Шадах. Тропою легенды

ПРЕДИСЛОВИЕ.
Посвящается исключительно обожающим фантастику, фэнтези и хоррор, не брезгующим жанром романа любовного и не склонным к излишней морализации и снобизму. То есть людям, близким по духу автору.
Книга пишется, но данная часть уже достаточно обточена и откорректирована, чтобы выставить ее здесь в надежде на Вашу конструктивную критику, господа читатели. Можете хвалить, можете ругать. Главное - не включайте троллинг.
 Если покажется нудным начало, не поленитесь пролистнуть по тексту вниз - дальше скучать точно не придется. А к началу вы еще вернетесь - захочется потому что, знаю.
Итак, наша история. Желаю провести время  с интересом. :))

               
Заплатанная серая ночнушка. И зарево из прядок по плечам. Ты стоишь на хилом закутке балкона, такого острого клочка, уголком. И, положив ладони на перила, тянешься взглядом  в небо. И вдыхаешь до рези морозный еще воздух. И блаженно щуришь зеленые свои глазищи. Душа мурлычет и напевает. Душе причуялась новая весна.
Ветер швыряет в  лицо колючие крошки снежинок. Ты зажмуриваешься, крутишь головой, и тихонько, радостно смеешься. Сегодня все на лучшее. И посеревшие от времени, слежавшиеся груды льда. И запрудившие двор, как попало натыканные легковушки. И нахохлившиеся у чердачных отдушин голуби. И этот затянувшийся, набивший оскомину холод.
Под тобою обыденность и  суета. Кто куда снующие прохожие. Переругивающиеся дворняги у помойки. Нетерпеливые гудки спешащих разминуться автомобилей. Привычный будничный день.
А у тебя – остановленное время. И золотые стрелочки подрагивают, предвкушая зарождающееся нечто. Незнакомое и пока неведомое, но... Тебе удивительно… хорошо! Ты растворилась в этом небе и этой неге. Ты паришь, и наслаждаешься. Мечтами и верой. Сама не зная, откуда оно пришло. Почему накрыло. Надолго ли задержится. Но ты горишь этими краткими секундами. И обнимаешь собою. Всю необъятную Вселенную, разом!
Стук по стеклу. Визгливый противный скрежет. Кухонная форточка приоткрывается. Отцовский бас рявкает свирепо.
- Алька, мать твою! Чего раздетая выперлась?!.. А ну марш с холодины, не то ноги повыдергаю! Живо!
Ты вздрагиваешь. Повернувшись и уцепившись за перила пальцами, выдавливаешь виноватую улыбку. Ссутулившись, толкаешь скрипучую старушку-дверь. Ныряешь в затхлое комнатное тепло. И понимаешь тоскливо: волшебство закончилось. А реалии  - вот они, глаза бы их не видали!
                *   *   *
Ты приучаешь себя не оглядываться. Хотя бывает трудно. А еще небезопасно, ведь со спины удобней нападать. Но обернуться, значит дать почувствовать слабость. Твою слабость. Твою уязвимость. А потому ты научилась слушать. И преуспела в этом как никто. И ты читаешь их шаги. И их движенья. Ты как натянутая тетива, всегда настроена на ответ. Отчаянный и молниеносный. Но и они готовы, тоже. Ведь это их любимая забава – подстерегать, глумиться и травить.
«Зачем?» – удивитесь. От скуки. Для смеха. Причина банальна: чужая ты им.
Бывают странные люди, корнями вросшие в детство. Бывают мечтатели-дети, душой влюбленные в сказки. Но случаются и немногие, для которых сказка – оживает сама. Приходит. И поглощает, не спросясь. И они зависают на пограничьи. Между мирами реальности и волшебства. И способны зрить наяву – скрытое навек от глаз обычных. А увиденное - стремятся донести. Разделить, чистосердечно и наивно. Особенно, на первых порах. С остальными, обделенными-нами. И на что тогда благополучно натыкаются? Правильно. На пришитую намертво вывеску дурочка…
Ты поправляешь лямку громоздкого ветхого ранца. Потянув тяжеленную створку, заносишь ногу в полумрак старинного школьного вестибюля. И ощущаешь себя, как на первой ступеньке персонального позорного столба. Выдохни, вдохни и… успокойся. Рановато раскисаешь, Алька, твое утро только началось!

                *   *   * 
В редкой кроне старого дерева копошилась ночная пичуга. Помесь нашего удода и лупоглазого недоросля сычика. Желтые блюдечки глаз опасливо моргали и удивленно выкатывались, когда обитательница ветвей вытягивала шею, стараясь разглядеть получше неизвестное и не местное существо, по-хозяйски расположившееся прямиком под ее исконной вотчиной. Вздыбливала перышки сварливо, перескакивала с сучка на сучок и то и дело выдавала сердитую предупреждающую трель. Но утонувшее в густой траве существо на провокации не реагировало, очевидно не собираясь встревать в никому не нужные разборки. Оно только размеренно поводило остроконечными настороженными ушами да неотрывно щурило голубые светящиеся глаза на мельтешащие в глубине нижней долины хороводы радужных огоньков. Пичуга постепенно успокоилась и, прекратив ругаться, занялась обязательным туалетом, кропотливо вычищая до основания каждую полосатую пушинку.
Минула полночь. Первая в связке лун, Литава, благополучно откочевала за иззубренные шпили подпирающих небо скал. В вышине осталась её подружка - Гамма. Пряталась за облачные груды, выныривала, подмигивая вальяжно сапфировым томным оком. Голубые глаза мимоходом ухватились за луну, прижмурились. Снова переключились на непоседливые долинные огоньки. Внезапно, в ночную мирную перекличку вклинился явно посторонний звук – отдающееся дрожью низкое гудение. Через секунду лунный диск заслонило непроницаемое черное полотно. А понизу заметались острые лучи, щупая обрывистые склоны световыми дымными спиралями.
Голубоглазый забеспокоился, но убегать не стал. Он неспешно съехал наземь, упрятав морду в лапы, и растекся серебристой тенью, слившись в одно целое с нагромождениями серых валунов. Замеревшее бесконечностью ожидание, а потом... катер умчался так же стремительно, как и возник. Неизвестный привстал. Огляделся. Вздохнул с облегчением. И текучей плавной рысцой отправился прочь, чтобы через мгновенья раствориться в пушистой поросли подлеска. Ему вослед заинтересованно таращились любопытные круглые глазенки непоседливой диво-пичуги. 
               
                *   *   *
Холеные гибкие пальцы прокручивают сверкающий гранями хрустальный кубок, ритмично выстукивая по резному узорному краю заостренными кончиками ногтей. Литое тело в переплетениях рельефных мышц с небрежной грацией хищника раскинуто на обтянутом синим шелком полукруге просторной лежанки. Скрещенные в лодыжках ноги заброшены ступнями на подлокотник. Грива спутанных черных кудрей разметалась по широким плечам. Уголки яркого рта иронично наморщены. Угольные глаза под тяжелыми веками пренебрежительно меряют переминающееся у платформы портала многоногое лохматое создание. Так разленившаяся гадюка взирает на вас с прогретого солнцем валуна и про себя раздумывает философски – то ли отпустить недотепу, а то ли к праотцам отправить. На всякий случай, чтоб под ногами не путался.
- Ссстэун. Я удруччен. Нет. Разочарован. Вашшим неоправданным бездействием… Вы топчетесь на месте девятые сутки кряду. Если так дальше пойдет, наш договор будет разорван… Ты понимаешшь меня, Стэун? – меланхоличный бархатный тембр сопровождался посвистывающим шипением. Создание у портала мелко затряслось и просело на подкосившиеся задние конечности, звонко царапая по мраморным плитам шипастыми, роняющими капельки яда когтями. Размерами с откормленного теленка, покрытая кустами торчащей во все стороны серо-зеленой щетины, эта смесь гигантского паука с не менее впечатляющим скорпионом выглядела сейчас как наглядный пример беспомощности и граничащего с невменяемостью ужаса.
Выдержав паузу, мужчина на лежанке одним мимолетным движением поменял позу, перекатившись на живот и отшвырнув жалобно звякнувший кубок. Бедняга монстр запаниковал окончательно и, прикрыв четверкой передних лап массивную головогрудь с выпученными фасеточными глазками и растопыренными парами жвал, разразился очередями скрипучих причавкивающих щелчков. Одновременно он еще согнулся, будто намереваясь таким образом слиться с окружающей обстановкой и исчезнуть из поля зрения буравящих гневом глаз. Мужчина презрительно фыркнул.
- Тридцать два планетарных отрезка, Стэун. – Определил громким шепотом, оскалившись. На свет явилась ровная полоска белоснежных крепких зубов, увенчаная по бокам  узкими и длинными, похожими на стилеты клыками. – Или одни стандартные космосутки. Вот срок вашей реабилитации. Вы можете не успеть его поймать. Но обнаружить и обложить намертво обязаны. В противном случае придется расплачиваться за потраченное на вас время и мои разрушенные надежды. Ты понимаешь, что это для вас означает?
Скорпионопаук задергался и принялся нащелкивать с удвоенной энергией. Мужчина на лежанке раздраженно потряс головой.
- Кончай шуметь и займись делами, Стэун. – рыкнул тихо, очевидно выйдя из себя. – Потом отмахнулся, показывая, что разговор окончен и прошипел ядовито:
- Сступай!
Огромное членистоногое мгновенно обрело прямоту и устойчивость и, быстрее ветра запрыгнув на платформу, растворилось в окутавшей его голубоватой дымке открывшегося трансперехода. Мужчина скучно проводил паука глазами, хмыкнул и, привалившись спиною к бортику, поймал за ножку следующий, наполненный алым кубок, минутою раньше возникший из воздуха и зависший, покачиваясь, на уровне его плеча.

                *   *   *
Мое почтение заглянувшим на огонек! Да-да, именно Вам! Позвольте представиться. Рассказчик.
Пола я женского. А что до имени и подробностей прочих - думается, они не важны. Я также постараюсь не испытывать Ваше терпение и не уводить от событий непосредственных в философию и прошлые времена. Но иногда отступления все же понадобятся. Первое из них – прямо сейчас.
Мне нравятся сказки. Они отлично демонстрируют. Как ненадежен и хлипок наш предсказуемый, давно и многократно объясненный, научно вымеренный мир. Как хрупка его оболочка. И как паутинна пелена, отгораживающая нас от того непостижимого и жестокого, что вполне вероятно проживает себе по соседству. Ходит по тем же улицам. Дышит одним с нами воздухом. И премило улыбается нашему самовлюбленному и наивному скептицизму. Сказка дарит уникальную возможность окунуться в эту чуждую и опасную, но такую притягательную для нас среду совершенно без ущерба для здоровья. Душевное, разумеется, не в счет. Господам трепетным и тревожным подобных фантазий лучше избегать.
Итак, уважаемый мой гость. Если вы натура храбрая и авантюрная, а также не страдаете излишними сантиментами и болезненными предрассудками. Тогда…
Я. Приглашаю. Вас. В сказку... Устраивайтесь поудобнее. Мы уже начинаем.

                *   *   *
Бесконечно далеко от Земли. В самом центре старых галактик. Медленно и неотвратимо. Умирает красная звезда. И с нею вместе в глубину небытия нисходит и ее бессменный спутник. Планета-гигант, планета-мемориал – каменный призрак, Рагез.
Несчетные тысячелетия назад, когда оба были молоды, честолюбивы и по-юношески эгоистичны, об одаренностях и сокровищах Рагеза слагались легенды. Посланники иных миров стремились хотя бы издали полюбоваться его волшебным сиянием и богатейшими переливами красок. Он был подобен редчайшей и совершеннейшей из жемчужин, увенчавшей корону Незримого Творца. Вся Вселенная судачила о нем. Нахваливала. Превозносила. И тогда красавец Рагез… возгордился! И порешил, что не пристало ему, богоподобному и лучезарному зависеть от мнения окружающих. А, кроме того, он велик и прекрасен, но не способен сойти с назначенной орбиты. Стало быть, остаются уголки в космосе, где о нем, Рагезе, до сих пор не слыхивали. И, значит, не восхищаются. Не преклоняются. Не страшатся, наконец!
Господи, страшиться-то зачем? Поинтересуетесь справедливо. Ему что, даровой фанатичной влюбленности не хватало? Увы, дорогой мой гость, на шаткой дорожке славы большинство баловней фортуны сходны. Редко кто из них, удостоенный почестями, не начинает со временем требовать большего. И мало кто имеющийся результат не старается закрепить при помощи силы. Потому как любовь добровольная, она вещество нестойкое и переменчивое. Другое дело: почитание, приправленное страхом. Вот это непробиваемо, сохраняется на века. В нашем случае – веков на миллионы.
И придумал хитромудрый Рагез – призвать к жизни собственное потомство. Воплотить в нем наилучшее, чем богаты вселенские просторы. Наделить гармонией физической красоты. И, сверх того, достоинствами и силой, что заставят пасть на колени остальные расы Галактик, навсегда превратив их в смиренных прислужников-рабов. А когда задуманное осуществится, тогда он, Рагез, прародитель правящих Высших, обретет единственно подобающий ему статус - станет Сердцем Вселенной…
Он и обрел, знаете ли. Но только – на смертном одре.

                *   *   *
Конечно, это лишь предание. Из сотен, наводняющих мир. Но почву под собою держит. По крайней мере, дает вполне логичное обоснование нынешнему неутешительному положению. А положение, оно такое: космос подчинен рагезтам.
Метаморфам. Эфемерам. Трансформерам.
Пожалуйста, не проводите параллелей. Нет здесь никаких разумных железяк. Самораскладывающихся конструкторов. Вязок проводов. Датчиков, плат, экранов. Все куда проще и сложнее. Эти создания – теплокровные.
Бедняга Рагез!.. Чванливость тебя погубила. Ты слишком многим одарил любимых детищ в погоне за идеей совершенства. Ребята гордецами получились похлеще папочки. А первоначальные идеи подминания мира благополучно опробовали на тебе. Думали, твои запасы неистощимы. Или вообще не думали, а просто жили припеваючи, уничтожая ресурсы вскормившей их планеты направо и налево. Пока не наступил край. Не только благоденствию, но и самой жизни. Вот тут они сумели спохватиться. Прижать себя к ногтю. И кое-как стабилизировав обстановку несчастного своего дома, обратили лица во вне. Четко осознав, не найдут новые источники пропитания, окочурятся благополучно за компанию с родителем помирающим.
Пропитания, да. Или подпитки. На повестке у рагезтов этот вопрос безвременно активен. Почему? А потому, что герои наши – паразиты, каких свет не видывал. По народному выражаясь – вампиры.
Так. Опять пошли сравнения. Стоп, пожалуйста. Не углубляйтесь. Все  стереотипы готовые - немедленно и безжалостно - в корзину. Избавились? Спасибо. Теперь можно спокойно продолжать.
Не знаю – на счастье или во вред. Но исторически сложилось, что подавляющее большинство прогрессивных космических цивилизаций относится к единой форме, гуманоидной. Может, у данного типа, к коему и мы с вами имеем честь принадлежать, больше способностей потенциальных. Может, он более универсален и приспосабливаем. А может, рулетка работает, по имени мистер Случай? Но и Рагез от старых добрых традиций отказываться не захотел. Планеты, они ведь между собою общаются и информацией, в том числе визуальной, обмениваются регулярно. Поднакопив ее достаточно,  и так же достаточно разнообразив, новоявленный творец приступил к наиважнейшей части своих амбициозных изысков под названием - практический эксперимент. Экспериментировалось ему долго, муторно и сложно.
Рагез планировал потомство - непобедимое на поле брани, неуязвимое для известных болезней, выживающее там, где другие стопроцентно отправляются на небеса, и восстанавливающееся при травмах в рекордно короткий срок. А, кроме того, его дети обязаны были стать неотразимыми в глазах окружающего разумного мира.
И, отдадим ему должное, он не успокоился, пока своего не достиг.
С тех знаменательных времен и по современность, рагезтяне остаются единственной нацией, фактически не ограниченной количеством принимаемых обличий. Они копируют любые подходящие организмы, либо изобретают и комбинируют, полагаясь на освоенную базу. Но действуют по мере необходимого. А в повседневности предпочитают внешность человека, считая ее наиболее удобной и позволяющей наслаждаться жизнью максимально. Трансформеры непревзойденные себялюбцы.
Сейчас, правда, больше уже в душе. Тотальная проблемка выживания приструнила. Внедрила им самоконтроль по самое некуда, равно как и взаимоподдержку, и взаимоответственность. Но поначалу картинка вырисовывалась иная.
У замечательного Рагезовского продукта обнаружился серьезный изъян. Его уникальная физиологическая мобильность требовала сумасшедших энерготрат. И не подчинялась естественному восполнению. То есть отпрыски выходили недолговечными. Их тела, при активном пользовании талантами, изнашивались в считанные годы. Выхода из замкнутого круга не находилось. Тогда, обозлившись и измучившись, планета решилась на преступление. Его позже назвали Вселенским. И, наверное, были правы.
Рагез пренебрег центральным – запретом действий, разрушающих баланс. Ибо баланс позволяет миру существовать, предупреждая погружение в хаос. Критический отрыв по качествам одного провоцирует угрозу отстающим. В случае с трансформерами угроза равняется катастрофе.
Рагез на моральные принципы наплевал!..
Организм трансформера сплошной аккумулятор. И забор энергии не прекращается никогда. Другое дело, с какой интенсивностью это происходит. Если он сыт по горло, отдыхает или текущими делами отвлечен, дело ограничивается поверхностными вытяжками из подходящих, не обязательно мыслящих объектов. Но вот если голодуха подпирает. Или либидо взыграло. (Что для наших индивидуумов особой разницы не представляет.) Или тревога военная наметилась. Или штурм вне очереди мозговой… Бегите, граждане, не оглядывайтесь.  Кой-какой процент сохраняется – на везение и спасенную жизнь. Весьма призрачный, но все же. Воспользоваться стоит.
 Отдельная сносочка по теме пристрастий интимных. Которые, как ни мерзко, приняты у трансформеров поведенческой нормой. Сексуальное насилие – их излюбленная игра, обращенная течением времени в некий культ отлично проводимого досуга.
Объекты – противоположный пол родственных рас. Физическое удовлетворение – желаннейшее из лакомств. Кровь добычи служит катализатором, усиливая наслаждение в разы. Шансов у жертвы, таким образом, не остается. Почти.  Это потому, что хищник иногда к игрушке привязывается. В тех исключениях редкостных, когда она достаточно крепка, чтобы выжить после первого контакта, а связь с ней  особо «вкусная». Будущего у таких отношений нет. Для бедняги объекта просто продлеваются мучения. Пока владельцу не прискучит. После чего следует предсказуемый финал.
Как же тогда связи внутривидовые, интересуетесь? Рапортую. Тишь да гладь.  По отношению друг к дружке трансформеры до бытовой жестокости не опускаются. Нет, всякое, конечно, может быть. Но в сравнении с социумом человеческим случаи патологически редки и вызывают всеобщее осуждение, если не подкреплены неоспоримыми фактами серьезной провинности подвергшейся агрессии стороны.   Обосновывается такое несуразное поведение просто.  Трансформеры свою нацию в прямом смысле боготворят.
Нет, никакого мажорства и вседозволенности. Их государство – военная община. Здесь правит жесткий патриархат, а основная власть сосредоточена в руках императора. Соцструктура – образчик просчитанного рационализма, где каждый исполняет заданный объем работы без отлыниваний и на совесть. Но ценность каждого субъекта без преувеличений - на вес золота.  Оно и понятно. Прирост населения у рагезтян давным-давно на нулях.
Когда Рагез сумел принять правду и осознал, на что себя обрекает, время было безнадежно упущено. От биологических запасов оставались жалкие воспоминания.  А самое страшное, в необратимый процесс оказалось вовлечено его светило, Тарн. И гибель становилась неизбежной.
 Несчастный взмолился о помощи, во всеуслышание покаявшись в грехах. Его призыв услышали и вынесли на общевселенский совет эгрегоров, бессмертных планетных душ. Почтенные миры намеревались изыскать средство уничтожения противоестественных Рагезовских выродков, но в процесс неожиданно вмешались. Силы, существующие над…
Великий Оракул, официальный посланник Незримого, лично прибыл в собрание и запретил самосуд. Планетам провозгласили, что отныне контролировать трансформеров берется сам Разум. Общаться с подопечными он собирается напрямую. И обещает держать их в узде. Мирозданию угроза отменяется. Потому как на свет уже рождена раса, способная оказать захватчикам достойный отпор, когда и если придется. А вот созидателю несознательному на помилование надежды нет. Какое-то время он протянет. Но это тоже часть наказания. Оставаясь живым мертвецом служить наглядным предупреждением вновь расцветающим щеголям вселенским. Глядите, мол, и мотайте на ус – что ожидает преступившего Закон.
Воды с тех пор утекло немеряно. Цивилизация рагезтов вышла на новый виток. Как и мечталось родителю, они оставили его пределы, чтобы осваивать, покорять и властвовать. Владения ширятся, империя растет. А жуткая слава ее основателей летит далеко впереди, заставляя народы жаться от страха и взывать к Незримому с единой просьбой  – Господи, пронеси! Да только бог не добрый дядечка, качающий младенцев на коленках.
Парадокс. Умертвив собственную планету, трансформеры взялись оберегать прочие. Частенько – от их же населения коренного.
Подозреваю, поступать подобным образом рагезтов вынуждает жизнь. Оскудеет природа вокруг, неоткуда будет черпать энергию. А перекроются энергетические краники, вампирская нация вымрет на корню. Но умирать то не хочется! Особенно, когда перед тобою заоблачные перспективы. Вот и наступают трансформеры на горло собственной песне. Чтобы себя любимых в сытости содержать. А в качестве громоотвода и, заодно, питания используют порабощенных. Чаще всего – гуманоидов. По вышеозвученной грустной причине. Объявив себя прямыми наследниками богов, они забавляются рабами, будто марионетками. Не гнушаются искусственной селекцией, хладнокровно стирают с планетных широт целые племена, если обоснование находят. Но одновременно, все силы их и умения направляются на поддержание полноценной качественной жизни самих контролируемых планет.
Знаете, а планеты заботу ценят. 
Но на общем фоне благополучия не отступает проблема. Новое поколение. Его словно и не существует.
Рагезты завидные долгожители. Их тела, благодаря энергетическому допингу, постоянно себя обновляют. По той же причине, им не страшны болезни. А для того, чтобы умертвить трансформера, нужно поразить одновременно более восьмидесяти процентов действующей органики. Например – взорвать. Но размножаться свободно они отчего-то не могут. У совершенно здоровых пар потомство крайне редко. И еще одна странность, чаще всего пополнение случается, когда умирает взрослый, непременно из этой семьи. Так что пожившие вволю трансформеры зачастую сами ищут смерть, чтобы освободить дорогу молодым и хоть как то обновить кровь. Помогает. Но со скрипом.
Зато, будто в насмешку, вампиру ничто не мешает обзавестись потомком от иноплеменника. И для трансформеров эта тема крайне болезненна и неприятна.
Они помешаны на чистоте крови, так же как на своей теории божественного происхождения. И остальные расы для них думающие животные, не больше. Спариваться для развлечения им не претит. Но равноправная связь с инородцем приравнивается к проклятию. Проклятие навлекает на себя и тот, кто допускает появление метисов. Поэтому мужчин рабов «перед использованием» стерилизуют. А от девушек избавляются непосредственно после акта или при малейшем намеке на беременность.
В мире поговаривают – исключения все-таки бывают. И тогда – изгнание, горести, преследования и жестокая казнь. Но если бы кто-то из тех преступников обладал достаточной смелостью – противостать и защищаться… Не исключено, течение истории повернуло бы в новое русло.
Это тоже – из области преданий.

                *   *   *
- К вам гость, хозяин. Подал запрос. Через час с половиной явится. – Флегматично прошелестело сверху. Задремавший черноволосый обитатель апартаментов, недовольно приоткрыл один глаз и продемонстрировал мозаичному потолку ослепительный голливудский прикус. Потолок утробно хихикнул.
- Сердитесь, не сердитесь, все равно ж примете. Братца вашего принесло вместе с пачкой кормовых единиц. Сюрпризом, наверно, хочет порадовать.
Обитатель страдальчески заворчал и, убрав зубы подальше, попробовал натянуть на голову краешек свисающей простыни. Простыня поддаваться не собиралась. Приплясывая, она принялась выкручиваться из пальцев, а потом и вовсе влипла в бортик лежанки, намертво к нему приварившись. С тем же отсутствием успеха, мужчина попытался отодрать второй краешек. Потерпев фиаско, вздохнул и, погрозив потолку кулаком, принял вертикальное положение. Потолок одобрительно зафыркал и угодливо поинтересовался:
- А может эртику? Для затравки. У меня как раз свеженький поспел. Крепость идеальная, аромат… закачаться!
- Ага. Меня и так качает нехило. – Хмыкнул черноволосый, усиленно протирая глаза. Поморгав и удовлетворившись результатом, задрал голову и неожиданно широко улыбнулся.
- Тэо, старый ты плут! Все-то тебе известно, на все рецепты найдешь. - Улыбка померкла, смешливо прищуренные глаза затенили длинные ресницы. – Спасибо. Не беспокойся. Тем более, братишка, вон, натурального приволок. Оклемаюсь на раз, делов!
- Как знаете, как знаете. – Немного натянуто ответствовало с потолка. - Мое дело предложить.
- Твое дело – нарыть мне какую-нибудь одежку. – Пробурчал черноволосый, обшаривая взглядом углы. Заглянул за лежанку, повозившись, извлек из-за бортика сплюснутый, в половину руки цилиндрик, с утолщениями-воронками на концах. Бросил у изголовья на столешницу.
- Проверить не желаете? – Промурлыкали сверху ехидновато. - Не уверен, что он функционирует. Я имею ввиду – после вчерашнего сногсшибательного действа.
Черноволосый поджал губы и потянулся за цилиндром. Помял его, потряс. Подбросив, перехватил и стиснул. Цилиндр чихнул и выбросил из концов тщедушные лазерные лучики. Мужчина с чувством чертыхнулся и, отключив меч, брезгливо зашвырнул испорченное оружие к противоположной зеркальной стене. С потолка донесся смешок.
- Не расстраивайтесь, хозяин. Иногда побуянить не грех. Тем более, коли повод назрел серьезный.  – И торопливо, будто смешавшись, отчитался, - Одежда в купальной. Температура, как вы любите. Посетителя сюда препроводить?
- Тэо, - неожиданно виновато прошептал черноволосый, - здорово я надрался, да?
- Ну, чтобы поточнее… - Голос стал задумчивым и философским. - Окажись вы в гуще схватки, сотни три вокруг бы полегло. Средней мощи единиц противника. А так… ничего непоправимого. Можно сказать, образцово показательное выступление получилось. Стены я с полчасика ремонтировал. Осветительную и информационную системки тоже заменить пришлось. Меблировка ерунда, минутное дело. Да у вас и мебели то – с гулькин нос…
- Утешил, нечего сказать! – простонал, держась за голову, черноволосый. – Хорошо еще, свиделей нет.
- А я, по-вашему, кто? – осведомился голос надменно.
Черноволосый замер и пристально уставился на потолок, будто что-то в нем скрупулезно выискивая. Голос поспешил заверить:
- Но я, разумеется, унесу эту страшную тайну с собою в могилу. Можете целиком на меня положиться, присягаю, господин император!
С минуту в комнате продолжалась звенящая тишина. А потом… загромыхал дружный хохот. Отсмеявшись, черноволосый мужчина отвесил невидимому визави почтительный короткий поклон и вполне деловым тоном определился:
- Дэнио сюда зови, конечно. Только пейзажик поаппетитнее нарисуй. И заодно крейсер извести. Отлет вечером, курс на Шир.
- Стэун на связь вышел.
- Вот как? – Черноволосый скрипнул челюстями. – Слушаю внимательно.
- Ищейки пса засекли. На хвосте висят. Теперь не выскользнет, дело решенное.
- Молодцы, ребятушки, ай молодцы! – Черноволосый плотоядно оскалился. – И сколько просят на поимку?
- При самом неблагоприятном раскладе, суток пять.
- Красота. Вот могут же работать, когда захотят, а, Тэо? А все туда же: без хорошего пинка задницы лишний раз не оторвут. Обленились черти, зажирели. Ну ничего, возьмусь я за них капитально. Текучку только разгребу!
Поделившись с потолком выводами, черноволосый прошествовал к образовавшемуся в ближайшей стене овальному дверному проему и благополучно за ним скрылся. Стена следом задвинулась, вернувшись к девственной целости. А комната, до того полнящаяся оттенками африканского заката, точно по волшебству обесцветилась до состояния нетронутой пороши. Вместо бесследно растворившейся лежанки воздвигся шестигранник подиума. У его изножия, на белопенном меховом ковре всплыли островки подушек. Глубокие мягкие диваны искрятся арктическими сопками. А посредине, россыпями звезд, переливается изящный солнечный цветок – парящая в воздухе янтарная столешница, сервированная на двоих приборами из невесомо тонкого хрусталя.
 
                *   *   *
- А сейчас, крыса, мы тебя казнить станем! – Матвей вращал перед Алиным носом внушительных размеров кулаком с надвинутым самодельным кастетом. Аля попыталась голову отвести, вывернутые в запястьях руки саданула резкая боль. Двое подростков держали девочку, остальные обступили их плотной стенкой, отгородив расправу от случайных глаз. Девчонки перешептывались, старательно изображая презрение, мальчики галдели,  изощрялись в насмешках, то и дело сплевывая и сворачивая на мат. Но Аля будто не слышала. Остановившиеся зеленые глаза не отрывались от покрасневшей потной физиономии петушащегося перед ней громилы, побелевшее личико оставалось до странного спокойным. Она упорно молчала и только прикусывала губу, когда обидчик в пылу расправы тыкал ей кастетом в подбородок.
- Значит, ты у нас святая, да? – Продолжал издеваться парень. – Гринпииисовка!
Компания дружно загоготала. Матвей театрально воздел руки, призывая приятелей внимать:
- Послушайте, а я знаю! – Захихикал воодушевленно. – Она у нас это, как ее, о! Шпионка тайная, интервентка! Она их разводит и в дома подбрасывает, чтоб заразу всякую разносили!.. Сама крыса, вот с крысами и цацкается. С ними, наверно, и жрет, и спит!
Аля неожиданно рассмеялась. Закинув голову, она хохотала и хохотала. Обмякнув в руках удерживающих ее ребят, содрогаясь всем своим худеньким нескладным телом. Голоса окружающих смолкли. Они растерянно топтались вокруг. Переглядывались, не зная, что предпринять. А девочка продолжала заходиться, пока взбешенный Матвей не ударил ее второю рукой по губам. Смех оборвался, повисла гнетущая тишь.
Аля облизнула губы, плюнула красным ему под ноги и раздельно, четко произнесла:
- Крысы лучше, чем вы. Тараканы лучше, чем вы. Они живые. Вы – это грязь! Грязью и останетесь. До смерти!
Она снова плюнула, целясь слюной ему в кроссовки. Парень отскочил, матерясь и размахивая кулаками. Надтреснутый визгливый тенорок настолько не сочетался с разъевшейся обрюзгшей тушей, что он невольно напомнил ей громадного молочного поросенка и вызвал новый истерический приступ смеха, больше походившего на крик. Матвей рванулся к ней, но другие его удержали.
- Да ну ее на фиг, Медведь! – Увещевал пыхтящего праведным гневом вожака Юрик, вцепившись в приятеля и почти повиснув на жирных плечах. – Она ж шизанутая на все извилины, не видишь разве? Еще зашибешь дуру, отвечай потом!
- А ты зассал, что ли! –  Взвился тот ором.
- За базаром следи! – Юрик отпихнул его и набычился. – Было б об кого мараться! Это ж имбецилка пришибленная. Она и не поймет ни хрена. Сделаем лучше по-другому! – Он принялся что-то увлеченно бормотать Матвею на ухо. Толстяк внимательно слушал. Квадратная физиономия радостно осклабилась. Он одобрительно закивал и, круто развернувшись, закомандовал напряженно ожидающим подручным:
- Юрась дело придумал, сейчас мы эту сучку психованую проучим. Что надо наказаньце! Потопали по быстряку, тут рядом.
Подхватив беззвучно сопротивляющуюся Алю под руки, компашка поволокла ее следом за удаляющимися друзьями туда, где на отшибе пришкольного скверика маячили заброшенные кирпичные гаражи.
                *   *   *
- Скули погромче! – Заключил на прощанье Матвей, зашвыривая ее рюкзак в глубину пропахшего мочой и плесенью сумрака и задвигая на пару с Юриком тяжелые, обитые изнутри металлом створки. – Наркошиков, может, тутошных докричишься. Они, базарят, до малолеток падкие. Повеселишься, жизнь разнообразишь.
- Пошел ты! – выкрикнула Аля, запустив по захлопнувшимся дверям обломком подхваченного кирпича. Снаружи захохотали. Девчоночий голосок, кажется Ленкин, радостно пожелал:
- Слышь, Крыса, а ты родственничкам блохастым поплачься! Пускай уж выручат, раз подписываешься за них!
Насмешки, улюлюканье, шальные от задора и упоения вседозволенностью голоса и топот множества ног на диво быстро утихли. Аля не могла поверить счастью – неужели взаправду убрались! Страха почему-то не было. Только облегчение и усталость. Она ожидала худшего. Считала, станут избивать. Матвеевская свора всю школу держала в повиновении и открыто терроризировала тех, кто оказывался в списках неугодных. В основном, конечно, доставалось «лохам», ботанам и малявкам. Первые, в их числе и Аля, служили хулиганам бесплатным развлечением, когда тех постебаться переклинивало. Зубрилы, соответственно, отрабатывали относительное спокойствие контрольными, самостоятельными и домашкой. Младшеклассников от души «доили», отбирая завтраки и карманную наличность.
Учителя проделок банды предпочитали не замечать. Дирекция изредка вызывала Матвея и его подручных на пространные воспитательные беседы, но меры этим и ограничивала – оба родителя парня занимали в городской прокуратуре не последние хлебные места. Соответственно – именитому отпрыску хулиганство лояльно извинялось.
Тем более, сам Матюша был далеко не дурак. К детям из семей влиятельных беспричинно не придирался. Даже наоборот, частенько дружбы искал. На занятиях являл образец примерности. Педагогам не дерзил, хоть и держался с презрительным высокомерием, да и соклассникам оскорблений не спускал. К его помощи учителя прибегали,  если требовалось приструнить чересчур зарвавшихся и хамовитых. И Матвей просящим не отказывал, получая немалое удовольствие от процесса и наблюдая как его личная значимость будто на дрожжах растет в глазах свидетелей - и маленьких и взрослых – от одного такого выгодного эпизода к следующему. Порой, когда конфликтов не намечалось, он заставлял прихлебателей разыгрывать их намеренно, чтобы после, разрулив ситуацию, обрести свежую порцию славы и напомнить лишний раз подчиненным: кто в их тесном и склочном мирке единственный признанный начальник. Его побаивались даже выпускники, потому что восьмиклассник Матвей габаритами и силой никому из старших не уступал, а где не мог одолеть ловкостью, обходился весом. Он умел ударить так, чтоб следов не оставалось. А в школе за глаза поговаривали: папочка прокурор любимому сынуле регулярно устраивает экскурсии в местный участок именно с целью попрактиковаться в кулачном искусстве на очередном изловленном бомже. Кое-кто слухам возмущался. Но Аля – верила.
Она не раз наблюдала, насколько заводит Матвея пущеная противнику кровь. И беспомощность жертвы. И возможность давить морально. Но, пугаясь до смерти, виду не подавала. Упрямо себя отстаивала или безразлично замыкалась, но пресмыкаться? Упрашивать?! Она скорей язык себе выдернет и голову оторвет!
В некотором роде, такое поведение Алю и берегло. Над нею насмешничали, да. Давно списали в изгои. Без пакостей и подковырок она не помнила дня. Но руку поднимать остерегались. Последствия выходили плачевные.
Если деваться было некуда, Алю словно подменяли. Из безответной и слабой она превращалась в фурию. Царапалась, кусалась, вцеплялась ногтями в лицо. Сопротивлялась до последнего, пока изнеможение не свалит. Да еще и молча, отчего противникам и зевакам становилось жутко вдвойне. Поэтому драки с девочкой старались не затевать. Обычно. Сегодняшний случай вполне подходил под исключение.
Как любой истинный авторитет, Матвей не мог пожаловаться на отсутствие поклонниц. Выигрышное положение вожака с лихвой компенсировало недостатки внешности. Школьные кокетки едва ни в очередь становились – за августейшим вниманием и сопутствующим ему титулом подруги. Нынешняя официальная «девушка» голубоглазая и светлокудрая Лена, та самая, что пожелала запертой в гараже пленнице обратиться за помощью к грызунам, была действительно красива, неимоверно избалована и являлась счастливой обладательницей сразу двух братьев-крепышей, учащихся классом младше. Привилегированное положение сестры соответственно сказывалось на братиках. Они безнаказанно задирали погодков, увлеченно гоняли малышей, всласть обижали девочек. Но больше всего обожали – измываться над живностью.
Они называли это «научными экспериментами» и потом гордо демонстрировали кривящимся, воротящим носы приятелем очередную искалеченную тушку. Справедливости ради  следует уточнить: экспериментировали юные вивисекторы на зверушках маленьких и безответных. Могли распотрошить голубя или надуть через соломинку лягушку, или забросить ящерицу в банку с кипятком. А вот сегодня - добыли где-то крыску.
Время было обеденное, народ зависал в столовке. Школьный стадиончик до времени опустел. Мучители сначала привязали зверька за хвост нейлоновой длинной нитью и самозабвенно обстреливали отчаянно пищащую мишень заблаговременно собранной щебенкой. А когда выдохшаяся, чуть живая жертва обессилено затихла, вознамерились сжечь ее живьем.
Заприметившая издали неладное Аля вмешалась как раз в критический момент. Огрев одного из мальчишек по затылку подвернувшимся огрызком штакетины, она от души пнула подоспевшему ему на выручку братца в пах и, подобрав безжизненное мятое тельце, бегом припустила прочь, не оборачиваясь на долетающие яростные выкрики и истерические угрозы.
Спрятавшись на рабочем дворике, у кочегарки, девочка перевела дыхание и принялась обследовать спасеныша. На первый взгляд, ситуация складывалась плачевно. Крыска в себя не приходила, только тихонько вздрагивала и шевелила окровавленным носиком. Большая часть хвоста оказалась размозженной прицельно ударившим камнем, а примерно треть спинки носила следы огня. Но Аля и не думала сдаваться. Собравшись с духом, она кусочком стекла отсекла изувеченный хвост, перетянула повыше среза обрывком нитки и, завернув крысеныша в отстегнутый капюшон курточки, помчалась в школьный медпункт.
Ей повезло. Фельдшерица, не вникая в подробности выдуманной наспех истории о порезе, вручила девочке пузырек с перекисью, стрептоцид, кусок ваты и бинт, и отправила ее восвояси. Рассовав медикаменты по карманам и забрав из класса рюкзак, Аля возвратилась к кочегарке. Укрывшись в закутке у водостока, она занялась врачеванием. Сняла остановившую кровотечение нить. Обработала перекисью культяпку и засмоленную спинку. Раздавив таблетку стрептоцида, присыпала поврежденные места. Потом выудила из рюкзака бутылочку с недопитым холодным чаем и попыталась крыску напоить: обмакивала пальцы в жидкость и целилась капелькой в полуоткрытую крохотную пасть. Крыска изредка сглатывала, из чего Аля сделала вывод, что какая-то часть чая по назначению все же попала, а потом, вдруг, тоненько чихнув, отодвинула голову. Аля сразу отставила чай.
Она понимала, что ее помощь – капля в море, и если у зверька повреждения внутренностей, он все равно неминуемо умрет. И от этого больнее было стократно. Она, которая не страшилась вида крови и упрямо улыбалась в ответ на причиняемую боль, сейчас плакала от жалости к невинному, беспомощному, отвратительному в глазах людей существу, всем сердцем умоляя… Бога ли? Природу? Судьбу?.. Чтоб ему сохранили жизнь.
Держа звереныша в сведенных ковшиком ладонях, Аля уселась на колени, прислонившись плечом к стене, и сосредоточенно согревала  его дыханием. С безумной, ниоткуда зародившейся надеждой – вместе с выдохом она передает крыске частицу себя, собственной жизненной силы. Если не собьется и постарается, это поможет… Если очень-очень. Изо всех сил!..
В ладонях наметилось шевеление. К губам притронулись, пощекотали теплым. Аля отстранилась, боясь поверить. Встретилась взглядом с блестящими антрацитовыми бусинками. Осторожно погладила пальчиком шелковистую пепельную шерстку. Крыска извернулась, обхватила палец лапками. Внюхивалась долго, словно запоминала. Выпустив, неожиданно широко зевнула и свернулась серым клубочком, упрятав мордочку в серебристый живот.
Понаблюдав за пациенткой и убедившись, что опасность все-таки миновала, и крысеныш просто крепко спит, Аля бережно переместила зверюшку обратно в капюшон. А капюшон, аккуратно пристроила в основное, самое вместительное отделение ранца поверх уложенных плашмя учебников.
В самом розовом, крылатом настроении, взвалив рюкзак на плечо, Аля миновала двор, стадион, приблизилась к воротам и… обреченно остановилась.
Ее давно поджидали.

