Глава 7. ФАРФОРОВАЯ СТАТУЭТКА
Антон не понимал, что с ним происходит. Казалось, вместе с листками раритетного отрывного календаря улетало что-то из души. Дикая страсть к Еве медленно испарялась, как лужа на асфальте под солнечными лучами. Еще недавно он считал минуты до встречи, готов был пойти на все ради нее, а сейчас… Прикосновения женских пальцев … казалось, они отдавали дыханием первых осенних заморозков. Обнаженное красивое тело уже не приводило в трепет, и сердце не ёкало в предчувствии страсти. Появилось странное ощущение давления. Он приходил в квартиру Евы, и стены обрушивали незримые сети, оплетая, угнетая, раздражая. В последнее время ему здесь стало неуютно. Он чувствовал себя среди показной роскоши как в музее восковых фигур – вроде, все по-настоящему, а души и тепла нет. И ничего нет. Кажется, любви тоже. Если она вообще когда-то была.
Ева! Обольстительная искусительница, развратная шлюха, коварная интриганка… ее стало слишком много для него одного. Иногда она представлялась ему бесконечными отражениями в зеркальном лабиринте. Иногда – трясиной, безжалостно затягивающей в небытие подчинения доминирующей самке. И однажды, проснувшись глубокой ночью, Антон едва не завыл: ему нестерпимо захотелось уйти.
Он мечтал о нескольких часах одиночества, когда ехал на работу, еще сильнее – когда возвращался. Ее игры начинали надоедать, за жаркими объятиями чудились попытки посягнуть на крохотное пространство, которое возникало вокруг Антона в короткие мгновения тишины и покоя. Неужели она не понимала, не чувствовала, что он изменился, и необходимость постоянно быть рядом с ней его тяготит? Он благодарен ей за то, чему она его научила, за то, что помогла поверить в себя. Но, наверно, этого недостаточно, чтобы прожить всю жизнь бок о бок с одним человеком. Он хотел уйти хотя бы на время, но стеснялся сказать об этом. И ломая себя, терпел, боясь обидеть девушку, отдавшую ему так много. Все чаще, подходя к дверям Евиной квартиры, ему хотелось кричать: «Где он, список на одиночество? Запишите меня! Пусть я буду первым! Пожалуйста…»
Нет, Ева по-прежнему нравилась ему. Так нравятся картины, старинные куклы, дорогие фарфоровые статуэтки. Ими любуются, сдувают с них пыль, ловят завистливые взгляды гостей. Но без них можно, оказывается, жить. Можно!
Когда в четверг на мобильном высветился незнакомый номер, Антон почему-то заволновался, словно его жизнь могла вот-вот измениться:
- Да?
- Антон, добрый день, это Ася, девушка Миши Полуярова – вашего друга из спортсекции.
- Что-то случилось?
- Нет, что вы! У вашего тренера завтра юбилей, мы решили отметить это дело в кафе. Накрыть поляну, все как полагается. У вас найдется немного времени? Давайте завтра утром встретимся за чашкой кофе, обговорим детали. Ребята тоже подойдут. Сможете?
- Конечно!
- Кафе «Весна» возле гостиницы «Парк-отель».
Он, не раздумывая, отпросился у начальницы, и – странное дело! – та без привычных наездов с легкостью его отпустила. Утром Антон мчался к месту встречи, неописуемое чувство радостного ожидания его подгоняло.
Господи, как же было хорошо среди своих! Так легко и весело он себя давно не чувствовал. Словно где-то за порогом кафе остались кандалы каторжанина. Антону казалось – взмахни руками – и полетишь над уличной толпой, над потоком машин.
- Э, слышь, Антоха, ты-то один будешь или нет? – спросил кто-то из ребят.
Его словно плюхнули обратно на землю. Но нужно было отвечать, и он сам не ожидал, что ответит «один».
- А вот и Ася! – заулыбался Мишка Полуяров. – Знакомьтесь, мужики.
