163. Люсии, люсиетты, люцеусы
Да, я любила их, те сборища ночные, -
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий тонкий пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки,
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
Анна Ахматова.
Люди творческие вообще-то склонны к разобщенности, «разброду и шатанию», к ссорам и вражде, даже в родной среде (особенно в родной)– каждый в одиночестве бредет на свою вершину Фудзи (запихивает свою луну в бутылку).
Гению ни к чему еще один гений, таланта раздражает другой талант – ему хватает самого себя любимого. Не приходится ждать от богемы хотя бы минимальной упорядоченности.
И никогда не встретишь даже у великих деятелей (особенно у великих), сколько-нибудь справедливых, хотя бы, адекватных, не сумасшедших оценок творчества друг друга. Это, видимо, в принципе невозможно.
Но и «ХЛАМу» (художники, литераторы, артисты, музыканты) необходимо общение с себе подобными.
Повесть, которую ты написал в стол, картина, нигде не выставлявшаяся, монолог, который читаешь перед зеркалом – искусством не являются.
Только тогда оно состоится, когда его с автором разделит хотя бы один человек – «читатель, советчик, врач». Читатель – столь же важный создатель литературы, что и писатель.
Тут имеется (или нет его) процесс «передачи» сигнала, перелета его – и это знает отлично, чувствует подсознательно даже самый заклятый интроверт, патологически самодостаточный эгоцентрик.
Может, все и проще обстоит – хворыми, жабьи-промозглыми (см. «Двойник» Достоевского) петербургскими днями или до мигрени белыми ночами хочется зайти в гости, посидеть в приятельском кружке таких же, как ты, обменяться новостями, посплетничать о знакомых, о странностях любви, о смысле жизни и конечной цели мироздания. Заодно уж и прочесть новый текст.
Так возникает люсия: «Корсаковские среды», «Пятницы Полонского», «Боткинские субботы»…
Автор вводит свой термин люсия не из желания пооригинальничать, а ввиду отсутствия в русском языке общего слова для обозначения этого феномена – товариществом его, что ли именовать («с ограниченной ответственностью»)? Сектой, как в религии или секцией, как в Доме пионеров? «Сумасшедшим кораблем», «вольфиллой», «cерпентарием единомышленников»?
«Великолепные кощунства»… Подходит, но длинно. Нет уж, пусть лучше будет Люсия или Люсиетта (с ограниченным количеством участников). От латинского Lux – свет, и Lusus – игра.
С элементами цирка, жертвоприношения, перформанса, большой праздничной пьянки и палаты № 6.
Светлый круг от абажура, и вокруг стола, в круге света – приятели, даже не по выбору, а по отсутствию такового, люди одной планиды: один широко известен, а другой абсолютно безвестен, кто-то счастлив, а кто-то горе мыкает – но все друзья (даже если соперники), почти братья (даже если враги). Именно так чаще всего и бывает: друзья-ненавистники и братья-враги.
Большинство – «широко известные в узких кругах».
Первая Люсия в нашем фэнсионе – это старый добрый «Арзамас», участники которого собирались в семейном доме Дмитрия Блудова на Невском, в дворянской голубой гостиной.
Замечательны арзамасские затеи именно своей легкостью, какой-то сверкающей эфирностью. Никакого «груза», политического ли, морально-идейного… Ну, пели шутейный гимн, давали друг другу прозвища по названиям баллад Жуковского: Сверчок, Светлана, Кассандра, Вот Я Вас…
Председатель собрания (Пир во время чумы) надевал на голову красный фригийский колпак – символ свободы, и каждый арзамасец во вступлении к своей речи обязан был «похоронить» кого-нибудь из членов «Беседы».
«Беседники», кстати, на своих заседаниях преисполнены были серьезности, проникаясь величием момента и собственной значительностью, в российском и мировом масштабе – как же было не троллить их.
Эпиграммами да злостными пародиями.
Вот я вас!
Финалом вечера был «весьма порядочный» ужин, на котором дружно съедался жареный гусь, поскольку именно хорошо откормленными гусями славился крестный отец – провинциальный городок «Арзамас».
Остроты, спичи (коротенькие спички) и просто галиматья, «реникса», валяние литературного дурака.
Из другого времени залетело:
Без отдыха дни и недели.
Недели и дни без труда.
На синее небо глядели,
Влюблялись, и то не всегда.
И только. Но веял над нами
Какой-то особенный свет,
Какое-то чистое пламя,
Которому имени нет…
Не столь уж далека параллель и с возвышенно-интеллектуальными, высокоидейными люсиями Серебряного века, которыми Трапеция богата. Будь то хоть «Звучащая раковина», жемчужины в которой любовно выращивал из песчинок Николай Гумилев, – хоть «Духовный триумвират» (троебратство), явленное миру в ипостасях Д.Мережковского, З.Гиппиус и Д.Философова (идеальный брак втроем).
От пушкинского «Арзамаса» до Георгия Иванова (хоть бы, до арт-центра на Пушкинской), конечно, версты пролегли. Но ведь кое-какая тонкая сущность уцелела?
