Из женской бани меня выгнали. А зря. Вид обнаженного женского тела не вызывал у меня никакого интереса. И дело было вовсе не в том, что увиденное мало напоминало конкурс "Мисс Вселенная". И уж, конечно, не в сексуальной ориентации. Просто я был еще мал.
Голые женщины возмущались и выговаривали моей маме за то, что она привела с собой взрослого сына, а она, держа меня пятилетнего за руку, оправдывалась. Она говорила, что ребенка в мужское отделение отправить сегодня не с кем, а помыть надо, и что мальчик еще маленький. Но видимо, что-то такое уже было во взгляде маленького мальчика, раз женщины прикрывались кто шайкой, кто веником, кто мочалкой, а кто просто руками. Но, на самом деле, зря. Даже то сладостное удовольствие, которое я уже умел получать с помощью собственных рук, пока еще никак не связывал с обнаженным видом противоположного пола.
В конце концов, нашли компромисс - в дальнем углу меня поставили лицом к стене, быстро помыли и, вытерев и одев, отправили в общий холл остывать.
Если честно, мне показалось, что мамаши просто испугались за своих малолетних дочек, смотревших во все глаза на невиданное доселе чудо. Одна любопытная малявка, уже когда меня мыли, норовила зайти сбоку и рассмотреть все как следует. Дикий народец. Как будто никогда не бывали на пляже, где малышня обоих полов бегает в чем мать родила.
Дома мы мылись в собственной ванной, нагрев воду в титане, который можно было топить всем подряд: дровами, углем, картонными коробками, сломанными игрушками, сосновыми шишками. А в гостях у бабушки приходилось ходить в баню. В трехкомнатной коммуналке был один единственный кран с холодной водой в раковине на общей кухне. По утрам к нему выстраивалась очередь желающих умыться, особенно летом, когда у гостеприимной бабули собирались дети и внуки. Вода из крана текла круглый год такая ледяная, что от нее зубы ломило.
Можно было обойтись и без бани, помывшись в огромном жестяном оцинкованном корыте, наполнив его водой, нагретой на газовой плите, но это было совсем не то.
После изгнания из женского отделения я стал ходить мыться с дедом, дядькой и двоюродными братьями.
Мужская баня мне больше понравилась. В парилке так яростно орудовали вениками, как будто не парили, а изгоняли бесов. Причем, частенько в четыре руки. Здесь было все строго и серьезно, по-взрослому, по-мужски. После парной никто не запрещал окунуться в ледяной бассейн. Никаких тебе уси-пуси и прочих сюсюканий, и есть на что посмотреть, что сравнить, чему позавидовать. Не зная пока, для чего еще, кроме естественной нужды и онанизма, может служить мужское достоинство, я уже понимал, что размер имеет значение. Поэтому, когда чуть позже пошел в баню с отцом, первым делом сравнил и успокоился - у моего родителя с размером все в порядке.
Ходить в баню с папой оказалось еще интересней. В советском военном гарнизоне в дружественной Польше были только свои, и все друг друга знали. Главным было даже не мытье, или хлестанье голых тел вениками, а неторопливое общение за кружечкой польского пивка под вяленую рыбку, обсуждение последних новостей, травля анекдотов, иногда не менее соленых, чем таранька. Этакий закрытый мужской клуб, куда вынужденно допускались и дети. Интересно и вкусно было наблюдать и слушать, есть красную и липкую рыбью икру, пить необыкновенно шипучий оранжад, который приятно пощипывал соленый после рыбы язык. От взрослых разговоров и анекдотов мелких старались отгонять, но если тихонечко сесть в углу и не отсвечивать, то можно было узнать много из того, что "тебе еще рано", и даже пиво попробовать.
А как здорово было возвращаться домой по ласковому после баньки морозцу и, следуя взглядом за папиным пальцем, находить на ночном небе ковшики Большой и Малой Медведиц, одинокую и потому грустную Полярную звезду, отважного Ориона с мечом на поясе, перевернутую "М" Кассиопеи, коварного Дракона, изогнувшего свое длинное тело между созвездиями. Штурман военно-морского флота открывал сыну завораживающую красоту звездного неба и поэзию имен небесных светил. Только вслушайтесь в названия: Альтаир, Альдебаран, Бетельгейзе, Алголь, Сириус, Поллукс, Антарес, Капелла, Беллатрикс - это же песня! Неудивительно, что дорога обратно казалась в два раза короче, чем туда.
