Постояльцы черных списков

   




               
               
               





 

                1

  Он  жил  только  во  сне. Его  дух  бодрствовал  только  там - не  во  сне , как  в  промежутке  между  бесполезной  явью , а  во  снах , как  в  месте  своей  настоящей  жизни.
  Во  снах  он  не  просто  существовал: там  он  мостил  Сарезское  озеро  золотыми  перьями  суровых  грифов , овладевал  на  остывшей  печи  пухлой  императорской  дочерью  и  на  голодный  желудок  брался  за  незаконченный  реквием  Моцарта. Доработав  его  при  помощи  божественных  советов  никогда  не открывавших  рта  троллей , он  опережал  Фарадея  и  находил  связь  между  светом  и  магнетизмом  уже  сам , приписывая  эту  заслугу  лишь  знаменитой  корсарке  Мэри  Рид , пошедшей  ради  своего  возлюбленного  на  заранее  проигранную  дуэль  и  силой  развернувшую  судьбу  к  себе  лицом.

Исключительно  в  сновидениях  он  взбирался  на  горы  Тайгета , чтобы  принести  в  жертву  Гелиосу-солнцу  специально  отобранных  для  него  лошадей ; переносил  жестокие  побои  Искупляющей  палкой  и  не  отступал  под  яростным  смерчем  непобедимой  конницы  Такеда  Сингена , продолжая  чувствовать  пряный  аромат  жизни: чарующую  смесь  тимьяна  и  миндаля.
  И  именно  во  сне  он  увидел , как , вдыхая  аромат  несвободы , распространяющийся  в  когда-то  принадлежащем  ему  городе  в  строгих  рамках  геометрической  прогрессии , святой  Мимиан  ощутил  сладкое  желание  вернуть  этим  улицам  их  былое  величие.
Сладкое  одиночество  желания.
  Былое  величие. Вернуть!
Ему  нечего  ждать  от  наступающей  ночи. Скептицизм - это  не  его  движущая  сила , и , не  проверяя  покаянием  истинность  новозаветного  писания , святой  Мимиан  в  клочья  разорвал  свои  ноздри.

 Заявляя  на  на  святого  Мимиана  в  полицию , некоторые  горожане  написали  горячим  гноем  на  полувековой  бересте  о  безумии  прежнего  хозяина , не  нашедшего  себе  лучшего  применения , кроме  как  скандально  нарушать  нетленность  установившегося  в  них  покоя.
  Полиция  приехала  на  кастрированных  верблюдах. Посоветовавшись  с  искусственным  разумом  коменданта , она  решила  не  передавать  святого  Мимиана  под  опеку  медлительного  правосудия  и  отвела  его  за  ему  же  воздвигнутый  памятник , где  он  был  запечатлен  с  пока  еще  стоящими  крыльями  и  в  походной  треуголке  так  и  не  взявшего  этот  город  корсиканца.
  Два , три  выстрела  и  все  проблемы  улажены: Святой  Мимиан  не  роптал. После  первой  же  пули  он , по-кошачьи  цепляясь  за  облака, уже  возвращался  на  небо - следивший  за  Мимианом тактик  за  ним  не  последовал. Он  кричал , сочувствовал , но  по  итогам  событий  той  ночи  перестал  видеть  сны.
Немного  подождав  их  исцеляющего  возвращения , он  сознался  себя  в  своей  смерти.
Он  умер.
Не  насмерть , но  умер.   
  Едва  ли  будучи  Антоном «Бурлаком»  Евгленовым
  Неженатым , уравновешанным , когда-то  родившимся  в  Царицыно  мужчиной  тридцати  двух  лет.
 
