Послесловие к Повести о Зойке

 

                …. А что я не умерла, знала  голая  ветла….
                В.Высоцкий



Вчера мне предложили руку и сердце.
- Что ж в этом странного, - спросите вы, и верно, нет ничего странного.
Однако есть и заметная всем странность, мне больше семидесяти лет…. В эти годы решиться на замужество, согласитесь, несерьезно. К тому же, все еще легко мысленно возродить мне живой образ покинувшего меня в том году мужа.
 
Между тем, сложно понять – кто кого покинул. Он меня или я его, рассеяв прах мужа над волнами Большой Невки.
Его уход был настолько неожиданным и, вместе с тем, естественным, даже красивым, что я все еще продолжаю разговор с ним, разговор последнего дня, ставшего молитвой надежды.

Вспоминается охватившее меня странное чувство неловкости, когда  доктор из Реанимации произносил скорбные слова, начав с вопроса:
- Разве вам не звонили из справочной службы? Не звонили? Тогда я должен вам сказать, что сегодня в шесть часов утра….. - я смотрела в глаза доктору и жалела его. Мне было жалко смотреть на него и неловко слышать, как он подбирает слова. Я понимала, он торопится уйти. Уйти от всех этих, ненужных ему слов.
 
Я согласно кивала головой. Я согласна была со всем, что он говорил. Я хотела, чтоб он ушел. На мой единственный вопрос:
 – Что мне делать дальше? – сказал, - идите в патологоанатомическое  отделение – и я пошла…

Вышла из больницы и стала спрашивать встречных, где находится это отделение. Люди не знали. Пока проходившая мимо невероятных размеров медсестра в белом халате, натянутом поверх куртки не хохотнула мне в лицо:
- Да, вам же Морг нужен! Во-о-он там он, за забором. 
Морг. Слово – приговор. Слово – прозрение. Обесчещенное хохотом, оно смертельной тяжестью грохнуло по сознанию, вобрав в себя смысл всей жизни.
Все предложенное в этом хищном отделении я отвергла. Согласилась на агента.

В автобусе, возвращаясь домой и глядя в окно, я вспомнила о себе. Огляделась. Определила, давно наступил вечер и темно, и кругом люди, и мне следует выглядеть подобающе.
Тронула пальцами лицо – все на месте: нос, рот, губы. Только глаза не моргают. Смотрят и смотрят во мрак ноябрьских улиц, а нижнее веко, поверх ледяных скул, дрожит и дрожит….
   
Дом. Наш милый дом, наши комнаты приняли, обняли и молча согрели каждую клеточку моего горя. Все знакомо, все родное и послушное любому моему движению…и только верхний свет в его комнате отказался меня слушать. Люстра не зажглась. Никогда.
 Я опустилась на пол у порога его комнаты, на то самое место, где его настиг смертельный инсульт, и просидела почти до утра. Вспоминала  его, нас, наше….

Из тридцати трех вместе прожитых лет около двадцати были такой соединенности, что нить, протянутая к нему через мое сердце, в его отсутствие натягивалась так туго, что я задыхалась. И мчалась за ним, где бы он ни был. Только приблизившись, обняв его, я могла жить.
      
 По той натянутой нити, я знала направление, куда он ушел. Ослабление нити означало его возвращение, известное мне до дня, до часа, до минуты.   
Не скажу, что это была страсть. Это была та самая растворенность, о которой мечтает любая женщина. О мужчине не скажу – не знаю.
Спрашивала, что он чувствует в разлуке. Оказалось, нить он не замечал. Но, когда долго меня не видел, то у него в голове, во лбу начиналось горение и не гасло, ни днем, ни ночью. До тех пор, пока не  видел бегущий ему навстречу силуэт или не  слышал мой голос.
 
В последующие годы эти странности потихоньку прекратились, отчего и он и я ощутили чудесную легкость. Будто мы остались живы после тяжелой длительной болезни.
Освободившись от почти наркотической привязанности, каждый из нас начал жизнь по своему усмотрению. Где и как хотел. Заниматься тем, о чем мечтал и что не успел еще сделать. Совместить наши увлечения было невозможно.
Я оставила мужа в деревне, где прожила с ним десять лет и умчалась в Петербург. Меня ждали квартира, книги, заказчики и швейная машинка. А главное я должна была освоить цифру - фотокамеру, компьютер и всю ту технику, что появилась за годы нашей деревенской жизни и которая для нас была загадкой.   