Антон поднял глаза. Внутри все сжалось, оборвалось, взлетело куда-то под горло и затрепетало так, что задрожали руки. Это была она! Девушка с выставочной фотографии Валерия Лебедева! Чуть курносое лицо с маленькой родинкой на щеке, приоткрытые в улыбке губы. И глаза. Озорные, пронзительные, завораживающие.
Он не знал, что сказать, и молча протянул руку. Такие, как она, в бесчисленном количестве ходят по всему миру. «Как все. Девушка толпы. Ничего выдающегося. Глазу не за что зацепиться. Таких миллионы!» – казалось, эпитеты сыпались сами собой, но он с ними был не согласен. Ему все равно, что на ней одето, из чего сделаны сиреневые сережки, так идущие к темно-серым глазам. И что таких, как она, до конкурса красоты даже не допускают, ему тоже все равно.
- Ася, – ее голос похож на воркование голубки. – А тебя как зовут?
- Антон.
- Ну слава богу! А то я подумала, что ты немой.
Обмен взглядами. Улыбка. Чуть дрогнувшие пальцы. Пожатие словно признание. Тень смущения прикрылась ресницами и тут же кокетливо легла румянцем на щеки. Очумело застучало сердце. Глаза в глаза. Смеющийся голос Мишки Полуярова: «Она любит белые гвоздики… Я ж говорил, мужики – мне не везет с девушками!» Хохот парней. Но ни Антон, ни Ася, казалось, этого не слышали. Мир расцвел буйством красок, сплетающих над головой хоровод.
Их с Асей назначили главными по организации торжества, и когда ребята разошлись, они еще около часа обсуждали детали предстоящего праздника, а потом вместе отправились в «Бермудский треугольник».
В итоге вечер получился по-студенчески безбашенным. Антон напрочь забыл про Еву и веселился от души. Рядом была Ася, и смеющийся серый взгляд будоражил еще сильнее, добавляя драйва. В конце концов, это его друзья, он имеет право побыть с ними столько, сколько считает нужным, и тогда, когда хочет. Он – не раб лампы и не пес, обязанный вскакивать и нести тапочки по щелчку хозяина. У него есть свои мечты и желания. Не очень хорошо получилось с Евой? Ну, да, наверно. Нет, он не обманул, он просто не все ей рассказал, а это разные вещи.
Ее внезапное появление в зале прошибло насквозь. Руки сжались в кулаки, во рту мгновенно пересохло. Он не знал, что сказать. В мозгу сумасшедшим дятлом носилась только одна мысль: «Какого черта ты сюда пришла?!» Это было кощунством – она вторглась в его пространство, в то состояние души и тела, когда принадлежишь себе одному, без обязательств перед кем-то, без тотального контроля. Пришло дурацкое сравнение с туалетом: сидишь, и вдруг кто-то нагло врывается в твою кабинку. Растерянность. Удивление. Негодование. Злость. Да, неудачное сравнение, зато точное. Разве в описании пережитых эмоций присутствуют слова «радость» и «счастье»? Ева с этим не согласилась. Ее глаза горели, выжигая где-то внутри него болезненную рану подозрения. Ну и черт с ней! И с Евой, и с раной. Он – не чья-то собственность и никогда ею не будет.
И вообще. Что у них общего? Отличный секс? Да, согласен. А что еще? Антон давно пытался найти ответ на этот вопрос. Бесполезно. Сейчас он честно признался – они настолько отдалились друг от друга, что иной раз им не о чем поговорить. Это не то молчание, в котором уютно нежиться с любимым человеком или идти, взявшись за руки, по осеннему парку, слушая, как шуршат под ногами кленовые листья.
Наверно, им с Евой надо расстаться. И он готов был об этом поговорить в тот вечер, но увидев ее, безмятежно спящую, закутанную в тонюсенькое одеяло, как в кокон, растерялся.
- Спишь?.. Девочка…
Пальцы коснулись волос, гладкой кожи. Потом он лежал рядом и не понимал, что делать. Ева показалась такой беззащитной, что заныло сердце. Но жить так дальше невозможно. Особенно сейчас, когда в его жизни появилась Ася. С ней было удивительно легко и весело. Он провожал ее домой, и они шли, взявшись за руки и разговаривая обо всем на свете.