  Бог  любит  всех  нас. Самого  Творца  любят  далеко  не  все - Антон  Евгленов  любил  деньги ; любил , любит  и  сколько  бы  Антона  ни  взывали  опомниться , будет  любить.
У  него  их  немного , но  он  любит  и  те , что  есть. Но  сделать  так, чтобы  их  стало  у  него  больше , Антон «Бурлак» Евгленов осмысленно  не  желает. Не  берется , понимая: если  их  у  него  станет  больше , не  хватит  у  него  тогда  на  них  любви. Пока  их  у  него  немного , любви  у  Антона  Евгленова  хватает , а  когда  станет  больше , может, и  не  хватить. И  он  довольствуется  теми , на  которые  у  него  достаточно  любви: раскладывает  на  столе  немногочисленные  купюры  и  присыпает  ее  сверху  покатой  горкой  из  мелких  монет.
Сидит , любуется , у  Антона  Евгленова  ординарные  мысли - совершенно  не  похожие  на: «куда  бы  все  это  пошло , решись  дева  Мария  на  аборт?» ; у  Антона  ровное  дыхание , и  ему  уже  не  страшно  продираться  по  пятам  за  смертью. Без  капитала - с  пороками… неунывая: сквозь  бурелом  жизни.
Его  эта  гонка.
  Антона «Бурлака» Евгленова.
В  июне  он  в  бесславии , но  не  в  бесчестии , живет  за  городом  на  природе. На  крыльце  у  Антона  Евгленова  прогнила  одна  доска; он  на  нее  наступил  и  почувствовал: меня  не  обездушишь… покойника  не  растормошишь , доска  скоро  сломается, а  следом  за  ней  что-нибудь  сломается  и  у  меня , она  же  сломается  подо  мной, сломается  непременно ; летая  в  космос  прямо  на  кровати , Евгленов  ее  не  меняет. В  его  жизни , за  исключением  этой  доски , все  складывается  довольно  неплохо , и  «Бурлак» Евгленов  отдает  себе  отчет: если  я  заменю  эту  доску , тем  самым  еще  более  улучшив  свою  жизнь , то  в  ней  обязательно  случится  какая-нибудь  гадость. Нарушится  нынешнее  статус-кво - хорошего  в  ней  прибавится , но  хорошее  мою  жизнь  и  покинет.

