Король шут

      
Глава 1.

Перламутровое утро. Странное время. Странное, потому как каждый день, из-за серых лоскутных крыш выскакивает свет и попадает на это окно. Морщинистые серые тучки, сквозь которые едва пробиваются его косые золотые лучи, оставляя на смятом полиэтилене, покрывающем стены квартиры-студии, светлые островки отсветов. Такие похожие составляющие каждого утра. Разве это не странно? В этой квартире, много мебели и уныло. Стены занавешаны непроницаемой полиэтиленой пленкой, создающей ощущение мрачного убранства, закутанного в неживой искусственный кокон. Через пелену угадываются фактурные багеты и очертания бронзовых скульптур. В центре зала покоится старенький диван, прослуживший долго, и поэтому накрытый нарядной льняной накидкой, только витые ножки антикварного раритета ещё поблёскивают истёртым красноватым лаком. На протёртой пленке, которой застелен рыжеватый пол, видны высохшие светло-коричневые следы, застывшие в виде лужиц с размытыми неровными краями. Он решил превратить эту квартиру в свой мир. В полиэтиленовый плен, невзрачный и своеобразный, чтобы обстановка не разбавляла его образной жизни, а сотканное пространство изменялось посредством генерации собственных идей и мимолётных желаний. Громоздкая, пропахшая явствами кухня, выполненная в классическом чёрно-белом стиле. Чуть дальше от стены чёрно-белая барная стойка, за которой стоит высокий стул с металлической спинкой. Жизнь превратила его дни в коктейль из эмоций разных и непредсказумых, подавляющих потаённые грани сознания чёрно-белым потоком льющимся из щелей между колкой стеной и белоснежным нависшим словно снеговая туча меланхоличным потолком. Его мысли бывают темны как африканская ночь поглотившая зверский апетит саванны пастью белоснежных звёздных клыков впившихся небесным звездопадом в пески пустыни. Они бывают белее чистого нетронутого листа, снег по сравнению с ними это закопчённая грязным воздухом замёрзшая вода. Бытовые ежедневные размышления это смесь из этих составляющих, серая и неинтересная, но имеющая право на существование, так как рождённая в недрах сознания мысль есть его отношение к миру в котором он живёт. Незнакомец любитель смешать цвета. Так на стойке высятся шахматные безделушки, выточенные из полированной матовой кости. Тут же притаился белый мраморный столик на ажурной чёрной чугунной балясине, его гладкая полированная крышка чуть отражает нечёткий контур зеленоватой хрустальной люстры, позвякивающей мелодичным перезвоном. На полу у дивана на тёмном ватном одеяле, укрывшись мятым пальто, спит незнакомец. Из-под его воротника выглядывает непослушный клок седых волос, чуть шевелящихся при каждом вдохе незнакомца. В квартире тишина и сонная аура, кажется что сновидениями здесь пропитаны даже каменные статуи, заснувшие в белом одеянии из гипса. Издалека, по  ноте, нарастая с каждой октавой и превращаясь в лихой кавалерийский марш, рождается накаляющая воздух скрипичная музыка. Её высокие нотки наполняют негромкими отзвуками эха дальние углы комнаты.
        Незнакомца зовут Пьер. Он художник, художник жизни. Его нелёгкая, но добровольно принятая на себя ноша тяжела. По жизни он несёт свой  багаж, в недрах которого собрана куча дурных привычек, например заставлять себя проснуться под эту музыку, сбросить пальто, поискать по полу голыми замерзшими шагами ещё более холодную гладь тапочек, засунуть в них покрытые нитками носки и, передёрнувшись, неспешно подняться. Запахнуть грубую шершавую рубашку в полах чёрного махрового халата и отрывистым шагом пройти в кухню. Можно сказать, что Пьер - музыкант - он мысленно играет жизнь! Придуманная воображением лакированная скрипка заменяет ему банальный зуммер будильника, каждое утро даря художнику то залихватские пищащие, то заунывные меланхоличные мелодии альта. На этот раз это воодушевляющий, совершенно не похожий на вчерашний, лирический вальс, мотив.
        В Пьере живут совершенно разные образы, созданные его воображением часть его,,Я,, такие разные и непохожие. Среди них соня. Он просыпается и, едва прервав свой сон, пытается заснуть снова, чтобы увидеть его продолжение, но сознание рисует новую иллюзию, и тот, кто спит, что есть сил хватается за этот необычный прерывистый сон и раскручивает его, добавляя новые и новые подробности. Другой не спит вообще, и пока лежебока сопит, он бродит рядом и пытается его разбудить, желая поскорее начать свой день. Пьеру захотелось поскорее проснуться, и он подставился под струю холодной воды. Ужасно холодно, капли ледяной воды медленно стекают по покрытому мелкой седой щетиной гладкому слою его сущности. Пьер спазматично, как если бы он вышел из дому в лютый трескучий мороз, втянул воздух, мгновенно сковавший дыхание. Передёрнулся и прислушался. Почему-то на улице тихо, но даже в этой тишине Пьер различил еле доносящееся далёкое шипение рогатых трамваев. Синеватый огонёк газовой плиты рьяно облизывает закопчённую турачку. Кажется, вчера он опять пережарил кофе, и по квартире разнёсся этот смрадный, щекочущий нос запах.
- Каждый день начинается с чашки этого горького удовольствия, вернее не удовольствия, а привычного вязкого напитка, которого за свою жизнь я выпил, наверное, очень много. Никак не могу понять, нравится ли мне этот мерзкий горький вкус или процедура вливания в себя этого загадочного напитка уже просто запрограммирована и обязательна. Достоинство кофе - пробуждать во мне тягу к движению и бодрствованию, хотя иногда мне кажется, что я обманываю себя, придумав этот эффект. Так люблю я кофе или нет? Бог его знает. Я разделяюсь между полярными суждениями, и это противоборство моего характера с самим собой накладывает на мою жизнь печать противоположных цветов, - размышлял вслух Пьер.
       В недрах кофеварки забурлил чёрный кофе, и погружённый в думы Пьер растерянно наблюдал на хлынувшие через край дымящиеся потоки черноватой лавы, не успев снять с плиты оживший вулкан. Белая гладь металла покрылась чернеющей землистыми комочками чёрной крошкой.  Дрожа он зажал полотенцем посудину и плеснул в высокий бокал тягучую жидкость. Совсем не кстати в бокал соскочило ситечко, и Пьер, суетливо хватая его краешек, попытался достать непослушный аллюминиевый агрегат. Утро не заладилось с самого начала, теперь он слегка обескураженно словно надувая невидимый шарик, обдувал прохладным, успокаивающим дыханием пространство окутанное туманным облаком сбежавшего кофе. С его дуновением на белоснежный стол слетели черноватые комочки кофейной гущи, которые он ловко смахнул висящим на плече полотенцем. В полукруглую раковину с глухим звоном упала блестящая жестянка пузатой турачки, следом за потухшим вулканом в хранилище посуды брякнуло ситечко. Пьер поднял бокал и, шаркая, подошёл к стойке. В задумчивости недовольно влил в себя водопад остывшего напитка, почти сразу разбудившего соню, и по-гросмейстерски важно сделал ход конём. Поморщившись, он чуть причмокнул, ощущуя горьковатый привкус жаренных зёрен. Обошёл стойку, откинув халат, сел на барный стул и, поддерживая свободной рукой непроснувшуюся тяжесть воображения, в размышлении завис над сложившейся игровой ситуацией. Стараясь с самого утра понравиться Пьеру, гладкошёрстный, похожий на велосипед, ласковый  чёрно-белый кот замурлыкал незатейливую кошачью песенку. Обидевшись на отсутствие внимания к своей пушистой персоне, он изгогнулся, поднял чёрный хвост с беловатой кисточкой и беспокойно затёрся у Пьера, не прекращая источать преданного влюблённого настроя ощущаемого даже через призму незадавшегося настроения. Пьер вздрогнул и, будто избавившись от назойливого сна, сделал ответный ход, после чего, покачав в воздухе сомнениями и рассуждениями, сделал из бокала ещё глоток и повернулся к окну. Белые, свесившиеся хлопковыми соцветиями облака закрыли осеннее небо клочьями ваты. Их полупрозрачные беловатые завитки вскользь пронизывала черноватая резина проводов. Пьер неохотно поднялся и вразвалку, не ожидая увидеть чего-нибудь интересного, подошёл к окну. Опять тот же моросящий дождь, может быть не очень приятная, но вполне переносимая организмом погода, куда лучше, чем удушливая засуха или заставляющий дрожать мороз.   
     Его мир придуманный воображением и спроецированный на глянцевую плёнку уличных луж. Он разрешил своему интелекту выдумать эту реальность. Часть его превратилась в похожие на людские очертания фигуры, часть стала серыми стенами улиц, его вздохи и выдохи стали порывами ветра, а желания превратились в капризы погоды непостояннные и переменчивые как поток эмоций которыми он живёт. Внизу на мостовой, покрытой жижой осенней грязи, копошатся его мысли - это не люди, но растиражированные в синеватых утеплённых спецовках происки воображения. Совсем недавно здесь неожиданно вырос забор. Его мысленная ограда. И вот несколько дней спустя спустя, прямо напротив дома по своей авеню, он ментально заложил кирпич. По его воле замельтишили серьёзные, вечно отряхающие испачканные распутицей брюки образы его самого, и под чутким руководством создателя в огороженном квадратном дворе закипела работа. Вчера он привёз машину, забивающую в неподатливую глинистую землю фундаментные сваи. Пока было тихо, но Пьер уже заметил садящегося в кабину грузовика вымышленного типа в высоких резиновых сапогах, подгоняемого придуманным сутуловатым начальником в строгом твидовом костюме.
- Ну вот, что я наделал. Теперь из-за моей прихоти перероют улицу, расплодят грязь, и тихий переулок превратится в жидкую патоку распутицы, в которой ежедневно будут купаться дорогие ботинки. Я не против строительства, но почему этот новый дом я решил строить прямо у себя перед окнами, разве я не мог найти другого места для своих архитектурных изливаний. Нарочно придумал, чтобы доставить себе неудобства. Хотя с дргой стороны, такое разнообразие моих будней - это только на пользу творчеству, а теперь с началом этого возведения дома у меня появится визуальный раздражитель, меняющийся ежедневно, несмотря ни на что, - он не мог отказать себе в удовольствии побормотать себе критические высказывания, возникающие практически без малейшего повода.
        Под воздействием его взгляда крошки снеговой каши смешались с пластмассовой грязью снова раскрасив жизнь в полярные цвета. По улице пронеслась машина, которая заскрипела тормозами, нехотя останавилась, и к ней из подъезда выскочил растрёпанный мыслительный шедевр, некто несуществующий, но для Пьера вполне осязаемый, прижимающий к себе заветный кожаный футляр волшебного инструмента. Пьер с тоской смешал чёрный фрак мыслеформы с белой кожей салона и проводил удаляющийся автомобиль. Как жаль, ведь это значит, что струны скрипки подарят радость не ему, а собранным его желанием почитателям классической музыки в концертном зале, ибо именно туда Пьер мысленно отправил своё творение. Это неправильно, можно даже сказать эгоистично, не давать  возможности ощущать блаженства искусства другим, поэтому несмотря на свой внутренний протест он позволил звукам скрипки окропить стены музыкального храма где-то в глубине придуманного им города. 
       Музыка - для Пьера значила смешение палитры звуков, музыка да краски на холсте разнообразили его жизнь радужным свечением и насыщали будни живописными цветами расцветающими в сознании подобно разноцветному полю цветов. Изредко цветом обладали предметы. Остальное  - смесь темноты и света, дня и ночи, его воображения и текущих неспешно минут, тоже впрочем придуманных им и не существующих. 
        Он приглашался тем его существом музыкальным и неожиданным на некое выступление, смешение под магическую классику чёрных фраков и белых сорочек, но Пьер находил отговорку, не желая выходить из своего плена, и  довольствовался прослушиванием ежедневных тренировочных музыкальных композиций. Возникло желание развеяться и мысленно прогуляться по своему излюбленному маршруту - сначала в парк, где еле уловимый шорох листвы помогает забыть о бытовых неурядицах и можно расслабиться под переливающийся шёпот волн заросшего кувшинками пруда, а потом через улицу к выдуманному уютному кафе, где можно выпить чашку лучшего кофе и, если повезёт, встретить старое отражение себя, укутанное в белый шарф нарисованное штрихами воображение. Пьер подошёл к зеркальному шкафу-купе, отражающему висящий на стене трёхглавый трезубец мельхиорового подсвечника, оглядел потёртый свитер с высоким закрывающим подбородок воротом (его край приятно щекотит кадык), усилием мысли накинул пальто. Вот уже почти вечность Пьер ловко накидывает это несуществующее потёртое чёрное драповое пальто и наматывает этот длинный белый шарф с распушёнными косичками, автоматически, привычным движением поправляет шляпу и вальяжно, будто делает это напоказ, заправляет под узкие поля свои редеющие седые волосы. Медленно садится в удобный стул сосредотачивает взгляд и отправляется на прогулку по своему городу. Спускаясь он на ходу, ныряет в белые перчатки, вежливо здоровается со своим отражением в зеркале, он сосредоточен хотя ни делает ни шага со своего порога лишь мечтая и рисуя картинки вымышленной жизни бурлящей внутри его сознания. На улице сыро, и кажется, что затянутый дождевыми тучами город лишь отражается в отблеске зеркальных луж. Отражаются трапеции стен, кованые балкончики и решётки на окнах. Отражаются покрытые зеленоватой плёнкой скучающие фонарные столбы и пожелтевшая листва лип, и только тучи, плаксиво покрывающее гладь луж разбегающимися каплями мороси расставляют на свои места расчерченное в его сознании отражение и отражение придуманного отражения.
     Пьер прогуливался с чувством, в его шагах не ощущалось суеты и спешки, этот его размеренный темп прогулки выбранный сознанием совершенно случайно. Прижимаясь к стенам домов, он осторожно обходил разлившиеся на полтротуара ручьи взмыленной пенной воды, стекающей водопадами с козырьков наклонившихся к земле крыш. Поприветствовав созданную им улицу, не слишком вежливым неискренним кивком, наверное погода навеяла, он уверенной походкой направился к зеленеющим вдали изумрудным островкам листвы, рассыпанным по искрящимся огненным кронам пожелтевшего парка. Пятно проходящих мимо него нарисованных зевак и улыбка странная, немного наигранная улыбка творца способная преобразовать его фантазию в маслянистые краски на холсте. Мимо них он проходит, сосредоточенно глядя на куда-то вдаль, изредко, снимая свою нарисованную мыслями шляпу в знак приветствия и уважения.
- Никуда не скрыться от внутренней озвученной мною славы, я её сам себе выдумал, а может это не слава а уважение к себе как некоему процессу созидания от которого получаешь удолетворение. Тщеславие не моё, им и не пахнет, для меня созданный мною мир лишь способ показать отношение к самому себе. Я просто обязан по-хорошему любить себя чтобы создать то что считаю хорошим. Эти разрисованные гуашью аллеи это то что появилось во мне как реакция на бытиё и собственное суждение о прекрасном. Образы заставляют меня тщательно рисовать парк на моём холсте. Они существуют лишь в моём сознании, они нарисованы и являются отражением моего я, они сущность меня самого, они это я, мои короткие зарисовки моей собственной сущности, мой мир наполнен лишь мной и моим воображением, каждый штрих на этом воображаемом холсте это моя душа, это я раскрашенный мысленно красками, это мой автопортрет нарисованный небрежно, но с душой. - вырывалось наружу из тесного плена разума.
      Чёрный, обвитый высохшим плющом чугун ограды скрывал от взора новые горизонты и белеющие скрученными в кудряшки белоснежной бороды облака. При входе в парк он нарисовал огромную мутную лужу с заботливо положенными по краю дощечками. Не сбавляя шаг Пьер приподнял воображаемый подол пальто и, легко воздушно, перепрыгнул через не существующее препятствие. Эта лужа как преграда которую необходимо преодолеть стала лишь шагом в понимании собственного мира. Мир, в котором можно просто гулять, наслаждаясь природой и красотой осеннего парка. Разбежались по кронам  радужные блики лимонно-алых облетающих листьев. Пьер с радостью вдыхал аромат своего чуда. В парке пахло осенью, подгнившей разбросанной вдоль дорожек листвой и сыростью намокших от дождя деревьев. Такой запах стоит недолго, потом он утяжеляется и, смешиваясь с запахом заморозков, становится похож на древесный сандал. На деревьях с трудом удерживались гонимые ветром листки, и с каждым следующим порывом взрыв палитры освещал парк фейрверком из взмывающего листопада и плавно опускался в чахлую темень газона. Парковые дорожки, огороженные низкой лиллипутской оградкой, убегали ленточным серпантином мимо возвышающихся в безмолвном спокойствии вековых древесных великанов.
       Где-то над деревьями в стаю собралась крикливая туча черных смоляных галок и, заложив вираж  над парком, улетела к крышам домов, скрытых темными намокшими стволами лип. Почему птицы взмывают ввысь, а не падают камнем вниз. Может быть в своём полёте они пытаются стать похожими на ангелов чьи крылья несут не в ад а в рай. Летать подобно духу в полёте над насущными заботами, свободному и независимому, вот призвание к которому стоит стремится. Пьер создал свой мир именно таким ангельским и праведным стремящимся вверх и обретающим веру в свою силу. Люди и птицы взлетали а не падали, их сущностью стал полёт и стремление к совершенству. В этом их смысл и предназначение. В глубине парка под навесом стояли столики, за которым восседал, желтоватым мелом начерканный прерывисто исполинский старик, с угольной густой копной шевелюры и тщательно срисованный с позабытого собственного изображения плюгавенький мальчик со сосредоточенным умным видом. Воображаемая старость, мысленная юность и шахматное поле связывающее узами игры эти образы. Возрастной опыт созданный из потока сознания против чистоты мысли придуманного из него же образа, мнимая невнимательность против расчитанных проверенных наигранных комбинаций. Соперничество между желанием победить и образом созданного мышления. Несуществующий разум игрока думает о расчётливом ходе, о красоте игры, о коротком удовольствии от мгновенного изъявления непорочной мысли приводящей соперника в ступор и плен. Его существующий лишь в воображении Пьера оппонент размышляет не о своём ходе, а о достойном ответе мастеру, каждый его ход является слишком банальным и примитивным, так задумал Пьер, их игра подчинена не правилам, а воле Пьера, полностью проявляя суть фантазии художника. Преобразовывать в мысленную баталию свою фантазию вот любимое проявление художника, его путь. Задумчивое выражение юноши которое пронеслось в сознании Пьера это его собственная маска, отражение в луже эмоции раскрытое в фантазии для правдивого самоописания и точности. Передвижение ферзя, и фантом надолго окунаясь в расчётливую комбинацию резных фигур, замер, глядя на монотонные магические квадраты шахматного поля. За столиком в тени пористого выведенного охрой дуба, мечтательно всматривался в ровные ветвистые аллеи, созданный из мысли старичок. Вложенный художником лукавый взгляд повторял мелькнувший когда-то давно взгляд Пьера. Выполняя мысленное движение художника, он вежливо привстал и протянул противнику своё уважительное почтение. Отдуваясь, зажав разноцветные фигуры, Пьер уселся на скамейку. Дышащий краской Старик небрежно махнул, и Пьер, развернув доску, погрузился в стратегический поединок собственного ума. Началась равная беспроигрышная баталия разума. Играли чётко, в заданном ритме, практически не задумываясь над следующим ходом, лишь изредка, поднося фигуру, Пьер застывал чтобы провести атаку на своего придуманного оппонента. Пьер распорядился результатом игры собственной фантазии мысленно провозгласив ничью.
      Предчувствуя ничью, Пьер немного расслабился и стал разглядывать ковёр из сотканных зелёных нитей покрывших ветки липы сплошным убранством цвета обвивающего деревья волнистым морем листвы. Пьер в задумчивости посмотрел на белого короля, плавным нарисованным движением аккуратно приподнял его, держась за костяную мантию холодной фигурки передвинул на клетку вбок. На перчатках художника отпечаталась подробность которыми он так дорожил неощущаемый след от капли. Пьер поставил послушного виновника сражения на лужицу прозрачной воды, застывшей озерцом на чёрном квадрате шахматной клетки и мысленно ответил ходом соперника. Пьер направил свою фигуру в гущу борьбы, и вот согласившись на ничью они с интересом стали наблюдать за партией протекающей рядом. За столиком уже доигрывали.
- Выиграет или проиграет? - фантазировал он.
      Пьер пригляделся к доске и в задумчивости побрёл кряхтя в глубь унылого осеннего парка. Мимо прогуливающегося Пьера, как верстовые дорожные столбы, проплывали нарисованные линиями медлительные прохожие. Сознание выделило очередную фантазию живенькую медамме в размытом мохеровом платке, она чуть не врезалась в возникшего на её пути Пьера.
- Создание, куда спешить. - думал Пьер, - ведь в моём мире время тоже придумано мной, оно вечно, не опоздаешь.   
       Долгожданное спокойствие, нарушаемое лишь шелестом бумажного пакета, надуваемого ласковыми порывами ветра. Он взметал вверх, как воздушный парус, задевал у самых крон дубовые ветви и нехотя опускался на землю, чтобы затем снова подняться ввысь и уже свободно, набрав побольше воздуха улететь за высокую кованую решётку сквера.
- Отдохнул? Вполне, хотя, может, кофейку? С молоком, как обычно. В путь. Работы много.  Держаться и работать, - приободряя себя шёл Пьер.
        В глубине парка Пьер завернул за приоткрытые створки ворот и, очутившись на оживлённой суетливой улице из собственной фантазии, по-шпионски натянул на глаза шляпу. Озираясь, он прошёл мимо нескончаймой ограды, застывшей на цементном постаменте, перебежал перед мчавшейся машиной и, толкнув толстую стеклянную дверь, зашёл в тёплую джазовую атмосферу скромного барчика. Древесная желтоватая невысокая стойка бара из светлого почти белого клёна, из-за которой приветливо взирал нарисованный на стене портрет. По стенам развешены акварели и миниатюры с дарственными подписями под скромными рамочками. Пьер грузно присел на краешек скамейки, похожей на сидение электропоезда, и молчаливо, вслушиваясь в басовую партию джаза унылого и мелодичного, ждал созданную сознанием иллюзию обслуживания и ухаживания. Появившаяся перед ним чашка кофе и коричневые почти чёрные шоколадные конфеты "Птичье молоко" не удивили, а скорее, наоборот, растопили лёд недоверия, обращенного к нерасторопному выдуманному официанту. Он откусил краешек шоколадной конфеты, посмотрел на белоснежное суфле и, желая получить порцию удовольствия, проглотил глоток кофе.
- Что за фантазия! Просто милашка. Создашь девицу - так милашка. Я то знаю, что она только иллюзия в моём мире, лишь набросок где натурщица это моя женская натура. Эта милашка я. Впрочем, действительно мила. Немного яркий макияж и слишком проста, но та ещё штучка, - Пьер внимательно оглядел столик. 
    Сидящая за столиком напротив  в велюровой французской шляпке с изящным павлиньим пером с интересом поглядывала в окно. За окном спорили, из-за лиричного хриповатого голоса поющего в сознании Пьера их разговор безвучен, как шептание аквариумных рыб, и только по эмоциям можно определить смысл их спора придуманного Пьером. Протяжный плач гитары подпевал  звуковой дорожкой этой  беседе, помогая посетителем кафе выжить в этом вымышленном, справедливом мире грёз художника. Глоток терпкого кофе совпал с аккордом чуть потягивающего звук контрабаса, а когда зазвенели дребезжащие литавры, он уже выходил в пасмурную печаль улицы. На столике, трепыхаясь от работающего вентилятора, ловко прижатый фарфоровым блюдцем, лежал помятый блокнотный листок с нарисованными вытекающими из контрабаса нотками. Иллюзия художника. Неповторимая и творческая. В шуме улицы Пьер заставил своим сознанием негромко играть замёрзший саксофон. По прихоти художника подчиняясь строгому правилу вдохновения худой парень из грёз творца сказочно трансформировал выдуваемый звук, добиваясь то хриплых, то наоборот, слишком громких, но от этого ещё более прекрасных, нот. Тут же разрисованный клоун рождённый в фантазии Пьера выстукивал длинноносыми бутафорскими ботинками ритмичный степ. Пьер, не задумавшись, бросил частице себя  - уличным музыкантам банкноту, заработанную ими их нелёгким, изматывающим трудом. Кивнув в знак благодарности, саксофонист и танцор продолжили жить, исполняя свою осеннюю отрывистую импровизацию искусства созданную из души художника гармоничной и вечной. Дыхание сущности - подаренное свыше состояние бытия, неповторимая мелодия играющая на пластинке жизни творца. Мелодия вечная, играемая бытиём для людей искусства, понятная и создающая жизнь мелодия созидания и совершенствования.   
-  Спокойствия не будет у врагов, а их не так и много. Каждое утро будет будить меня шумом. Но будут и звуки покоя. У каждого своё призвание и работа. Полезно, будешь меньше спать, - боролся с собой Пьер
       У входа на стройку, Пьер придумал стоящую фигуру начальника. Его озабоченный вид то и дело озарялся думой о работе и заботой о выполнении выдуманных Пьером проблем. Пьер подошёл к нему, вежливо извинился и предложил посильную помощь в нелёгких трудах праведных и насущных. Помощь людям обязанность любого художника или простого рабочего, сострадание и посильная лепта в человеческую судьбу долг каждого. Пьер тратился на благотворительность, конечно он не отказывал себе в мелочах, но свою работу рассматривал как инструмент помощи ближним.
          Спокойно вошёл в подъезд, тускло освещаемый то разгорающейся, то гаснущей лампочкой. Мраморный пролёт широкой каменной лестницы - ступеньки наверх в успокаивающую теплоту дома. Щелчок замка, и привычный противный скрип верхней несмазанной петли. В комнате стало совсем светло, и, несмотря на утро, создавалось впечатление наступающих сумерек, чтобы окрасить обстановку, ему пришлось включить свет, ожививший пятнистый мрамор стола. Развалившись на жёстком диване, похожем на королевское кресло из Лувра, Пьер продолжал создавать мир. Всматриваясь в причудливые фигуры из облаков в окне, он рисовал то корону, то изгиб саксофона, то просто клубы серых облаков нависшего над городом осеннего утра.
-Ты готов? Странный вопрос готов ли я? К чему?  Как можно быть без того чем занимаешься для других? Я создаю мир и готов жить, и создавать это самое главное, ну с к делу. Впереди много работы, - настраивался Пьер
      Особенный, символичный день. Новый виток бытия. С нуля, с начала. Пьер подошёл к висящему  фартуку. Накинув простроченную тесёмку передника, засучив рукава и размяв затекшие руки, он приступил к своему ритуалу. С нескрываемым вожделением вытащил из-за пазухи тонкие полоски чернённого столового серебра, купленного на обратном пути в скобяной лавке. Он придумает новое. Он сотворит свою композицию. Бережно, ощупывая полоски, он накрутил их на глиняное потрескавшееся пузо горшка и, начал аккуратно изгибать получившиеся из полосок обручи. Неспешно, наслаждаясь каждым своим движением, он без устали создавал каркас неведомого будущего.
- В который раз пытаешься что-то доказать. Расслабься, подумай о чём-нибудь другом. Что из этого может получиться? Скульптура. Ты уже видишь, что это будет? Тогда молчи и работай. Болтун, - мысли то произносились им вслух, то всплывали в сознании в виде образа, так и не получив озвучивания голосом.   
      Поблёкшие, причудливой формы переливы серебряной росыпью выделялись на почёрневшем пожизненно въевшемся в металл фоне. В руках замер обмотанный пружинящей проволокой инструмент с гладкой лакированной ручкой. Белый металл без труда превращал тягучую янтарную канифоль в душистую липкую смолу. Пьер почувствовал, как приятно засвербил смолянистый сладковатый запах прозрачной слезы, а приплюснутое утолщение, похожее на ствол доисторического пещерного орудия , покрывало оловом сочленение узелков. Затем, застыв и превратившись в сероватый сгусток, олово крепко-накрепко закрепляло связующие звенья нового художественного произведения. Пьер заработался и освещаемый подрагивающим светом ламп не заметил, как наступивший вечер наполнил свежим разряженным воздухом потемневший переулок. На улице было совершенно темно, как вдруг зажжужали уснувшие на бетонном столбе фонари. Их с трудом пробивающийся сквозь толстое запыленное окно свет ярко освещал перила резных свежепокрашенных скамеек. На них, сгрудившись в большую кучу, сидела созданная воображением Пьера разношёрстная толпа подростков среди которых - волей Пьера сотворённый им высокий прыщавый паренёк, обмотанный белым шерстяным шарфом, залихватски бренчал на расстроенной гитарке. Пьер ценитель искусства и создатель мира творческого срисовал этого паренька со своего образа молодости, полученный автопортрет он нарисовал тушью, а сколько таких копий его выведенных тушью придуманных им живёт в его квартале. Далёкий гудок и вымышленные им прохожие, летящие навстречу неизвестности, выдыхая нагретый лёгкими воздух, силой воображения Пьера, заспешили по улицам навстречу радостям и счастью. Он рисовал проезжающие в полутьме вечера машины с лёгкой ленцой прокатывающиеся мимо его окон, рисовал приятную расслабленность улицы, не пугающей а наоборот уютной и безопасной, рисовал отражения в окнах своего мира отражающего его сущность, и это эхо его мироздания созданного с таким трудом вселяло в него уверенность в правдивом изображении его сущности в бытие. От скуки он наводнил стройку напротив разгружающимися грузовиками, создавая их Пьер, не отрываясь, наблюдал, как наклонившийся от нагрузки кран, перебрасывал через забор ржавые, облитые подтёками битума трубы. Огороженную забором площадку он осветил почти театральным сетчатым прожектором. И силой воображения заставил подвластные его мысли фигурки в тёплых алясках с отражающими попадающий на них свет нашивками на рукавах копошиться со скрученными стропами. Старенькие витые жгуты с, цепляющимися за брезентовые рукавицы краями силились вырваться от опытных стропальщиков из фантазии Пьера, но те ловко ловили пытающиеся улизнуть канаты, закрепляя их выверенными движениями. Потом они делали знак и  волей Пьера придумавшего ситуацию и крановщика, закреплённая на жёлтой балке лебёдка недовольно урчала, ожила, с усилием сделала оборот, а затем уже по инерции оборот за оборотом наматывала упругий стальной трос на покрытую маслянистым солидолом катушку. Связка труб неумолимо взлетела наверх, застыла маятником над пёстрым строительным мусором, раскачиваясь аптекарскими весами, щёлкнула тросом и, обдав разбежавшихся строителей фонтанчиками брызг, с грохотом раскатилась по осенней жиже.
- Создавать то с чем сталкиваешься и что дышит твоим воображением и мыслями. Иллюзия придуманная мной это мой скромный вклад в жизнь, моя посильная лепта в сущее. Я создаю из мысли своё движение я рисую свой путь и раскрашиваю его в цвета жизни. Моя ноша тяжела, но я стремлюсь к совершенству и в этом моя цель. Я развиваюсь духовно и моя душа становится чище от каждого сотворённого мной добра. Я отдаю свою доброту и в ответ получаю любовь мира. Я люблю свою жизнь и люблю свой мир. В этом моя гармония и мой смысл. 