Муж еще семь лет жил на природе в окружении деревенских людей и сезонных забот. Увлекся посадками, пчелами, ульями, самоделками для сада – огорода. Зимами наезжал ко мне, привозил мед и сухофрукты.
Заинтересовался компьютером, но к нему не прикасался. Только смотрел и удивлялся.
В последний свой приезд из деревни он ревностно всматривался в цифровую фотокамеру и в ту работу, что объединяла камеру и компьютер.
Как оказалось, увиденное, победив все деревенские радости, разбудило в нем кадрового инженера и фотолюбителя.
По весне, вернувшись в деревенский дом, муж быстренько раздал ульи с пчелами друзьям, скарб и машину отвез сыну.
Повесил на дверь висячий замок и в один прекрасный летний день предстал предо мною нагруженный, словно старенький ослик, во всей своей немытой, заросшей, оборванной красе, зато счастливый, как ребенок в День рождения.            

И помчались дни городской жизни, интересных дел и квартирных ремонтов. Закончился наш покой, как и бывает, неожиданно, незвано.
Муж поехал на дачу к брату здоровым. А вернулся с перекошенным лицом, онемевшей рукой и невнятной речью. Первый инсульт.
Через год – второй. Госпиталь, больницы. Затем – третий. После которого я поднимала его сама, так как опыт уже был и не в пользу больниц.
Четвертый инсульт лишил мужа возможности выходить на улицу и, усугубив возрастные болезни, уложил его в постель.
Я берегла его всеми мне доступными средствами. Хотя, что может быть в такой ситуации лучше хорошего ухода и доброй заботы? Только хороший уход и добрая постоянная забота. Пятый инсульт оказался роковым.

Я сидела на пороге его комнаты, прислонившись спиной к стене, в той же позе, что и он, когда уже не слышал меня, и думала – это каким же надо было быть сильным и здоровым, чтоб выдержать столько напасти.
Вспоминала его и думала, как же я теперь без него и что же мне делать дальше.

Под утро, в такт мыслям, потекли слова:
 – «…Я несла свою беду по весеннему по льду…» - и закрутилась песня, как заезженная пластинка.
 - Сама. Одна и только сама и лишь я. Одна! Только так. Никому не звонить. Никого не звать. 
Он давно мне сказал – кремация и только – над Большой Невкой. Он хотел, если придет время, никому не говоря «уйти в плаванье вокруг света».
 
Днем и ночью  - «….несла свою беду…». Ночью и днем. До той поры, пока я не обняла сундучок с его прахом и не отправилась проводить его в последний путь. 
Все это время слезы не доходили до моих глаз. Останавливались в горле. А глаза все смотрели и смотрели, почти не моргая. В прошлое, в него, в будущее.
 В вагоне метро было людно. Обратив на меня внимание, парнишка встал и сказал тихо:
- Садитесь, бабушка, - и все. Слезы, обжигая горло, добежали до глаз и, заливая лицо и шею, ринулись наружу, вынуждая меня подняться и, прижав сундучок к груди, уткнуться лицом в двери, сотрясаясь от рыданий и от стыда….

О постигшем нас горе, родственникам и детям я сообщила позже, предупредив, что не могу кого-либо видеть. Дети оказались послушными. Настаивать не стали. Никто в дверь не позвонил, не постучал. Результат моего воспитания.
 
Минуло полгода, а я все жду, когда же кто-нибудь из детей, внуков, а может правнуков или его брат, спросят – где же, в каком месте рассеян прах их отца, дедушки, брата. И все больше убеждаюсь, муж был прав, когда велел как можно дольше никому не говорить о своем уходе.
 