Я  пошел  по  рукам - это  санкционировала  ты ; прикоснувшись  к  прекрасному , я  часто  обращался  за  невралгической  помощью  и  напивался  в  умат  со  своей  ворчливой  племянницей: не  докручивай  меня  до  конца. Ключ  погнешь… 
Что  тут… ничего. Ногу  Антон  Евгленов  все-таки  сломал.
Собравшийся  с  силами  товарищ  попросил  Антона  поехать  вместе  с  ним  в  магазин  стройматериалов - суть  дела  у  запальчивого  экумениста  Николая  Семеновича  Жакова  так  же  касалось  крыльца; он  собирался  украсить  свое  крыльцо  витиеватыми  балясинами,  и  Антон  Евгленов  был  ему  нужен  для  того , чтобы  по  мере  возможностей  поучаствовать  в  выборе. Кивком  и  советом - не  дозируя  их  многолетнее  знакомство.
- В  моей  жизни  были  разные  женщины , - сказал  неуверенно  ведущий  красную «Ниву» Николай  Жаков , - но  в  прошлом  году  я  ездил  в  Ленинград  и  завоевал  уважение  у  одной  сексапильной  банковской  служащей. Она  привела  меня  к  себе  и  стала  возбуждать  ногой: проводит  ей  по  тому  месту , откуда  у  меня  обычно  встает… tutti  frutti , всему  свой  час… обоюдная  любовь - это  не  то , что  сплошь  и  рядом ; в  тот  раз  у  меня  ничего  не  встало: она  же  возбуждала  меня  ногой  в  коньке – от  ужаса  у  меня  все  онемело , а  она  надевает  пояс  с  пластмассовым  членом…
- Ты  про  дорогу  все  же  не  забывай , - попытался  вернуть  его  в  реальность  Антон  Евгленов.
- Я , Бурлак , и  не  забываю. На  крестном  ходе  ты  бы  нес  свечку, а  я  кадило – жаркое  дуновение  очередного  поворотного  момента… для  работы  на  урановых  рудниках  абсолютно  ни  к  чему  иметь  углубленное  знание  кабинетных  теорий  труда - когда  она  одела  этой  пояс , я  постарался  хотя  бы  встать  с  кровати  и… ё-ёё…! Ты  куда… А-аа!
Порядочность  Аллаха  считается  в  Коране  одним  из  Его  основных  качеств. В  часовне  на  высокой  горе  нас  примет  седовласый  исцелитель  душевнобольных. На  тридцатом  километре  Каширского  шоссе  Николай  Жаков  попал  в  ДТП , после  чего  Николаю  Семеновичу  не  до  балясин. Ссадины , порезы , гематомы ; у  «Бурлака» Евгленова  повреждения , к  счастью , не  столь  разнообразны: у  него  сломана  нога. Ну , еще  и  ключица.
Штормовому  предупреждению  не  увести  меня  с  улиц. Проложить  дорогу  с  кладбища  сложнее , чем  на  кладбище ; околевшая  лошадь , мертвая  скотина , вижу , не  слепой , не  Андрей  Винитин, в  раболепном  онемение  перед  монотоностью  бытия  я  ни  за  что  не  умру  в  иночестве ; прогнившую  доску  Евгленов  вскоре  заменил.
Не  мной  нарушено  статус-кво , иронично  злобствуя , подумал  он , но , провались  подо  мной  эта  прогнившая  доска , я  , даже  беря  по  максимуму , сломал  бы  лишь  ногу  бы , а  тут  еще  и  ключица – теперь  меня  в  моей  жизни  должны  компенсировать  чем-нибудь  позитивным.
Но  тот , кто  должен , он  же  никому  ничего  не  должен. Из  него  не  выбить  долгов: ни  мне , ни  кулачному  бойцу  Перевару  Кукуше, ни  туповатым  людям  Тони  Сопрано ; задолжал  он , конечно  же , многим , но  толку-то?
 Ладно , пусть , нам  надо  жить  с  Ним  в  обоюдном  снисхождении. Без  обид  и  претензий. В  основном , делая  ставку  на  прощение.
 Со  сломанной  ногой  Антон  Евгленов  курит «Приму» , набивает  полный  рот  горячим  неофильтрованным  дымом ; продирая  себя  самогипнозом , лежит. В  Москве. Там  же  в  эти  дни  и  его  неблизкий  сосед  по  даче  Фролов , от  которого  все  отшатнулись: бедный  и  скромный.
 Ваш  девиз , господин  Фролов?
  Только  на  месте. Ни  вперед , ни  назад.

  Фролов  еще  раз  глотнул  омерзительной  комнатной  фанты  и  на  него  хлынули  болеутоляющие  невнятности: долго  ли  мне  осталось? надо  ли , чтобы  долго? сердце  щемит , мозги  отдыхают? он  стоит  под  чьими-то  окнами , и  одно  из  них  безвкусно  скрипит. Минуты  исконно  русского  философствования , сомнительный  дар  прозрения ; Фролов  располагается  внизу , пессимистично  размышляя: открыли , держат  открытым  и  сейчас  что-нибудь  на  меня  сбросят. У  меня , наверное , такая   планида – приехал  на  Проспект  Мира  устраиваться  на  работу , задумался  о  миграции  северных  оленей  и  получай.
Фролов  весь  сжался. Окно  за  его  спиной  снова  скрипит - теперь  оно  уже  закрывается , но  Фролову  неспокойно: похоже , они  на  меня  ничего  не  сбросили. Здесь  происходит  что-то  странное , на  задней  стороне  моей  шеи  почему-то  мокро , не  вспотел  ли  я  от  страха? нет , только  на  ней  и  мокро ; задирая  куртку  и  подтягивая   штаны , Фролов  догадался: они  же  открывали окно , чтобы  из  него  сплюнуть – сплюнули  и  закрыли , а  сплюнули  они  мне  на  шею: на  ее  заднюю  сторону. Но  шею  я  оботру  и  без  посторонней  помощи. Как  же  хорошо , что  на  меня  лишь  плевок  из  окна  сбросили - это  намного  терпимей , чем  если  бы  что-нибудь  еще.
 