Но такое счастье случалось нечасто. Почти все время отец пропадал на службе, редко бывая дома даже по выходным. Поэтому, когда в бане был женский день, мне приходилось оставаться дома одному. Для меня наступал настоящий кошмар! Ну, не любил я оставаться один. Особенно зимой, когда рано темнеет. Мне почти сразу же становилось очень грустно, тоскливо и страшно. Маленьким волчонком, отставшим от стаи, выл я на луну до тех пор, пока не возвращалась мама и не успокаивала меня.
Я одновременно и любил и ненавидел баню.
Потом мы переехали, и до поступления в военное училище про баню я забыл. Сначала топили дровяной титан, а потом получили квартиру с центральным горячим водоснабжением. Цивилизация! Мойся хоть каждый день, хоть несколько раз на дню, хоть ночью. Правда, потом кто-то умный решил, что ночью народ должен спать, а не в ванной плескаться, и горячую воду с полуночи до шести утра стали отключать. Опять же экономия в народном хозяйстве. По такому же принципу работал лифт в подъезде. Кому ночью на девятый этаж доехать захочется? Проституткам да шаромыжникам разным, ведь рабочий класс в это время десятый сон досматривает. И снова экономия.
На курсе молодого бойца в училищном лагере в лесу неподалеку от легендарных Красной Горки и Серой Лошади условия жизни были спартанские. В умывальнике только ледяная вода и та по расписанию. Раз в неделю поход за три километра в поселковую баню. Строем, с песней, по пыльной проселочной дороге, под палящим солнцем, с рюкзаками за спиной и с противогазами на боку. И не дай бог у замкомвзвода (ЗКВ) плохое настроение, и ему покажется, что кто-то не так идет, или кто-то не так поет. Отработка команды "бегом, марш!" поднимала клубы дорожной пыли, которая прилипала к мокрым от пота лицам и телам, набивалась в рот, нос и уши и застилала глаза.
В этот момент логичным продолжением звучала команда "газы!" Тридцать человек в поту и в противогазах штурмовали гору Валдай, со злой радостью предвкушая долгожданную встречу с горячей водой, с расслабляющим паром, с обжигающим веником, с жесткой мочалкой и с нежной мыльной пеной.
Что нам три километра?! Что нам пот и пыль?! Что нам бегом в противогазах?! Мы неделю ждали этого дня, чтобы смыть вместе с грязью физическую и моральную усталость, выпарить напряжение и раздражительность, освежить тело и душу.
"Баня парит, баня все поправит!"
Расслабленные и умиротворенные возвращаемся той же дорогой в лагерь, мечтая подольше сохранить это ощущение легкости, свежести и чистоты. Навстречу в противогазах пыльным вихрем несется в баню очередной взвод молодых бойцов. Со снисходительным превосходством чистого над грязным, богатого над бедным, сильного над слабым подленько смеемся над приближающимся стадом очкастых слоников.
- Взво-о-о-д! - неожиданно громко и протяжно командует наш ЗКВ, - строевы-ы-ы-м... марш! Смирно! Равнение на пра-а-а-ВО!
Не выполнить приказ нельзя, это грозит множеством неприятностей, вплоть до отчисления из училища. Командир "слоников" отдает аналогичную команду. Все по уставу - воинские подразделения на марше приветствуют друг друга. На встречных курсах расходимся с товарищами по несчастью. Руки опущены и прижаты к туловищу, головы повернуты вправо, подбородки приподняты, ноги попеременно то левые, то правые, не сгибаясь в коленях, поднимаются на 15-20 сантиметров и одновременно с силой опускаются в пыль.
Строевой шаг шестидесяти пар грубых яловых "гадов" взбивает внушительных размеров облако, накрывающее оба взвода.
- Вольно!