В эти дни для себя я сделала открытие – нет ничего печальнее оставленных хозяином вещей. Его комната, наполненная от пола до потолка проводами, гвоздями, шурупами, болтами, отвертками осиротела.
На бесконечных полках лежали, стояли и висели плоскогубцы, тиски и тисочки, паяльники, дрели, пилы и напильники, причем, каждый из инструментов в нескольких экземплярах.
Видимо, по размеру, по габариту, по материалу…по руке.   Точильных станков два. К ним новенький, недавно купленный маленький нежно любимый им сверлильно-точильный станочек. Перечислить оставленное богатство невозможно. Не умею, не знаю таких слов. Я не владею «железной» лексикой.
 
Во главе всего этого на переднем плане председательствовал гордость сборщика, неподъемный, размером со стол почти завершенный, готовый к скорому запуску Станок от всех болезней.
 Ко всему этому у хозяина ручного железа было предостаточно железа компьютерного.
 Несколько системников, в которых он сутками что-то добавлял, менял и ставил. Рядом обязательный принтер, современный монитор и конечно, множество запчастей и расходного материала.

Села я напротив глазевших на меня изо всех углов деталей, инструментов, баночек, коробочек, бутылочек и в очередной раз пыталась сообразить, что же мне со всем этим делать.
Сложить и вынести куда-либо – невозможно. Неподъемно. Да и как все это добро можно вынести – выбросить. Оно же живое, готовое к работе, послушное золотым рукам. Сверлышки, транзисторы, кулеры ждали умного хозяина.   
 Я знаю, в каждом трудном деле стоит сделать маленький шажок вперед и тут же что-то приоткроется, что-то за ним последует.
 
Начала я со Станка от всех болезней. Решив, что всех болезней у меня нет, потому можно с ним расстаться. Чтобы снять его со стола и опустить на пол, пришлось разобрать его на части. Справилась.
Постелила на пол старое одеяло и до глубокой ночи, мысленно извиняясь перед всегда сердитой соседкой, живущей этажом ниже, снимала с полок, выгружала из шкафов все, что попадало под руки.

Поутру, глянув на сотворенную мной барахолку, и обнаружив, что на полках железа почти не убавилось, я оторопела. Стало ясно, без грамотного помощника, знатока этих сокровищ мне не справиться. Вот, только где искать такого помощника. Не корыстного, не ленивого, не вороватого.
 
Оговорюсь – торговать железом я не собиралась. Ни в коем случае. Мне надо было подарить все это достойному, знающему, понимающему толк в этой коллекции, человеку. Обычно, в таких случаях призывают наследников.
Обычно, но наш случай необычен. Наследникам ничего этого не нужно…. Наследников нет. И заинтересованных умных знакомых не осталось. Возраст, знаете-ли. А с людьми, моложе нас мы знакомы не были.

Первое, что пришло в голову – набрала номер домоуправления, чтоб пригласить сантехника и электрика. В ответ прокричали: - На месте нет, ушли на объект, когда вернутся, вам перезвонят. 
- Не судьба, - сказала я себе и, представив всегда чумазый нетрезвый облик домоУправцев, даже порадовалась, что ушли «на объект». Не те люди. Не помощники.
 
И тут вспомнилось, когда-то года два или три назад муж, вздыхая, признался мне:
- Места в комнате стало маловато. Отдам-ка я проигрыватель с колонками в добрые руки, -  я долго ждала этого решения, всячески намекала ему, понимая, решиться трудно. В свое время эта «музыка» стоила нам почти три зарплаты.

«Добрые руки» пришли. В комплекте с породистой кудрявой головой на крепких плечах, внимательным взглядом, неспешными движениями и редким немногословием. Заменяя слова вниманием к собеседнику и выразительной мимикой сросшихся бровей.

Я узнала, «добрые руки» жил в нашем доме, работал мастером по домашней технике и с мужем познакомился в год заселения дома. Судьба свела их в день серьезной аварии на ТЭЦ.

В тот год в жестокий мороз все дома района на несколько дней остались без отопления. Почти все радиаторы нижних этажей разморозились, их пришлось срочно менять.
А наши выдержали, потому что муж собрал серьезных жильцов добровольцев, которые несколько дней и ночей, сменяя друг друга, в подвале  подогревали систему отопления всем, что нашлось. От небольших костров из газет и деревяшек до паяльных ламп.