                *   *   *
Секунд тридцать она боролась с растерянностью – вдруг передумают и возвратятся? Потом охнула и наощупь побрела вглубь вонючей, влажной темноты, всматриваясь и шаря вокруг себя руками. Рюкзак отыскался в стороне, у груды истлевшего тряпья. Прихрамывая, Аля вытащила его поближе к свету, трясущимися пальцами расстегнула.
Сначала, конечно, они допытывались, куда Аля спрятала крысенка. Обещались звереныша в Алином присутствии: в асфальт вкатать, на костре поджарить, шкуру снять, так далее и тому подобное. Но девочка, безмятежно угрозы выслушав, равнодушно посоветовала для начала обыскать. Ее саму, вещички, а лучше – прилегающую территорию, по сантиметру. Мол, она с удовольствием понаблюдает, как толпень великовозрастных обормотов будет разыскивать давно и прочно смывшуюся крысу. Мальчишки, конечно, рассвирепели. Но – удивительное дело! – поверили Але беспрекословно. И перенесли злость на нее саму. Вот поэтому колено сейчас и болит. И рука. И бок… Да и хрен бы с ними!
Капюшоновый  сверточек сверху примялся, Аля его расправила, отогнула края. Наружу высунулась деловито щупающая воздух усатая носопырка, следом – клиновидная мордочка и настороженные круглые ушки. Аля подставила ладонь, и крыска тотчас на нее вскарабкалась, будто по жизни только и делала, что сидела на человеческих руках.
- Привет, малыш. – Прошептала девочка нежно. – Я очень за тебя рада. Так рада, ты не представляешь… И по-моему, ты у себя дома. – Она грустно обвела рукою свою нечаянную тюрьму. Крыска приподнялась на задние лапки, вытянулась столбиком, и еле слышно зацокала. Аля пересадила ее на плечо и начала рыться в рюкзаке. Поиски увенчались успехом. В боковом внутреннем кармане нашелся вчерашний бутерброд, а на дне большого отделения – кусочки овсяного печенья.
Алины глаза к полутьме уже  притерпелись, и теперь она могла в деталях рассмотреть их с крысенышем место заточения. Впрочем, не так. Крыска отсюда наверняка сумеет свободно уйти, но вот Але малой кровью не отделаться. Гараж старый, но строился на совесть. Окошки-отдушины незаметны, скорее всего – на зиму  заложены. И вообще, ветхой развалиной, если отмести завалы из хлама и гниющие зловонные пятна, помещение не смотрится. Возможно, законный хозяин временно о нем подзабыл, и этим воспользовались ушлые бомжи. Срезали замки, утянули что можно, раскурочили остальное и превратили в гибрид туалета с ночлежкой. Брр!..
Крыска увлеченно хрустела печеньем. На закуску Аля выделила ей хлебный мякиш, смоченный в остатках чая. Девочка несказанно обрадовалась, когда обнаружила, что не выбросила бутылочку и не забыла у кочегарки. Без еды она продержалась бы запросто. Но отсутствие питья – серьезнее, чем просто неприятность.
А неприятности в одиночку не подкатывают. Алю подстерегала новая беда. Холод. Он все настойчивей давал о себе знать. Девочка уже обошла гараж вдоль и поперек раз двадцать. Обстукивала стены в надежде наткнуться на отдушину, просматривала квадрат за квадратом цементный изгаженный пол и потолочные перекрытия, всем весом налегала на двери, в надежде хоть капельку их приоткрыть. Тщетно. Откуда-то из под крыши продолжал проникать тусклый свет, не смотря на то, что время по Алиным подсчетам было уже позднее. Наверно, полнолуние. И туч нет. Слава богу, хоть что-то хорошее, но… Плакать хотелось с каждой минутой сильнее.
Прихватывал морозец, и от дыхания вздымались облачки пара. В тело ввинчивался, нарастал озноб, ступни и ладони противно немели, хоть она без конца растирала их, притоптывала ногами, приседала. И еще ее клонило в сон. Чем дальше, тем больше, нестерпимее.
Просила же маму купить мобильный. Пусть захудалый, дешевенький и подержанный. «Баловство это… У нас денег нет… Потерпи до лета… Может, позже…»
Дотерпелась, блин, дождалась!.. А придурки эти раньше завтрашнего утра не явятся. Им же нужно примерно ее наказать, чтоб потом всей школой косточки перемывать и пальцем тыкать. Неужели не боятся, что ее искать станут, что случится скандал?! Совершенно верно – плевать им. С высокой превысокой колокольни.
Красивое словечко – маргинальный – означает вовсе некрасивую вещь. Что ты, фактически, отброс и отщепенец. И в глазах обеспеченных ценишься много меньше, чем какой-нибудь породистый той-терьер. Пожалуйста, не спорьте. Соврете сами себе.
Что сделают ее родители, когда обо всем узнают? Кинутся ли они на разборки? Заявят на виновных в милицию? Предъявят претензии школе?.. Послушайте, не смешите. Только не Алина семья!
Всего и всех боящаяся мама, вкалывающая без роздыху в погоне за добавочной копейкой, и годами никого вокруг не видящий кроме ненаглядных «поллитровочек» отец. Ей дома светит выволочка, если не порка. Потому что: «сама виновата! Головой надо было думать!» и «совсем сдурела девка! Это ж сообразить такое – крысов защищать!»
Кстати, где ее подружка? Аля огляделась вокруг. Шуршание и топот маленьких ножек, раздававшиеся поблизости, отвлекали и не давали упасть духом. Но теперь звуки затихли, и одновременно с давящей тишиной принялось наваливаться одиночество. Звереныш ушел. Ниточка оборвана. Ей страшно, господи, как же ей страшно!
Стуча зубами и всхлипывая, Аля взобралась на сваленные в уголке доски и попыталась обернуть себя подобранным куском рубероида. Свинцовыми волнами наплывала дремота. Кружилась голова, тошнило. Аля натянула поглубже капюшон, поджала ноги, спрятала ладошки в рукава. Она больше не может. Ей надо поспать.
Спать!.. Будь, что будет…
                *   *   *
Мочку ожгло уколом. Аля вскинулась, схватилась за ухо пальцами. В недоумении ощупывала, поднесла руку ко рту. Тронула языком, ойкнула. Кровь. И ухо печет! Как будто ее… укусили?!
В панике потерла глаза, дрожа и вздыхая, вгляделась. Напротив, над торчащей из кучи жердью, теплилась красным мерцающая пара огоньков.
Не подумав, протянула к огонькам руку. Тут же отдернулась, замерла. Следом за рукою из темноты качнулась, выплыла заостренная хищная голова.
Взрослая крыса. Небывалых, огромных размеров. Сгустившийся сумрак размывал, растушевывал ее контуры, превращая исполинского грызуна в ожившего сказочного монстра. Облыселая, исчерченная шрамами морда, глубоко посаженные злобные глаза. Девочка в ужасе отодвинулась, вжалась спиною в доски, прикрыла шею ладонями, боясь лишний раз вдохнуть. «Пожалуйста, пожалуйста, не трогай! Я ничего тебе не сделала! – просила мысленно, глотая слезы. Словно животное могло услышать и тем более понять ее объяснения. – Прости, что заняла твое жилище. Я не могу уйти, меня заперли…»
Крыса подобралась горбиком. Спрыгнула. Неторопливо подошла. Усевшись на задние лапы, изучала – глаза в глаза. Аля обняла себя руками.
- Ххолоддно! – пожаловалась натужно, выбивая зубами дробь. – Оччень. Ноги болят…
Крыса потянулась, балансируя, ткнула носом в живот. Шумно втянула воздух. Протяжно и сипло взвизгнула. В следующий миг окружающее Алю пространство преобразилось. Заполнилось топотом, шелестом, треском.
Приземистые гибкие тела. Перетекали, прыгали, кружились. Съезжали по стенам. Шлепались с потолка. Просачивались в невидимые щели. Сновали деловито ручейками. Кишели между досок и тряпья.
Ближайшие отряды грызунов начали окружать девочку. Подобравшись вплотную, ринулись по одежде вверх. Закричав, она принялась отбиваться, но не успела и нескольких отбросить, как оказалась буквально погребена. Взобравшись на Алю и уцепившись, крысы повисали без движенья. По ним карабкались следующие и снова повисали – на собратьях. За считанные минуты Аля оказалась внутри тяжеленного и дурно пахнущего, но удивительно теплого кокона. Свободными оставались только лицо и руки до локтей, руками Аля держалась за доски, упорно пытаясь встать. Если она поворачивалась, крысы возмущенно попискивали и тоже меняли положение, чтобы не свалиться. Но ни одна из них Алю не кусала.
Первый шок миновал, заодно отступила истерика. Прислонившись к доскам спиной, девочка позволила себе расслабиться и медленно-медленно, постепенно, выпрямила ноги. А потом, осмелев, упрятала под живое одеяло и руки, удобно сложив ладошки на животе.
Тело полностью отогрелось, и теперь ее снова затягивало в сон. Веки тяжелели, неумолкающие скрежет и треск сливались в монотонный гул. Крысиные стайки в гараж продолжали прибывать, но основная их масса скапливалась где-то в глубине, под противоположной стенкой. Оттуда слышалась громкая возня и аккорды сердитого писка.
Невзирая на шум, Аля крепко уснула.

                *   *   *
Она взбирается на обрыв. Нащупывает пальцами опору. Прилегает всем телом, распластываясь чтобы не упасть. Далеко под ногами колышущееся пальмовое море. А поверху топорщатся косо изгрызенные каменные выросты. Похожие на разверстую пасть сраженного намертво обвалом, гигантского доисторического змея.
Она обязана туда выбраться. Конечно, если хочет обмануть погоню и малость еще просуществовать. Идея, в общем, утопическая – все равно счет каплет на дни. И смерти пугаться поздно. Но покорно ожидать нападения, точно отданная на заклание овца?!.. Не выгорит вам такого счастья. Выкусите, господа хорошие. Она вам еще нервишки потреплет. И с собой на тот свет заберет!
Ландшафт, вдруг, переворачивается, стремглав уносится вниз. Она наблюдает сверху, с высоты орлиного полета, как по отвесному голому склону спешно карабкается миниатюрная человеческая фигурка. На ней высокие сапоги и мешковатые кожаные бриджи. Наискось через спину брошен ремень перевязи с болтающимися на бедре ножнами и подобием легкого арбалета. Черные длинные косы свободно развеваются на ветру. Но Аля знает наверняка: спешащий наверх – мужчина…
Порыв ледяного вихря толкает девочку в бок. Аля заваливается и начинает падать, беспомощно кувыркаясь в холодных хлещущих струях. Из-за облачной круговерти выныривает темная тень. Летучий дракон подхватывает ее за плечи крюками острых когтей. Пробивая одежду, вонзая до крови в тело. И, зависнув на распростертых крыльях, принимается насмешливо рассматривать.
Аля понимает, это не спаситель. И она не больше, чем его улов. Немигающие бездонные глаза рептилии, посветлев, зажигаются красным. Дракон склоняет к Але увенчанную шипастым гребнем голову, свирепо длинно шипит и еще глубже впивается когтями. Девочка не выдерживает и срывается на крик!..
Стремительное падение. Встряска. Играющие солнечные блики…
Она согнулась на корточках у насыпи грязного хламья. Чтоб не терять равновесие, уперлась пальцами в пол. Крысиных полчищ простыл и след. А в дальней от девочки стене, заливая гараж утренним свежим светом, зияет здоровенная дыра. Едва ли не больше собственного Алиного роста…

                *   *   *
Тепловатая влага лениво ласкает тело. Теребит шаловливыми струйками. Убаюкивает, норовя увести в дремоту и забытье...
Не время, Краасс. Не место. Соберись! Прими, наконец, решение. Бесстрастно и здраво, руководствуясь строго законом. Как подобает правящему и ответственному.
«…Всевидящий Разум, просто ответь мне – за что. Как вышло, что яд просочился в сердце державы? И та, которую больше всего я берег, его приняла по собственной доброй воле?!..»
Сводная сестренка. Плоть от плоти. Звездочка, ведущая в ночи… Загубила жизнь. И твои надежды.
Совсем малюткой она утеряла мать. А следом ушел ваш отец, определив тебя своим преемником. Ты поклялся быть ей опорой. И свято слово держал.
Она ни в чем не ведала отказа. Она выросла в изобилии и любви. И она обязана была принять на себя важнейшую и почетнейшую из миссий – стать матерью, продолжательницей Рода. Но имея возможность выбирать из сотен достойнейших, она посмела осквернить себя плодом преступной и проклятой страсти.
Принцесса крови понесла. От низшего!..
А ты, выходит, собственноручно пригласил в ваш дом беду. Взяв на попечение юного ублюдка. Числился выкормыш оборотнем. На деле - стопроцентная полукровка. Ты не вникал. Не хотел тянуть за ниточки и разматывать лично себе невыгодный клубок. Покруч  - императорский любимчик? Подобного оскорбления Совет бы тебе не спустил. А ты не желал от воспитанника отказываться. Собаченок-то, на диво хорош оказался.
Науки на лету ловил. В военном искусстве – первый. Серьезен не по возрасту, услужлив, ответственен, ловок. В рот тебе заглядывал, из шкуры выворачивался, лишь бы угодить да пользу принести. Каков приказ не отдай – костьми поляжет, но выполнит.
Ты попривык и расслабился… Как последний безмозглый идиот!..
- Ваш брат, господин император…
Ты вскидываешь голову, потираешь ноющие виски. Пружинисто подтянувшись, рывком выбираешься из купальни. Теперь нужно натягивать маску. И предаваться светским увеселениям. Денио не должен догадаться. Предоставишь ему собственную версию событий.

                *   *   *
  Под кровом пальмовой рощи, на плоском камне у ручья он наспех свежевал оленью тушу. Чтобы не терять силы, приходится заставлять себя есть. И тем продлевать побег. И затянувшуюся агонию. Руки прилежно исполняли заданную работу, но глаза уставились в пространство, ничего, казалось, не замечая.
  Взгляд заострился, метнулся вниз, остановился на мутно-алом месиве. Глухо застонав, Носферату с ненавистью отшвырнул клинок и поспешно принялся отмывать в ледяной воде окровавленные пальцы. Остервенело, бешено... он тер и тер их песком, до мяса сдирая кожу. Потом схватился за голову, упал на колени, согнулся, раскачиваясь, посылая затаившемуся лесу то яростные проклятия, то отчаянные мольбы... Затих. Сидел без движенья какое-то время. Прыжком вскочил, нащупал нож, вернулся к разделанной добыче.
  К чему стенания, к чему борьба? Случившегося вспять не воротишь. Ты выбрал дорогу сознательно. Расхлебывай, что заслужил!
  С Аттали он встретился впервые на помпезной праздничной церемонии, посвященной ее же совершеннолетию. И мгновенно выделил в пестрой толпе гостей. Среди рагезтянок серых мышек вы не обнаружите. Они прекрасны, будто райские цветы. Но юная родственница императора подруг затмевала без усилий. Не столько эффектной внешностью, хотя изгибы точеной фигурки, равно как и блестящие черные локоны, и васильковые лучистые глаза, и светящееся румянцем удовольствия прелестное личико, сами по себе уже заслуживали пристального внимания и повергали его в какое-то странное, ни разу раньше не испытанное состояние глубочайшей оторопи и восхищения одновременно. В ней ясно читалась черта, какой у трансформера не должно существовать по определению, положению, породе. Как если бы облака начали, вдруг, укрывать землю, а океаны переместились бы в небеса. Совершенное отсутствие агрессии. Неподдельная, настоящая чистота.
Носферату ужасно смутился нахлынувшим не вовремя переживаниям и лихорадочно придумывал, как бы ему отпроситься у хозяина и поскорей покинуть праздник, Но Краасс его опередил. Незнамо с какого перепугу, но скорей всего – шутки ради, пребывающий в игривом настроении вождь подозвал неприкаянно мыкающегося по углам воспитанника и излишне торжественно представил его сестре. Носферату очень хотелось куда-нибудь провалиться. Вот хотя бы на цокольный этаж, если сквозь землю не получается. Он почувствовал, что заливается краской. Пробормотал подобающие случаю поздравления. Повинуясь направляющему тычку хозяина, замученно поднял на принцессу глаза и… пропал, будто в омут канул.
С того дня для несчастного оборотня началась пора испытаний. Прежде наследная принцесса обучалась в закрытых школах. Но теперь брат возжелал, чтобы она неотлучно находилась при нем. Он собирался подыскать сестре достойную партию, и с этой целью регулярно устраивал рауты и всевозможные спортивно-воинские состязания, куда приглашал отпрысков наиболее отличившихся и уважаемых в империи семейств. Аттали на мероприятиях послушно присутствовала. Но как убедился с течением времени Носферату, из всех предлагаемых условных кандидатов не выделяла и не привечала ни одного, кроме, разве что, утонченного и аристократичного представителя Рода Наставников, блондина по имени Зэер. Юноша был хорош, как глянцевая картинка, всесторонне образован, в том числе и в области военной, а еще – не чаял в Аттали души. Но и он оставался ей лишь другом, приятной и необязательной компанией, скрадывающей неторопливую и праздную девичью придворную жизнь.
По долгу службы, будучи практически тенью хозяина, Носферату частенько пересекался с Аттали. Он успел обуздать свои чувства и, отлично понимая что развить знакомство у него и доли шанса нет, держался с девушкой подчеркнуто холодно и официально. Хотя неоднократно подмечал: она в его присутствии оживляется и словно расцветает изнутри. Всегда здоровается, всегда находит какие-нибудь ободряющие и приветливые словечки. И от стесненья замыкался еще больше, буквально обжигая ее льдом. Носферату видел, что такое его поведение Аттали расстраивает и обижает, но даже самое невинное сближение могло стать для них смертельной ловушкой. А он не хотел навредить. Не столько себе, сколько ей.
Зато ему ничто не мешало следить за принцессой со стороны. Чем он теперь с удовольствием и занимался, если выдавались случай и минутка. Она стала в некотором роде его музой, живым талисманом на счастье. А еще – неубиваемой сердечной мукой, которой упрямо себя истязаешь, сознавая, что выхода нет.
Перелом произошел внезапно. Как шальная пуля или обвал. Когда еще секунды назад ничто не предвещает изменений, а потом один коротенький миг опрокидывает вас с ног на голову, без вариантов давая понять – как раньше уже не будет, дорожки отрезаны, баста!
Очередное дворцовое гуляние плавно входило в кульминацию. По правилам, подобные сборища имели обыкновение завершаться оргиями, именуемыми рагезтами «временем десерта». Десертом, как вы догадываетесь, служили невольники. Исключительно молодые, здоровые и достаточно привлекательные внешне. Обычно мужчины развлекались отдельно от женщин, особенно когда на застолье присутствовали супружеские пары. Но сегодня компашка подобралась поголовно свободная, и пирующие, не долго думаючи, порешили территорию не разделять. Чтобы, значит, уже все острые ощущения изведать из возможных.
Носферату дожидался хозяина снаружи, в обществе стражей-андроидов. И про себя привычно благословлял идеально отлаженные системы звукоизоляции дворцовых помещений, так как совершенно не был уверен, что остался бы в здравом уме, доведись ему слушать то, что творилось сейчас в собрании.
Неожиданно, перекрывающие арку выхода силовые поля, взвыв, рассыпались искрами, и в коридор вырвалась босоногая растрепанная фигурка в перепачканной  красными потеками, развевающейся шелковой туничке.  Всхлипывая, спотыкаясь и вытирая ладошками лицо, Аттали, а это была именно она, что было духу помчалась прочь. Носферату в полном ступоре привалился к стене, обалдело хлопая глазами, но в следующий момент реальность безжалостно вернули. Выбежавший следом за сестрою Краасс, хватанул воспитанника за шкирку и, яростно его потрясая, приказал настичь беглянку, сопроводить в апартаменты и убедиться, что она успокоилась. На свою голову Носферату что-то там умудрился переспросить и уже в воздухе сообразил – делать этого категорически не рекомендовалось. В конце концов, ему еще сказочно повезло: вместо кулаков обожаемый хозяин вполне мог схватиться за меч. В самом благоприятном раскладе, штопали бы  тогда бедолагу оборотня очень и очень долго.
Не вынуждая разъяренного трансформера на дальнейшие внушения и разборки, Носферату бегом припустил по коридору вдогонку за умчавшейся принцессой. А, вылетев на террасу, сразу же ее и обнаружил.
Лоскут голубой туники проглядывался за спиною мирно дремлющего у изножия лестницы златогривого мраморного сфинкса. Оттуда же доносились рыдания. Стараясь действовать бесшумно, оборотень на цыпочках приблизился и перегнулся через парапет. Аттали скрючилась комочком у задних лап истукана, уткнувшись лбом в холодный каменный бок, плакала и причитала, будто сфинкс мог услышать ее и посочувствовать.
Сердце ударило болью, защемило. Остановившееся дыхание забилось пульсом в ушах. Эта детская отчаянная беззащитность, этот взрыв безнадежности и горя! Он не может оставаться безучастным. Он обязан хоть что-то предпринять.
Носферату не помнил, как очутился рядом. Скорей всего просто соскочил вниз. Подхватив Аттали на руки, опустился с ней у стены и принялся укачивать как маленькую, бормоча наивные утешения, прислонив головою к груди. Она сначала притихла в шоке, возмущенно заворочалась, оскалившись, метнулась к горлу прыжком. И… остановилась, глядя широко распахнутыми неверящими глазами, приоткрыв растерянно припухший розовый ротик... Остатки его самоконтроля треснули и испарились!
Он целовал ее как сумасшедший, до боли сжимая в объятиях. Страшась оторваться, выпустить, потерять. Страшась, что феерическое безумство исчезнет, развеется, будто нечаянно застигнувший минутный горячечный сон. Но Аттали и не думала отбиваться или звать на помощь.
Она ответно обняла его, прильнула, подставляя трепещущие губы, млея от его прикосновений, подчиняясь его желаниям с не меньшей жаждою и страстью. Словно изголодавшиеся до смерти узники, оба упивались новыми для себя ощущениями, с головой потерявшись друг в друге, позабыв кто они есть и зачем существуют на свете.
Гул оживленных, близящихся голосов швырнул их с неба на землю, заставив мгновенно отпрянуть и, напряженно замерев, прислушаться. Вечеринка благополучно завершилась, и теперь охмелевшие и пресытившиеся гости прощались с радушным хозяином, собираясь отправиться восвояси. Медлить было нельзя. Аттали с Носферату лукаво переглянулись и, взявшись за руки, пригибаясь, кинулись прочь, выбирая густо затененные, задрапированные плетениями живых изгородей тропки. Остановились только за границами дворцовых садов, надежно укрытые лесною девственной чащей. Оглядывались, как зайцы всполошенные, смеясь и снова тесно обнявшись. Когда отдышались и собрались с мыслями, Аттали, избегая глядеть ему в глаза, рассказала об инциденте в зале.
На ошеломленного новостями оборотня свалилась совсем уже казалось бы немыслимая вещь. Выяснилось – императорская сестра за свою недолгую жизнь никогда еще не убивала. Разумных. Стандартный «думающий» пищевой паек она успешно заменяла рационом из дичи. Аттали своих убеждений не то что не демонстрировала, а держала в строжайшем секрете, чтобы не подвергнуться всеобщему остракизму и не заслужить прозвище умалишенной. А вот Краасс, оказывается, был в курсе диетических ограничений сестры. Но считал ее взгляды блажью излишне и необоснованно уязвимой психики и не терял надежды Аттали перевоспитать. Методы, по обыкновению, избирая радикальные и жестокие. Отбросив подробности разыгравшего зверства, подвести итог можно так. Сегодня император сестренку таки переломил, одного за другим истязая предназначенных ей в угощение юношей и применяя к каждому последующему пытки все чудовищнее, пока она не сдалась и не умертвила последнего оставшегося в живых мальчика, лишь бы оградить его от невыносимых мучений. Честное общество исход экзамена на «профпригодность» встретило бурными овациями и воодушевленно ринулось бывшую «вегетарианку» поздравлять.
Нервы у несчастной девушки сдали!..
- Всевышний, как же они тебя выпустили? – только и смог пробормотать Носферату, содрогаясь в душе от представленной кровавой картинки.
- Зэер… Он с самого начала против был. – Прошептала Аттали, повесив голову и отвернувшись. – И, боюсь, у него теперь проблемы будут серьезные. Краасс сказал, чтобы он не вмешивался. Он не послушал. И-и… отключил поле… По-моему, Краасс его ударил.
- Ударил?! Зэера? – Носферату отказывался верить ушам. Как бы там ни разошелся император, но применять рукоприкладство к благородному, да еще и на тусовке светской, крайне дурной тон. Если это не ошибка, Краасс должен был бы совсем уж с катушек съехать, чтобы прилюдно расправиться с ослушником.
- Ну… Не знаю. Мне показалось… Я не уверена. – Вскинула на него расстроенные глаза Аттали, пожала плечами, вздохнула. – Он его за руку схватил и к себе дернул. А я убежала. Вот.
- Зэер твой жених, да? – Оборотень и сам не сообразил, как у него язык повернулся, но болезненное желание знать оказалось сильнее приличий. Аттали густо покраснела.
- Н-не правда! – проговорила, запинаясь. – Он хороший друг, это да. И намного лучше других. Но… но я ему сегодня отказала. Потому что… Потому что… - Она сбилась и замолкла, умоляюще впившись в него глазами. Носферату неожиданно прозрел.
- Потому что тебе нравлюсь я? – Выговорил, боясь поверить, замирая внутри ожиданием.
Аттали обиженно фыркнула и уперла в бока маленькие кулачки, исподлобья на него уставившись.
- А слово такое интересное – люблю, тебе вообще знакомо или как?
Он поперхнулся и окаменел, мысли истерично разбегались. Одно-единственное, вероятно необдуманное словечко. Но за него анафема и смерть, исключений не делают никому. Бедная девочка верно оговорилась. Симпатия, интерес, привязанность. Вожделение – в этом ее поддержат. Но только, помилуй господи, не любовь!.. Он ничего не слышал. Ничего! Это шутка была такая. Присягаюсь!!!..
- Так и будешь отмалчиваться? – Она выдавливала слова, прилагая бездну усилий, чтобы голос звучал спокойно, но тело сотрясал озноб и зубы невольно постукивали, выдавая напряжение и страх. – Скажи уже что-нибудь. Что ты дико извиняешься, но я не в твоем вкусе. Что это наваждение случилось, а теперь уже все прошло. Давай, не бойся, я пойму. Хуже все равно не будет!
- Глупая! – Простонал он сквозь зубы, не выдержав. Обнял насильно, притянул к себе. – Ты не должна так говорить, пожалуйста. – Опустился на колени, удерживая за талию, приник пылающим лицом, до самой глубины ощущая, как колотится бешено сердце и вздымается волнением нежная грудь. – Да я жизнь за тебя отдам, слышишь?! Хотя, чего она стоит, эта жизнь!
- Я тебя люблю. – Прошептала она убежденно.  – С той минуты, когда мы встретились. Когда ты на меня посмотрел. Я знала, что другого не будет. Не будет, я этого не допущу! Я лучше выберу одиночество, чем позволю запереть меня в клетку и отобрать единственное, что имею. Свободу настоящих чувств! – взяв его голову в ладони, она заставила Носферату посмотреть на себя. Улыбнулась горько, отвела закрывшие лоб, обрезанные наискось прядки. Бережно-бережно, едва касаясь. По щеке скатилась бусинкой слеза.
- И я, честное слово, не стану держать зла, если ты от меня откажешься. – Выговаривала трудно, с отчаянной решимостью. – Я не хочу, чтобы тебе было плохо. И не хочу заставлять рисковать…
- Разве в силах смертный отказываться от рая? – Перебил он, мотнув головой и вскакивая. – Знала бы ты, сколько лун я уже не сплю по ночам. И высматриваю тебя, как одержимый. И готов порешить каждого из этих твоих кавалеров лощеных. За одно их к тебе прикосновение. За одну твою улыбку, подаренную им. Отказаться?! О, нет! Не выйдет, моя дорогая любимая госпожа!
Не дожидаясь ответа, снова оторвал от земли. Заглянул вопросительно в зардевшееся счастливое лицо. Ладошки Аттали вспорхнули, обвили несмело за шею. Гибкое тело вздрогнуло, изогнулось в его руках. Медленно, осторожно он положил девушку на ковер ползучего плюща. Оставшись над ней, отстегнул перевязь. Стащил рубашку, наклонился. Аттали приподнялась на локтях навстречу, испуганно но и решительно кивнула. Их губы сблизились. Сошлись.
Мир отодвинулся. Осталось волшебство. Самого прекрасного из наслаждений.

                *   *   *
Носферату вырвался из воспоминаний. Обвел округу взглядом, прислушиваясь. Болезненно и желчно усмехнулся. Вытер кинжал о траву, вогнал в ножны. Сняв пояс, отрегулировал длину и перевесил кожаную петлю на шею.  Глубоко и длинно выдохнул, осел на колени, сложившись, скользнув руками по земле вперед. Серые глаза прищурились, зажглись голубым. Укрывшееся мехом тело, пружинисто толкнувшись, распрямилось.
Поджарый пепельный пес обернул к востоку остроухую лобастую голову. Внюхался придирчиво в колышущий травинки ветерок. Раскатисто низко рыкнул. Потрусил вразвалку вглубь покатого желтого ущелья. Торопится некуда, его путь оканчивается здесь. Позади притаились в ожидании тоньше волоса невидимые сети. Призрачная шелковая патина инеем затянула склон. Если он не потерял навыков, а он их не потерял, еще до заката его подарочек соберет кровавую жатву. Фарры не виноваты. Просто на сей критический раз их с Носферату задания не совпадают. Простите, товарищи ищейки. Ничего личного, так карта легла. Вы станете зализывать раны. А он – ковыряться в былом. Закономерность последних минут… Наверно.

                *   *   *
В голове копошилась боль. Ввинчивалась в затылок тягучими клейкими щупальцами. Прошивала огненными вспышками виски. Стекала вниз позвоночником. Выкручивала, дергала, рвала. Он попробовал открыть глаза и, застонав, провалился в спасительное забытье.
Обрел сознание вновь от шершавых и грубых прикосновений, обследующих тщательно изломанное и ватное, чужое какое-то тело. Сжав зубы, терпел. Ждал, когда же отстанут.
Надломанный, виноватый голосок Аттали пролепетал:
- Тамелон, пожалуйста, не молчи. Это я виновата, знаю. Но я, честное слово, не хотела! Я представить не могла!.. Тамелон, прошу тебя! Он выживет?!
Рокочущий громом бас откликнулся сердито:
- Присядь-ка, девочка, не мельтеши. Он парализован, но в сознании. Слушай теперь сюда. Меня не касаются ваши интимные игры. Но первое, что ты сейчас сделаешь – возьмешь у Тэо микстуру. Он не станет задавать вопросов, а ты – хоть сколько-нибудь откровенничать. Уяснила?
Аттали слезливо захлюпала. Бас категорично перебил:
- Извещаю вторично. Мне это по боку, принцесса. Но если хочешь уберечь его – не мешкай с защитой собственной. Времени прошло немного. Успеешь. Это первостепенное. Дальше запоминай. Твой брат тебя обыскался и в настроении соответствующем. Потому, получив лекарство, ты немедленно к нему отправишься. И расскажешь красивую сказку о том, как, изнервничавшись и оголодав, не смогла себя удержать и поживилась сгоряча его собственностью. О взаимностях и симпатиях – упаси бог! Речь идет о ваших с Носферату жизнях.
- Он поправится?! – прорыдала девушка.
- Поправится, поправится. – Успокоил сварливо бас.  - Хватит уже убиваться. Ноги в руки, и айда. И на совесть там выложись, ни заминочки чтоб, ни оговорки. Не поверит на слово, беда будет. Беги!
Прошелестевшие стремительно шажки свидетельствовали – Аттали бросилась приказание исполнять. Над головой всхрапнули иронично, обдули запахом хвои и листвы. Бодро и уверенно поделились:
- Финальное усилие, приятель. Придется тебе малость попотеть. Готовься. Ты ж у нас муж-чии-на!
Десятки отравленных жал залпом прошили грудь. Тело подпрыгнуло, забилось в конвульсиях. Рот заполнился кровью из насквозь прокушенного языка. Носферату извивался молча, словно передавленный поперек червяк, твердил про себя, что выдержит. И боль отступилась. Ее сменили бездумие и чернота…