Перестаем выколачивать изношенный ковер дороги. Грязь тонким слоем покрывает волосы, лица, руки, души... Помылись... С легким паром!
В самом училище почти в центре Ленинграда тоже не было своей бани. Полторы тысячи курсантов по графику водили в городскую рядом с Балтийским вокзалом. Естественно в те часы, когда баня была закрыта для обычных посетителей. Пара нет, пива нет, время ограничено - разве это баня? К тому же в 9.00 должен начинаться учебный процесс, а еще надо успеть позавтракать, поэтому мыться нас водили в пять утра. В это время так хочется в баню! Вы себе не представляете!
Заведите как-нибудь будильник на 5 часов утра, а когда он вас разбудит, представьте, что сейчас вам надо встать, одеться, выйти в темень на мороз и прошагать по мрачным пустынным улицам пару кварталов, чтобы помыться. "Ну ее на фиг, эту баню!" - скажете вы, повернетесь на другой бок и сладко заснете. А курсанту так нельзя. Сказано - в баню, значит в баню! И не увильнуть, в казарме из вахты остаются только дневальный и дежурный по роте, даже подсменных дневальных отправляют смывать грязь.
До третьего курса в этом еще был резон. Увольнения, во время которых местные и имеющие в Питере родственников могли понежиться в ванне, а остальные сходить в баню по-настоящему, с пивом и паром, случались нечасто, а курс наш располагался в старом корпусе, где горячая вода хоть и присутствовала в умывальнике, но помыться полностью было проблематично.
- Чистый мужик - это чистая голова и чистая головка, - утверждал командир роты с говорящим прозвищем "Колун".
Уникальный человек, заслуживающий отдельного рассказа. Чего стоит только его первоапрельский приказ потеплеть на 10 градусов! Или боевой листок с цитатой из Гете - "Лишь тот достоин чести и свободы, кто каждый день за них идет на бой!", подписанной почему-то "Карел Чапек". И непреодолимое убеждение, что "Колун" - значит крепкий и твердый, но никак не тупой.
Помимо вахты от каждого взвода назначались два сборщика белья, но на эту должность очередь выстраивалась. Обязанности несложные. Записать, кто и сколько тельников и маек сдал в стирку. Быстро собрать полотенца для рук и ног и постельное белье с пятнадцати двухъярусных коек. Оттащить тюки на первый этаж в баталерку, поменять грязное на чистое, принести обратно, разложить по койкам и все - можно как минимум час поспать, пока вернувшаяся рота не отправится на завтрак.
Завтрак после похода в баню пропускать было никак нельзя. Булочной рядом с Балтийским вокзалом курсанты с раннего утра обеспечивали дневную выручку, скупая свежайшие, ночной выпечки булки, витушки, батоны. Особенно батоны. В училище большой популярностью пользовался "курсантский бутерброд" - разрезанный вдоль огромный батон за 22 копейки, верхняя и нижняя половинки которого намазывались сливочным маслом. На масло сверху укладывались тонкие овальные срезы сваренных вкрутую яиц. Все это великолепие солилось, перчилось и горчилось по вкусу и неторопливо съедалось, запиваемое или чаем, который только цветом напоминал благородный напиток, или кофейным напитком, в состав которого входило все что угодно, кроме кофе.
На третьем курсе стало легче с увольнениями, плюс мы сменили дислокацию. В новом корпусе можно было спокойно принять импровизированный душ, поливая себя из шланга, надетого на кран смесителя. Целесообразность столь ранних походов за чистотой стала весьма сомнительной. Утренний сон так дорог и сладок. Приходилось искать возможности отлынивать от стадного омовения.
Вариантов было немного. Можно было сказаться простывшим и записаться в книгу больных, чтобы с утра пойти на прием к врачу. Таких в баню не брали, и до возвращения роты была возможность поспать. Потом, правда, всеми правдами и неправдами приходилось выкручиваться в медсанчасти, чтобы не записали в симулянты. В дело шел весь богатый опыт, весь арсенал хитростей и уловок, отработанных еще в детстве на родителях и школьных медсестрах. Ну и, конечно, такой номер прокатывал не чаще, чем раз в два-три месяца.
