Рассказ Летят утки

               


             Весь в поту от жары и страха он нёсся, как угорелый, но понимал, что если немедленно что-то не предпринять, то они его всё равно догонят... С двумя двадцатилитровыми канистрами между низкими, редкими кустами жасмина спрятаться, а тем более убежать от двух милиционеров… сто процентов - нереально. Выход всплыл сам собой: вбежать в любой из подъездов близлежащего дома, а там как повезёт. Вернее, как Аллах даст.
      Мужик вбежал в первый, попавшийся на пути, подъезд трёхэтажного здания, и несколькими прыжками оказался на последнем этаже. Заметавшись между двумя расположенными друг против друга дверьми, он чуть слышно постучал в одну из них и тихо воззвал,- Слющий, товарищ, откырвай пожалста.
       В ответ - ни звука. С отчаянием кинулся к двери напротив. Та же картина. В сердцах пнув ногой дверь, с возгласом: - Сапсем пропал. Сичас мене менты, как шакал петУшка захватывают, - ввалился в коридор квартиры…  Дверь оказалась незапертой.   
    Раз высшие силы на его стороне, значит, контролируют его действия, приободрился тот. Но, с интересом заглянув из коридора в следующую дверь, с мужчины тут же испарились не только бодрость, а и весь нависший на нём во время бега пот. Более того, он вообще похолодел.   
     Посередине большой комнаты на белом квадрате пола, лежала белая подушка. На белой подушке - белая голова с белым лицом. Ниже ничего не поймёшь, вроде, как силуэт в белом саване. Белая голова шевелила губами и что-то протяжно бормотала. Он разобрал только, что кто-то куда-то полетит. Около белого одра с подушкой стояли: стол под белой скатертью, белая крашенная табуретка и блестящая с развилкой наверху, непонятная штуковина.      
     Вдруг, ухватившись за эту жердь и тряся жуткой головой, медленно качаясь из стороны в сторону, белая фигура начала подниматься.
        В полной прострации мужик выронил обе канистры и завопил отчаянным воплем, - Не надый! Тебе именный я зачем нужна? Я сапсем ошипкам суда попался! Мене дэти много, жена, папа-мама старий. За што? За этот вина что ли (пинает канистру). Там много мужик канистрами бил. Мене отпускай пажалста, а. Его забирай. Тебе какуй разнис? Пай-по, зачем я сюда пирходил. Лучче бы меня мента захватили.
    Обалдевшая, испуганная баба Дуся, автоматически опираясь на стоящую у изголовья самодельную антенну, хотела подняться, но, раскачивая её из стороны в сторону и оттого, мотаясь вместе с ней, как с кривой косой, туда-сюда, колыхая широкой белой ночнушкой до пола, создавала абсолютное впечатление, что за своим пациентом «она» таки пришла.   
      Незванный гость, рухнув на пол, вскричал, - Отпускай меня. Я хочу жить на этот света до старый годы и лисий галава. Смотри, видишь мене чёрний волоса на голова минога. Когда лисий буду, тогда забираешь. Потом пирходи, пожалста, очень тебе прашу. 
      Было одуревшая от страха бабка, окончательно очухалась и поднялась на ноги. Опершись о стол руками, она спросила, - А, ты кто?
     Мужик, забыв что, слыша русское гундение, он только что сам свои мольбы автоматически также озвучил на русском языке, удивился. Чтобы смерть разговаривала, да ещё и по-русски, к этому он был конкретно не готов, - А ти кито?
       - Я бабушка Дуся, живу здесь. 
       - О-оф. А я Сапар. Чего у тебе весь белий?
       - Так ведь жара, сынок. На полу сплю. А стены белые. Простыня, подушка тоже. Кипячу, когда стираю. А-а-а  как же…