                *   *   *
Такая вот занятная завязочка. За первый в жизни любовный акт почти что жизнью поплатиться.  Но если б подарили возможность, он безоглядно повторил бы этот путь. Не поступившись – ни муками, ни счастьем. Он был согласен пойти за нее на плаху. А вместо этого должен ее оплакивать. Проклятие. Проклятие. Проклятие - всем этим чертовым богам!..
Аттали вину переживала всерьез. Осунулась, сникла. А при редких попытках замахнуться на ласки посерьезнее поцелуя, впадала в панику, только что в щель подходящую не забиваясь. Тамелон, глава общины итранов, личный советник и боевой компаньон вождя, тот самый, что поставил Нэттэ на ноги и отчего-то сохранил в тайне истинное положение вещей, однажды оборотня отловил и сделал строгое внушение. Пообещав, лично заняться его физической и моральной дрессировкой, если не прекратит маяться дурью и не даст несчастной девочке время, в том числе – и на жизненно необходимое обучение самоконтролю.
Уязвленный до глубины души оборотень рискнул спасителю возразить, но не успел связать и нескольких возмущенных тирад, как очутился болтающимся в воздухе, обвитым за шею и плечи концом чешуйчатого хвоста. Встряхивая пленника как грушу и не забывая покрепче сдавливать, разгневанный дракон в подробностях поведал рабу: куда и какими методами спровадит его до скончания дней, если Носферату не уймет гонор и к советам старших не прислушается.
Полупридушенный и мало что соображающий Носферату догадался с советами согласиться. После чего был незамедлительно освобожден и на дрожащих полусогнутых отковылял в сторонку, усиленно возвращая себе способность дышать. Отдышавшись, поискал мучителя глазами. Взгляд уперся в переминающиеся рядышком, украшенные начесами копыта. Подавив обреченный вздох, юноша задрал голову, приготовившись к продолжению «урока», но успевший принять обычный облик итран, выглядел вполне миролюбивым.
- Самоуверен, взбалмошен. Горд непомерно, кровь играет… Но так же отважен,  верен, умен. – Тамелон передернул гривой, глядел оценивающе, но приветливо. – Ты выбрал трудную дорогу, мальчик. А может, она выбрала тебя. Как бы ни было, времена впереди тяжкие. И чем окончатся, не вижу… Это внушает надежду. Поскольку скрытое дает нам право нескольких путей. Стало быть – остаются шансы. В том числе и на жизнь.
- Не понимаю. – Решился озвучить Носферату. Итран ухмыльнулся.
- Отбросим абстракции и спросим прямо. Вы с Аттали чего удумали, а?
Оборотень хрустнул челюстями, отвернулся. Массивная крутолобая голова поехала следом, зависла напротив, пуская ноздрями пар. Бирюзовые морозные глаза черканули пронзительно прищуром.
- Сам озвучу, ладно. Поправишь, если ошибусь. Вы, мой мальчик, сбежать планируете. Рвануть подальше, за границы освоенных территорий. Укрыться в окраинных мирах. Следы замести, имитировав катастрофу. И мирно существовать вдвоем в согласии и вечной любви… Типичные детские мечтанья. А реальность в следующем. За вами идет слежка. С Краасса легкой руки. Ты не задумывался, нет, отчего он безоговорочно сестре поверил? Отчего тебе допрос не устроил с пристрастием?
- Думал, обошлось. – Выдавил Носферату потрясенно.
- Обошлось. Пока. Но дайте вы хоть мизерный повод ему всерьез обеспокоиться – пиши пропало. Он не глупец и не профан, и привык ситуацию просчитывать. Аттали я проинструктировал, вот отчего она держит тебя на расстоянии. Вам необходимо затаиться. Усыпить его бдительность. Тогда, возможно, что и выгорит. Потом.
- Он вынудит ее к браку!
- Если принцесса не согласится по доброй воле, никакого брака не будет. Краасс любит сестру и не станет удовлетворять собственные амбиции ценой ее загубленной жизни. Другое дело, ты в глубине души боишься, что сама Аттали возьмет, вдруг, и передумает.
- Неправда! – выкрикнул оборотень. Тамелон усмехнулся.
- Ты отважен и мудр на поле брани. Руководствуйся умом и в сердечных делах. Здесь тоже требуется выдержка, умение мыслить отвлеченно. Предназначенных друг другу судьба не разводит. Но, если отношения ваши ошибочны, как не рвитесь навстречу, изначально будете обречены.
- Тебе легко говорить!
- Отнюдь. И я не хочу явиться для вас разлучником. Ваша ситуация удивительна, уникальна. Но опасна крайне. Для обоих.
- И что нам делать?
- Терпеньем запастись. И осторожностью.  А время все расставит по местам…
…Расставило оно, как же!..
Их последующая жизнь обратилась сплошным воровством. Они крали минуты единения и жили от одного мгновенья до следующего, не загадывая надолго вперед. Они безукоризненно играли свои роли и береглись - как только могли. Но время, не обязательно лекарь и союзник. Оно бывает, также, и врагом.
Нет, оно не убило и не ослабило их чувств. Но притупило настороженность и осторожность, а излишняя самоуверенность толкает на неоправданный риск.
Убедившись в преданности оборотня и его исключительных воинских умениях, император назначил воспитанника официальным телохранителем и секретарем. Виды на сестру у него оставались прежними, но давить на Аттали Краасс не хотел. В постоянных спутниках у принцессы числился тот же Зэер, и вот с ним у Носферату периодически трения назревали. Рагезт определенно о чем-то догадывался, но доносить о подозрениях не спешил. Вместо этого он прилагал максимум усилий, чтоб свои с принцессой свидания сделать длительными и частыми, и повадился навязывать Аттали бесконечные балы и сафари, вынуждая оборотня изводиться от ревности. Аттали очутилась меж двух огней. Зэеру отказывать не смела, а перед Носферату чувствовала себя вдвойне виноватой. Как это часто бывает с женщинами, в порыве убедить возлюбленного в своей ему преданности, она вновь решилась на близость. Получилось несравнимо удачнее, чем впервые. И, сорвавшись единожды, остановиться они уже не смогли.
Развязка оказалась короткой. Вот как нечаянное падение свободное. Паришь, не ощущая скорости. А потом бац, и лепешкой уже. Император уведомил Носферату, что отбывает в Храм на ежегодные уединения, а ему дает возможность отдохнуть. В частности, на территории дворцового гарема, куда решил предоставить слуге постоянный неограниченный пропуск. За заслуги, дескать, и примерное поведение. Носферату рассыпался в благодарностях и даже, для отвода глаз, по территории гарема прогулялся, хотя созерцание сотен будущих невинных жертв ничего кроме ненависти к заключившим их сюда истязателям не вызывало. Он не представлял, как можно заниматься сексом с подачи чистой физиологии. Соответственно и желания малейшего к обитательницам гарема не испытывал. Для мужчины поведение нетипично? Зато для оборотня в самый раз.
Тфинате, так они себя называют, половинку избирают на всю жизнь. Выходят замуж и женятся исключительно по зову сердца. Глава семьи – женщина, несмотря на то, что хлопоты по прокорму и благоустройству семейного очага, равно как и по его защите, в основном возлагаются на мужчин. Женщины оборотней перевоплощаться не могут. Зато они – носители гена, ответственного за данную особенность. И диктуют качества получающегося потомства. То есть, если женщина тфинате зачнет дитя от гуманоида подходящего вида, и на свет появится мальчик, его второй ипостасью станет пес, вне зависимости от задатков пришлого родителя. А у девочки чуждые способности заблокируются, и в дальнейшем уже собственным детям она их не передаст.
Если один из супругов погибает, второй волен заключить повторный союз. Если женщина не обзавелась семьей, но мечтает о ребенке, она имеет право попросить об услуге любого понравившегося ей свободного мужчину. Малыш от такой кратковременной связи считается собственностью исключительно матери, и отец на него претендовать не может. Но даже в этом исключительной ситуации физической близости предшествует период сближения и ухаживаний.
И пусть Носферату был полукровкой, плодом насилия неизвестного чужака, причиной безумия и гибели собственной матери, живым напоминанием о бесчестье остальной с трудом выносящей его родне, он все равно оставался мужчиной народа тфинате. Он впитал их нравы и понятия, жил ими, подчинялся. И не собирался менять, тем более в пользу вопиющего, на его взгляд, непотребства. Не окажись в его судьбе Аттали, он скорее всего прожил бы одиночкой, потому что рагезтянки видели в нем лишь сексуально привлекательное и отлично вышколенное животное, а заводить отношения с рабынями Носферату откровенно претило. Запуганные, бессловесные призраки, ничего не видавшие кроме гаремных стен, любого представителя мужского пола мнящие олицетворением скорой смерти. Он их искренне жалел. Но влюбиться?!.. О-ой, нет, увольте!
Да и Краасс не позволил бы привязанности образоваться. По его разумению, привязанность у телохранителя допускалась одна – к владельцу любимому, не иначе. И Носферату привычно слушался. И служил самоотверженно, по-собачьи. Но оставался собою и привычек господских не перенимал. Потому не стоило ему так активно имитировать радость от щедрости ненужной. Ох, не стоило! Перестарался.
Ежегодные Храмовые Моления, они же поминальные дни, занимали ведущее место в череде духовных ритуалов и предъявляли исполнителям условий больше, чем остальные религиозные службы вместе взятые. Каждая рагезтянская семья избирала посланника, совершавшего от ее лица паломничество в некрополь, к усыпальницам предков. Традиционно, наиболее отличившегося и уважаемого. Предписанное обрядом время он посвящал медитации и посту, давая подробный отчет покинувшим бренный мир предшественникам о достижениях и чаяниях живущих. И на этот ответственный промежуток любая его связь с внешним прерывалась. В поминальные дни не дозволялось никаких излишеств и увеселений, вплоть до нанесения дружеских визитов и прослушивания музыки. Мужчины с головой уходили в работу. Женщины – в домашние дела. Города буквально вымирали. Можно было часами бродить по улицам, и не встретить ни единой души, не услышать ни звука, кроме свиста налетающего ветра, чириканья вездесущей птичьей мелюзги да шуршания растений в оранжереях и парках.
Императору «нагрузка» предстояла двойная. Его бдения начинались за несколько недель до общего созыва, в центральном Храме Оракула, где, как гарант и представитель нации, он возносил молитвы Незримому. Ходили слухи - не молился, а напрямую общался, поскольку являлся Отмеченным, а значит обладал способностями, выходящими за рамки материального. Покончив с процедурой в Храме, Краасс отбывал на Рагез, чтобы там, в холодных и лишенных света лабиринтах Города Мертвых отдать дань памяти душам Правящих, и их бессменному и безымянному Стражу... Поистине благословенные часы для двух истосковавшихся влюбленных!
Колокольчик тревоги звякнул, когда оборотень прощался с хозяином у посадочной платформы готового к вылету катера. Трансформеры не любители космодромов. Наземные технические станции у них всегда удалены от населенных пунктов, расположены в неплодородных частях планет, напоминают наши СТО и занимаются сугубо ремонтом и тестированием. Рабочий же транспорт сосредоточен большей частью вне атмосферы, чтобы свести к минимуму негативное влияние на биоресурсы и обеспечить максимальную мобильность. Согласитесь, корабль, дрейфующий в невесомости, куда меньше затрачивает на маневры и разгон, чем равный с ним по массе, стартующий с земли.
В пределах планет и для сообщений с космобазами используют модули (или катера), облегченные летательные аппараты, обладающие повышенной маневренностью и меняющие облик не хуже самих владельцев в зависимости от сиюминутных нужд. Они отличаются базовым типажом, подразделяются на пассажирские и универсальные, но общее требование одно: величина не больше установленной. Если же груза много, или доставка срочная, или то и другое вместе, активируется транспереход. Портал – иными словами.
Краасс предпочитал модули. В управлении  - настоящий ас. В сражениях за спинами подчиненных не отсиживался никогда, сколько ему ни пеняли на излишний азарт и лихачество. Он будто сливался с машиной в единый организм, превращаясь в сущего демона, что сеет панику и смерть, а сам остается неуязвимым. Носферату с воздушной техникой управлялся, но душой предпочитал под ногами твердую почву. Нравы соотечественников сказывались. Краасс в тесной компании приближенных любил под настроение похвастаться рабом, утверждая, что равного телохранителю диверсанта и разведчика не видывал свет. И был прав, они признавали. Раса оборотней вообще вызывала у трансформеров живейший интерес, неизменно заставляя пускать в свою сторону слюнки, хотя, невзирая на древность и впечатляющий умственный потенциал, образ жизни вела примитивный и усложнять цивилизацию не спешила. Носферату довелось стать первой ласточкой, перешедшей в услужение врагу. Освоившись и пройдя обучение, он, по личному распоряжению императора, занялся вербовкой среди плененных трансформерами сородичей, и проект оказался успешен. В результате, на родине отступника подвергли анафеме, зато множество обреченных тфинате обрели относительную свободу, вполне благополучную жизнь и устойчивые перспективы на будущее. Носферату совестью не мучился. Судьба слишком круто обошлась с ним в кругу родни, чтобы он теперь сожалел о чем-то.
Взойдя на посадочный диск следом за ожидающим компаньоном, трансформер резко обернулся, поманил застывшего навытяжку слугу и, крепко взяв за плечо, впился изучающим взглядом. Носферату удивленно глядел, ожидая, чем дело закончится. Рагезт усмехнулся непонятно. Погасил пламя в глазах. Проговорил задумчиво:
- А ведь ты меня ни разу не подводил, мальчик.
Снова улыбнулся, потрепал по щеке.
- Хорошего тебе отдыха. До встречи.
Склонившись уважительно и покорно, Носферату успел подметить странный вопрошающий взгляд, которым наградил его Тамелон, но в возвышенно-сладостном предвкушении надвигающегося романтического вечера самоанализом терзаться не стал. Тайну отношений они с Аттали блюдут свято, других провинностей за ним не числится, и числиться не может. Беспокоиться не о чем, все под контролем.
Модуль бесшумно взмыл, ушел вертикально в небо, серебристой звездою угас среди облаков. Носферату поспешил во дворец… Обратный отсчет начался.

                *   *   *
Аля ковыряла пальчиком дверную створку, ловя долетающий из класса гул. Могла бы, за тридевять земель кинулась, лишь бы никого из них больше не видать. Размечталась тут, ага. Она глухо закашлялась в кулак. Ночевка в гараже аукнулась затянувшимся бронхитом. Две недели дома проторчала. От разборок бесконечных с нравоучениями, мозгами, думала, тронется. Из огня да в полымя, правильно пословица говорит.
Когда она в то утро домой прокралась на цыпочках, уверенная - предки ее в пороге с ремнем повстречают, квартира огорошила тишиной, а над зеркалом оказалась приколота записка. Мама с отцом, оказывается, еще вчера к родне рванули, в село. Кто-то там умер из старичков, нужно было отметиться на поминках. Аля от радости плясала почти, на школу, естественно, рукою махнула. Полдня в ванной парилась и чаи гоняла. А к вечеру температура скакнула до тридцати восьми. Насморк, кашель, полный боекомплект. Пришлось на следующий день участковую вызывать. Глотать пилюли и горчичниками обкладываться. Аля понимала, ей еще сказочно свезло. Если б не зубастые спасатели, финал истории мог бы быть печальным. Она запросто замерла бы там насмерть, или воспаление легких подхватила с обморожением…
- О! Лавреньева. Явилась, наконец. – Пропели позади ехидновато. Аля втянула голову в плечи, буркнула: «Здрасьте, Наталь Степанна», мышкою прошмыгнула внутрь. Что ж за непруха-то?! Первый день, первый урок. Нате вам, не ждали?
С руководительницей классной, математичкой Натальей Степановной, у Али отношения не то, что не складывались - их не было вообще. В лучшие дни это походило на военное перемирие, когда обе стороны старались друг друга не затрагивать. Точнее, Аля делала все, чтобы со стенками сливаться, а учительница ее милостиво не замечала. В плохие дни Алина тактика оставалась прежней, зато «педагогиня» видела, кажется, исключительно ее одну, а заодно все на перечень Алины явные и додуманные недостатки. О недостатках этих она обожала поговорить. Четким, профессионально поставленным голосом. К концу учительских спичей Алю обычно тик принимался бить, настроение же Наталь Степанны поднималось как хорошо заквашенное тесто. Соклассники с удовольствием спектакли наблюдали и Але добавляли – на переменах. Верите ли? - я б на ее месте их тоже ненавидела. М-да.
Сегодняшний денек, судя по приторному учительскому голоску, склонялся к варианту худшему. Не поднимая головы, Аля пробралась на свое место. Проверила привычно на предмет гостинцев непрошеных, вроде пятен жира и шпилек в седушке, и принялась сортировать тетрадки, надеясь успеть до звонка.
- Сашка, слышь, Сашка! – зашипели из-за спины с придыханием. – А ты че, на них в натуре, крыс натравила?! – Аля вздрогнула, обернулась рывком, выговорила сквозь зубы, еле сдерживаясь:
- А вам что, тоже хочется?!
Брякнула, не думая, чтобы отвязались, пылая закипающей обидой. Прийти не успела, опять начинается?!  Сейчас она их так отбреет – до завтра переваривать станут. И… осеклась.
Девчонки таращились на нее с неподдельным ужасом. Аля смешалась, пробормотала неловко:
- Люди, вы чего? Я так просто… Пошутила!
- Пошутила?! – Взвилась в голос черноволосая пухленькая Анжела. Смугляночка Ритка скептически выпятила губы. – Ни фига себе шуточки!  Ты, типа, не в курсе, отмазаться хочешь, да?
- От чего отмазаться? – Аля начинала злиться уже всерьез. Рита небрежно причмокнула.
- Ну да, ну да, ты же у нас грипповала себе! Таблеточки, койка, телек. Бедная, несчастная! А что Аленка с Тарасиком и Ваней, и Юрась тоже, и Матвей уже неделю как в реанимации, это мы ни духом, ни сном, ага?!
Аля замерла. Посидела, моргая и выравнивая дыхание. Деревянно, всем туловищем развернулась. Отовсюду ее настороженно буравили глаза – изумленные, напуганные, неверящие, злые. Разные глаза, разные выражения. Одного она не находила – превосходства их привычного, уничижения… Правда, что ли, боятся?.. Они. Ее?! Вот это финт!
Снова окинула взглядом, остановившись на болтающей за столом по телефону учительнице. Встав из-за парты повернулась к доске спиной. Уперевшись в столешницу пальцами, подалась наклоном вперед.  Странное у нее ощущение, болезненное но и приятное, в животе горячо, а горло иголочками покалывает. И еще – бесшабашность такая и сила, будто она движением единым до основания тут все разворотить способна. Подавив лепящуюся к губам ухмылку, обводя глазами каждого по отдельности, Аля негромко, задумчиво произнесла:
- Я вас первая никогда не трогаю… Но вы постоянно… трогаете!.. меня… Думаете, вам все можно?.. Тогда… продолжайте! -  Она не сдержала себя и широко улыбнулась. Прислушалась к неестественной, стылой тишине, нарушаемой лишь частым сдавленным дыханием и заключила взвешенно, серьезно, - Я лично (выделила ударением) – ничего им не делала. А вы думайте, что хотите. Вот так!
Грациозно и гордо опустилась на сидение. Пригладила волосы, взялась за учебник. Будто вспомнив о чем-то, посмотрела учительнице в лицо.
Наталья Степановна сидела неестественно прямо, словно палку глотнула, и приоткрыв рот, хлопала на нее из-под очков близорукими щелочками глаз. Будто призрака увидала, или выходца из мира параллельного. Аля мило улыбнулась ей и приветливо звучно  заявила:
- Наталья Степановна, а если вы меня еще обзывать станете, я это все на диктофон запишу и директору отнесу. Или на телефон сниму и в интернет выложу. Можете мне двойки ставить, если я тему не знаю. Но оскорблять – права не имеете. Понятно?
Классная руководительница звонко икнула и принялась хватать ртом воздух, покрываясь красными пятнами. Справившись с задышкой, выговорила слабо:
- Ты что такое выдумываешь, Александра? Когда это я тебя оскорбляла?
Аля опять улыбнулась пугающе ласково, не отводя заледеневших глаз. Учительница ощутила вдруг тошноту и дрожащую слабость в коленках. Она отерла лоб, стараясь не уронить достоинства, нахмурилась, выдавила:
- Так, Лаврентьева, мы с тобою эту тему после уроков обсудим. А сейчас, - прихлопнула ладонью по столу, откашлявшись, вернула голосу строгость, - извольте немедленно приготовить ручки и двойные тетрадные листы. У нас самостоятельная. На закрепление вчерашнего материала.
- И у меня? – Подала Аля голос невозмутимо. – Я же болела, Наталь Степанна.
- А ты берешь учебник и читаешь. – Прорычала математичка придушенно. – Потом спросишь, что не ясно. Я тебе… объясню.
Аля снова лучезарно улыбнулась.

                *   *   *
- Алька-а!.. Алька, слышь! Иди сюда… Ну иди, пожалуйста! – Конопатая рыженькая Жанка из 5-А, азартно блестя хитрющими масляными глазками и поминутно оглядываясь, усердно махала ей ладошкой. – Ну подойди, пожалуйста. Поговорить надо!
Поколебавшись, Аля приблизилась. Младшие ее обычно не задирали, если их только не наставляли заранее жаждущие развлечений старшеклассники. Но сейчас, вроде, вся подчистую головка из игры выбыла. Интересненько. Разобраться б еще, что ж там такого страшного приключилось.
Ухватив Алю за рукав, Жанна затянула ее побыстрее в темный угол под лестницу и снова выглянула – не видал ли кто. Аля дернула плечами, хмыкнула.
- Так боишься, что нас кто-нибудь вместе застукает? – поинтересовалась угрюмо. – В чем дело? Надо тебе что?
- Да ни в чем… в общем. – Жанна замялась, растерявшись от Алиной резкости. – Мы просто это… как это… ну…
- Мы хотим сказать тебе спасибо. – Проговорили из темноты дрожащим сипловатым голоском. К Але шагнула, пошатнувшись, вторая девчачья фигурка. Аня Камушкина, соклассница Жанны. Одной рукой девочка прижимала к себе полосатого пушистого котенка. Другой, неестественно подогнутой, протягивала коричневый бумажный узелок из скрученной уголками салфетки. Анюту Аля знала хорошо. Безответная, тихая, мыши не обидит. Она тоже в париях ходила, но по другой причине – девочка страдала ДЦП. Передвигалась трудно, прихрамывая и подволакивая стопы, гримасничала, когда волновалась, и пользовалась полноценно только левой рукой. Правая, выкрученная наружу локтем, подымалась до половины и удержать что-нибудь тяжелее ластика или тетрадки тонкой не могла.
- Ой, симпатюлечка! Это твой, да? – Сначала Аля обратила внимание именно на котенка. Кошки и собаки были ее отдельной слабостью. С малолетства она мечтала о четвероногом домашнем побратиме и даже собственноручно выкормила два года тому назад крошечного котенка-слепыша, оставшегося без мамы и умиравшего от голода в подвале Алиного подъезда. Котенок благополучно вырос, превратившись в аккуратную, изящную кошечку с густой серебристой шубкой, угольной маской на приплюснутой круглой мордахе и черными длинными носочками. Василинка, так окрестила питомицу Аля, отличалась независимым бойцовым характером. Окрестных котов, да и собак незнакомых, со своих владений гоняла почем зря. Посторонним в руки не давалась, хотя ее не раз пытались прикормить и отловить – очень уж необычная была у киски внешность, прямо экзот какой-то, а не дворовая мурка. Пищу предпочитала добывать самостоятельно, причем грызунов стойко игнорировала, а вот на птиц охотилась прямо-таки виртуозно, доставляя Але немало грустных минут. Аля была единственной, у кого кошка с удовольствием принимала еду, и за нею же Василинка бегала следом, будто замечательно отдрессированная собачка. Утром провожала на остановку, за два квартала от дома. Вечером шестым каким-то чувством угадывала Алино приближение. Встречала с мурчанием, ластилась и, пока Аля оставалась на улице, ни на шаг от нее не отходила. Соседи дружно поражались уникальной кошачьей привязанности, а сама Аля не уставала уговаривать родителей позволить ей взять Василинку домой. Мол, Вася станет только ночевать в ее комнате, а дни на улице проводить. Родители оставались глухи. Животному в квартире не быть. Это не оспаривается, точка.
- Только грязи мне и не доставало для полного счастья! – Прикрикивала мама, брезгливо кривясь и оттряхивая руки от воображаемой прицепившейся шерсти. – Пропылесосила бы лучше лишний раз, полочки отмыла на кухне. Здоровая деваха, а на уме бредни одни. Заняться нечем, вот и маешься.
- Это точно, - вторил раскрасневшийся от очередной столовой чарочки отец. – Пользы ни на грамм, вонизма одна да блохи. Говно еще по углам не выскребали. И думать забудь! Посуду, вон, помой, пыль вытри. Выросла на мою голову, ни рыба, понимаешь, ни мясо!
Аля в ответ на обидные реплики вспыхивала, бросалась прочь. Запиралась в своей комнатенке. Накрыв голову подушкой, часами беззвучно рыдала. Как ни пыталась она с родителями объясниться, подбирая самые, на ее взгляд, тактичные, вразумительные доводы собственных взглядов и соображений, они не слышали. Точнее – не желали слышать, отталкивали, открещивались, отметали.
Хроническое отчуждение в кругу собственной семьи… Мне думается, это и для взрослого обернется тяжким испытанием. Чего уж тогда требовать от ребенка?..
…- Мне папа подарил, на день рождения. – Аня от удовольствия раскраснелась, смущенно зарылась носом в кошачий мех. – Его Лунтиком звать. Девочки просили показать, я и принесла. Этих, - запнулась, буркнула с нескрываемой ненавистью, - козлов живодерных нет больше. Они моего Лунтика не обидят.
Аля просияла, попросила, потянувшись к котику:
- Анечка, а можно подержать? Я кошек очень люблю.
- Можно. Только возьми сначала. – Аня, поморщившись от усилия, вновь протянула салфетку. Не посмев отказаться, Аля осторожно приняла. Шагнув на свет, развернула. Уставилась, расширив озадаченно глаза, пошевелила содержимое пальцем. Повернувшись к девочкам, рявкнула:
- Свихнулись, что ли?!
В измятой и замусоленной обертке прятался рулончик из купюр. Довольно толстенький и туго свернутый. Судя по расцветке, присутствовали десятки, пятерки и даже одна бумажка на двадцать гривен. Але едва дурно не сделалось.
- Говорите, я сказала! – топнула ногою, тыча рулончиком в напуганные лица. – А то… а то… По голове счас надаю за приколы дебильные!
- Это н-не приколы! – Прозаикалась Аня шепотом. Жанна, забившись под ступеньки, принялась шмыгать носом и ойкать. – Это мы тебе собрали… от всех нас…  - Анюта наморщила лоб, силясь вспомнить нужное слово. – В благодарность!
Аля потеряла дар речи. Некоторое время молча разглядывала, то жмущихся в ожидании горе-подносительниц, то скомканный денежный рулетик. Вздохнув, шагнула решительно к Ане. Засунула деньги ей в боковой карманчик пиджака, вытащила полосатика из рук. Бросила ранец под стену, уселась. Усадила котенка на колени и принялась усердно наглаживать. Котенок изогнул спинку, оттопырил хвостик и умиротворенно звонко заурчал. Аля выждала паузу. Попросила, как можно доверительнее и задушевней:
- Девчонки, вы мне поможете намного больше, если расскажете.  Все-все, что знаете. Мне это важно! Хорошо?
Аня с Жанной переглянулись, будто две заговорщицы законспирированные. Одновременно радостно закивали.

                *   *   *
Громоздкое кольчатое тело корчилось в спазмах, хитиновый толстый хвост вслепую метался вокруг, пропарывая камень, окатывая брызгами осколков. Носферату равнодушно отодвинулся, безучастно холодно наблюдая. Обождал, пока чудовище затихнет в изнеможении. Скользнул вплотную, коротким ударом отсек тяжелое, загнутое жало. Взвесив на руке и ухмыльнувшись, всадил его издыхающему фаарру промеж выпученных в бессильной ярости, уже подергивающихся смертною пленкою глаз. Отерев ладони и сплюнув, скорым шагом направился прочь.  Настигшие храбреца сородичи смогут сполна налюбоваться оставленным красноречивым зрелищем. И окончательно от злобы осатанеть. Семь - ноль. Продолжайте погоню, ребята!..
…Безмятежно дремлющие залы, напоенные успокоенностью и теплом. Ажурные плетения живых цветочных барельефов. Лениво дрейфующие под сводами светильники. Шлейфы радуг над изгибами фонтанчиков. Переливы птичьего щебета и прозрачных, каплющих росой, музыкальных ненавязчивых нот. Их украденный оазис счастья!.. Обернувшийся роковою западней.
Они уснули, тесно сплетя объятия. Насытившись страстью, вволю наговорившись о любви. Это был самый светлый, самый радостный, самый драгоценный их день. Они чувствовали себя вольными – от предрассудков и опутавших тенет. И свято верили – им удастся изменить судьбу. Они отыщут решение, обретут независимость, станут жить долго  и счастливо – исключительно друг для друга. И того не ведали, что судьба эта уже сама стучалась к ним в двери. Но не воздушными пальчиками феи. А железною перчаткою палача.
Ослепляющий ртутный свет, в котором сначала плаваешь и сориентироваться не можешь. Громыхание и звон осыпающихся хрустальных завес. Черные тени стражников, опоясавшие периметр захлопнувшимся капканом, будто слетевшееся к добыче воронье. И раздвинувшая строй, задрапированная в белое фигура, неторопливо выплывшая в центр. С лицом, походящим на маску и нестерпимо алыми зрачками.
Его величество, собственной персоной.
- Моя маленькая сестричка решила отменно позабавиться? – Вопросил сладко, улыбаясь одними губами. Улыбка дрогнула, на доли секунды ее заменил оскал. – Моя глупенькая маленькая сестричка… - добавил с горечью, тоскливо. Отступив и отвернувшись, махнул андроидам рукой.
- Именем Закона, вы арестованы!..
Это последнее, что отпечаталось в памяти четко. Потом окружающее затрещало по швам. Смешав краски, утратив привычные очертания.  Словно его дернули из жизни, зашвырнули в черную дыру. И он бултыхается в хаосе. В неизвестности. И в кошмаре!
Стальные кандалы бездушных рук. Лязгающий, нарочито лишенный эмоций голос Краасса, скупо роняющий казенные слова обвинения. Безмолвные рыданья Аттали, упавшей перед братом на колени. Его собственные безуспешные попытки вырваться, защитить любимую. Электрический разряд, плетью прошивший тело... Сознание меркнет.
  Очнулся в камере - сплошной металлической коробке. Сколько провел там - часы, дни - неизвестно. Метался, колотил в стены, кричал что-то, звал, падал без сознания и лежал, пока способность чувствовать не возвращалась неистовой болью. Но вот двери распахнуты. Перед ним стража. Безлико зачитывается обвинение, итоги расследования. И приговор: смертная казнь, которая состоится на Нордоке, родной планете Носферату. Известие становится еще одним ударом. Нет, он не сомневался, что будет казнен. Но только не Нордок! В глазах соплеменников он отщепенец, изгой, продавшийся ненавистным оккупантам. Выходит, напоследок ему придется пережить еще и этот позор, эту муку.
  А потом - самое страшное. Ровным благожелательным тоном андроид зачитывает, что: «за непростительное преступление против нации, единокровная сестра императора приговорена к смерти через аннигиляцию и ... казнь (уже!) состоялась...» Тут Носферату будто впал в ступор. Без малейшего сопротивления дал сковать себя и безвольно побрел, куда велели. Его погрузили на скоростной военный модуль в сопровождении усиленной охраны. Хозяина он так и не увидел. Тот ни разу больше не появился, не пришел поглумиться или проклясть. Носферату и не знал теперь, кого ненавидит сильнее - императора или себя. Выходит, они оба погубили Аттали. Так сказать: поровну вложились. Носферату не смог от нее отказаться. Краасс - не пожелал пощадить.
  Носферату помнит, как ступил на платформу и... очнулся! Разорвав кандалы, разметал охрану. Кромсая, расшвыривая и круша, пробился в рубку управления.
 На бешеной скорости катер вырвался из магнитных полей космобазы, следом тут же помчались перехватчики. Начался яростный обстрел. Носферату наугад, интуитивно, запустил функцию гиперпрыжка. В следующее мгновение его отчаянно замутило, голова пошла кругом, все слилось в дрожащие полосы....
  Когда оборотень пришел в себя, катер мирно покачивался в плывущей ленте метеоритных осколков. Бросок через гиперпространство закончился в трех космосутках пути от желтой звезды по имени Шир.
  Автопилот оповестил Носферату, что запасы энергии на нуле, но в пределах досягаемости имеется Ралиос, вторая планета Шира. Условия для выживания там вполне приемлемы. Особо опасных бактерий, вирусов и организмов нет. И оборотень отправился на Ралиос. Зачем, почему, не знал, не задумывался. По правде говоря, ему было уже безразлично.
Приземлившись, Носферату первым делом уничтожил модуль, но вовсе не затем, чтобы следы замести. Умирающий корабль отошлет владельцам точные координаты гибели. Следовательно, долго ожидать преследователей беглецу не придется. А все, чего он желает – сойтись с противником на равных и умереть достойно, в бою.
  Дни бежали за днями. Носферату охотился, машинально поглощал пищу, забывался без сновидений и... ждал.
  Дождался наконец, явились. Только не трансформеры, а верные их служаки. Краасс мараться не пожелал, пустил по следу фаарров. Эти громадные разумные пауки ходили у рагезтян в карателях, поскольку славились изощренной жестокостью и неутомимостью в преследовании добычи. Любому другому, кроме рагезта, подчинить фаарров нереально. Зато померяться с ними силою Носферату способен вполне. Хозяин об этом знал, и все равно на пауках остановился. Явный подвох, знать бы еще – какой?
               
                *   *   *
- Как-то по-дурацки все наслаивается. – Трансформер по имени Краасс поддел ногою зарывшееся ничком в ковер, изломанное маленькое тело. Безжизненное синюшное личико с мелкими и острыми, птичьими будто чертами, запрокинулось, уставив ввысь мутные, утерявшие краску глаза. Рагезт скорчил кислую гримаску, обернулся к подиуму, где за силовой ограждающей сетью сжалась на полу клубочком, прикрываясь руками, последняя живая пока игрушка. С минуту тяжело рассматривал, разочарованно качнул головой.
- Нет. Сыт. Заберешь себе?
- Ага! – Откликнулся благодушно развалившийся в кресле напротив русоволосый смуглый великан. Прижмурив золотистые глаза, озорно и хищно усмехнулся. – Что, цыпочек домашних душа уже не принимает? Природного просит, дикорастущего и жилистого? Чтоб долго жевалось и длинно икалось? Извиняйте, с дичью напряженка. А в питомнике, из последнего выводка, между прочим, лучшее отбирал. Жаль, если по вкусу не пришлись. Ну да чем богаты!
- Не в том суть! - Краасс отмахнулся, прошествовав к столу, плеснул себе щедро в чашу из рубиновой тонкошеей амфоры, укрытой вязью затейливой резьбы. – У них кровь рыбья, понимаешь? Жара нет, силенки еле тлеют. Они себя хоронят заранее, еще до контакта с нами. Вроде и насыщаешься, а настоящего удовольствия не приходит. Тут не важно, дикая - домашняя. Сильная нужна. Чтобы жить хотела, противостояла… или откликалась… например.
- Ну, ты загнул, брат! – Денио от изумления даже присвистнул. – Откликалась!.. Это ж постараться надо выдумать. Еще закажи, чтоб не помирала и хвостиком за тобою бегала. Бери меня, я вся твоя. А что?! Идеальный, понимаешь, вариант! – Он оглушительно захохотал. Краасс поглядел мрачно, сунул нос в чашу, оторвавшись, проговорил задумчиво:
- Почему бы нет? Иногда подобное бывало, есть свидетельства.
Денио скептически фыркнул:
- Слушай, разочаровывать не хочется, но мне это сказки напоминает. Славные саги о древних временах, щедро приправленные буйным воображением. Может, тогда что и случалось. Может, предкам нашим требовалось меньше, а разумные были выносливее.  Выглядит заманчиво, но с реальностью не вяжется. Никак… Скажи лучше, что делать планируешь?
- Пережидать. По закону ей отсрочка положена. Этим и воспользуемся. Три цикла достаточный срок. Чтобы повзрослеть и одуматься.
- Краасс, послушай. - Денио говорил медленно, тщательно подбирая слова. Момент получался ответственный и трудный. Его венценосный братец натурой был из тех, кто в обиходе мягок и дружелюбен, но ровно до момента, пока ему на мозоль не наступаешь. - А что, если тебе и впрямь Аттали отпустить на все четыре стороны и ситуацию наново пересмотреть? Ты потратил на нее бездну времени, хотя вполне мог этим не утруждаться. Она не маленькая девочка, глубину ответственности знает. Но у нее хватило дерзости заявить, что не готова к миссии, да еще и ввязаться в историю эту глупейшую с укрывательством подружки твоего пса. Такое поведение противоречит не только статусу, оно предполагает полную и окончательную непригодность… Краасс! – Денио прервался, выставил вперед ладони. Увидав, как приподнятая оскалом губа обнажает удлиняющиеся клыки, эбеновая радужка светлеет в ядовито лимонный, а зрачки на ее полыхающем фоне стягиваются заостренными вертикальными лезвиями. – Брат! Дослушай же, прошу! Я говорю это не с целью уязвить тебя или указать какие-то ошибки. Ты все делал правильно. Аттали оказалась негодной, но твоей вины в этом нет. Единственно, я бы за такое ее не в путешествие по окраинам отправил, а на выселки куда-нибудь на всю оставшуюся. Соответственно, лишив титула и привилегий. Она не достойна твоей заботы. Так же как и мать ее, наглая выскочка, не была достойна нашего отца!..
- Хватит! - Кулак с силой вонзился в столешницу, по янтарной плите разбежалась сеточка трещин. – Ни мне и не тебе судить о деяниях отца нашего! Не забывай, что он добровольно покинул престол, и жизнь саму, лишь бы дать продолжение роду. И он не принуждал меня выбирать для этой цели сестру, это сугубо мое решение. Если оно неудачно, ответственность тоже на мне.
- Извини. – Денио понурился. Пожал плечами, не глядя. – Не прав, признаю, погорячился. И Аттали, возможно, не настолько виновна. В конце концов, она всего лишь женщина. А женщины редко бывают благоразумны. Я другое пытаюсь донести. Почему тебе не поразмыслить на досуге?
- О чем?!
- О собственной женитьбе, о чем еще?
- Незрииимый! Снова-здорово. Эвфалия напрашивается, да?
- Но ведь это наиразумнейший выход, брат. Тут тебе и взаимность, и потомство, и одобрение всеобщее … Ты же знаешь, народ к тебе благоволит. Ты лидер, герой национальный. Твои потомки должны явиться наследниками. Твои, а не какой-то ветки побочной!
- Мои и благородной Эвфалии? Договаривай уже, будь добр.
- Зря иронизируешь. Не желаешь Эвфалию, другую бери. Только я лично не понимаю, чем она тебя устраивать перестала. Воспитана в лучших традициях, образована, красива. Род древнее нашего. Умом не обделена.
- Заканчивай оду, я о корнях Эвфалии не меньше твоего осведомлен.
- В чем тогда дело?
- Надоела! – Краасс это рявкнул с такою злобою, что Денио поспешил отодвинуться и напустить отсутствующий вид.  – Вцепилась как пиявка, неймется ей, видишь! Была бы такая умная, как ты мне тут распинаешься, буром бы в глаза не лезла. Переждала, потерпела. Возможно, я и передумал бы… Возможно и передумаю… потом.- Сбавил тон. Примолк, глядя под ноги, сведя шатром пальцы. Ругнулся вполголоса. – Щенок еще этот бешеный. Сразу пристрелить надо было. Рука не поднялась, а зря… Тэо! – Окликнул, вскинув голову к затуманенному полотнищу потолка, - отложи вылет. От Стэуна вести есть?
- У них потери. – Равнодушно сообщил невидимый осведомитель.
- Кто бы сомневался! – буркнул рагезт саркастически. – А по существу?
- Загнали на плато. На верхних террасах. Интересуются, в каком состоянии доставлять.
- Живым. А если не уберегут стервеца, я с них самих шкуры на ремни поспускаю. Так и передай, дословно.
- Пауки справятся? – Вклинился Денио с сомнением. – И почему ты андроидов не подключил? Вооружить как следует, уже бы доставили. Запакованным и в ленточке.
- Помечтай. Ралиос из заповедных. Транспорт, поисковики, оружие – все под запретом, вчистую. Экосистему зацепим, проблема, считай, нажита. С Оракулом шутки плохи. Фаарры в таких условиях беспроигрышны. Чуть подольше, понакладнее, зато наверняка. А что потрепать их успел, так это к лучшему. Злее будут, быстрее возьмут… Денио… – Он помедлил. Будто взвешивая, колеблясь. – Я хочу, чтобы ты меня подменил.
- Ого! – выговорив это, брат обескураженно на него уставился. Краасс усмехнулся и подмигнул.
- Да ничего проблемного, успокойся. Весточку интересную получил. Белое кольцо, пограничье. Пятый сектор снаружи.
- Здорово. Это даже не рога у черта, это хвостик краешком зацепило.
- Дважды через гипер. Если напрямую. Не огибать поля, а проскочить между слоями.
- Рискованно.
- Ерунда, не полениться и расчёты перепроверить. Дальше пустошь идет. Ни антиматерии, ни заслонов метеоритных. В два счета на месте очутимся.
- А смысл?
- О-о. – Краасс многозначительно прищелкнул пальцами, расплылся в хитрой улыбке. – Вопрос правильный. Подходим к интересному. Глянь-ка сюда.
Наклонясь над столешницей, черпнул ладонями воздух. Свел воедино и отпустил, разводя, словно растягивая. В пространстве между ладонями родился сияющий шарик. Размером с елочную игрушку, он быстро рос и наливался красками, перебегающими по его поверхности подобно стайкам солнечным зайчиков. Тона наслаивались, перемешивались, обретали контуры и рельеф. И вот преобразование завершилось. Окутанная лазурью и перьями облачных шлейфов, одетая в изумруды, яшму и бирюзу, перед трансформерами повисла абсолютно точная  и удивительно живая голограммная копия Земли.
- Прошу любить и жаловать. Центал! – Красс известил это пафосно, как на презентации. Денио восхищенно цокнул языком.
- Славная малютка. Она освоена?
- И освоена и обжита, и в реестр перспективных занесена. Но придерживалась в резерве, до поры.
- Пора настала, надо полагать?
- А вот с этим по обстоятельствам разберемся. У нас база там исследовательская, единичная. Отчет смотрителем отправлен. Эгрегор проявляет беспокойство по поводу опасно увеличившейся численности своего разумного населения. Кроме того, зафиксирована направленная энергетическая активность. Похоже, не дожидаясь помощи извне, Центал предпринимает действия самостоятельно.
- Период активности установлен?
- Около пятнадцати циклов. Но особенно явно – в последний год. Такое впечатление, что планета уже обзавелась козырем против докучающих ей аборигенов, и теперь свое изобретение отшлифовывает.
- Вирус?
- Исключено. Параметры радикально отличаются. Думаю, предполагаемые организмы достаточно крупные, сложные и, без сомнения, развиты интеллектуально. Не исключено, что мы на пороге открытия совершенно новой расы. Я планирую это прояснить, а заодно отрегулировать обстановку.
- Самолично?!
- Ага. Считай – отпуск беру. Непродолжительный, но крайне необходимый. В свете последних радующих событий. Что скажешь, наместник? – Хлопнул по плечу, прищурился. – Принимаешь ответственность и власть?
- Почту за честь. – Денио уважительно поклонился. – А с прислужником твоим что? Дождешься, пока отловят?
- Вот уж нет, - отрубил Краасс, оскалившись. - В клетку сунете, чип-блокиратор, кормить, чтоб не издох раньше времени. После решу: куда его и каким способом.
- Помощника уже присмотрел?
- Зэера хотелось бы. Самая по нему работка.
- Думаешь, согласится?
- Почтет за честь! – передразнил его Краасс ехидновато. Денио хмыкнул, поднял чашу, торжественно провозгласил:
- За благоденствие и благие дела!
Переглянувшись, оба расхохотались.