Некоторым удавалось оставаться в казарме под благовидным предлогом срочного изготовления какой-либо наглядной агитации. Еще в школе овладев искусством письма плакатными перьями, с успехом пользовались этим умением в курсантские годы. И от бани тоже могло спасти. За полчаса, ускорившись, малевали двухчасовую норму, и в люльку - досыпать.
Но большинству, все-таки, приходилось маршировать в баню в несусветную рань. Некоторые индивидуумы использовали эти походы с выгодой для себя.
На третьем курсе к нам перевелся товарищ из Бакинского училища. В первый же банный день он, раздевшись, но не снимая часов, направился в душевую.
- Серега, ты часы не снял! - предупредил его один из однокурсников.
- Ой, спасибо, забыл снять, вот раздолбай, - искренне ругнул себя бакинец, остановился на секунду, а потом махнул рукой и пошел дальше, - Да, ладно, им ничего не будет, наверное...
- Да, ты что?! Загубишь часы! Вода внутрь попадет, и все!
- Ты уверен?
- Смеешься?! Конечно, уверен.
- Тогда давай поспорим, что я продержу часы под душем целую минуту, и им ничего не будет. Ставлю рубль.
Оппонент после некоторых сомнений, причем в большей степени в отношении здравого ума обладателя часов, соглашается спорить. Проигрывает.
Бакинец делает вид, что удивлен не меньше многочисленных свидетелей, которым тут же предлагает новое пари - три рубля на то, что часы выдержат пять минут на дне шайки с водой. Человек пять-шесть соглашаются поставить деньги. Проигрывают.
Больше никто спорить не хочет, но Сергею и этого достаточно - за несколько минут около двадцати рублей. Хорошие деньги, когда пачка "Беломора" стоит 25 копеек, а в ресторане можно посидеть вдвоем на три-четыре рубля.
Позже бакинец признался, что часы особенные и выдерживают погружение до 200 метров и перепад температур. Через некоторое время выяснилось, что в увольнениях Серега ходит по городским баням, где проделывает те же фокусы, что и с нами, стабильно зарабатывая в беспроигрышных спорах.
Всегда найдется внимательный и участливый гражданин, готовый подсказать рассеянному молодому человеку, что тот забыл снять часы. Дальше - дело техники, которой бакинец владел в совершенстве.
Но все это было позже, а на первом курсе в сборщиках белья окопались у нас два ВээСа - так называли курсантов, поступивших в училище со срочной службы, из Вооруженных Сил. Они были старше и опытней и занимали первое место в неуставной иерархии.
На втором месте располагались выпускники Ленинградского Нахимовского училища, называющие свою альма-матер "Питонией", а себя "питонами". Интересно, что этот жаргон появился давным-давно, почти с рождением училища. Тогда еще не было звания "нахимовец", а до курсантов эти дети по возрасту не дотягивали, поэтому звали их просто - воспитанниками. С детским стремлением все переделать на свой лад сначала переименовали воспитанника в "воспитона", которого потом сократили до "питона". Так родилась страна Питония.
На третьем и последнем месте находились мы - вчерашние школьники, называемые, чаще всего, пионерами.
В середине первого курса я пытался заменить одного из вээсов. Если в других взводах сборщики постоянно менялись, то наша парочка крепко держала оборону и на замены ни в какую не соглашалась. Уговоры уступить заветное место даже на один раз вызывали бурю негодования и не совсем понятные насмешки.
- Ишь ты какой! Сладенького захотелось? Не рановато? От мамки только оторвался, а туда же - в баталерку! Отвали!
Пришлось действовать по-другому.
Наш ЗКВ увлекался различными единоборствами, и ему принесли книгу по одному из видов, но почему-то на польском языке. В библиотеке нужного словаря не оказалось, а по одним только рисункам хитроумные приемы освоить не удавалось. Используя свои скудные знания польского языка, ориентируясь чаще по иллюстрациям, с грехом пополам инструкцию я перевел.
- Проси, что хочешь! - оценил мой труд ЗКВ.
- Назначьте меня сборщиком белья.