   В доме наискосок, облокотившись на намокшие перила крохотного балкончика, словно мелом на чёрной лакированной доске он нарисовал худенькую француженку, его иллюзию, его смысл.
"Милашка," - промелькнуло как обычно
    Каштановые волосы спадали на узкие плечи, прикрывая от Пьера её натуру. Сколько таких молоденьких женщин создал за свою жизнь Пьер, но как хотелось ему открыть тайну её , перелетев через разделяющий их переулок. Она парила, держась за тонкую ограду балкона, скрытая полумраком прохладного вечера,и невозмутимо посматривала на проплывающих по тротуару нарисованных пешеходов, закутанных сознанием Пьера в серые, похожие на униформу, пальто. Видимо, заметив Пьера, она мило улыбнулась, оставляя в тени своё эго,  с грацией балерины развернулась и растворилась в кружеве бархатных гардин. Пьер нарисовал её отбрасываемый на шторы чёткий тёмный силуэт, освещённый белым светом комнаты, но вот свет мягко рассеялся по сумраку и Пьер потерял интерес к окнам омытым волной его внимания.
     Город погружался в сон. В тишине спящего города, разбегаясь по переулку многократным эхом шаркали гибкие прутья лысоватой метлы. Пьер знал что неизменный низенький полноватый дворник в почерневшем от времени фартуке тоже плод его воображения и фантазии, изредка наклоняясь и вылавливая коричневатые, видимо, занесённые сюда ветром листья, монотонно разгоняет лужи. Дождавшись, когда со сцены уйдёт этот персонаж, Пьер потянулся, бросив усталый, но довольный взгляд на безмолвное свечение уличных фонарей и ,прошелестев по газетам, опустился на мягкую проминающуюся прохладу разложенного на полу ложа.
- Да хорошо. Мир прекрасен. Я волен сделать его лучше. Старание и доброта вот в чём сила созидания. Не высплюсь. Бывает. Привык, - мысли оборвал сон и тишина.
    
Глава 2

Перламутровое утро. Странное время. Странное, потому как каждый день, из-за серых лоскутных крыш выскакивает свет и попадает на это окно. Такие же серые тучки, сквозь которые едва пробиваются его косые золотые лучи, оставляя на смятом полиэтилене, покрывающем стены квартиры-студии, светлые отблески. Такие похожие составляющие каждого утра. Разве это не странно? На рассвете он разбудил себя негромким стоном старинного альта. Как же не хотелось вставать. Он сделал усилие над собой. Пристально всмотрелся в хрустальную позвякивающую мишуру рогатой бронзовой люстры, и вот ему стало казаться, что зеленоватые пятна усов старинного светильника шевелятся, дышат, и, чтобы отогнать от себя эту зрительную галлюцинацию, он зажмурился и стремглав вскочил. Пьер зажмурился и, скинув с себя пальто, небрежным прыжком вскочил в тапки. Торжественно создавалась его сознанием незаменимая  классическая музыка, под которую он заструился, вальсируя с воображаемой партнёршей заставляя просыпаться сонный мир и вдыхая в него прекрасное и вечное не требуя взамен взаимности. Высокий отрывистый взвизг синкопы - и подчиняясь его музе музыка затихла, растворившись в шуме просыпающегося города, а Пьер, продолжая подтанцовывать под беззвучные ноты играющего оркестра, плавно приземлился у откинутой крышки рояля. Даже через толстую подошву тапочек Пьер почувствовал холодную полукруглую педаль. Басовый аккорд -и вот его комната наполнилась ожившим звуком запылившегося инструмента. Неожиданно в переливающийся поток форте протяжно вклинилась скрипка, и восхитительный маэстро разбудил спящий мир почти идеальной пропорцией звука. Помузицировав, Пьер услышал шипение убежавшего кофе и бросился к раскатившемся по плите капельками коричневой ртути.
- Кажется, моя жизнь состоит из множества повторений, по-моемому, мой день начинается как вчера, та же кухня, тот же кофе и даже шипение, с которым по краям плиты растеклось пятно, мне знакомо и не ново. Я приковал себя к своему укладу жизни и питаюсь ежедневными похожестями и схожей природой моих действий. Обычно и предсказуемо.
   Вытерев высохшие крошки кофе, он мельком взглянул в зеркало. С сожалением заметил, что ещё немного постарел. Седая щетина покрывала ежовыми белёсыми волосками его испещерёный мелкими ямочками образ. От недосыпания он стал почти белый, лишь опухшие веки нависли в виде тяжеленных грузов ответственности за его мир. Глубокие морщины распахали высокий лоб волнистыми дугами прожитых лет. Редкие, зализанные волосы, собранные в пучок и перевязанные белым шнурком, отливали металлической сединой. Несмотря на почтенный возраст, он чувствовал себя полным сил и творческого энтузиазма, его фантазия бурлила новыми идеями а мысли были подчинены общему настрою на созидание и творчество. Когда-то его смелые концепции будоражили умы истинных ценителей высокого искусства и он создавал прекрасное с лёгкостью и наивностью невинного. Он устраивал творческие движения и новые направления в развитии искусства. Его неожиданные открытия и созданные им творческие направления развивались и превносили в мир то тепло добра которое так необходимо для достижения блаженного состояния совершенства и идеала, но почувствовав тягу к покою, он погрузился в претворение своих творческих замыслов чуть спокойнее и размереннее но целеустремлённее и по делу. Если его дни наполнялись скукой он создавал для себя собеседников наделяя их творческой мыслью и видением искусства. Он общался с придуманными личностями испытывая от этого некое состояние удолетворения от осознания что в его силах создать приятные образы силой своей мысли. Он соглашался и противился, спорил и находил компромисс с теми чью сущность он создал из своего я чтобы находясь в движении к вершинам творчества иметь собственные фантазийные общения с равными себе. Он веселил себя плагиаторами без зазрения совести кропотливо копирующими картины и чьё-то творчество. Пьер частенько хохотал в ответ на придуманные небылицы о только что созданном ими неповторимом шедевре, но в разговоре непременно вежливо общался с копировщиками, искренне надеясь на торжество истинного искусства и победой над греховным воровством идей путём созидания и труда. Он придумал себе музу.
- Муза это моё продвижение к совершенству, мой тайный помощник в созидании, глядя на которого я неосознанно совершенствую мастерство принадлежащее искусству. Он будет вечно, мой путеводный проводник по волнам мирского ощущения и моего топтания нивы творчества и создания. Это образ. который постоянно изменяется в моём сознании и я двигаюсь за этим воздушным знамением состоящим из смысловой нагрузки моего мировосприятия в уверенности что его движение есть верное и правильное направление моим талантам и пониманием высшего.
    Искренне радовался видя развитие филлосовской мысли, и отказа от материального главенства и его роли в развитии творчества. Приоритет Пьер видел в духовном пропускании образа через мышление и изменении внутреннего вектора и смысла за счёт переосмысления сути и содержания, избирая в качестве возможного развития только безгреховное и чистое духовное общение с природой. Путь творчества это путь к духовному совершенствованию общества и себя, путь очищения через созидание и веру. Искусство от Бога, но необходимо приложить усилия чтобы вдохнуть в созданное и придуманное божественное дыхание и силу. Вера в высшее предназначение искусства как осознание богоугодного дела есть непреложная заповедь ведущая к совершенствованию насущного мира. В силах творца вдохнуть дыхание добра в создаваемое им творение и цель создающего придать своему делу доброе и духовное начало. Не стоит идти на поводу у лёгкого превращения искусства в тёмное и несущее разрушение. Это путь к деградации и уничтожению самого творчества, недопускаемое и греховное действо. Помощь Божественного провидения и чистые помыслы творящего могут изменить соотношение сил добра и зла которыми полнится мир. Выбирая путь от Бога, усиливая добрые намерения Божьим предначертанием создаваемого душой творения. Принимая как обязательное условие движение к духовному развитию и свету, создаваемое творчество  есть вклад в общее устройство мироздания и эта лепта вносимая сознанием в сущее и живое определяет развитие и направление движения общества. Задумываясь над деяниями и оценивая поступки необходимо выбирать предназначение собственного творчества и двигаться к развитию и осмыслению своих позиций. Развиваться тяжело, но разве легко создавать светлое и совершенствовать духовное. В стремлениях стать чище, обязательно поможет вера и Божье присутствие. Наверное забыли о доброте, но стоит сделать шаг навстречу Богу и светлые чувства оживут и станут сильнее чем та темнота в которую творчество направляет грехи и поступки. Пьер не продавал работы, будучи уверенным в особом предназначении искусства, он не стремился разбогатеть, его цель состояла не в том чтобы его творение продавалось или стало известным, его ежедневный скромный труд подпитывал духовное развитие художника. Отдыхая он развивался почитывая труды, написанные великими философами, находя в их творчестве смесь из показных добрых намерений и завуалированных добрых истин превращённых посредством слова в тёмный и греховный мир авторов. Не соблюдение основных Божьих законов привело к тому что творчество превратилось в некое орудие зла, а созидатель превратился в источающий грех источник дурного. Творчество светлого пути в силах повернуть и превратить деяния в часть света и добра, надо лишь поверить в светлое и следить за тем чтобы мысли и слова несли  свет и радость. Пьер старался не обманывать себя и смотрел на своё творчество как на инструмент общения с Богом, его помыслы чисты, он верит в силу добра и справедливости, а Бог защитит его творчество и не позволит злу использовать благие начинания во вред   Вежливый и обходительный, он мог часами наблюдать за оживлённой жизнью любимого Парижа. Вот и сейчас, приставив к окну крутящийся чёрный стульчик, Пьер с интересом разглядывал практически не изменившийся за ночь мир. Сутулый начальник на этот раз в длинном плаще цвета кофе с молоком  щеголял в лакированных лодочках, обтянутых синеватой плёнкой. Увидев Пьера, он улыбнулся, с поклоном снял серый картуз, обнажил порядочных размеров плешь и, показывая подкинутые Пьером спасительные бахилы, бесстрашно хлюпал по размытой дождём стройплощадке. Мускулистый здоровяк в дутой куртке пытался выдернуть толстый конец кабеля, застрявший под колесами грузовика, но кабель выскользнул из рук незадачливого строителя, и он по инерции плюхнулся в глубокую лужу, забрызгав сияющее чистотой пальто сутулого. Сквозь толстое окно до Пьера донёсся громовой мат плешивого. Он выхватил папку и со всей силы ударил ею по голове барахтающегося в луже здоровяка. В другом  стройки покрытый блестящей испариной старичок без устали орудовал большим достающим почти до груди отбойным молотком. Тяжело отдуваясь за лежавшего в луже напарника, он пытался разглядеть грациозных парижских дам, мелькающих в узких щелях между серыми палками забора. Вдалеке в просвете между забором и стеной дома выглядывали головы ребятишек. Любопытная детвора, подтягиваясь на руках, с интересом наблюдала за полноватым иностранцем в красной вязаной шапочке с чёрным помпоном, тот ловко орудовал лопатой с коротким, видимо, обломанным черенком. При этом он гневно бранился на ужасном французском языке, чем доводил до колик прыскающих от смеха мальчишек.
-Ты бы смог бросить всё и устроиться на работу, хотя бы на эту стройплощадку, просто больше не творить и стать сторожем или начальником, ходить важным гусём и раздавать указания? Никогда об этом не задумывался. Наверное, смог, но не вижу в этом особого смысла. Посвятив свою жизнь искусству, я уважал чужой труд, но старался заниматься своим делом. Мне их немного жаль, ведь я вижу, как они стараются и как устали. Их вклад в общий котёл трудно недооценивать. Без них я не представляю современной жизни, без этих скромных трудяг, ежедневно воздвигающих свой храм, храм труду. Конечно, в чём-то  это несправедливо. Ведь ты не выматываешься, как они, и всё же у тебя есть всё, о чём они могут только мечтать. Подумай, сколько раз они представляли себя на твоём месте и завидовали тебе и твоему дару. Дару? Чему же ещё? Всё от бога. Да, в моей работе есть свои минусы и плюсы. Наверное, чтобы понять этих людей ,мне действительно стоит взять лопату и поработать часок. Почему-то мне кажется, что это не так уж и приятно, но и, конечно, они, оказавшись на моём месте, не испытают удовольствия. Работа должна приносить тебе радость и быть максимально полезна обществу, самое главное- это результат труда, который ты видишь в итоге. Думаю, если бы я рыл эту яму, то, наверное, сам в неё и упал, мёртвый. Ну вот, уже опаздываешь,- нехотя прервал раздумья Пьер.
     Взглянув на часы, Пьер в растерянности встал, поискал глазами чёрный зонтик с выполненной в виде собачьей головы ручкой, пошарил рукой в узком пространстве между стеной и платяным шкафом, вытащил пыльный зонт, раскрыл его, повертел и ,допив остывший несладкий кофе, вышел на улицу. Каждый день он менял свой маршрут, прогуливаясь то на усеянном столиками Монмартре, то теряясь в узких извилистых переулках старого города. Неизменным было одно, ровно в полдень он оказывался перед небольшим столиком в приятной тиши сквера. Стреляла пушка, её раскатистый разрывающий слух, похожий на шлепок петарды выстрел возвещал о середине дня. Сегодня в противниках Пьера оказался мальчонка. Всё шло не так как обычно вначале партии он чуть не пропустил  трёхходовую комбинацию, но в последний момент заметил надвигающуюся опасность и немедленно рокировался. Выполнив испанскую защиту он наносил точечные ложные удары рассчитанные скорее на деморализацию противника чем на осмысленные атаки, но мальчонка был упрям и на выпады отвечал спокойно и рассудительно, Сконцентрировавшись на игре он сумел провести блестящую атаку, Пьер потерял ладью, слона и чуть было не пропустил нападение вилкой. Собравшись на концовку он сумел выравнять положение и свести партию завершилась к боевой ничьей. Расстроенный своей плохой игрой Пьер, чертыхаясь, побрёл по аллеям парка. Зашёл в зоомагазин купить корм коту Бонапарту. Весело щебетавшие канарейки бездумно прыгали по жёрдочкам, ударяясь крылышками о тонкие прутья вместительной клетки. На соседней полке, в шарообразном аквариуме, неторопливо поднимая хвостами грязь со дна, плавали раздувшиеся золотые рыбки. Их толстоватые губы шептали волшебные заклинания, которые не исполнялись, а поднимались на поверхность поблёскивающими в зеленоватой мутной воде пузырьками воздуха. В магазине стоял противный затхлый запах птичьего корма, точно такой же запах Пьер вдыхал на продуктовых рынках во время своей поездки по Юго-Восточной Азии. Сколько раз, заходя в этот полуподвальный магазинчик, Пьер с трудом сдерживал тошноту, подкатывающую к горлу, вот и сейчас вместо того ,чтобы купить певчего кенаря., он протиснулся через заваленный мешками с зерном неширокий проход магазинчика и с удовольствием выскочил на улицу, жадно вдыхая свежий парижский смог. На улице начался ливень, Пьер открыл куполообразный зонтик и в задумчивости побрёл по направлению к башне гениального Эфелля. Несмотря на дождь, заасфальтированная стоянка позади железного монумента человеческому труду, была заставлена сотнями авто. Практичные французы превратили это место в Мекку туристического бизнеса. Облепив перила смотровой площадки, среди металлических балок мелькали крошечные булавочные головки зевак. Пьер устало бросил взгляд на стального монстра, для него, как и для любого парижанина, это не больше, чем символ, магнитом притягивающий наполненных звонкой монетой иностранцев. Сам не зная, зачем же он пришёл сюда, Пьер остановился, ведь это местечко, пышущее фальшивой игрой ночного города, скорее декорация,- чем настоящий Париж. Настоящий Париж -это резные решётки старых домов, это уютные скверы в просветах между домами и белеющие зонтами многочисленные кафешки. Это крупные булыжники мощёной мостовой и миниатюрные шпили жестяных крыш, это особенный запах искусств, витающий в этом культурном центре Европы. Мостики через Сенну и обвязанные толстым швартовым пароходики уснувшие в плену у пристани. Нежный сладковатый запах лаванды и густой запах лилий, от которого бегут мурашки и который не забыть никогда. Бродячие музыканты и циркачи, без устали работающих на потеху толпы. Зеваки, в изумлении наблюдающие отчаянное сальто канатаходца. Привкус кисловатого красного вина и горечь миндаля на губах. Париж это любовная история. Чья-то мечта и чей-то сон. Миф и реальность, красота и порок. Всё это Париж - место, где можно умереть! 
    Зазубренный ригельный ключ провалился в замочную скважину входной двери. В полутёмном подъёзде сменился лопнувший плафон. Металлические трубки-лучи ощетинившимся конусом окружили прозрачное каплеобразное стекло настенного бра. В выкрашенном под цвет землистых перил почтовом ящике как всегда пусто. Пьер давно не получал почты, только недавно ему пришло приглашение на закрытый арт-банкет. Пьер сходил к знакомому портному, сшил сероватый зауженный в талии костюм из мятого воздушного шёлка, погладил белоснежную рубашку, но в последнюю минуту передумал и провёл вечер в одном из джаз клубов, наслаждаясь игрой темнокожего ямайского виртуоза. Его мягкий тихий голос и живой драйв электрогитары создавали неповторимую атмосферу душевного комфорта и единения с музыкой, чего никогда не получить на хвастливой тусовке столичной богемы. Здесь не спрашивают твоего имени и не заглядывают в твой карман, считая заработанные тобой гонорары,  здесь окунаются в мир искусства, забывая о времени и званиях. Здесь исчезает вещизм. Люди изъявили желание здесь отдыхать, а отдых это- прежде всего наслаждение. В кругах богемы, с которой частенько приходилось общаться Пьеру, отсутствовала цель. Почётные деятели собирались вместе и вели пустые, ничего не значащие беседы, рассуждая о пути развития искусства, ничего не предлагая в качестве путеводителя. Тогда- то Пьер рассудил ,что уж лучше мять ладонью неподатливый гипс, создавая маленький слепок своего следа в истории, чем общаться с динозаврами парижского бомонда о грядущем ледниковом периоде декаданса. За это Пьера недолюбливали, иногда ненавидели, но приходили в неописуемый восторг, видя новое творение стареющего мастера. Так было и так будет.
      Стоило приоткрыться двери, как навстречу, зевая и облизываясь, выскочил изголодавшийся Бонапарт. Когда однажды весной он отвёз мяукающее животное к ветеринару, и тот клятвенно заверил, что после кастрации коты набирают вес, и Бонапарт, тогда ещё совсем крохотный котёнок с большими, как кофейные блюдца, глазами вырастет в толстоватого красавца перса, Пьер обрадовался, но судьба распорядилась иначе, превратив пушистого зверя в худого, вечно голодного мучителя с длиннющим тигровым хвостом. Глазами, полными голодной преданности, он радостно смотрел на Пьера, заискивающе мурлыкая себе под нос кошачий марш. Жадно набросившись на еду, он затих.
- Животное, каждый раз одно и то же, такое ощущение, что я тебя не кормлю. Да !? Ну, что ты трёшься, словно, кроме моей ноги, тебе не почесать свой бок о стол или диван. Обязательно нужно потереться и оставить на моих брюках свою шерсть. Садись на колени, послушаем, что приготовил для нас Жан, - Пьер рухнул на кресло и поглаживая разомлевшего Бонапарта вслушивался в мелодию, доносившуюся сверху.
      Играли Паганини. Скрипач рьяно репетировал его каприз. За последнее время Пьер пару раз поднимался, предлагая музыканту выпить дорогого коньяку, но получал отказ, зато он смог воочию насладиться видом шедевра ученика великого Страдивари, чудо скрипки, который по оценкам экспертов в чём-то даже превосходил творения созданные, скрипичным гением, но по иронии судьбы так и остался безвестной деревяшкой, уступив своё первенство другим, более раскрученным именам. От музыки на душе так хорошо, что нечем дышать и чтобы прийти в себя пришлось приоткрыть форточку и вдохнуть терпкий воздух, тысячелетиями поддерживающий жизнь в жителях этого города и этой планеты. Странно, как резко меняется погода в Париже, ещё совсем недавно накапывали крупные капли дождя, а сейчас из-за дымчатых облаков выглянул полумесяц солнца. Стена света, сокрушая тень от мрачных четырёхэтажных домов, беспощадно наступала, передвигая границу всё ближе и ближе к окну Пьера. Пьер стоял у окна и видел, как тёмно-белая волна накрыла его, в нерешительности остановилась, замерла и побежала дальше озаряя фасады домов ярким солнечным светом. Лучи безжалостно освещали безжизненную, покрытую полиэтиленом стену, Пьер оглянулся и занавесил окно тёмной синеватой гардиной, которая, осветившись солнечным светом, превратилась в бездонное звёздное небо, усееное посеребрёнными, вырезанными из фольги остроконечными звездочками. Пьер часами разглядывал искусственные космические дали, созданные руками его дочери, ещё в школе фанатично увлёкшейся астрономией. Естественная подсветка, дарованная самой природой, нежно просвечивала сквозь протёртые дыры полотна, образуя сияние новых, ещё неизведанных светил. Пьер расслабленно сидел на полу и медитировал, поджав под себя ноги, глубоко вдыхая прокуренный комнатный воздух. Находясь в незримом контакте с бескрайней вселенной, он чувствовал небывалое успокоение и тихое биение своего сердца, сквозь которое он пропускал невидимые потоки пульсирующей в едином ритме энергии. Где-то на другом конце света кто-то похожий, а может совершенно отличный от него человек улавливал эти флюиды и, пропуская через себя эту энергию, создавал новый образ, дарящий людям любовь и доброту. На этом основан принцип духовного прогресса, это то, что заставляет мчаться вперёд локомотив искусства. Он убрал в сторону лежащие на столе обручи и, достав медный рыжеватый лист, выдолбил на податливом металле контур распустившей крылья арабской бабочки. Усмехнулся, удивившись всплывшему в сознании образу, он мысленно поблагодарил провидение, бога и ментального партнёра за подаренный недостижимый идеал, который постарались воспроизвести его принадлежащие всевышнему руки. С улицы раздался крик, Пьер медленно поднялся, С трудом оторвав взгляд от чеканки, он подкрался к занавешенному окну и отогнул гардину. Внизу прямо под окнами Пьера двое молодчиков в светло-коричневых пиджаках крушили бейсбольными битами кованый уличный фонарь. Пьер ещё раз взглянул на стол и отливающую рыжизной медяху.
" Существует ли незримая связь между творением и разрушением, ведь если где-то прибавляется -значит и должно убывать, быть может ,эти двое просто выполняют незримый закон сообщающихся сосудов. Хотя к подобным актам вандализма я отношусь резко негативно, мы с ними выполняем одну и ту же миссию на этой земле. Боже, спасибо тебе за этот дар свыше данный мне, да прости их невежество и их деяние. Вполне возможно, что всё могло быть и наоборот." - раздумывал посматривая в окно Пьер.
 В млечном сиянии луны их лица осветились. Пронзительно грянул свисток. Козырьки чёрных с белой продольной полосой фуражек французской жандармерии появившиеся из-за угла отбрасывали прыгающую тень на их глаза и лоб. Молодчики остановились в позе бейсболиста ,готовящегося к приёму, дружно, как по команде, они бросили биты и побежали по переулку в темноту спасительного старого города. Спустя несколько минут полицейские трели прекратились и прохожие как ни в чём ни бывало замаршировали по лужам вечернего бульвара. Пьер упал на диван, ощутив минутную усталость, расслабился и, словно почувствовав его расслабленную негу, Бонапарт, изогнулся, как дикая африканская кошка, вжался в пол и, легко запрыгнув на хозяина, принялся мять его розоватыми подушечками плоских когтистых лап. Машинально поглаживая гладкую белёсую шерсть кота, Пьер равнодушно смотрел на потолок. Говорят, что кошки способны впитывать чужую негативную энергию, видимо ,это действительно так, Пьеру стало легче, а неведомые силы, появившиеся в недрах его души, побудили встать, умыться и приступить к ваянию незаконченного творения.
- Ну вот ты и наедине со своим будущим, эта статуя существует лишь в твоей голове. Никто, даже я не знаю,что из неё получится. Важно старание на всех этапах и уверенность в своих намерениях. Работа идёт тяжело. То ли ещё будет.
         Пьеру казалось, что всё, что он делает, он делает неправильно. Всё в этот день шло наперекосяк и не так, как обычно. Не те движения, хотя годы труда довели их практически до автоматизма, не тот материал - серебро долго не хотело соединяться, отторгая слезу припоя, даже его воображение, редко ошибающееся и интуитивно нащупывающее следующий творческий шаг, на этот раз работало вхолостую. Такие дни Пьер использовал себе на благо, когда ещё, как не в день неудач можно потренировать свою волю и настойчивость, когда, как не сегодня, когда всё валится из рук, можно доказать себе, что ты действительно чего-то стоишь, терпеливо двигаясь ко своей цели. А цель у Пьера была одна - он стремился ежедневно совершенствовать себя, вкладывать в тяжёлую работу частичку души, улавливать сердцебиение жизни и, пропуская его через себя, выдавать ленту кардиограммы в виде своих потрескавшихся гипсовых скульптур. У Пьера был довольно распространенный в миру подход к поиску творческого решения. Начиная работать, он совершенно не задумывался о будущем своего творения. Каждый день рождал что-то новое и неизведанное, и это нечто, существование которого даже не приходило на ум вчера, сегодня координально меняло его мировоззрение и образ мышления. Например, вчера он, подобно археологу, нашедшему останки древнего существа, по крупицам очищал от земли его скелет, бережно лилея и сдувая пыль веков с каждой косточки, с каждого фрагмента таинственной находки. Сегодня, получив в своё распоряжение полный набор деталей, он пытался найти то единственно верное местоположение имеющихся у него компонентов, чтобы получить полную картину будущего шедевра. Но даже получив представление о том, как будет выглядеть его детище, он неизменно находил всё новые и новые крупицы, вживляя эти бриллианты в созданное вчера совершенство. Сколько раз, видя конечный результат своих бессонных ночей, он в корне менял концепцию произведения - и эта новая оболочка становилась королевской мантией, расшитой золотом и драгоценными каменьями, накинутой на плечи классического белоснежного бюста. Эта природная простота гипса и величественность воображения, соединённая воедино, создавала эффект разорвавшейся атомной бомбы, сметающей догмы и вековые устои творческой интеллигенции. Пьер смущался, ведь этот эффект не лично его заслуга, а скоординированная работа сотен тысяч мастеров всех эпох, в едином порыве выплёскивающих свой талант в бессмертные творения. Пьер был уверен, что Роден, сидя на низенькой деревянной скамеечке во дворе загородного дома, чувствовал то же самое, что и он, доводя до совершенства своего задумчивого мыслителя. Это общее чувство ,объединяющее их, не знает границ времени и эпохи - оно вечно, как вечно искусство и прекрасное.
       Странно, но в этот день не слышно пения скрипки Жана, такое случалось редко и означало, что Жан на гастролях. Должно быть, старушка сегодня на седьмом небе от счастья, но Пьеру, наоборот, тишина дома мешала сосредоточиться и вгоняла в тоску и уныние. Когда-то коллеги на открытие персональной выставки подарили Пьеру огромную коробку, в которой оказалась матовая акустическая стереосистема с объёмным звучанием. Привезя её домой, он подсоединил к аппаратуре обтянутые сероватым сукном колонки и, надев очки, долго разбирался в пестрящей техническими терминами инструкции. Включив подаренный Жаном диск, он моментально выключил систему и больше никогда ею не пользовался, дело в том, что несмотря на все технические изыски и чистоту звучания, этот электронный агрегат не смог передать ему самого главного - души исполнителя, даже когда Жан играл гаммы и Пьер с трудом различал звуки музыки из-за толстенных бетонных перекрытий, он чувствовал незримое присутствие жизни, дыхание скрипки.
       Щемило сердце, так бывало всегда, когда на улице начинала разгуливаться стихия, выл забежавший в подворотню ветерок, и провода с силой ударялись друг о друга, издавая глухие хлопающие звуки, будто старенький кожевник с переулка Роз разминал грубую овчину сучковатым дубьём. Подойдя к кухне, Пьер плеснул в фужер с неудобной гранёной ножкой десяток золотистых капель успокоительного. Поморщившись, выпил. Запах валерианы привлёк внимание Бонапарта ,тот распушил пушистый хвост трубой и, завертевшись в безумном танце, попытался поймать его кисточку, затем, почувствовав, что Пьер не обращает на него никакого внимания ,сел, и, словно обвиняя Пьера в своей никчёмной кошачьей судьбе, жалобно заурчал. Пьер хрустнул засохшей галетой, бросил на обиженного страдальца понимающий взгляд и плеснул в красноватую мисочку несколько капель кошачьей радости. Бонапарт жадно вылакал содержимое, мяукнул и ,показывая Пьеру своё вылизанное до белизны снега брюшко ,начал кататься по полу, излучая такое счастье и признательность, что Пьер наклонился и ласково потеребил в ответ за ушком у котяры. Снова, в который раз за этот день ,он подошёл к столу, рука сама потянулась к серебряному скелету будущей скульптуры, Пьер покрутил его в руках ,представляя ,что же можно сделать из этого металлического монстра,  что-то увидел, схватил лист бумаги и отточенными умелыми движениями попытался воспроизвести промелькнувший и сразу исчезнувший образ. Так он поступал крайне редко, в минуты кратковременного творческого кризиса, и обычно это первое обманчивое видение проходило, он в корне менял концепцию создаваемого, оставляя пылиться этот первый эскиз как некий запасной вариант в кипе подобных набросков. На этот, раз посмотрев на рисунок, Пьер отбросил в сторону короткий огрызок сломавшегося карандаша, взял пальцами выскальзывающий осколок грифеля и, проведя жирную диагональную черту, смял листок и выбросил в ведро. Опять бросил взгляд на серебристо-чёрную конструкцию, причудился вздыбившийся конь. Вот этот мешающий сосредоточиться кусок проволоки вскоре станет уздечкой, а эта плавная дуга, подогнутая книзу щипцами ,превратится в развевающийся от ветра хвост. Пьер подошёл к полке из старой промасленной вишни, покосившейся под тяжестью многочисленных книг по искусству. В руки случайно попался подарок приятеля из заснеженной России, редкое издание по архитектуре Санкт-Петербурга, Пьер открыл наугад антикварный раритет и увидел скульптурную композицию из гнедых жеребцов, установленных на мосту где-то в центре города. Значит, это действительно будет конь. Знаки не врут. За окном уже чернела безоблачная ночь, прожектор освещал прогуливающегося вдоль забора староватого сторожа, укутанного в длиннополый тулуп с поднятым наверх меховым воротником. Вспомнился неприятный эпизод французской истории - именно так выглядели бежавшие из снежного плена наполеоновские солдаты, увиденные в детстве в одном учебнике по отечественной истории. На белый пластиковый козырёк окна прилетела незнакомая птичка с лимонной грудкой, разделённой на две равные части чёрной вертикальной границей. Иссиня-чёрная, заострённая, как очищенный фундук, голова птахи беспокойно оглядывалась по сторонам, словно играя в переглядки с невидимым зеркалом. Перескакивая с места на место, она подскочила к стеклу ,уткнулась в него клювом, Пьеру показалось, что она хочет заглянуть внутрь комнаты, он открыл форточку, но птица испуганно одёрнулась, незаметно махнула крылышками и перелетела на соседское окно. Почему птица когда он знает что это будет конь? Хвост, перья, клюв нет это всё не то, всё мимо. Гулко работая клапанами мощного двигателя, по дороге вальяжно проехал укутанный в непроницаемый чёрный кожаный костюм мотоциклист. На закрытом забрале наездника отражались разбегающиеся пятна парижских фонарей. Его руки в перчатках с обрезанными пальцами уверенно сжимали рога укрощённого механического зверя. На матовой свиной коже куртки-косухи поблёскивал выложенный металлическими клёпками хищный контур орла. Остановившись напротив забора, он ловко поставил на короткую подножку своего железного коня, подошёл к сторожу,перекинулся с ним парой фраз, утвердительно кивнул головой и, выпустив из выхлопной трубы облако синевато-серого дыма, умчал в темноту ночного авеню. Пьер развернул перевязанный тонкой холщовой бечёвкой матрас и, не раздеваясь, с трудом заставив себя скинуть тапки, плюхнулся на него и забылся сном. Снилось море.