- Знаешь, Ася, у меня такое ощущение, что мы знакомы давным-давно.
- Да? У меня тоже! Правда, не смейся.
- Встретимся завтра?
- Конечно!
Он возвращался к Еве как на Голгофу, долго просидел на скамейке возле подъезда.
Позвонила Таня Гордеева, сказала, что разводится с мужем. Антон сослался на занятость и отказался от встречи. Она плакала, умоляла не бросать ее в этот сложный период, но он почти не слушал, недовольно морща нос – знал ведь, что все этим закончится. Ему не жаль ее. Каждый сам делает свой выбор. Она свой тоже сделала. За выбором следует расплата или вознаграждение – кнут и пряник жизни.
Она позвонила снова. И снова. Но он не ответил, а потом и вовсе отключил телефон и долго думал над превратностями судьбы. Когда-то за такой звонок, не задумываясь, отдал бы полжизни, а сейчас это его бесит. Завтра! Завтра вечером он поговорит с Евой. В ее спектакле он больше не хочет играть. Пришло время расстаться. Да, именно так он ей и скажет.
Всю субботу Антон и Ася провели вместе. Время летело так незаметно, что когда она украдкой посмотрела на часы, он вздрогнул:
- Не говори, что тебе пора.
- Зачем говорить, если ты и так понял?
- Мы встретимся завтра?
- Завтра не могу.
- Я буду скучать без тебя, – голос дрогнул.
- Созвонимся в понедельник? – приподнявшись на цыпочки, Ася поцеловала его в щеку.
Потом он долго гулял по городу, сидел на какой-то детской площадке и слушал, как возле подъезда печально играет подвыпивший гитарист. Вернулся Антон поздно, Ева уже спала. Или делала вид. Но ему было все равно. Перед глазами стояла улыбка Аси, лукавый взгляд, теплая ладонь на его щеке… Господи, неужели бывает так хорошо? Почему у него никогда не было такого ощущения с Евой? Оно… оно, это ощущение похоже на мартовскую капель – такую же звонкую, веселую, говорящую – вот же, смотрите, жизнь! Оно похоже на теплый шарф, согревающий простуженное горло. На прохладное озеро, ласкающее в жару. На шелест осенних листьев под ногами… да-да, там, в осеннем парке. Интересно, Ася чувствует то же самое? Надо будет у нее обязательно спросить.
Он лежал с закрытыми глазами, подложив руки под голову, и боялся мечтать, потому что его мечты не сбывались. Ему никогда не везло. Нет, вранье! Ему повезло с Асей, а большего и не надо. Даже если это счастье всего на несколько дней, он теперь знает, каким оно может быть! Одиночество хорошо для короткой передышки или как дозированное лекарство. Но сейчас не до этого. Сейчас у него есть Ася – «Девушка толпы. Ничего выдающегося. Таких миллионы…», но на самом деле самая лучшая девушка на свете! Василек тоже для кого-то всего лишь сорное растение. Но кто-то восхищается нежным, красивым цветком, а кому-то он необходим как лекарственное средство. Зависит от того, кто что ищет. А он отчаянно хотел быть счастливым. И любимым. Если получится.
* * * * *
Ева с трудом сдерживалась, чтобы не вцепиться в это дурацкое лицо с дурацкой улыбкой. Антон пах другой женщиной. Он весь был пропитан чем-то чужим, непонятным. Она ощущала это кожей, каждой ее клеточкой. Наверно, так пахнет одиночество, которое снова замаячило перед ее глазами, похожее на сачок для ловли бабочек. Ева кусала губы, чтобы не заорать: «Чертов ботаник! Думаешь, так легко от меня отделаешься? Сначала ты сделаешь то, что мне нужно, а там посмотрим, на каких условиях тебя отпускать. И отпускать ли? Моя игра только началась, а останавливаться на полпути – это для слабаков!»