Прошли годы, даже десятилетия, мы пожили в деревне, вернулись в город. В доме сменилось множество жильцов. Но с прежним знакомым, как выяснилось, муж общался.
 Муж общался, но я-то нет. И не представляла себе, как же отыскать этого человека.

Однажды, собираясь еще что-то передать Мастеру, муж, как мне  казалось, долго решался. Чтобы подтолкнуть его к неизбежному решению, спросила, знает ли он номер его квартиры. Знал, но своеобразно. Мол, номер похож на наш, только следует переставить местами цифры. Как переставить, забыл.
Больше о Мастере мы не вспоминали. До тех пор, пока глядя на созданную «барахолку» не вспомнила о нем я. Наобум переставив в уме три цифры, я поднялась на верхний этаж и нажала кнопку звонка, возможно, очень нужной мне квартиры.

Прежде, чем продолжать рассказ, необходимо пояснить: - Звать меня Зинаидой, но все детство и юность до замужества я росла и жила под именем Зоя, точнее, Зойка. Зойку вырастило послевоенное время. Жестокое и доброе, голодное и щедрое, злое и решительное. Она с детства научилась слушать, понимать, чувствовать, думать и делать. Возможно, потому жизнь была к ней благосклонна. И в дни, меняющие судьбу, направляла девочку по тому пути, ради которого ее и берегла.   
Муж вернул Зинаиде законное имя. Однако долгая жизнь часто подтверждала – Зойка жива и в решительную минуту в Зинаиде просыпалась.

И в этот раз Зойка – не Зинаида нажала кнопку звонка незнакомой квартиры. Дверь открыл Мастер. Удивился он, а не я. Скорбные дни   заметно притупила мои эмоции.
- Пожалуйста, зайдите к нам. У меня к вам большая просьба, – попросила я его. Внимательно посмотрев мне в лицо, Мастер, скорее всего, заметил в моем облике и голосе странное напряжение и согласно закивал головой, а я постаралась быстрее исчезнуть с его глаз.
 
Надо было исчезнуть, я еще не представляла себе, как сообщу, как впервые скажу человеку – для меня в тот момент человечеству, о смерти мужа. Как я произнесу и выдержу эту правду. Мой звонок в дверь квартиры Мастера прозвенел в третий скорбный день.

Он явился так быстро, что я не успела оценить свой облик в зеркале, чтоб достойно встретить помощника. То, что Мастер станет помощником, Зойка была уверена.
 
Когда он увидел разложенное на полу богатство, то удивился. Когда обернулся на открытые полки, поразился, а когда я открыла перед ним дверцы шкафов и шкафчиков, то Мастер потерял дар речи.

Тут раздался телефонный звонок. Сантехник из домоуправления спросил  о причине вызова, мне пришлось его поблагодарить и отменить вызов.

На естественный вопрос, что случилось, я пролепетала Мастеру что-то невразумительное, но умному человеку понятное.

 Он наклонился над разложенным железом. Взял в руки дрель. Положил. Подержал фонарик. Положил. Напильник, другой напильник, сверла. Неспешно брал и складывал их тут же в каком-то, лишь Мастерам известном порядке. И все это при полном молчании.
 
Вновь звонок. Звонил агент, с которым я договорилась, что он будет сообщать мне о событиях, происходящих в крематории. Агент доложил, что начался процесс кремации.
Я наполнила три рюмки коньяком. Одну, прикрыв хлебом, поставила на рабочий стол мужа. Вторую Зойка подала Мастеру, третью взяла себе.

Бывает же такое – абсолютно незнакомый человек оказался со мной рядом в этот день, в эти дни, в этот период. Он перебирал инструменты, детали, а я наблюдала, с каким вниманием и интересом Мастер любовался очередной «красивой» железкой, пытаясь понять для чего она, и куда ее применить.
 