 Размеренный шелест прибоя. Волны чуть-чуть не докатываются до златокудрого мальчугана ,строящего на берегу сказочные замки. Он окружает их неприступной , как ему кажется, стеной из смеси дёрна и мокрого слипшегося песка, но наутро видит размытые немного возвышающиеся над морем песка следы от уничтоженных беспощадным приливом архитектурных творений. Работа вхолостую, возвышения из песка недолговечны и ранимы как и всё тленное. Настаёт миг когда созданное превращается в кучу песка невысокую насыпь служащую могилой для рукотворных изделий, всё превращается в прах - вопрос времени. Разбудил шум оркестра. Пьер вскочил и подбежал к покрытому кружевами инея окну. Лихие гусары на лоснящихся чёрногривых скакунах шелестели кисточками золотых эполет. Стройные жилистые ноги арабских скакунов выбивали калёными подковами брызги искр по покрытой первым подтаявшим снежком мостовой. За ними стройными рядами кавалеристов вышагивал военный оркестр, выдувающий из изогнутых волторн хрипы марша. Под удары барабанщиков, ритмично выстукивающих меховыми палочками тягучую барабанную дробь, на балконы высыпали любопытные разноцветные горожане, криком приветствующие уличные гуляния. Замыкал шествие бородатый мужлан в кивере с сжатым в руке шомполом. Он чётко вышагивал в ритме марша, потом, сбиваясь с ритма, он останавливался в замешательстве, но с неизменной улыбкой на добродушном конопатом лице, словно заведённый ключиком игрушечный солдафон выбрасывал верх волосатую руку в коротковатом отглаженном пиджаке. Еле поспевающая за бравыми солдатами карнавальная толпа, крутя колесо и жонглируя горящими булавами, веселила галдящих прихожан, выглянувших в серые разбухшие от проливного дождя форточки. Снег растаял везде, только на наконечниках забора белели точки снега,  да подтёками стекающая вода ещё блестела хрустальными осколками льда в утреннем полумраке Парижа. Ночью привезли железнодорожный вагончик, из которого высыпала целая свора небритых черноволосых мужчин, с гиканием бросившихся к белеющим в грязи островкам талого снега. Зачерпывая рукой смесь водянистого снежка с черноватой жижей распутицы ,они, гогоча, растирались ею и потом, увидя на груди у  приятеля тёмные разводы земли, хохотали ,тыкая друг в друга почерневшими скользкими пальцами. Рассыпавшись на крупинки, с крыши упала первая шапка снега, слегка обдав ноги прохожего фонтанчиком подлетевших ледяных крошек. Чудом не задев отряхающегося прохожего, о лобовое стекло автомобиля разлетелся снежок, ловко пущенный выглядывающим из-за угла хулиганистым растрёпанным парнем с раскрасневшимися щеками на бледном лице. Сутулая девочка, в стареньком, видимо, мамином пальто зачерпнула с крыши машины горсть снега и неумеючи бросила его себе под ноги, снова обдав прохожего брызгами холодного льда. Мимо прошли два юных футболиста. Перепасовывая зигзагами тяжёлый намокший мяч, они беззвучно передвигались по узкому тротуару улицы. В парке недалеко от шахматного столика стояли ворота, и детишки целыми днями беспечно гоняли футбол, а когда мяч улетал далеко, они долго спорили, кому же бежать в осиновую рощу и принести лежащий в луже шар. Иногда они нагло просили прохожих подкинуть его, и тогда какой-нибудь старичок наносил удар, мяч неохотно катился в другую сторону, а мальчишки недовольно ворчали и вместе наперегонки бежали за заветной чёрно-белой наградой.
       Одновременно со звуками скрипки Жана у старушки заработал пылесос. Пьер заткнул уши - этот звук, так портящий божественную музыку Жана,был невыносим! Звук отбойного молотка внизу слился воедино с жужжанием пылесоса, и вот уже полностью заглушил пение скрипки, наполнив пространство непрерывным стучащим гулом. Пьер мельком бросил взгляд на часы, схватился за воротник пальто ,натянул шляпу и выбежал на улицу. На улице он накинул пальто, стряхнув с мокрой полы стекающие капли дождя, и невозмутимо зашагал в сквер. Впереди на шумном перекрёстке, зажав плотными губами медный окислившийся на воздухе свисток, стоял регулировщик. Плавные взмахи полосатой черно-белой палочки подобно загадочному танцу приковывали взгляды водителей. Едва не сбивая с невысокого постамента жандарма ,по улице проносились авто. В одном из них, в кузове низенького грузовичка-пикапа, стояла кобыла, резко вдыхающая расширенными чёрными ноздрями морозный воздух. Пьер посмотрел вслед удаляющейся лошади с печальными слезящимися глазами и остановился. Это был совсем недавно увиденный им первый образ - первый и обманчивый образ его будущей скульптуры. Именно такие покорные глаза и именно такой безвольно опустившийся вниз хвост. Отдышавшись, но веря, что теперь он на правильном пути, ринулся в парк - там всё так же тихо, дорожки полностью покрыты озерцами луж, кроны деревьев, изгибаясь под напором ветра, превратились в протягивающие в сторону его движения указатели-стрелки. Пьер ставил зонтик на середину бескрайней лужи, поднимал пальто и прыгал на островок суши ,словно охотник ,перескакивающий с кочки на кочку на болотистой охоте. Какое унылое зрелище- поздняя осень, и чувствуется, что через несколько дней наступят первые лютые морозы. Листьев практически нет, а те жалкие коричневатые, висевшие на липах ,свернулись в аккуратные свитки и ждут своего неименуймого часа. Над прудом собирались в стаю птицы, их размеренный, похожий на далёкое тявканье охотничьей собаки клич, эхом разносился над верхушками деревьев. Разбуженный криком пернатых малыш, заливался в истерическом плаче, его неопытная молодая мамаша суетилась у торчавшего из пелёнок носика, подавая невидимой руке младенца разноцветную погремушку. Ещё несколько шагов- и он у цели. Как назло всё тот же мальчуган за столом, и опять этот уверенный в победе, нагловатый взгляд. Играет белыми. Классический дебют. Обмен пешками. Опять ставящий в тупик ход не по науке. Бессмысленная рокировка. Шах чёрным. Узкая лазейка между фигурами- и ответный шах. Защита ладьёй- и неминуемый мат конём. Пьер нервно вскочил, зажал в руках чернеющую сквозь перчатки фигурку, случайно опрокинул стол и ,не разбирая луж, длиннющими шагами отправился прямиком домой. Первый за последние годы проигрыш, причём не заслуженный проигрыш старику-гроссмейстеру, а обидный, этому противному молодому мальчишке. Задел кого-то плечом, не оборачиваясь ,извинился и ещё глубже вжал голову в плечи. Под ногами затрепыхалась лента,  видимо ,случайно оброненный школьницей распустившийся батистовый бант. Пьер поднял испачканную в грязи ленточку, огляделся по сторонам и, долго расстёгивая нижнюю пуговицу пальто, засунул её в карман чёрных брюк. У входа в дом застыла трёхколёсная тачка мороженщика, Пьер расплатился мелочью, очистил хрустящий облитый шоколадом рожок от целофановой обёртки и откусил мягкое чуть растаявшее мороженое. Зашел в подъезд и столкнулся лицом к лицу с Жаном, отмеряющего шагами неширокий пролёт лестницы ловко выбивая ритм каблуками.
- Добрый день, - мусоля приличный кусок сладкого льда во рту, попытался поздороваться он.
- Мсье Пьер, - с тягучим швейцарским говорком-, проворковал в ответ скрипач.
Жан лихо махнул в знак приветствия головой, причём длинная чёлка скрипача залепила ему обзор, и он резким движением назад поправил растрепавшуюся причёску.
- Прекрасный для прогулок денёк! Я иду в частную галерею живописи. Кстати, говорят что там экспонируется ваша работа?
Пьер молча кивнул. Его работы выставлялись в сотнях государственных и частных музеев, точное название которых он не знал ,так как давно переложил обязанности по продвижению своих творений на своего агента, весьма ловкого и предприимчивого деляги. Затем по-мальчишески проскользнул возле фотографирующей профессиональным взглядом консьержки и вбежал в старинный двустворчатый лифт. Однажды Пьер возвращался поздно вечером домой с благотворительного фуршета и застрял между этажами. Ни крики помощи, ни барабанный стук в двери не принесли желанной свободы из замкнутого пространства лифта ,и Пьеру пришлось всю ночь сидеть на корточках, то и дело просыпаясь, в надежде увидеть на лестнице собачницу, выгуливающую утром свою похожую на крысу таксу. Вытащил застрявшего толстоватый лысый кубинец с, случайно вышедший ночью подымить на лестнице дорогой гаванской сигарой. С тех пор Пьер редко пользовался подъемником. Вот и сейчас, подъехав ко второму этажу и услышав щелчок, Пьер с опаской повернул резную ручку решётчатого лифта и вышел. У его двери стояла разодетая парочка, Пьер прищурился, долго разглядывал гостей и наконец разочарованно узнал. Эти молодые импрессионисты, ищущие покровителей среди парижской богемы, уже не раз звонили ему с просьбой о встрече. Пьер всегда отвечал отказом, но сейчас, увидя у своей двери материлизовавшихся художников ,не смог не пригласить их на чашечку кофе. Милая на вид женщина лет тридцати  была одета в белое пальто -колокольчик с отливающим норковым воротником и меховые сапожки ,перетянутые кожаной шнуровкой. На голове модницы  покачивалась широкополая фетровая шляпка с вуалью, пестревшая нитями покрашенного в цвет фламинго пера. Её кавалер, молодой статный красавец с прямым загнутым, как у коршуна, носом был одет в короткую лётную куртку до пояса. Освещённый рассеянным уличным светом с трудом пробивающимся через запотевшее окно загорелый франт переминался с ноги на ногу, без причины лучезарно улыбался, постоянно доставал сложенный квадратом платок и утирал раскрасневшийся с непогоды нос. Пьер зазвенел ключами и, приблизив лицо к замочной скважине, сунул в неё дрожащими от холода руками непослушный ключ. Пропустил даму вперёд. Сквозь редкую сетку вуали увидел взметнувшиеся наверх удивлённые бровки. Дама в нерешительности остановилась, сморщила чуть вздёрнутый милый носик и, вопросительно поглядывая на удивлённого кавалера, сделала шаг в обитель художника.
- Позвольте ваше манто, - галантно поймал небрежно скатившееся с плеч парижанки пальто Пьер, - месье, можете не снимать обувь, здесь ужасно грязно.
Мужчина накинул на белую вешалку куртку, подошёл к зеркалу ,машинально поправил галстук, отряхнул заляпанный гипсовыми разводами стул и, откинув полы чёрного концертного фрака ,медленно водрузился на обитое бархатистой протёртой материей сидение. Пьер подошёл к кухне, сыпанул широкой мельхиоровой ложкой кофе в громадную гостевую турачку. Щёлкнул перстами и, раздеваясь на ходу, вальяжно сел на пол перед ничего не понимающими гостями.
- Позвольте?
Он вытащил из кармана золотую, обрамлённую драгоценными каменьями зажигалку, чиркнул стёртым кремнем и величественно подал прикурить изумлённой молодой француженке, нервно сжимавшей тонюсенькую дамскую сигарету. Девушка сняла шляпку и оказалась премиленькой девицей с пухлыми нежными губами и умненькими раскосыми глазами ,хлопающими мохнатыми, как крылья у бабочки, ресницами на диковинном, только что распустившемся лице-цветке. 
- Мы с Николя...
От неожиданности Пьер вздрогнул и, не скрывая своего отвращения к этому имени, поморщился. Сделав вид, что ничего не заметила, она торопливо продолжила.
-...Были поражены вашим талантом. Вашей непредсказуемой фантазией художника. Ваш ,,Лиловый каскад" произвёл лично на меня такое неизгладимое впечатление, что мы с Николя просто не могли не прийти к вам, чтобы выразить вам своё восхищение. А ваш ,,Воздушный циркач"- это самое гениальное творение из французской современной скульптуры.
Пьер удолетворёно кивнул, потом достал из коричневатой коробки толстую сигару, выплюнул откусанный кончик и насупил седые брови:
- А вы видели мою "Божественную десницу", - спросил Пьер и, заранее зная отрицательный ответ, зашелся сухим кашлем.
- Нет, а где она выставлялась?- перекинувшись коротким взглядом с Николя, спросила она.
- Мадам..
- Жаннет.
- Так вот, мадам Жаннет, я не могу ответить вам на ваш вопрос ,так как не имею привычки увлекаться своим прошлым, мне гораздо интереснее моё будущее и настоящее. Мои работы вы можете найти во множестве галерей, а теперь осмелюсь спросить вас об истинной цели вашего визита.
- Мы с Николя, - Пьер поперхнулся терпким сигарным дымом, - хотим организовать свою выставку, небольшую, работ на двадцать и хотели бы попросить вас посодействовать нам в своего рода рекламе, выставив на ней один из ваших шедевров.
- К моему великому сожалению, я больше не занимаюсь такой деятельностью, но могу посоветовать вам моего агента, который за небольшие комиссионные поможет организовать вашу выставку, если, конечно, ваши работы этого стоят. Вот его номер.
Он протянул ей свою визитку с золочёными выпуклыми буквами, на обороте которой чернел начерканный от руки номер. Жаннет недовольно поморщилась, но всё же сунула визитку в обтягивающее декольте вечернего платья. Разлив по миниатюрным, едва помещающимся в пальцах чашкам, кофе, Пьер, тяжело вздыхая, отпивал горячую арабику. Краешком глаза он незаметно наблюдал за шикающими друг на друга супругами. Допив кофе, они, видимо, из вежливости посидели и помолчали пару минут, рассматривая болезненные глаза старого скульптора. Затем Николя бросил случайный взгляд на циферблат простеньких швейцарских часов ,засуетился и, неуклюже одевая подругу, выскочил из плена мастерской. Пьер удолетворённо встал ,чтобы закрыть за ними дверь и даже случайно долетевшее до него
- Старый идиот,- не расстроило, а скорее, наоборот, привело в восторг. Всё ещё посмеиваясь, он длинным, растягивающим наслаждение глотком допил из чашки смесь густоватой  гущи с божественным терпким есспрессо. Затушил наполовину истлевшую сигару и, погрозив пальцем запрыгнувшему на стол Бонапарту, подошёл к шахматной доске. Он давно не загонял себя в столь невыгодное положение- белым неминуемо грозил мат ,либо неизбежная потеря ферзя. Сдаваться он не привык, поэтому белая королева безмолвно сошла с клетчатого королевского пьедестала, оставив своего повелителя взирать на слабенькую защиту из окружающих его пешек. Составив стопочкой кофейные блюдца, он торжествующе снова подошёл к доске. Чёрные практически обеспечили себе победу, теперь достаточно нескольких атакующих ходов и белые испуганно выбросят флаг. Тактический, отвлекающий манёвр пешкой- и переполняемый противоречивыми чувствами Пьер в несколько шагов пересёк комнату и склонился над стоящей на столике скульптурной композицией. Как хочется поскорее приняться за дело, покалывание пальцев в нетерпении- и вот разведённый в резиновой сфере гипс ровными слоями ложится на серебряный каркас. У Пьера была собственная система работы, резко отличающаяся от других мастеров скульптуры. Он никогда не пользывался ни штампованными клише, ни уничтожающими сам процесс творения заливочными формами, он ваял только с помощь рук, монотонно размазывая непокорный гипс иссохшимися шершавыми руками, а затем легонько сбивал молотком лишние детали и отполировывал фигурку до матового блеска зеленоватой войлочной тряпицей. Затем, разведя поменьше и погуще, он латал зияющие дыры на основании крупа и отрывистыми мазками покрывал подсыхающим крошащимся вязким гипсом  пустоты и рытвины будущего  коня. Взяв в руки похожий на скальпель хирурга резец, он искусно вырезал полоски рёбер на подтянутом животе замеревшего в прыжке животного. Закончив с передей частью коня, Пьер остановился и прислушался к шуму улицы. Со стороны стройки раздалось раздражающее слух тарахтящее скрежетание дизеля. Пьер увидел, как тяжеленные траки гусениц гигантского бульдозера, вдавливая асфальт, словно мягкую податливую глину медленно продвигались к воротам мимо собравшихся возле фонаря зевак. На стройке уже почти вырос фундамент. Бетонные сваи ,похожие на жертвенные племенные столбы, выглядывали из-под земли непрерывным частоколом. Пара сварщиков, накинув на глаза черный защитный щиток, соединяла металлические прутья в единую сетчатую конструкцию. Бульдозер заехал на невысокий холмик, выпустил из кривой трубы струю седого пара, чуть сдал назад, но затем ,решившись на отчаянный бросок ,залетел наверх, случайно зачерпнув в поднятый ковш немного черноватой жижицы. Из открытого канализационного люка выглядывала оранжевая каска водопроводчика, он поднимал наверх испачканное мазутом лицо ,жестами подзывая зазевавшегося юнца-помощника, потом, чертыхаясь нырял в темноту скважины, втягивая внутрь стальную проволоку кондуктора. Юнец удивлённо всматривался в мелькающие в темноте люка руки старшего наставника, стараясь повторить оточенные годами движения. Тот самый толстоватый француз, неловко работающий лопатой, на этот раз катил перед собой катушку с кабелем. Следом за бульдозером он пытался закатить на возвышение тяжеленный моток, но ноги скользили по разрытой гусеницами земле ,и он бессильно сползал вниз, садился, подпирал спиной свой груз и, отдышавшись ,с новой силой месил сырую смолянистого цвета грязь. Совсем устав, он зычным оперным голосом подозвал бульдозерщика, который зацепил ржавым крюком катушку и одним рывком перебросил её через неприступный сизифов холм.    
- Вот так мы тащим наш груз, хотя единственное ,что могло бы помочь нам в такой ситуации,- это усилия со стороны, ведь иногда самая ничтожная помощь способна координально изменить наше положение. Есть состояния, при которых наше уединение лишь подстёгивает окружающий мир на давление, и пока мы не согласимся на чей-нибудь скромный вклад, мы топчемся на месте без продвижения вперёд. Видимо, мы ментально связаны друг с другом, в случае застоя сотни чужих идей поддержат тебя и вытащат из ямы. Рядом с тобой всегда есть близкий тебе человек, который поможет и всё предусмотрит, без его помощи ты не в силах бороться с сопротивлением среды и с независимым противоречивым внутренним миром. Он не фантом, он живой, обрывок чужой судьбы, трепещущий и волнительный, похожий на твой облик, как две капли воды, но более подготовленный, чем ты ,к трудностям пути. Он всегда там, где тяжело. Он есть. Он внутри, - Пьер закончил коротко и, задержав дыхание, полушёпотом выдохнул из себя признание.Позвонил агент, сообщил, что парочка молодых совершенно бездарных художников слёзно умоляет спонсировать какой-то проект, пришлось их вежливо спровадить. Ещё он сообщил, что недалеко от дома Пьера раскинул свои подмостки бродячий цирк с довольно интересными акробатическими номерами. Пьер поблагодарил своего агента, накинул пальто и в предвкушении чего-то сверхъестественного вышел из дома. Закутавшись в воротник, он медленно брёл по пустынным улицам, изредка оборачиваясь на  крики подвыпивших гуляк. Дорога пошла под горку,  он почти бегом спустился на площадь, где стояли остроконечные палатки бродячих артистов. На первой площадке выступали силачи, их могучие торсы, обтянутые лиловыми трико, напрягались каждый раз ,ловя такие лёгкие на вид пудовые гири. Пьер прошёл дальше и уткнулся в соседнюю арену, огороженную пустыми пластиковыми бутылками, где бал правил жонглёр, с нечеловеческой ловкостью подбрасывающий в темноту горящие искрящиеся огненные булавы. Факелы ,похожие на бейсбольные биты, обращенные в орудия искусства, освещали ночной город отблесками крутящегося на невидимой оси фейерверка. То здесь, то там сновали клоуны. Их размалёванные бело-красными красками физиономии веселили народ фонтанчиками  искусственными слёз. На скрытых под  волочащимися по мостовой широченными штанинами ходулях расхаживал похожий на переростка баскетболиста кудрявый негр со вставными золотыми зубами. Следом за ним гуттаперчивая девочка в платьице со стразами, перебирая ножками-спичками, катила громадный красный шар. Послышался вздох-стон собравшейся толпы- это застывший над крышами старого Парижа эквилибрист-канатаходец пытался вернуть утраченное равновесие светящимся в темноте веером. Удивили хищники. Полосатые тигры, сидевшие на приплюснутых тумбах, раскрывая пасть, показывали острые зубы и издавали устрашающий рык, даже заградительная сетка, защищающая зрителей ,выглядела игрушечной, а смелый дрессировщик, выстреливающий в воздухе бичом, казался поздним ужином проголодавшегося зверья. Вдруг неожиданно из темноты неосвещаемого ярким светом софитов переулка выскочил раскрашенный чёрно-белым гримом шут. Его серебряные бубенчики наполняли звенящим раздражающим уши Пьера мерзким непереносимым шумом. Он ,кривляясь, пропрыгал вокруг старика и, заглядывая в испуганное лицо скульптора расширенными безумными глазами, истошно кричал:
- Ты шут! Я то точно знаю, что ты шут.
Пьер отпрянул, его дрожащие руки пытались защититься от нападок раскрашенной маски.
- Я скульптор, - пытался перекричать вопли клоуна старик, - я творец.
- Ты? Творец? Ты шут, - с издёвкой в голосе гнусавил он, - ты им был и им останешься.
Затем он отвернулся и прогибающимися пружинящими шагами подбежал к прижавшейся к стене парочке.
- И вы, вы все шуты, - его зловещий хохот, от которого стыла кровь, ещё долго звучал в голове старика.
Внезапно прихватило неистово выпрыгивающее из грудной клетки сердце. Пьер сполз на асфальт и почувствовал ,что ему нечем дышать. Тиски боли сдавили ему грудь, и он бесшумно шептал слова о помощи, но в ответ слышал размноженный узким переулком хохот чёрно-белого чудовища. Пытаясь зацепиться за проходящих мимо прохожих, он слышал металлический голос невидимого судьи приговором судьбы продолжающего повторять: Шут, шут, шут.
- Пьянь, - твердили ему в ответ случайные прохожие.
- Шут, - голосом клоуна отвечало эхо от крыши домов.
Сквозь пелену уходящего сознания он услышал вой санитарных машин. Чьи-то руки бережно положили его на носилки, он пытался вырваться, ему казалось ,что с белых колпаков врачей свешиваются позвякивающие в тусклом освещении скорой помощи серебристые бубенчики.


Глава 3


 Перламутровое утро. Странное время. Странное, потому как каждый день, из-за серых лоскутных крыш выскакивает парижское солнышко и попадает на это окно.
 Утренний свет осветил вкрапления красноватой гранитной крошки на белом свежепокрашенном потолке. В больничной палате ещё пахло краской, её тошнотворный запах сразу ударил в нос проснувшемуся Пьеру. К его рукам подходили переливающиеся трубки капельниц ,несущие по своим пластмассовым сосудам желтоватую маслянистую жидкость. На застывшей в пару дюймах от кровати тумбочке, обклеенной светлой глянцевой плёнкой, водрузился старенький громко гудящий осцилограф, размеренно отчитывающий секунды жизни короткими зелёными импульсами. Внутри аппарата потрескивали раскалённые резисторы. Бегающий огонёк успокоительно перемещался по покрытому сеткой клеток окошку монитора. Неожиданно мигающий импульс пропал, светящийся экран медленно потускнел и превратился в тёмный пустой квадрат. Увидев своё отражение на матовой черни стекла, Пьеру показалось, что оборвалась его жизнь, Он снова почувствовал боль, лицо покрылось блёстками пота, рука машинально сдавила эластичный резиновый пульт, и в палату тотчас вбежала взволнованная медсестра. Нажав на приборе чуть заметную кнопку, она выхватила шприц с успокоительным и, ловко закатав рукав, вонзила иглу в дряблую синеватую руку больного. Пьер обмяк и, уносясь на крыльях морфея в карусель дивных цветных снов, почувствовал на ладони остывающее прикосновение рук своей спасительницы.
       Мадлен завершала свой вечерний обход. Зажатая в руке папка, испещерённая сотнями фамилий больных, негромко хлопала по её ногам. Это была женщина, лет сорока, с короткостриженными чёрными волосами, с слегка завивающимися осветлёнными прядками. Белый накрахмаленный халат, накинутый на тёмный махеровый свитерок с глубоким V-образным вырезом, расстегнулся, и Мадлен долго пыталась рукой застегнуть неподатливые пожелтевшие пуговицы. Последний больной - недавно привезённый старик, найденный в центре города без документов, ещё спал, Мадлен вытащила ручку и, прислонив к стене мягкую папку, застрочила ровными каллиграфическими буквами показания аппаратуры. Затем она подошла вплотную к кровати и заглянула в лицо незнакомцу. Пьер крепко спал, его губы растянулись в улыбку, видимо, впервые за последние годы он видел счастливые сны. Почувствовав горячее  дыхание скульптора,она подумала, что у него жар, и она провела запястьем по его лбу. Пьер поморщился,, словно невыспавшийся ребёнок, завозил по изъеденному морщинами лицу свободной от капельниц рукой, зазевал и проснулся. Через плёнку сна он увидел склонившееся над ним черно-белое размытое пятно. Едва сдерживая подступивший стон, он, с трудом шевеля сухими губами, вымолвил:
- Уйди.
- Я ваш врач. Мадлен Дужуа. Вы плохо выглядите. Вас что-нибудь беспокоит?
 Пьер вырвал запутавшиеся провода капельниц и попытался встать, но Мадлен жестом уложила его обратно в кровать. Успокоившись, Пьер приподнялся, опёрся на локоть и ,всматриваясь в лицо незнакомки, наконец разглядел в ней не недавнего обидчика, а сестру милосердия, вопросительно замеревшую у изголовья кровати.
"Милашка. Так опять. Началось. Не думай об этом, но ведь милашка, даже красавица. Красавица? Что-то новенькое. Красавица!? Держи себя в руках"- из размышлений его вывел собственный голос.
- Меня зовут Пьер. Я художник, где я?
- Больница святого Франциска. Вас привезли с подозрением на инфаркт, но, по-моемому ,это всего лишь сердечный приступ. Это не страшно, правда, вы ещё очень слабы ,и вам придётся побыть здесь несколько дней.
 Пьер подошёл к окну, о которое тёрлись лапы голубой ели, согнувшиеся дугой под тяжестью свежего снежка. Крупицы снега, похожие на порошок химического огнетушителя с киноплощадки, равномерно покрыли меховой шапкой ветки смолянистого дерева. Вдалеке в пространстве между прутьями Пьер заметил  покатую горку, прыгающую вниз к речке, покрытой ледяной коростой. В редких остатках выпавшего снега ловко разгонялись и падали на грудь медвежата-детишки в пуховых коричневатых шубках. Незадачливый мужичок поскользнулся на подтаявшем насте и не успел поймать своего чада, санки ребёнка пробили тонкий лёд и заехали в холодную воду. Мужчина нагнулся, подхватил визжащего ребёнка, вытащил его на берег и растёр мелькающие красными пятнышками шёки ребёнка. Раздался окрик, он обернулся, разглядел приближающуюся пассию, подхватил подмышыку малыша и широченными размашистыми шагами побежал к горбатому мостику. Когда мужик добежал почти до половины ,Пьер вздрогнул. Прямо на покатой горке он увидел отчётливый силуэт трехзубчатой короны, белеющей на фоне сажи земли. Корона примагничивала его взгляд, и он ,не отрываясь ,погрузился в чарующий природный знак. Пьер присмотрелся и даже заметил на острие зубьев короны отливающие белым золотом снега драгоценные каменья. Врач подошла к Пьеру и, подозрительно посмотрев в ошарашенное лицо художника, спросила:
- Что  с вами?
- Посмотрите, - он бросил рукой в сторону окна, - видите вон там у реки? Корона? Снежная корона?
- Нет.-  всматриваясь сквозь стекающие потоки растаявшего снега, ответила она,- Вы здесь что-то видите?
- Это корона, мадам.
- Корона!? Да, сейчас заметила, но это скорее не корона...
- Что же ?- вспыхнул Пьер.
- Похоже на маскарадный новогодний костюм. Знаете ,там такие забавные шляпки, с помпончиками?
- С бубенчиками?
- Ну с бубенчиками, какая разница?
Пьер медленно осел на пол, он почувствовал ,как побелело его лицо, как зашевелились на затылке редкие волосы, как сначала бросило в пот, а потом резко стало холодно. В оцепенении он неподвижно уставился в стену и замер. Испуганная, врач наклонилась к нему, схватила жилистую сухощавую руку и, нащупав   слабые пульсирующие удары сердца, вытащила из кармана упаковку нитроглицерина. Пьер с трудом проглотил таблетку и почувствовал, что резкая колющая боль немного прошла, но стала тягучей и тоже невыносимой.
- Вам необходимо обследоваться,- уверенно произнесла она.
- Нет. Все в порядке, это бывает, всё-таки годы берут своё.
- Я говорю вам не про годы, а про здоровье. Вот вам моя визитка, здесь мой номер и адрес. Подъезжайте по нему я покажу вас моему коллеге - доктору Прежё. А сейчас поспите немного, вам необходимо отдохнуть.
Она уложила Пьера в постель, села под невысокий ночник ,свешивающийся со стены, и задумчиво, словно припоминая что-то важное, погрузилась в отчёт о проделанной работе. Дождавшись хриповатого сопения художника, она дёрнула за шнурок выключателя и, шелестя в темноте белыми матерчатыми тапочками, выскочила из комнаты.