Скосила глаза, но Антон спал безмятежно, как ребенок. Боль, похожая на ноющую зависть к той, другой, сжала нутро. «Нет, это не зависть, это злость!» – «Ты можешь говорить кому-нибудь другому, а передо мной не надо юлить. Это обычная зависть к более удачливой сопернице» – «Что? Какая соперница? Таких еще в природе не родилось!» – «Эк, тебя проняло-то! Что, страшно снова остаться одной?» – «Хрень!» – «Я не хрень, я – твоя душа!» – «Знаешь что? Вали-ка ты вслед за совестью!» – «Что же у тебя останется? Ни совести, ни души… так и рождаются фарфоровые человекостатуэтки. Снаружи красиво, внутри – пустота. Жалко мне тебя…»
Наверно, она сходила с ума – одно чувство сменялось другим, третьим. Злость, раздражение, обида, жалость, разочарование, снова злость – как замкнутый круг. И обессилев от этого коктейля, Ева до скрежета сжала зубы. Она отомстит! Она страшно отомстит! Тот, кто не играет по ее правилам, играет против нее! Мир должен крутиться вокруг Евы, а если не захочет, у нее достаточно денег, чтобы заставить силой. И мир, и Антона, и его драную козу, с которой он провел весь день. И ведь, сука, ни разу не позвонил!
Она не уснула – провалилась в пропасть небытия, в котором была только одна царица – Ева! И не важно, что вокруг пустыня, и нет никого, кто бы рукоплескал своей владычице. Зрители придут. Потом. Она подождет – ей не привыкать. Но вместо покоя снова порвало душу видение: Ева стояла посреди луга, а ей навстречу бежал маленький мальчик, и она звала его: «Сынок! Сыночек мой!». Но мираж рассыпался, и отражались крохотные витражные осколки призрачного счастья в ее слезах.
Она поднялась рано, тихо собралась, в задумчивости постояла с чашкой кофе у окна. Нет, остаться дома сейчас, видеть Антона, слышать его – выше ее сил! Скорее всего, он не будет врать, а услышать правду… наверно, она не готова. В конце концов, свет клином на нем не сошелся. Да, жалко времени, потраченного на этого чертового ботаника, и спектакль уже начат, но лучше в самом начале поменять исполнителя главной роли, чем сделать это потом, когда покатится снежный ком, обязанный смести с лица земли всех ее недругов. Странно, но желание отомстить Антону куда-то исчезло. Сейчас в ней жило непонимание и тихая боль обманутой женщины, все остальные чувства, казалось, атрофировались. Хотя, нет! В качестве платы за выход из ее свиты, Ева готова рассматривать только одно – Антон обязан отомстить Ромке Миланину и Володьке Тарасову, потому что обещал, а раз обещал, значит, должен. Потом пусть катится на все четыре стороны. Тряхнув головой, Ева поставила чашку на подоконник, тихонько вышла в коридор. Короткий взгляд в сторону спальни, щелчок замка за спиной – и гулкая тишина подъезда равнодушно поглотила стук каблуков.
Воздух был свеж и прозрачен, как это бывает утром, пока нагретый солнцем асфальт не вплетет свою вонь в прочие городские запахи. Выйдя на проспект, Ева посмотрела по сторонам, и, увидев такси, подняла руку. Назвав адрес, села на заднее сидение. Водитель – молодой, интересный мужчина, всю дорогу пытался заигрывать с ней, но Ева молчала, словно не слышала.
- Приехали, – буркнул он, сунул, не считая, деньги в карман, долго смотрел ей вслед. – Могла бы пару слов кинуть, язык бы не отвалился. Ишь, цаца! Влом ей, видите ли, с простым водилой поговорить.
Вход в больницу оказался закрыт, и Еве пришлось сидеть в крохотном садике, ожидая, когда начнут пускать посетителей. В душе было пусто и холодно, как в пещере, в которую залетел предгрозовой ветер и заблудился в струнах, дергая нервными пальцами то одну, то другую; звук, который они при этом издавали, напоминал протяжный полускрип-полустон старого флюгера. Ева непонимающе посмотрела на пачку сигарет, зажатую в одной руке, и зажигалку – в другой. На соседнюю скамейку села толстая сопящая тетка. Она обмахивалась крошечным платочком, и Ева едва не засмеялась: «Да тебе в качестве опахала веник, как минимум, нужен, а не лоскуток размером с ладонь!» Та, посмотрела недовольно, промокнула лоб и отвернулась.