Изредка и я, подсказывая, пыталась участвовать в этом кроссворде. Кое-что из деталей муж мне иногда демонстрировал.
Дежурные инструменты те, что были у мужа всегда под рукой, и которые были мне доступны и понятны, мы отделили сразу, потому весь период передачи наследства в «добрые руки» тихо сидела рядом и радовалась искреннему счастью Мастера, понимающему, какой редкий клад неожиданно на него свалился.
 
Порой он что-то протягивал мне, 
- Это оставьте себе, пригодится, -  я брала, крутила в руках,  соглашалась. Затем возвращала на пол, понимая, что мне, вряд ли что «пригодится».
 
Когда Мастер взял в руки маленький сверлильно-точильный станочек и вопросительно посмотрел на меня, я, глядя на руки нежно его держащие, в ответ согласно кивнула, чувствуя, - мне ничего не жалко отдать этому человеку. Человеку, знающему во всем этом толк и восторгающемуся тем же, чему радовался всю свою жизнь мой муж. Я поняла, лучшего наследника и муж бы не желал.

В последние годы, вернувшись в Петербург, муж тяжело переживал непонятные отношения с сыном. Которому передал, уезжая из деревни,  все свое  богатство в виде необходимых в деревне механизмов.
 В течение семнадцати лет он собирал, монтировал и пользовался созданным своими руками «техническим парком».
 
Предвидя, что усадьбу и сарай обязательно разграбят и раскурочат, муж свез несколькими рейсами все, что у него в деревне было к сыну в соседний поселок. И оставил для пользования, для доработок незавершенного, а кое-что на хранение. Оставил и машину, разрешив ее использовать на запчасти к сыновней  «Ниве».
 
Итог оказался плачевным. Сын все сдал в металлолом. А прекрасный дом из красного кирпича предложил разобрать, чтоб построить себе сарай или продать на кирпич. 
Я сопереживала мужу, убеждала – у каждого свой взгляд на жизнь, но он не мог понять, как толковый, грамотный, многообещающий сын – инженер, переселившись в девяностых годах из Байконура в поселок Тульской губернии, постепенно превратился в непробудного алкоголика.
Для мужа сыновне превращение стало постоянной мукой и тем бесконечным горем, которое, я думаю, сыграло роковую роль.

Приглашенный Мастер работал несколько дней. Разбирал, отбирал, складывал, уносил – увозил железки. Чистил полки, вытирал пыль, выкидывал ветхое, устаревшее. Когда он сильно уставал, то садился на пол и, продолжая неспешно работать, рассказывал о себе. Расспрашивал о нашей жизни. О службе. О Байконуре. Просил показать фотографии. Искал даты и возможные с ним жизненные пересечения. 
 
Из доверительных бесед я узнала, всего год, как он ушел на пенсию. Мастером по домашней технике работал вынуждено.
В девяностых годах Институт, где он служил главным инженером, растерял инженерные кадры и люди искали возможность заработка, соглашаясь на любую работу. Работал «степным волком» и он. За эти годы многому научился, многое повидал и во многом разочаровался.
 
Но, о полученном опыте не жалел и даже был доволен. Странный, неожиданный период жизни показал, безвыходных ситуаций не бывает. Важно знать, на что ты способен и верить в себя.

Завершая «приемку» наследия, Мастер признался – очень жалеет, что в свое время с хозяином железа не познакомился ближе. И только теперь таким странным образом близко знакомится с ним, читает мысли и угадывает планы ушедшего, удивительно талантливого человека.

Когда разборочно-уборочные дела завершились, и мы   расставались, понимая, что причин для дальнейших визитов не осталось, я произнесла:
- Как вы заметили, я веду замкнутый образ жизни и поскольку в этом доме мужчины уже нет, то позвольте я назначу вас своим куратором по техническим вопросам.
В ответ Мастер обнял меня и поцеловал.

Проводив его, я вернулась в комнату мужа, села на его диванчик и, представив, что муж по-прежнему сидит рядом, призналась в том, что поняла за последние дни:
- Знаешь, родной, я теперь наверняка знаю – есть родственники, а есть Родные люди…..И это далеко не одно и тоже.

Прошло полгода. Вчера Зойке сделали предложение руки и сердца.