       Больница святого Францизска состояла из нескольких потрескавшихся от непогоды корпусов, разбросанных в глубине парка и из едва заметных одноэтажных приёмных покоев, крыши которых виднелись в просветах между взмывающими в сероватое дымчатое небо стройными еловыми верхушками. Возле тяжёлых скрипучих ворот рос грибок  сторожки с покатыми загнутыми вниз венцами буровато-красной черепичной крыши. Вдоль расчищенных на ширину лопаты дорожек на невидимых заброшенных ночным снегом ограждениях нахохлились замёрзшие пичужки. Вцепившись в прутья когтистыми лапками ,они подгребали под себя крыльями снег, и создавалось впечатление ,что заботливые птицы высиживают птенцов прямо на рыхлой пороше. Сверху, в самую гущу стайки беззвучно приземлилась шапка слипшегося снежка ,и птички, тревожно прочирикав сигнал тревоги, бросились врассыпную, обнажив лунки неглубоких гнёздышек. Провалившись по грудь в глубоком мелком сугробе, за ними лениво наблюдал чёрный ожиревший больничный кот. Он запоздало дёрнулся, но, заметив ,что добыча улетела ,не приближаясь ,разачарованно втянул розоватым носом свежий морозный воздух и ,развернувшись, вразвалку поплёлся к деревянной больничной кухне. Раз в день больных выпускали во двор. Как по команде, двери корпусов раскрывались, и из них высыпали одетые в больничные тулупчики пациенты. Молодые бросались к высокому забору в надежде увидеть навещающих, а те кто постарше, вальяжно прогуливались по дорожкам, пугая птиц и уходя в гущу еловых зарослей подальше от весёлого раздражающего щебетания голубков. Часы встреч были строго регламентированы, и ненасытная молодёжь использовали каждую секунду, чтобы протиснуть лицо между редким частоколом забора и прикоснуться к своей награде синеватыми от холода губами. К Пьеру, впрочем ,как и ко многим другим, навещающие не пришли. От скуки он попросил у сиделки карандаш.
Сквозь караван мысли он рисовал на листке:
- Я не нужен окружающему миру, меня забыли и отделили от остальных высокой неприступной больничной стеной. Я был бы рад если в ней обнаружится брешь в виде внимания извне, но миру нужна только моя работа, а не сентиментальные признания в собственной глупости. Я шагающий не в ногу со временем. Уединение от мира, вот что я генерирую чтобы забыть о существовании общественной мысли. Я изо всех сил твержу себе что путь в отторжении от мира всегда менее ответственнен, и стремлюсь остаться за пределами досягания общества чтобы схалтурить. Но мой путь на виду и мне приходится идти с кем-то в ритме, кого-то догонять и ориентироваться на лидеров. Сдерживать темп нелегко, его рваные края кровоточат ушедшими минутами. Вместо призвания чёрно-белая финишная ленточка колыхающаяся впереди от промозглого встречного ветра, вместо секундомера календарь, вместо отдыха судорожный глоток свежего воздуха. От падения не застрахован никто, возможно я сойду с дистанции, но это станет моей трагедией, а не болью зрителей. Для них я очередной лузер споткнувшийся от неверного шага, мне же будет вдвойне обидно если вспомнить какая работа была проделана прежде и бестолку. Для зрителя есть только чемпион, второго места для них нет, оно элементарно не предусмотрено правилами и законами. Поэтому настрой только на победу, желанную и трудовую. И пусть я болен и стар, пусть не так быстры ноги и руки, но другого выхода у меня нет и мне приходится бежать без оглядки обжигая дыханием затылок бегущего впереди конкурента. Даже в творчестве, где казалось бы нет соревновательного ажиотажа я умудряюсь найти себе соперников и приходится даже в свободной стихии искусства бороться за выживание." 
         Отточенный грифель оставлял на бумаге красивые завитки еловых нитей ,словно выцарапанных чем-то острым на посеревшем от смога небе. Помогли и случайно найденные в стеклянном шкафу засохшие акварельные краски с рыжеватой беличьей кисточкой. Поднимая со дна стакана бурю зеленовато-бежевой акварели, Пьер старательно выводил мазками заснеженную еловую чащу на вырванном из статистического журнала листке. Вместо мольберта он использовал подвернувшуюся под руку стойку капельницы, смешивая на плотной картонке радужную палитру поблёкшей краски. На вечернем обходе к нему зашла Мадлен. Главврач, всецело погружённая в свои известные только ей больничные круговерти, выглядела осунувшейся и усталой. Как всегда она достала неизменную папку и с отречённым видом померила пациенту давление и температуру. Монотонно попросила несколько раз глубоко вздохнуть, поправляя сломанный, выпадающий из уха стетоскоп. Сдавила замёрзшими пальцами запястье. Настрочила во всё более расширяющуюся больничную биографию Пьера несколько страниц, мельком одобрительно кивнула в сторону намалёванного пейзажа и, с удивлением, аккуратно схватив ещё влажный от краски листок ,протянутый художником, смущённо вышла в мерцающий неживым дневным светом корридор. Раз уж нелёгкая забросила Пьера в это пренеприятное, но, к сожалению, совершенно необходимое заведение, он хотел отдохнуть и выспаться, чтобы ,выйдя из серых больничных будней, всецело погрузиться в свою уже желанную работу. Спалось плохо. За стенкой в размеренной непривычной тишине уснувшего госпиталя то постанывал, то похрапывал незримый, но уже ненавистный Пьеру незнакомец. Всю ночь беспокоила щемящая боль в кончиках пальцев, так бывало и раньше, но стоило прикоснуться к липковатому густому гипсу, как оно пропадало, и по рукам протекал тёплый переходящий в жар ток. Из раскрытой тумбочки пахнуло лекарствами. Неспешно вращающийся вентилятор-лампочка обдавал Пьера, то едким йодистым воздухом, то прокуренным коридорным запахом дешёвой больницы, притаившейся на окраине Парижа.
- Неужели я пациент этой вшивенькой больницы. Не представляю, как здесь лечатся остальные. Выйду- выпишу чек, на модернизацию, пора вложить свои деньги в нужное и полезное дело. Хочется проявить сочувствие и сострадание, такие редкие проявления совести, пробудившейся от горя и покаяния. Сколько у меня на счёту? Не знаю, наверное, немало - хватит, чтобы и детское отделение в порядок привести и приёмные покои отремонтировать, даже на лекарства останется тяжелобольным. Мне много не надо, главное, чтобы хватало на хлеб и на гипс, я не привередливый, - думал от бессонницы он
       Под утро Пьера разморило тепло накаленных обжигающих батарей, и он всё же уснул.
 Перламутровое утро. Странное время. Странное, потому как каждый день, из-за серых лоскутных крыш выскакивает парижское солнышко и попадает на это окно. На этот раз окно больницы. На обходе Пьер попытался обратиться к сутуловатой медсестре, ставящей капельницу, с просьбой о переводе его в частный медицинский центр своего школьного приятеля, но та лишь недовольно хмыкнула и, поправив у осколка зеркала мятый пожелтевший колпак, безучастно выпорхнула из его палаты. Тягучая процедура сделала его невольным заложником, на битый час приковав к постели. Он с тоской наблюдал ,как разрезающие время маслянистые капли раствора редко сползали по матовой прозрачной трубке, с бульканием проникая в его организм. Позже Пьер выяснил, что врачи, нашедшие его без сознания, не обнаружили при нём никаких документов и, приняв за бродягу, которыми кишел центр города, не задумываясь, отправили мистера икс в муниципальную больницу для неимущих. Когда днём та же бурчащая себе под нос медсестра принесла дымящуюся тарелку белой каши, в которую, словно попавший в Гольфстрим айсберг, погружался скошенный кубик сливочного масла, Пьер нехотя опустил ложку в разливающееся солнцем, огненно-золотистое пятно и с отвращением втянул в себя студенистую солоноватую жижицу.
          Ближе к вечеру, когда все остальные уже вернулись с прогулки, Пьер попросил выпустить его на полчасика на улицу,  хотя утренняя оттепель вызвала распутицу и накрапывающую с ветвей капель. Он накинул на себя дождевик из плотной непрозрачной клеёнки и выскочил на дворик, залитый увядающими лучами скрывшегося за больничный корпус солнца. В полутьме быстронаступающего вечера на дворе чернели наполненные талой водой неглубокие ямы. Чернел ещё покрытый неопавшей жухлой листвой ствол изгибающегося вдоль стены дерева. Чернели отражения тёмных силуэтов еловых лап, надвигающихся на него в нефтяном зеркале глади луж. Чернели наконечники копий покосившихся досок забора. Стволы стоящих в отдалении лип намокли, разбухли  и стали чернее развалившегося на окне сторожки чернющего кота, и только белая песцовая шапка гнезда, белеющая в глубине густых зарослей, возвращала Пьера из осеннего уныния  в предверьи зимнего ненастья. На земле, в размокшей слякоти посеревшего отливающего ртутным блеском снега, чернели следы от немыслимых размеров сапог дворника. Стараясь идти с ним след в след, Пьер с трудом попадая в трафаретные отметины на скользком снегу, хватался за толстые поручни еловых ветвей, свисающих вдоль убегающих к забору редких следов высоченного бородача. Подойдя к забору, Пьер подобно молодёжи, сунул голову между шатающимися досками ограды и попытался выскочить наружу, но округлившееся пузо не выпустило его стареющее тело на свободу из невыносимой больничной скуки. Встречая взглядом проносящиеся мимо него автомобили ,он освещался искуственным светом рассеивающих фар, и только глаза, оставшись в тени наброшенного на лоб капюшона ,с завистью взирали на обособленно живущий ночной город, отгородившийся от списанных в калеки горожан неприступной оградой. Пьер ощутил на лице мелкое покалывание, похожее на изморось, и взглянул наверх. Там, в темени почти неразличимой кроны, свисала пара иссохших надломившихся под тяжестью снега веток. На их заточенных кончиках скапливались тяжёлые капли, в какой-то момент срывающиеся и летевшие вниз россыпью авиабомб. Затем, ударяясь гулким колокольчиком о жестяной наконечник частокола, они обдавали его лицо микроскопическими водяными пылинками взрывной волны. Пьер вытер мокрое лицо, поправил капюшон и стал безучастно рассматривать подъезжающий похоронный катафалк. Этот обычно внушающий трепетный страх автомобиль, неспешно везущий в последний путь своего очередного попутчика, не вызвал в Пьере ни капли эмоций, он смирился и привык - слишком многие прокатились за последние десять лет на этом похоронном аттракционе. Внимание Пьера сосредоточилось на золочёной карете ,проезжающей через дорогу в щемящей тишине облетевшего парка. Даже издали Пьер ,прищурившись, разглядел одетого по моде позапрошлого столетия лихого кучера в строгом фраке в надвинутом на глаза котелке и разодетую в креолиновое воздушное платье молодую особу, без умолку щебетавшую и указывающую оборачивающемуся вознице направление движения. Колёса кареты вращались так, что казалось, она летела над землёй, совершенно её не касаясь. Лишь когда этот дошедший со времён Руссо пережиток старого мира случайно перескочил через кочку, и карета подпрыгнула, девица всем телом дёрнулась вперёд, едва не перелетев через скамейку кучера и, растирая бархатными перчатками ушибленный нос, прыснула в платок недолгими девичьими слезами.
 - Осколки времени, нанесённые краской на современную эпоху. Неувядающие пережитки старого, забытого прошлого, способные вращать деревянные колёса , щёлкать кнутом и подгонять лошадей громким пронзительным криком. Изысканный век, век ливреи и упряжки, век, когда гнедой жеребец стоит состояния и положения в обществе, век, когда сидящий в карете пассажир богат и успешен, а его возница диаметрально беден и прислужлив. Век, разделивший мир на пешеходов и седоков, на сословия и касту. Теперь нет той рачительной разницы между теми, кто управляет и теми, кто обязан подчиняться, у каждого свои права, каждый сам решает, согласен ли он отдать свою свободу ради привычных благ общества или его гордыня не позволяет исполнять любые прихоти тех, кто платит. Разрываясь между чувством собственного достоинства и обязательным нажимом со стороны власть имущих, мы погружаемся в прошлые века, превращаясь в тех, кто имеет право на всё, и тех, чьи права состоят в том, что их крик возможен при редких вздохах сдавленной груди. Дышать глубоко нельзя, кто- то старательно перекрывает кислород и затыкает кляпом рот, стараясь избавиться от визгливого гама. Мы привыкаем быть молчаливыми и послушными, боясь провиниться перед теми, кто стоит по другую сторону отношений, мы опускаем руки вниз и дрожим при командном укоряющем голосе, держащем нас в постоянном напряжении. Мы уже не слышим ругательств и оскорблений, мы слышим приказания подчиняться и слепо им потакаем. Наша жизнь полна смирения и отчуждённости, с которой мы взираем с колен, пытаясь рассмотреть лицо тех, кто имеет право, Мы никто. Нас уже нет, - проследив за каретой, вывел он.
      Потеряв к карете всякий интерес, Пьер побрёл назад. Пробираясь напрямик через колкие заросли дикой розы ,он случайно заглянул в запотевшее окно сторожки. Облупившаяся изъеденная ржавчиной решётка мешала сосредоточиться на голубом свете переносного телевизора, умело закреплённого на свешивающемся с потолка крюке. Потребовалось закрыть один глаз, только тогда изображение сфокусировалось, и Пьер увидел скрипача Жана в длиннополом концертном фраке. В это мгновение в окне возникло волосатое взмыленное лицо дворника, прижавшегося к стеклу красным, похожим на переваренную свёклу носом, Пьер отшатнулся, а дворник, не заметив в темноте аллеи ничего подозрительного, переключил изображение на кривляющуюся голливудскую комедию.
        В холле его уже ждала разъярённая Мадлен. Потрясая властным голосом тесную приёмную, в которую тут же выскочили любопытные больные и сиделки, она потребовала от Пьера объяснений. Не привыкший к подобному публичному обращению, Пьер, гордо поднял голову, скинул на пол зашуршавшую под ногами накидку и, пыхтя, словно разогревающийся на морозе паровоз, начал осторожно подниматься по крутой лестнице, застеленной истёртым до дыр паласом. В палате суетился розовощёкий пухловатый санитар, внимательно осматривающий присоски датчиков похожие на пиявок. Завидев Пьера, он достал из кармана банку пахучей загустевшей массы и, уложив на койку несопротивляющегося пациента, размазал по его груди коричневатую отдающую фурацилином мазь. Разъярённая Мадлен, почти вбежавшая следом за уклонистом, давала строгие и чёткие указания своему подручному. Замигали лампочки, на монохромном дисплее побежала волна. Не отрываясь от него, Мадлен усердно нажимала на известные только ей кнопки, изредка довольно покачиваясь всем телом и машинально сжимая красивые, обведённые почти чёрным карандашом губки. Не прошло получаса, как Пьера выкатили из палаты, а когда он совершенно потерял счёт неисчислимому количеству поворотов в коридорных лабиринтах больницы, его ввезли в освещённую прожекторами комнату и, переложив на холодные стальные носилки ,впихнули в трескучую тесную барокамеру.
- Больной, не дышать.
- Долго? - ещё чувствуя недавнюю обиду на Мадлен, спросил Пьер и вдохнул.
- Потерпите! Я же попросила не дышать, - едкий старушачий голосок доносился отовсюду, и Пьер снова сделал вдох.
После нескольких неудачных попыток, томография удалась, санитарка облегчённо выдохнула и вытащила капризного пациента наружу. Обратно он шёл сам, изредка останавливаясь, чтобы заглянуть в приоткрытые двери палат. За некоторыми дверями слышался крикливый плач грудных детей и успокаивающий растерянный шёпот новоиспечённых мамаш. Подойдя к своей палате, он замер, толкнул соседнюю дверь и, разглядев мелькнувшее из-под одеяла испитое красноватое лицо соседа, вдохнул витающий в палате перегар:
- Месье, ваше поведение не достойно даже этой больницы, - гневно продекламировал он, - если вы не прекратите пить и храпеть по ночам, я пожалуюсь на вас главному врачу, а он, поверьте мне, примет незамедлительные соответствующие меры.
 Заплетающимся языком сосед неразборчиво пробормотал извинения и ещё больше зарылся в ворох измятых и облёванных одеял. Торжествуя ,Пьер вернулся в палату, странно ,но Мадлен всё ещё что-то записывала, облокотившись рукой на острый угол кровати. Увидев вошедшего художника, она искренне улыбнулась, отчего ошарашенный Пьер в нерешительности остановился, не зная, куда деваться от игривых сверлящих глаз врача. Наконец, он нашёл по-видимому самое безопасное место в углу у гармошки штор, тяжело опустился на стул и, не понимая необъяснимой перемены в поведении этой мегеры, нервно застучал пальцами по крышке лежащей на столе коробочки с мазью.
- Месье Пьер, - она запнулась, опустила ресницы и, звонко рассмеявшись, продолжила, - даже не знаю, как вам это сказать. Я навела о вас справки , оказалось, что вы довольно знаменитая в определённых кругах личность, и для меня большая честь принимать в нашей больнице столь известного человека. Простите меня за скандал, просто мой помощник Этьен привозит эту дорогостоящую аппаратуру только раз в две недели, а мне кажется, что вам бы очень не понравилось задерживаться у нас на столь продолжительный срок.
- Я могу переехать на лечение в другой госпиталь!?
- Можете, но дело в том, что у вас некоторые проблемы со страховкой.
- Паршивец агент, - недовольно пробурчал Пьер.
- Прекрасно понимаю ваше негодование, месье, но оставим ваши личные дела и перейдём непосредственно к вашему здоровью. В течение последующих дней мы досконально обследуем ваше здоровье, по результатам которого я получу полное представление о вас как о больном, а дальше будем решать ,что с вами делать.
Она встала, сунула под мышку папочку и, покачивая бёдрами, выскользнула из палаты, затем заглянула снова и поблагодарила:
- Спасибо за пейзаж.
Пьер приготовился ко сну. Видимо, получивший нагоняй сосед переставил к противоположной стене кровать, храпа Пьер больше так и не услышал, зато молоденькая соседка слева, монотонно убаюкивала своё разошедшееся плаксивое дитё до первых лучей зимнего солнца, заглянувших в  больничное окно.
Голодного и заспанного, его повели на эндоскопию. Вчерашняя медсестра долго мстила бедняге, до рвотного рефлекса засовывая гибкий шланг в нутро художника. Из глаз повидавшего виды творца ручьём текли слёзы, он пытался схватить старуху за руку и выдернуть раздирающий гортань шланг, но старушка тоже знала своё дело, ловко изворачивалась и, прокручивая пальцами трубку с видеоглазком, пренебрежительно ухмылялась. Сплёвывая под ноги тягучую, как патока, слюну Пьер ,шатаясь, вышел из ставшего ненавистным процедурного кабинета. В голове шумело. Стены неумолимо сдвигались, а он бесстрашно, словно старый античный парусник ,проплывал между Сциллой и Харибдой, на мгновение оказавшихся в узком больничном коридоре. В палате ему стало гораздо лучше. Он распахнул заклеенное тонкой полоской обветшалого скотча окно и ненасытно, как неопытный ныряльщик за жемчугом, поднимающийся к поверхности без добычи из подводного плена, вдохнул сдавленной грудью морозный воздух. Кислород на миг отрезвил, привёл в чувство, но стоило ему закрыть окно ,и его кровь запульсировала в висках ритмом безумной бразильской самбы. Перед глазами расходились гипнотизирующие цветные круги, потеряв координацию ,он осел на краешек заправленной кровати и, обхватив руками голову, стал читать молитву. Видимо, господь услышал его. Дверь распахнулась, в палату вбежала растрёпанная медсестра и ,увидев меловое лицо Пьера, вколола ему лекарство. Пьер скинул махровые больничные тапки и, свернувшись калачиком, попытался уснуть, но в момент, когда он, казалось, вот-вот должен был провалиться в сон, перед его глазами возникал пугающий, похожий на болотного питона шланг, и Пьер, машинально открывая глаза, видел перед собою резную спинку пружинной больничной койки. В таком состоянии ,находясь на грани сна и реальности, он провалялся до обеда ,и только, когда последние посетители столовой разбрелись по своим углам, он почувствовал в себе силы встать и дойти до приоткрытой двери. За ней он услышал обрывок разговора.
- А что этот новенький, по-моемому, совсем плох. Говорят ,ещё немного ,и на его место можно переселять Сюзанну, она, бедняжка, так мучается в своём сотом.
- А что у неё? - раздавался за дверью немолодой протяжный голос сиделки.
- Да ,кажется, мыши замучили. По ночам шуршат, спасу нет.
Пьер захлопнул дверь и рассеянно добрёл до окна. Его взгляд упал на повисшую на еловой лапе сероватую сетку с бумажным мусором, видимо, сброшенную соседом сверху. Приглядевшись, он заметил шевеление в глубине измятых листков, и сначала показалась бусинка мышиного носа, осторожно вдыхающего незнакомый свежий воздух, а затем появилась и его хозяйка- серая гладкошёрстная мышь размером со спичечный коробок. Она непонимающе забегала по еловой ветке и, соскользнув, свалилась на катающегося по снегу кота, недоумённо вжавшего в снег свалившуюся с неба добычу толстенной когтистой лапой. Пьер усмехнулся - какая неожиданная воздушная смерть подстерегла этого избежавшего ни одну мышеловку грызуна, то-то обрадовалась бы Сюзен, узнав о гибели одной из своих мучительниц. Его всё ещё подташнивало. Во рту стоял противный резиновый привкус зонда ,при одном воспоминании о котором Пьера передёргивало и он давал себе зарок больше никогда не глотать эту мерзкую кишку. Без работы сдавали нервы. Он стал вздрагивать при каждом шуме ,стараясь успокоиться, нащупав руками полированную гладь скульптуры, но рука проваливалась в пустоту, и он с нетерпением ожидал наступления вечера ,чтобы с наслаждением погрузиться в спасительный покой сна. Таяли секунды, растворяясь в долгих томительных минутах, минуты медлительно ползли, образуя редкий часовой бой курантов, висевших на стене ратуши, и только непроглядная темень накрыла Париж успокоительным спокойствием будничного зимнего вечера. Пьер заснул и заскочившая в палату на мгновение  Мадлен, заметив, что Пьер глубоко спит, испарилась быстрее, чем её приторный  ,,Шанель" ,витающий в духоте палаты. Потекли мучительные часы больничного заточенья. Чувствуя себя совершенно выбитым из колеи, Пьер ежедневно выходил во двор, но ни свежий воздух, ни серебрящиеся на ветвях кристалики льда не вызывали привычного подъёма чувств, а наоборот, вгоняли в тюремную тоску наблюдающего сквозь прутья решётки заключённого. Мадлен хорошела день ото дня, но Пьер то ли специально, помятуя об устроенном главврачом скандале, то ли случайно ,полностью погрузившись в мысли о работе, не замечал её кокетства и при разговоре с ней становился черствее и немногословнее. В день выписки его лихорадило. Пьера разбудил вой с улицы.
На улице творилось настоящее столпотворение. Толпа окружила цепочкой огороженную жандармами мостовую ,по которой неспешно, красуясь, проезжал роскошный автомобиль. Впереди кортежа, зловеще поблёскивая тонированными стёклами двигался вытянутый американский джип, на полкорпуса обгоняя белый лимузин. Полированные крылья заграничного красавца отливали серебром налипшего снега, а развевающийся зеленоватый флажок на капоте указывал на дипломатический ранг своего седока. За ним ,проскальзывая на обледенелом асфальте и выпуская из-под протекторов мелкую ледяную пыль, катили шесть одинаковых мотоциклиста в кожаных куртках, опоясанных светоотражающими лямками. Спасаясь от встречного холодного воздуха, они пригибались к самому рулю и плотно сжимали посиневшие обветренные губы, дрожащие при каждом порыве северного ветра. Почти напротив окна дорогу перебежала несущая неудачу чёрная кошка, с трудом успевшая проскочить перед взвизгнувшими тормозами лимузина. Джип остановился, и из него высыпали чернокожие статные охранники с автоматами наперевес. Они обступили бело-чёрный автомобиль плотным кольцом и, поправляя белые кудряшки вставленных в уши наушников, беспокойно озирались по сторонам, оттаскивая наиболее любопытных зевак. Прохожие пытались заглянуть внутрь, чтобы увидеть счастливца удостоенного такой чести, но тонированное стекло скрывало лицо незнакомца и им оставалось только гадать придумывая его черты и цвет кожи.
- Какую  зависть толпы порождают эти машины, хотя завидовать тут нечему. Сидящий там внутри- пленник. Пленник своего статуса и положения. Пленник этого кожаного салона и сопровождающих его спереди и сзади вездесущих охранников. Пленник самого себя. Ибо, зная, кто он, и видя эти лица, вглядывающиеся в окно, он с удовольствием поменялся бы с ними местами хотя бы на денёк, но он лишь изредка всплакнёт о своей судьбе и, глотнув дорогого коньяку, помчит вдаль, увозя в темноту тайну своего имени и звания, - проснувшись, подметил Пьер.
 Из лимузина махнули, телохранитель-амбал прикрикнул на зазевавшегося товарища на незнакомом, скорее всего южно-африканском наречии, и кортеж помчал дальше. Переминающиеся с ноги на ногу замёрзшие жандармы расступились, и укутанные в  нафталиновую зимнюю одёжку зеваки разошлись по неширокой мостовой пешеходного переулка. Маленькая девочка, размахивая мешком с хлебными крошками, в нетерпении перебежала через дорогу и бросилась к прогуливающимся по замёрзшей речке зеленогрудым селезням. Малышка подбрасывала белоснежные корочки, птицы подлетали над землёй и пытались поймать их на лету. Видимо, погоня за нежданным подарком судьбы играла с ними злую шутку - они неловко приземлялись и с треском проваливались под лёд, неизменно зажав в клюве долгожданный кусочек. Пытаясь вылезти, они  чёрными перепончатыми лапками проминали тонкую корку льда, и из образовавшихся рваных полыней вытекала тёмная илистая вода. Наконец, выбравшись, они целиком проглатывали добычу и, стряхивая серенькими крылышками капли воды, заискивающе-преданным взглядом смотрели на свою кормилицу.
       Прозвенел гонг. Вошедшая медсестра жестом пригласила Пьера позавтракать. Пьер нехотя оторвался от окна и пошатывающейся, но уверенной походкой проследовал за удаляющимся беловатым пятном медицинского халата. В узком коридоре началось столпотворение. Как по мановению волшебной палочки, двери палат распахнулись, и перед глазами Пьера замелькали незнакомые люди в просторных домашних халатах и цветастых пижамах. Опираясь на клюку, впереди ковылял совсем молодой парень с серым засаленным бинтом на  взъерошенной голове. Слева прошмыгнула бодренькая усатая старушка. Расталкивая своими сморщенными, похожими на сушеные фрукты руками она резво уселась на единственное мягкое кресло, стоящее у окна ,и, взяв в руку ложку, терпеливо ожидала порции густой не растекающейся по тарелке манной каши. Пьер с отвращением поднёс к губам желеобразное варево и, осторожно попробовав его,   с отвращением выплюнул солёную недоваренную смесь. Принесли чай. В просвечивающем на солнце бледно-жёлтом напитке плавали редкие чаинки ,среди которых в образованном от чайной ложки смерче витала разбухшая перламутровая муха. Пьер отставил в сторону напиток и огляделся. Небольшая светлая комната с расставленными по периметру столами ,в середине которой возвышалась глиняное кадка с жухлой банановой пальмой. Сквозь развесистые ветви выглядывал лопоухий мальчик с большими удивлёнными глазами. Он засунул в рот ложку с кашей и замер ,с удивлением разглядывая Пьера, Пьер махнул ему рукой ,и мальчик испуганно спрятался за покрытые жёстким волосом корни экзотического дерева. На десерт некоторым принесли пиво в высоких зауженных книзу стаканах. Остальные жадно смотрели, как счастливчики сдували бархатистую пену хмельного напитка, непроизвольно глотая подступившую слюну. Перед Пьером поставили стакан, но не успел он протянуть к нему руки, как его выхватила та самая мерзкая старушка и с остервенением в три глотка выпила до дна золотистый напиток, потом как заправский бармен она смахнула рукавом стекающие по усам капли терпкого пива и, смачно облизнувшись, громко рыгнула. Пьера передёрнуло, и он отвернулся.  Столовая начала редеть, не прошло и минуты, как среди пустых отливающих жиром тарелок остался один Пьер, в задумчивости замерший на потёртой больничной скамейке. За окном краснела старая обгоревшая кочегарка. Низкая обитая лужённым железом крыша зияла обгоревшими краями прогоревших дыр. Огонь оплавил осколки разбитых запыленных стёкол и вывел причудливые дымчатые узоры. Пьер наблюдал, как со сталактитовой сосульки, зависшей под козырьком крыши, падали крупные капли. Попадая на тёмный нагар, они бесшумно скользили по податливой маслянистой стене, очищая от чёрной сажи бурый потрескавшийся кирпич. Через выломанные прутья окна Пьер заметил обгоревшую детскую куклу. Она беспомощно раскинула обрубки рук, а вместо головы на покрытом углями полу растеклась розоватая лужица. Чуть дальше ,прислонившись к стене, полусидел покрытый обожжёнными обрывками газет плюшевый мишка со стеклянными пуговицами вместо глаз. Пьер представил себе плачущих хозяев,  старательно разгребающего пепелище в поисках утраченных навсегда любимцев. Отчаянно захотелось домой, к своей работе, к своей маленькой ежедневной прихоти, к своим любимым игрушкам, застывшим на круглом мраморном столе в ожидании прихода своего хозяина. Что будет если его игрушки поглотит пламя. Если всё что он делает съест беспощадное синеватое пламя слизнув языками пыль с его статуй и творений. Он заведёт себе новые игрушки, хотя след от съеденного огнём навсегда осядет в его душе толстым слоем искрящегося пепла. Зачесались руки, не в силах терпеть удушающую больничную атмосферу, он постучал в ординаторскую. Дверь открыла милая сестричка в белом почти монашеском платке.
- Я хочу домой! - возбуждённо произнёс Пьер.
- Домой? Но вам нельзя домой, месье. Мадам Дужуа просила меня проследить за тем, чтобы вы строго выполняли постельный режим.
- Нет, - отрезал Пьер, - я направляюсь домой сейчас же и передайте мадам Дужуа, что если мне будет необходима профессиональная сиделка, то я смогу нанять её сам. Я хочу получить свою верхнюю одежду и немедленно. Да, и будьте так любезны ,вызовите мне такси - я без зонта, а на улице снова оттепель, может начаться дождь.
Пьер развернулся и, предвкушая прикосновение к заветной миске с быстросохнущим алебастром, уверенно зашагал к своей больничной келье. Когда в палату ворвалась мадам Дубуа, Пьер уже сидел в своём помятом пальто и ,придерживая пальцами размокшую сигарету, блаженно докуривал истлевший окурок. Мадам подбежала к нему и с ловкостью заправской учительницы ,заставшей в туалете курящего первоклассника, выхватила из рук Пьера остатки дымящегося счастья.
- Как вы смеете, мадам?- грозным голосом спросил вскочивший на ноги Пьер.
- Вы взрослый человек, и ваши вредные привычки- это ваше личное дело, но это моё заведение, я здесь врач, и то, что вы делаете со своим здоровьем, касается меня лично. Если сейчас ваше слабое здоровье не выдержит, я понесу за это ответственность, это раз. Во- вторых, курение в палате строжайше запрещено, а в-третьих, кто вам дал право повышать на меня голос. Вы мой пациент, и пока вы не выйдите за стены этого учреждения, вы будете соблюдать мои рекомендации и правила.