- И ты туда же! Созрел, что ли? Невмоготу? Ты же вроде не из этих... интеллигент... Спортом займись! Хочешь, я тебе эту книжку пока оставлю? Можем вместе тренироваться.
Опять я ничего не понял.
- Да я выспаться просто хочу. Я ведь сова - ненавижу рано вставать. Назначьте хотя бы на один раз, а я вам новый тельник выменяю.
- Знаю я это "выспаться"! То-то наши сборщики на ходу засыпают. Ладно, как хочешь, мне не жалко.
Действительно, наши вээсы, не ходившие в баню, высыпались, похоже, меньше всех. Один из них, на самом деле, спал стоя в строю. Вот его-то мной и заменили.
- Ладно, мне не жалко, - слово в слово повторил он фразу ЗКВ и, криво усмехнувшись, блеснул золотым зубом. - Смотри, только не облажайся, пионер!
Второй вообще ничего не сказал.
В банный день собрали мы быстренько грязное белье, увязали в тюки, но напарник мой, вместо того, чтобы поспешить в баталерку, лег на койку и прикрыл глаза.
- Чего завалился-то? Давай быстрее вниз, пока очередь не выстроилась.
- Не торопись, а то успеешь.
- Вставай, пошли! Быстрее поменяем - больше времени поспать останется.
- Остынь, сказал! Часа через полтора пойдем... самое время... Хочешь спать - спи, разбужу, когда надо. Только уговор - о том, что будет, никому ни слова... А то пожалеешь. Понял?
Он неожиданно улыбнулся и подмигнул мне, что абсолютно не вязалось с угрожающим тоном.
- Понял, - машинально ответил я, вообще ничего не понимая.
Уснуть я так и не смог... Какой уж тут сон...
Через полтора часа, когда до прихода роты из бани оставалось минут сорок, мы спустились на первый этаж. Перед открытыми дверями баталерки маячило несколько унылых фигур с тюками, а внутри орудовала необъятных размеров и неопределенного возраста усатая тетка в звании старшего мичмана, которую за глаза все называли "страшный мичман", а в глаза - тетя Маша.
С неизменной беломориной в зубах, с сумасшедшими навыкате глазами, всегда чуть влажными от едкого папиросного дыма, с неповторимым громоподобным басом и с нежным материнским отношением к курсантикам. Для нее мы все были как родные, она и звала нас сынками.
Говорили, что услышав первый раз ее неизменное "Сынок, твою мать!", от которого стекла в окнах звенели, некоторые неподготовленные первокурсники падали в обморок. Врать не буду, не видел. Но зато видел, как суровый каперанг, прибывший на 20-летие своего выпуска, плакал на груди у тети Маши, а она гладила его по голове, посыпая пеплом его седины, и предательски подрагивающим басом утешительно приговаривала:
- Не плачь, сынок, твою мать, не плачь...
А глаза у самой блестели в тот раз не только от табачного дыма.
Но я отвлекся... Мой вээс прошагал мимо владений тети Маши до конца коридора, где остановился у неприметной и вечно закрытой двери без таблички и без номера. Постучал особенным образом - три одиночных удара, потом три сдвоенных и снова три одиночных подряд. Всем известный SOS - международный сигнал бедствия – “спасите наши души”.
Через пару секунд дверь открылась, и мы вошли в полумрак помещения, которое оказалось все той же баталеркой, только дальней ее частью с длинными рядами стеллажей, на которых лежали одеяла, подушки, полотенца, постельное белье, тельняшки и прочее имущество. Рядом на полу стояли стопки матрасов, сложенных друг на друга. Освещение в этой части баталерки не горело, а окна были затянуты черной бумагой светомаскировки. Тусклый свет проникал со стороны главного входа, откуда приглушенно доносился бас тети Маши.
Женщина в военно-морской форме с мичманскими погонами и с хищным, напоминающим какую-то птицу лицом быстро закрыла дверь и повернулась к нам.
- А это еще что за малолетка?! Кого ты привел? Совсем, что ли... - накинулась она на вээса, обходя вокруг меня, не отрывая оценивающего взгляда, - Где мой то?