В больничном холле было прохладно. Влажный кафель еще блестел, и уборщица, тетка со злым лицом, немолодая и растрепанная, недовольно ворчала вслед посетителям: «Вот же ж не могут десять минут подождать, прутся, а мне потом заново перемывай!» Ева демонстративно походила взад-вперед, поймала негодующий взгляд уборщицы, еще раз прошлась – уже до справочного окна. Узнав, в каком отделении лежит Стас, надела бахилы и поднялась на второй этаж. Перед дверью в отделение на мгновение задержалась, слушая, как просыпается в груди сердце. Волнения не было. Только любопытство. Она еще не решила, как вести себя со Стасом, поэтому в палату зашла с некоторой долей осторожности.
Он лежал возле окна, бледный и перебинтованный, и отрешенно смотрел в потолок. Увидев Еву, напрягся:
- Ты?
- Я.
- Зачем пришла?
Господи! Она ждала этой минуты столько лет! Чуть улыбнувшись, Ева склонилась к Стасу, чтобы видеть каждое движение его лицевых мышц.
- А ты не догадываешься?
Его глаза расширились, брови сползли кверху:
- А должен?
- Говорят, тебя изнасиловали, – Ева сказала это громким шепотом с расчетом на то, что соседи Стаса услышат. Двое мужиков, брезгливо косясь, вдруг засобирались в коридор, третий, с забинтованной ногой, отвернулся к стене. – А потом скинули на трассе, где с тобой поразвлекалась группа дальнобойщиков. Тебя ведь по «скорой» привезли?
Она почти физически ощущала, как, словно сотканная из небытия прошлого, проявляется ненависть. Этот чуть сладковатый с горчинкой вкус ей хорошо знаком.
- Заткнись! – зашипел Стас. – Дура, заткнись!
- С какой стати? Об этом весь город говорит, – она впитывала его боль, как песок – речную волну, и она текла по ней благодатной прохладой, нектаром жизни, радостью отмщения.
- Пошла вон! – он хотел подняться, но застонал, рухнул обратно на кровать и выдавил сквозь зубы. – Чтоб ты сдохла, сука!
- Ну, это вряд ли. А, вот, тебе, я слышала, предстоит долгое лечение задницы и выдворение из города куда-то на задворки российской империи. Морозов уже дал указания своим церберам. Кстати, ты в его компании больше не работаешь. И нигде в этом городе не работаешь. Тебя теперь ни одна собака на работу не возьмет, даже в дворники.
- Не твое дело! – рявкнул он. И вдруг застыл, пристально вглядываясь ей в лицо. – Кто ты? Мне кажется, я тебя где-то видел раньше.
- А как же! – Ева хлопнула в ладоши и улыбнулась. – Тебе привет от Конопли.
- Что? От кого привет?
- От Конопли, дорогой, от Конопли. Она тебя не забыла.
Ева с удовольствием смотрела, как белеет его лицо, выкатываются от ужаса глаза и судорожно сжимают простыню пальцы. Это было мгновение триумфа маленькой измученной девочки с длинным носом и тонкими руками. Сейчас она возвышалась над своим обидчиком, как нерушимый утес, сила которого бесконечна.
- Ну, не буду тебя больше отвлекать, дорогой, – Ева похлопала его по плечу и усмехнулась. – Тебе есть о чем поразмыслить. Будь здоров, не кашляй и не подставляй больше задницу незнакомым дяденькам.
Она стояла и хохотала ему в лицо, а Стас скрежетал зубами и слизывал с губ слезы.
- Убью! – шептал он, как одержимый. – Убью суку! В клочья порву!