- Замечательно, именно это я и собираюсь сделать. Сейчас подъедет такси ,и вы меня вряд ли увидите.
- Напротив, до скорой встречи. Кстати ,я как раз шла сказать вам, что ваша кардиограмма ужасна, не пройдёт и двух недель, и мы снова увидимся с вами, и поверьте, что спасти вас будет уже делом сложным и хлопотным.
Пьер встал, покачнулся, но тут же выпрямился и, сжав в руках шляпу, вышел, громко хлопнув дверью. Внизу его уже ждало новенькое клетчатое такси. Пьер запрыгнул на заднее сидение, буркнул адрес и так и просидел всю дорогу до дома, уткнувшись в потрёпанный путеводитель по Парижу. Только когда раскосый водитель-китаец повернулся к нему и, коверкая язык, пробурчал:
- Месье, с вас семь франков.
Пьер оторвался от пожелтевших страниц рябого журнальчика и ,протянув банкноту, ответил:
- Спасибо, сдачи не надо.
У входа в дом стоял промокший под дождём Николя. Густая шевелюра почти закрывала ему лицо, но Пьер без труда разглядел его заплаканные бегающие глаза, слёзно молящие отца о пощаде. Пьер раздражённо подошёл к сынку, взглянул,  нахмурив брови, на вжавшегося под его взглядом молодого повесу, распахнул пальто и выхватил из внутреннего кармана кожаную тиснённую золотом чековую книжку, изрядно похудевшую за последнее время. Не глядя, выписал чек на огромную, почти в два раза превышающую обычную, контрибуцию за родственные узы,  затем решительно прошёл внутрь подъезда, второй раз за день громко закрыв за собой дверь. Внутри кипело. Впервые за последние годы всё шло не так, как надо, и причиной этому был этот мерзкий раскрашенный шут. Пьер с силой толкнул скрипнувшую в темноте дверь, отогнал от ног вставшего на цыпочки Бонапарта и, рухнув в кресло, плеснул себе в стакан остатки коньяка из миниатюрной бутылочки, похожей на флакончик французских духов. Обожгло пересохшее нёбо. На секунду в его душе прекратились волнующие процессы, ветер негодования стих, стало спокойно, тихо, но удары дьявольской машины ,продолжающей вгонять в землю бетонные строительные столбы, вернули его с небес на землю. Бум. Бум. Бум. Пьер прислушался к стуку своего сердца, размерено выбивающего монотонную дробь. Тук-тук. Бум. Тук-тук. В ритм жизни вклинился протяжный клич Азнавура из проезжающего авто. Секундная тишина- и снова: бум, тук-тук, бум, тук-тук. Пьер слышал каждый шорох, мимолётное дыхание ветра, стучавшего в стекло квартирки, писк, невесть откуда залетевшего комара, скрежет стиральной доски, окрики со стройки, работающий телевизор кубинца. Зёрнистые капли пота радужно засверкали в глубоких морщинах на лбу. Проступившие сквозь бледную старческую кожу венки покрыли виски красноватыми прожилками, он заткнул уши, пытаясь избавиться от музыки окружающего мира, заполонившего его сознание непрерывным гулом всевозможных звуков. Наконец ,урбанистическое интро закончилось, и Пьер погрузился в печальную песнь скрипки, поглотившей все лишние отголоски мира. Когда божественная музыка Рахманинова закончилась, он совсем успокоился, встал, поднёс к носу подсохшую гипсовую смесь, втянул в себя чуть отдающий сыроватой глинистой землёй запах будущей композиции и улыбнулся. Бубня джазовый мотив, он подошёл к перевязанному найденным шёлковым бантом пыльному мешку с магическим гипсом. Зачерпнув рукой пару пригорошней перетёртой мелкой массы и закурив короткий окурок сигары ,Пьер подошёл к кухне. Плеснул в плошку воды, затушил похожий на корнишон окурок гаваны в пепельнице и остановившись у шахматной доски, замер в растерянности. Ему показалось, что фигурки ожили и беззаботно общались между собой. Белый полированный слон, запахнувшись в длиннополую накидку, вежливо пропускал вперёд величественную чёрную королеву, стоявшая по-соседству, зубчатая тура, обволакиваемая белым облаком пыли, слетевшей с края плошки, бесшумно пшикала дальнобойными орудиями. В сложившейся для белых ситуации был возможен только ход королём назад. Пьер протянул руку к  костяной фигуре, немного возвышающейся над своими подчинёнными вассалами, но вдруг увидел на освещённой скользящими лучами света голове короля жёсткую издевающуюся улыбку шута. Хлопнула выпавшая из рук миска, ноги подкосились, и Пьер сполз, едва успев зацепиться рукой за блестящий пилон барной стойки. Проснувшись, он почувствовал, как холодок от скатывающихся с лица капель пропитывает воротник свитерка.
       Пьер открыл глаза, и по лицу проскользнул солнечный зайчик ,отражённый отполированной медной пиалой, сжимаемой взволнованной Мадлен.
- Как вы здесь очутились?- негромко спросил Пьер, собирая с пола разлетевшиеся шахматные фигурки.
- Дверь была открыта. Я зашла поговорить с вами и увидела ваше тело, лежащее у пилона. По-моемому, вы пренебрегли моими наставлениями и опять сделали всё по-своемому. Больше я предупреждать вас не буду - ваше сердце скоро перестанет биться- и вы умрёте.
- До смерти ещё далеко, - недоверчиво ответил Пьер, - смерть не здесь, а вот здесь.
Пьер прислонил руку к груди и плавно поднёс ладонь к виску.
- Один мудрец сказал, все проблемы человека идут от головы или от разума, как хотите. Болезнь не властна над твоим телом, если твой разум способен победить её. Так же как и и любая иная опасность - ничто ,если твой мозг способен найти против её действия противоядие.
- Увы. Очень часто наш разум не способен объективно оценивать реальное положение вещей и даёт сбой. И тогда организм под воздействием ложного импульса от нашего сознание идёт по другому логическому пути, часто заходя в тупик, даже не осознавая этого. Вы обманываете не меня, а себя и прекрасно отдаёте себе в этом отчёт. Вы больны и должны себе в этом признаться.
- Да я болен, но я знаю другое. Я знаю, что в вашей больничке я умру гораздо быстрее. Единственное ,что меня держит на этом свете ,это моя работа ,без которой я не представляю свою жизнь. Это, - он с трудом подошёл к старательно вылепленному скелету будущего коня. Приобнял свою многочасовую работу, погладил её, как обычно гладят ненаглядного чада, принесшего домой очередную хорошую оценку. Нагнулся к скульптуре и поцеловал белую развевающуюся гриву. Стёр с губ мел. Улыбнулся, - Искусство- это всё! Всё, что у меня есть.
- Тогда не травите себя этой гадостью, - она кивнула на стоящий на столе бокал со стекающими ,,дамскими ножками".
- Мадам, я почти не пью, просто неудачный день.
Она покачала головой:
- Пьер, сегодня я произвела обход больных. Вытащила одного бедолагу с того света, и скорее всего завтра меня ждут те же мучения, а вы не успели сбежать из больницы и, так и не успев добраться до вашего "искусства", выпили этой дряни. Вам опять повезло. Второй раз за последние дни вы остались живы, это не случайно, поверьте мне,- её голос почти сорвался на крик.
- Бог приберёг меня для другого.
- Возможно, но вы можете ему в этом помочь.
Пьер виновато опустил голову. Действительно, можно обвинять кого угодно - этого клоуна ,так некстати встретившегося в узком переулке, можно сбросить груз ответственности ,свалив вину на очередной визит сына - неудачника, но во всём виноват только он. Ему необходимо взять себя в руки, точно так же, как нередко случалось в далёкой юности, когда на заре своей карьеры он метался в неуверенности, не видя способов самореализации. Необходимо проснуться, забыть об усталости  и начать действовать - ведь он профессиональный художник, он тот, кто стремится довести своё умение жить до идеала, ежедневно кропотливо работая над своими творческими детищами, навеянными непредсказуемыми порывами души. Целую вечность без работы в этой удушающей больнице. Целую вечность непрокрашенные полосы больничного потолка и слабое пикание сердечного аппарата. Целую вечность ни грамма искусства и эта ноющая боль. Этот срыв от нетерпения и от тяги к этому уже застывшему гипсу, а эта женщина, замеревшая совсем рядом, мешает вернуться к работе и заводит эти бесполезные разговоры. Естественно, он никуда не поедет, останется дома и сейчас же выпроводит её на улицу. И плевать на моросящий там дождь, ему необходимо прикоснуться к остывшей без его рук окаменевшей скульптуре. От обжигающего ледяного равнодушия Пьера засквозило морозцем, почувствовав его, Мадлен подхватила рукой пятнистый полушубок, накинула на плечи бордовую шаль и, выдохнув застоявшийся пыльный воздух комнаты, выскользнула из студии. Пьер не спеша подошёл к шахматной доске и восстановил позицию. Практически не задумываясь, отошёл назад королём и тут же сделал неожиданный контрвыпад конём. Задумался. Опять почти безвыходная ситуация, но на этот раз белый король спокойно стоял на чернеющей клетке, не признавая поражения, и с серьёзным выражением бородатого волевого лица поправлял съехавшую на глаза корону. Ни беглой тени улыбки, ни прежней издёвки в вырезанном из кости профиле, гневный взгляд монарха на подчинённых, окруживших его плотным кольцом, и развевающаяся от сквозняка мантия. Защита карликовой, облачённой в резные латы пешкой не помогла, вооружённая тяжёлой гаубицей ладья без труда расправилась с беззащитным пушечным мясом. Ещё один бесполезный ход- и чёрный конь, ловко перепрыгнув через индийского боевого слона, поставил эффектную точку в партии. Белый король умер, да здравствует король!
       Бонапарт свернулся калачиком на висящем на спинке кресла пальто. Увидев белые пучки кошачей шерсти на своём пальто, Пьер зашёл в ванную и намочил потрёпанную щётку из жёсткого конского волоса. Заметил в зеркале прядь новых седых волос на и без того седовласой голове - своеобразный природные часы, высвечивающие отмеренные богом моменты бытия, и сколько не закрашивай вязкой басмой седоватые деления, их истинный цвет неизменно проступит сквозь искусственный обманчивый колор.
- Мои года бесследно тают -
  Мои старания в ночи .
  И смерть от старости пугает:
  Я слышу- звякнули ключи.
  Она стоит и ждёт мгновенья,
  Когда откроет эту дверь,
  Войдёт без стука и сомненья-
  И съест меня, как дикий зверь, - выскочили строчки из его уст.
        Вернулся в комнату и согнал зевающее нагловатое животное, нехотя отчистил пальто от постоянно прилипающих к нему белёсых шерстинок и, взвесив на руке тяжёлое долото с расплющенным выверенными ударов концом, принялся за свой труд. Податливый гипс соскакивал кокосовой стружкой с вырисовывающегося крупа лошади. Оставляя неглубокие засечки, он заставил развиваться безжизненный конский хвост. Заострённой, похожей на маникюрную принадлежность лопаткой он неторопливо проминал раздувающиеся ноздри горячего скакуна. Посмотрел на приподнятую губу и короткими мазками вывел ровный ряд зубов. Глаза он всегда оставлял напоследок ,ибо именно в них таилась максимальная тайна внутреннего состояния скульптуры, одно неверное движение- и на тебя посмотрит глуповатый взгляд едва ставшего на ноги жеребёнка, чуть посильнее нажим- и в глубоких впалых глазах почудится страх загнанной лошади. Этот последний штришок он тщательно готовил, не раз размышляя над будущим своего гипсового изваяния. Сейчас, видя лишь обросший белым гипсом каркас, он не решался на этот ответственный шаг, мысленно рисуя всевозможные варианты будущего контекста. Мускулистую шею будущего ,,араба", как он окрестил своего коника, он оставил на завтра, посвятив остаток ночи дошлифовыванию лоснящейся гривы. Перед сном Жан ещё раз порадовал его импровизацией. Во истину гениальный музыкант! Какие необычные и в то же время совершенно единственно возможные звуки извлекал он из своей лакированной спутницы жизни! Как тонко, даже находясь в точно таком же каменном мешке, как и Пьер ,он чувствует нити настроения, как красива его душа, способная родить эти блаженные звуки. Убрав скульптуру в глубину комнаты ,тем самым спасая её от иссушающих солнечных лучей, Пьер поднял с пола медную чеканку и методично ,пока не услышал в стену нервные постукивания выбивал на крыльях бабочки волнистые продольные узоры. Не хотя разложил постель, было время, когда он практически не спал, но годы берут своё и теперь для восстановления ему требуется несколько утренних часов - так много зря потраченного времени ведь совершенно не известно сколько лет или дней отпущено ему его судьбой. Во сне к нему приблизился ангел, обдав его лицо приятным тёплым ветерком, он, покружившись над спящим художником с минуту, улетел в подсвеченный редкими лучами просвет между сбившимися в гигантскую тучу чугунными облаками. Пьер проснулся, за окном только рассвело - значит, он проспал меньше часа. Лучи первого зимнего солнца освещали антенны низеньких парижских крыш. Вдалеке между надвигающимися друг на друга стенами домов пробежал первый трамвай. Синеватые искры разлетелись в туманном утреннем воздухе и, прокатившись по заснеженному асфальту ,превратились в чернеющие еле заметные угольки. В сторожке ещё горел свет. Через заиндевевшее окно Пьер разглядел прикорнувшего на столе сторожа. Облокотившись на руку, он мирно дремал, зажав в руке ствол старенького ,,Маузера". Пьер попытался последовать его примеру и заснуть, но веки отказывались закрываться, а глаза сами находили белеющий в полутьме угла чёткий контур скакуна. Поймав глазами стоявший неподалёку мешок, Пьер решил заняться делом. Пьер накинул халат, умылся, всё ещё в полудрёме автоматически влил в себя остатки вчерашнего кофе, почувствовал вчерашнее жжение в груди, но не поддавшись на ловкую симуляцию организма ,поохав, сел за столик. Заработала образивная машинка, и мускулы коня напряглись, конь будто пытался соскочить с овального постамента и помчаться по заснеженному городу, разбудив парижан звонким стуком своих гипсовых копыт. Полчаса- и передняя нога приготовилась выбить золотистую искру с выложенной булыжником мостовой, ещё час- и на её искусно обрисованном колене натянулось сухожилие, а уже утром Пьер вывел тупым концом иголки шляпки гвоздей подковы.
       Чтобы разъяснить внутренние противоречия и воочию увидеть лошадь в динамике, он решил заглянуть на ипподром. С самого утра там кипела своя жизнь. Страждующие, с горящими от разъедаемого азарта глазами, в нетерпении замирали на холодных трибунах конного стадиона. Их взгляды были устремлены к лошадям. Их глаза, прикрытые специальными накидками, были не видны даже в бинокль, и Пьер сразу отбросил мысль о похожести своего скакуна на них. По стадиону объявляли клички фаворитов и имена жокеев, в ответ на которые слышались то восторженные крики одобрения, то заглушающий голос диктора негодующий свист. Перед самым заездом на дорожки приземлилась стая птиц, и нетерпеливые кони, чувствуя незнакомый запах, испуганно выпускали из ноздрей пар и протестующе ржали, пытаясь выскочить из своего стойла. Пока персонал отгонял непрошенных гостей, Пьер разглядывал вскакивающих со своих мест и пытающихся перекричать волнующуюся толпу. Наконец раздался выстрел. Открылись сдерживающие дверцы, и скакуны, почуяв свободу, понеслись, выбрасывая в затяжных прыжках тяжёлые подкованные ноги. За первым поворотом от группы отделился лидер, и взмыленный конь, чувствуя своё превосходство, преодолел отрезок пути, лежащий прямо перед привставшим со своего места Пьером. Затем шаг лошади потяжелел, изо рта потекла пена, и сколько не стегал беспощадный наездник своего скакуна, всё было напрасно, и Пьер видел, как фаворита один за другим обходят тёмные никому не известные лошадки. На финише вперёд вырвалась гнедая с покрашенной в белый цвет холкой, и жокей, заметив мелькнувший перед ним чёрно-белый флаг, радостно поднял к небу свои руки, радуясь неожиданному подарку судьбы. Кто-то восторженно кричал, остальные рвали ставшие бесполезными билеты и с укором посматривали на опустившую голову уставшую лошадку, которая с трудом передвигала ноги, несмотря на обращённые в её сторону гневные крики. Пьер решил поближе подойти и рассмотреть выигравшего скакуна. Жоккеи, обливая друг друга шампанским, стояли на высоком пьедестале, а их верные спутники рыли землю чуть в стороне. На спине гнедой, видимо, найдя в её холке мельчайших насекомых, восседала похожая на сойку птица и длинным клювом вытаскивала из гривы невидимых насекомых. Вот он природный симбиоз, когда каждый действительно получает то, что он хочет.
- Опять знак. Ведь это что-то значит, мой конь и эта птица. Природа, как бы хочет мне что-то сказать, а я не понимаю её намёков. И этот чёрно-белый флаг, он опять проявляется на моём пути своим цветом высвечивая нашу двойственность и внутреннюю противоположность. Какой я внутри сегодня: белый или чёрный? Сегодня я снова двухцветный, как моя вытцветшая, поседевшая от царапин, шахматная доска, неслучайно я так люблю играть в эту битву цветов. Странно, но король, главная фигура баталии, любит противоположный себе цвет, наверное, назло своей сущности или по сложившейся годами привычке. Так и люди любят свою инвертную личину. Мы смеёмся, когда кто-то плачет от боли, мы, наоборот, плачем, если кто-то смеётся над нами, пьём, когда необходим трезвый расчёт и молчим, когда надо что-то сказать. Мы живём, как короли, не признающие своего цвета, всегда и во всём противореча собственным словам и убеждениям, и нет грани между этими чувствами, они перетекают в нас и сливаются в одно целое, но в этом мы все.
      На обратном пути Пьер по привычке заглянул в парк, но дневная прогулка завершилась ничем - на шахматном столике восседал слепленный детишками снежный человек. Его ветвистые руки сжимали метлу, а вместо носа поблёскивала пятисантимовая серебристая монетка. Кто-то нацепил на него очки с выбитыми стёклами, и снеговик превратился в стареющего профессора, подрабатывающего в окнах между занятий дворником. Так как обычных партнёров на месте не оказалось, Пьер, не глядя, поставил незадачливому молчаливому партнёру линейный мат. Снеговик, обидевшись, выронил метлу, тем самым подтвердив свою полную несостоятельность. В знак признательности за подаренную радость победы Пьер повязал проигравшему бедняге свой шарф и, уходя, повыше поднял воротник пальто. Расстояние до распахнутых ворот резко сокращалось. Прямо перед ним торжественно шелестела вытянутая полумесецем дубовая рощица.  Выстроенные в строгом шахматном порядке деревца прислонялись друг к другу и, словно змеиная пара, переплетали свои ветви. Где-то позади завыла бездомная собака, Пьер оглянулся и обомлел. На лохмотьях коры белел нанесённый порывами ветра снег. Прозрачные кристаллики растаявшего, но подмороженного ночными заморозками снега переливались, попадая в свет фар проезжающих неподалёку машин. Пьер вразвалку подошёл к одному из деревьев, потрогал колкую обледенелую корку и удивился необычному оптическому эффекту, подаренному ему самой природой. Ветер и снег так тщательно и аккуратно ровно разрезали вдоль ствол толстенного дуба, что образовали незримую границу тепла и стужи, грань между светлым и тёмным, невидимый природный баланс сил, веками противоборствующих между собой. Пьер стоял и поворачивал в разные стороны лицо, именно так наблюдает матч заинтересовавшийся игрой зритель на финальном теннисном матче. Слева белый заснеженный лесок, справа вереница деревьев, обращённых к нему тёмной корой. Не отрывая глаз от занесённых верхушек деревьев, Пьер уткнулся в худенькое дерево, краснеющее россыпью кровавых, замороженных блёстками льда, ягод. Посреди чёрно-белого пейзажа эта режущая глаз гроздь, ударяла в глаза красным, а несколько запорошенных снегом опавших ягод лежали тут же. Пьер поднял несколько крупных ягод и закинул их к себе в рот, но, почувствовав непреодолимую тошнотворную горечь, выплюнул себе под ноги разжёванные замороженные красноватые сгустки. Где-то наверху, в густых ветвях запуталась узкая развевающаяся ленточка. Вдали зазолотились купола старой покосившейся церквухи. Пьер, вдруг почувствовал желание зайти внутрь и пообщаться с богом, пересёк пестреющую проталинами лужайку и упёрся в закрытые на тяжеленный проржавелый засов ворота. У входа, подстелив под колени зеленоватую тряпку, стояла сгорбленная молящаяся старушка в траурном платке. Рука сжимала высокий мужской картуз, полный медяшек, Пьер нащупал в кармане хрустящую купюру и, не глядя, кинул обездоленной нищенке падояние, та резво сунула испачканную гипсом банкноту под подол юбки и, благодарно ударяясь о мостовую, рисовала в воздухе кресты. Внутри было практически не вздохнуть - режущий глаза запах ладана приятно обволакивал носоглотку и, впитываясь в прокуреннные лёгкие, вызывал удушающий кашель, на который оборачивались молодые дьячки, читающие у алтаря тягучие псалмы. Высокий священник, видимо, итальянец поглаживал короткостриженную бородку, растягивая громогласное гортанное Аминь, после которого прихожане в едином ритме падали ниц и в раскаянье от содеянных грехов поднимали вверх руки и шептали молитвы в надежде на прощение со стороны всевышнего. Пьер встал в сторонке и, поцеловав истёртый оклад иконы ,просил у бога сил, терпения и здоровья, то немногое, что целиком и полностью находится во власти провидения. Божий круг из икон, окружил золотистым окладом его сознание. Одна из которых изображающая моложавого всадника, пронизывающего тонким смертоносным копьём тело искусителя-змея, отражала беспокойные огоньки церковных свечей. Вглядевшись в опоясанного уздой коня, Пьер наконец-то увидел нужный ему образ. Образ немого помощника ангела в трудной непримиримой борьбе с противостоящим ему злом. Именно таким будет его скакун - гордым и независимым, готовым понести своего повелителя хоть на край земли, роющим копытами землю и выдыхающим через ноздри жар внутреннего огня. В теплый мрак церкви залетел голубь, и началась беготня. Монашки, подобрав перевязанные тесёмками строгие платья, размахивали руками, пытаясь выгнать бьющуюся о стены птицу. Голубь облетел купол, спикировал вниз и уселся на плече изумлённого Пьера, заворковал, пока подбежавший беззубый дьячок не схватил затрепыхавшуюся птицу и, открыв ставни, не выпустил её на волю. Выйдя из церквушки на свет, Пьер зажмурился, непривычно припекало солнышко, давно не балующее парижан ласковыми прикосновениями своих долетевших через бездну космоса лучей. Пьер в раздумьях отталкивался от тротуара широкими замшевыми ботинками. В тот момент ему казалось, что он совершенно статично завис над неподвижной землёй, раскручивая голубоватый шар сильными натренированными толчками. Пролетавшие мимо него низенькие окна, за подоконники которых он хватался, не в силах остановиться, отмеряли своими стёклами оставшееся расстояние, которое должен докрутить Пьер, чтобы земля послушно замерла у его дома. Конец дома, тёмная решётка, сквозь которую тянула к нему паутину ветвей состарившаяся одновременно с ним липа, знакомый поворот- и шорох усталых шажков. Два жандарма негромко переговаривались у входа в его подъезд, и, как только Пьер поравнялся с ними и собрался достать ключ, они вежливо козырнули и, вглядываясь в уставшее лицо художника, стали наперебой донимать Пьера расспросами.
- Сержант Тигана. Вы здесь живёте, месье?
- Да. А в чём дело?
- Вы знакомы с Жаном Спиве?
- Конечно, это музыкант сверху. Он жив? Что с ним. Расскажите скорее не томите?
- Дело в том, что месье Спиве подвергся нападению, мы не могли бы подняться к вам, чтобы вы ответили на наши вопросы.
Пьер пошатнулся, внутри похолодело, и он почувствовал, что в этот миг он теряет контроль за собой. Что-то переключилось в его сознании, и он, ещё не осознавая происшедшего ,опёрся на подставленную жандармом руку.
- Месье, вы здоровы? 
- Нет, спасибо, всё хорошо, сердце немного прихватило, но это сейчас пройдёт, такое со мной частенько бывает. Прошу вас, месье, поднимемся наверх, - сказал Пьер, пропуская вперёд вглядывающихся в беловато-землистое лицо Пьера полисменов.
Пьер с кряхтением поднялся наверх, согнувшись, остановился перед дверью и, борясь с нахлынувшой отдышкой, трясущимися руками вытаскивал невынимающуюся связку ключей. Сержант долго сочувственно стоял в стороне, затем не выдержал и, несмотря на негодующие протесты скульптора, ловко щёлкнул замком.
- Когда и как это случилось?
- Утром. Его легко оглушили ударом по голове, сейчас ему уже лучше. Видимо, орудием послужила бронзовая статуэтка какой-то женщины.
- Это Афина-Паллада, мой подарок на его день рождения. Что-нибудь пропало?
- Да, пропала его скрипка и наверное несколько ценных вещей. Вы ничего подозрительного не замечали в последнее время? Может, он жаловался вам или, может быть, вы встречали незнакомых людей?
- Нет. Никаких жалоб. Жан вообще был очень неразговорчивым человеком, он общался со мною силой своего музыкального таланта - он был гениальным скрипачом. Подождите, а мадам Нюар? Вы допросили её, ведь каждый заходящий в подъезд попадает в поле её зрения,- заволновался Пьер, порываясь спуститься на первый этаж и самому поговорить с ней.
- В этом- то и вся  проблема.Консьержка прикорнула и проснулась только тогда, когда за грабителем захлопнулась парадная дверь, единственное ,что ей удалось разглядеть, это мелькнувшую широкополую шляпу неизвестного мужчины, - остановил Пьера жандарм.               
- Вы были знакомы с квартирой, посмотрите, может ,что-нибудь переставлено или вовсе пропало?
Пьер достал из коробки сигару и закурил. Каждый раз, когда в его жизни происходило нечто неординарное, он попыхивал гаванну, обманчиво самоуспокаивая свои расшатанные тяжёлой жизнью нервы. Вот и сейчас дрожь унялась, и он спокойно вошёл в опустевшую беззвучную квартиру скрипача. Всё так же стоял пюпитр, только на полу беспорядочно валялись перепачканные листки нот - видимо, грабитель сознательно вытер о чернеющие точки диезов и мажоров свои руки. Всё так же на столе стояла покрытая бурыми засохшим бурым пятном богиня-победа, завернутая с полицейским ярлычком. Пьер увидел до боли знакомый отблеск эгиды ,и этот, так долго рождавшийся, проникающий взгляд бронзовых глаз. В углу остался  лежать раскрытый чехол виновницы несчастья. Та самая скрипка, сотни раз вдыхающая жизнь в эти безмолвные стены, объединилась с меркантильностью и завистью грабителя великого мастера смычка и струн. В углу комнаты застыл одинокий отвзук импровизации, а может ,это ветер пропел свой концерт из тихого скрежета ветвей по окнам . На столе стояла откупоренная бутылка ,,Бужеле" ,и Пьер удивлённо воззрился на пустой хрустальный фужер.
- Он не пил.
- Что?- переспросил занятый бумагами жандарм.
- Он не пил, - твёрдо повторил Пьер, - значит, это пил другой, тот, который пришёл его ограбить. Значит, Жан его знал и впустил, как ни в чём не бывало предложил выпить, разложил партитуры, как всегда долго рассказывал о своих творческих планах, потом отвернулся и, видимо, хотел сыграть своему собеседнику. А тот схватил мою Афину и ударил его. Подло. Со спины. Потом вытер о ноты руки, собрал ничего не стоящие побрякушки, прихватил деревяшку, - Пьер скривился и кивнул в сторону опустевшего чехла, - и незамеченным прошмыгнул мимо консьержки.
Жандарм задумчиво смотрел на подметающего красноватый паркет полами своего пальто Пьера. Тот несколько раз остановился, как бы восстанавливая картину происшедшего, неожиданно развернулся и зло сказал:
- Ищите грабителя в кругу его коллег - это кто-то из них, я уверен, скрипка рано или поздно всплывёт, и вы поймаете этого урода.
Он вышел из квартиры и спустился к себе. Не укладывалось в голове, что Жана могли лишить его незаменимого инструмента который подарил ему столько эмоционального накала и веры в прекрасное. Что его музыка никогда не разбудит его,что кто-то наконец, будет счастлив в своей одинокой тоске, что некто талантливый или бездарный использовал его бронзовое творение в своих целях и что этот некто будет пытаться извлечь из старинного лакированного инструмента хоть один писк, отдалённо напоминающий пение смычка Жана. В который раз он давал себе зарок больше не пить, и в который раз он испуганно прогибался под неумолимым нажимом судьбы. Вот и сейчас, плеснув коньяку, он с отвращением смотрел на белёющий круп незаконченной скульптуры, способной превратиться в руках невежи в орудие зла. Гробовая тишина. Такой убийственный покой, разве что мерное сердцебиение искривлённой секундной стрелки старых ходиков да шумящий водопад побежавшей по водопроводным трубам воды изредка нарушали его философские раздумья. Иногда он вздрагивал, ему казалось, что Жан ещё здесь, и он вот- вот заиграет на беспрекословно подчиняющихся его воле струнах, но проходили минуты, а зловещая тишина ,как и прежде, витала в опустевших стенах старинного дома, навевая гнетущую тоску на обескураженного потерей музыки Пьера.
- Смерть, как часто ты застаёшь нас неподготовленными и расслабленными. Мы пытаемся о тебе забыть, закрываем повязкой глаза не в силах смотреть тебе в лицо, но твоя чёрная мантия, скрывающая белый скелет, проявляется даже сквозь плотную материю. Смерть, что остаётся после тебя - воспоминания о человеке, его труды или горстка земли, смешавшаяся с прахом смертного? Смерть, как больно ты делаешь своим обжигающим кожу дыханием, когда забираешь близкое и родное. Как часто ты высвечиваешь нам сущность чужой души, забрав с собой тело. Смерть, ты не знаешь покоя и сна, ты как будто соткана из минут и часов и боем своих курантов указываешь на то, что наше время пришло. Тебя не обманешь, не проведёшь, с тобой не договоришься и тебе не заплатишь, тебя можно просто не ждать, но так или иначе, ты всегда получаешь своё, принадлежащее тебе по праву, ты единственная инстанция, чьи действия бесконтрольны и верны, ты жестокая, но неминуемая, как утренний рассвет, способный разбудить весь мир, спящий таким блаженным и бесконечным сном, - словно перекрикивая ходики, сокрушался Пьер.
