые штаны трещали в паху.
Кто-то подливал водки. Пиджак по-прежнему висел на спинке стула под плащом. Потом был временный провал, в котором, по-видимому, и был сладкий стол, после чего надо было собираться. Памятны тяготы сытого детства, когда утром, после обильного вечернего стола в гостях осознаёшь, что накануне попробовал не все пироги, а теперь где ж их взять. Проецирую ретроспекцию на общажную действительность и пытаюсь подготовиться к грядущему. Оставленные в плетёной корзинке неопытными официантами чесночные хлебцы намазываю подтаявшим маслом и засовываю в карман шёлковых брюк. Так, насыпью, что подшипники без обоймы. Туда же складируются штучные сласти. Почему-то перестало быть модным готовить свадебные многоэтажные торты. Я неоднократно видел это в кино, как из такого торта вылазит шут или мафиози с автоматом. Вероятно, во избежание подобных сюрпризов, на смену тортам пришли порционные шарики. Тем лучше - легче трамбуются в карманы. Чуть не забыл пиджак, - аккуратно надеваю его, а поверх - плащ для защиты, защиты пиджака естественно. Фиксирую, что движения сделались чёткими, и всё как-то спорится. По опыту это последняя стадия перед крахом. Сам поражаясь этой ясности, неестественно быстро иду к выходу, полы плаща развеваются за мной и я себе нравлюсь. Ловким движением подхватываю с пролетающего мимо столика бутылку пива и залихватски открываю её о край стальной тележки. Надо заметить, что есть уйма способов открыть бутылку пива. Можно занудно пререкаться с официантом, требуя открывалки, можно терзать её ключами или второй бутылкой пива, можно по-интеллигентски открывать её в несколько приёмов, издеваясь над крышкой, но эффектнее всего сделать это походя, одной рукой, не снижая скорости. Беру бутылку, прислоняю к краю тележки и резко дёргаю вниз, не пристукивая по-дилетантски сверху. Удача с первого рывка, и я быстро выбулькиваю содержимое на ходу. И только к концу бутылки замечаю, что у неё отбито горлышко. Что там случилось с осколками установить уже невозможно, и не только потому что притупилась чувствительность, а из-за панического крика: "Хоккеист умер!"
То есть как так, умер? Вот же он только что провозглашал что-то вечное и вдруг умер? Резко меняю траекторию и спешу на шум. У перил толпа, смотрят вниз, где на бетонном полу раскорякой лежит Хокки. Несколько человек сбегают по лестнице оказывать первую помощь. Жуть. Как же так?
"...Смерть самых лучших выбирает
И дёргает по одному,
Ещё один ушёл во тьму —
Не поздоровилось ему.
Не буйствует и не скучает..." **
Хоккеист шевелит губами, и, подоспевшие склонились над ним, пытаясь расслышать последние слова, видимо, насмотревшись военных фильмов и боевиков.
"Бля, где я?" - фиксируют летописцы. Хоккеист ворочается на полу и медленно встаёт, жалуется на боль в колене и медленно начинает идти на воздух. И это после падения с четырёхметровой высоты плашмя! Это чудо, но считаю необходимым провести разбор полёта.
- Как это получилось? - вопрошаю.
- Да как-то не удержал, - отзывается Лёня.
Выясняется следующая картина: Лёня, человек атлетического сложения, помогал Хокки передвигаться в пространстве, придерживая одной рукой за талию, если у Хоккеиста вообще есть талия. Мускулистая лёнина рука не очень-то гибка и принимает лишь форму дуги. Вторая рука в кармане. "И тут Хокки тянет меня к перилам, - мямлит Лёня, - наверное что-то внизу заметил. Он наклоняется, думаю, хочет блевануть..." Это на бетонном-то полу аттракция ценою в жизнь. "Он отрывает ноги, а я держу". "Так что ж ты одной рукой держишь?" "Не сообразил, понадеялся на свою правую." То есть Лёня даже не попытался вытащить вторую руку из кармана, чтобы удержать стокилограммового мужика.
Ну, слава Богу, обошлось - теперь можно и по коням. И куда девалась ещё недавняя филигранность движений, ну да чёрт с ней, с филигранностью, главное - Хокки жив. От души отлегло и настала расслабуха. Для поддержания сил решаю воспользоваться НЗ в виде шоколадных пирожных из кармана, для надёжности прижатых булочкой с маслом. Ковыряюсь в этом карманном бильярде весь путь до машины Берковича и перед самой открытой для меня дверцей наконец выуживаю ещё неплохо сохранившийся шарик. Булочка-пресс-папье, моя утренняя надежда, вываливается в радужную от подтёков масла и бензина лужу и закатывается под машину. бережно становлюсь на колени и шарю под машиной рукой. Элегантный плащ сковывает движения, поэтому снимаю его и ложусь на живот. Предательская бдительность покинула меня, обнажив тем самым пиджак пред всеми испытаниями судьбы. И вот булочка в руке, быстро поднятое не считается упавшим. Больше не иду на поводу у капризной снеди - надёжно прячу её во внутреннем кармане пиджака.
Мчимся домой. Хоккеист явно жив, но есть причины опасаться за него. Он требует, чтобы Беркович ехал быстрее и чтобы опустил уши. Уж не знаю, что ему грезилось, но скорость, опущенные уши, шлемофоны и прочие продукты моего яркого воображения сложились в единую картину, в которой не хватало только вертолёта. И вертолёт не заставил себя долго ждать. На полпути пришлось сбросить балласт, который самоотверженно приняли на себя лацканы пиджака. Я слышал когда-то рассказ военного пилота, ничто не сравнится с возвращением домой налегке. Подтверждаю - он прав.
В общаге уже было темно, и я по стеночке добрался до своей комнаты. Саня, великовозрастный студент, лишённый общежития из-за чрезмерно затянувшейся учёбы, делил со мной комнату-одиночку. Он спал на матрасе на полу под прислонённым к стене кульманом. Насколько возможно бережно снимаю пиджак и вешаю на спинку стула.
- Саня, - громко шепчу я, - я пиджак вернул!
Я нарушаю главное правило вертолётной эскадрильи держаться вертикально и склоняюсь над ним, что как правило ничего хорошего не сулит. В отблесках уличного фонаря я вижу санино искажённое ужасом лицо. Несмотря на темень и сон реакция молниеносная, и он палаткой растягивает над собой простыню. По скату этой палатки я сползаю на пол и, как истинный джентльмен, высовываю голову в коридор.
Это был первый и последний раз, когда я наблюдал испуг в этих выцветших видавших виды глазах.
2007-2014 гг.
_________________________________
* Роберт Бернс
**Владимир Высоцкий - "Памяти Василия Шукшина"