                *   *   *
У неудачников триумфов не бывает. Или бывают, но как-то слишком вскользь. Вот и Алино ощущение «на коне» отгарцевало в прошлое с завидной скоростью и ветерком. Опять привычная пустота и устойчивое ожидание неприятностей.
Соклассники поглядывают волчьи. Точнее – шакальей стаей сгрудившейся. За спиною перешептывания, в лицо презрение с боязнью пополам. Опасаются, но хорохорятся. А еще прекрасно понимают: их много, а она одна. Так что равновесие очень даже хлипко. Как всегда, не хуже если…
Пятиклашки, правда, готовы на руках носить. То есть не все пятиклашки, а та их часть, что деньги собирала. Аля у них теперь нечто вроде героини общественной. Эти глупыши, кажись, искренне уверовали, что терроризирующая их компания угодила в больничку исключительно благодаря Алиным потусторонним способностям. Для Али такая версия оригинальная, как и эти самые ее способности, объявилась натуральным откровением. Теперь зато все наконец-то стало на места. И взгляды косые, и отчужденность подчеркнутая, точно об нее испачкаться боятся, и прозвища. Глупые ли, оскорбительные, но только с постоянным уклоном в ведьмачество и дурной глаз.
Откуда у предвзятости этой ноги выросли, она не знает, сколько не докапывалась. Но отдельные совпадения вспоминает. И, если хорошенько посчитать, совпадений скопилось достаточно, чтобы окружающих насторожить и мнение о себе соответственное сложить. Вот с животными, например, да и с растениями, Аля ладит с пеленок. Восхищается, обожает, или оправдывает – если те к вредителям причислены. На все доказательства авторитетные у нее объяснение одно: рожденное природой бесполезным не бывает. У каждого свое предназначение, заведомо проставленная цель. Каждый существует для чего-то. И если кто-то людям враг, это не значит, что он враг планете. Тем более, по большому счету исконные противники природы – именно сами люди. Они ежечасно нарушают баланс, бесцеремонно вторгаясь в земные просторы и недра. Они губят будущее в угоду сиюминутной наживе, отмахиваются от кричащих, в глаза кидающихся предупреждений. Они придумали поговорки, на сто процентов выражающие их внутреннюю суть, суть этаких микробов-переростков, что поедают заживо вскормивший их организм, скандируя цинично «на наш век хватит» и «после нас – хоть потоп». И Але иногда ужасно стыдно. Что она тоже человек. И ей хочется сделать хоть что-нибудь, чтоб свое существование оправдать – помогать, помогать всякому, кто попал в безвыходность и беду. Будь то кустик, зверушка, птица или даже жучок-паучок. Дети, ведь, тем от взрослых и отличаются, что им нет нужды опираться на прошлый опыт, мнение общества. Они не задумываются о стереотипах и выгодах, они живут на полный вдох. И в то, к чему привязаны, вкладывают себя без остатка. Простите, уважаемый мой гость, но позволю личное мнение: по моему глубокому убеждению, исключительно дети достойны звания истинных потомков Земли, покуда они не выросли и не переняли губительные пристрастия взрослых. Но к величайшему моему сожалению, земные дети теперь черствеют душами все раньше…
- Не трогай пса! Он блохастый и больной. Еще заразит чем-нибудь, уколы будут делать. Прогоняй, прогоняй его! Вот так, молодец! А лучше палкой. Или кирпичом для верности… Кошка? Уличная?! Фу-у, мерзость! Да у нее лишай стопроцентно. Один раз погладишь, месяц будешь чесаться. И волосы выпадут! И кожа прыщами пойдет! А еще у нее глисты. Ну, это червяки такие. Они у тебя в животе поселятся и тебя съедят изнутри. Этих кошек паршивых вообще давно уже перетравить бы следовало, заодно с дворнягами шелудивыми, чтобы гадость всякую не разносили!..
…А знаешь, что такое реальная рыбалка? Не удочки эти дебильные, когда торчишь на берегу день-деньской как дурак, в надежде на случайную поклевку. Сети, вот это тема, или электричество – вообще красота. Какой нерест, какие мальки, че ты фигню городишь?! Лучше вникай, тебя бывалый человек учит. Все эти правила лохами придуманы. А рыбы в речке, знаешь, сколько? То-то же! На наш век хватит, точно тебе говорю!..
…О-ох и отдохнули чудненько! Свежий воздух, лес, костерок. Что значит – мусор куда? Ты чего, прибирать собираешься? Совсем сдвинулся – такой день напоследок поганить! И потом, тут половина мусора и не наша. Это до нас лежало, а я теперь, по-твоему, чужое дерьмо обязан выгребать?! Перебьются. В кучу сложить, в кусты забросить – и на том спасибо. Что значит – грязно будет? Не мы первые, не мы последние. Перегниет, никуда не денется. И вообще – на наш век хватит, усек?!..
Развивать тематику? Думаю, излишне. Какую область жизни не возьми, процветает цинизм. Жестокость и потребительство. Я не говорю, что так поступают все. Но так поступают многие. И мы съезжаем, незаметно и безостановочно. В тупик, откуда выхода не найти. А за нами по пятам следуют наши дети. Колесики крутятся. Откос все круче… Не обращайте внимания, после нас – хоть потоп!
Вы слышали истории о том, как маленькие дети запросто находят контакт с животными большими и злонравными? Они ласкают свирепых собак, без страха играют у ног необъезженных лошадей, кормят из рук соседского быка, к которому сам хозяин иначе как с дубиной и цепью подойти на десяток метров не осмелится. Им не причиняют вреда дикие звери, и даже такие бездушные твари как скорпионы и змеи покорно терпят прикосновение, не позволяя себе смертельный удар. Необъяснимый феномен. И редкостный. Потому как эпизодов доказанных много меньше, чем раздутых и допридуманных слухов о них.
Говорят, эти дети отмечены. Первозданной связью с природой. Они могут являться ниточками, соединяющими наш отринувший истоки народ с остальными жителями Земли. Низшими, примитивными, коими мы вольны распоряжаться, чьи жизни держим в руках. Чей рабский труд снисходительно пользуем, чья боль и смерть, это наша пища, наш уют, наше раз-вле-че-ни-е…
Но что потом случается с теми детьми? Какие дороги они избирают? Истории продолжения не имеют. Следы погрязают в забвении. Мир взрослых забирает эти души. Рвет нити, оскопляет, перекраивает. И тем устраняет угрозу – для себя.
Быть может поэтому Аля так боится взрослеть. Ни телом, нет – душой.  И она цепляется за детство, хотя неумолимо из него вырастает. За старые игрушки, за наизусть разученные сказки и за драгоценное свое волшебство - своих друзей, крылатых и четвероногих.
Животные добрее людей, Аля с младенчества это заучила. Они не сделают больно без причины. Они способны незамысловатой лаской и простым присутствием отогреть страдающее сердце, облегчить мысли, снять груз с души. Поэтому на ее совести множество огрехов перед себе подобными. Чаще – перед ровесниками, против жестокости которых она воинственно восстает. Разве не она ломала зимою расставленные для щеглов и синичек ловушки? Или не уродовала снасти малолетним браконьерам, перегораживающим по весне их быстроногую горную речушку вдоль и поперек сетками и «заборчиками»? И разве не она рвала силки, поставленные на речных островках на фазанов, а несколько раз даже вовремя освобождала попавшихся в них, измученных зимним бескормьем птиц. Она подбирает слетков и старается возвратить их в гнездо, или хотя бы на дерево подсадить повыше, чтоб те сами до родителей добрались. Она таскает из школьной столовки отходы, не гнушаясь собирать в пакетики объедки, оставшиеся после учеников, и потом подкармливает бродячих псов, выбирая самых тощих и обессиленных. Вытаскивает занозы из лап, прижигает болячки перекисью и зеленкой.
Однажды, она спасла молоденькую осинку, переломанную пополам. Составила покореженный стволик, разорвав на полосы обрезок старой простыни, забинтовала крепко, для верности дощечку прикрутив, сверху обмазала глиной. И осинка выжила. И пустилась в рост. И еще целых два года Алю радовала. Но потом вандалы возвратились, или им на смену новые пришли. Но только деревце сломали вновь, почти у корня, выкрутив мочалой ствол. Стояло лето. Жара… Аля неделю плакала, призывая на головы нелюдей все известные ей проклятия. И проклятия эти кое-кто из соседей услыхал. А на восьмой день случилась трагедия. Подросток из соседнего двора  (как выяснилось – он осинку и уничтожил, потехи ради, бахвалясь перед дружками) нырнул на спор с моста в речку и напоролся на торчащий со дна штырь. А было это место молодежных купаний, детвора и ребята постарше неизменно собирались там. Малышня с восторгом наблюдала и спорила,  парни красовались перед девочками, доказывая свою прыть. Каменистое речное дно изучили вдоль-поперек, все местечки неверные, выступы, сколы. Откуда взялся кусок заборной решетки, с отведенным вбок, истонченным чугунным прутом, не выяснили, как ни дознавались. Хотя полгородка на ноги поднялось. Решетка оказалась тяжеленной. Принести ее течением не могло. А чтобы человеку поднять, требовались силы по меньшей мере троих взрослых мужчин. Мальчишка остался инвалидом, ходить он больше не мог. А косые взгляды в сторону Али резко умножились и обрели оттенок клейма. Соседские престарелые сплетницы припомнили созвучные случаи прошлых лет, когда обидчиков маленькой парии спустя непродолжительное время настигали неприятности и несчастья. И принялись вдохновенно сплетни обсасывать, нагнетая и без того напряженную обстановку.
Сорванец из третьего подъезда как-то сбил малышку велосипедом. И тем же вечером на том же велосипеде въехал в открытый канализационный люк. Расшибся сильно, руку вывихнул.  Другого, с маху пнувшего в живот лепящую рядом куличики и случайно обсыпавшую его песком Алю, искусала отцовская овчарка. Да так, что на ногу наложили двенадцать швов. Еще одна задира и звезда местная, старше Али на три года, обожавшая девочку унижать, особенно когда достаточное число зрителей набегало, месяц провалялась в инфекционке с диагнозом менингит. А выкарабкавшись, превратилась в полурастение. Интересно, что собирательницы слухов дружно отметили присутствие Али в ее судьбе и авторитетно приобщили инцидент к заглазной «доказательной базе», но без зазрения сбросили со счетов тот факт, что накануне болезни, поздней осенью, в промозглый и ветреный день семиклассница отправилась на дискотеку с непокрытой головой, не просушив как следует волосы. На свидание, бедолага, опаздывала. Ну и опоздала – всюду и навсегда.
Негласный бойкот Але объявили именно после случая на речке. До того она еще появлялась изредка и с краешку на дворовых детских посиделках, принимала участие в забавах, где требовалось участников побольше. Теперь ее бесцеремонно отгоняли, едва подойти пыталась. Причем голос подавали чаще всего не дети, а дежурящие поблизости бабушки-старушки неугомонные.
- Ступай-ступай, деточка, отсюда! Не видишь – заняты они. Тебе двора, что ли, мало?.. Тебя не трогают, и ты не приставай. А то скажешь после - обидели, а ведь ты первая начала!
И Аля постепенно смирилась. К положению такому привыкла. Пока помладше была, заменой служило общение с родителями. Тогда они еще уделяли дочке какие-то минутки. Могли выслушать, посочувствовать, поддержать. Но в проблемах ее детских наставляли разбираться самостоятельно. Лет с пяти Аля регулярно слышала следующее: ты уже большая и сама должна… Что именно должна, варьировалось. От сооружения незамысловатого бутерброда и разогревания супа на обед, до мытья полов и постирушек изгвазданных вещичек. А еще – разборок с однолетками. Однажды, когда первоклассница Аля вернулась домой дождливым сентябрьским днем вся исцарапанная, в пупырышках от крапивы, куда ее затолкали соседские хулиганистые близнецы, и с плачем начала жаловаться на обидчиков отцу, тот впервые, оборвав дочку на полуслове, схватился за армейский ремень. А потом спокойно поведал забившейся в угол и замолкнувшей в шоке девочке, что она не ныть должна в подобных случаях, а защищаться. Сколько бы ни было противников, и как бы она ни боялась.
И Аля урок усвоила. На следующее, воскресное утро она отправилась к злополучным зарослям и, не щадя горящих огнем ладошек, коленок и локтей, голыми руками выкорчевала крапивные стебли до единого. А потом подкараулила недругов на лестничной клетке у лифта и от души исхлестала обоих братьев пекучим крапивным веником. Воплей тогда стояло - на два подъезда. А последующих перемываний косточек – на весь, практически, микрорайон. Родители пострадавших явились к Алиным с требованием для преступницы немедленной и строжайшей кары. Но напоролись (в первый, кстати, и в последний раз) на такую отповедь трехэтажную, громкую и подробную, что унесли ноги, не дожидаясь ее окончания, и чадам своим строго-настрого приказали сумасшедшую истеричку двадцатой дорожкой обходить. Нельзя утверждать, что сынишки их послушались, но впредь стали вести себя осторожней и ограничиваться  на Алин счет кривляньем и кричалками издалека. Благо на выкрики Аля стойко не реагировала.
И школа положения не изменила. А ведь именно с нею связывала девочка самые свои сокровенные чаяния и мечты. Даже специально упросила маму отдать ее в единственную в их городке русскоязычную, за пять кварталов от дома. Надеялась, уж там-то, среди поголовно незнакомых ребят обретет так необходимую ей дружбу, и понимание и тепло. Не случилось, - слухами земля полнится!
В параллельном классе, ближе к концу месяца, обнаружился соседский мальчуган. Из тех самых, крепко Алю недолюбливающих. Он с родителями в санатории отдыхал, оттого с учебою припозднился. Ну и поехало. Гладенько, как по маслу.  Окажись Аля из семьи обеспеченной, демонстрируй она статус и вкус, ей простили бы странности и недостатки. Люди многое готовы сносить от баловней судьбы из того, что не потерпят человеку обделенному. Ну, а наша ситуация обратна. Побасенки об Алином дурном нраве замечательно подкреплялись ее убогим внешним видом: второсортными застиранными одежками, стоптанной китайской обувкой, копеечными школьными принадлежностями. А сверх того - хронической стеснительностью и полным отсутствием надежного тыла за спиной. К тому же, стремясь понравиться, девочка очень старалась проявлять вежливость и чуткость. Она не знала, что вежливость часто приравнивают к трусости. Приравняли. И поставили жирный восклицательный знак.
Словом, не прошло и года, как Аля заняла в школьном обществе нишу равнозначную дворовой. С тем небольшим отличием, что здешних недрах у нее изредка водились приятели. Из таких же отверженных и «захолустных».
Приятели эти оказывались на денек, потому что близко сходиться Аля уже не стремилась. Взрослея, она все уверенней замыкалась во внутреннем своем мирке и, приучившись наблюдать окружающее подобно зрителю, со стороны, недостаток эмоций и информации восполняла в основном через книги, сделавшись, наверно, самой примерной посетительницей школьной и городской библиотек.
Да кто сегодня «бумажку» читает, когда монитор под рукой?.. Для Али общение с компом ограничивалась классом информатики. Дома чуда техники не предвиделось, как и денег на интернет клубы. У Али вообще не было карманных средств, если не считать изредка перепадавшую мелочь на проезд или булочки школьные. И средства эти девочка тщательно берегла и накапливала, чтобы после порадовать себя какой-нибудь красивой мелочишкой, вроде трехмерного календарика или качественного альбома для рисования. Что-что, - а рисовать Аля обожала! Портреты животных и людей поражали естественностью и сходством. Але удавалось схватывать не просто оболочку, но и атмосферу, индивидуальность, настроение. В ее простых карандашных набросках оживали эльфы и чудовища. Сказочные красавицы скользили в туре вальса по натертому до сияния паркету, в обнимку с благородными кавалерами. Звенели стальными доспехами рыцари, несясь друг на друга в решающем поединке под громогласное рычание толпы. Манили приключением океанские сумрачные глубины. А над клонящимися волнами степного ковыля прямо физически чувствовался ветер.
Эти рисунки мало кто видал. Опасаясь издевок и зависти, Аля не любила их показывать, как и не собиралась навязывать свое участие в школьных конкурсах и  программах. Если же ее принуждали, разочарованным педагогам приходилось довольствоваться типичными детскими сюжетиками, корявыми и примитивными. На раздраженные упреки девочка лишь плечами пожимала. Мол, мне сказали – я выполнила. Как умею, чего еще хотите?
Так же тщательно скрывались работы и от родителей. Те были категорически против увлечения Али «мазней». По их мнению, рисование было глупейшим занятием, отнимающим прорву времени и отвлекающим от дел правильных и полезных. Под полезным подразумевалась внеочередная уборка или подготовка к тестам по алгебре. Алин папа, в прошлом не поднявшийся по служебной лесенке военный (из-за характера скверного и нерушимой привязанности к запоям), был приверженцем сугубо точных наук. А всякие там литературы-музыки пренебрежительно отметал, считая их препровождением развлекательным, не требующим проявления ума. Периодически он устраивал дочери в ее комнатке досмотры и проверки, и тогда все обнаруженные зарисовки под Алино молчаливое страдание отправлялись в мусорное ведро предварительно изодранными на кусочки. Плакать и просить девочка не осмеливалась, зная по опыту – сделает только хуже.
В одно время для своего увлечения Аля нашла себе тихую гавань. Она рисовала в читальном зале областной библиотеки. Насмотревшись альбомов великих живописцев, обложившись репродукциями и гравюрами. Служащие девочку не прогоняли, Аля вела себя тише мышки, пряталась в дальний уголок и часами водила карандашом по бумаге, стараясь подражать приемам мэтров, радуясь, когда ей что-то удавалось, вновь и вновь пробуя и шлифуя неподдающиеся трудные элементы. Как-то раз, заинтересовавшаяся корпящим над недетскими журналами ребенком, дежурная по залу незаметно приблизилась к Але и, обнаружив ее мастерство, была потрясена до глубины души. Слух об одаренной девочке мгновенно распространился по библиотеке, и у Али появились зрители и почитатели, которым она раздавала готовые работы. Без особого на то желания, но сочтя такой выход лучшим для рисунков, чем окончание жизни в мусорном ведре. Смущенно улыбаясь восторженным похвалам, вежливо выслушивая комплименты, Аля, тем не менее, о себе ничего не рассказывала, отвечала уклончиво и односложно, и библиотечные работники не уставали между собой удивляться, что более замкнутого и нелюдимого ребенка им за всю жизнь встречать не приходилось. Лишь однажды девочка проявила эмоции. Это, когда ее остановила заведующая библиотекой и «обрадовала» намерением серьезно поговорить с Алиными родителями, дабы они поспособствовали образованию дочери, ибо у нее несомненный талант…
Алю скрутила истерика.
Успокоилась она только после того, как ей клятвенно пообещали никому ни о чем не заикаться, на нее саму не давить и вообще лишний раз не тревожить. Услыхав это, Аля, наконец, перестала обливаться слезами и рыдать, и, всхлипывая, поплелась к себе за стол, где последующих два часа пролежала головой на руках, вздрагивая и прерывисто сопя. Больше ее трогать не решались.
Тихо-мирно минуло несколько месяцев, а потом, незадолго до Алиного двенадцатого дня рождения, у нее неожиданно появился… друг!
Представительный пожилой дядечка, неизменно в дорогом костюме и при галстуке, частенько присаживался неподалеку и внимательно наблюдал за Алиными увлеченными упражнениями. Она сначала терялась ужасно, но виду старалась не подавать, а он не собирался отвязываться. Краем глаза наблюдавшая за мужчиною Аля отмечала, с каким почтением обращаются к нему библиотекари, как весомо и начальственно он себя держит, и утвердилась во мнении: это человек уважаемый, следовательно – определенного доверия достоин.
Однажды, неожиданно для себя, она вдруг обернулась к навязчивому соглядатаю  и спросила тихонько, заинтересованно:
- Скажите, а вы художник?
Мужчина улыбнулся, кивнул. Поднявшись, подошел и, вынув осторожно карандаш из Алиных пальцев, уверенно и быстро добавил к ее рисунку несколько штрихов. Девочка ахнула – изображение резко прибавило в объеме, заиграло деталями и пространством. Незнакомец вернул ей карандаш и, наклонившись над столом, спокойно предложил:
- Я могу научить тебя. Если хочешь.
Знакомство, таким образом, состоялось.
Алин ниоткуда обвалившийся наставник рисовался теперь на ее личном горизонте в основном в выходные дни. Объявлялся на их условленном месте в скверике позади библиотеки ближе к полудню, уводил куда-нибудь - в парк, на городскую площадь у фонтанов, на речной берег. Устанавливал мольберт, терпеливо объяснял и показывал, выслушивая заодно Алины скомканные откровения. Спустя время, когда этот промежуток ее недлинной жизни нежданно отошел в прошлое, Аля потрясенно вспоминала, что она о своем учителе не знала, в сущности, ничего. За исключением редких и разрозненных фактов. Ни – где живет, ни – чем занимается. Он говорил, что художник и искусствовед, что постоянно в разъездах, а в их городок наведывается по делам и… из-за Али! Представьте теперь, как девочка была горда и счастлива, услыхав такое. Серьезный и занятый человек уделяет ей внимание, хотя для этого ему приходится приезжать бог знает откуда. Мучается с нею, обучает, и все это совершенно безвозмездно!
Шероховатости, правда, некоторые отслеживались. Светозарий Леопольдович, например, (Аля долго про себя зубрила странное имечко, добиваясь чтоб не заплетался на нем язык) все ее готовые  работы неизменно забирал. Поясняя: Але они без надобности, она навыки в голове держать должна, а ему пригодятся в качестве материала для каких-то там исследований и пособий иллюстрационных. Аля грустила – ей очень хотелось некоторые особо удавшиеся рисунки на память себе сохранить. Но протестовать не осмеливалась, чтобы не выглядеть скрягою и отношения не портить. Тем более - бумага, краски, кисти, все это было учительское. Ее – только сам труд.
Объемы труда постепенно росли, а учительские наставления мельчали. И проявлялись большинством, когда Аля, увлекшись, выходила за рамки поставленных задач и рисковала привнести в сюжет собственные задумки, неоговоренные. Учитель гневался, требовал от указаний не отступать. Аля удивлялась, но слушалась, хотя и не могла подавить в себе неприятное чувство тревоги. Ей начинало мерещиться, что в их с художником занятиях присутствует некий двойной смысл. Недосказанность, полуправда, глубоко запрятанная фальшь. Алю это угнетало, она от крамольных мыслей отмахивалась и с новым рвением в занятия погружалась, чтобы заслужить поощрение и от размышлений болезненных убежать.
Пришло долгожданное лето. А с ним очередной День города. На центральной площади, по обыкновению, развернулись многолюдные гулянья. Помимо аттракционов и вкусностей здесь устроили выставку народного творчества. В череде экспонатов почетное место отводилось картинам. Их было великое множество. Масштабные и крошечные, объемные и теневые. Картины на шелке и стекле. Из глянцевой кожи и цветочных бутонов. Картины-паутинки. Картины-мозаики. Многокрасочные абстракции. Космические панорамы. Но больше всего, конечно, представлено было классических полотен. Выполненных маслом, акварелью, карандашом.
Аля медленно переходила от одного стенда к следующему, словно зачарованная. И не могла отвести влюбленных глаз. Она восхищалась ими целиком и по отдельности. Но в то же время, где-то на дне души, поднимала голову горечь. Ведь ее рисунки не хуже. Ничем не хуже. Так почему учитель утверждает обратное?! Почему постоянно внушает, что она от совершенства далека и вперед почти не продвигается? Конечно, он спец, ему виднее. Но Аля, хоть убей, не может отличить сейчас - что такого в этих работах, чего не хватает у нее. Наоборот, если уж оценивать трезво, половина выставленного проигрывает ей с отрывом. Даже и на первый, совсем не придирчивый взгляд. Несправедливо. Больно. Или ее зачем-то бессовестно обманывают? Или это она слепа  - недостатков своих не видит?!..
Теряясь в предположениях и догадках, Аля путешествовала по рядам полотен, пока всерьез не застряла в настоящем оазисе цветов. Нарисованных, но так мастерски и тонко, что она оторваться не могла. Восторгаясь, впитывая, изучая.
- Тебе по душе они, деточка? – Миловидная улыбчивая женщина с тяжелою, в пояс, русой косой, в шелковом желтом сарафане и малиновой плетеной  шали до колен, сама похожая на неизвестный сказочный цветок, явившись из-за стеллажей сбоку, выросла за Алиной спиной. Заметив девочкино смущение, коснулась ласково плеча теплою мягкой ладонью. – Ох, прости! Напугала?
- Нем-ножко. – Взволновавшись, Аля иногда заикалась. Вот и сейчас язык отказывался проговаривать простые слова. И она, умолкнув,  пожала плечами, собираясь с мыслями и ругая себя за глупые страхи. – Очень кра-асиво. Очень!
- А сама, наверно, тоже рисунками балуешься? – Продолжала допытываться хозяйка стенда. Окончательно застеснявшись, Аля угловато ссутулилась, кивнула, отступая и уже намереваясь сделать ноги по-тихому. Художница шагнула следом.
- Солнышко, не убегай. Я не стану мешать, рассматривай, сколько хочешь. Просто хотела сказать, мне понравилось твое отношение. Как воспринимаешь картину.  Как читаешь ее. Это бросается в глаза. И человека выдает осведомленного. Причастного к нашей сфере. Что скажешь? Я права?
Аля заулыбалась несмело. Оттаяв. Порозовев пробормотала:
- А на художника, вообще, долго учиться?
- Ну-у… Это как повезет, наверно. – Хозяйка стенда прижала палец к губам, задумавшись, потом широко улыбнулась. – От таланта зависит. И настойчивости. Чтобы начатое на полдороге не бросать. Я рисованием после тридцати увлеклась. Поздний, вроде бы срок. Но, гляди, получается, и неплохо. А у тебя, так вообще жизнь впереди … Погоди-ка, сейчас покажу.
Она нырнула за стеллажи, вытащила спортивную синюю сумку. Покопавшись, извлекла планшет. Присев на складной стульчик, под дерево в тень, поманила к себе Алю.
- Это для примера. Мне кажется, всегда лучше увидеть, чем пачки описаний выслушивать. У нас в Киеве неделю назад аукцион проводился. Закрытый. Для очень влиятельных господ. – Пальцы гибко метались по экрану, пролистывая условные страницы, открывая разделы, тасуя папки. Аля невольно залюбовалась этой непринужденной грацией.
Был бы у нее ноут!.. Или комп стационарный, простецкий самый. Паршиво чувствовать себя дикаркой на фоне всеобщих возможностей. Только учиться негде. В школе на компьютеры очередь, туда пробиваются с боем. На курсы денег не выпросишь, и не рискнешь. А дома… да у них и телеку уже сотня в обед накапала, и включается он день через три. Помечтай, Алька, попрыгай, ага!.. Художница, не замечая ее погрустневшего лица, продолжала оживленно делиться:
- Так вот, гвоздем программы на том аукционе, соответственно и дорогими самыми, стали работы автора, о котором в широких кругах до этого слыхом не слыхивали. А теперь спроси меня – сколько автору лет?
- Сколько? – покорно повторила Аля, чувствуя, отчего-то, как горло сжимает комком, а воздух вокруг становится странно горячим. Будто солнце в зените, хотя вечереет уже. Да и не в этом дело, просто изнутри ее гложет, усиливаясь, ощущение подступающей беды, свивающейся за плечом в змеиные черные кольца.
- Тебя старше от силы на на пару годков. Это девушка. Писать начала сравнительно недавно. Поучаствовала в нескольких выставках, да и попалась на глаза искусствоведу некому. Тот сразу талант подметил и в продвижении зеленый свет организовал. Не без собственной выгоды, естественно. Но! Теперь девчонке этой, как говорится, все дороги и направления. Только твори. Я это к тому, что не нужно дома отсиживаться. И не нужно закапываться в неуверенность. Даже если кто-то не понимает тебя, иронизирует, сомневается. Выходи в люди, заявляй о себе. Шанс не упускай, понимаешь?!
- Или теряй последнее. Если доверишься не тем! – выдерживающая многозначительную паузу художница уловила изменения в тембре, заглянула изумленно в побледневшее неживое лицо. Смолкла.
- Детка, что с тобой? – пробормотала растерянно.
- Ничего. – Чеканно отрезала Аля. – Ей подумалось вдруг, что слова не она произносит, а другой кто-то. Засевший в ее голове и распоряжающийся оттуда по-хозяйски. – Договаривайте уже. Слушаю.
Художница громко сглотнула, выравнивая дыхание, дрогнула покривившемся ртом. Неуклюже, скованно повернула к Але экран планшета. Девочка наклонилась, рассматривая.
Могла и не утруждаться. Зачем? И так уже знала. Но цеплялась за надежду, будто умирающий за жизнь. И выискивала в череде фото незнакомые линии и штрихи, что могли убедить бы вдруг – она ошибается. Спутала. Случаются ведь совпадения, рождаются на свет близнецы – у разных родителей из разных времен и стран. Тщетно. Работы были Алиными. До одной.
- Что же он станет делать, если я откажусь продолжать? – вопросила в пространство, не поворачивая к женщине головы.  – А я продолжать не стану. Я больше ничего не нарисую. Никогда, ни для кого. Дружба – дерьмо! Ее не бывает. В природе!
- О чем это ты, миленькая?! – неподдельный ужас в слабеющем женском голоске отрезвил, выбросил из валов поднимающейся ненависти назад, в реальность и беспомощную боль. Аля схватилась за пламенеющие щеки ладошками, давясь пробормотала:
- Простите… простите, пожалуйста! - И кинулась прочь, не выбирая дороги, натыкаясь на идущих навстречу, не слыша ответных возмущений, бросаемых вслед сердитых тирад. Бежала, пока не выбилась из сил. Потом брела вдоль набережной, спустившись к руслу реки, срывая попадающиеся под руки травинки и веточки. Пальцы мяли колючие стебельки, не ощущая впивающихся щетинок, а воображение рвало на мелкие клочки рисунки, по отдельности и вместе, разминало, растирало в пыль. Так же как и ее, рухнувшие в одночасье мечты. Не будет она больше рисовать. И не станет никому доверяться. Людям, по крайней мере.  Они злые. Они – предатели!
Ну ничего, их очередная встреча с учителем не за горами. Она ему еще выскажет. Она ему мольберт поломает и обломки в лысину зашвырнет. Она на весь мир закричит о том, что он гад, и врун, и подлец! Она ему, она ему!!!..
На следующее занятие Аля не пошла. И на следующее. И после того. И еще с полгода носа не казала в район библиотеки. Однажды позвонила заведующая, попросила Алю к телефону. Поинтересовалась ласково, отчего не заходит. Мол, Светозарий Леопольдович беспокоится, не случилось ли что-то с ней. Аля тогда и брякнула, дождавшись, пока мама на кухню отойдет и подслушивать перестанет:
- Он меня трогать пробовал. И гадости разные предлагал. И передайте ему, что если искать меня станет, я это папе с мамой расскажу и всем остальным. И милиции! Так и передайте!
Заведующая, охнув, трубку положила. Аля не знала, чем у них там продолжилось и как, но когда все-таки в библиотеку пришла, ей никто из знакомых общих об учителе неудавшемся и словечком не намекнул. И с ним самим больше она никогда уже не пересеклась. А тяга к рисованию пропала. Насовсем пропала. Как отрезало.
Остались книги. Непредающие четвероногие. И растущая, крепнущая отчужденность. И нежелание верить в лучшее. И устойчивое разочарование. И болезненное недоумение – за что.
Теперь она планировала выучиться на ветеринара или фармацевта. Штудировала зоологические энциклопедии и медицинские справочники. Привычно придерживалась тайны. Про читальный зал позабыла. Что выдавали на руки – изучала на лавочках в сквере, на школьных переменках в закутках столовой или вестибюля. Старалась внимания не привлекать. Родителям отговаривалась вечными рефератами и внеклассным. Их мнение было известно.
«Коровам хвосты крутить! Ни ума, ни фантазии. По колено в дерьме, микробах и вони…» Если у ее родителей и были фобии, они несомненно в инфекцию упирались. Мама драила полы по трижды на день. Без конца трусила ветхие дорожки. Папочка, даже накануне изгадив полквартиры спьяну, наутро неизменно отглаженную рубашку требовал, а не получив, устраивал разнос. И воодушевленно дочку с женою дрессировал, чтобы место знали и функции строго блюли. Не забывал выискать приблудившуюся паутину, или чашку, недомытую согласно норм. Маму это отчего-то стойко умиляло. Надо же, какой у них отец аккуратист. Алю настолько же стойко вводило в бешенство. Она не понимала, как можно философствовать на тему, какие все вокруг придурки, недотепы и маразматики, когда сам едва концы с концами увязываешь. И не от того, что немощный или ущербный, а из-за элементарной лени. Прикрываясь роковой судьбоносной несправедливостью. Ее отец кичился полученным в юности офицерским образованием. И на черной работе руки марать не желал. Предпочитая роль нахлебника и от роли этой еще упоеннее себя жалея. Типичное поведение махрового неудачника-эгоиста.
Мама, ни на что не взирая, преданно его поддерживала. Впрочем, о чем это я? Чему, собственно, удивляюсь? У нас женщин похожих – добрая треть, не половина если. Их любимые доводы: «лучше такой муж, чем никакого», «все так живут», «бьет, значит, любит» и самый убийственный: «у ребенка должен быть отец!» Вот где истинный маразм кроется. Спрашивается, что впитает ваша кровинка, вырастая в столь замечательно благодатной почве? К чему захочет устремиться? Какие инстинкты приобретет? Как выстроит собственную ячейку? Простите, снова занудничаю. Но тема, действительно, больна. Сотни и тысячи детей повторяют родительский путь. И лишь десятки, наученные горьким опытом, имеющие достаточную, если не уникальную силу воли и самоуважение говорят себе: «Нет! Я ни за что так жить не буду». Но и у них остается невосполнимо исковерканным огромная часть жизни по имени Детство. Зачем вы творите с ними такое, а, предки? В частности – терпеливые мазохистки-мамочки?..
На Але комплексов – выше крыши. И как же часто ей хочется сложить уже лапки и не выплывать. Потому что сверху неизменно лед. Словно в зимней, затянувшейся речке. Пласты и глыбы. Она шишки на них набивает и снова ко дну идет. А если урывает воздуха и света, то через крохотные проемы, что на глазах у нее замерзают опять.
Как сейчас. Как и в этот раз… Блин!!! Ну сколько же можно?!
Школа кажется гудящим осиным роем. Так бы и растерзали, если б не сдерживал страх. Они не могут ничего доказать. Но свято верят в виновность. И выжидают. Момента подходящего, что ли?
Дважды ее уже вызывали к директору. Достаточно приветливо спрашивали: не хочет ли перевестись. Аля вжимала голову в плечи, упрямо мотала головой. Твердила:
- Хочу здесь доучиться.
На прорывающееся директорское раздражение в конце-концов взорвалась:
- Я ничего не сделала! За что меня обвиняют?!.. За то, что родители бедные?! За то, что животных люблю?!.. Ваш Матвей – садист! Вы это знаете прекрасно! Не боитесь, нет, что покалечит кого-нибудь до смерти?!..А-а, уже не покалечит?! Отыгрался уже! Ну так знайте. Мне его не жалко! Мне никого из них не жалко! Это они ненормальные, а не я. Только вы их ненормальность видеть не хотите! Можете считать, что их бог наказал!
Внезапно успокоилась. Совершенно ровным голосом спросила остолбеневшую от шока директрису:
- Можно мне в класс, Маргарита Семеновна?
Не собравшись с ответом, та только рукою на двери махнула.