Ева вышла из палаты. Она не бросила прощальный убийственный взгляд, не хлопнула дверью, но, наверно, в его голове еще долго звенел сатанинский смех, разрывающий ему мозг. А ей было плевать. Номер один из ее списка уничтожен, растоптан, смешан с дерьмом, вычеркнут из жизни. Она шла по больничному коридору, ловила восхищенные взгляды мужской болезной братии и упивалась вкусом победы. Оказывается, месть все-таки сладка! Сейчас Ева чувствовала себя настолько всесильной, что, казалось, могла летать подобно богине Немезиде . Только распахни крылья, сделай глубокий вдох – и вот оно, небо, высокое и голубое, полное шкодливых солнечных лучей и белых-белых облаков, пушистых, как хвост ангорской кошки.
Она бесцельно бродила по городу, не зная, чем заняться. Посидела на одной скамейке, на другой, зашла в кафе, заказала мороженого и зеленого чая, отрешенно цедила ароматный напиток, глядя на улицу. Парнишка в клетчатой рубашке и нелепых джинсах, проходя мимо, состроил уморительную рожицу и послал ей воздушный поцелуй. Ева улыбнулась и помахала рукой.
И вдруг снова накатила обида. Она тут мается, а в это время Антон, наверно, снова шляется со своей драной козой. Нет, лучше пусть та, другая, будет не драной козой, а блохастой овцой. Мухой це-це. Навозным жуком. Глистой. Фу! Еву чуть не затошнило, но глоток чая снял спазм желудка. Только за одно это его надо раздавить, как… нет, хватит сравнений. Просто этого чертового ботаника надо поставить на место, ткнуть носом, как нагадившего щенка – в собственную лужу на полу. «Подожди, и до тебя дойдет очередь!» – она мысленно погрозила Антону кулаком, но легче не стало.
В сумочке шаловливо пропел телефон. Морозова – высветилось на дисплее.
- Анечка, привет! Рада тебя слышать! – покривила душой Ева. Авось, позовет куда-нибудь, будет, чем заняться.
- Привет. Ева, тут такое дело… – та замялась, словно не знала, с чего начать разговор. – Мне нужна твоя помощь.
- Что случилось?
- Да ерунда, но… папа настаивает на моей сегодняшней встрече с Ильей Шевченко.
- Шевченко? Кто это?
- Художник. Ну, помнишь, последнее приобретение папы?
- А-а! Да, талантливый молодой человек, насколько я понимаю в искусстве. Во всяком случае, мне его картина понравилась. Только я-то чем могу тебе помочь?
- Папа устроил мне встречу с Ильей в его мастерской, а одна я ехать не хочу. Мы с ним когда-то были представлены друг другу и даже… впрочем, это неважно. Ева, съезди со мной, пожалуйста.
- Ань, вообще-то у меня сегодня куча дел, – Ева поморщилась. Тащиться незнамо к кому было неохота.
- Ну, пожалуйста. Я заеду за тобой. Посидим часик, поболтаем, посмотрим его работы. Потом тебя доставят хоть на край земли.
- Это так для тебя важно?
- Ты даже не представляешь, как! – в голосе Ани такая неприкрытая мольба, что Ева задумалась. Конечно, нищий художник вряд ли ей пригодится. Хотя…
- Ладно, уговорила. Но с тебя обед и машина.
- Будет обед! Очень вкусный! Говори адрес, куда заехать?
Минут через пятнадцать возле кафе остановился белый «мерседес». Нырнув на заднее сидение прохладного салона, Ева фыркнула:
- Анька, ты бы еще шубу надела! На улице жара.
- Да ну его! – махнула рукой та. – Отец пристал, чтоб я костюм надела. Ничего, подъедем, я жакет сниму.
- Зато я как дешевка с рынка. Может, заедем в какой-нибудь бутик, я переоденусь?
- Чепуха. На самом деле, ты потрясно выглядишь. Хоть в рогожку завернись, все равно будешь самая красивая.