Внутренне притяжение, гравитация мира искусства. И любовь, конечно. Главная (единственная) созидательная сила.
В люсиях пьют чай и шабли (водку, пунш, жженку, и т. д.), влюбляются, играют, шалят, высказываются решительно обо всем, на почве чего смертельно ссорятся, отдаляются, расходятся.
Здесь же основываются литературные течения, провозглашаются «Манифесты», проповедуются великие истины, выдвигаются из среды гении и знаковые фигуры.
Несомненно, люсиями являлись и «Башня» Вячеслава Иванова, и «Бродячая собака», и «Привал комедиантов», и «Диск» (Дом искусств, «Сумасшедший корабль»), и «Серапионово братство»…но они за пределами нашей географии.
Люцеус – педагогическая люсия, институт, училище, мастерская, студия. ЛИТО (где собравшимся в рюмки будет налито). Народный театр, «Фабрика звезд». Да хоть бы и кружок Дома пионеров, если туда ходят хорошие люди. Фонетически: гибрид люсии и лицея.
Есть тип личности, которой присуща эта способность – собирать вокруг себя, «под светлый круг от абажура» своих, близких конституционно людей. Назовем эту способность люсиентностью.
Люсиентной личностью был, например, Милий Балакирев – у него несколько адресов в нашем фэнсионе, на Коломенской, Разъезжей и Невском, и где бы он ни поселялся, квартира тут же становилась «столицею» балакиревского кружка композиторов, который больше известен по второму своему названию, «Могучая кучка».
Образчик артиста-люсиента – Николай Ходотов, чья гостиная в доме на Коломенской в народе прозывалась «Филиалом Александринки», причем посещали ее не только собратья по актерскому ремеслу, но и литераторы, музыканты и прочая.
Удалой конквистадорской люсиентностью обладал Гумилев, который без конца основывал какие-то стихотворные школы (с полной уверенностью, что быть поэтом можно кого-то научить), «Цеха», мастерские, альманахи, издательства – утверждая, что «всегда и всюду успех дела заключается в правильной организации»…
Люсиентной звездой первой величины надо считать Дягилева, генерального Распорядителя Бала русского искусства.
Есть, есть что-то в воздухе здешних мест, способствующее единению духовному (и кто осудит, если вслед за тем, и физическому).
Ритуальное, мистическое совокупление происходит в этих кварталах: Писателя с Читателем, Художника с Ценителем, Музыканта с Меломаном, Мастера с Учеником, Артиста с Публикой, Интеллигенции с Народом.
Люсии своим существованием создают мир, параллельный жестокому миру свободы и творчества.
И даже Пушкинская становится (хоть на один, отдельно взятый вечер, вот этот самый) улицей Счастливо Влюбленных.
Может, в прошлом (Золотой век, Серебряный век) тяга творческих людей друг к другу была сильней – я насчитала в фэнсионе почти 80 люсий, люсиетт и люцеусов (в действительности их существовало больше), список читается как стихотворение.
См. список в конце.
Кто хочет, пусть напишет диплом, кандидатскую по теме сабжа, потом докторскую, материала на всех хватит.
Братство отечественных талантов
«Дядя Костя» Варламов на сцене Александринки переиграл, согласно казенному реестру, 640 одних только главных ролей (Яичница – в «Женитьбе» Гоголя, Сганарель в мольеровском «Дон-Жуане», Отелло…), а всего он их исполнил до тысячи.
И не меньше ходило о нем по Петербургу анекдотов, баек – был местной достопримечательностью.
В Петербурге даже выпустили папиросы «Дядя Костя» с его портретом.
Сын композитора Александра Варламова, сочинившего наши любимые романсы: «Соловушка», «То не ветер ветку клонит», «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Создатель (из собственной плоти, нервов и из текстов Островского, Сухово-Кобылина) национального русского характера, как его и до сих пор понимают.
Хор современников:
- Никогда своего персонажа, будь он последний фанфарон, прощелыга, преступник, не изобличал сатирически, напротив,всегда выступал его адвокатом.
- Его словечко: а ты сыграй так, чтобы не Дездемону, а Отелло было жалко!
И жалко его Отелло – было.
- С публикой состоял в родственных отношениях. По ходу спектакля беседовал с залом о том, о сем. Ничтоже сумняшеся, вставлял в роль отсебятину, пел куплеты собственного сочинения. И публика его принимала, как родного.
На квартире своей, у Пяти Углов, устроил «Привал комедиантов», куда валом валила актерская братия.
И Счастливцев, и Несчастливцев, по пути из Вологды в Керчь, ночевали и столовались у Варламова.
Чай и пироги с капустой полагались каждому. Отсюда, кажется, и пошли «капустники».
Всегда был толст. Но с годами ожирел так, что уж и на сцену выползал с натугой, бухая чугунными пятками – ничего, и таким его любили.
Умер от «слоновой болезни».
...Слоны - они добрые.