                *   *   *

Спустя недельку после принудительной Алиной ночевки в гараже и ее освобождения, можно сказать сверхъестественного, достопримечательная бравая команда собралась уйти в отрыв. По-взрослому. Пунктом дислокации избрали отремонтированную недавно котельную позади Матвеевской восьмиэтажки. Там было достаточно просторно, чисто, а, главное, тепло – хоть голышом вытанцовывай. Дежурные, что к чему перепроверить и показания приборов снять, наведывались раз в десяток дней, в прочие – и в окрестностях не являлись. Суперовое местечко, как под заказ!
Подготовились основательно. Спилили замки, поменяли на собственные. Закинули одеяла и парочку матрасов надувных. Затарились пивом и пожевать. Не забыли обязательную водку. Матвей с барского плеча обещал подбросить дивного качества травки из отцовских личных закромов. А его возлюбленная Лена – подогнать пару-троечку неотягощенных скромностью подруг. Так что ожидания от грядущего веселья у приятелей были феерическими. Официально они в эту ночь гуляли на дне рождения двоюродного Юркиного брата, тот согласился их прикрыть, выторговав себе за труды немалый куш Матвеевской волшебной травкой. Родители парня горбатились в Польше на заработках, а призванная присматривать на время их отсутствия за внуком престарелая полуслепая бабушка по утрам собственное имя с трудом вспоминала. Следовательно, подтвердила бы любую версию внучка про день вчерашний.  Идеальная складывалась отмазка.
Посиделки знаменовались еще и тем, что в них впервые наравне со старшими участвовали экспериментаторы-близняшки. Высочайшим повелением Матвей порешил, что в болельщиках им ходить достаточно. Пора братишек приобщать к мужскому клубу и в команду на равных брать. Близнецы раздувались от гордости индюками. Сестричка немного побрыкалась, но быстренько стухла, поставив любимому единственное категорическое фи: они с Матвеем в групповушке не участвуют, а обживают уголок поукромнее. И чтобы братцы ее туда ни ногой! Матвей подумал, прикинул, согласился. В конечном итоге, чего он теряет-то? Если приглянется телочка из приведенных, попозже заполучит, без скандалов. А Ленка пускай не особо выдрыгивается, а то отставку недолго схлопотать.
Что-то она его в последнее время напрягать стала. Фигурная девка, факт, и самому в кайф, и друганов от завидков колбасит. Но стервозина ж прописная, мозги выедает на раз. Зато в сексе – ух! Совсем без тормозов лярва! Не-е, рановато с ней пока прощаться, где он такую оторвочку на постоянную замену возьмет? Как говорится: не плюй в кормушку, пока хлебать не перестал. Переждем еще, ладно, потянем.
Степану, «старшенькому» близняшке, нездоровилось. То и дело трусил озноб. Потом в жар бросало. Хотелось одежку до нитки сбросить и под холодную воду залезть, чтобы мозги не плавились. Сунутый под мышку термометр при этом стабильно рисовал 36’, а внешних признаков и вовсе не наблюдалось, кроме, может быть, бледности излишней. Назар, брательник, вчера подметил. Фельдшерице показаться предложил. Степка, психанув, отмахнулся. Что она ему посоветует, эта курица тупая, школьная? К участковому записаться, анализы сдать? Ну не признаваться же, в самом деле, что паршиво ему с того самого утра, как они истеричку рыжую из заточения в сарае выручали…
Черта с два Степан бы туда по доброй воле поперся, если б не прямой приказ Матвея. Пускай бы торчала коза до упора, может поумнела бы… или сдохла! Прищурив колючие маленькие глазки, он раздул щеки и залихватски ухнул по-совиному, просунув голову в щель отодвинутой двери. Прислушался. Оглянулся на подпирающего стенку, мусолящего сигарету брата.
- Зарик, а Крыса-то слиняла, по ходу!
- Заливай! – Лениво отозвался Назар, позевывая. – Прячется, наверно, за досками. Она ж на то и крыса, чтоб по щелям ползать.
Степан хохотнул. Распахнул двери настежь и… застыл в прямоугольнике, обалдело уставившись на проломанную в торцевой стене дыру.
- Зарик, бля! Базарю тебе, драпанула!!
- Ох и не х…я  себе, терминаторша! – завопил тот, очутившись рядом и нащупывая  в джинсах мобильный. – Надо сфоткать и Медведю отослать, чтоб не лаялся потом, что выдумываем!
- Вот сучина бесноватая. Это ж надо – кирпич разворотить. Не, Зарик. Ну не верю! Не реально! Может ей помог кто?
- Ага. – Назар невозмутимо щелкал мобильником. – И бэтмену этому западло было двери открывать. Работы столько. То ли дело – стену ломануть. Сделал левой хук, глядишь и готово!
- Лыбься-лыбься! – проворчал Степан, брезгливо перешагивая кочки из ветоши и битого стекла, чтобы лаз поближе рассмотреть. – Но я тебе отвечаю, ведьмачка она, мать не зря говорила.
- Мамка шутила, а ты как маленький в  сказки веришь! Стена гнилая, тупому ясно. Она в нее долбалась со всей дури, вот кладка и обрушилась. Ээ-х, жалко, что сбежала, можно было бы клево поиграть!
- С этой скелетиной?! – Степку передернуло. – Не знал, братиша, что у тебя такой хреновый вкус. У нее ж ни сисек, ни задницы. Одни костомахи.
- Подумаешь! Для тренировки б сошла… - Слу-ушай!.. – Назар, причмокнув, выпятил дурашливо губы. – А давай и вправду, заловим да разложим. Будет знать, стерва, как клешни свои корявые распускать.
- Да ну, фигня! – скривился Степка пренебрежительно. – Еще предкам накапает или в ментовку побежит. Было б за что подписываться. А то – ни рожи, ни содержимого!
- Ссы-ишь! Братаненок. Презики прихватить, и ни кому ни х…я она не докажет… Степаныч, ну че ты?! Я дело говорю!
- Заткнись, а. Деловой. Тут толком помозговать надо. Чтоб не как-нибудь, а с гарантией. И с Медведем посоветоваться. Ты же знаешь, он выпендрежа за спиной не любит. Разрешит, тогда порядок. Нет – слюнки вытрешь и перебьешься. Половой гигант!.. Бля-я!!! – схватившись за щиколотку, Степан повалился в кучу мусора, отчаянно дрыгая второю ногой. Назар рванулся на помощь:
- Степка, что с тобой? Что случилось?!
- Су-ука! - завывал Степан, задирая брючину и трясущимися пальцами откатывая порванный носок. – Крысища, сволочь, представляешь?!.. Вот гадость, больно! Как огнем жжет!
Выругавшись, он схватил валяющуюся палку и с размаху несколько раз огрел громоздящиеся вокруг тряпичные завалы. Вдоль стены дробно прошелестело, раздался злобный визг. Серая длинная тень метнулась к выходу, увернувшись от запущенной Назаром бутылки. Исчезла, скользнув за порог.
 Степан горестно скулил, осматривая прокушенную щиколотку. Прямо над косточкой сочились кровью глубокие проколы от зубов, кожа вокруг вздулась и посинела.
Назар, округлив перепуганно глаза, вцепился брату в плечи.
- Степка, давай к врачихе! Вдруг эта зараза бешеная?! Идти-то сможешь, а?!
Степан, отдышавшись и стиснув челюсти, согласно закивал. Опираясь на руку Назара и палку, хромая, заковылял к выходу. Теперь им было не до Али. И не до сексуальных подвигов. Сегодня, по крайней мере.
                *   *   *
Под кабинетом школьного фельдшера Степана намертво переклинило. Как ни уговаривал брат, порога не переступил. Отчего-то обуял дикий ужас. Мерещилось – стоит об укусе заикнуться, тут же явится когорта докторов с метровыми шприцами, клизмами и килограммами тошнотных пилюль. А еще известят родителей. И ментов, не приведи господь! И тогда по закону подляны всплывут их с Назаром тайные делишки. И узнается всем, что они давненько не только скотинок потрошат, но и малявок подходящих по углам всерьез зажимают…
Жертвой номер один – как водится, роковой и случайной – оказалась девятилетняя Тома из многодетной нищей семьи, ютящейся в цокольном этаже общежития для слабослышащих через дорогу. Братья пришли на реку рыбу поудить и на своем излюбленном месте, полянке в зарослях камышей, обнаружили нечаянную пришелицу. Хлюпающая носом, всклокоченная Томка, сидя у воды в одних трусиках, сосредоточенно полоскала на мели ситцевое платьице в горошек и мальчишек заметила слишком поздно, когда возможные пути к отступлению оказались  отрезаны.
Они просто подурачиться решили. Ничего больше. Но потом, непонятно как, ситуация стала неуправляемой. А они перестали быть детьми. И людьми, наверное тоже. Превратились в хищников, терзающих добычу. Остановиться не могли и… не хотели.
К слову сказать, несчастная девочка не сильно и сопротивлялась. В свои неполные девять «взрослые отношения» познала уже сполна. Очередной материн сожитель постарался, а потом проговорился приятелям. И потянулась цепочка. Запуганная Томка привычно молчала, ей в голову не приходило, что нужно помощи просить. Тем более, от некоторых «добреньких дядек» перепадали вкусности и даже нехитрые обновки. А к неудобствам и боли тоже привыкают.
Поэтому, когда вчерашние детишки а сегодняшние насильники Тому наконец оставили, она не стала – ни угрожать, ни истерику закатывать. Всхлипывая, отползла к измятым камышовым стрелам, полежала, уткнувшись в траву, а потом побрела молча прочь, подобрав запачканные одежки. Степан с неделю дергался, боялся. А Назар, наоборот, будто с катушек слетел. Ни о чем другом – ни рассуждать, ни думать не мог. Конечно, когда они с братом наедине оставались. Продолжилось тем, что он подбил-таки Степана воспользоваться Томой снова.
Подкараулив девочку в подворотне, близнецы зажали бедняге рот и затащили в пустующий склад, у общежития. Отвесили парочку тумаков для верности и пообещали прибить, если визжать станет. Трясущаяся от ужаса жертва впала в ступор и покорно делала, что велели. Убедившись в безнаказанности, братики вошли во вкус.
Тома стала постоянной забавой, но не единственной. Близняшки быстро смекнули, где подходящую натуру искать. На молодежных посиделках у дискотек. Помимо старшеклассниц и выпускниц, там тусовалось предостаточное количество малолетних искательниц приключений. Наши герои взяли на себя труд приключения им эти организовывать.
Как я уже говорила, братики были не из заморышей. В тринадцать с хвостиком легко на шестнадцать вытягивали. Выше среднего рост. Заботливо подкачанная мускулатура. Еще не мужчины, но уже не мальчики. Достойное бойцовское пополнение Матвеевской команде отморозков.
Добычу выбирал Назар. Степан, несмотря на условное свое старшинство, в этой сфере прытью не отличался. И в одиночку бы силовать не рискнул. Его вообще девчонки мало занимали, но пасовать перед братом, да еще «младшим»?! Все равно, что уронить себя ниже плинтуса. Остроязыкий и злонравный Назар слабости ему не спустит. Заклюет, высмеет и вообще жизни не даст.
Девчонки попадались разные. Хватало таких, что сами в кусты тащили – за сигареты, выпивку, двадцатник. Только Зарика это не впечатляло. Ему хотелось драйва. Сопротивления, дрожи, испуга. Подчеркнуть свое мужское естество, заставить жертву пресмыкаться. И он выискивал потенциальную добычу с упорством и вдумчивостью настоящего следопыта, отметая легкодоступных и заведомо проблемных обходя.
Степан удивленно подмечал – у братца натуральное охотничье чутье, прямо какое-то волчье. Ведь ни разу не прокололся, ни на одной. Все молчали в тряпочку. Предпочитали забыть. А если и пересекались с обидчиками, усердно делали вид, что впервые видят. Скукоживались, ретировались. Но – молча, без соплей и слез.
Потому Степан и встревожился, узнав о планах Назара относительно рыжей Альки, и даже панику испытал. Алька под обычные их мишени никоим боком не подпадала. С ней не хлопот наживешь, а беду вековую вселенскую. Но отговаривать Назара равнозначно признанию в трусости. Хорошо, Медведя вспомнить догадался. Будем надеяться, у того соображаловки хватит Зарику выделываться запретить.
А если нет? А если возьмет и поддержит?!.. Тогда сам и прикроет. И ответственность на себя возьмет. И Степану волноваться будет незачем.
Так он себя успокаивал. И тут его… укусили!..
Игнорируя монотонный бубнеж Назара, силящегося братишку к докторице все-таки затянуть, Степан решительно похромал от кабинета прочь. Пристроился на заблудившемся под окном колченогом табурете, приперев его к стене понадежнее, и принялся вторично исследовать ранение. А рассмотрев, не сумел изумления сдержать:
— Ох…еть, бля,  и скиснуть! Прям сказки Венского леса!
— Чего там?! – Сунулся ближе брат. Склонился над лодыжкою, неверяще пощупал.
— Больно?
— Не-е. – Протянул обалдело Степка. – Совсем. Чешется, как укус. Комариный…
— Заживает, значит. – Авторитетно заявил Назар. Недоуменно хихикнув, пожал плечами. – Правда, по-моему, быстро чересчур.
— Быстро! Медленно! – Перекосился, вдруг, Степа. – Заколебал уже! И так ему хреново, и этак не угодить… Все, шабаш. Лекари отменяются. Потопали к Медведю. Ситуацию прояснять.
— А если?!..
— Бы да кабы! Заткнись и потопали. Ноешь, как баба!
Опять прошелся по коже пальцами. Облегченно, радостно вздохнул. Зияющих дырок не было. На их месте красовались подсохшие неровные впадинки, опухоль спала и смотрелась обычным синяком. Фу-ух, пронесла нелегкая!
— Не нравится мне это. – Снова засомневался из-за спины ликующего Степы Назар. Радость моментально сменилась злобой. На доли секунды Степка ясно представил, как он хватает Зарика за грудки и всласть размазывает по кафелю, но ненависть тут же схлынула, оставив недоумение и покалывающий озноб. Чего это с ним, а? Брат не виноват, как лучше хочет. Нервы, наверное. Точно. А все из-за Альки долбанутой. Сучка гребаная! Пускай им только попадется! Трах трахом, но вот ребра он ей с радостью пересчитает. И сломать не откажется. Хотя бы парочку. Для возмещения, так сказать, ущерба!..
   Матвея ситуация впечатлила. Собственной персоной к месту действия прогулялся – посмотреть, убедиться и мнение составить. Вслух этого мнения он  не высказал, но настроение себе заметно испортил. А на простодушное предложение Назара разобраться с Алею по-свойски  и вовсе рассвирепел. Пообещал поотшибать яйца, если близнецы запрета ослушаются.
— Вы чё, придурки, в натуре не догоняете?! У себя на хате даже скотина не срет! Хотите просто так, от нечего делать, организовать нам всем зубодробилку, да? Чтобы мой отец, побросав дела, выковыривал вас из говна и меня заодно отчищал?!.. А во что ему это выльется, вы мозгами своими куцыми пощелкали?! А мне это на кой ляд?!.. Ах-ох, цапнули одного! Полноги оторвали, еле ползает. Ну так и смотреть надо было, гляделки тебе на что?!..
— Да я ничего… — промямлил Степан неуверенно. — Это Зарика поперло, а я… Я понимаю.
— Плохо понимаешь! – снова вызверился Матвей, разворачиваясь всем корпусом к съежившемуся вспотевшему Назару. – Совсем плохо, если приходишь ко мне и х… ню эту гонишь, не стесняясь. – Он вдруг остановился. Почесал в затылке, шевеля губами, и принялся булькать смехом. – Слу-ушайте, а может мне Крысу на ваше место взять?.. Она ж на порядок круче. Боли не боится, не пищит, не воет. Дерется здоровски. Еще и стены крушит!  Прямо самурай в юбке!.. – Прижмурившись, снова пронзительно, поросячьи захрюкал. Оглядел перекошенных от унижения и злости двойняшек, успокоился, милостиво определил.
— Да ладно, не плачьте. Шучу. Хотя, это мне сейчас плакать надо. Попались на голову помощнички, телепают исключительно пятой точкой или ниже!.. Сделаем так – про Крысу забудьте. Сам разгребу. А вы на нее и не сопите даже! Типа, не при делах, мягкие и пушистые. Без вины пострадали. Ясно?!!
   Братьям ничего не оставалось, как принять покорный вид и согласиться. Матвея послушание удовлетворило. Настолько, что решил, не откладывая, известить братишек об их скором официальном принятии в семью на готовящейся супер-вечеринке. Степка с Назаром сначала ушам не поверили, а когда убедились, что вожак это всерьез, а не прикалывается, преисполнились такой восторженности щенячьей, что быстро и глубоко позабыли – и поперек горла застрявшую Алю, и остальные огорчения с напастями. В том числе –  обиду на самого Матвея.
   Точнее – Назар позабыл. У Степана осадок остался.

                *   *   *
На Алю сопеть не довелось, она очень вовремя простудилась. Тем самым временно от нападок себя избавив. А ватага юных бандосов целиком в организацию пикничка ушла.
Планам ничто не мешало. Знаковое время близилось. И, наконец, вступило в свои законные права.
Не всегда, но бывает - долго и размеренно планируемое торжество на деле оказывается пресным. Вроде, вот же оно, на ладони – декорации, подтанцовка, снедь с напитками, надсадно фонтанирующий восторг. Но душа уже перегорела, растеряв эмоции в предтечах. И теперь окружение ее тупо накаляет. И она стремится из круга вырваться. И послать его, круг этот, центровым вращательным – о-очень далеко!
А послать проблемами чревато. Оттого приходится терпеть. Стиснуть зубы и лыбиться… Блин, так и подмывает кому-нибудь морду лица подрисовать!!!..
Коротконогая толстая Лана в обтянувшем до невозможности канареечном комбидресике уже битый час выгибалась перед ним, принимая, как ей самой мерещилось, наиболее соблазнительные позы. Степан молчал, поплевывал сквозь зубы, упорно глядя поверх головы. Трясущиеся валики жира, выпирающие у Ланы из-под одежки наводили на мысли о перестоявшем свином холодце. А поминутные потные касания пальчиков-сарделек заставляли внутренне содрогаться.  Когда девушка в очередной раз призывно накрыла его ладонь с сигаретой своею липкою ладошкой и, подмигнув, попросила затянуться, он не выдержал. С маху сунул сигарету ей в напомаженные, сложенные ядовито-розовой гузкой губы. Отмахнулся от обиженного вопля и решительно прошагал между развалившимися в проходе приятелями к прилепившемуся в конце коридора самодельному фанерному санузлу. 
По правилам, вообще-то, санузел котельной не полагался. Но мастера-умельцы запреты нагло обошли. И соорудили себе уголок мечтаний из подручного материала, неизвестно как выведя слив. На коричневом надбитом унитазе имелась даже седушка с неожиданно веселыми, хоть и потрепанными дельфинчиками, бороздящими просторы пенных фиолетовых морей. А на внутренней стороне входной двери висел на загнутых скобами гвоздях квадрат пыльного зеркала. В зеркало Степка сейчас и смотрелся воспаленными, зудящими глазами. Он упрямо пытался справиться со стонущей набатом головой. Связать воедино мысли, понять - зачем здесь очутился и что собственно происходит.
Горлом опять прокатилась волна пожара. Подперла изнутри, закрутила тошнотой на выдохе. Качнувшись, он согнулся над жестяной коробкой умывальника, и его вывернуло в воняющий гнилью поддон. Чем-то скользким, пузырящимся и красным.
С новой силой обрушился озноб. Перед глазами заплясали искры. Гул в ушах достиг апогея и… разорвался осколочной гранатой! В диком реве потонул собственный Степкин крик. Скорчившись, зажимая уши пальцами, сквозь которые просачивались густые горячие струйки, мальчишка рухнул головою вниз и забился в приступе конвульсий. Вода в унитазе вздыбилась, взбурлила. В ней извивалось что-то живое, металось и прыгало, отыскивая опору. Очередной скачок увенчался успехом. Острые крючья-коготки схватились за мягкий кант. Утонув в силиконе, потянули наверх тело.
Здоровенная взъерошенная крыса, скользя и царапая задними лапами, грузно выбралась на скрипящую дугу и принялась спокойно умываться, временами прерываясь и оглядывая внимательно дергающийся на полу объект.
Постепенно судороги стихли. Степан перевалился на живот, поджав ноги, спрятав в колени лоб. Дышал громко и часто, толчками, как больная собака. Дыхание внезапно прервалось.
Крыса насторожилась, точно поймала сигнал. Обвив себя хвостом, поднялась высоко на задние лапы, понюхав воздух, засвистела. Мелодично и тонко, словно напевая.
Лежащий на полу откликнулся. Одна за другой, со странным хрустом, вывернувшись в запястьях, уперлись в плитку ладони. Туловище приподнялось горбом, следом запрокинулась голова.
Минуту утратившие разум, желтушно-желтые глазницы, расширившись, глядели слепо в кровавые бусины крысиных глаз. Потом существо, недавно бывшее Степаном, страшно ухмыльнулось. Из перекошенного рта брызнула зеленая слюна. Крыса тоже оскалилась. Повелительно, злобно зашипев.
Человеческое тело, пошатываясь, обрело баланс. Выпрямилось, оборачиваясь по кругу. Радостно заворчав, потянуло из-за бачка прислоненный за трубами к стенке иззубренный ржавый лом. Взвесив его на ладони, медленно, хищно развернулось. Толкнуло настежь дверь. Спотыкаясь, двинулось проходом. Крыса, балансируя на ободе, продолжала монотонно шипеть…

                *   *   *

Ты садишься, комкая подушку. Глядишься в дремлющий мрак, глуша истеричные всхлипы. Кажется, ты кричала во сне. Не от боли. От безвыходности. Что ничего не можешь исправить. Предотвратить. Прекратить. И еще от осознания виновности. Твоей. В произошедшем. Не понимаешь, каким образом причастна. Но уверена – их муки на твоей совести…
Постой. А разве они не мучили?..
Тебя. Других. И угрызениями не страдали. Не задумывались о последствиях, презирали значение добра. «Так отчего ты жалеешь их, А..ли..ра?» (шелестящим выдохом в ушах, будто крылом холодным полоснули).
Алира?!.. Это еще откуда? Отголоски уходящего в память сна. Одно и то же повторяется, под копирку. Ты стоишь на коленях в ночи у объятого пламенем дома. Вокруг никого, но причитания и стоны, истошные вои сирен. Пламя расползается, подступает, по-собачьи лижет землю у ног. А тебе… до одури холодно! Так что зуб на зуб не попадает. И ты чувствуешь, как эта стужа словно вливается в душу, внутрь. По капле. Масляной, ртутной. Захватывает, стягивает, искажает. Сопротивляешься, но признаешь – бессмысленно. Она сильнее. Намного… Или… Он?!..
- А-ли-раа… - Эхом, из темноты. Желтые звезды превращаются в желтые глаза, шелестят невидимые крылья. Зловещее шуршание чешуи. Ледяное властное касание… Сквозь многотонную толщу, собрав себя в комок, будто из кожи вон, ты вырываешься из сновидений! Кошмар закончился.
Надолго?
До следующей ночи, например…
Кошмары преследуют со дня, когда Аля выпытала у девчушек подробности злополучной Матвеевской вечеринки. Подробности, конечно, так себе, серединка на половинку. Как говорится, чего не знали - додумали. После сами поверили, теперь за правду выдают. Выяснилось: мама Жанны - доктор скорой помощи. При больнице детской, областной, куда пострадавших доставляли. С дочкой она, естественно, не делилась. Только псих захочет ребенка подобными страшилками нагружать. А вот подружке закадычной на кухне под сигаретку да кофеек выложила. Она думала – дочурка в детской очередной «Барби» поглощена. А Жанка, как мышка, у двери кухонной притаилась и каждое слово ловила, про себя повторяя, чтобы сгоряча не забыть.
Потом познания в школу принесла. И взялись охочие до сплетен ее историю пересказывать. История, блуждая по классам и подсобкам, поросла новыми, захватывающими дух деталями, обратясь из хроники несчастного случая почти голливудским триллером с добротным хоррором вперемешку. Но Аля из кипы кровавых додумок костяк случившегося все же извлекла.
Согласно этому костяку, ситуация виделась так. В разгар посиделок печально известный семиклассник Степан внезапно сошел с ума и принялся избивать приятелей подобранным где-то ломом. Точнее – убивать, по словам свидетелей. Его пытались обезоружить, но силы парня будто удесятерились, он расшвыривал противников без усилий. Нескольким поломал руки и ребра, а вызвавшегося урезонить его Медведя уложил с одного замаха по ногам, перебив вожаку обе голени. От неминуемой гибели Матвея спасла отточенная реакция. Невзирая на боль, он сумел откатиться в сторону и держал оборону, прикрываясь ящиком из-под пива, пока остававшиеся в строю подручные старались нападающего оттеснить. Очередной, причитающийся Матвею удар пришелся по вентилю наверченного на стене узла из труб. В сражающихся хлынула струя без пяти минут кипятка. Меньше или сильнее, но обварились без исключения все.
Из последних сил ребята кинулись из котельной вон, но дверь, как назло, заклинило. Отчаявшись, они начали бить оконные стекла и звать на помощь, поскольку выбраться самостоятельно через двойные железные решетки возможности не представлялось. И тут в помещении замкнуло проводку. Потолок занялся в секунды.
Всполошенные криками и огненным заревом жители истерично звонили  МЧСникам, сбежавшиеся к котельной мужчины ломали злополучную дверь. На диво быстро примчала скорая и целых три пожарные машины. Общими усилиями объединившиеся пламя и воду удалось угомонить. Пострадавших госпитализировали. Кроме одного – Назара. Этот отправился прямехонько в морг.
Вскрытие показало: задохнулся, помучившись сначала ожогами. А вот брат его, Степа, увечий чудом избежал. И вместо обычной больнички поехал в психиатрическую. Забинтованным в мумию и буквально нашпигованным транквилизаторами, иначе справиться не могли.
Потерявший людское обличье подросток бесновался и колотил окружающих без разбору. А когда его скрутили, зубами клацал и орал, в череде непечатных повторяя единственное литературное слово – крысы. Остальные выражения характер носили строго оскорбительный и адресовались необозначенному женскому лицу.
Спасающие неудачливых гуляк взрослые к воплям мало прислушивались, но получившая информацию ребятня деталями не пренебрегла. И пришла к единогласному выводу – в несчастье замешана Алька. Это ее прозвище  в среде однокашников - Крыса. Это она вечно суется, куда не просят и не приглашают. Это от нее сплошные подставы. И это именно она за обиду могла отомстить. У других кишка тонка. А психованной Альке по барабану. Выследила, наверное, подобралась и котельную подожгла. Предварительно Степана отравив, потому он сбрендил в одночасье. Кааак?!! Она ж простуженная дома кисла!.. А вы это сначала докажите. Ведьмачкой, знаете ли, зря не назовут!
Школа бурлила, выстраивала мнения. Держала пари, придумывала аргументы. В итоге разделившись на большой и крошечный лагеря. Первый, как вы естественно догадались, возглавили осиротевшие Матвеевские шестерики. С девизом – устроить отщепенке конкретно «сладкую» жизнь. А второй?.. Здесь начинается интересное.
Невзрачный мышонок Анюта!..

                *   *   *
Маленькая, тоненькая, скособоченная. Как прихваченный морозом стебелек. Неприметная застенчивая молчунья. Воплощение беззащитности. Пальцем ткни – сломается, упадет. Одна на школу. Девочка – инвалид!
Над ней подшучивают. Порой – достаточно зло. И девчонки постарше брезгливо сжимают губы. Ухмыляются в спину – кому ты такая нужна! Строят глазки малолетним кавалерам, выставляя напоказ притворное презрительное сожаленье. Кавалеры поддакивают, чтобы в грязь лицом не упасть, а сами втихомолку взглядами шуршат. И испытывают живейший интерес, в котором не признаются ни за что. Потому что еще не доросли. До зрелости и независимых суждений. Но бывают «акты милосердия», а точнее ухаживания под эти акты завуалированные. Когда, раздвинув толпу, без очереди к буфету пропускают. Громко товарищей оповещая – пускай уж возьмет и катится, под ногами чтоб не болталась. Или пальто в раздевалке подают, стабильно – с подколками и кривляньем. Место в школьном автобусе уступают, как бы нехотя и высокомерно. Или командуют малышне в «больную» снежками не пулять…
А всё потому что у Аньки - не глаза, омуты серые. И грудь красивая, и талия обозначилась. И косища толщиною в руку до подколенок. И когда она здоровым боком поворачивается и ровно стоит, пацанов старших просто рвет изнутри – сердце падает, а остальное взлетает. И не будь она ущербной недотрогою, из-за нее б уже полшколы передралось. А так – сами себя стыдятся. На себя злятся. И от злости на ровном месте дергают.
Только Анька за обиды не цепляется. Понимает потому-что, и привыкла. Когда, конечно, всплакнет, запсихует. Но быстро отходит, и опять спокойная. Немногословная, рассудительная. Ровесники к ней тянутся, и девочки и мальчишки.
Условные ровесники, оговорюсь. По возрасту Анечка на два года соклассников старше. В школу она в девять пошла, до этого из больниц не вылезая. Пять операций, восстановительная терапия. Бесконечные обследования, подборка и смены препаратов. Бдящая у постели мама. И круглосуточно вертящий баранку дальнобойщик-отец, готовый на любые лишения, лишь бы у дочурки его были наилучшие – лекарства, вкусности, игрушки.
Отца Анюта обожает, если не сказать – боготворит. И называет неизменно – папочка, среди посторонних тоже, не стесняясь проявления чувств. И так при этом светится, что подружек поневоле завидки берут. Да еще когда узнают, что он не родной ей, а -  отчим!
Широченный в плечах, грубо скроенный, этакий заматерелый гризли с маленькими и колкими, глубоко посаженными глазами, нависшим лбом и мясистым, вмятым давнишним ударом носом. В его присутствии охота съежиться и на цыпочках подальше отступить. За условную черту безопасности, чтоб при случае удрать не раздумывая. Но как только рядышком возникает приемная дочка, лицо разглаживается, изгоняя холод. И глаза уже не кажутся сердитыми, а фигура грозной и громоздкой. И обнаруживается, что дядя Миша, на удивленье добродушный человек. А еще юморист и талантливый рассказчик. И вообще душа компании, общаться с ним поучительно и легко.
Поэтому, когда он в школе изредка возникает, педагоги и дети едва навытяжку не становятся, норовя поскорее ноги унести. Зато на родной Нюткиной улице вся окрестная малышня, чуть услыхав его богатырский сочный бас, сбегается пестрою гомонящей стайкой. И вьется вокруг, теребит, липнет, спеша заполучить желанное внимание, а заодно что-нибудь вкусненькое и интересное.
В несчитанных глубоких карманах пропахшей бензином и машинным маслом дяди Мишиной потертой спецовки таятся сказочные сокровища – залежи разноцветной жевательной резинки, сверкающие иностранные монетки, перламутровые крученые ракушки, тыквенные семечки и арахис, шоколадные медальки и драже в блестящей фольговой обертке, гильзы от всамделишнего охотничьего ружья, сточенные морским прибоем в прозрачную гальку стекляшки. А еще всевозможные щипчики, пилочки, точечные фонарики и гаечные ключи. Прямо фантастическое богатство, которое щедро хозяином раздается  – насовсем или «посмотреть», после тоже часто превращаясь в подарок.
Анютка отца не ревнует. Она гордится им, от души. И полна железной уверенности – большого открытого сердца ее приемного папы хватит на всех нуждающихся, но главными в нем останутся исключительно мама и она. А потому Аня считает себя счастливицей. Наперекор досаждающим болям, наперекор бессрочной борьбе с болезнью. Особенно, когда воспоминания нахлынут.
Ребенок, будучи крошкой, тоже все понимает. Ну, может не так ясно и разграниченно, как взрослый. Но любовь или неприязнь, удовольствие или боль, радость или страх он различает с момента рождения.
Анина жизнь началась со страха. Боли настоящей и боли ожидаемой. И виновен в этом был не паралич, хотя он тоже мученья причиняет. Виноват был ужас, безостановочно длящийся вокруг.
Ругань. Звуки ударов. Звон и деревянный грохот. Женские плачущие крики. И страшное, перекошенное ненавистью лицо, то и дело возникающее над колыбелькой. Корявые грязные пальцы в пучках черных волос, вцепляющиеся в бортик и потрясающие его так, что малютка Аня в своей ненадежной обители перекатывалась из стороны в сторону, больно ударяясь головой, слабо отмахиваясь рученками и заливаясь отчаянным плачем…
И мамины теплые руки с твердыми и шершавыми, но бесконечно ласковыми ладонями, выхватывающие ее из этого ада, отгораживающие от опасности. И захлебывающийся рев вослед. И прозрачные капельки, сбегающие по грустному, усталому маминому лицу. Ее надломанные брови, ее печальные глаза. Мягкие губы, целующие пальчики, щекочущие щечки. И недолгие промежутки затишья и покоя. И новый приступ хаоса. И страх. Страх. Страх!..
Черт возьми, почему это должен терпеть ребенок? Который ни в чем не виноват…
…Михаил привык считать себя одиночкой. И особо на тему не парился. Иногда, правда, накатывала ностальгия. Когда наблюдал семейные парочки и резвящихся радостных бутузов. Детишек он обожал. С удовольствием обзавелся бы целым садиком отпрысков. И на ноги бы поставил – он в своих силах не сомневается. Но с половинкою не сложилось. Отчасти виноват характер – не хотел размениваться на легкомысленные интрижки, надеялся встретить единственную. Отчасти – образ жизни. По молодости серьезно занимался боксом. Тренировки, соревнования, сборы, выезды. Та еще гонка по вертикали.  Какие девушки, до подушки бы доползти. Тем более - впереди вечность, времени, возможностей, перспектив. Семья успеется после, на лаврах заслуженного почета. А пока вперед. К цели. Без передышек. Он будет первым, потому что он так решил!
Но дорога рухнула из-под ног. Очередная проверка обнаружила допинг. Скандал. Позор. Дисквалификация. Вышвырнут на обочину, под насмешки и улюлюканье толпы.
Его попросту предали. Или нет, продали. Продали его судьбу в обмен на хрустящие купюры. Он оказался куском живого мяса для того, кому привык доверять как себе. Собственному тренеру, другу покойного отца. И когда докопался до сути, связал ниточки, собрал доказательства и затребовал ответа, получил банальное «извини».
- Извини, Миша. – Сказал ему тогда Георгий Фомич, лениво потянувшись из кресла к играющим в камине веселым оранжевым языкам, любовно перемешивая художественной ковки, с резной дубовой  рукояткою кочергой брызгающие искрами угли. – Сам знаешь, какая у нас работа песья. Каждый выкарабкивается как может. А мне пора на покой. Так что извини брат, ничего личного, понимаешь?
- Покой, говоришь? – Процедил Михаил шепотом, улыбаясь, ощущая силящуюся внутри дрожь. – И то верно. Будет тебе, как хочешь. Спасибо, дядь Жора, просветил.
Кочерга сама прыгнула в руку, вырвавшись из ослабевших старческих пальцев. Свистнув, описала дугу и вломилась с хрустом в седеющий вихрастый висок. Замерев, Михаил смотрел безучастно на осевшее в кресле тело. Потом мягко упустил железный крюк на ковер. Прошаркал к телефону. Не глядя, набрал ноль два.
И закрутилась карусель. И понеслась.
Следствие символическое. Он сам подгонял его как мог. Давая все возможные показания, подробно отвечая на расспросы. Такой же мимолетный, минутным сновидением суд. И приговор – семерка строгого режима. И новая эпоха, что снова научила выживать. По своему уставу и собственным соображениям.
Он и на зоне оставался бирюком. Не чувствуя потребности тесно с кем-нибудь сходиться. Хотя желающие были. Как и попытки окучить и подмять. Вот когда пригодились бойцовские навыки и годами закаляемый характер. Он заставил признать себя и с собою считаться, а со временем обзавелся покровителями. В среде так называемых авторитетов. Он выказывал им должное почтение, но не опускался до уровня холуя. Он безотказно приходил на помощь, если она не заключалась в подлости и беззаконии. Он четко следовал правилам этого мира, не забывая о правилах чести. И он не медлил вступаться за слабейшего, если тот оказывался защиты достоин. Его оценили. Приняли. Зауважали.
Он вышел на свободу с чистой совестью, обзаведясь багажом дополнительных знаний, а еще ворохом связей и друзей. Скользких, опасных, но чрезвычайно в нашем обществе выгодных. И получил немало заманчивых предложений. Которые уважительно и взвешенно отмел. Прошлое никуда не денется, но ему самое место в прошлом. Что бы там о нем не говорили, он не станет оглядываться назад.
Спустя месяц после освобождения ушла за черту мама. Она в последние годы болела сильно, на одном ожидании держалась. Он остался одинешенек, приказал себе не раскисать. Обождав положенные полгода, въехал в родительскую двушку на окраине военного городка и затеял капитальный ремонт. Благо, с заработком подфартило – устроился к местному воротиле, водителем и охранником в одном лице. Не по голой случайности, конечно. По звоночку из не столь отдаленных мест. Тут уж кочевряжиться не стал, убедившись, что работа чистая, принял с благодарностью.
Автомобили Михаил любил. Проникался и нутром чувствовал. В его руках самый ненадежный и строптивый сговорчивым становился, будто норовистая лошадка, почуявшая опытного седока. Тем более, механиком он родился от бога. Отцовские гены сказались. С закрытыми глазами, по одному звуку работающего мотора, на спор неисправность определял. И починял тут же, имея минимум инструментов под рукой, если, конечно, случай совсем уж печальным не был, отмахиваясь добродушно от стандартного незамысловатого вознаграждения. Не пьет он, да. И не нюхает. У каждого, мол, собственные слабости.
Однажды, когда он пыхтел над неподъемными мешками с цементом, перетаскивая их от багажника к подъезду, его внимание привлекла изящная женская фигурка, возившаяся в стороне у расхлябанного детского возка. Женщина старалась приладить на место перекосившееся набок колесо. По соседству, на низкой лавочке, копошился розовый одеяльный сверток. Время от времени сверток принимался жалобно прихныкивать, и тогда мамочка отставляла коляску, чтобы успокоить сердящегося малыша. Михаил  искренне поразился ее выдержке: ей никак не удавалось исправить поломку, а ребенок протестовал все громче, но от женщины не исходило и тени раздражения. Отчаявшись, по-видимому, справиться с коляской, она присела на лавочку, устало потерла ладони и, подняв сверток на руки, начала что-то ласково младенцу ворковать. И тогда Михаил, неожиданно для себя, решился.
Захватив саквояжик с инструментами, торопливо подошел. Сделав равнодушное лицо и старательно глядя мимо, вытащил отвертку, масленку, ключ. Присел на корточки и взялся за неподатливое колесо…
Ему понадобилось максимум две минуты.

                *   *   *
Знакомо выражение – на взгляд напороться? Вот это самое с Михаилом и произошло. Когда он, выправив колесико, неловко распрямился и, сосредоточенно оттирая замасленные пальцы обрывком подвернувшейся в инструменте ветоши, рискнул на мамочку с дитем в упор посмотреть, то первое, что увидал и к чему прикипел взглядом, оказались потрясающие, необыкновенные, цветов сгустившегося грозового неба, совершенно не ребяческие глаза.
Глаза внимательно разглядывали его, хлопая длиннющими ресницами. Серьезно и вдумчиво хмурились золотистые бровки. Потом кроха, решительно заерзав, высунула головку из одеяльного гнездышка, смешно наморщив носишко, запыхтела, складывая губки трубочкой и сипловатым баском выдала, широко заулыбавшись:
- Ппппа-а… па?
Михаил с размаху так и сел на свой саквояжик, растерянно часто моргая. Пробормотал шепотом:
- Господи, это же чудо!.. Такая маленькая, а…
Услыхав тихие всхлипы, сподобился наконец на мамочку  переключится и… тут же повторно одеревенел!
Ее вишневые глаза под бархатом густых ресниц, казались звездами. Несмотря на залегшие лиловые тени. Несмотря на странный налет болезненности и измождения на преждевременно повзрослевшем лице. И тонко очерченные, будто из шелка, брови. И обветренный, бледный, но совершенного рисунка рот. Сейчас слегка приоткрытый с выражением крайнего изумления, почти страха.
- Ппаа-па! – пробасила малышка вновь. Выпростав, из-под обертки одну ручку, зашевелила в воздухе пальчиками, пытаясь до Михаила дотянуться. И тут женщина зарыдала.
Вконец растерянный мужчина, принялся ее успокаивать. Отобрал конверт с крохотулей, пристроил у себя на коленях. Обнял обеих и взялся утешать, наобум произнося какие-то ласковые нелепости.
Выглядело глупо, если не двусмысленно. Зато определенно помогло. Марина, так звали молодую женщину, отрыдавшись на его плече, вполне связно пояснила: Анечка уже не младенец – в январе три года исполнится. Но она болеет с рождения. Не растет и вес не набирает. Ходить не может, сидит  с трудом. И еще врачи утверждают, что вряд ли заговорит. Потому Анино сегодняшнее заявление такой шок у матери и вызвало. Оказывается, это было ее первое слово. Самое первое за всю коротенькую, но полную горестей жизнь.
Марина продолжала что-то ему рассказывать. По инерции, как говорят надолго замкнувшие в себе каждодневную невышедшуюю боль. Без надрыва, без жажды показного сострадания. Просто чтобы выговориться, сбросить груз с души. Он кивал, вставлял подходящие слова. А сам прижимал к себе ластящуюся малышку, улыбался ее сияющим сказочным глазищам и понимал, что жизнь его меняется. Бесповоротно, круто и навсегда. Сам того не сознавая, он уже принял решение. Более того, набросал даже планы – с чего бы ему начать. Он ни словом ей сейчас не намекнет. Чтоб не испугать и не оттолкнуть. Но дьявол его разбери, если не осуществит задуманное. Потому что только что обрел свою семью. За которую любому глотку перегрызет. И любого уберет с дороги… Михаил очнулся от размышлений, когда заметил, что Марина, посмотрев на потертые часики на запястье, вдруг словно сжалась вся, свернула кое-как разговор и засобиралась домой. Повисший вокруг нее страх буквально давил физически. Михаил поинтересовался шутливо, не потому ли она так торопится, что дома ожидает ревнивый муж? И опешил от выражения настоящего ужаса, моментально промелькнувшего на красивом лице. Он ничем не показал свою догадку, только двинул желваками да незаметно сжал кулаки. А вслух предложил помочь донести до дверей коляску, и убедился, что догадка его правильна, когда секундная судорога вновь исказила тонкие черты.
- А мы-то с вами, соседи оказывается. Вон мои окна. – Небрежно помахал рукой, лукаво улыбнулся, - Спорим, что и ваши легко отыщутся недалечко?
- Не угадали. – Она явно обрадовалась, сообразив. – Наши на другой стороне, во двор только детская выходит… Вы извините, я побегу. А то засиделась и про все дела позабыла. Спасибо вам большущее, бывают же такие отзывчивые люди!
- А с коляской что?
- Так я ее на первом этаже оставляю, под лестницей. Соседи в курсе, да и кому она нужна – развалюшка. Знаете, даже плюс: не нужно по ступенькам каждый раз громыхать. Снесу Анечку вниз, и готово.
- Почему по ступенькам, разве лифт не работает? – не подумав, удивился он и тут же язык прикусил от злости. Она таскается с ребенком по ступенькам, потому что на карточку элементарно денег нет. А та свинья, что у нее засела дома, стопроцентно помощью жене не заморачивается. Как бы ни так, она скорее последнее с радостью отберет, если судить по плохонькой одежонке самой Марины, и по исстиранным обноскам ее малыша.
Вот кто на тот момент с Михаилом расставаться не желал, так это Анечка. Убедившись, что от нового друга ее действительно увозят, она подняла такой истошный рев, что его наверно слышала вся округа. И в промежутках между слезами и воплями продолжала отчаянно «папкать». Михаил за лавочку двумя руками уцепился, чтобы следом не рвануть и из коляски ее не вытащить. Нельзя же так кидаться, сгоряча. Если он Марину напугает всерьез, то надолго ситуацию испортит. Аккуратно надо. Вежливо и взвешенно.
Но, как водится, спокойно не получилось.