Ева хмыкнула, но возражать не стала. В конце концов, она едет не на прием к английскому послу и даже не в дорогой клуб с жестким фейс-контролем, какая есть, такая есть. Кому не нравится, пусть пеняет на себя. Всю дорогу они с Аней болтали о чем-то бесполезном, и Ева пыталась представить, как может выглядеть современный молодой художник: «Наверно, у него вьющиеся волосы до плеч, большие томные глаза и берет на голове. Или нет. Скорее, он похож на Пьеро – такой же юноша с печальным взглядом. Она так себя убедила в том, что художник должен быть утонченно-нервным созданием, вздыхающим и закатывающим глаза, что когда им навстречу вышел высокий, атлетически сложенный парень, Ева растерялась. Этот красавчик, скорее, походил на солиста какой-нибудь попсовой группы или артиста, чем на служителя кисти и краски, творящего под музыку Шопена, как рассказывала Аня. Карий взгляд пронзителен и в то же время наивен. Из-за густых черных ресниц казалось, что его глаза обведены угольным карандашом умелой рукой гримера. Легкая небритость придавала ему брутальности, тяжеловатый подбородок – мужественности. В нем чувствовалась сила и спокойствие.
- А вы, точно, художник? – потрясенная, Ева неприлично разглядывала его, отметив ухоженные руки и короткую стильную стрижку темных волос.
- А что, не похож? – улыбнулся он.
- Не похож.
Они словно не замечали присутствия Ани, а та растерянно переводила взгляд с одного на другого. Наступило неловкое молчание.
- Ой, – опомнилась Аня, – знакомьтесь. Это Илья. А это Ева, моя подруга.
- Очень приятно, – он взял Аню за руку, и Еве захотелось ее убить. – Анечка, мне звонил твой папа, просил, чтобы я показал тебе мои последние работы. Или, может, для начала соку? Мне сестра передала – мама великолепно готовит смородиновый сок.
- Одно другому не мешает, – встряла Ева.
- Разумеется, – в голосе Ильи холод арктических льдов, от наивности во взгляде не осталось и следа. Легкий прищур сделал его лицо хищным и, пожалуй, надменным. – Прошу, проходите в дом.
Преображение было столь молниеносным, что Ева поразилась: «А он, пожалуй, не так прост, как кажется. И на Аньку смотрит, словно влюбился. Стоп! Влюбился? Этот нищий мазилкин? Бедняжка! Надо будет Морозову глаза открыть. Не сейчас, конечно. Когда придет время. А что, по-моему, классная идея! Обожаю собирать козыри и складывать их в рукава… Эх, его бы внешность Антону…»
Мастерская оказалась обыкновенной комнатой, завешенной и заставленной картинами. На старом, грубо сколоченном из некрашеных досок столе – баночки, тюбики, кисти, тряпки, ведерки и прочая хрень. Большое окно завешено простенькой шторой, призванной, скорее заглушить яркий свет, чем украсить комнату. В одном углу на полу стояли рамки всевозможных размеров и стремянка, в другом – неведомо как затесавшийся сюда огромный фикус в деревянной бочке. Здесь витал едва уловимый специфический запах, который почему-то напомнил Еве запах сырых бетонных стен. Заметив, что она побледнела, Илья взял ее за руку:
- Вам плохо? Присядьте на диван, я принесу сок.
Он ушел и вскоре вернулся с кувшином и двумя гранеными стаканами:
- Попробуйте. Это очень вкусно! – Илья снова смотрел на нее наивно-пронзительными глазами и чуть улыбался, глядя, как она с наслаждением пьет. – Ну, что?
- Действительно, вкусно.
- Вот и отлично. Вы отдохните, а я покажу Ане картины.
- Нет уж. Я тоже хочу посмотреть.
Они ходили, рассматривали, расспрашивали. Илья обстоятельно отвечал и смущался. Это было так необычно, что Ева почувствовала себя покоренной. Она отдалась бы ему прямо тут, в мастерской, среди этого творческого хаоса, но ни в его глазах, ни в жестах, ни в интонациях не было ни капли намека на сексуальное влечение. «Может, он из этих?.. Или импотент?» – Ева присматривалась к нему, словно хотела купить, но не решалась спросить о цене. Илья делал вид, что ничего не замечает, и ей стало скучно. Она уже открыла рот, чтобы попрощаться и выйти на улицу, как вдруг замерла.