      Опять закурил. В который раз за сегодняшний день. Пьер брезгливо ткнул окурком в кружок фарфоровой пепельницы и подошёл к окну. Как странно? После ограбления Жана жизнь не сбавила своего темпа - всё та же разношёрстная толпа разнорабочих, как старательные муравьи, облепивших плоскую металлическую балку, Тот же густой закоптивший стену соседнего дома дым из бочкообразной печи, растоплявшей черноватый битум, Те же сварщики, посекундно сбрасывающие затемнённую маску. Попеременно наклоняясь и приглядываясь к радужному огоньку неостывшего шва, они, словно алчные папарацци, ежесекундно щёлкающие короткими вспышками своих телескопических ,,Канонов", приваривали  витые прутья арматур. Тот же обросший и оплывший прораб в тёртом испачканном комбензоне чертил на земле эскизы металлоконструкции, но рабочие не понимали его, он гневно стучал кулаком по земле, то и дело роняя оранжевую расколотую посередине каску. Весь мир не заметил этой потери музыки, от которой сжимало и разрывало сердце. Фундамент уже подрос, и теперь рабочие ,выстроившись змейкой, обхватывали руками необъятную кишку, тянущуюся с подъезжающих бетономешалок. Помповый насос рывками выбрасывал серую, водянистую массу, и с каждым последующим рывком лежащий на покатых рабочих плечах толстенный шланг давил всё сильнее, слабые спотыкались и, не выдержав, падали, а их более стойкие товарищи, не обращая внимания на потери, ещё крепче впивались в обледеневшую железную оплётку резинового хобота. Тут же в высоких сапогах по пояс ходил плюгавенький француз, который выравнивал длиннющим шпателем поверхность будущего основания дома. Два здоровых албанца в исконно русских ушанках таскали с трудом поднимаемые баулы с песком. Ловко балансируя по прогибающейся узкой доске, они сбрасывали непосильный груз и разворачивались за новой порцией намокшего желтовато-коричнего месива. К воротам поочерёдно подъезжали нагруженные ,,Ситроены". Срабатывала гидравлика, и прицеп грузовиков с шипением поднимался, из кузова сыпались прорвавшиеся об острые края мешки с сухой штукатуркой, так похожей на гипс из  мешка, стоящего у окна, в воздух взлетала белая пыль, и исхудалый негр в почерневшем от пота респираторе неаккуратно собирал в кучу разбросанные вокруг него мешки. В окно потянуло дымком ,видимо, кубинец первый раз за эту зиму затопил камин.
      Пьер попробовал отвлечься от съедаемых его  грустных мыслей о несправедливости бытия, ведь другие люди по прежнему живут, а тот, кто должен радовать слушателей своей музыкой, потерял свой инструмент и, наверное, не чувствует, как тяжело и больно сейчас ему на сердце. Покосился на мраморную плиту очага и почувствовал непреодолимую тягу затопить своего согревающего огненного спасителя. Услышать потрескивания сухих лучин и увидеть облизывающие дрова беспощадные кончики  синеватого пламени. Пропитать одежду запахом лесного пожара и неприлично бурчать на лентяев трубочистов, не удосужившихся прочистить засорившийся дымоход. Второй раз за этот день вышел на улицу. Крошки льда отвечали на его шаги так ,как голосит крекер, если ты по неосторожности наступишь на его хрустящие кружочки. Каждый вздох зимы отвечал ему раскатистым эхом морозного дня. Цель ясна, через пару кварталов налево и, свернув в узкий переулок, подняться на холм. Там в окружении музыкальных магазинчиков спряталась знакомая огнедышащая лавочка. В ней есть всё, о чём может мечтать парижанин. От специальных, длиной со швейную спицу каминных спичек, до арабских каминных благовоний, специально заказываемых в Сирии. В пропахшем деревом помещении, всё убранство которого пропиталось ароматными каминными свечками, испускающими при горении сильный запах жасмина или опиума, никого не было. Пьер пристально пригляделся к новинкам утвари - новые поступления изогнутых кованых крюков для очистки закопчённого камина, витражные наборы огнеупорного стекла, невысокие кованые решётки, украшенные сказочными узорами и цветами, и вдруг в темноте угла он увидел то ,что искал давно. Это была совсем низкая подставка под ноги. Ненужная безделушка, выполненная в классическом стиле, в виде бюста Людовика IV с подставкой - короной, оббитой бархатом. Людовик выглядел беспомощным и униженным. Закатанные глаза монарха с осуждением взирали на наглеца, посягнувшего на догмы и закинувшего свои ноги на символ империи. Пришёл хозяин, и они долго торговались. Старенький картавый француз, зная, с кем он имеет дело, и, увидя загоревшиеся глаза художника, назвал двойную цену. Пьер, прекрасно понимая своё проигрышное положение, попытался рокироваться, присовокупив к бюсту несколько вязанок дров и пару упаковок ароматических свечей. Выпад частично удался, хозяин сбросил цену на треть и даже завернул в бумагу кованый прут кочерги в качестве подарка. Довольный удачной сделкой, нагруженный пакетами, Пьер вышел на морозный воздух, с трудом поймал на узком безлюдном переулке случайную машину и, ласково поглаживая обиженного императора, подъехал к дому. Проходя мимо дремавшей с осунувшимся горгульным лицом мадам Нюар, он поделился с ней своей радостью. Вытащив из пакета бюст, Пьер с гордостью продемонстрировал свою покупку, но Мадам Нюар, монархистка до кончиков костей, состроила недовольную мину и презрительно фыркнула, когда Пьер водрузил на голову Луи тяжёлые, капающие талым снегом, ботинки. Попав на лицо, струи растаявшего льда потекли по круглым щёчкам императора потоками слёз. Пьер утёр батистовым платком оставшиеся капли и, гордо выставив вперёд грудь, застучал кастаньетами металлических накладок по стёртым ступеням мраморной лестницы. Захлопнув дверь, он неожиданно для себя заметил мелькнувшую по стене тень. Мелькнул ласточкин хвост концертного фрака, мелькнула развевающаяся шевелюра длинноволосого Жана. Мелькнула и осталась на стене безмолвной тенью от стола в свете зажжённой Пьером свечи. Пьер прошёл внутрь комнаты и поставил бюст возле охолодевшего за лето жерла камина. Любопытный Бонапарт, недовольно чихая, презрительно изучал своего пришедшего сквозь века коллегу по амплуа, затем он недовольно повернулся спиной к ничего не подозревающему королю и пренебрежительно обмахнул лицо монарха кисточкой своего хвоста. Пьер в задумчивости ходил по комнате и подошёл к своей скучающей в углу скульптуре. Как можно лепить это, не услышав его? Плеснул виски и, услышав нетерпеливую трель, подошёл к домофону. Через динамик он услышал голос Мадлен, растерялся и заметался по комнате, пытаясь избавиться от неопровержимых улик. Бутылка спряталась внутри полого бюста императора, а стакан неслышно плюхнулся в наполовину заполненный мусорный пакет. Послышались негромкие шаги с лестницы и поющий звонок в дверь. Пьер пытался достать из кармана зацепившийся за подкладку мятный освежитель для рта, но, услышав второй более настойчивый звонок, откинул задвижку и, отступив на пару шагов назад, по-детски сложил перед собой вспотевшие руки. Мадлен была великолепна. На её голове возвышалась гигантская белая лилия, искусно вплетённая в закрученные чёрные кудри. Пьер с восхищением осмотрел произведение парикмахерского искусства и, как истинный ценитель всего прекрасного, не устоял, поцеловал её ручку и галантно произнёс:
- Мадам, ваш цветок недостоин вашей красоты.
Мадлен опустила вниз глаза и, помогая Пьеру справиться с узкой неснимающейся шубкой, чуть слышно прошептала:
- Спасибо, я старалась для вас.
Пьер повесил на крючок пальто и ,стараясь не поворачиваться лицом к своей вечерней посетительнице, заинтригованно спросил:
- Чем обязан вашему посещению?
- Знаете, я долго думала над вашими словами и понимаю, что в них есть доля правды. Вы стали мне интересны, я даже сходила к Полю и лично увидела одну из ваших работ. Она показалась мне необычной.
Пьер немного отпрянул назад:
- И?
- Я принесла вам кое-какие лекарства и хотела бы вас осмотреть, если вы, конечно, не против? Если вы не можете покинуть это место, то я согласна выполнять необходимые процедуры прямо здесь, у вас дома.
- Очень мило с вашей стороны, но вы так заняты, и мне не очень хочется становиться для вас чем-то вроде обузы.
- Отнюдь, я буду рада помочь вам и вашему больному здоровью. Для начала закатайте рукав, я померю ваше артериальное давление. Какая прелесть? - воскликнула она, увидев бронзовую подставку. - это ваша работа?
- Что вы, мадам, это штамповка, вы меня ни за того принимаете, моя работа здесь, - он махнул в сторону застывшего в углу коня, - а это я нашёл сегодня в лавке у Монмарта. Интересная находка, не правда ли?   
- Экстравагантно, - она подошла к королю и осторожно приподняла немую скульптуру, - тяжёлая.
Пьер подошёл к Мадлен, медленно опустил бюст вниз и, едва не перевернув бутылку, грозно сказал:
- Тяжёлая... и безобразно дорогая.
      Мадлен испуганно отдёрнула руки и приблизилась к прожужжавшему молнией саквояжу. Из его недр высунулись тюбики и пахнувшие больничным эфиром головки стеклянных пузырьков с таблетками и настоями. Она вытащила перемотанный бинтом жгут, следом появился почти игрушечный прибор с мерцающим электронным индикатором. Пьер вальяжно развалился на диване и закатал рукав белой вельветовой рубахи. Мадлен привычно намотала немного холодную с мороза повязку, нажала пилюлеобразную кнопку, и Пьер почувствовал, как невидимая сила сжала его дряблую руку. По экрану забегали чёрные чёрточки электронных цифр. Наконец, видимо ,нащупав необходимую комбинацию, они застыли, и Мадлен с изумлением вгляделась в спокойные глаза своего пациента.
- Господи, с таким давлением вам не то что в больницу, даже на улицу страшно выпускать, а вы опять пьёте.
- Я? Пью? - удивился Пьер, но, перехватив властный выстрел её глаз, виновато вздохнул и подтвердил, - да, я пью.
Она достала из саквояжа коробочку с прозрачными сердечным настоем и, подойдя к кухне, накапала несколько капель в высокую чашку с сколотой ручкой. Под ногами путался распушившийся Бонапарт. Он недовольно обнюхивал Мадлен, кружился под ногами и надрывно мявкал, надеясь, что незнакомка смилуется над ним и плеснёт ему несколько капель настойки.
- Выпейте, вам поможет. Кстати, а что вы пили? Может, угостите даму?
- Вы же не пьёте?
- Вы же тоже...
- Тогда отвернитесь.
Мадлен не спеша подошла к окну и невозмутимо принялась изучать возникший перед её глазами вид.
- Нет, отойдите от окна и встаньте к стене. Вы видите моё отражение, а я хочу сделать вам сюрприз.
 Мадлен недовольно подчинилась и, подойдя к откинутой крышке пианино, начала перебирать тонкими пальчиками лирический этюд. Пьер ловко приподнял Луи, выхватил бутылку и грациозно, будто молоденький корнет, завидевший на королевском балу беззащитную жертву для утех, приблизился к играющей Мадлен.
- Виски?
- С содовой, месье.
Она продолжала играть одной рукой, второй зажав вспотевший стакан со скотчем. Пьер подошёл к ней сзади и плеснул немного содовой. Она сделала совсем небольшой глоток и спросила:
- Вы играете?
- Крайне редко. Мадлен, извините, меня. Я ужасный человек. Просто сегодня произошло нечто такое, что совершенно выбило меня из колеи и я снова позволил себе расслабиться. Я обещаю, что изменюсь, и вы увидите прежнего Пьера.
- А каков этот Пьер? Может, он мне совершенно не понравится?
- Он разный. Он бывает грустным или весёлым. Он может злиться на самого себя и отвечать невпопад на жизненно важные вопросы. Он может вымещать плохое настроение на своей работе, а может, наоборот, подпитываться от неё духовно и витать в облаках. Пьер, - Пьер улыбнулся, он не верил, что он говорит это почти незнакомому человеку, - он жуткий цинник и самоед, педант и ценитель прекрасного. Жёсток. С ним тяжело и, если честно, Мадлен, я совершенно не понимаю, зачем вам сдался этот старый больной антикварный экспонат.
- Я сама не знаю. Просто в ваших глазах я прочла некий тайный свет. Мне показалось, что вы остро нуждаетесь в моей помощи. Что-то подтолкнуло меня прийти к вам...
- Любовь?
- Пьер ,перестаньте, мы же взрослые люди. Речь о другом, о сострадании и взаимопомощи. Это нечто неподвластное нам, как будто чья -то рука направляет мои действия в единственно возможное русло. Это оттуда, с небес.
Она махнула куда-то вверх, и Пьер немного расстроился. Он никак не ожидал, что эта сестра милосердия, такая эффектная и желанная женщина, пришла просто померить его давление и  напичкать, словно немощного успокоительным. Мадлен, наоборот, быстро накинула долматиновую шубку и, игриво махнув на прощание пятнистой рукой, вышла из его квартиры, наполненной нежным запахом её цветочных духов. Пьер допил остатки скотча и согнал со столика Бонапарта, который, пользуясь тем, что внимание его хозяина привлекла эта отвратительно пахнущая женщина, жадно долизывал с краёв чашки остатки успокоительного.
    Пьер в задумчивости приблизился к мраморной глади каминной полки, настругал похожие на скифские стрелы лучины, удолетворено сел в кресло, закинул на подставку отёкшие ноги и, прислушиваясь к негромкому умиротворённому потрескиванию разгорающегося огня, закурил. Расслабившись, прикорнул. Сон унёс заснувшего в размеренный беспространственный мир, где он вознёсся, подобно Маленькому принцу Экзюпери к своей собственной планете искусства, и возделывая щедрую почву творчества, не заметил, как из плохо вычищенного каминного дымохода повалил густой ядовито -жёлтый дым. Клубы пахнущего душистой смолянистой древесиной дымка медленно подкрались к ногам Пьера, облизали лакированные задники поношенных туфель и, ощутив привкус победы, покрыли измятый полиэтилен седым непроглядным туманом. Облака сначала пожалели расставленные треногой ножки стола, но потом, словно осознав свою ошибку, окутали и их, погружая чугун в беспросветную пелену беспощадного белёсого ковра. Почувствовав опасность, по комнате завертелся обезумевший от валерианы кот. Когда дышать стало совсем невыносимо, он заскочил на грудь художника и, вонзив в плечи любимого хозяина когти, разбудил Пьера, надолго оставив на его шее глубокие плохозаживающие следы своей любви. Любовь и боль две составляющие одного целого, такие разные и такие похожие друг на друга! Пьер вскрикнул, скинул на пол питомца и, с трудом различая укутанные в непроглядную дымку расплывчатые контуры мебели, гулко кашляя, пробрался к окну. Распахнув раму, он по пояс вылез в него , продолжая протирать невольно заслезившиеся глаза. Сторож увидел растекающийся по промозглому воздуху дым, впился закоченелыми пальцами в дуло ружья, замельтишил и, сложив лодочкой ладошку, истошно крикнул хлебнувшему угара Пьеру:
- Месье, хотите я вызову команду? На рядом пожарная часть - мигом долетят.
Пьер силился ответить, но из-за дерущего нёбо привкуса не смог произнести ни слова, лишь отрицательно махнул в ответ седой головой и, нырнув в задымлённую комнату, выплеснул в камин ведро воды. Раздалось шипение, и остатки дыма, затянутые сквозняком в окно, образовали на белоснежном подоконнике чернеющий нагар, навсегда въевшись в обстановку комнаты ароматным душком лесного костра. Пьер присел у камина и стал оттирать покрывшегося бархатистым слоем сажи Луи. Глядя на кашицу влажной золы, подсыхающей на дрожащих руках, Пьер вспомнил проведённое в окрестностях Авиньона детство. Вспомнился похожий на большой бревенчатый сарай дом с белыми резными ставнями окон, покатая жестяная крыша, на которую он залезал, греясь в лучах восходящего солнца, вспоминалась фигурка матери, перевязанная выцветшей косынкой, как ловко тягала она сильными почти мужскими руками ледяную колодезную воду. Именно тогда, подтянув короткие шортики, Пьер вбегал на крутой глинистый берег, палкой или досочкой наковыривал в тяжёлую деревянную миску куски синеватой глины и, смочив водой сероватую кашицу, беззаботно лепил на крыше фигурки зверей. Мать сначала беспокоилась за сына, призывая спуститься с небес на землю, но Пьер, глядя с высоты своего положения на грозное лицо матери, корчил рожицы и смеялся, зная, что ,в отличие от него, она никогда не рискнёт подняться наверх по крутой лестнице. Во дворе, протягивая каждую из гортанных птичьих фраз, гоготали жирные, нагловатого вида гуси. Однажды Пьер пощекотал маслянистое брюшко гусыни ивовым прутиком, и рассерженная птица больно ущипнула за прикрытую тонкой полоской материи ляжку. С тех пор Пьер в отместку лепил этих домашних тварей особенно тщательно, то вылепляя слишком толстый, набитый дворовой травкой живот, то прилепляя к длинной интегральной шее гуся глиняную лепёшку-нарост. Затем он бережно складывал получившиеся фигурки зверюшек в тени виноградной беседки и, срывая сочные лопающиеся во рту виноградины, слушал, как за плетёным забором дерутся коты. Школа перевернула его мировосприятие, погрузив теперь задумчивого юношу в литературные перепитии полюбившихся героев из французской прозы. Случилось так, что рано утром он проснулся раньше матери и, перекинув через плечо деревянное ружьё, схватил зачерствевшую краюшку хлеба, сунул в холщовый мешок бутыль молока и поцеловав спящую мать, отправился на вокзал. Удивлённые прохожие, услышав от подростка пугающее и загадочное Йоханессбург, в смятении отшатывались от вообразившего себя Сорви-головой сорванца, и только знакомый стрелочник Поль рассхохотался, глядя на шмыгающего носом юного молокососа. Развеяв иллюзии ребёнка, он объяснил расстроившемуся мальцу о закончившейся больше пол века назад Англо - Бурской войне. Именно тогда Пьер впервые почувствовал на себе великую силу искусства, способную собрать под свои знамёна всех желающих. Позже, Пьер зачитывался печальной сказкой любви и незаметно для себя придумал собственную, переименовав курносую конопатую Жюли в шекспировскую романтичную Джульетту, но не прошло и года, как скромная девчушка повстречала в одном из баров расхлябанного, сплёвывавшего под ноги парижского нувориша и, не услышав посвящённых ей сонетов терзаемого любовью поэта ,укатила в столицу, так и не заметив своего воздыхателя, провожающего скорый поезд заплаканными глазами. Вместе с любовью пропала и тяга к совершенству, тогда, следуя наставлениям книжных кумиров, он собрал в кожаный ранец скромные пожитки, достал из тайника скопленные на бегство с Жюли франки и, ни слова не говоря матери, отправился покорять сияющую огнями столицу. В Париже его никто не ждал. Поступить в приличное заведение считалось очень престижным, и скромному парню из небогатой провинциального городка не хватило средств даже, чтобы заплатить за репетиторство. Тогда Пьер снял полутёмную комнатуху в одном из чердаков старого города, устроился в арт-кафе, куда частенько захаживали знаменитые кинодеятели и звёзды бомонда, и, работая до ночных сумерек в кафе, рисовал акварельки, освещаемые неярким светом керосинового ночника. Утром, приходя чуть раньше положенного, он надолго замирал перед размашистым рисунком Мане, подаренным хозяину заведения в качестве платы за обед. Пытаясь найти невидимую грань совершенства, с которой великий мастер своего ремесла начертал свой эскиз такими простыми и оттого ещё более гениальными мазками, Пьер пачками изводил тонкие, почти папиросные листки набросков, но каждый раз, глядя на свои вычерненные рисунки, он неизбежно откладывал листок в сторону и с усердием принимался за следующий. Его желание достичь успеха подстёгивалось обидой, нанесённой Жюли. В глубине души он мечтал о том дне, когда его, известного на весь мир художника встретит отвергнувшая, погруженная в свои домашние заботы любовь, и тогда он, преуспевающий и знаменитый, пригласит её на чашку эспрессо в это самое кафе, а затем, достав из внутреннего кармана золочённый блокнот, начертит на белоснежных листках бесценный чек своему злому, придирающемуся к мелочам хозяину. Вскоре, накопив достаточно денег, Пьер поступил в художественную школу. Именно там, в окружении маслянистых полотен и гипсовых слепков будущих скульптур, он впервые понял, что такое работа и жизнь. Он рано приходил в пахнущие яичным желтком и душистой охрой мастерские и, забыв о печалях и окружающем жестоком мире, часами рисовал жизнь. Дни смешивались с ночами, а белое масло краски, нанесённое фоном на матерчатый холст, смешивалось с чернеющим звёздным небом, образуя где -то посередине тонкую грань между сегодня и завтра, между будущим и настоящим. Неожиданно для самого себя он вновь увлёкся лепниной, но теперь его детские шалости и душевный внутренний настрой будущего мастера соединились в нечто необычное и экстравагантное. Пьер попробовал проникнуть внутрь вылепленных из неживой глины безделушек и вдохнуть в них жизнь, одним росчерком тростинки изобразив на безликом лице скульптуры печаль или радость. Вскоре его рвение и талант действительно заметили. Стареющие седоватые мэтры в пропахших красками беретах стали брать его с собой на натуру, там он впервые понял, как с помощью цвета можно передать состояние души, увидел, как одним мазком оживает пруд и склонённые над ним плакучие ивы, научился рисовать ветер, невидимый и неощущаемый. Он понял, как с помощью красок можно показать и рассыпающиеся крошки чернеющей осенней землицы, и скрученный наступившей осенью листок, и мрачный силуэт удаляющегося в глубину парка незнакомца, запахнутого в пальто. Когда его работы стали пользоваться спросом, он купил себе скромную квартирку, выходившую обвитым лозой балконом на предместье Монмарта, встретил он и долгожданную любовь, вечерами танцующую на шумных подмостках ночного города. Тогда в его жизни были воистину золотые времена, когда ты молод, полон сил и надежд, и весь мир лежит у твоих, почувствовавших твёрдость почвы ног. Шумные компании случайных художников, допоздна засиживающихся в прокуренной гостиной. Философские размышления подвыпивших поэтов, танцы на рояле и бьющая ключом юность были не для него, даже в кругу коллег он доставал блокнотик и выводил зарисовки, раздавая их под утро удивлённым опьяневшим визави. Весь день проходил в кропотливой работе, и он допоздна засиживался в библиотеке, до боли в глазах зачитываясь книгами по искусствоведению. С годами став мудрее и последовательнее, он по очереди отказался от всех благ разгульной жизни, оценив и совершенно по-другому расставив приоритеты в пользу вдохновения и работы.
   
Глава 4

   Словно очнувшись и вспомнив своё предназначение, Пьер, улыбнувшись, подошёл к успевшему запылиться гипсовому изваянию и, привыкнув к запаху намокших древесных углей, преследовавших его даже в самом отдалённом углу квартиры, стал готовиться к предстоящей кропотливой работе. Закипел чайник. Пьер согрел замёрзшие руки над обжигающим бесцветным парком и, поудобнее расположившись на высоком стуле, стал детально разглядывать гипс, вникая в суть  концепции, обозначенной контурами будущей лошади. За окном палили фейерверки. Город готовился к наступающему сочельнику, целиком и полностью посвятив себя предновогодней беготне. То тут, то там вспыхивали и бесследно угасали похожие на искрящиеся цветы вспышки салюта, освещающие круп коня то красновато-маковым, то иссиня-сапфирным отблеском. Пьер не любил рождество, скорее даже он просто не замечал его неожиданного прихода. Праздник ограничивался для него непродолжительным походом по магазинам в поисках подарков родне и лежавшей на антресолях коробкой с серебристой елочкой, которую он по своему обыкновению ставил рядом с шахматной доской. Очень часто, несмотря на рождественский вечер, он допоздна работал над очередным творением, позабыв поздравить жену и детей, и только Жан, зная слабость Пьера к прекрасному, неизменно преподносил скромные безделушки, желая хоть этим подпитать насыщенную работой жизнь художника. Пьер никогда не оставался в долгу, но сейчас он молчаливо-отречённо взирал на покрытую отсветами рождественской иллюминации скульптуру. Отвыкшие за руки с трудом подчинялись его воле, и только мозг лихорадочно обрабатывал увиденные нюансы и высматривал малейшие изъяны работы. Для Пьера было делом чести выполнить свою работу так, чтобы он сам, рассматривая как под микроскопом получившееся, был горд вложенной в камень душой. Так бывало часто, но не сейчас. Он готов был провалиться под землю и не работать, душа затаилась в немом отречении от мира, вверяя его воле и желанию судьбу сегодняшних творческих поисков. Проработав до темноты, Пьер решил выскочить в магазин за сигарами. Будучи в преклонном возрасте, он пристрастился к разъедающему глаза душистому запаху кубинского табачка. Что может быть приятнее помусолить обрезанный кончик сигары во рту и, выпустив колечко дыма, расслабленно подумать о вечном. Перед входом в дом собралась целая толпа разодетых в меховые шубки Санта Клаусов. Видимо, устав от многочасовых поздравлений горожан, они расслабленно курили, опустив на грудь кудрявые бороды на резинке. Прогуливающийся изумлённый мальчик, завидев гладковыбритое лицо Санты, закатил истерику, обвиняя в многолетней коварной лжи свою растерянно улыбающуюся мать. Так рушатся мечты о сказке, так взрослеют и познают мир ни в чём не виноватые, но с детства обманутые дети. В магазине за углом столпотворение - парижане сметают с прилавков немыслимое количество еды. Ежегодно в сочельник Пьеру кажется, что город готовится к очередной осаде, а бродящие по улицам Санта Клаусы с важным видом раздают всем желающим оружие из бездонного мешка. Центр залился огнями - каждый магазинчик и кафешка пытались внести посильную лепту в общий праздник, образуя аляпистый натюрморт из сверкающего новогодней утварью города. То здесь, то там раздавался механический Джингл Белс поющих электрических гирлянд, то здесь ,то там, завидев в окантовке бегущих огоньков витрин понравившуюся игрушку, детишки силой затаскивали отнекивающихся горожан в теплый и уютный мир детских грёз. Купив коробку едкого ,,Партагасса", Пьер решил немного освежиться и почувствовать вкус чужого праздника, совершив вылазку в вечерний город. Фигурные сигаретные трубки праздничных неоновых вывесок откидывали на прохожих марево рождественских колокольчиков. Приятно шелестели нагруженные снегом ветви искусственных елей, подсвеченные снизу устремившимися в небо прожекторами. Кое-где начались гуляния, и Пьер испуганно обходил стороной скучившиеся перед бродячими артистами толпы зевак. Ему казалось, что толпа вот-вот разойдётся, и из неё выскочит бубенчиковый шут, поэтому заранее, едва завидев впереди галдящее сборище, он перебегал на другую сторону улицы, ища спасения в тёмных неосвещённых дворах старого Парижа. Шёл обледенелый снежок. Попадая на лицо, мелкий, как манка ,снег мгновенно таял ,оставляя на щеках подтёк ,похожий на расписанный морозом узор стёкол. Каракулевая шапка художника стала похожа на заснеженную пилотку полярника, отважившегося выйти в непогоду в опасный рейс. Руки в тонких  перчатках подмёрзли, но тепло его шедевра, переданное днём, грело их изнутри так сильно, что, несмотря на лютый мороз, кончики пальцев едва не прожигали тонкую подкладку холодной материи. Слегка знобило, это случалось прежде чем в его жизни наступало нечто сверхъестественное и необъяснимое. Его знобило, когда он в детстве мчался в поезде, мечтая о славе, этот озноб прошёл через года и возник уже в зрелом возрасте, когда в лучах его звезды появилась печальная музыка Жана. Теперь озноб означал одно - начался новый виток его жизни и, не зная, куда принесут его волны судьбы, Пьер потеплее закутался в не по погоде тонкое пальто и, терзаемый предчувствиями чуда, уверенно зашагал навстречу неизвестности. Не заметив, как же он очутился в пустынном парке, Пьер, всё ещё разъедаемый внутренней болью за потерю скрипки, набрёл на замёрзший пруд. На нём, оставляя на льду глубокие концентрические прорези, каталась облачённая в блестящее посеребрённое трико и отсвечивающую стразами юбку чернокожая фигуристка. Её осветлённые, сплетённые в косички волосы были туго стянуты широкой лентой, точно такой же, как и та, которой он обвязал горловину своего мешка. Завидев Пьера ,она ловко развернулась и, вытянув ласточкой своё каучуковое тело, не спеша подкатилась к нему.
- Месье? Не составите ли мне пару?
Это была молоденькая худощавая негритянка лет тридцати, с широким скуластым лицом , выражающим немую печаль, и скрытой внутренней силой в чернеющих оливками умных глазах. Её спортивное подтянутое тело в обтягивающем призывном трико слегка дрожало, если ветер усиливал свои резкие порывы. Она подошла к скамеечке и, почти полностью утонув в густом белом ворсе, накинула на плечи изящный песцовый полушубок.
- А вы меня научите? - удивившись столь неожиданному предложению, учтиво спросил он.
- Всё зависит от ваших способностей и желания. Когда-то я надела коньки, и теперь вся моя жизнь - это ледяная корка льда и эти полозья, оставляющие на них узоры. Как вас зовут?
- Пьер.
- Пьер? Смотрите, Пьер.
Она оттолкнулась от земли и покатилась по очищенному от снега льду. Пьер замер он, видел, как из-под коньков вылетают крошки ,и на поверхности пруда остаётся начерченный искусной фигуристкой вензель. Буква Р с чуть приплюснутым дугой кругом, соединённая с ней петлёй палочка I, удлинённое е и опирающееся на косую подножку R.
- Что же вы стоите? Надевайте коньки, я вас научу.
Пьер сконфуженно разминал кончиком ботинка затвердевший снежный комок, не решаясь отказать приветливой негритянке. Тогда она схватила его за руку, с силой вытащила на скользкий лёд и, напрягая твёрдые как камень мышцы ног, волоком повезла, с трудом сохраняющего равновесие Пьера к будке проката коньков. Пьер долго и придирчиво мерил высокие коньки с жёстким, впивающимся в кожу подъёмом, нашёл подходящую по размеру пару, туго стянул шнуровку и боязливыми шагами приблизился к обдуваемому змейкой позёмки льду.
- Идите ко мне, - она выставила вперёд руки, приглашая присоединиться к ледяному вальсу полозьев, но Пьер не решался сделать первый шаг навстречу новым ощущениям, пока холодный ветер не сковал закоченевшее нутро художника.
- Как вас зовут?- стуча зубами, спросил он.
- Виолетт.
- Виолетт, я с полвека не стоял на коньках. Тем более посмотрев на ваше катание, я боюсь показаться вам неуклюжим и неспортивным, - пытаясь устоять на разъезжающихся ногах, оправдывался Пьер. Виолетта смеялась и, объезжая  вокруг склонившегося к самой земле Пьера, поддерживала его тщетные попытки выпрямиться  в полный рост.
- Не беспокойтесь, Пьер, я тренер и научу вас. Поверьте, я стольких поставила на ноги, что мне не составит труда научить даже такого взрослого малыша, как вы.
Пьер гордо взметнул наверх сединой посеребрённых блёстками волос, выпрямился и как ни в чём не бывало, покатил по льду, закинув за спину руки и притормаживая перед возникающими на его пути беспечными фигуристами. Виолетт нарисовал он ей коньками в ответ.  От неожиданности Виолетт замерла и, придя в себя, попыталась догнать мелькающую среди толпы отдыхающих горожан вытянутую в струнку спину Пьера.