                *   *   *
- Мих, а ты с извилинами дружишь? –  Аркадий смотрел на него с сожалением и сокрушенно. – Нашел бы деваху с приданым, без хвостов. Самому лень, кому надо кликнем. В один день шеренгу выстроят, выбирай, понимаешь, не хочу. А то мало того, что левая, так еще по жизни инвалид. Сам соображаешь, во что ввязываешься?
Михаил упрямо мотнул головой. Поджал губы и так глянул, шеф только руками развел.
- Все, Мишань, все. Не вмешиваюсь. Твое дело, поступай как знаешь. Но с мужиком этим поаккуратней, продумай от и до. Он хоть и алконавт законченый, а полжизни по горячим точкам. Я специально по своим каналам проверял. Медали, награды. И бумажка из психушки. Оттого и связываться не хотят. Включая доблестных ментов. От него, вон, соседи шарахаются по задворкам. Как от чумы ходячей невменяемой. Потому что разуверились давно управу найти. А что бабу свою метелит почем зря, и вовсе никого не озаботит. Мало ли какие у них отношения, может кайфуют от этого на пару?
Михаил промычал что-то невразумительное, уперся, набычившись в стол.  Цельный дубовый пласт скрипнул жалобно под навалившимся весом. Аркадий хмыкнул, потрепал по плечу.
- Я ж сказал – перечить не стану. Главное – глупостей не наваляй. А лучше –  спецам заказик скинь. Накладно чуток, зато чисто. Без шума лишнего и нервотрепки.
- Это чтобы кровь на себя взять? Чем я тогда от него отличаюсь? Вы лучше присоветуйте банк какой понадежнее, чтоб процентами заживо не душили. Нам все одно оттуда съезжать, и желательно – подальше. Хочу домик прикупить, с участком. Квартира любая, она что клетка. А на чистом воздухе да в просторе ребенку всегда комфортней, глядишь – и силенок поднаберет.
- Романтик, блин! – Крякнул Аркадий смехом. – Оформим, ладно, не раскисай. Неохота работника ценного за здорово живешь лишаться. Тем более,  сфера деятельности новая вырисовывается. Напряжная, зато гарантировано при бабле. Человечки вечерком подъедут, перетрем. Потому банком для тебя я сам выступлю. А ты пускай с молотка свою пещеру и, чего там приглянется, рассматривай. Но с ребятами все-таки поговори. По любому подстраховаться не мешает… Ты мне нос то не вороти! – прикрикнул, увидав, что охранник приготовился сопротивляться. - На крайний случай оставляю, про запас. Или хочешь все забросить и пожизненно зазнобу пасти? Чтобы с ней плохого не вышло? Ну так хрень это полная, а не жизнь – ни тебе, ни ей, ни девчонке. Да и я в крутом накладе на ровном месте. Поэтому разбирайся полюбовно, ищи зацепки. Но если не получится, не обессудь, сам разрулю. А ты отработаешь. Ясно?
Ему ничего не оставалось, как согласиться. Увяз все-таки, попался, как кур в ощип. Наверно это было определено. Для другой судьбы в другой бы стране уродиться. А у нас на защиту законную и справедливость надежды нет. Живем как в стае волков, и сами втихую звереем. Но он будет стараться до крайностей не довести. Если  только Маринкин супружник  оторванным в квадрате не окажется. Тогда… Ну вот тогда по обстоятельствам и поступим.

                *   *   *
В передней надрывался телефон, дребезжал и взвизгивал, не умолкая. Михаил с трудом отодрал голову от подушки, нашарил босой ногой тапочек и в одном тапочке побрел на зов. Вчера с начальством и сотрудниками обмывали. Все сразу – должность обретенную, удачно купленный дом. На нервах ли, от усталости, но он себе разрешил. Думал – стопку, символически, вышло – набрался до ушей. Какого бэна, сам не догоняет. В голове теперь кавардак, и во рту – как мышиного дерьма нагрузили. Гадость гнуснейшая! Нет. Пускай этот крайний раз благополучно последним и остается… Господи! Кому в такую рань неймется?! И кому звонить? Номер не засвеченный, днями только приобрел. Вместо прежней стационарки, чтобы по ошибке знакомцы бывших домовладельцев не доставали. И двум всего обнародовал – хозяину и маминой подружке многолетней, соседке по лестничной клетке, старенькой тете Тае…
В виске будто хлопушку рванули. Ноги на секунду одеревенели, а потом припустили к голосящей припадочно трубке. Михаил сорвал ее с базы, едва не сломав рычаг. Выдохнул хрипло: «У аппарата». И замер, покачиваясь, вслушиваясь тревожно в причитающий на том конце перепуганный старуший тенорок. Проговорил, тяжело выталкивая слова: « Спасибо, тетя Таечка, не нервничайте, я разберусь.» Дал отбой. Уставился в стену, оскалившись, сжимая громадные кулаки. Размахнувшись, вмял в нее ни в чем не повинный телефон, превратив несчастную трубку в крошево мелких осколков.
Прыжком влетел в джинсы, в кроссовки на босу ногу. Сгреб со столика ключи от машины. На бегу натягивая куртку, ринулся вон. Гад паршивый! Да он его собственными руками удушит, если не дай бог с Мариной или малышкой что!!.. Вот тебе и потянул время – не спешить, почву подготовить… Черт его все побери!!!..

                *   *   *
- Василич, не бузи! – согнувшийся у двери пополам участковый, врос губами в замочную скважину, втискивая в объемный живот потрепанную форменную фуражку и  елозя скомканным клетчатым платком по обильно вспотевшему лбу. – Отпирай, давай, прошу ж по-хорошему. Ладно баба тебе не угодила, а ребенку страдать почто? Это ж кровь твоя, пожалел бы!
- Пошел ты! – проорали из-за двери. Створка громыхнула под яростным ударом. – И остальные пусть катятся, а то прямо здесь на куски порву! И сучку эту мелкую, и выплодка ее! Кровь, говоришь?! Х… тебе, а не кровь, от меня уроды не родятся!!
- Ну да, потому что сам урод. – Михаил решительно отодвинул участкового, знаками попросил его и гудящую соседскую толпу разойтись в стороны подальше, заговорил холодно, презрительно. – А двух таких на белом свете держать боженьке накладно. Что ж ты, вояка, за мать и девчонку спрятался? По-мужски поговорить очко у нас играет? В горах, небось, тоже за спинами отсиживался да на каждый взрыв штаны мочил? Знаем мы таких крутых, не десантник ты, а вошь тыловая!.. А ты давай, один на один, только ты и я, чтоб по честному и по справедливости. Или обоссался уже, сопли подтираешь?! – договаривая, он бесшумно присел и змеею метнулся вбок. Вовремя. Из за двери шарахнули картечью. Дуло, наверно, вплотную приставил, медвежья дробь створку прошла как картон. Люди кинулись врассыпную, а толстый участковый, неуклюже скатился по стенке на пол, продолжая прикрываться фуражкой, изумленно выпучив глаза. Михаил хмыкнул, показал, чтобы приближаться не вздумал.
- О, я ж и говорю, как есть заяц косой. И пулять за всю войну не выучился. Хоть бы двери открыл, чтоб сподручнее целиться, что ли…
Тамбур потряс ошалелый рев, в следующую секунду дверь распахнулась, и в коридор вывалился двухметровый детина в линялом камуфляже и с обрезом охотничьей двустволки наперевес. И тогда Михаил бросился на него снизу, перехватив, наставленное на участкового ружье. Страха не было. Только дикая, шальная радость. Оттого, что больше не нужно сдерживаться. И еще предупреждение, иголкой изнутри: «Не убить скотину.  Главное - не убить»!

                *   *   *
- А ведь я тебя, сука, достану. Жив не буду, клянусь! – Сломанная челюсть превращала шепот в невнятное гнусавое бульканье, но эта ненависть!.. Она внедрялась и разъедала как кислота. – И тебя. И Маришку поганую, потаскуху. И детеныша ее недоделанного. Сейчас не получилось, жалко. Ничего, у меня время есть…
- Ага. Вот времени у тя теперича, хоть отбавляй, точняк. И квартирка на одного постояльца, и обеспечение персональное. Отвоевался, милок, баста. – Старшой опергуппы коротко махнул неподвижно ожидающим молодцам в масках. Те легко оторвали от замызганного пола вяло сопротивляющееся тело и, подсказывая направление тычками, поволокли несостоявшегося мстителя в кабину грузового лифта. Командир отправился за подчиненными. Двери сухо лязгнули, монотонный бубнеж затих. Михаил коснулся лба дрогнувшей некстати ладонью, поморщился от прилива рези – костяшки стесались в кровь. Проговорил как можно безразличнее:
- Ну и мудак. Выйти еще надеется.
- А он и выйдет, не сомневайся. – Посмотрев на маску изумления на тяжело скроенном добродушном лице, участковый нервно вздохнул, полез в карман за сигаретами. – Неподсудная эта сволочь. Не контролирует себя, понимаешь? Стало быть и угрозы его во внимание не примут, потому как не в себе бедняжечка. Нет, в психушку естественно упекут, освидетельствуют. Терапийку интенсивную. Чин-чинарем. Да только позже все равно выпустят, как очухается и в паиньку сыграет. Я бы на Маринкином месте больше чем на годика полтора спокойствия не рассчитывал. У Василия дядька из военных со связями, и сестрица-бухгалтерша, палец в рот не клади. Они хату его и гараж капитальный в кооперативе за глаза уж пять раз наперед поделили. Теперь вот пестуют, чтоб другому кому не досталась. Да чтоб родственничек на вольной волюшке в свое удовольствие загнулся бы побыстрей. По-моему, зря стараются. Он еще их всех переживет…
- Не понял, а жена, ребенок?
- А они тут не прописаны. Проживают на птичьих правах. Василий Маринку до смерти запугал, дочкой ее шантажировал. И родня подпевала. Мол, найдем концы, отберем малышку, докажем, что ты никчемная мать, и сама без роду и племени. Маришка же сирота, по распределению после интерната в общежитии на районе по бумажкам чисто обретается. Перебивается надомными подработками, на Анютку пособие получает.
Васька ее совсем девчоночкой взял, только-только совершеннолетие справила. И как замуж зазвал, тоже темная история. Одни гутарят – уболтал. Другие – снасильничал и заставил. А сопливой малолетке, да еще с детства по детдомам намыкавшейся, много ли надо? Она и поломалась, как та тростинка на корню. Не то, чтобы с ним порвать, про развод заикнуться боится. В дочке только отдушину нашла. А так!.. Исковерканный человек, понятно. – Он, покривившись, цыкнул плевком сквозь зубы. Мишу перекосило.
- Супер. В ладоши хлопаю, с поклонами. А помочь как-то не пробовали, тем более, если знаете обо всем? Представители власти и защиты, трижды твою перемать!
- Слышь, мужик, ты с выраженьями полегче! – Участковый набавил голосу строгости, но почти сразу же сник. – Отказывалась она заявлять. Сколько раз беседовал. Разъяснял. Тормошил. Рогом упрется – в камень! Одна песня – не трогайте, судьба моя такая… И прочие бабские отговорки. А без предъявы, да еще со справкою?.. Ему вообще зеленый свет и красная дорожка! Фуу, хоть бы это падло в больничке окочурилось под шумок! Так ведь не с нашим еврейским счастьем. Такое гэ, оно в любой струе выплывает.
- Дикость какая, - пробормотал Михаил. – Он ее не любит. К ребенку испытывает отвращение. Почему же просто – не отпустить. Выгнать к чертовой матери и делу конец.
- Ну да, - ухмыльнулся участковый. – Прогонит такой, а как же. Она ж ему натуральная девочка для битья. Громоотвод, иными словами. Потому не только он, его родственнички в ней заинтересованы. Васька на Маринке отрывается, остальных уже не цепляет. Где они вторую такую дуру разыщут, чтоб молчала в тряпочку и побои сносила день за днем? Добровольно точно не отпустят. Вперед ногами, разве.
- А спасение утопающих – дело рук самих утопающих. – Иронично процитировал Михаил. – Будем действовать. Пока не захлебнулись.
Кивнул, прощаясь, сделал шаг к двери. Притормозил, оглянулся.
- Вот те крест, отец. Не трону. Ни его, ни семейку гребаную. Девчонок увезу своих и точка.
- Думаешь, согласится?
- Марина? – Михаил просиял улыбкой. – А как же. Главное, чтобы Анечка не подвела.

                *   *   *
И мнение крошечной Ани действительно победило. Пока Михаил в двадцатый раз по кругу уговаривал Марину, а та, заламывая руки и плача, мотала головой и твердила, как заведенная: «Нет, нет, пожалуйста, я же вас не знаю совсем»! – девочка, вжавшись в прутья кроватки покрасневшей от недавних рыданий мордашкой, пристально за спором наблюдала. А потом, вдруг, громко вскрикнула, как от сильной боли и, когда Михаил метнулся к ней, поднял на руки, неожиданно крепко обняла его за шею здоровою ручкой, повернула к матери сосредоточенное строгое личико и четко, сердито выговорила:
- Аня – папа! Аня папа – Миса!! – И зашлась гневным ревом, замахиваясь на мать малюсеньким кулачком.
Марина остолбенело смотрела на дочку, на счастливо светящегося мужчину. Развела растерянно руками. Прошептала тихонько: «Хорошо». Побрела собирать вещи…
А потом еще много чего случалось. И тяжелого, и радостного, и тревожного. Одного в их личном мире больше не стало – одиночества, скандалов и нелюбви. Михаил, поселив Марину в своем доме на правах полноправной хозяйки, ничего взамен не требовал, не пытался ускорить события и как-то надавить. Дал свободу действий, обеспечил средствами и поставил единственное условие – на Анюту денег не жалеть, сам при этом включившись в заботу о ребенке. Лучшие врачи, квалифицированные массажисты, плавание и спецтренажеры, регулярные поездки в столичный дельфинарий. Во что ему это выливалось, одному богу известно. Марина вначале нервничала, пыталась протестовать, но наткнулась на каменную непреклонность. Михаил, не повышая голоса и не раздражаясь, заявил: финансовая часть – его забота. А она пусть занимается дочерью и хозяйством. Если, конечно, не против. Слова звучали приветливо, но за ними крылся железный холодок. Молодая женщина благоразумно решила в позу не становиться. А еще через неделю, когда Миша возвратился из очередной рабочей поездки, вымученный, но довольный, с кипой подарков для малышки и ворохом обновок для нее самой, Марина встретила его настоящим праздничным ужином, принарядившись и уложив волосы. Михаил обомлел прямо, такой она ему показалась красивой, и весь вечер робел и прятал глаза, смущаясь, как паренек на первом свидании.
Атмосферу разрядила Анечка, вот кому не было ровным счетом никакого дела до изысков в родительской внешности. Она смеялась, без умолку лопотала, требовала внимания и ласки. Взрослые на пару развлекали ее, как могли, и под конец обнаружили, что общаются уже совершенно свободно, затянувшееся отчуждение испарилось. Чуть позже Маринка понесла дочку укладывать спать, Миша отправился к себе, но ложиться окончательно расхотелось. Он долго стоял у раскрытого окна, сбросив рубашку, всматривался в ночное  безоблачное небо, облегченно, радостно улыбаясь. Неожиданно за спиной послышался шорох, на плечо легла прохладная ладонь. Несмелый голосок запинаясь пробормотал:
- Я тоже звезды люблю. В школе много про них читала… Они такие прекрасные. Как ожившая сказка!..
Михаил круто обернулся, затаив дыхание глядел в искрящиеся карие глаза. Сглотнув, горячо прошептал:
- Ты – моя сказка.
Они ступили навстречу одновременно. В едином порыве, нахлынувшем облаке чувств. И до утра не размыкали объятий. Не в силах насытиться обретенной близостью. А с утра пораньше отправились в ЗАГС… Не расписываться – заявление на развод подавать, и одновременно – на лишение биологического папочки Ани его родительских прав.
Чиновничья волокита растянулась на год.  А еще в борьбу вступила тяжелая артиллерия из родни бывшего Маринкиного мужа. Откровенные угрозы, запугивания, преследования в потугах неразумную невестку приструнить. И регулярные записки от самого Василия с обещаниями четвертовать ее и дочку, если на коленях не вернутся к брошенному семейному очагу. Видя, что Марина на грани срыва, Михаил, продумав все варианты, смирил-таки гордость и обратился за помощью. Криминальная дознавательная машина сработала профессионально. Выяснилась сногсшибательная вещь. Отец Василия, в свое время порвавший с его матерью и рванувший за границу на пмж, благополучно окончил жизненный путь, сколотив приличное состояние. Он хотел завещать капитал сыну, поскольку повторно семьей так и не обзавелся. Но, наведя справки и выяснив о чаде подноготную, передать ему средства не рискнул. Вместо этого объявил наследницами Марину и ее новорожденную дочь, но с многочисленными оговорками. Львиная доля доставалась Анюте, но могла быть ею востребована лишь по достижению совершеннолетия. До того, финансы оставались замороженными, а Марине на содержание дочери и мужа ежемесячно присылалась оговоренная сумма. Если Марина с мужем разводится, дотации прекращаются и деньги остаются на счету – дожидаться, пока повзрослеет Аня. Если Марина погибает, обладателем текущих начислений становится супруг, или его поверенный. А вот если умирает Аня, все свободные финансы немедленно переводятся на счета нескольких благотворительных фондов… Занятная пляска получилась!
Марина, переварив информацию и справившись с полученным шоком, вспомнила, как муж, заручившись поддержкой родни и приглашенного на дом нотариуса, три года назад заставил ее подписать какие-то бумаги. Мол, что она на квартиру и имущество не претендует. Оказалось, то была генеральная доверенность на получение наследственных средств, ее оформили на мужнину сестру. С тех пор денежки благополучно делились на троих предприимчивых родственников, Марина о них  знать не знала. И не узнала, если б не Михаил. Больше того, жить ей оставалось недолго. Сплоченная семейка продумала детальный план, как от неугодной снохи избавиться. Марину предполагалось довести до суицида, предварительно признав ее невменяемой. В таком случае, опекуном Ани назвалась бы любящая тетя, уже являющаяся таковой для своего неуравновешенного братца. И все ниточки благополучно связались бы в один тугой клубок. Думается, Аня, получив на руки паспорт и при участии родни наследство обналичив, тоже бы долго по земле не ходила.  Теперь же, оставшись в пролете, родичи не на шутку озверели и могли выкинуть от бессильной ярости бог знает какие фортеля. 
Приходилось действовать на опережение. Позабыв обещанную лояльность. Сам Михаил скорее руку бы себе отрезал, чем воспользовался дармовым подношением. Но речь шла об Анином будущем, и он не видел причины, для чего ей отказываться от благ.  Ведь, если кто и заслужил компенсацию, так это сто процентов Аня и Маринка. И он позаботится, чтобы деньги остались при них. Какою ценой – дело второе. Но садисты, в грош не ставящие детскую жизнь, жалости не заслуживают, однозначно.
С помощью старых связей и новых поручителей была заключена сделка. Он сознавал, что фактически продает себя в рабство. Но в пересчете на благополучие и безопасность игра стоила свеч. Поэтому, организовав себе последний предрабочий бонус и, заодно, дополнительное алиби, Михаил наскоро собрал чемоданы да и вывез свое маленькое семейство в Карпатскую частную водолечебницу, предварительно объявив знакомым о желании отдохнуть. Свидетелями стали соседи, согласившиеся в отсутствие хозяина приглядывать за домом. Позже, откровенничая с милицией,  они умиленно и дружно подтверждали  –  миролюбивее человека не приходится встречать. Словом дурным о неприятелях жены не заикнулся. С окружающими неизменно участлив, никогда в помощи не откажет, а что срок отмотать пришлось, так это юность глупая виновата. Грешно ставить на споткнувшемся крест, если поневоле оступился. А уж как о супруге и падчерице печется – любому поучиться не мешало бы.  Не опустится он до мести, тем более - настолько изощренной…
На протяжении недели пребывания в комфортной маленькой гостинничке Яремчи  мобильный Михаила, выставленный в беззвучный режим, прилежно фиксировал эскапады уже привычных хамских эсэмэсок и голосовых угроз. (Марина, по убедительной просьбе мужа, телефон с собой не брала). Но потом, в один миг, звонки с посланиями прекратились. Предусмотрительный  Миша сутки еще выжидал, отключив аппарат и изображая благодушную умиротворенность. После чего они дружно возвратились домой - посвежевшие, веселые и довольные, как и положено влюбленным молодоженам. И узнали о жуткой драме, буквально накануне разыгравшейся.
Василий умудрился сбежать. Придушил охранника. Похитил ключи. И через несколько часов уже орудовал у дома Михаила. Выдавив окно, пробрался внутрь, не найдя врага, взялся крушить обстановку. Вспугнутый соседями, помчался прямиком к сестре, где и был настигнут погоней. Разумеется, стражам правопорядка добровольно беглец не сдался. Обвинив несчастную  женщину в предательстве и намеренном на него доносе, хладнокровно перерезал ей горло, а потом выпрыгнул из кухонного окна.
Третий этаж. Кустарники и насыпные клумбы. Вроде, реальный шанс. Но на беду Василия, старушка с первого этажа задумала перестеклить балкон, а старые стекла выставила за внутренней оградкой палисадника, чтобы позже соорудить из них что-то на манер теплички. Прыгуна распороло вдоль – лицо, грудная клетка, живот. Увидавшим это чудное произведение пришлось самим вызывать неотложку, а потом еще не раз у психиатра консультироваться.
У милиции появились вопросы. Их основательно прибавилось, когда сутками позже обнаружился мертвым в собственной сауне загородного особняка родной дядя Василия, известный и уважаемый в городе генерал-майор в отставке. Согласно найденным отпечаткам, полоумный племянник отчего-то сначала наведался к нему.
Застал, мол, дядюшку в парилке, подпер снаружи дверь и от души прибавил жару. После чего забрал со стоянки джип и уже на нем к Михаилу отправился.
На первый взгляд, ситуация выглядела складно. Безумец сбегает из психушки и мстит по кругу всем, кого застукать удалось. Но взгляд второй рождал немалые сомнения.
Василий к сестре, при всей агрессии и невоздержанности, был с детства очень привязан. Кого-кого, но ее действительно уважал, прислушивался и даже голос лишний раз старался не повышать. И сестра искренне любила брата, потому и заботилась, поддерживала, вытаскивала из неприятностей и передряг даже в ущерб собственным интересам. Как бы эти двое не презирали окружающий мир, друг за дружку они стояли горой, и друг в друге были уверены. Что заставило Василия нежданно радикально измениться? С дядей он тоже вполне нормальные отношения поддерживал, пусть и не такие тесные, как с сестрой. И частенько прибегал к его помощи, а случалось, помогал и сам. Не было у него причин родственников жизни лишать, если забыть о том, что сумасшедшим не требуются причины.
Неубедительным смотрелся и погром, оставленный в доме у Михаила. Василий  на почве мести мог бы посерьезнее ущерб нанести основному виновнику судьбы своей порушенной, кроме сломанных кухонных табуреток, перебитой посуды и зеркал. Ну вот хотя бы устроить поджог или взрыв. Несмотря на вмешательство соседей, время у него на это оставалось. Да и соседи-пенсионеры могли нехило на орехи схлопотать. Вместо этого, маньяк припустил оттуда, словно дурной подстреленный заяц и чуть не с порога отыгрался на ни в чем не повинной сестре. Кстати, не настолько он был сумасшедшим. Независимые эксперты уверенно заключали: Василий несомненно являлся садистом, но к необратимому душевному расстройству сей факт отношения не имеет. По необходимости мужчина вполне себя контролировал, принимал здравые и взвешенные решения. Поддерживаемый же образ буйного неврастеника – сознательно выбранное амплуа, значительно облегчающее жизнь и привносящее определенную романтику.  На момент рокового побега ему до перехода под домашний арест меньше трех месяцев оставалось. Родственники готовились забрать на поруки, а сам пациент вел себя в больничке тише воды, смотрясь со стороны раскаявшимся голубем белым.
Отчего же он сорвался? Может, ему кто-нибудь помог?
Думаю, вы тоже с этим сталкивались, не прямо так косвенно точно: правовой механизм у нас любит действовать от противного. Если в милицию обратится, к примеру, избиваемая жена, ее просьбу о помощи вероятней всего проигнорируют или на тормозах спустят. Если девушка заявление об изнасиловании принесет, дело обернут так, что она сама окажется виноватой. Но если в отместку распоясавшемуся обидчику такая жертва от безвыходности черепок проломит попавшимся предметом потяжелее – ее тут же под белы рученьки хвать, и в кутузку по полной программе. Превысила самооборону или умысел злой поимела, попрала, понимаешь, закон. А защититься?? Шикарный ответ – «когда убьют, тогда и приходите».
Здесь же был эпизод вопиющий, неординарный и для выслуги лакомый. Обширный комплект мертвецов. Оставшаяся бесхозная недвижимость. Единственная прямая преемница – девчушка по имени Аня. В комплекте с юной мамочкой, из-за которой сыр-бор и разгорелся. Редчайшая комбинация. Мотив на поверхности. Одна беда – доказательная база по нулям. Начисто, черт бы ее побрал! Белый-белый листик.
В общем, еще через полгодика отменной нервотрепки и выматывающей неопределенности следствие от Михаила с Мариной отвязалось. Благодаря, в основном, зубастым адвокатам, оперативно подключенным криминальной братвой. По этой же причине Мишу поостереглись прессовать в открытую, а на подвохи и провокации он не велся и Марину из-под крыла не выпускал. В доме неотлучно дежурила охрана под видом гостящих приятелей, и в одиночку женщина даже в киоск за хлебом не отлучалась. В итоге, когда волнения и обвинения остались в прошлом, большая часть долларов, вырученных за продажу дядюшкиной вотчины и городских квартир, ушла на погашение скопившегося долга, но родители Ани все равно выходили в плюс. Теперь у них были средства на главное – начальный этап лечения дочки, включающий первую базовую операцию и пятимесячный восстановительный курс. Марина  с Аней переселились в клинику, а Михаил ударился в работу, готовый, если нужно, костьми полечь, но Аню из болячки вытянуть. 
Родные были уверены – он дальнобойщик, бригадир колонны. Колесит по миру, куда жребий забрасывает. Марина шутила, что он у них с Анечкой капитан шоссейных дорог. Миша образ честно поддерживал, но его настоящая профессия звучала как в известном триллере – перевозчик. Иногда он действовал в одиночку, иногда подключались помощники, но общее правило не менялось – доставка объекта из пункта А в пункт В. В кратчайшие сроки. Головой отвечая за сохранность.
Старинные раритеты, семейные реликвии, элитные питомцы, драгоценности. Порою даже пассажиры, которых требовалось переправить куда-то, тщательно заметая следы. Табу лежало на трех пунктах: наркотики, оружие, донорские органы. А о живом товаре ему б и заикнуться не посмели. Знали – работорговцев до смерти ненавидит. Все время, пока Михаил мотался по свету, негласными заложниками качества исполняемых заданий были его девочки, ни о чем таком не догадывающиеся. Марина, впрочем, кое-что подозревала, но жизнь научила ее мудрости и терпению. А еще она прекрасно понимала – чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Если Миша захочет, сам с ней поделится. А встревание куда не просят может слишком дорого обойтись. Марина вела себя как идеальная супруга мафиозо: в мужские дела не вмешивалась, о нечаянно подслушанном тут же забывала, создавала в доме уют и свято блюла семейную репутацию. Она никогда не встречала мужа в халате и дурном настроении. И даже пропадая с Анечкой по больницам, умудрялась находить время и на себя. Старые знакомые с трудом узнавали в этой роскошной, уверенной в себе даме отголоски прежней девочки-привидения, сторонящейся собственной тени, с постоянным страхом в глазах. Стройная, подтянутая фигурка, за годы брака ни капли не расплывшаяся, красиво уложенные кудри, неброский, идеально подобранный макияж, неизменная приветливость вкупе с веселым характером, а еще сотни идей – как разнообразить и сделать интересней жизнь. Аня ни разу не видела маму унылой, скучающей, недовольной. Она всегда была чем-то увлечена, заражая своей неуемной энергией дочь и внушая – люди счастливы не когда им « с неба привалит», а когда они это счастье своими руками вылепят. Оттого у Ани на свой счет ни малейших комплексов. Как бы злые языки не старались. Ее проблемы в первую очередь повод! Для борьбы – со слабостью и ленью. Для новых достижений – чтоб гордились родители и она сама. И для понимания, насколько все относительно в странном этом мире.
Красота еще не залог успешности. И если за спиной поддержки нет, тебя скорее возненавидят чем полюбят, будь ты хоть на ангела похож. Вот Саша, девочка из восьмого-Б. Ее еще Крысой обзывают. Общешкольная изгнанница. Предмет ежедневных насмешек. Только и слышится отовсюду: смотри, смотри, пришибленная пошла!.. Кикимора... Уродина... Сами они кикиморы, а Саша красивее их всех. Просто у нее одежки нелепые, и ходит она ссутулившись, не красится, волосы не распускает. А если ее приодеть. Вместо этих кроссовок стоптанных поставить хоть на маленький каблучок. И форму по фигурке, а не мешком. Блузон или гольф аккуратный. Распрямиться, реснички подтемнить. Да они бы повесились всем скопом от зависти, эти местные королевы! Потому что у Саши изъянов нет. Кроме одного - незащищенности. Говорят, у нее родители пьют, а она не совсем нормальная. Аня ненормальности не замечает: любит человек животных, что здесь такого? Не визжит от пауков, от мышей несчастных не шарахается. Так не всем же их бояться, в конце-то концов. Может, ей суждено стать ученым-зоологом, например. Или выдающимся ветеринаром. А ненормальные, так это Матвей с компашкой. За вытворяемые ими свинства их бы изолировать навсегда. Учителя трагически подкатывают глаза, причитают: «бедные дети»! Неужели совсем не в курсе, чем детишки промышляли?
Аня в свое время с близнецами тоже вплотную сталкивалась. Точнее, это они ей решили пристальное внимание уделить. Подстерегли на большой перемене, руки взялись распускать. Спасибо одноклассницы подвернулись, раскричались на весь этаж, к завучам кинулись за помощью. С Аней тогда от испуга настоящий припадок приключился, ей даже скорую в школу вызывали. Испугавшиеся расплаты обидчики сбежали, не дожидаясь разборок, а когда расстроенная Марина попыталась пообщаться с их родителями по телефону, наткнулась на откровенное хамство. Отец Назара и Степы, не стесняясь в выражениях, заявил: его мальчики ни в чем не виноваты. Это выдумки и грязный оговор. А если Марина так боится за свою ущербную дочь, пусть ее в спецшколу отправляет, а не в заведение для детей нормальных.
Не дослушав до конца изливающийся поток оскорблений, Марина бросила трубку и минут десять стояла у телефона, сосредоточенно и глубоко дыша. Аня наблюдала из-за комнатных дверей и теперь боялась сама: чтобы маме плохо не стало. Отдышавшись, женщина вновь взялась за аппарат и сделала то, к чему прибегала в редчайших случаях – позвонила мужу и как можно нейтральнее проблему обрисовала. Неизвестно где находился тогда Михаил, но домой он примчался через считанные часы. Подхватил дочку  с порога на руки, отнес в детскую, усадив на колени, крепко обнял. Аня, окончательно придя в себя, спросила, может ли папа сделать, чтобы ее больше не обижали. Отец грустно улыбнулся.
- Злых людей на свете много, солнышко. Я за всех ручаться не могу. Но это не значит, что ты должна их бояться. Или верить их гадостям о тебе. А хулиганье это тебя больше не тронет, еще и дружкам передаст, чтобы не приставали.
- Честно-честно?!
- Хочешь, поклянусь?..
Тут зазвонил телефон. Михаил подмигнул дочери, попросил жену ответить и включить громкую связь.
На другом конце провода слезливо блеял недавно грозный баритон папеньки обидчиков. Запинаясь и глотая звуки, мужчина просил у Марины прощения за нечаянный прискорбный инцидент и уверял, со всей искренностью и глубиной раскаяния, что подобное не повторится. Опустив трубку на рычаг, мама проговорила:
- Ну и ну, кто бы мог подумать? Побаиваюсь даже спрашивать, как тебе удалось.
Рассмеявшись и чмокнув Аню в макушку, отец ответил:
- Я ему по полочкам разложил.
Аня ничего не поняла, но переспрашивать постеснялась.
С неделю братья в школе не показывались, а сестрица их, при встрече,  спешила каждый раз подальше отойти. После выходных нарисовались и братики, но вели себя на удивление смирно, тоже огибая Аню по широкой дуге и показательно воротя мордахи. А уже назавтра подружка Соня, чья бабушка проживала с двойняшками дверь в дверь, принесла шокирующую весть. Отец Назара и Степана выпорол. По настоящему, до кровавых рубцов. Их воплями весь двор наслаждался.
- Бабуля говорит, они три дня хромали и на задницы сесть не могли. Пацаны у качелей тусуются, все по лавкам, а эти стоя переминаются, вздыхают. Здоровски папашка им всыпал, надолго запомнят теперь!
Она радостно захихикала, а Анюта поежилась, смолчав. Ее папочка самый добрый, самый лучший на свете, но не дай бог серьезно его разозлить. Хулиганистое семейство еще очень дешево отделалось.
Был бы у Саши такой папа. Или дядя. Или старший брат. Как минимум половина злорадствующих хвосты бы поподжимали. А то и в друзья бы напрашивались, так же, как к ней самой.
Что?.. А что если попробовать с Сашей подружиться?.. Привести домой, познакомить с мамой? Упросить родителей, чтобы иногда разрешали ей на выходные оставаться или вместе выезжать на пикники?.. Анюта и сама не могла бы толком объяснить, чем же ее так нестерпимо притягивает эта пугливая, замкнутая в настороженности и неверии одиночка, со странным блеском в ясно-зеленых глазах и холодком недетской отчужденности. Саша, или Алька, как звали ее остальные (но Ане такой вариант имени не нравился, слышалось в нем что-то мальчишеское, грубое и безалаберное, с натурой Саши не вязавшееся, а оттого воспринимаемое как искусственно навешенный ярлык), с первой встречи вызывала у Ани непонятные, будоражащие чувства. Слишком была непохожа, слишком выделялась из массы. Но не внешностью, а этим своим затаенным, изнутри прорывающимся светом. Анюте нравилось думать, будто Саша, это сказочная принцесса, по недоразумению или злыми колдовскими чарами брошенная в человеческий мир. Она приноровилась жить в нем и прятать свою силу и волшебство, и почти смирилась с печальной своей утратой. Но так будет не всегда. В один прекрасный день наложенное проклятье развеется, принцесса обретет отнятое у нее могущество и защиту. И тогда все, кто обижал, насмехался, извращался, чтобы унизить побольней, увидят, какая она красивая, и умная и добрая. И неповторимая – одним словом, принцесса. И от стыда локти кусать будут. А она… Она их простит. И великодушно назовет друзьями. И поможет исправиться тем, чьи сердца огрубели и превратились в льдинки. Словно легендарная Герда в истории о Снежной Королеве.
Только вот Герде на тернистой ее дороге постоянно кто-то помогал. А Саша бредет по тропе одинешенька. Несправедливо. Неправильно. Но главное – поправимо вполне. И если Аня будет понастойчивее и похрабрее, она, вполне возможно, сумеет Саше понравиться. Завоевать ее доверие. И, может даже, изменить ее судьбу. Ведь доброта и дружеская поддержка творят настоящие чудеса. А Ане просто ужасно хочется Саше помочь. Это уже в какую-то навязчивую идею превратилось. Нужно было с чего-то начинать и она подбила друзей поблагодарить Алю денежкой. За избавление от бесчинствующей банды. Плохая вышла затея. Зато случился контакт. И Саша Аню запомнила. И теперь общение наладить будет легче. Наверное. По крайней мере, хочется в это верить. Нужно только отважиться и еще разок к ней с серьезным разговором подойти. Но сначала – обсудить с родителями. С папой. С него начать. Жаль, что папа вечно в командировках. В последние месяцы даже в выходные появляется не всегда. Но откладывать она больше не станет. Нечего резину тянуть. Только бы Саша ее не оттолкнула резко, не обрезала завязавшуюся ниточку. Потому ей и нужен отцовский совет – как все сделать правильно и умно. Ладно, две недели до очередной побывки она еще переждет. Две недельки – не вечность. Вряд ли что необратимое за это время случится!..

                *   *   *
- Неожиданное предложение. – Треугольный эбеновый ноготь прочертил в  каменном дереве глубокую бороздку-завиток. Индиговые, лунные глаза отрешенно разглядывали даль.- И почему непременно я? Сотня претендентов на эту должность привлекательную по щелчку в очередь встанут. И хвостами усиленно заметут.
- Отказываешься? – В добродушном безразличии эмоции Краасса не угадывались. Но юный рагезт ощутил их кожей. Повернув наконец голову, бесстрашно выдержал взгляд, иронично, уголками губ улыбнулся.
- Вину заглаживаете, господин мой. Или на привязь посадить решили?.. – Краасс что-то буркнул невразумительное. Приподняв брови, глядел, как на загадочное явление, не поддающееся логике и здравому смыслу. Хмыкнув, покачал головой.
- Дерзок, ага. Но искренен. Я хочу рядом живое лицо, а не маску. Того, кто смотрит на мир здраво и не спешит соглашаться – за привилегии или спокойный сон. И ты пойдешь далеко, мальчик, я вижу твои способности. Разве, в противном случае, я стал бы тратить время. Не на уговоры, на разговор?
- Не стал бы. – Согласился Зэер невозмутимо. – И мне льстит оказанное доверие. Но прежде положительного ответа, я должен получить такой же на свой вопрос. И желательно правдиво, без уверток.
Линии бровей Краасса, дернувшись, сошлись под крутым углом. Губы на секунду покривились. Ладонь мгновенно оказалась поверх ножен, но, стиснув рукоять, сразу ее выпустила. Снова окинув взглядом невольно побледневшего, но исполненного решимости юношу, император тряхнул плечами и рассмеялся. Отошел к балюстраде, облокотился. Не оборачиваясь, ехидновато определил:
- А ведь ты сам к развязке руку приложил, со мною поделившись подозрениями. Знал же, чем скорее всего закончится.
Зэер невольно поморщился, будто его ткнули иглой. Прежде, чем ответить, довольно долго молчал. Потом приблизился, тронул Краасса за плечо. Когда тот поворотился, не снимая с лица колкой язвительной гримаски, виновато, трудно попросил:
- Мне нужно только знать, что она жива. Не терзается муками. В отчуждении не тонет. Она не должна страдать безвинно. Она же не совершила непоправимого! – Хотя слова звучали утверждением, в них явно слышался вопрос. Засевший как заноза и изводивший самобичеванием. В один коротенький миг, прежде чем юноша закрылся, Краассу увиделась его боль. И, пораженный ее глубиной и силой, он понял: во-первых – правды точно не расскажет. А во вторых – с помощником не прогадал. Их повязала общая тайна. И общая большая беда. И черт с ним, что не могут они друг другу признаться. Зато пользу взаимную принесут. По крайней мере, он нутром чует, что там, куда отправляется вскорости, ему Зэер нужен позарез. Именно Зэер. Именно там.  А чутье его еще не подводило.
- Она жива. – Он сознательно выдержал паузу, будто внутренне колеблясь. Ровным тоном скупо завершил. – Не страдает. Но хода назад уже нет. – Еще помолчал и добавил. – Я сделал для нее все возможное. Ты же знаешь, что она для меня.
Лицо молодого воина прояснилось. Он почтительно склонился перед Краассом, приложив к груди раскрытую ладонь, произнес с искренней благодарностью:
- Вы оказали мне большую честь, господин мой. Я готов приступить к обязанностям немедленно.