В распахнутое окно деревенского дома заглядывает ветка цветущего жасмина. Она так здорово нарисована, что кажется живой, Еве даже почудился дивный, тонкий аромат. На подоконнике, поверх небрежно кинутого белого рушника букет полевых цветов и кулон. Она узнала бы его из миллиона! Половинка сердца – ничего особенного, если бы не пятилепестковые цветки сирени, белые и лиловые, внутри прозрачной смолы, обрамленной потемневшим серебром. Этот кулон когда-то давно сделал ее папа.
«Дружок, – сказал он однажды, усадив маленькую дочку на колени, – это сердечко состоит из двух половинок. Одну ты оставишь себе, а вторую всегда сможешь подарить самому дорогому человеку, и вы никогда не забудете друг друга».
- Что, понравилась картина? – Илья спросил это так тихо, словно его слова предназначались только ей.
- Да, очень. Я могу купить ее? – она смотрела на него грустно, без вызова. Он покачал головой.
- Нет. Это одна из моих первых работ, и я очень ее люблю.
- Илья, я заплачу, сколько скажете, любую сумму.
- Эта картина не продается, она слишком дорога для меня. И давайте не будем больше об этом говорить. Любую другую картину – пожалуйста.
- А чем же она вам так дорога?
- Это давняя история из моего детства.
- Расскажете?
- Нет. Это слишком личное.
- А этот кулончик, – Ева показала на картину, – вы где его видели?
- Он все время со мной: это мой талисман. С детства.
Она едва успела отвернуться, чтобы спрятать внезапные слезы. Но он заметил, коснулся руки:
- Ева, что с вами?
- Воспоминания, – едва слышно ответила она. – У меня, оказывается, тоже есть очень светлые воспоминания.
Они так и стояли плечом к плечу, и Ева из последних сил сдерживалась, чтобы не зареветь. Ее бросало то в жар, то в холод, хотелось выскочить в марево летнего дня, ослепнуть от солнечных лучей, оглохнуть от городского шума и никогда больше сюда не возвращаться.
- Эй, друзья, что это вы притихли? – к ним подошла Аня. – Может, мы где-нибудь пообедаем? Илья, тут недалеко есть хороший ресторанчик с грузинской кухней. Ты как?
- О! – он оживился. – Там очень вкусно готовят.
Ева выходила из мастерской со смешанными чувствами облегчения и грусти. Казалось, там, за обыкновенной железной дверью, осталось что-то очень доброе, то, чего уже никогда в ее жизни не будет – бескорыстие, преданность и чистая, как лесной ручей, любовь. Сердце сжималось, его взволнованный ритм наполнял странной болью виски и запястья, что-то вибрировало там, внутри, не давая свободно дышать. Она молча дошла до ресторана, на ступеньках остановилась:
- Пожалуй, идите без меня.
- Да ты что?! – возмутилась Аня. – Что значит без тебя? Нет уж, вместе приехали, вместе уедем.
- Да, Ева, очень не хочется с вами так быстро расставаться, – Илья сказал это с мягкой улыбкой, в которой ей хотелось уловить нечто большее, чем обычную деликатность. Она даже напряглась, но, взглянув ему в лицо, отвернулась – Илья просто воспитанный человек. От этого на душе стало еще хуже. Идти в ресторан не было желания, но они так настойчиво упрашивали ее, что отказаться она не смогла. Вкуса ни еды, ни красного вина Ева почти не чувствовала. Красивая музыка навевала смертную тоску, разговор ни о чем – зевоту, которую она даже не скрывала. Когда Аня отлучилась, Илья взял Еву за руку:
- Мне кажется, я вас чем-то обидел.
- Нет, это… не ваша вина. Просто накатило. – Он смотрел проникновенно, смешно и знакомо склонив голову чуть набок, и она не сдержалась. – Илья, в том кулоне на вашей картине… там же внутри смолы цветки сирени?
Он вздрогнул, его зрачки расширились, как у кошки.
- Что? Что ты сказала?
- Ты не ответил.
- Да, там сирень. А ты откуда знаешь?.. Подожди… – он смотрел так пристально, словно читал ее мысли. – Это… ты?
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/07/24/13