- Вы уверенно катаетесь, - отдуваясь, крикнула она завертевшемуся на месте волчком Пьеру, - мне пришлось потрудиться, чтобы догнать вас. У вас неплохое скольжение, вы профессионал?
- Что вы, Виолетт, я любитель, просто я считаю, что, если я что-то делаю, я должен это делать хорошо, а если я профессионал, то это моя стезя и мой хлеб, и тогда, - он ловко развернулся и замер на льду, выплюнув из-под коньков фонтан ледяных брызг, - я просто обязан делать своё ремесло как можно лучше, ежедневно вкладывая в работу всю свою душу и уменье. Коньки для меня не больше, чем развлечение, чтобы не напиться от скуки и бездействия в перерывах между работой.
- Это ваше единственное хобби? - подкатив вплотную и высоко поднимая грудь ,спросила она.
- Я разносторонний человек. И хотя я раб своих привычек и комплексов, я пытаюсь попробовать всё - жизнь интересная штука, если умеешь ею пользоваться, мадам.
-  Простите, мадмуазель, - она заискивающе глянула в его нахмуренное сосредоточенное лицо, пытаясь прочитать в нём ответ на её следующий вопрос, но, увидев спокойствие серых кристалликов глаз, не выдержала и выпалила, - А вы женаты?
- Терпеть не могу этот вопрос. Никогда не знаешь, какой же ответ предпочитает услышать женщина. Скажем так, моё сердце свободно для любви, в нём найдётся местечко и для вас, прекрасная Виолетт.
Он галантно приобнял за талию смутившуюся Виолетт и, поддаваясь завучавшему в глубине души вальсу, закружился по катку, уворачиваясь от выезжающих навстречу пар. Несколько раз Пьер подбрасывал вверх миниатюрную Виолет, и тогда она визжала от восторга, приземляясь в его руки, прерывающие этот захватывающий дух полёт. Раскрасневшиеся от морозца, они подкатили к невысокому бортику ,огораживающему каток с двух сторон, и, схватившись за руки, повалились в колкий сугроб, вызывая улыбки засмотревшихся на их танец зевак. Затем молча, не говоря ни слова, они проскользили к наскоро сколоченному сарайчику проката, сунули свои коньки переминающемуся закутанному в овчину месье и, как сбежавшие с уроков школьники, побрели по дорожке к выходу, осыпая партнёра рассыпчатым порошком снежной пыльцы.
- Не откажете ли вы в любезности, Виолетт. Я приглашаю вас на чашку лучшего в Париже кофе, который по моему рецепту варят только в этом кафе.
- Вы умеете варить кофе?
- Когда- то это было моей профессией, поэтому без скромности скажу, что я знаю в этом толк.
Виолетт молча кивнула, и они побрели по опустевшим улицам, изредка обмениваясь ничего не значащими фразами, которыми обычно перекидываются совершенно незнакомые люди, ощущая разницу лет и интересов.
        В кафе было тихо и накурено. В облаке окутавшей уютные столики атмосферы спокойствия мерцали парафиновые свечи, придающие этому месту свойственный всем подвальным кафешкам интимный колор. Пахло расплавившимся воском и опьяняющим запахом подтаявшей рябиновой грозди. В темнеющем пятне окна разливали тусклое свечение уличные фонари, и Пьер забавлялся, то вглядываясь в своё отражение, то всматриваясь в смазанные очертания заснеженного парка.
- Виолетт, - начал он, продолжая высматривать в окне то ли рождественские украшения, то ли по-новому разглядев в отражении обстановку кафе, где он провёл столько прекрасных вечеров, - вам не кажется занятным то, что, если совместить отражение ваших глаз со светом уличных фонарей, вы увидите, как они вспыхнут небывалым отблеском сотен свечей, способных воспламенить любое сердце мужчины.
Виолетт удивлённо повернула голову к окну и, сфокусировав наложившиеся изображения, густо покраснела, почувствовав тепло сжимающих её замёрзшие руки сухощавых пальцев художника. Подбежал мальчишка и прервал их молчание просьбой поставить на рождественской открытке автограф. Виолетт вспыхнула, оттдёрнула вспотевшую руку и собралась уходить. Узнав в улыбнувшемся Пьере гремевшего славой маэстро искусства, она подумала, что этот стареющий ловелас использует её молодость в собственных корыстных целях. Она обвела взглядом столик и, не найдя оставленную на катке дамскую сумочку, безропотно опустилась обратно, нервно прикурив дрожащими руками кончик сигареты.
- Я вас чем-то обидел? - холодным голосом спросил он.
- Я узнала вас.
- И кто же я?
- Вы Пьер Грандье, известный искусствовед и художник. Когда я была совсем юной, я часами бродила по вашим выставкам, но с тех пор прошло много времени, и вы изменились.
- Надеюсь, в лучшую сторону, - попытался смягчить разговор Пьер, - видит бог, Виолетт, я привёл вас сюда не для показной наигранной пьесы, а для того чтобы испить с вами этого божественного напитка, которого по состоянию своего здоровья я могу так редко себе позволить. Прошу простить меня за моё приглашение, и, если вы позволите, я с удовольствием провожу вас домой.
Виолетта успокоилась и вдруг ахнула.
- Пьер, какой кошмар, я забыла на катке сумочку, в которой оставила ключи от дома, теперь мне придётся идти ночевать к подруге.
- Я с удовольствием прогуляюсь с вами по ночному Парижу. Мой доктор, - тут Пьер поперхнулся и закашлялся, припоминая последний визит Мадлен, - просил меня побольше времени находиться на улице. Это полезно для моего пошаливающего сердца. Если не возражаете, мы зайдём ко мне, я живу совсем недалеко, через авеню, и я переодену своё осеннее пальто, а то боюсь подхватить простуду.
Он накинул розоватую шубку на узкие плечики едва достающей до его подбородка Виолетт и, оставив под пепельницей начерканную обломком карандаша бесценную купюру, изображающую тающую слезами свечу, выскочил вслед за своей спутницей, небрежно хлопнув скрипнувшей на прощание дверью. Пьер не согласился оставить на морозе озябшую Виолетт и потянул её за собой в согревающее тепло своей квартиры.
- Пьер, - разглядывая завешенные матовой плёнкой стены ,спросила она, - А зачем эти газеты?
- Видите ли эту квартиру делал мой знакомый, практически вручную, а моя работа слишком грязна, и я не в силах себе позволить замарать это роскошное великолепие, созданное кропотливым бессонным трудом.
- А стены?
- Стены? Никогда не задавал себе этот вопрос. Просто иногда мне кажется, что эта пленка, покрывающая спрятанное внутри, успокаивает мои нервы. Это та чёрно-белая оболочка, способная превратить и холодный камень и висящие на стенах картины в некое серое стандартное пятно, помогающее мне забыть обо всём вокруг. Оно окружает меня со всех сторон своеобразной иллюзорной защитой, понятной только мне, и я нахожусь в безопасном мутном куполе, просвечивающем на попадающих в его грани лучах солнца.
- Вам не надоело жить в этом унынии?
- Нет, для меня важнее то, что находится внутри этой оболочки. Мне важно то, чем я занимаюсь, и то, что я при этом ощущаю, всё остальное, это лишь иллюзия. Это своеобразный дождевик, защищающий меня от капель дождя, и, несмотря на его невзрачность, я это я. Окружить себя плодами своей работы неправильно и безумно. Если вдруг я испытаю желание прикоснуться к вечному, я зайду в Лувр и пройдусь по галерее эпохи Возрождения, получая от этого ни с чем несравнимое удовольствие.
- Я с трудом понимаю вас. А что это за картины, занавешанные склеенным полиэтиленом?
- Эти картины - это моё наследие, мой маленький секрет, который я завещаю после моей смерти будущим поколениям.
- Вы собираетесь умереть?
- Да. Когда-то это должно произойти - и мир увидит эти полотна. Нам пора. Я готов, - укутавшись в меховой воротник длиннополой шубы, охрипшим голосом сказал Пьер
- Пьер ,я ужасно устала, и, если вы мне это позволите, я останусь у вас.
Ничему не удивляющийся Пьер пожал плечами:
- Хорошо, я постелю вам на диване, а сам лягу на полу, я привык.
      Когда Пьер услышал её размеренное сонное дыхание, он подошёл и склонился, чтобы получше разглядеть её лицо. Она была молода, даже слишком молода для него. Её широкий рот приоткрывался при каждом вдохе, обнажая белеющие в черноте приподнимающейся верхней губы округлые резцы. Глубоко посаженные глаза, прикрытые паутиной пушистых загибающихся наверх ресниц, темнели подкрашенными голубоватыми тенями. Она вдыхала пропитанный гипсом воздух комнаты, как принюхивающаяся собачка, втягивающая носом незнакомый запах, потом слегка морщилась и чуть слышно сопела, обдавая лицо Пьера нежным абрикосовым дуновением своих духов. Сейчас в этом сонном состоянии она была совершенно иной и не похожей на себя. Она стала его дочерью ,которая подбегала к  нему и, хвастливо перебирая волосы, демонстрировала завитые белёсые косички. Видимо, Виолетт приснилось нечто приятное, и она, томно постанывая, непроизвольно впивалась в шёлк простыни тонкими покрытыми кофейным лаком ноготками, оставляя на ней неглубокие дуговые засечки. Пьер накрыл одеялом спящую с таким невинным выражением шоколадного лица девушку и, хлебнув остывшие остатки утреннего кофе, погрузился в воспоминания о прекрасной Аннет, заставившей так страдать и любить, разрываясь между творчеством и любовью.
        Это был летний вечерок, когда в жарком августовском воздухе ещё не чувствовался долетающий с балкона резкий привкус цветущих лилий, когда на улицах пекло, и довольные мороженщики разъезжали на трёхколёсных прилавках, продавая утомлённым солнцем горожанам неимоверное количество эскимо. Это было тогда, когда заводящий рок-н-ролл только начинал покорять континент, а умирающий фокстрот уже редко доносился из распахнутых старушечьих окон. Это было время его молодости и лучшие годы его жизни, беззаветно отданные любимому делу. Он сидел на скамейке, вдыхая зелень запыленного парка, и двигался за передвигающейся по земле спасительной тенью от гигантского почти сказочного дуба, нависшего над ним своими шелестящими листвой лапами. Она случайно проплывала мимо, банально спросив у него время, а он банально сорвал ей с клумбы первый попавшийся цветок, как назло оказавшийся высохшей розой. Она, конечно, засмеялась в ответ, а он, конечно, смутился и пригласил её на танцы, чтобы вечером в до отказа заполненном парами зале ласково нашёптывать ей в ушко всякую ерунду, а потом неожиданно для себя жарко поцеловать её влажные губы. Он любил её или придумал свою любовь, как делают многие жаждущие нежности и ласки, она смеялась, а узнав его поближе, невпопад сказала "да". Свадьбу играли на роскошном теплоходе, покачивающемся на волнах Адриатики, куда Пьер собрал весь столичный бомонд и не верил собственному счастью до тех пор, пока измученный медовым месяцем  не возвратился в Париж в свою мастерскую. Тогда- то и начались первые скандалы. Сначала по пустякам, когда Пьер, застигнутый за работой, навалившейся тёмной парижской ночью, не приходил домой, затем, когда почитательницы его таланта оккупировали его квартиру, присылая по почте угрожающие самоубийством письма. Незаметно родились сын и дочь. Аннет начала пить. Окончание их романа развивалось стремительно и необъяснимо, впрочем, как и его начало - Аннет всё пила и бросила заниматься танцами, Пьер, занятый своими трудами, изо всех сил пытался поддержать супругу, но после своей очередной отлучки нашёл её в постели с незнакомцем и, не долго думая, подал на развод. Это получило широкую огласку в прессе, и Пьер, стремясь избавить от назойливости журналистов увядающую на глазах Аннет, купил ей небольшой домик на берегу лазурного побережья Ибицы. С тех пор прошло немало тоскливых и щемящих сердце лет, и вот в глубине его очерствевшей холостяцкой души вспыхнуло нечто, напоминающее незримую волну, и самое странное, что часть этой обволакивающей размягчающей волны принадлежало Мадлен, а другая принадлежала этой прикорнувшей на его узком диванчике фигуристке. Это необычное чувство, равномерно распределившееся между этими совершенно разными женщинами, существовало в гармонии, дополняя отцовскую любовь к Виолетт чувством преданного преклонения перед спасшей его Мадлен. Даже этот вздымающийся ввысь конь и тоскливый сумрак отходили на второй план, когда он видел это крохотное спящее  существо, свернувшееся калачиком у его ног. Мерцали похожие на светящиеся ожившие пятнышки огни треглавого подсвечника, облитого застывшим соком наполовину сгоревших свечей. Сложивший резные сандаловые кисти рук деревянный буддийский старец, подаренный в Тибете Пьеру, отбрасывал на стену тень, поклоняясь  мягкому, пляшущему в темноте отсвету огня. Гирлянда бус, накинутая на полированное пузо ухмыляющегося толстяка, играла на его бликах малахитовыми разводами природного камня, а слоновьи уши, чуть заметные из-за надутых отшлифованных щек отбрасывали на стену дрожащие, похожие на крылья бабочки, тени. Пьер частенько замирал, глядя, как с вершины парафиновой сопки скатывался прозрачный шарик воска и, остывая, превращался в твёрдую лужицу на почерневшей от времени мельхиоровой шайбе подсвечника. Впитывая разливающийся жар свечей, рос конь. Его лоснящаяся гипсовая спина, покрытая белоснежной попоной, облачалась в тесный кожух седла. Свисающие на кожаных оплётках стремена впивались в бока лошади своими острыми краями и  Пьер вложил в запрокинутую от боли конскую голову таинственное рвение к свободе, свойственное необъезженным диким жеребцам. Виолетт просыпалась, обводила туманным взором склонившегося к самому столу художника и снова погружалась в недолгий сон, рисующий в её воображении то прозрачный мыльный шар, который она разрывала, пытаясь вырваться из удушающего плена, то серебристый каток, на котором она рисовала навеянные новым знакомством рисунки. Утро победило ночь, взорвавшись на востоке первыми лучами восходящего солнца. Постепенно стало светать, и замёрзший снег окон, подтаявший на утреннем дыхании дня, сползал вниз, скапливаясь на выступе козырька. Усталый Пьер распахнул окно и утёрся освежающей кашицей водянистого льда. Он так и не спал, посвятив остатки ночи прочтению книг, изредка взирая на прекрасную незнакомку, укутанную в белеющее на солнце шелковистое постельное бельё. Когда она вскочила на ноги, Пьер краешком глаза заметил мелькнувшие кружева ажурной комбинации, скрывающей женские прелести стройной худощавой негритянки. Она чмокнула его в щёчку и испарилась из его жизни, оставив на столе обрывок бумажки с начириканным телефонным номером. Пьер сложил вдвое листок и, услышав звонок, сунул его в растянутый карман заляпанного гипсом халата. Пришла Мадлен. Как странно, должно быть, она столкнулась нос к носу с выходившей из его дома Виолетт. Быть может, она заметила её разгорячённые щёчки и почувствовала знакомый приторный запах гипса, но совершенно не придала этому никакого значения, зная, что в глубине дома её ждёт стареющий ваятель, остро нуждающийся в заботе и уходе. Мадлен выставляла на стол пузырьки, тщательно инструктируя Пьера, когда и что необходимо проглотить или выпить. Пьер разделился на две половинки и не слышал её голоса, а только видел её губы и ощущал пары въевшихся в замусоленный воротник домашнего одеяния духов Виолетт. Он мысленно танцевал с ней на катке и несильно сжимал в руках замёрзшие руки Мадлен, а потом склонился и поцеловал её в шею, на секунду ощутив смешавшийся аромат их тел, который постепенно перерастал в образ Мадлен, заполоняющий оставленную ушедшей Виолетт пустоту нежным дыханием своих губ. Мадлен закрывала глаза и прикасалась к его покалывающей щетиной щеке, ощущая себя не женщиной, а небесным созданием, нашедшим своего избранника в суматохе разрозненных жизненных событий. Пьер блажено закрывал заспанные глаза, чтобы на миг погрузиться в расслабляющий жар её тела и видел рассечённое пополам чёрно-белое свечение неведомого светила, манящего к себе совершенством формы и цвета. Он так и заснул в объятиях той, кому посвящал теперь свою работу и жизнь, той, которая никогда не покинет его, даже если будет трудно и страшно, даже если он сорвётся в пропасть, она лишь сожмёт покрепче его руку и, не задумываясь, помчится навстречу неименнуемой смерти, одновременно уничтожающей два любящих сердца, а рядом с ним понесётся Виолетт, и он будет попеременно вглядываться в их такие разные и такие похожие лица. Она откинула его руку и стала прохаживаться по комнате, пытаясь заглянуть под туго стянутую плёнку ,прикрывающую стены, но некто так плотно прикрепил её степлером, что ее пальцы соскальзывали с неё, так и не открыв секрет убранства. Наклонив почти к полу свою морду, Бонапарт неистово жевал торчавший из его пасти хвост. Вторая рыбина, пятнистая перламутровая форель, безмолвно ждала своей участи, недвижимо осматривая варёными выпученными глазами густую шёрстку своего последнего пристанища. На шахматной доске выстроились полчища фигур, и Мадлен вырвала из детского воспоминания правила этой игры и переместила белую пешку на пару клеток вперёд. На диване, полуразвалившись, посапывал скульптор. Ей нравился Пьер. Это был тот типаж, который волновал её разбитое не одной несчастной любовью сердце. Вся её жизнь протекала в однообразном ключе, пугающей похожестью вчера на завтра, которая каждой минутой, как две капли воды, равносильна тянущемуся сегодня. Её мужчины были похожи даже в своих комплиментах и ухаживаниях, и она раз за разом не могла вырваться из этого плена ситуаций, которые она сама себе выбирала, не решаясь кардинально изменить свою жизнь. Недавно в эту жизнь ворвался он. Разметав все её прежние представления о мужественности и силе характера, Пьер ненароком развернул её корабль и отправил его в опасный открытый океан, куда она не решалась отплыть в одиночестве, и теперь волны судьбы несут её в пугающую мглу житейского ненастья. Мадлен понимала, что быть рядом с этим человеком тяжело и вряд ли сулит ей спокойствие и счастье, но была уверена, что громадный атомный ледокол, которым казался ей Пьер, расчистит путь верх по течению её затхлому судёнышку. Пьер зашевелился и открыл глаза.
- Кажется, я заснул, - виновато зевнул Пьер.
- Ничего страшного, - Мадлен подошла к диванчику и подсела к потягивающемуся со сна художнику, - Пьер, простите за нескромный вопрос. Если вы кормите своего кота форелью, то чем питаетесь вы?
- Салатом из морской капусты.
Мадлен представила зеленовато-коричневые, похожие на скользких червей, побеги диковинного овоща и, чувствуя, как скрутило её готовое вывернуться наизнанку нутро, с отвращением произнесла:
- Салат? Какая гадость. Хотя ешьте - в нём много йода, который укрепит ваши захламлённые тромбовыми бляшками сосуды.
- Это единственное приятное известие о моем здоровье из ваших уст, Мадлен. Мне подумалось, что любое, мало-мальски приятное мне, становится для вас невозможным и вредным. Я обойдусь салатом, а лично для вас, Мадлен, я приготовлю великолепный жюльен в сметанном соусе по рецепту моей покойной бабушки. Она была порядочной стервой, но это блюдо готовила так, что пальчики оближешь.
- Не откажусь, раз вы его так расхваливаете, значит, оно действительно того стоит.
Пьер накинул цветастый фланелевый фартук и нацепил приплюснутый грибок поварского колпака. Вооружившись длинным ножом, он мелко порезал кусок аппетитного ярко-розового мяса с тонкими неразрезающимися прожилками, плеснул на сковороду затрещавшее и разлетевшееся кипящими каплями масло и как заправский кок высыпал на шкворчащую гладь смесь говядины и лука, залитую густой тягучей сметаной. По квартире разнёсся сладковатый запах поджарившегося лука, вызывающий зверский аппетит. Куски мяса покрывались румяной корочкой, и Пьер осторожно перемешивал деревянной лопаткой бурлящий в беловатом соусе жюльен. Несколько капель аниса и мускатный орех добавили к его блюду специфичный, ни с чем не сравнимый привкус, а расплавленный сыр возвестил о последнем штрихе к его кулинарному чуду. Изголодавшаяся Мадлен в нетерпении смотрела на поднимающийся со сковороды дымок, предвкушая невиданный праздник живота чуть слышным урчанием раззадоренного желудка. Чувствуя, как её рот наполняется потоками безвкусной слюны, она, словно непослушная егоза, ерзала на высоком барном стуле. Осторожно подцепив вилкой кусочек шипящего жиром мяса ,она положила его в рот и, разжевав его сочную лопающуюся на зубах мякоть, выплюнула на край большой голубовато-розовой тарелки крохотную кость. Подошла к раковине и вымыла запачканный жиром рот. Когда она вернулась в комнату, Пьер ещё сидел в той же позе, лениво наматывая на вилку длинные, как неполоманые спагетти, побеги капусты, он играл сам с собой в шахматы.
- Пьер, вы бывали в Альпах?
Пьер развернулся на стуле и, то ли не расслышав вопроса, то ли просто окунувшись в мелькающие узорами калейдоскопа мысли, вопросительно посмотрел исподлобья.
- Ты что-то спросила?
- Я спросила, бывал ли ты в Альпах?
- О Альпы, - взгрустнул о минувшей молодости Пьер, - В эти белеющие горы я выезжал на пейзажи много- много лет назад. Что за время было тогда, а какие женщины проносились мимо меня, когда я сидел и малевал крутой склон горы, спускающейся к самим берегам заледенелой Роны.
Пьер представил себе снежный занос, за которым он спрятался, словно индейский зверелов, ожидающий приходящего на водопой ягуара. Укутанный шерстяным полосатым шарфом, он украдкой выглядывал из-за бугра и зарисовывал открывающийся зимний пейзаж. В то время его имя было на слуху, и он пытался остаться незамеченным на заполненном туристами горном курорте. Иногда любопытные лыжники заглядывали за край навалившегося гребнем волны огромного белоснежного валуна, и тогда Пьер лихорадочно прятал лицо поглубже в шарф, отворачивался и пытался сохранить в тайне своё инкогнито, но даже со спины его узнавали, и он немедленно ретирировался повыше к обжигающему альпийскому солнцу. Вдалеке высились почти нарисованные синеватые ели, и Пьер старательно, как под копирку, воспроизводил с этого изумительного красивейшего оригинала, придуманного самой природой, свою неказистую копию. Только когда над его головой, почти касаясь его густой и роскошной шевелюры, как с трамплина, пролетали лихачи, укутанные в разноцветные комбинезоны, он на секунду отрывался от письма и, вздрагивая от холода, доставал из-за шиворота подтаявший, налетевший с лыж снег. Справа тянулся позвякивающий провод подъёмника, на котором, как на длинном конвеере, на вершину поднимались сотни страждущих коротких,но захватывающих мгновений  полета Чернеющие фигурки смельчаков замирали на самой вершине и летели вниз, поднимая бурю снежных брызг из-под пластиковых лыж, беспрекословно подчиняющихся воле волшебников-слаломистов. Пьер несколько раз пытался запечатлеть швейцарского усача, описывающего опасный вираж, но тот пролетал мимо так быстро, что Пьер с трудом успевал разглядеть лишь кончики кривых палок, промелькнувших штриховкой на притоптанной горке. Когда он замерзал окончательно, то аккуратно складывал чемоданчик с нехитрой живописной утварью и спускался вниз, где в тёплом бревенчатом домике, напоминающем хижину Санта Клауса, бесплатно раздавали терпкий чаёк усталым, но довольным экстремалам. Невысокие столики кафе были всегда заполнены греющими покрасневшие от мороза носы туристами, и тогда Пьер скромно удалялся в укромный уголок, где в тени рождественского дерева втягивал в себя приторный сладковатый чай. Долго вглядывался в растаявшую серединку большого окна: там, похожий на динозавра, рычащий бульдозер оставлял за собой неглубокие следы от прикрепленных сзади гигантских граблей и, объезжая возвышающиеся трамплинчики, превращал склон в японский сад камней, которому поклонялись разгорячённые азартом спортсмены. На соседней сопке замерла скорлупа радара ,покрытая редкими усиками тонких антенн. Пьер отважился на вылазку, чтобы разглядеть поближе это монументальное произведение учёных мужей, но его путь преградил сетчатый забор, охраняемый роющими снег оскаленными волкодавами. Вечерами он пил вино. Внизу играли гитары, и до его слуха доносился одурманивающий баритон инструктора - известного на весь курорт ирландского выпивохи. Своим зычным голосом он пел о лавинах в горах и о жестокой судьбе отчаянных спасателей, заваленных в домике и умерших от голода в ледяном плену стихии. Пьер утирал платком слёзы, а потом смеялся, когда горластая барменша подпевала ему своим прокуренным почти мужским фальшивым баском.
- У меня там домик, - развеяла облако его воспоминаний Мадлен, - Вы бы не составили мне компанию, у меня скоро отпуск, а вам так полезен чистый горный воздух.
Пьер заинтересованно посмотрел поверх роговых очков, отставил ферзя и, приобняв Мадлен за плечо, поцеловал её в ухо.
- Конечно ,съездим, я уже чёрт знает сколько времени не выбирался из этого склепа. Когда отправимся?
- После рождества, дорогой. Я улажу кое-какие дела, и мы помчимся с тобой в заснеженные горы и на пару недель потеряемся в этой глуши.
- Решено.
Пьер достал записную книжечку и сделал пару пометок в потрёпанной от времени истории своих последних лет. Ещё будучи юнцом, он выписывал все намеченные дела и будущие планы в карманный ежедневник, и по мере выполнения поставленных перед собой задач он вычёркивал свершившееся, полностью сосредотачиваясь на нерешённом. Так шаг за шагом он достигал того, к чему стремился, и это характерная чёрточка не раз выручала его в моменты апатии и депрессий. Зная, сколько важных дел осталось в чёрной книжечке, он отгонял от себя дурные мысли и, собрав свою волю, погружался в работу, не давая себе поблажек и оправданий в случае неудач или лени. Он уже предвкушал, как заскрипит под ногами снег в мёртвой тишине нетронутого леса, как он будет слушать трещание на морозе ветвей альпийского кедра, и в перемешку с этим скрипом он услышит похожий на шипение змеи далёкий шум лесного ручья. Ему захотелось сделать Мадлен подарок. Он любил делать приятное людям, ведь нет прекрасней ощущения, чем то, когда ты видишь ,как вспыхивают красным щёчки дам, когда твоя рука открывает заветные коробочки с золотыми рассыпчатыми колье или сверкающими огнём камней серёжками.
- Мадлен ,ты любишь рождество?
- Странный вопрос. Люблю. Это же праздник, который дарит радость и ощущение сказки. А что?
- А когда ты узнала, что Санта Клауса не существует, ты плакала?
- Не помню, мне было лет пять или шесть, и я смутно помню то время. По-моему, я восприняла это как должное и не придала этому никакого значения.
- Ты знаешь, Мадлен, как только я узнал о том ,что это ложь, я перестал ощущать праздник, для меня рождество превратилось в банальную суету, которое, кроме хлопот и беготни, не несёт в себе ничего , но мне кажется, что в этот раз всё будет по-другому, и виной тому ты.
- Я? - удивилась Мадлен, и её верхняя губа задрожала, а пальцы испуганно выронили кофейную ложечку.
- Да ты. Ты привнесла в мою жизнь новую струю, и эта струя, подобно живой воде, оживила мои омертвевшие чувства и вдохнула в моё больное сердце молодость и силу. Ты то, что называют судьбой.
Мадлен поднялась и нервно подошла к окну. Всматриваясь в заснеженные крыши соседних домов, она теребила пальцами отворот своего полинявшего свитерка. Ей, конечно, было лестно слышать такие слова, и в глубине души она надеялась на то, что Пьер не слукавил и сказал ей правду, но она так боялась обжечься снова, ведь она прекрасно понимала, что его больное сердце вряд ли протянет больше года, и между их светлым чувством может в любой  миг  пробежать чёрная кошка под названьем смерть.
- Мне пора идти, ведь тебе надо работать, - она собрала со стола выпадающие из рук флакончики и прошла к двери, куда уже успел доковылять огорчённый её столь ранним уходом Пьер. Он с неохотой, чувствуя за собой ветерок вины, накинул её шубку и, поцеловав ручку, с надеждой спросил:
- Мадлен. Не говори ничего, только дай мне шанс почувствовать себя нужным тебе.
Она повернулась и протянула ему чёрной прямоугольник испачканной помадой визитки, на которой пестрел адрес и номер телефона, выведенный букашками наклонных букв. Одиночество подвергло его в уныние и тоску. Пьер опускал в карман руку и ,словно играя в фанты, доставал из него смятые телефоны милых его сердцу дам. Вскоре он заметил, что Мадлен забыла перламутровый флакончик, играющий блёстками лака. Пьер достал чеканку и долго вертел в руках рыжеватую пластину меди, наконец, он схватил огарок свечи, поджёг его и заполнил рифлёную поверхность металла густым желе остывающего воска, затем он достал лак и покрыл тонким слоем крылья полупрозрачного махаона, вывалившегося из медной темницы. Бабочка приобрела объём, и Пьеру казалось, что сейчас произойдёт чудо, и эта неживая материя оживёт и, махнув своими парафиновыми крыльями, улетит на цветущие луга Шампаня, но бабочка рассыпалась в его руках, превратившись в горстку похожих на птичий корм крошек. Остаток дня он пытался сосредоточиться на работе, но его постоянно отвлекали то настойчивые телефонные звонки телефона, то гудящий шум перемещающейся роем толпы, и только к вечеру, когда город уснул и умолк ,он нашёл в себе силы погрузиться в размеренный труд. Потекли сумбурные дни, когда ему казалось, что ещё немного - и он закончит начатое, но находились всё новые и новые идеи, и недочёты, которые он находил и исправлял в законченной скульптуре. Иногда Пьеру казалось, что всё, что он сделал, неправильно и глупо, и тогда Пьер занавешивал гардинами окно и, погружённый во тьму, долго размышлял, глядя на этого почти идеального и такого уродливого жеребца. Спустя несколько дней мучений, он не выдержал и набрал её номер. Трубку сняла Виолетт. Как странно, думал он, что это оказалась именно она, ведь он случайно достал этот номер из кармана. Виолетт шутила, и когда она смеялась, то Пьеру казалось, что эхом в трубке он слышит колокольчик голоса Мадлен. Говорили тихо, ни о чём. Договорились о встрече. Виолетт хотела познакомить его со своими молодыми друзьями, долго не соглашаясь, Пьер всё же решился, но с одним условием; местом встречи будет каток. К назначенному времени Пьер достал из чемодана покрытые налётом ржи беговые коньки, шерстяную шапку-петушок и лёгкую пуховую куртку-аляску. Чуть коротковатые рукава вышедшей из моды курточки делали его наряд нелепым, а великоватая шапка, спускающаяся на глаза, добавляли в его образ клоунский антураж. Посмотрев на себя в зеркало, он вспомнил тот день, когда решил оставить искусство и купил в спортивном магазинчике эти причиндалы. Как он гордился собой тогда за своё стремление изменить свою жизнь, но уже спустя неделю, он почувствовал, как обмелел фонтан его чувств, и он забросил ледяную стихию, сосредоточившись на вечном и доступном ему ремесле. Прохожие удивлённо оборачивались, когда он, перекинув через шею свои коньки, уверенно направлялся в парк. Непривычный образ, созданный им сейчас, внушал встречающим его знакомым не то растерянность, не то зависть от той лёгкости, с которой он превратился из творца в простого мужичка, спешившего на свидание с молодой фигуристкой. Не обременённый строгим видом своего одеяния, он ловко перепрыгивал через нанесённые ветром сугробы, и тогда он почувствовал, что с каждым шагом, приближающим встречу, он становится моложе на несколько лет, а когда он пересёк замёрзший канал, оказавшись у катка, то стал обычным юнцом с волнительно бьющимся влюблённым сердцем. Он слышал негромкие смешки скучившихся у скамейки молодых повес, когда ,приобняв за талию Виолетт, кружился с ней в безмолвном танце любви, но странно, этот смех только придавал сил и уверенности в том, что, несмотря на свои годы ,он по-прежнему живёт и чувствует биение своего разгорячённого сердца. Она, не стесняясь, целовала его в губы, искоса посматривая на переговаривающихся шёпотом друзей, а когда он устал и, задыхаясь, схватился за разболевшееся сердце, она подхватила его под руки и, встревоженно оглядываясь по сторонам, подозвала заливающихся трелями смеха товарищей. Ему расстегнули куртку и обнажили грудь, дышать стало легче, и он неподвижно следил за разлетающимися перистыми снежинками, возникающими из глубин невероятно ясного неземного неба, а когда они опускались на его лицо, он чувствовал себя не человеком, а частью покрова земли, на которую невидимая рука с небес посыпала зёрна чего-то важного и обязательно дающего жизнь. Обратно он шёл ,с трудом передвигая онемевшие ватные ноги. Двое парней из группы Виолетт вызвались ему помочь, и он опирался на них, как опирается на костыли разбитый параличом немощный старик. Он долго отказывался подниматься на лифте, но Виолетт успокаивала его, поглаживая влажные от снега седоватые волосы. Дома он принял капли, которые быстро помогли и хоть на миг облегчили дыхание, он предложил помощникам стакан бренди ,и те с охотой потягивали отдающий вишнёвыми косточками согревающий напиток. Виолетт хотела остаться у него, но Пьер категоричным движением руки оборвал её похожую на жалобную песнь соловья речь и попросил оставить его одного.