       В сию секунду проснувшимся нюхом учуяв определённый запах, он вскочил и кинулся к канистрам, где обнаружил, что из одной из свалившихся набок, тончайшей струйкой из-под крышки на пол выливается драгоценная жидкость.
       Обеспокоено зацокав  языком, он засокрушался: - Ай-ай, сапсем  бракованим киришкам канистра попался.
      И, входя в раж, возмутился, - Того башка надо на дуругой сторона курутить, кито его изделал.
     - Это чегой-то разлилося? Ты громче говори, сынок, я ить плохо слышу. Говорю, пахнет-то вином что-ль?
      Где-то внизу раздались крики: «Да больше никуда он не мог вбежать. Только здесь где-то».
      От осознания, что погонщики уже внизу у подъезда, Сапар, мгновенно бросился к двери и бесшумно закрыл её на защёлку изнутри. Замерев, дождался, пока шаги двух человек поднялись до третьего этажа и, не услышав ничего подозрительно, через минуту, спустились обратно.
      Уразумев, что теперь он, наконец-то, в безопасности, успокоенный Сапар вернулся в комнату к ожидающей его, уже сидящей у стола на табурете, старушке.
    - Слюшай, бабишка, я уже два раз думил, что мене канса консов пиришёл. Один раз чуть менты не поймался, а дива раз - ты. Думал - ты из тот свет послался мене забирать.
      Он вздохнул и вытер вновь проступивший на лбу пот. 
   -  На мене милисий гоняисса, понял да? Спасай пожалиста. Я пасижу у тебе полчиса. И потом сразум домой пойдом, спокойним видом.
     - Сиди, сынок, куда ж теперь от тебя деться.
       Забывший об угрожавшей недавно ему самому опасности Сапар вдруг реально уяснил, какой опасности подвергалась не закрывшая на ночь дверь бабка. Войдя во вкус, он грозно свёл брови - Ты чего дверь не закирваешь, а? Ти же один, старий, а вдуруг кто-то плёхо человека, или вора заскакивает?
    - Сынок, я же Богу молюсь, плохой не заскочит. Ты садись, садись,- уже без тени испуга пригласила она, пододвигая к нему стул.
     Окрылённый её доброжелательностью и своим уходом от опасности быть схваченным с поличным, он радостно, потерев рука об руку, предложил доброй старухе,
  -  Бабишка, а давай я тебе вино тири литр наливаем. Здес на железний дорожний тупичка два вагон с виной стоит. Висе мужик узнал, пломба изгрызал и каждий на себе наливал штука четири канистра. Некоторый вообще бочкам подгонялся, атсос делал. Висем везло, мине нет. - он недоумённо приподнял плечи.
     Разлив вино в стоявшие на столе белые бокалы для чая, Сапар про-должил: - Давай выпиваем, а то висе испугался: я на тебе, ты на мене.
   - А что ж, сынок, давай. И песню споём.
    Счастливо чокнувшись бокалами и удивляясь отменному вкусу вина, они закусили стоявшими на столе, прикрытыми белыми полотенцами, пирожками и карамельками.

   Много ли бабке надо? Захмелев от маленького глотка, она, пододвигая к своему гостю тарелку с печёным, грустно проговорила, - У русских, сынок, песни хорошие. Вот, давеча прямо перед твоим приходом я такую и вспоминала, слушай - Летят утки, ле-етят утки и два-а гу-уся,- затянула она дребезжащим голосом.
   -  Бабишка, стой, стой, стой, я вабще не понимал, твоя утка куда летаит, на чужая земля, да? А гуся, это куто, его мужик что ли?
     Бабка задумывается, - Не-е-ет, в чужие земли, сынок, журавли летают. А энто наши гуси, советскяи!
   - А-а-а, тогда сапсим дуругой дела.
     И не дожидаясь её, в полном понимании, как тяжко ей в одиночестве, тихим голосом запевает первым, - Летит гуска и два-а у-утика.
 
 Не вдаряясь в тонкости, бабка Дуся, вытянув губы в дудочку, под-певает, - О-ох, кого люблю, кого люблю уж не до-ожду-уся.