                *   *   *
Положа руку на сердце, так ли уж «все»? Он закинул лицо к уходящей в небо спирали. Широкие каменные пласты, округлые, сточенные, будто вылепленные. Со стороны представляются бархатными и словно мягкими на ощупь. Ощущение в целом правильное – это не камень, а живое существо. Оно источает энергию, но и в кошмарном сне он не решился бы на нее посягнуть. Ибо стоит сейчас у изножия Храма – прибежища всемогущего Оракула.
Слишком много скопилось неясностей. Не вопросов – блуждания чувств. Не должно так, неправильно, глупо. Но сколько себя ни уговаривай, эмоции не исчезают. Они ранят его и мучают, принуждая переживать свершившееся, переигрывать, перетасовывать в мыслях. Вновь и вновь убеждаясь, что, увы, поспешил. Что чувства застлали разум, а ущемленная гордость не вняла голосу рассудка. И что выбранная для сестры кара, та же смерть, только в разы хуже. Хуже смерти - бессрочная агония. А он обрек ее на агонию, когда не смог отобрать жизнь.
Видят боги, он с плеча старался не рубить, хотя имел полное право. Свихнувшаяся на своей любви девчонка могла стоить не только потери власти, это был беспрецедентный скандал. Он знал, знал достоверно, что уже многие столетия империю, будто червь, грызут изнутри спрятанные тщательно сомнения – в правильности жизненного пути. И что есть в их среде предатели, позволяющие себе усомниться в неукоснимых требованиях Закона. И самому ему, по молодости, случалось утаивать грешки. Когда не добивал добычу, понимая, что и без того она наверняка погибнет. Наверняка, кроме единственного случая, когда сожаление взяло над кровожадностью верх, и, насытившись жертвой, он не захотел уничтожать эту потрясающую, редкостную красоту. Он постарался даже облегчить ее страдания, а потом оставил в таком месте, где сородичи обязательно бы ее нашли. Но он обошел закон, понимая исключительность обстановки – чужая дальняя планета, неосвоенные дикие места. Если девушка и выживет, если и потомство принесет – никто об этом не узнает, никто и никогда. Но Аттали, то что она сделала, выходило за рамки любых разумных предположений. Это пахло чистой воды безумием. И это повергало его в пропасть – горя и стыда.
Память снова бросила в прошлое. На считанные мгновения он словно наяву очутился в бесцветно серой капсуле, с наклонно поднимающимися скатами стен, переходящими в вогнутый, исчерканный кровавыми прожилками потолок. Камера казни, аннигилятор.
Страшнейшее оружие, предназначенное для своих. Это слово произносят шепотом, но гораздо чаще избегают упоминать. Оно заставляет содрогаться их не знающие страха сердца. Казнь на аннигиляторе – самое жуткое, что может приключится с трансформером. Потому что это гибель навсегда: не только тело рвется вживую на атомы, в клочья разрывается душа. Погибший в бою или сознательно из мира ушедший имеет право на возвращение. Пусть через многие столетия, несчетность испытаний и преград, но у него остается шанс заслужить физическое возрождение. Аннигилятор лишает этого права. Умерший в нем исчезает навеки, само имя его вычеркивается из родовых летописей и из памяти живущих, чтобы не навлечь на семью новых проклятий и бед. Но позор – негласный, затаенный, преследующий, все равно виснет на роде давящей тенью. Семья, взрастившая предателя, переходит в некую низшую касту. Ее членам и выходцам никогда уже не занять ведущих, значимых постов. Не выдвинуться на государственном поприще. Не украсить себя лаврами почета.
Это при условии, что виновника осудят публично. И так же публично казнят. За всю историю существования трансформеров такое дважды или трижды происходило. Но, слава Незримому, не с представителями Королевской семьи.
До недавности. Безумного этого дня.
Перед глазами пустая серость, и закрепленное в центре наглухо, грубо вытесанное каменное кресло. С широкими подлокотниками и выступающей ступенькой для ступней. В кресле – хрупкая фигурка. Вдавленные в сиденье плечики накрест стягивают ремни. Металлическая лента охватила лоб. Руки припечатаны локтями и запястьями, ноги – в лодыжках и коленях. По бескровно белому лицу ползут ручейками слезы, но упрямо сжатые губы сведены в твердую, печатью залегшую линию. А пылающие черные глаза глядят непримиримо и бесстрашно ему, кажется, в самую душу. И он понимает, мучительно и ясно, что проиграл. Провалился с треском, как последний болван, простофиля. Не удосужившись разглядеть за оболочкой вчерашнего несмышленыша несгибаемую взрослую волю, водрузил на кон свои  амбиции. С помпой поставил – и в лужу сел… Пропади оно пропадом к чертям собачьим!
- Чего тебе не хватало? – Его и самого коробило от этих бессмысленных потуг – разобраться, переубедить, найти другой подходящий выход.
- Жизни. Любви… Свободы!
- Ты не только себя убила, ты его потянула на дно!
- Мы никому не причинили вреда. Мы лишь хотели себе немного счастья.
- Ты осквернилась…
- Ты оскверняешь себя по десять раз на дню. Не воротит с души, нет – устилать свою жизнь трупами?!.. Ай, прости великодушно, ты, ведь, не понимаешь даже, что я втолковать пытаюсь. Ты видишь в них лишь добычу, но ведь для утоления голода не требуется столько убивать! С такой жестокостью. С таким садизмом!
- Ты с ума сошла?
- Нет, это вы свихнулись! Подчистую свихнулись, наперечет!.. Не создавали нас машинами для убийств. Это противоречит любым природным законам. И главное – без этого можно прожить, и получать от жизни удовольствие. Я не чувствую себя обделенной… - Не чувствовала. – Она сникла. Обреченный вздох всколыхнул грудь. Глаза бессильно закрылись, тонкие пальцы непримиримо сжались в кулачки. – Упавший голосок устало шелестел, - Я не жалею, нет. И он не жалеет, уверена. Подаренное нам время ценнее бессмысленной вечности. И знаешь, что я скажу? Мне жаль тебя, брат. Мне жаль тебя и остальных. Для чего вы живете? За что сражаетесь? К чему устремляете взоры? Вы в тупике, в который сами себя загнали. Сами построили стены, за решетки себя упекли. И еще удивляетесь – почему это нет потомства!
- Не смей!..
Она упрямо выставила подбородок, глаза метнули молнии, сузились. И каждое следующее слово било по нему, стегало сотней плетей. Он не желал слушать эту ахинею, этот бред, но и остановить ее почему-то не пытался. Точно разом утерялись силы, и он проваливался, падал в пустоту, где было не за что ухватиться, прервать или хотя бы замедлить стремительное это падение.
- Ты и тебе подобные, кичитесь своим совершенством. Как по мне – не знающий милосердия заявлять о совершенстве не имеет прав. А вы отрезали в себе лучшую половину чувств, приравняв ее к слабости. Все равно, что оскопились. Ты думаешь, я боюсь смерти?! Боюсь, но я на нее согласна! Потому, что уверена в правоте. И потому что не хочу тащиться по жизни оскопленной. Да, да, ты не ослышался! Животная похоть, которой вы подменяете чувства, кровь и ужас, которыми вы упиваетесь. Это низость и грязь. И я рада, что мой ребенок не увидит вашей черноты!
- Ребенок? – его словно лезвием резануло. Внутри гулко екнуло, обрушилось комом вниз, застряло в ногах железной гирей. Потом обволокло – зудящей беззвучной пеленой. Не удержавшись, он пошатнулся, прикрыл ладонью глаза. В виски монотонно вбивалась кувалда, а мешанина перепутавшихся чувств вдруг начала тускнеть и растворяться, расчищая  дорогу мыслям. Четким, собранным, холодно трезвым. Он даже мимолетно этой нежданной трезвости подивиться успел, но не дал себя сбить и запутать ненужными, неуместными удивлениями. Аттали ему не спасти. Пришло время спасать собственную шкуру.
Не смотря на добровольный уход отца, несмотря на его последние настоятельные рекомендации окружению, в желании видеть преемником именно старшего сына, Краассу власть на блюдечке никто не подносил. Он шел к ней длительно и трудно, годами завоевывал доверие, доказывая делом состоятельность в любых государственных сферах. Поприщах, начинаниях. Он сумел внушить почитание и усмирить отдельных недовольных. Он сбалансировал и укрепил общество, найдя золотую середину меж настроениями лояльных и радикалов, и он не страдал излишней нетерпимостью, вопреки всему, чем укоряла его только что сестра. Разве не доказательство тому – процветающие многие миры. И вполне гуманная система для разумных, когда планеты-поселения превращены в оазисы спокойствия и стабильности. Да, избранные жребием приносятся в жертву. И да, их гибель легкой не назовешь. Зато почти искоренилась бессистемная варварская охота, обращавшая столетия назад целые континенты в разгромленные, выжженые пустоши. Трансформеры не отказывают себе в удовольствии развлекаться, но проделывают это взвешенно и с умом.
Воспитанник его опять же. Щенку совсем недурственно жилось. Вне сомнений, куда лучше, чем в окружении полудиких «родных». Но сколько волка не корми… В болонку не превратится. Хотя не исключено, что именно вопрос пола стал в их ситуации ребром. Как-никак, самец, и прямо скажем – из доминантных. Возмужал, обзавелся гонором и вполне естественными интересами. Что выберет нормальный половозрелый самец – верность строгому хозяину или кайф основного инстинкта? Ответ очевиден – если самец не ущербный, инстинкты возьмут над ним верх. Поэтому, хотя миловать ослушника Краасс не собирался, в какой-то мере он его понимал. И даже оправдывал – в отличие от сестры.
Разочарования оправдывание не уменьшало, но позволяло обуздать в себе злость и воздержаться от перепиливания собственного сука, вопреки вбитым с рождения нормам чести. Взвесив все «за» и «против», Краасс решился рискнуть.
Сжав челюсти, он резко отвернулся. Выдавил короткое: «Прощай».  И скорым шагом покинул камеру, не оглядываясь на окруживших приговоренную стражей.
Андроиды, точное подобие людей с бесстрастным разумом машины. Они не предадут и не откроют тайн. На них одних он может положиться. На них и еще на Тамелона, бессменного своего партнера и вожака итранов по совместительству.

                *   *   *
Если и присутствует на белом свете нация, с какой трансформеры считаются,  оказывают доверие и даже уважение подчас, на какую привыкли опираться, - так это их союзники, итраны.
В мудрости и жизненной хватке единороги хозяевам не уступают. Бесстрашием и силой прославлены на века. А еще преданностью когда-то данному слову – служить безоглядно и безвременно в обмен на спокойствие и защищенность собственных угодий и семей. Эти самые угодья остались весьма условным обозначением, потому что с течением времени племя полулошадей-полудраконов настолько тесно слилось с рагезтянами и так широко расселилось, нога в ногу следуя за ними, что вся империя рагезтов по праву считается и родиной итранов тоже. Что совершенно не мешает обеим нациям жить.
Не мешает, если брать настроения общества в целом.
В суждениях трансформеры неоднородны. Кое-кто, отличающийся нестандартным миролюбием, готов признать помощников побратимами. Другие, из радикально настроенных Правящих Семейств, снисходительно терпят - как докучливый, но необходимый атрибут.  А большинство… да не заморачивается просто! Ведь сколько существуют планеты и звезды, и смена времен года, и холод, и жар огня – столько рядом с трансформерами идут по жизни итраны. Плечом к плечу, а чаще – закрывая собою на передовой.
Двуликие – именуют тех, чей физический облик ограничен двумя ипостасями. Помимо итранов, народов таких десяток на слуху. При сильном потрясении,  неконтролируемом гневе, необходимости нападения или защиты, единороги приобретают облик дракона - гигантской, змееподобной рептилии, одинаково быстро перемещающейся по суше и в воде, становящейся невидимой благодаря окутыванию себя особым защитным полем и обладающей энергетической броней, с легкостью отражающей заряд стандартной по мощности ракетной человеческой установки. Но в обиходе повседневности у них вид лошадей.
Могучие исполины, под стать своим высокорослым покровителям. Сложенные крепко, но не грузно. С чуть горбоносой крупной головой и мускулистой гибкой шеей, переходящей в неохватную грудь и массивный, слегка растянутый корпус, покоящийся на монументальных, будто колонны, ногах.
Снабженные режущим краем копыта замаскированы толстыми щетками очесов. Густая шелковистая грива стелется до земли, переходя на холке в торчащий меховой ежик, тянущийся до самого хвоста и переливами цветов напоминающий змеиную кожу. Оттенки его сугубо индивидуальны и служат соплеменникам визуальным паспортом владельца. Точнее – половинкой паспорта. Вторую половину информации собратьям являет рог – символ зрелости и оружия, которому трудно противостать. 
Итран поражает противника, выдавая, по желанию узко или широко направленный, высокочастотный импульс, воспламеняющий, разрывающий, либо парализующий цель. Это может быть одиночный «выстрел», серия, или превращающая в пепел препятствия волна. Для создания волны несколько единорогов усилия обычно объединяют, но и единственный итран ее тоже способен поднять. Если тренирован, опытен, силен. Если это Тамелон, примером.
Их породнила судьба. Вернее – несчастный случай. Вернее – счастливая случайность для гонористого и вспыльчивого мальчишки, который кому-то что-то взялся доказывать, наплевав на элементарную безопасность. Ну и встрял в неприятности по самое не балуй. Едва не распрощавшись с недавно начатой жизнью.
Много позже, повзрослев и происшедшее переосмыслив, Краасс голову давал на отсечение – его пытались устранить. Иначе, как объяснить вопиющую и априори не присущую техническому персоналу халатность, неосмотрительно допустившего малолетнего наследника на славящуюся агрессией планету арахнид. Проигнорировав внезапно вышедшие из строя системы слежения и полностью оборванную с юным рагезтом связь. Связь – равнозначную жизни, потому что дичь, которую он на спор собрался добывать, сама являлась охотником – не ведающим страха, не знающим пощады и в жажде крови трансформерам не уступающим.
Эттары. Близкие родственники «цивилизованных» скорпионопауков.
Фа-арра - собственно и означает «паук» на рагезе. Исконное имечко этих высокоинтеллектуальных сплоченных созданий, официально представляющих в разумном мире расу мыслящих насекомых, даже трансформерам с их способностями суперполиглотов, выговаривать – сущий геморрой. Не только язык, а и остальные подвижные части тела автоматом в трубочку свернутся. Поэтому прижилось название «пауки», с приставкою «фа» - сверх. Эттары же нечто усредненное между фааррами и термитами. Полупрозрачные, как застывший холодец, неуклюжие с виду существа, вооруженные тяжелыми челюстями и четырьмя парами клешней-лопат, достигающие величины упитанного сенбернара и селящиеся тысячными колониями в подземных лежбищах-гнездах, объединенных глубинными тоннелями и поверхностными охотничьими тропами.
Кланы эттаров непрерывно воюют друг с другом, заодно стремясь уничтожать любую живность, забредающую на территории гнезд и представляющую потенциальную угрозу незащищенным самкам и детенышам.  Нужно ли говорить о том, что явившегося в их пределы трансформера, при условии обнаружения, они будут преследовать с особенной страстью и остервенением, поскольку знают о «владыках космоса» не понаслышке.
С Краассом так и приключилось. Больше того, эттаров словно заранее доброжелатель предупредил. Вместо бесшумной охоты получилось громкое отступление, вскоре обратившееся бегством, потому что пропадать за здорово живешь рагезтянину естественно не хотелось. Но когда он с боями прорвался к модулю, выяснилось – аппарат безнадежно испорчен. В числе прочего приказала здравствовать связь. И основная и аварийная. Не то что видеоканалом – в режиме SOS координаты не сообщить. Трансформер был вынужден бросить бесполезный катер, грозящий обернуться ловушкой, и продолжить свой бесславный, многодневный, изматывающий забег, в конце которого, как он трезво оценивал, его ждала верная гибель. И гибель бы его настигла, если б ни пришедшая ниоткуда помощь. В прямом смысле упавшая с небес.
Они с Тамелоном пересекались, когда отец обучения ради прихватывал сына в военный лагерь итраньего молодняка. Высокомерный, горделивый мальчик к единорогам отчего-то благоволил. Особой приязни не выказывал, но и чванливость лишнюю не позволял. Тамелон, отпрыск местного вожака, был ненамного Краасса старше, но его серьезность и уравновешенность подкрепленная впечатляющим воинским дарованием  и цепким живым умом произвела на юного наследника неизгладимое впечатление. Он с интересом присматривался к единорогу, изредка вызывая того на общение. И всякий раз бывал приятно удивлен – цельностью натуры, широтою познаний, а еще тончайшим но непробиваемо прочным щитом самоуважения. Тамелон никогда не лебезил перед наследником, не опускался до пресмыкания или лести, но в то же время рагезт понимал – единорог к нему искренне расположен. Краассу это нравилось – несмотря на свой высокий статус и толпы мнимых приятелей, душой он был тотально одинок. И инстинктивно тянулся к желающему одарить его теплом существу, пусть даже это существо не годилось ему в наперсники по соображениям морали. Краасс чувствовал, что между ним и Таме образовывается связь, но понятия не имел – насколько она окажется уникальной.
Единорог угнал транспортник. Безуспешно перед тем добиваясь организации поисков. Его не желали слушать. Официальные данные гласили, будто наследник отправился в увеселительный вояж, категорически предупредив, что беспокоить его позволяется лишь отцу. А отец пребывал на другом конце космоса, и знать не знал, во что такое вляпался сыночек. Убедившись, что тревогу бить не собираются, Тамелон пошел на самоволку. Будучи прекрасно осведомлен: он подписывает себе смертный приговор, если подозрения не подтвердятся. На его удачу и счастье Краасса, интуиция итрана не подвела.
Когда Тамелон, с висящим на хвосте эскортом обстреливающих его модулей охраны, вынырнул из гипер-коридора, юный рагезт готовился принять последний бой на скалистом плато посреди пылевой пустыни. Он уже мысленно со всеми попрощался и настроился на очевидный итог, когда в слаженных рядах окруживших его врагов случилась истеричная сумятица из-за вонзившегося прямо посреди их скопления в землю серебристого сверкающего метеора. На входе в атмосферные слои, транспортник все-таки подшибли. Серьезно раненный Тамелон, тем не менее, сумел катапультироваться в аварийной капсуле, точно просчитав окончательный маршрут, и привести за собой мгновенно сориентировавшуюся подмогу. Принца крови спасли.
А сам Краасс еще долго потом вытягивал с того света своего нежданного спасителя. Травмы итрана оказались критическими, а сильнейший удар почти неуправляемой капсулы о каменистую поверхность  дополнительно их усугубил. Тамелон много суток провел между жизнью и смертью, но самоотверженно взявшемуся за его исцеление Краассу, дневавшего и ночевавшего возле единорога и лично контролировавшего каждую лечебную процедуру, удалось невозможное. Тамелон выжил. И не просто выжил, а окончательно выздоровел, вернулся в строй и… навсегда остался рядом. Как настоящий кровный побратим.
Отношений своих они не афишировали, но так постепенно выходило, что единорог все шире набирал политический вес одновременно с добивающимся власти принцем, завоевывая среди соплеменников небывалое уважение и популярность. Он объединил разрозненные единорожьи группы, выработал единый внутриплеменной устав, с активной помощью хозяина добился для своего народа дополнительных привилегий и гарантированных благ, и в конце концов, под единодушное, горячее одобрение, был провозглашен Всеобщим Верховным Вожаком с правом передачи власти наследникам. Так высоко ни одному итрану еще не посчастливилось взлетать.
Но сколь высоко ни поднялся с тех пор Тамелон, интересы хозяина для него бесспорный приоритет. Не рагезтянской руководящей нации, а именно Краасса, лично. Выгода от такого союза получается обоюдной. Как и возможность в скользкой ситуации опереться на верное плечо.

                *   *   *
Девичья фигурка в каменной громаде за его спиной, вздрогнув, беспомощно обвисла. Инъекция наркотика погрузила принцессу в состояние искусственного сна. Это забытье для Аттали обернется вечностью, но для Краасса благом являлось уже то, что адская установка в тот день так и не заработала. Лишенное чувствительности тело осторожно высвободили из пут и, с головой укутав защитным полотном, переложили на воздушный диск транспортировщика, закрепив и запечатав снаружи металлическую полусферу крышки. Опоясывающая периметр, подкрепленная печатями надпись гласила: внутри находятся дары для обрядовых ритуалов в родовой усыпальнице на Рагезе. Подготовленный транспортировщик присоединился к группе собратьев по назначению и ни у одной живой души не вызвал подозрения или нежелательных вопросов. Немного странным выглядело то, что такой специфический, если не интимный груз в дороге сопровождают не жрецы либо воины, а всего лишь один итран. Правда с горсткою стражников-технарей. Но едва итран оказывался узнан, интерес незамедлительно пропадал. Не было ничего необычного в том, что очередное задание императора исполняет лично его советник. Во-первых, все были в курсе специфической привязанности вождя, а во-вторых, Тамелон и в единственном числе с успехом заменял собою маленькую армию. Так что причин для волнений не находилось.
Одновременно с модулем, спешно отбывшим на Рагез, с околоземной орбиты Левиона стартовал личный крейсер принцессы. Старательно перед тем засветившись в информационных сводках новостей. Саму Аттали до отправления видели неоднократно, но только издали и со стороны. Большей частью – в сопровождении брата. И опять же никто не удивлялся: близких подруг у юной принцессы не водилось, а шлейфа придворных прихвостней у трансформеров просто нет. За особами королевской крови никто трепетно не ухаживает, с горшками и ложками не носится. Они, наоборот, воспитываются в условиях аскетизма и муштры, и с младенчества приучены в передрягах экстрима выживать. Выживать, остальным помощь оказывать, из большинства затруднений выпутываться, и благополучно  народ вытаскивать на аркане за собой. Тяжела она, как видите и неприглядна, пресловутая императорская судьба.
В предоставленном обществу отчете разъяснялось: принцесса решила перед замужеством воспользоваться предусмотренной законом отсрочкой, а потому отправляется в уединенное паломничество по старинным храмам окраинных миров, дабы заручиться поддержкой предков и благословением высших сил. Краасс, таким образом, получил три годовых цикла форы. А помимо него и верного Тамелона, к должностному преступлению прибегнул некто третий, никому не ведомый участник их крошечного тайного союза. Дворцовый смотритель Левиона по имени Тэо, наит.
Никто вам толком наита не опишет. Если обличье затребуете. Вот портрет характера - пожалуйста, и способности по пунктам наперечет. А внешность что же? А ее и нету. Позвольте лучше поэтапно изложу.

                *   *   *
Шадах значит «иные». И тоже – «иная, иной».
Немудреное это словечко будоражит рагезтянские умы. Бередит колдовским, сверхъестественным магнетизмом. Природа дала им достаточно от запаса своих щедрот, но еще большим, невероятным, грандиознейшим она одаривает иных. Оттого, быть может, что они редчайшие исключения даже на фоне других изысканных диковин. Такая себе штучная задумка, не имеющая аналогов и не сравниваемая ни с чем. Приручить шадаха, все равно что фортуну оседлать, удесятерив размах своей мощи.
Шадах – кровное дитя планеты, рождаемое с определенной масштабной целью. Обычно он появляется в переломный для доминантной цивилизации момент и служит ее корректором. Либо уничтожителем, когда лояльные способы направить пустившееся во все тяжкие население к положительным сдвигам не привели.
На фоне невольных собратьев иной не выделяется. То есть, принадлежит тому же виду и обладает всеми типовыми признаками. Но кроме них!..
По достижении зрелости, которая не связана с биологическим возрастом и бытовым опытом, а проявляется как результат накопленых негативных эмоций при роковом нервном напряжении, сопутствующем смертельной угрозе, шадах становится проводником и концентратором энергетических ресурсов создавшего его мира. Может ускорять и замедлять природные процессы, управлять стихиями, преобразовывать материю, а при известных навыках – и собственное тело. Ему подчиняются все животные существа – от простейших до высокоразвитых. Он своеобразный мессия, призванный изменить неугодное планете течение жизни ее высшего населения. И, исполнив задачу, завершает физический путь, не передавая способностей потомкам. Шадах бывает гораздо сильнее трансформера, но в собственном мире он обречен на одиночество. Невосприятия, отторжения, в лучшем случае –  вынужденного почитания. Щедро сдобренного завистью и страхом.
В одиночестве – его главная уязвимость. Его пожизненная боль. И если кому-то удастся эту зияющую пустоту заполнить, внушив доверие и привязанность до того как иной в полной мере познает свои дарования, он станет шадаху центром Вселенной. Ну крайне заманчивая перспектива!
Одна беда – классический шадах скорее миф чем реальность. Упоминания о них сохранились в рагезтянских летописях. Но нынешнее поколение сомневается – так ли эти сведения верны. Случаи обнаружения иных легко пересчитать по пальцам, еще и запас останется. И две трети сего скромного числа говорят не в пользу трансформеров – в основном контакты происходили с уже взрослыми особями и выливались в нешуточные конфликты, ничего кроме потерей обеим сторонам не принесшие.
Это что касается шадахов «прописных». Но есть второй неповторимый вид – наиты. Хотя с настоящими шадахами их не свяжешь. Как, впрочем, и с любой другой разумной формой жизни.
Шадахи чужие собственной родне. Но наиты противопоставлены разумному миру в целом. И само их появление на свете тоже скрывает мрак, хотя дотошные трансформеры столетиями обшаривали вселенские глубины в честолюбивых чаяниях волнующую тайну прояснить. В итоге разочарованно признали: вероятнее всего, колыбель наитов уничтожена, а причина - непоправимый катаклизм, Солнце, обратившееся сверхновой, столкновение с пришлым космическим объектом, роковая атомная реакция, разорвавшая планету изнутри.
Но почему вопрос о причастности самих наитов не рассматривался?
Да потому, что невозможно это. По определению, как говорят.
Наит от своего природного жилища зависим сильнее других. И все потому, что он с этим жилищем слит. Впрямую, на клеточном уровне.
 Единственный коротенький промежуток, когда наит, можно сказать, имеет тело, это период младенчества. И увидев его в это время, восхищения вы не испытаете. Вашим глазам представится что-то среднее между разросшейся до астрономических размеров инфузорией и гигантским белесым слизняком. Движется создание медленно, выглядит на редкость неуклюжим. Но если проявите неосторожность и отправитесь «брать на абордаж», рискуете оказаться спеленатым по рукам и ногам крепчайшими нитяными путами, клеящимися подобно паутине.
Потревоженный детеныш выстреливает в потенциального врага струйками мгновенно отвердевающей слизи. Набрасывает как лассо, кольцо за кольцом, с быстротой пулеметных очередей. И самостоятельно освободиться пленник уже не может. Ему останется лишь ждать – конца неторопливого, почти ленивого, изучения. Когда его ощупывают, поворачивают, пощипывают и мнут как живую резиновую игрушку. Действует наит деликатно, не ломает добычу и не вредит, но отпускает, лишь удостоверившись в ее для себя безвредности. Если опасность подтвердится, вас хладнокровно уничтожат, превратив в невыразительную кашицу-биомассу. Но это крайняя мера. По натуре наит миролюбив.
«Не делай зла мне и природе, и мы отлично поладим с тобой». В свое время у трансформеров хватило здравомыслия это незамысловатое наитское предложение поставить главою угла. С тех пор наиты процветают. Если не учитывать, что официально записаны имуществом рагезтян.
Недвижимым. Потому что превратились… в их дома.

                *   *   *
Хотите жить внутри живого существа? Которое поневоле отслеживает всякое ваше действие или шаг? Прям чувствую, как вас передергивает и крючит. Бр-рр, гадость какая! Существовать в чьем-нибудь брюхе на правах разумного глиста. Всю жизнь внутренности рассматривать да еще собственные отходы в чужой организм сливать?! Спасите, помогите, увольте!.. Но вы до конца дослушайте, а после решение принимайте.

                *   *   *
Младенец-наит (от рождения вполне самостоятельный и в вопросах жизни осведомленный), покинув материнскую утробу, отправляется в длительное и трудное путешествие, чтобы подыскать себе удобное для укоренения  местечко. А разыскав его, видоизменяется, замещая животное тело неорганической защитной оболочкой, имитирующей качества прочнейших минеральных местных соединений.
Маленький наит взрослеет, оболочка-панцирь растет, одновременно растекаясь в принявшей ее тверди паутиной нескончаемых капилляров-щупиков. Энергетическая сущность наита (трансформеры называют ее Душой) свободно путешествует образованными каналами, изучая планету, накапливая и сортируя информацию, но его материальная основа навеки уже неподвижна. Навроде ракушки моллюска, утопленной в коралловый насест. И чем старше наит, тем внушительнее созданный каркас, вокруг и внутри которого происходят удивительные вещи.
Дело в том, что наит – оптимизатор. Он разбивает на простейшие составляющие любое заинтересовавшее его вещество (или существо!). Запоминает элементную формулу. И, при надобности, объект воспроизводит. В неограниченном количестве, было сырье. И с фантастической скоростью, отвергающей все естественные процессы. Удивительным этим свойством в нецивилизованном обитании наит пользуется единственно с целью защиты, искореняя безусловно вредные формы жизни и размножая для природы полезные. В результате и себе существование улучшает.
Уничтожить укоренившегося наита можно исключительно вместе с планетой. Или эту самую планету на клочки разметав. Или, как вариант, целиком истребив на ней органику. Служащей наиту пищей и  рабоче-исследовательским материалом. Если, конечно, вам нужны такие бессмысленные разрушения. Рагезтяне бессмысленность не приемлют.
Проанализировав способности наитов, они открыли, что получают, при разумном и взвешенном к ним отношении, настоящий «перпеттум мобиле». Которому вовек переводу нет. И пошли на беспрецедентный шаг, объявив расу иных национальным имперским достоянием.
Самовлюбленные и жестокие завоеватели с Душами подчеркнуто корректны, если не сказать мягки. Предпочитают не командовать, а договариваться, порою даже разрешения просить. Естественно, такое поведение скорее обусловленный традициями ритуал, и в связке наит – трансформер главенствующим будет рагезтянин. Но ни единому рагезтянину, ни в здравом уме ни во хмелю, в голову не стукнет всерьез наиту навредить. Покалечить или принизить.  Слишком печальными выйдут последствия, вплоть до списания в изгои столь нерачительного глупца. Тем более, что принижать наитов рагезтянам по жизни не за что. Они готовы на благо хозяев трудиться круглосуточно и круглогодично, лишь бы на обжитых ими планетах процветали гармония и мир. Это во-первых. А во-вторых, чтобы новую информацию стабильно получать, потому что наит, это вечный школяр, натуралист и исследователь. Наибольшее наслаждение для него, наибольшее самоутверждение – непрекращающаяся возможность обучаться.
Он вбирает в себя и сохраняет, будто в огромной универсальной библиотеке – чужие наречия и традиции, образцы блюд, искусств и ремесел, архитектурных сооружений и предметов быта, научные изыскания и народный фольклор, изобретения механики и духовных практик. По наследству старательно передает. И на деле легко применяет – главное вежливость проявлять. Прям, как знаменитый невидимка Наум из известной славянской сказки «Поди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что».
Разделить с наитом его природное обиталище, все равно что сказочные чертоги в комплекте с джинном приобрести. Где по желанию меняется обстановка. И время суток, и протяжение пространств. И тебя вдохновенно опекают, но не навязываются и не мешают тебе жить. И все направлено на удовольствие твое и благополучие…
Рагезтян такое существование устраивает. Более чем вполне. Они за него держатся, что говорится «двумя руками». И хотя в полевых условиях готовы завязать пояса, оседлую жизнь без Душ уже не представляют. Даже радикалы немногочисленные. Хотя эти вечно ищут, к чему бы такому придраться. А наиты за доброе отношение воздают хозяевам стократно. И самое главное – им неизвестно слово предательство, ибо предавший, по их разумению, теряет право на жизнь…

                *   *   *
- Советы тебе не требуются. Зачем ты сюда пришел?
Вопрос ударил пощечиной, накрыл лавиною льда. Краасс быстро наклонил голову. Не отрывая взгляда от струящейся песчаной поземки, подобрал полы плаща, мягко опустился на колено. Прежде чем ответить, задержал дыхание. Произнес, подчеркивая почтенье:
- Моя… обязанность.
- И то верно. – Бестелесное рокочущее ворчание оттенилось иронией и скукой. В него вплелось характерное шуршанье, будто множество маленьких чешуек терлось о пористый камень и друг о дружку. Звук нарастал, потом оборвался. Вплотную над рагезтом с ленцою проговорили:
- А процедуру никто не отменял.
Пересилив нахлынувшую дрожь, он рывком запрокинул лицо, встречаясь взглядом с плывущими в кромешной темноте посреди клубящихся туч пылающими чашами-глазами.  Усмехнулся про себя – трансформер ничего не боится? Это верно, но казус в том, что любой другой в присутствии Оракула не прожил бы и минуты. Даже рядовой представитель его собственной расы. В таких условиях секундная робость простительна. Если не обязательна, как необходимый атрибут. Неприятно, но он уже привык.
- Утешься. Ты держишься лучше многих. Предшественников, я имею в виду.
Глаза моргнули, двинулись в наступление, обволакивая, ослепляя чадящим ореолом огня. Его потянуло на них со страшной силой, будто сам дух, обрывая нити сцепления, через плоть и лопающиеся вены, отдирался кусками от тела, чтобы собраться воедино бесформенной и размытой, тонущей в муках массой. И не стало неба и земли. Как не стало треснувшего мира. Только боль и картины памяти, нестерпимо четкие, до последнего короткого мазка. Он расслоился на тысячи пластов, и каждый пласт кричал ему о своем. И швырял  в лицо свершенные ошибки, словно нервы вживую оголял.
Не избежать, не отвести, не защититься. А только жить этим адом и верить, что его разум останется при нем. Не ожидая даже окончания, потому что тогда мучения будут еще продлеваться, удесятеряясь каждою ложной надеждой, каждою проникшей в него слабостью – не важно, духа или тела. Это его испытание, и лишь прошедший добровольно и принявший безоговорочно, он обретает великую Связь.  Становясь мостом – между мирами материи и астрала. Связь, дающую право общаться с тем, чье имя большинство живущих произносят с трепетом, остерегаясь упоминания всуе…
 Огненные брызги колесом закрутились вокруг. Сбивая  в клубок безумным по скорости вращением. К нему возвращалось тело, прорастая наружу из души. И эта последняя боль воскрешения пересиливала предыдущие, но он и ее перенес. Мгновения, и мир вернулся на обычные места, возобновились запахи и звуки. К нему возвратилась сила, а с ней ощущение  похожее на хмельную удаль. Словно огненные объятия его очистили, освободив от ненужного бремени, отяжеляющего ум, оковами висящего на теле. И теперь он свободен и готов: принимать решения и бороться.
- Центал молодая планета. Она по-детски уязвима и мала…  Ты, и только ты – волен сделать ее точкою отсчета. Новой истории, если хочешь. Если дерзнешь не оглядываться на других. Ты правильно распознал, что в ней скрывается тайна. Но чтобы тайну эту раскрыть, голого разума мало.
- Мало… разума? – рагезт не понял сразу, что он повторил это вслух. А уверовал, что не ослышался, лишь услыхав сдержанный смешок. – Великий Провидец, разве не ты учил и учишь отделять знания от эмоций, как от шелухи, наносной и опасной. Разве наши чувства не подкашивают нас, когда требуется здравое решение. И разве не обязаны мы гнать их прочь, если на весы возложены судьбы мира?!
- Ну да, ну да. Именно стерильную чистоту разума, ты применил, потомок Высших, для разрешения проблемы своей не вовремя споткнувшейся сестры. Являйся ты тем снобом, каким желаешь предо мною выглядеть, ее прах уже развеялся бы в космосе, а ты под фанфары и общее ликование справлял бы собственную свадьбу с немилой сердцу, но политически выгодной невестой. - Краасс поперхнулся воздухом, а к лицу, кажется, горящий факел приложили. Он пару раз открыл и закрыл рот, но так и не сумел издать ни звука. Оракул продолжал задумчиво вещать. – Нет, ты поддался эмоциям. И, хотя и коришь себя теперь, озираешься и подвохи ищешь, но переигрывать не будешь ничего. А почему? А потому, что она та, кто заставлял тебя чувствовать. И чувства эти на фоне остальных твоих величайших знаний и достоинств, что бриллианты в котловане, наполненном галькой и песком. Ты не признаешься себе в этом, и уж тем более не признаешься кому-нибудь еще. Но сохранишь их в себе как то истинное немногое, ради чего собственно и живешь. Какие бы дела, и цели, и достижения не занимали твою повседневность… - Успокойся, я тебя не укоряю. Я лишь подсказываю, – не сбрасывай чувства со счетов. Это хорошо, если они не выродились в тебе. Это отличает тебя от созданных вами машин. А пользуешься ты ними так осторожно, что нужно скорей опасаться, как бы краски мира не обесцветил тот самый  чистый и непогрешимый разум. Тем более, он не мешает процветать единственному благополучно не замечаемому тобою чувству. Самолюбию, самолюбованию. Гордыне!
Краасс снова опустился на колено, покорно внимая этому странному спичу, но мозг его наотрез отказывался навязанную информацию принимать. Откровенно говоря, он совершенно Оракула не понял. За исключением того, что его недостойное и малодушное предприятие в отношении Аттали, кажется, имеет оправдание. Его не собираются карать, и почему-то даже не порицают. Возможно, по каким-то удивительным стечениям обстоятельств, он умудрился тогда верно поступить. Хотя и перевернул безрассудно все существующие правила. Больше он такой осечки не даст. Бриллианты – не бриллианты, но жизнь они осложняют здорово. Эти самые загадочные «чувства»!