 - Люблю ли я? Можно ли считать любовью мои вспыхнувшие разгорячённые чувства, способные растопить лёд в этом стакане с остатками бренди. Может быть, я всё это придумал, создав в своём старческом разуме иллюзию романтичного счастья. Неужели это всё происходит со мной, со мной, таким рассудительным и спокойным? Эти девицы до добра не доведут, ещё одно такое рандеву- и я действительно умру у них на руках, хотя это было бы замечательно - видеть их лица в последние секунды своей жизни. Господи, о чём это я, сам себя в гроб вгоняю, причём тогда, когда всё кажется таким сказочным и призрачным. Мне необходимо определиться и не обманывать этих девушек, но я не могу этого сделать, ведь они звенья одной цепи, связанные мной в единую неразрывную связь, которая придаёт мне сил справиться с моей болезнью и годами. Виолетт и Мадлен- вы обе дороги мне, и я существую ради вас, ничего не могу с этим поделать, придётся выкручиваться и совмещать этих двух прелестных созданий в своём сердце, несмотря на абсурдность и опасность ситуации, - его полусонные мысли, оборвавшиеся негромким сиповатым храпом старого ловеласа.
      
Глава 5

 Близился праздник, Пьер заскочил в ювелирный магазин и, склоняясь к низким витринам, долго и придирчиво выбирал своей пассии подарок. Мадлен повезло - его выбор пал на шикарное колье из трёх рядов свисающих под своим весом золотистых нитей. В огне червонного золота белели похожие на осколки битого стекла драгоценные камни ,в которых переливались и отражались искорки тусклого света, так напоминающие неестественный блеск её глаз, а платиновая змейка широкого браслета, который украсит ручку Виолетт, извивался переплетёнными звеньями причудливого металлического узора. Пьер сложил покупки в бархатные коробочки, перевязанные праздничными радужными лентами, и отправился в центр, где на углу... он договорился встретиться с сияющей Виолетт, уходящей на каникулы после тягостного полугодового трудового подвига. Они долго гуляли и ели сахарную вату, покрывающую руки липким и от этого противным сиропом, сидели на скамейках, разговаривая о музыке, а вечером до упаду смеялись в кино, в сотый раз просматривая немую оперу в исполнении бессмертного Чарли. Прощались, прижавшись к заиндевелым фонарям под стук каблуков проходивших мимо солдат, пахнувших в нос плесенью и влажной кирзой, а потом в подворотне он блеснул браслетом, обвившим её ручку, и они долго целовались, не замеченные соседями и случайными прохожими, заглянувшими по нужде в скрывающую лица темноту подъезда.
        Рождество он договорился встретить у Мадлен. Она жила в центре города совсем рядом от овощного базара, где он бывал так часто, покупая бархатные персики и переспелую сливу. Он протискивался мимо прилавков, за которыми возвышались клетчатые кепи арабских продавцов, всегда коверкающих язык и сплёвывающих под ноги зеленоватую растительную кашицу. Народу было невпроворот, некоторые останавливались и протягивали ему клочки бумаги, на которых он по свой давней привычке рисовал похожие на знак победы галочки, тогда его хлопали по плечу и приглашали на домашние торжества, но он вежливо отказывался от приглашения, зная, что совсем рядом его ждёт та ,которую он так любит и боготворит. У входа в гостиницу, где Мадлен занимала номер, застыл молчаливый швейцар в обшитом золотыми пуговицами камзоле. Его всклокоченная борода, покрытая замёрзшими каплями дыхания, делала его похожим на переживших века северных промышленников-фабрикантов начала 20-ого. Он ответственно вглядывался в лица проходящих мимо людей, натянуто улыбался дамам и по пижонски распахивал крутящиеся двери перед желающими в огромное здание отеля. Внутри бурлил муравейник. Худощавые юноши, катящие перед собой тяжёлые тележки с поклажей, путались под ногами озлобленных суетой клиентов. С трудом добравшись до стойки, Пьер требовательно спросил номер, в котором проживала Мадлен. Ему долго грубили, но когда он протянул свою визитку, незадачливый администратор позеленел и несвязно, как забывший слова актёр, ждущий чьей- то подсказки, стал испуганно озираться, выглядывая незримого суфлёра. Наконец путь наверх был свободен, и Пьер, недоверчиво поглядев на закрывающиеся перед ним дверцы бесшумного лифта, отдуваясь, зашагал к приоткрытой двери чёрной лестницы. Через несколько пролётов он устал. Мадлен как назло забралась на самый верхний этаж, и эти ступеньки, убегающие ввысь, были для него тем самым рубиконом, пройдя который ,он окажется там, где найдёт свою заслуженную награду за этот почти невыполнимый для старика подвиг. Много раз он обессиленно присаживался на ступени и долго приходил в себя, чтобы собрать остаток сил, схватиться за замёрзшие поручни и заставить себя сделать ещё один такой короткий, но такой трудный шаг. Болели ноги, спина под шерстяным свитером покрывалась потом, а он выдыхал из себя облачко пара и боролся за выживание в этом неравном сражении со своей собственной усталостью. Дверь была закрыта, и он молотил кулаками в гулко пружинящую фанеру, а когда её открыла случайная горничная, он, облизав пересохшие губы, сверкнул молниями из уставших, но покрытых пеленой гнева глаз. Номер Мадлен был в самом конце коридора, и Пьер, не веря, что в его организме осталось хоть немного сил на этот последний маршбросок, хватался за бронзовые ручки закрытых гостиничных дверей. Дверь Мадлен оказалась незапертой, он ввалился в номер и, упав на приятный мягкий ковёр, уткнулся носом в стальные каблучки её витых босоножек.
- Это ты? - раздался из ванной голос Мадлен, прерываемый журчанием гостиничного душа.
Пьер хотел было открыть рот, но его язык так присох к нёбу, что в ответ он мычал что-то невразумительное, и только, когда она, облачённая в полотенце, вышла к нему, прекрасная, словно римская распутница, он жадно ухватился за её стройные ножки и чуть слышно сказал:
- Второе такое восхождение я вряд ли выдержу.
Мадлен прошла к зеркалу и, усевшись на пуфик ,по-женски рассматривала своё отражение, измеряя взглядом то количество лет, которые оставили на её лице морщинистую печать возраста. И только румянец на щеках и свет её ясных глаз вводили сумятицу и неразбериху в этот не знающий обмана временной показатель прожитых лет. Пьер окончательно пришёл в себя. Он уже не сидел, а опёрся на тумбочку и, не скрывая своего желания, смотрел на чуть искажённое кривизной зеркала отражение сексуальной Мадлен. Он чувствовал, как забурлила кровь при виде этой короны, достойной императорского чела, и нашёл в себе скрытые силы, чтобы подойти и обнять такую близкую и такую доступную женщину, прекрасней которой он не видел никогда раньше ни во снах ни на яву.
- Я принёс тебе подарок, - поцеловав её сзади, ласково произнёс он.
- Обожаю подарки, - она чуть наклонила в бок шею, и он увидел, как она покрылась мелкой сыпью мурашек наслаждения.
Он втягивал в себя запах её волос, смешавшийся с резким запахом индийских благовоний, стоящих на столике трюмо. Он нежно прикасался к её похожей на альпийские облака коже. Он знал, что по праву заслужил эти незабываемые минуты, в которых он утонул, без остатка растворяясь разводами акварели в стакане кристально чистой горной родниковой воды. Она встала и завернула его в полотенце так, чтобы он почувствовал ,как жар её либидо пробежал по его разгорячённому желанием телу, а она целовала его подбородок и кадык, жмурясь от нестерпимого света, который он, излучал раскалившись докрасна в страстном пекле её сжигающей любви.
    Когда пробили часы, она подвела его к столику, удивляющему своей скромной, но изысканной сервировкой, на котором ,помимо вазы с фруктами, в ведре с осколками льда верхушкой айсберга темнела неоткрытая бутылка" Кристалла". Выстрелила пробка, шампанское заструилось по стенкам бокала и обожгло пальцы холодком бурлящей шипучки. С последним боем часы зазвенели раскатами хрусталя, Пьер подошел к ней вплотную и закрыл руками глаза.
- Мадлен ,я хочу, чтобы ты запомнила этот подарок на всю жизнь. Чтобы ты, ощущая этот металлический холод ,вспоминала меня как самого преданного больного, а услышав сейчас биение моего сердца, услышала внутри себя отголосок его стука .
Мадлен закрыла глаза и чуть вытянула изящную шейку, Пьер достал из кармана трубку стетоскопа и вставил в её прелестные ушки стальные дуги слухового аппарата, а серебряный кружок с тонкой слуховой мембраной он приставил к своему сердцу, чтобы она поняла, как же сильно он её любит.
Мадлен не удивилась, а лишь плотнее прижалась к нему и странно улыбалась загадочной женской улыбкой, заметив, как из заднего кармана брюк Пьера выглядывает кончик золотых бус.
     Пьер молча потирал её спину. Она терпела несколько минут, а затем ,почувствовав, что момент настал, она достала из-за пояса футляр и протянула его художнику. В футляре лежала ручка. Золотая ручка с тонким капиллярным пером. В ответ он улыбнулся и, достав колье, бросил его в фужер с шампанским, которое она выпила одним глотком, поймав губами стекающее струйками вина колье.
Они долго молчали не в силах прервать эту приятную тишину, которая обволокла их покрывалом спокойствия и понимания, и в этом образовавшемся пространстве, где не нужно слов, царила гармония и ожидание какого-то таинственного и непознанного чувства. Со стола вздымались дымки от сгоревших бенгальских огней, а в комнате распространился приятный запах серы и мандариновых корок. Тикали часы. Пьер подцеплял вилкой нежное мясо залитых винным соусом креветок и тщательно пережёвывал каждый кусочек, изредка вынимая изо рта остатки хитинового панциря. Сидевшая напротив Мадлен смотрела на него умилённо, как смотрит на изголодавшегося сына приготовившая ужин мать. По выражению его лица она сразу определяла, что мясо слегка недоварилось, а салат из королевских омаров чуть пересолен. Пьер подсунул под воротник терракотовой рубашки белоснежный платок и, утирая стекающий по подбородку сок, причмокивал ртом ,пытаясь достать застрявшие между зубами кусочки пищи. Она улыбалась. Совсем как ребёнок, только очень постаревший и, наверное, уже не наивный. Когда он закурил, она закашлялась от дыма, а когда на его распахнутый пиджак посыпался сероватый пепел, она бросилась к нему и отряхнула лацкан небрежным движением руки. Потом они танцевали. Из коробки патефона звучал хриповатый фокстрот, и они то стояли обнявшись, то чуть передвигались, подчиняясь ритму забытого танца. Где-то гремела музыка, но её как будто не существовало, а существовали только они и этот пропитанный рождественским дыханием праздник. Патефон давно замолчал, но они всё равно продолжали кружиться, пока у Пьера не подкосились уставшие ноги, и он не рухнул в старческое кресло- качалку. Портье обходил номера и разносил бесплатное шампанское. Он стоял в дверях, словно не зная, нарушать ли ему эту идиллию, которую он сразу ощутил своим опытным намётанным взглядом, или нет. Решившись, он прошмыгнул мимо застывших в поцелуе влюблённых и сунул бутылку в ведро. К утру, когда сквозь полотно бежевого изгиба штор на стол упал рассеянный свет, они уже спали. Мадлен тесно прижималась к нему, а Пьер выглядел таким счастливым, что на щеках вместо привычных складок морщин играл еле заметный розоватый румянец. С тех пор прошла неделя, Пьер уже завершил свою композицию. Конь удался на славу. Место наездника заняла навеянная рождеством амазонка, в похожем на перекинутое через плечо полотенце, балахоне. Горящие глаза, устремлённые вперёд поверх развевающейся гривы лошади, всматривались вдаль, высматривая невидимого противника. Пьер подходил к скульптуре и видел, как она буравила его своим надменным взглядом, от которого хотелось схватить телефон и позвонить своей Мадлен, но спустя минуту, он брал себя в руки и пристально всматривался в пестрящую недочётами скульптуру. Всё же она позвонила. Пьер поднял трубку и услышал в ней её голос. Её голос сказал, что для него её больше нет, что в гостинице, где она жила, живёт другая, а сама она уезжает в Альпы, но не с ним. Холодело сердце, когда она называла имя его агента. Хотелось убежать. Убежать от самого себя, туда, где нет никого. Где никто не увидит, как ещё более постаревший Пьер будет плакать свечой над своей такой реальной и такой испарившейся дымком горного костра любовью. А как же прошлое? Его тоже нет, как нет придуманного им будущего и разбитого ею настоящего. Почему агент? Он молод, недурён собой и очень активен в жизни, а Пьер умирает, и она не хочет плакать вдовой на его похоронах, а хочет вольготно жить с преуспевающим пронырой. Пьер узнал, что любви нет, оказывается, она убедилась в этом на рождество, а есть удобная жизненная позиция, когда немощному художнику подносит пилюльки профессиональная безропотная сиделка. Он узнал, что она устала быть нужной и полезной кому-то, работая в больнице, что она устала видеть смерть и боль, а хочет любви и ласки настоящего мужчины. Ещё она сказала, что через пару недель обязательно навестит его и поможет лекарствами, но в ответ услышала торопливые гудки брошенного Пьером телефона. Он не видел света и не чувствовал тьмы. Он сидел сгорбившись в своём кресле и безмолвно слушал, как считает секунды незакрытый кран. Иногда в голове эхом из прошлого раздавался смех, так похожий на тот леденящий кровь смех шута, и тогда он обхватывал её руками и, зажимая уши ,беззвучно повторял:
- Я творец, я творец, я творец.
Потом он засмеялся сам, смеялся до тех пор, пока из глаз не выкатились слёзы, и этот смех от боли и слёзы успокоения незримым маятником разделили его внутренний мир на две противоположные стихии. Внутренний душевный огонь и ледяное дыхание реальности. Затем он застыл в немом оцепенении так, как застывает гипс, обволакивающий его скульптуры. Застыл с каменным непроницаемым лицом, будто где -то внутри оборвалась нить, заставляющая его жить. Он прекрасно понимал её и видел такое не раз, но он не предполагал ,что его надежды так внезапно разрушатся о камень её меркантильности. Он просто хотел быть рядом с той, кому был небезразличен, и он совершенно не виноват в том, что из молодости и опыта она выбрала первое. Исчезли воздушные замки, и всё встало на свои места. Он будет работать дальше и забудет о ней, а сейчас снимет трубку и наберёт простой телефон Виолетт, чтобы услышать голос этой девчонки и почувствовать, забытое чувство отцовской нежности и заботы. Кто виноват в том ,что  Виолетт укатила в Рим с друзьями, так и не попрощавшись с ним - никто, но Пьер нашёл виновника и со всей силы разбил об пол ставший бесполезным телефонный аппарат. Хотелось уснуть. Лечь под одеяло, накинуть сверху подушку и уснуть. Никогда не просыпаться и забыть навечно обо всём, но на столике как назло лежала записная книжка, в которой чернели записи о том, что необходимо доделать. И умирать нельзя. Никак нельзя.
За окном копошилась стайка сероватых воробьев. Раньше Пьер открывал форточку и высыпал им крошки хлеба, и, видимо, привыкнув к бесплатному угощению, они копошились в снегу, выискивая их остатки. На подоконнике стояла скульптура, подсыхающая в лучах холодного солнца, а воробьи, завидев своё отражение, беспокойно забарабанили по замёрзшему стеклу. Крылья. Именно в этот момент Пьер оглянулся в прошлое и увидел  расставленные самой жизнью такие заметные глазу судьбоносные знаки. Он схватил миску с гипсом и плеснул в неё немного воды, размял и понял то, что так коробило его в этой скульптуре. Это был не конь, а пегас. Его ноги не стояли на земле, а отталкивались от неё. Лихая наездница в белом одеянии была не амазонка, а богиня охоты, которая высматривала на земле свою очередную беззащитную жертву. Скоро у коня вырастут крылья, и он взлетит в небо, чтобы вечно летать в голубоватой синеве и нести на себе беспощадную Артемиду. Он выводил подаренным ею пером мелкое оперение крыльев. Он пытался показать, как обдувает непокорную плоть шумящий в облаках ветер, как напрягаются связки и наполняются силой два огромных крыла.
 Похолодало. В комнате пахнуло зимой. Пьер подходил к батареям и прикасался к внезапно похолодевшей стали труб. Отключили отопление. Наверное, авария. На такие случаи у Пьера был раздувающий воздух источник тепла. Он включал его в сеть, накалялась нить,  и вентилятор обдавал его теплом и заботой, распространяя по комнате неприятный запах опалённых волос. Пьер разминал гипс и грел у вентилятора окоченевшие руки, и только утро, занавешивая окно узором инея ,прервало его работу. Он проснулся от холода. Захотелось выйти на улицу и пройтись по Парижу. Что -то несло его на любимые места - на залитый солнцем Монмарт, на узкую улочку, которая веточкой уходила с холма к зданию Лувра, где толпились иностранцы и молодые художники, продающие свои картины. Он гулял как в последний раз, наслаждаясь морозцем и обжигающей позёмкой. Он высматривал чернеющие на замёрзшей мостовой тени ,отброшенные деревьями ,и они казались ему рассыпанными по земле стрелами богини. Кутающиеся в шубы прохожие изредка передёргивались от холода и вжимали поглубже в воротники обветренные лица. Казалось, что от мороза даже стены домов осели в заледеневшую почву, а решётки ворот, словно замёрзшие часовые, обстукивали подворотню тихим звоном беловатого чугуна. Пьер заглядывал в покрытые наледью окна  и сквозь толщу льда видел вкрапления электрического света лампочек. С крыш свисали заострённые сосульки, превращая дом в хищное чудовище ,раскрывшее свою пасть и готовое перекусить любого своими ледяными клыками. Не спеша возвращался домой, шаркая по асфальту металлическими набойками неподъёмных сапог. Спросил у консьержки, что же творится в доме, и узнал, что в почти построенный, закутанный в рваный полиэтилен дом напротив подводят водоснабжение. Уже почти без труда взлетел на кажущуюся такой маленькой лестницу. От холода в квартире стало неуютно и одиноко. Только Бонапарт, облизываясь и помахивая хвостом, пытался хоть как-нибудь привлечь к своей персоне его внимание. Крылья обсохли. Теперь остались сущие пустяки - соединить воедино две неотъемлемые части одного целого и затем долго покрывать скульптуру слоем защитного материала. Плавными движениями он скреплял их вместе, округляя сочленения и подмазывая чуть заметные трещины между крыльями и спиной пегаса. Уже через полчаса работать стало невыносимо. Замёрзшие пальцы выпускали из рук кисточку, и ему приходилось вплотную подносить руки к горячему дыханию обогревателя, чтобы согреть плоть и ощутить знакомое тепло. Пьер встал и подошёл к кухне. Несколько раз он без особого эффекта щёлкал зажигалкой, пытаясь высечь пламя, но каждый раз раздавался характерный звук и, безрезультатно озаряясь бенгальской вспышкой кремневых искр, он с сожалением отбросил идею сварить кофе. Оставался коньяк. Хотя он и согревал, но его иллюзорное тепло улетучивалось, и уже через несколько минут его руки начинало колотить мелкой дрожью. После второго стакана Пьер захмелел, и в голове пролетели события последних дней, но в некой странной и непонятной ему интерпретации. Ему начало казаться, что он не тот, кем сам себе представлял. Всю жизнь он считал себя тем, кто ежедневно создаёт из своего воображения произведения. Сейчас он понял другое. Эти произведения уже созданы такими, какие они есть, а он только проводник, который вдыхает в них жизнь и заслуга в этом не его а того, что называется вдохновением. Вдохновение даётся избранным, тем, кто заслужил его своим кропотливым трудом или старанием. Не бывает так, что с небес сыпется манна на того, кто этого не достоин. Чем больше ты работаешь над собой, тем больше раскрывается та дверь, за которой хранится твоё сокровище, и если ты будешь старательно и планомерно совершенствовать себя и свой талант, то муза заметит тебя и посетит, чтобы отдать тебе частицу из общего творческого котла. Что делать остальным? Им остаётся только надеяться на себя и довольствоваться тем что есть, ведь практика всегда даёт результат. Побеждает не талантливейший, а побеждает работающий. Сегодня сработало некое гармоничное правило, заведённое многовековыми устоями бытия. Своеобразные эмоциональные весы привели в равновесие его внутреннее состояние, и этот пегас, подаренный свыше скомпенсировал то духовное потрясение, которое пережил художник. Он давно заметил, что чем сильнее чувства, переживаемые им, тем интересней образ, который выдаёт его воображение и муза. Поэтому Пьер старался избавиться от прагматизма, убивающего саму идею творчества. Прагматики равнодушно относятся к жизни, и, хотя они получают за свой труд определённый гонорар, они никогда не получат от созданного того эффекта, какой получает он. Он же вкладывает в вдохновение частицу своего я, переживая и пропуская его через себя. Смысл работы не в результате труда, а в самом процессе рождения, ведь гораздо приятней вкладывать в свою работу часть себя и получать от этого не денежный эквивалент, а моральное удовольствие.Это удовольствие несравнимо ни с чем земным. Это своеобразный творческий оргазм, испытав который, хочется его немедленного повторения и продолжения. Настал момент, когда впервые за свою жизнь он почувствовал себя пустым. Обычным ремесленником, пытающимся доказать самому себе, что его работа нечто, ниспосланное свыше, а не обычное сочетание опыта и таланта. Он почувствовал, что эта скульптура мертва, как и он сам. Вступив однажды на путь творчества, он просто не может с него свернуть и по инерции движется вперёд, внутренне утешая себя своей единственностью. Это творческое наслаждение иллюзорно, как и вся жизнь, как та любовь, которую он сам себе всегда придумывал, как наступившие сумерки, когда неясно, день или ночь притаились за его окном. Появилось отчетливое желание схватить этот камень и разбить его о пол, и только чувство гордости за вложенный многочасовой труд остановило взметнувшиеся над головой руки. Затрещал, заискрился вентилятор. Нить погасла, и в комнате воцарилась холодная прохлада сумерек. Тепло всё сильнее вытекало из пальцев и, уже, подобно перстам мертвеца, они покрылись синеватыми точками смертельного холода. Тогда он испугался. Он испугался впервые в жизни. Испугался своей немощности и этого чувства своей ненужности и бесполезности. Зачем он всё это делал? Если сейчас он не в силах побороться с заевшим его бытом, с этим холодом и с этим мёртвым камнем, в который он так и не смог вдохнуть жизнь. В иступленнии он подбежал к стене и начал срывать с нее полиэтилен. Куски полимера растягивались и превращались в его руках в скомканные мотки мутного материала, и только края оболочки, которой он защищался от внешнего мира, ещё покрывали стены рваным зигзагом. Из окна разливался свет фонаря, освещающий бежеватые разводы мозаичной наборной кладки природного камня. Противоположная стена комнаты темнела в тени, отбрасываемой тонкой перегородкой. Посреди комнаты образовалась граница между темнотой и светом, пробегающая по диванчику и спинке кресла, дойдя до края комнаты, она резко взлетала по глади вросшей в пол стены и терялась в переливах лепнины. На крюке, вбитом в глянец отшлифованной мозаики, покачивался портрет, освещаемый светом из окна. Пьер с трудом дышал. При каждом шаге с полиэтилена, шуршавшего в ушах шёпотом засохших осенних листьев, поднимались клубы пыли, и Пьер, громко чихая, растирал раскрасневшийся раздражённый нос. Фыркая, словно почувствовший опасность ёж, он дрожащими руками подносил к лицу измятый платок и утирал скатывающиеся по щеками непослушные капли. Он смотрел на портрет сквозь пелену слёз и не мог рассмотреть детали, а видел только очертания чего-то белого, расплывающегося и загадочного. Сколько тысяч раз он взирал на это полотно, вырисовывая кисточками это изображение! Сколько сил и эмоций затратил он, чтобы эта картина приобрела законченный вид! И теперь, протерев глаза, он устало смотрел на своё собственное отражение. На то, каким он видел себя тогда, когда писал этот автопортрет. С холста на него взирало его немолодое землистое лицо, чуть нахмуренные брови и смотрящий вдаль волевой взгляд. Перевязанная шнурком накидка переливалась глянцем засохшей масляной краски. Из- под королевской мантии размытыми розоватыми пятнами виднелись руки ,которыми он сжимал скипетр и державу. Два символа королевской власти. Два предмета, которые вкупе с золотистой короной превратили его силой фантазии в императора мира, в личность, вершащую на земле человеческие судьбы. Ему всегда казалось, что, подобно королевским указам, искусство способно влиять на сознание многих, на ход их мыслей и на их образ мышления. Это случилось после одного награждения, когда почитатели провозгласили его королём, тогда он вернулся домой и на несколько дней заперся наедине со своим отражением в зеркале. Он не выходил из дома, пока не закончил свою работу, не спал и не ел несколько дней, а только работал и творил. Этот портрет всегда вызывал в нём улыбку сомнения и призрачного обмана. Он всю жизнь обманывал сам себя. Всю жизнь ему казалось, что он не тот, кто есть на самом деле, и, чтобы разобраться в себе, он подхватил подсвечник с огарками свеч и, освещая себе путь, отправился к тёмной стене. Там напротив, как проекция белого автопортрета, висела ещё одна картина. Чтобы разглядеть тёмный силуэт, запахнутый в угольную черноту плаща, он посветил себе фонарем. Искривлённая улыбка его другого я чёрными подкрашенными губами разрезала его измазанное белым гримом лицо. На голове блестели печальные бубенцы шутовского колпака. Шут смотрел на короля, указывая на него движением руки и смеялся глазами. Он смеялся над потугами короля, над его гордым и таким независимым видом, над его ничего не значащей властью, над его никчёмностью и слабостью. Всю свою жизнь он смешил народ. Смешил одним своим видом, доводя до истерического хохота собравшуюся толпу. Смешил, когда бродил вечерами по улице и когда открывал выставки, когда малевал акварель и ваял скульптурные композиции. Он -то это знал. И эти две сущности, которые прижились и сосуществовали в нём, наложили на его жизнь незримую чёрно-белую печать. Теперь он был готов. Пьер задул свечи и лёг на смятое одеяло. Волна света раскрасила его пополам, осветив стоящий за ним пегас. Он так и уснул. Уснул навсегда, а чёрно-белый пегас махнул каменными крыльями, оттолкнулся от земли и улетел в вечность, вслед за своим создателем. Ведь мир придуманный им умер навсегда.






                Эпилог.





Свет. Свет, пред которым померкло всё. Он лился сверху, но сколько ни вглядывался художник в пустоту, он так и не увидел его источник. Пьер оглянулся и уверенно двинулся вперёд.
- Я Пьер. Всю свою жизнь я просто шёл. Всю мою жизнь меня преследовали два цвета - чёрный и белый. Я старался найти гармонию между ними, пройдя по пограничному состоянию отрицания или принятия моего двухцветного мира. Всю свою жизнь я не понимал, кто я и зачем я существую на этой земле. Я плакал. Я смеялся. Мне было больно, и я терпел, мне было приятно, и я растворялся в неге. Всю свою жизнь я шёл. Я Пьер. Моя жизнь состояла из противоречий и из противоположности чувств. Я любил и ненавидел. Боялся и бесстрашно жил. Я Пьер. Моя судьба странна, впрочем, как судьба любого. В моей судьбе были взлёты и падения, удачи и провалы, но я шёл. Я Пьер. Когда я творил, я не понимал, что же получится в итоге, осознавая, что я творец и бездарность. Я Пьер. Жестокость во мне переплеталась с человеческой мягкостью. Мог обидеть ни за что и быть великодушным и чрезмерно открытым. Я принимал решения, от которых потом страдал или радовался, которыми гордился или за которые себя презирал. Побеждал и был побеждённым. Я Пьер. Погружался в волны бытия, захлёбывался, плыл, тонул, жадно глотал воздух и камнем шёл ко дну, но я Пьер. Меня презирали, я отвечал тем же, мне завидовали и мешали, но я не замечал этого и шёл по своему пути. Меня не интересовало богатство, зато я восхищался истинными ценностями и всю свою жизнь посвятил одному - работе. Моя жизнь- это дорога. Тонкая нить на грани света и тьмы. Пограничное состояние, когда ты ещё не умер, но и вряд ли жив, но я шёл. Я Пьер. Философ? Вряд ли. Я принимал всё как должное, не задумываясь, почему это так. Я просто шёл. Я Пьер.
Он осмотрелся. Его туфли скользили по абсолютно гладкой поверхности ,и каждый шаг был чем-то новым и неизведанным. Слева, насколько хватало взгляда, белело пространство, справа чернела тьма. Он шёл к неведомому концу,к яркому свету, который звал его вперед, и, дойдя до этого источника, он растворился в нём и исчез.         

2007 г.