- Свет, ты не подумай чего... Он не сам... ЗКВ его в баню отправил, а этого вместо него, - заискивающим тоном оправдывался вээс.
- И зачем ты его притащил? Что мне с этим дитем делать? У него еще молоко на губах не обсохло!
- Ты, Света, делай, что хочешь, - из сумрака вышла еще одна мичманша и взяла моего напарника за ремень, - а мы пошли... времени мало. Впрочем, ты можешь его... ну... скажем, грудью покормить.
Она рассмеялась, довольная своей шуткой и повела вээса куда-то в дебри стеллажей.
Мне же было не до смеха. В свои семнадцать с половиной я оставался еще девственником, причем убежденным девственником. Не бегал на танцы в училищный клуб, не знакомился с девушками в редких увольнениях, не участвовал в секс-набегах на ближайшие женские общаги, не ходил в самоходы к леди с пятака у Балтийского вокзала. И дело вовсе не в стеснительности или неопытности, и уж, конечно, не в сексуальной ориентации. Просто я был влюблен.
Дома в другом городе осталась девушка, которую я любил. Безумно, Безответно, Безнадежно... Три Без... Три Б... ТБ - ее инициалы. В любом случае, с ней потерять невинность я был готов, но никак не с женщиной, годившейся мне если не в матери, то в очень старшие сестры.
А Светлане, похоже, понравился совет подруги. Она надвигалась на меня своей выдающейся грудью, теснившейся в плену форменной рубашки и готовой оторвать с мясом пуговицы цвета слоновой кости, чтобы вырваться на свободу.
Я пятился дважды как рак - задом и красный, пока не уперся спиной в дверь. Мичманша прижалась ко мне всем телом, втиснула крепкую круглую коленку между моих ног. Сквозь грубую ткань курсантской робы я почувствовал жар женского бедра. Несмотря на нервнопаралитическое облако приторно сладкого удушающего парфюма, некоторая часть моего тела непроизвольно увеличилась в размерах.
- Т-т-товарищ мичман... Светлана, п-п-простите, не знаю, как вас по отчеству, - запинался я и вертел головой, тщетно пытаясь увернуться от теплой влажности жадных губ.
Стало некуда деть внезапно удлинившиеся неуклюжие руки, и я засунул их за спину. Там они нащупали замок и спасительную щеколду на нем.
- Тетенька, пожалуйста, отпустите меня, - жалобно лепетал я, отодвигая защелку замка.
Светлана, услышав эти слова, сдала назад... Одновременно открылась дверь за моей спиной. Я вывалился в коридор.
- Проваливай, сосунок! - злобно зашипела неудовлетворенная женщина. - И этому любителю чистоты передай, чтобы я его больше не видела! Хватит! Пусть дрочит, как все!
Она нервно хохотнула и захлопнула дверь.
Не успел я прийти в себя, как замок снова щелкнул и в коридор вылетел мой тюк, а дверь опять закрылась.
Подхватив белье, побежал я к основному входу в баталерку. Открыв дверь, не обнаружил ни курсантов, ни тети Маши.
- Товарищ старший мичман! - от пережитого волнения меня всего трясло, и голос зазвенел неожиданно громко, внезапно сорвавшись на фальцет, - тетя Маша!
- Да иду я, иду, - из-за стеллажей в облачке табачного дыма выплыла хозяйка баталерки.
- Сынок, твою мать, ну где же тебя носит? - ласково пожурила она, - Я уже закрываться хотела. Давай сюда твои тряпки... Ой, а что это руки у тебя так дрожат? Случилось что? Да на тебе лица нет! Кто обидел, говори, не бойся! Тете Маше можно, она не выдаст.
От нежного баса большой доброй тетки меня отпустило, и слезы помимо воли навернулись на глаза.
- Ну, что ты, что ты, - тетя Маша прижала мою голову к своему мягкому телу, пахнущему сквозь казенщину форменного сукна и табачный флер чем-то таким знакомым, родным, далеким, - не плачь, сынок, твою мать, не плачь...
Больше от бани я не увиливал.
Калининград
22.07.2014