                *   *   *   
Аля в отчаянии разглядывала кроссовок. Ветхая материя треснула аккурат по шву, оголяя нагло вылезший в прореху большой палец в штопанном-перештопанном носке, посеревшем от времени и бесконечных стирок. В ушах трещал визгливый девчачий смех. Ее бросало то в жар, то в тошноту от усилий справиться со злостью и не наброситься на них прямо сейчас и тут, на потеху жаждущему зрелищ столпотворению.
Пять минут назад она украдкой выбралась из класса и примостилась в коридоре у подоконника, бережно разворачивая обернутый целлофанкою бутерброд. С маслом и сыром. Мама вчера кусочек купила в кои то веки, в честь подаренной нежданно премии, нашинковала на прозрачные ломтики, уложила в пластиковый судочек со строгим наказом – употреблять исключительно в виде школьного перекуса, а дома не нюхать даже, чтобы раньше времени не съесть. Аля, обожающая сыр и почитающая его чем-то вроде утонченного лакомства, расцеловав мать, тут же приготовила себе школьный тормозок и упрятала подальше, под морозилку. А вечером, кода мама ушла на ночное дежурство, с собутыльниками завалился пьяный отец. Естественно, набрел на сыр. И естественно, умял его в два присчета, вывалив из коробочки на тарелку, где уже высилась горка наструганного сала вперемешку с тараньей чешуей. Аля попыталась свою собственность отстоять, но заработала размашистую оплеуху и обещание выдрать ремнем прилюдно, если «не захлопнет смердючее хавало и не уберется с глаз, падлюка такая». Провонявшие потом и перегаром отцовские дружки весело хозяину поддакивали, а когда трясущаяся от обиды девочка пробиралась мимо них к кухонной двери, один с силой ущипнул ее за ягодицу и схватил за локоть, пытаясь усадить на колени.  Извернувшись, Аля вонзила зубы в волосатое грязное запястье и под водопады ругани вылетела вон из кухни и из квартиры. До полуночи она сидела этажом выше, в заставленной старыми ящиками нише у мусоропровода, скручиваясь в комочек и забиваясь подальше, когда кто-нибудь из соседей выбрасывал очередную помойку, плакала беззвучно от унижения, силилась что-то придумать. Мысли крутились чехардой, бессвязными, глупыми идеями, она не видела просвета, не находила выхода. Вся ее боль, вся ненависть сосредоточились на единственной фигуре. Отец! Не будь его, они с мамой жили бы счастливо. Пускай без лишних денег, но зато и без страха, ора, побоев, бесконечной моральной каторги. Господи, ну почему мать его терпит?! Ну почему заставляет терпеть ее?.. Аля не знает, сколько еще продержится. Навязчивое желание избавиться от тирана, когда-то давно родившись вдруг в голове, понемногу копится и вызревает. То ли самой сбежать из этого пекла, то ли с ним что-нибудь сотворить. Сколько раз, глядя на храпящего папашу, валяющегося головой в пролитом пиве и огрызках недоеденной закуси, она подавляла в себе жгучую тягу засветить чем-нибудь неподъемным по дубовой этой черепушке, да так, чтобы она сразу разломилась на десять кусков. Чтобы лужа крови, и мозги на столешнице, и милиция, и клеймо, и колония неизбежная. Зато она маму избавит от гадости и нищеты. Она возьмет на себя эту ношу и спасет их обеих, пусть и ценой собственной жизни, или ее огромного куска!.. Но только мама не хочет, чтобы они с Алей спасались, она ничего, ничего не хочет в их дурацкой жизни менять. И не будет ли так, в конце-концов, что вместо благодарности и счастья Аля получит мамин от нее отказ и потеряет последнего родного человека. А тогда, тогда вообще незачем станет жить…
«Дорогие гости» убрались восвояси в полпервого. Аля автоматически отметила время на истертых стареньких часиках без ремешка, выудив их из кармашка. Для верности обождала еще минут десять и рискнула возвратиться домой.
Отец выводил сипучие рулады на неразобранной постели, на кухне царил привычный бедлам и такая же привычная вонизма. Двигаясь как можно тише, Аля исследовала холодильник и не поверила радости – ее бутербродик уцелел, закрытый от отцовских глаз кастрюлькой с трехдневным супом. Аля задвинула его еще подальше, для верности отгородив початой банкой варенья – кислого, сливового, на сахаре они стабильно экономили. А поутру сразу забрала, мечтая устроить себе на большой переменке пир… Лучше бы мечты попридержала.
Она не увидела, кто ее толкнул. Это было сделано в тот самый миг, когда понюхав с наслаждением медово-желтые глянцевые ломтики, она поднесла бутерброд ко рту. Толчок пришелся в локоть и вышел очень сильным.
Аля потеряла равновесие и с размаху проехалась головой по оконной раме, чисто инстинктивно успев отвернуть лицо, почувствовала, как лоб у виска взрывается болью. Глаза застлало белым и слепящим, ноги, шаркая по полу, подогнулись и она беспомощно съехала на пол, хватая ртом воздух, борясь с беспамятством и тошнотой.
- У-ух, классно ты ей!! – завопил рядом в восторге мальчишеский звонкий тенорок. И сразу же следом выкрики и хохот полыхнули гремящим многоголосьем. – А давай еще разок, пока не очухалась!.. а давай ей ведро на голову наденем! Слышь, Крыса, хочешь вместо шапки ведро?!
Девочка рывком распрямилась, цепляясь за подоконник, чуть не утеряв сознание от боли, глаза слезились и пекли, но валяться у этих придурков в ногах она не станет, что б им ни мерещилось. Ее опять попытались толкнуть, и она лягнула нападавшего ногой, промахнулась, зацепила носком кроссовка торчащий углом на стене, наполовину содранный плинтус.  Раздался слабый треск. Окружившая Алю детвора, их до десятка оказалось, младшеклассники, дружно покатилась со смеху, тыча в нее пальцами и улюлюкая. Не смотря на унижение и ярость, Аля наблюдала это зрелище будто сквозь воздвигшуюся стенку, подумав вдруг с неожиданным безразличием и грустью – до чего же они походят на свору. Свору недорослей-щенков. Их натравили хозяева-собратья, и они рады показать свою прыть, заслужить пренебрежительную ласку и одну минуту славы в глазах недостижимо старших «коллег». И кружат вокруг нее, как разномастные шавки перед медведем, и ждут удобного случая – рвануть побольнее не смертельными, но ядовитыми клычками. А их ухмыляющиеся боссы блюдут расправу со стороны, руки потирают и множатся… Последний нюанс не заметить было трудно. Толчея вокруг Али за несколько минут увеличилась раза в три, она исходила ругательствами и криком и рассеиваться не собиралась.
Аля смотрела на кроссовок, краем глаза захватывая и неопорожненное ведро с водой, забытое, очевидно, нерадивой уборщицей, ведро, в котором одиноко и жалко плавал ее раздавленный бутерброд, а в голове с быстротою света метались мысли, выстраиваясь в связную цепочку.
Это не случайность. Не рядовой наезд. Они ее не выпустят. Они готовятся напасть. Орда трусов, ищущих поддержку друг в друге и общей к ней ненависти. От этой самой ненависти вокруг Али пузырится все и клокочет. Остались считанные минуты. Они сейчас нападут!...
Девочка вдруг почувствовала невыносимую усталость. Как будто она, это башня, в зное посреди пустыни. В монолите из камня нет окон. Нет бойниц, переходов и террас. И стены гладкие-гладкие, точно гранит, веками полируемый морем. И это не для того, чтоб не пустить жаждущих ворваться, хотя их толпы осаждают ее день и ночь. Это все для того, чтоб не выпустить то, безымянное и чудовищное, что смолистою черной рекою перетекает и волнуется в удерживающей его каменной тюрьме. Ее штурмуют неприятели. Воют тучи стрел, забрызгивают огнем конопляные факелы, буравят и вгрызаются в неприступную гладь окованные металлом тараны, а она упрямо держит оборону. Потому что не ведают наступающие – не победу несет им разрушение ненавистной твердыни, не победу - бесславную смерть. Но они не желают уняться, а она такая уставшая. Она устала бороться с ними. Она устала бороться с собой. Просто сделать шажок, отступиться, и не думать – что там дальше будет и с кем.
Аля глубоко вздыхает, поворачивается к обидчикам спиной, опираясь на локти, прижимает лоб к стеклянной пыльной прохладе и… будто проваливается в нее мысленно, отрешаясь от всего и вся. Паутинкою-червячком, расталкивая остальные, вползает в сознание ершинистая едкая мыслишка.
«Мне не надо лишнего. Пусть почувствуют то же, что и я. Глаз за глаз – так, кажется, говорили.»
Тяжелое бездумное безучастье, свинцовым сном наяву, вливается со всех сторон в сделавшееся каменным тело. А из нутра башни к цепляющим небо зубцам устремляются черные волны, вздымаясь воронкою водоворота.

                *   *   *
Носферату еще отступил. Присев, грациозно увернулся от мелькнувшей в воздухе бронированной клешни. Вращая искрящимся лезвием, кинулся в наступление, чередуя перевороты и выпады, словно в бешено залихватском танце.
Он не дарил им ни капли передышки. Как не дарил самому себе. И ждал, ежесекундно ожидал того последнего, спасительного удара, грядущего благословеньем и покоем, долгожданным и бесценным, как обнаруженный в пустыне глоток холодной воды. Но враги его, будто в насмешку, только держали оборону.
Он двигался так стремительно и воздушно, словно тело его было искусно сотканным миражом. Но он знал, и в душе над собою смеялся, что исчерпывает последние скудные припасы еще сохранившихся сил. Сохранившихся в противовес самой природе и естественным физическим ресурсам. Все-таки, тренировали его не зря. Не зря муштровали и мучили, вывертывая разум наизнанку и по частице перековывая плоть. Он получил эти пресловутые сверхвозможности, возносящие над рядовым легионером на заведомо недоступную высоту, и позволяющие до последнего – сражаться и поражать. Но заряд скоро закончится, словно в опустевшей батарейке. Сколько же еще из них обязано умереть, чтобы ненависть к нему пересилила отданный приказ, и они искромсали бы его в винегрет, так чтоб и следа не осталось?!..
Паучий строй разрывается, пропуская вперед многоногую растянутую тушу. Скорпионий хвост закинут полукольцом к каплющим ядом жвалам, пары растопыренных клешней кромсают парящую пыль. Тысячи крошечных глаз сбиты в выпуклые фасетки. В них ярость, но и лед, незыблемый как космические глубины.
- Стэун! Сволочь!! А явиться раньше пороху не хватило?!..
Он понял, что проиграл, наголо, без вариантов. И эта уверенность вылилась в безумный вой и атаку – последний отвлекающий манёвр.
Лучевое лезвие, как живое, крутанулось в ладони, укорачивая режущую струю. Он оказался под брюхом монстра и ударил. Но не паука, а себя, располосывая вкосую, от паха через живот и грудь. И тогда вся вселенная превратилась в одну всеобъемлющую БОЛЬ. Замигала ему звездами и исчезла…

                *   *   *
Сухой щелчок в оконное стекло показался Але ударом по носу. Она отшатнулась, но сразу собой овладела. Улыбнулась и опять прижала лоб, ласково и грустно улыбаясь. Течение времени уже не имело смысла. Она как будто вышла из него, остановившись на перепутье притянутых границами миров. И может теперь не заботиться, чтобы куда-то спешить, бояться пропустить что-то важное. Она в любой момент вольна вернуться в лично ей выгодную точку и перенаправить события, если заставит нужда. Ну а пока, пока ей просто нравится смотреть. И любоваться. Агрессивным этим совершенством. Таким красивым и сильным,  и… смертельно опасным, если его разозлить.
Желтое с угольным орнаментом брюшко, ниточка-талия, коричнево-красная грудь. Вооруженные шипами хищные конечности. Треугольная голова шевелит изогнутыми усиками, тяжелые челюсти раздвигаются, будто бы в подобии улыбки. Смыкаются и снова расходятся, работая как зубчатые жернова. Удлиненные овалы глаз глядят на удивление разумно. Как будто считывают Алины мысли. Или не мысли, а движения души? Но это длится беглые мгновенья, а потом, коротко толкнувшись лапками о стекло, шершень деловито взлетает, а девочка, сжав губы, плотней зажмуривает глаза… «Пожалуй, надо бы закрыть еще и уши!» - злорадно проговаривает далекий шепот внутри.
Уши?.. Закрыть?!.. А зачем?
Автомобильной сиреной в Алю воткнулся визг. Визжали этажом ниже. Причем, по-видимому, одновременно группка человек. Визжали так, словно испытание затеяли  – сокрушат истошными децибелами здание школы или нет. Алины ладони без понуканий прыгнули к ушам. Развернувшись, она привалилась к подоконнику спиною, для устойчивости согнув в коленях ноги, и смотрела внимательно в коридорную глубь, сосредоточившись над головами испуганно притихших неприятелей.
Затишье длилось недолго, сменившись натуральным светопреставлением, как будто кто-то декорации молниеносно поменял.
Пригибаясь, размахивая руками к ним неслась ватага мелюзги. Они на бегу изворачивались и извивались, выламываясь как куклы-марионетки. Приглядевшись, Аля заметила черные точки, хаотично шныряющие под потолком. Спустя секунду пространство вокруг стало маленьким адом, где все безостановочно орали и метались как заживо горящие, а крохотных жужжащих метеоров становилось больше и больше. Они  путались в складках занавесей, выползали из-под плинтусов и приоконных панелей, облепляли дверные косяки, слетались буквально отовсюду. Аля стояла не шевелясь, только водила глазами. Голова была странно пустой – ни мыслей, ни каких-либо эмоций. Холодное тупое равнодушие и отрешенность, словно в полусне. Але вдруг нестерпимо захотелось спать. Она их тут сейчас оставит, вернется в класс, устроится на парте с портфелем под головой. А эти… пускай выкручиваются… если сумеют…
- Са..ша!.. Пожалуйста… Помоги!
Это не крик. Так, тщедушное эхо. Но влетает в сознание ударом прута. Аля вздрагивает, словно вырванная из дремы грубым тычком. Начинает растерянно озираться и видит поодаль оседающую у стенки Аню. Белое-белое личико, опухший кривящийся рот с натугою ловит воздух, пальцы дергают ворот, в глазах испуг и бесконечная растерянность, словно она не может поверить в происходящее…
Ужас. Отчаяние. Гнев – взметнувшейся клокочущей волной! Глянув быстро на оконный ряд, девочка точно знает –  рамы забиты наглухо. Она поддевает ногою ведро, грязная вода с плеском выливается на пол. Хватает железку за обод и что было сил зашвыривает в стеклянное полотно пониже форточки. Оглушающий, дробный какой-то звон... каскады осколков…  ярость зверя внутри!
- Неет! Убирайтесь! Не хочуу!!!
Стряхнув с ресниц горячие красные капли, она кидается к Ане со всех ног. Падает больно на колени, берет в ладони свесившуюся набок голову, бережно, но уверенно кладет себе на плечо. Закидывает вверх лицо и видит – клубящийся тучей осиный рой втягивается в разбитое окно и сразу рассеивается, разлетаясь. Аля вздыхает, легко и свободно, одновременно удивленно отмечая - свет в коридоре странно мутнеет и меркнет. Она успевает еще пожать плечами в недоумении и медленно валится навзничь, не выпуская потерявшую сознание Анечку…

                *   *   *
… На заброшенной детской площадке, у остова сожженной лавочки, лениво почесывал шею большущий взъерошенный пес. Что-то среднее между мутировавшим кавказцем и средневековыми предками мастифов. Одинокие прохожие, завидя собаку, вздрагивали и непроизвольно ускоряли шаг, торопясь поскорее оказаться от зверюги на относительно безопасном расстоянии. Но мослатое шерстистое чудовище их пугливые ужимки не интересовали. Насторожив короткие уши, оно терпеливо и разборчиво внюхивалось в налетающий порывами ветерок от видневшейся в шеренге тополей коричневатой школьной трехэтажки. В какой-то момент пес перестал расслабленно скрести за ухом и, встряхнувшись, вытянулся в струнку, не сводя со здания загоревшихся алым глаз.
Ветер донес стеклянный перезвон и слабое жужжание. Из черного прямоугольника разбитого окна на верхнем этаже справа ползло синеватое клубящееся облачко, ползло и распадалось клочьями, как пена, под солнцем тающая на воде.
Пес недовольно заворчал, жесткая шерсть на холке ощетинилась. Задние лапы взрыли растрескавшийся асфальт,  оторвав, играючи, сразу несколько цементных кусков, и отбросили их с тяжелым стуком к автомобильной стоянке метрах в пятнадцати позади. Последний обломок шлепнулся точнехонько о фару припаркованной скраешку потрепанной девятки. Автомобиль обиженно взвыл. Исполинский пес нехотя развернулся к источнику шума, смерил взглядом презрительно. Сигнализация смолкла, как обрезало. Собака, покрутив лобастой головой, еще раз прошила глазами верхнюю оконную шеренгу и, решительно повернувшись, деловито потрусила прочь.  Мохнатые кряжистые лапы следов на влажном песке не оставляли…

                *   *   *
- Это возмутительно! – отрывистый громкий шепот въедался в больную Алину голову тупым источенным сверлом. – Исчадие ада, а не ребенок! Все, сил моих больше нет. Вызываю родителей, и пусть переводят ее куда угодно, если не хотят чтобы со справкой выгнали… Это ж надо додуматься – мешок пчел в школу протащить! Окно расколотить вдребезги!.. А на какие средства стеклить его теперь?.. На те, что добропорядочные родители сдают?.. Так они сдают на общее благоустройство и в первую очередь – на нужды своих детей, а не чтобы покрывать эти акты вандализма!..
- Осы… - певучий женский голос произнес слово мягко, но выразительно. Исполненная праведным гневом директорская тирада на полуслове беспомощно оборвалась. – Это были осы, Маргарита Семеновна. Устроили себе гнездо у бокового выхода, прямо под плитами крыльца. А детвора его разворошила, вот они и напали. Осы, знаете ли, крайне агрессивные насекомые и сплоченные настолько же. Неудивительно, что отстаивая свой дом, они гнались за детьми всем роем. Удивительно, что никто из персонала Вашего учреждения этим вопросом своевременно не озаботился. От ос нужно избавляться без промедления, тем более – при вашей ответственности за детское здоровье и жизнь…
До глубины души ошеломленная, Аля заставила себя приоткрыть зудящие болью глаза. На щеки немедленно полились слезы, но она успела рассмотреть залитое краской негодования всегда надменное директорское лицо и нервно сведенные в кулак на столешнице мясистые, унизанные перстнями пальцы. Маргарита Семеновна явно побаивалась ту, что сидела, аккуратно и скромно на краешке жесткого кресла напротив видавшего виды письменного стола и безмятежно кротко улыбалась.
Марина Евгеньевна, мама Ани.
- А-аня?.. Где?! – Голоса почему-то не было, получался слабенький сип. Аля уперлась ладошками в клеенчатую твердую поверхность, поднимая негнущуюся спину, и разобралась окончательно – она на кушетке в кабинете медблока. Время, похоже, к вечеру. Непонятно, знают ли о случившемся родители. И непонятно, чего ей ждать впереди. Хотя... Выгонят теперь к чертикам и будут дружно праздновать… Плевать! Главное, это Анюта. Дома она, в больнице? Обошлось, или что-то серьезное?
Она попробовала тряхнуть головой и застонала – в виски ударило молотом, в глазах замелькала рябь. Маленькие крепкие ладони уверенно придержали ее за плечи, помогли подняться и усадили в кресло, подложив под спину поролоновую подушечку, неловко извлеченную директрисой откуда-то из-под стола.
- Все хорошо, детка. С Аней все хорошо. Она уже дома, отдыхает. Сейчас меня волнуешь ты. Что у тебя болит?
- Голова. – Аля поморщилась. – Ерунда… Со мной такое часто. Аню, по-моему, покусали осы. Она дышать не могла…
- Аленька, ты ошибаешься. С ней приступ случился от испуга. Слава богу, ее никто не кусал. У Ани аллергия на осиный яд. А шоковое удушье без специальных препаратов не снимешь. У нее в портфеле всегда лекарство с собой, медсестра ваша об этом знает. Но сегодня запросто могли бы не успеть, это чудо, что она не пострадала. Спасибо тебе.
- За что?!
- Ты ее поддержала, помогла. А больше никто на помощь не пришел. Я понимаю, все были очень напуганы. А ты, какая же все-таки молодец!..
Аля слушала, потупившись, и восстанавливала в памяти картинку. Синие губы. Пятнами лицо. Вдохи со свистом. Натужно, как через плотную материю. Справа, под ухом, алая точка-прокол.
- И следов укуса не было?! – она невежливо перебила Марину Евгеньевну, хлопнув по бортику сиденья, - Пожалуйста, не надо мне врать. Я хочу, чтоб вы сказали правду!
- Александра, ты как с человеком разговариваешь?! – воскликнула расстроенно директриса. Да ты Анечкиной маме руки целовать должна за то, что она в милицию не заявляет. А ты позволяешь себе голос повышать?!.. Марина Евгеньевна, видите? Вот что за наказание – ни такта, ни благодарности никакой!
- Я благодарна! – Аля почти кричала, превозмогая затягивающуюся бечевками вокруг головы боль. – Но это был не обморок! Я знаю! Видела! А мне теперь лапшу на уши! Я не маленькая и не дура!..
- Конечно, не маленькая. Конечно, не дура. – Голос Аниной мамы звучал так же напевно и так же ласково, казалось, Алина злость вовсе ее не возмущает. Ты просто перенервничала. И оттого ошиблась. А хочешь, я дам тебе с Анечкой по телефону поговорить? Сама и убедишься.
- Хорошо. – Смущенно пробормотала Аля, разом растеряв свирепость и успокоившись. Марина быстро набрала номер дочери, протянула элегантный серебристый аппаратик девочке и, поднявшись, поманила директрису.
- Вы тут поболтайте, а мы с Маргаритой Семеновной пока прогуляемся. И вам мешать не будем.
- Вы оставляете ей телефон? Так просто? А если?..
- Аленька его не съест. Верно, Аля? Разговаривайте, я сейчас вернусь. – Марина чуть не силком потянула опешеную директрису в открытую дверь. Аля проводила их глазами и осторожно поднесла мобильный к уху. В ухе, прогоняя боль, немедленно зазвучал хрипловатый веселый голосок, заставляя ее расплыться в радостной улыбке.
- Саша, привет! Ты как?! Саша, я так рада, что ты позвонила!

                *   *   *
«…Мамочка, мамуля!.. Господи… помоги мне, я очень боюсь!.. Я клянусь, обещаю быть хорошей девочкой и никогда такого не повторять!.. Шутка случилась дурацкая, просто такая игра… Хотелось узнать, как это. Подумаешь, один несчастный раз. За бабки спишь, значит шлюха. А без бабок, мол, круто. Любовь! Какая такая любовь с сопливыми пацанятами, у которых изо рта и штанов одинаково воняет?! И знает каждый три слова, и те – избитые матерные. Я хотела только заработать, вылезти из этой нищеты… Светка обещала, в любой момент соскочу, и дома никто не узнает. Точка у них надежная, охранников – пруд пруди! И шелупонь туда не пускают, только важные клиенты, обстоятельные. С ними на раз-два в шоколаде будешь и брюликах… Где теперь та охрана?! Там же, наверное, где подружки мои несчастные. Господи, боженька, ну сделай же что-нибудь! Я еще маленькая, я не хочу умирать!..»
- Все когда-нибудь умирают.
Странный тембр, не мужской и не женский, бархатный, глубокий, в нем явственно позванивает металл. А еще – безучастный, словно машина разговаривает, а не человек. Она упрямо держится глазами за какую-то точку в полу. Она не будет смотреть, не будет, не то свихнется окончательно. Она видела, как забирали остальных. Она слышала, как они кричали. Она загоняла себе ногти в уши и билась головой об пол, лишь бы не слушать, лишь бы немного приглушить. А теперь явились и за ней. Это конец… гос-по-ди!..
- Когда занимаешься подобными вещами такой исход нужно предусматривать. Каков твой возраст, человечек?
- Сем-надцать… - шепчет она, запинаясь. Взгляд сам собой перемещается вверх и застывает, как кролик перед удавом. Нависающий над ней мужчина словно из киношного фэнтези шагнул. Наверно, выше двух метров. Широченные плечи. Обнаженный бронзовый торс - сплошь в бугрящейся сетке мышц. Подобранные жгутами у висков длинные угольные пряди. Нестерпимо-черные глаза. Правильные, но резкие какие-то черты вызывают образ хищной птицы. И вообще,  хищника. Первобытного, не знающего пощады. С ним не договориться, не умилостивить, не упросить. Мольбы и слезы только хуже сделают. Ее сдержанность – единственная надежда. Хотя бы на легкий уход.
- В целом человечек мыслит правильно. Даже жалко такую проницательность губить. Но я хочу предложить тебе сделку. Моя лояльность в обмен на твою информацию. Вот о ней.
Небрежный короткий жест. На белой стене проступает цветное фото. Таня сдавлено ахает, часто кивает головой.
- Ну? – насмешливо интересуется мужчина.
- Я… я очень хорошо ее знаю. Ее и всю семью. Мы рядом живем, в одном доме.
- Это мне известно и так. – Перебивает он с заметным раздражением. – И еще предостаточно пустых никчемных подробностей. Постарайся вспомнить детали, которые тебя удивляют в ней. Восхищают, злят. Поступки, отношение. К сверстникам, взрослым, животным. Факты, слухи. Доказанные, недоказанные, без разницы.
- Зачем? – Таня решается спросить.
- Ты хочешь жить? Не задавай вопросов. Делай, что говорю.
Отклонившись, протягивает руку, чертит пальцами круг. Из стены под фото вдруг выдвигается обитое кожей кресло. Скользит по невидимым полозьям. Замирает в шаге перед ней.
- Садись. – Торопит мужчина, поморщившись. Таня боязливо забирается на скользкое сидение. – На спинку облокачивайся. Можешь закрыть глаза.
- Д-для чего?!
- Будешь не рассказывать, а думать. – Он хмыкает. Разводит руками иронично. – Только и всего. Но при этом – отчаянно хотеть. Раскрыть мне все. До последней капли. От этого зависит твоя жизнь. Поняла задачку?.. Приступай.
Девушка послушно зажмуривается и тихо, всхлипом, вздыхает. Не станет она анализировать – зачем ему чокнутая Алька. И не собирается у совести прощения просить. Если это единственный шанс убраться отсюда живою, она его использует. Главное, сосредоточиться и ничего важного не пропустить.
Мужчина бесшумно огибает кресло. Останавливается за Таниной спиной. Наклонившись, сдавливает ей ладонями виски. Тело девушки подпрыгивает, как от удара током. Выгибается, мелко дрожа. Рагезт удерживает ее голову, пока конвульсии не стихают. Отодвигается, хлопает ладонью о ладонь, благодушно мечтательно потягивается.
- Спасибо, Арника. Ты как всегда на высоте. Зверюшка – настоящий кладезь. А вот на вкус посредственная. Истрепала ее взрослая жизнь… Уберешь?
- Как скажете, хозяин. – Меланхолично доносится в ответ. Кресло с простертым на нем иссушеным телом теряет очертания и расплывается, облаком впитываясь в пол. Краасс кланяется и, мурлыча себе под нос песенку, ступает в открывшийся проем.

                *   *   *
Еловое пепельное море. Горные скаты круто сбегают вниз. Ветерок играет в гнущихся верхушках, дразнит обоняние чужими пряными запахами. Он закрывает глаза и отдается в их власть. Как взявшая след гончая, почуявшая раненого зверя.
Запахи кружат его. Заполоняют и манят. Рассказывают целые истории, забрасывают ворохом картин. Не размыкая глаз и не сдвигаясь с места, он мог бы описать в деталях и с секундной точностью любое событие в округе. Любое… но не связанное с ней.
И это сражает и бесит, и вызывает жгучий интерес. Он, который считывает души, словно распахнутую детскую тетрадь, не способен заглянуть в ее – беззащитную, маленькую, до нелепости ранимую и хрупкую. Она - тайна за семью печатями. И останется таковой… Если сама не дастся… не предложит... себя раскрыть?!..
Он замирает, устремив взгляд в небо, схватив эту негаданную суть. Покачивая головой, улыбается в такт предвкушению.
Старина, Центал! Глобальность не учитывает нюансы? Ты настраивал ее против сородичей. Ты годами учил, что им нельзя доверять. Ты насыпал вокруг нее пустыню, и она сама по кирпичику растила стену, защищаясь. Ей потребуется вечность, чтобы поверить в человеческую доброту. Но я-то не человек. А у нее на первом месте чувства… Великий Оракул, твоя проницательность не знает границ!..
- Я весь внимание, господин мой.
Краасс фыркнул, не поворачивая головы, уткнул подбородок в балюстраду.
- Вождь?
- У господина вождя имя есть. – Огрызнулся, делая упор на каждом слове.  - Мы не смогли породниться, признаю. Но это не означает, что теперь до конца своих дней я должен терпеть помпезное к себе обращение… в конце-концов,  - он нарочито повысил голос и прогремел  вытянувшемуся как на параде помощнику, - имею я право хоть здесь, за пределами цивилизации, почувствовать себя свободным от нескончаемой вереницы титулов?! – Сузив глаза, посмотрел на Зэера и жалобно вопросил. - Имею?.. Или нет?
- Надо подумать. – Серьезно ответствовал юноша, но в глазах его прыгали смешинки.  Он тоже оперся на широкую ленту балюстрады, подставляя спину яркому полуденному солнцу. Подвигал лопатками, словно крылья разминал. Поглядел на императора задумчиво, с нескрываемым интересом произнес:
- А когда господин мой Краасс откроет причину истинного тут пребывания?
- А официальная версия чем тебе не угодила?
- Исследование и сбор образцов? Так мы и не исследуем и не собираем. Мы ограничены поверхностным наблюдением и перемещаемся на цыпочках в рамках установленных границ. Потому считаю важным расставить точки. Если планета запретная, для чего мы здесь обретаемся? Если обработка разрешена – когда приступим наконец?
- Приступим? – Краасс ухмыльнулся. – Как только этот вот птенец обменяет хилое родовое гнездышко на предложенную золотую клетку и во всеуслышанье объявит меня хозяином. Добровольно.
Зэер молча уставился на соткавшийся из воздуха кубик фото. Ни один мускул не дрогнул на лице, но черты его странно заострились, будто он переживал сильнейшую внутреннюю боль. Севшим голосом глухо спросил:
- Шадах?
- Он самый. – Краасс не скрывал удовольствия. – Или она, учитывая пол. Детеныш еще. Но потенциал! Ветеранам нашим не снилось.
- И ты думаешь, планета ее отдаст?
- А мы предложим равнозначную замену. Наше, - выделил ударением, - Высочайшее покровительство. Центал ничего не потеряет. Я… приобрету!
- Тебе нужна моя помощь.
- Не в поимке. Я хочу, чтобы ты взял на себя труд акклиматизировать ее и обучить. У нее должен быть кто-то помимо меня, кого можно назвать… ну, что ли, другом. Кому она сможет душу излить… не знаю там… посплетничать, спросить совета… Я не настаиваю ни в коей мере. К такому роду работы требуется особая расположенность. Ты наставник высшего уровня и, возможно, сочтешь оскорблением браться за обучение низшей…
- Нет.
- Что?
- Не сочту. – Он грустновато усмехнулся. Повертел кубик пальцами. – Симпатичная на удивление. А странное в ней не замечаешь?
- Это создание вообще одна сплошная странность. – Рассмеялся Краасс. – Если с соотечественниками равнять. Или ты другое подразумеваешь?
- А-а?... Нет. – Зэер, казалось, витает мыслями где-то далеко. – Мне нужно о ней подробно разузнать.
- Здесь все. – Краасс указал на кубик. – Забирай информер. На досуге ознакомишься. Можешь не гнать лошадей. Изымать я ее буду окончательно ориентировочно суток через семь.
- Продумал план?
- В общих чертах. Осталось подправить. И исполнителей подобрать. Тут проблемы не возникнет, таких индивидуумов в их городишке завалящем пруд пруди. Даже некая печаль пронимает.
- В связи?
- Не много я встречал своей жизни миров, где столь мало ценят себе подобных. И обычно эти миры находились на значительно низшем цивилизационном уровне. А здесь, хотя и замкнутое общество, но развитое. И при этом деградация нравов прямо таки шкалит. Давай-ка, наобум, перечисли пяток популяций.
- Гуманоидных?
- Или двуликих.
- Слатмы, вэлланы, ниды, абриты… тфинате.
- Тфинате можешь отбросить. У них культ самки едва ли не в поклонение возведен.
- Тогда – рамы или маргеты.
- В чем сообщность внутривидовой среды?
- Сплоченность, без нее выживать затруднительно. Косвенная привилегированность самок, если те не запятнаны отступлением от моральных норм. Естественное отношение, рациональное. Сильный не срывает гнев на слабом, самка физиологически слабее. Опять же, она продолжательница рода. Самец инстинктивно старается быть избраным и угодить. В меру, конечно, но закономерность налицо.
- Ну вот, а тут мы наблюдаем обратную стойкую закономерность. Самцы стремятся доказать, что самкам не нужна поддержка, что по параметрам они равны, и попутно проявляют к своей половине, я бы сказал, извращенную агрессию. К примеру, торговля слабым полом или принудительный секс, зачастую осложненный причинением сознательных увечий. Такого обострения я ни в одной расе не наблюдал. Впервые в жизни признаю: мы, часто, более гуманны. Учитывая, что охотимся на низших. А они – на собственную родню.
- Напоминает поведение арахнид.
- И прочих разумных насекомых. Но для явления шадаха погрешность недостаточна. Значит, нужно в комплексе брать. Отношение к природе? Скорее всего. Оно неравномерно. Некоторые страны, из продвинутых, стремятся планету оберечь. Другие, и их большинство, предпочитают существовать днем сегодняшним, не считаясь с правилами баланса. А, кроме того, они размножаются как оголтелые, особенно в последний столетний промежуток. Произошел плановый рывок, медицина и техника усовершенствовались. Вместо того чтобы использовать приобретенные возможности с умом, человечество занялось наживой. И каждая нация стремится вырваться в лидеры, а для этого ей требуется задавить числом остальных. По пальцам можно пересчитать видовые группы, сознающие опасность неограниченного прироста и сознательно сдерживающих размножение. Другие их усилия с лихвой перекрывают и в упор не видят, что планета уже по швам начинает трещать.
- Тогда для чего шадах? Быстрее и надежнее обратиться к практике катастроф. Пара-тройка цунами повнушительней, очаги проснувшихся вулканов. А если к ним еще и вирус приложить с должным коэффициентом вирулентности… Планета станет девственно чиста.
- Центал не хочет стерильности. Это его творение, как-никак. Он мечтает до них достучаться. Запугать, в конце концов, заставить. Но подчистую не убивать. Поэтому вместо команды, образно говоря, подрывников, он прибегнет к услугам снайпера. Я составил хронологическую стрелу, расчеты показывают, что девчушка полностью войдет в силу на двадцатом жизненном цикле. Еще десять лет ей понадобятся, чтобы взвалить бремя популярности, обзавестись армией поклонников, легионом противников, отточить способности и завоевать местный политический олимп. Половина людей ее при жизни назовет мессией. Вторая окрестит дочерью дьявола и будет всеми силами стараться уничтожить. Но ей суждена очень долгая жизнь и к концу этой жизни мировоззрения землян полностью поменяются. Тех, что окажутся пригодными для продолжения человеческого рода. Потому, что с врагами Центала эта крошка церемониться не станет.
- Приблизительно так же, как и мы?
- Приблизительно. – Краасс нехорошо усмехнулся. – Своим вмешательством я значительно сужаю поле деятельности этого цветка и одновременно расширяю горизонты. Надо же, как мы вовремя умудрились прибыть. Такой шанс – один на тысячелетие выпадает.
- Да и то не каждому. – Проронил задумчиво Зэер. Краасс самодовольно хохотнул.

                *   *   *
Он забрал информер и поспешил оставить ликующее начальство сразу, как это представилось уместным. Минуя рабочие уровни, проходя за порталом портал, держал руку с кубом на отлете, чтобы даже случайно в него не заглянуть, и старался ни о чем не думать. Тщетно. Тоска ложилась на плечи непосильным каменным грузом. В душе металась диким зверем ярость, не в силах выплеснуться, дать выход скопившейся боли. Или император слеп? Или у него самого форменное помешательство наступает?!
Его личный отсек. Входы надежно заперты. Смотритель оповещен - без разрешения не впускать. Визифон активировался, ожидая распоряжений. Зэер выпустил прозрачный кубик, толкнул его в сторону мерцающей голубоватой дымки. Информер скользнул к ней и исчез, как брошенный в воду камень. Экранное полотнище выровнялось и отвердело, показав увеличенное фото. Рыжеволосая хрупкая девочка на нем мечтательно улыбалась, глядя ему прямо в глаза. Тонкие прозрачные ладошки ласково наглаживали свернувшегося клубком на коленях пушистого зверька с серебристо-кремовой шубкой. Кошка… отметилось в уме автоматически.
С минуту он не отводил глаз от юного худенького личика, с болезненной жадностью и бешенством одновременно, и, неожиданно для себя, решился.
Повинуясь его движениям, фотография раздвоилась. Одно изображение осталось прежним, второе постепенно корректировалось.
Нездорово бледная кожа зарумянилась, посмуглела. Яблочно-зеленая радужка налилась небесной синевой. Потемнели и удлинились ресницы. Брови, не меняя изгиба, ярко выделились, оживляя взгляд. Обветренные розовые губы стали сочными, алыми. А развившиеся медные кудряшки улеглись на плечи тяжелой агатовой волной.
- Незримый! Она двойник!.. – Вырвалось вслух рычанием. – Но как в это можно поверить?!
- Поверить несложно. Особенно, воочию узрев. А вот принять – куда как тяжелее. – Бесплотный струящийся голос окутывал теплом, гася раздражения, забирая измучившую злость. – Но вы поладите с нею, сын Высших. Скажу больше, она твое исцеление. Она поможет тебе выздороветь, воспрять. Не приписывай ей черты наследницы. В душе Алиры нет ни капли Аттали.
- Антиподы?
- Дополнения. И дочь Центала – сильнее многократно… Не обманывайся внешностью. Она ребенок, ей самой неведомо, что таится в ней и терпеливо ждет.
- И что это, Арника?
- Сила. Величайшая из известных. Сеющая равно – благо и зло. В обоих случаях последствия неизменимы. Девочка – оружие, какого не видывал мир.
- Краасс знает?
- Кто она? Конечно. Не забывай, сын Высших, я связана клятвой повиновения. И на прямые вопросы даю правдивый ответ. Но о схожести с сестрой узнать он может только по подсказке. Сам - не заметит никогда.
- Она же очевидна!
- Для тебя.
- И что мне делать?
- Первое и главное - не сравнивать. Второе и тоже важное – не углубляться. Воспоминания утягивают на дно. Смотри вперед. Прошлое похоронено.
- Как ее имя, повтори?
- Альи-раа. Свет судьбы. Краасс будет называть ее Алирой.

                *   *   *
- При смерти, значит... Ага, ага… Ты мне еще раз это повтори, приятель Стеун. И себе по слогам заодно. Чтобы точно знать. Отчего на тот свет рулишь!.. Мне не нужны объяснения, олухи вы членистоногие!.. Я дал команду, вы обязаны выполнять!.. А все, что мимо, ваши сбои! И ваши морды за эти сбои полетят!.. Ты понял? Я спрашиваю, ты хорошо меня понял, кретин хитиновый?!.. Отлично, слушай сюда. Мне не интересно, каким макаром, но вы его вытащите, ясно? Хоть родите заново, хоть по клетке собирайте, все одно. Но скопытится он тогда, когда мне этого захочется. И тем способом, который я определю. В противном случае, помашете планете лапками и всем скопом отправитесь к праотцам. Всем вашим гребаным вонючим стадом, включая самок, отпрысков и яйца!
…Ты здесь еще?.. Выполнять!!!

                *   *   *
Сегодня опять на редкость унылый день. Будто не весна это, а глубокая осень. Серое небо, серые стволы, и листва уже какая-то пропыленная. Пасмурно, влажно, а дождик капнул только, и наутек. Зато настроение хорошее. Давно такого не бывало. Или нет. Не хорошее. Прекрасное! Как говорится – назло всем бедам и врагам!..
Знаешь, Васька, а у меня, похоже, будет друг… Тс-с-с. Это большой секрет. Я одной тебе об этом рассказываю. Ну, если совсем правильно, подруга. Васька, представляешь, у меня подруга?!.. Не знаю, как получится. Но, веришь, я прям чувствую, что она не как все. Она нас-то-я-щая, Вася! Она не притворяется, ей можно доверять… Ой, Васька! Я такая счастливая, ты и представить себе не можешь!..
Аля обняла урчащую кошку, расцеловала глянцевый, густой короткий мех. И тут заметила, Вася чем-то встревожена. Не на шутку. Ее мышцы были как каменные, кончик хвоста нервно подергивался. А расширенные испуганно глаза напряженно всматривались в полосу кустарника у забора.
Внезапно кошка глухо, утробно заворчала и принялась, царапаясь, освобождаться. Аля быстро спустила ее наземь. Василинка припала к асфальту, яростно взвыв, оскалилась и молнией метнулась в подвальное окно. Растерянно потирая сочащееся кровью запястье, Аля проводила ее взглядом. Снова повернулась к кустам. Окаменела.
Напротив, в нескольких шагах, стояла, склонив по-человечески голову к плечу, громадная черная собака. Глубоко посаженные глазки внимательно прохаживались по девочке, рассматривая, будто букашку под микроскопом.
Бугристый низкий лоб морщится сердитыми складками. Приоткрытая пасть обнажила длинные клыки. Зрелище не из приятных. И, хотя Аля и не боится собак, в первые мгновенья она порядком струхнула. Вдохнула парочку раз поглубже, чтобы в порядок мысли привести. На подрагивающих ногах сделала осторожный шажок. Потом еще один и медленно присела прямо массивной мордой, протягивая руки ладошками вверх.
- Привет. Какой ты красивый. Можно с тобой познакомиться?
В припаркованной неподалеку неприметной ауди водитель, разглядывая сцену в лобовое стекло, положил подбородок на  скрещенные на руле руки и расслаблено, довольно улыбнулся. Когда девочка, отбросив опаску, потянулась погладить пса, мужчина двинул головой, словно подставляя ее под Алину ладонь. И черная собака тотчас повторила его движение.
Текли минуты, Аля, как зачарованная, нежно ласкала пса. Он жмурился и с готовностью подставлял голову. Мужчина в машине тоже сомкнул глаза, откинувшись на высокое сиденье, ритмично и часто вдыхая.
«…Божественно! Да ты не просто иная. Ты же донор от природы. Проводник!..»