Темнеет , холодает , и  мысли  складываются  в  путь. Под  шарфом  ходит  кадык. Фролов  привык  обходиться  без  резных  перил - она  симпатична , но  мне  безразлична: хо-хо , хо-хо , птицы , рыбы , птицы , птицы , рыбы! птицы , рыбы!  рыбы!! птицы! с  рыбами  в  клювах. Окстись , безумец. Успокойтесь , Фролов – чтобы  привлечь  их  внимание , лучше  сразу  расстегнуть  штаны  и  показать , что  там  у  вас  есть.
На  Моховой  меня  один  раз  за  это  уже  забирали.
Не  устроившись  на  работу , Фролов  приехал  на  дачу  и  доверился  своему  пониманию  неизбежного. На  небе  тысячи  звезд - находясь  в  другой  галактике , Фролов  бы  видел  их  сотни  тысяч ; с  Земли , по  сравнению  с  ними  плохая  видимость , но  Фролов  на  земле , он  в  этой  галактике – в  галактике , где  есть  жизнь.
 В  других  галактиках  жизни  нет , но  там  нет  и  смерти ; принесут  ли  ему  облегчение  походы  во  сне  к  подкладистой  девушке-медиуму? не  начать  ли  Фролову  понемногу  пыхтеть  на  пятнадцатикилометровых  кроссах? из  одного  московского  окна  на  него  сплюнули. Одна  из  звезд  красиво  падает. Фролов  твердо  стоит  в  бездорожной  жиже  и  не  загадывает  никакого  желания. Не  хочет  им  никого  обременять.
Фролов  безусловно  не  против , чтобы  его  бывшая  жена  разрешила  ему  почаще  видеться  с  сыном , но  если  все  так  сложилось , значит  Господь  написал  ему  на  роду  именно  это , а  звезда… звезда… я  и  в  этом  профан ; кого-то  закидывают  цветами , кого-то  камнями , мне  не  удалось  завести  масштабных  друзей , и  звезда , которая  красиво  падает - она  не  звезда.
Фролов  внимательней  всмотрелся  и  у  него  не  осталось  ни  малейших  сомнений. Не  звезда , ничуть  не  звезда: падающий  самолет.
И  Фролову  приятно: здраво  я  поступил , не  загадав  желания - люди  на  этом  самолете  с  минуты  на  минуту  познакомятся  со  следующей  особенностью  нашей  планеты , у  нас  же  не  только  жизнь, но  и  смерть , и  я  бы  выглядел  бесчеловечно , если  бы  загадал  желание  при  виде  падающей  звезды ; к  тому  же  она  не  звезда , а  утративший  управление  сказкой  пассажирский  самолет.
Небезынтересной  сказкой.
Кончается  для  людей  на  нем  сказка.
Отныне  им  предстоит  заслуженная  быль.
 
  Ее  заслужили  и  они. Они  здесь  вдвоем: сошедшая  с  дистанции  фотомодель  Людмила  Канапина  и  слепой  Андрей  Винитин, сказавший  в  связи  с  травмированной  конечностью «Бурлака» Евгленова: много  бы  я  отдал , чтобы  увидеть  свою  сломанную  ногу. И  ногу  бы  отдал , и  некоторую  часть  потенции. Да  что  там  жадничать - всей  бы  не  пожалел.
Людмилу  попросили  провести  с  ним  этот  вечер  и  она  смотрит  на  то , как  он  смотрит  в  аквариум ; Андрей  Винитин  ничего  не  видит. Рыбок  в  аквариуме  никто  не  учил  плавать  на  спине. В  комнате  нестерпимо  жарко.
- Мы  с  вами , -  сдержанно  заметил  Андрей , - даже  не  одного  пола , но  я  вам  все  же  скажу: это  я  сделал , не  подумав.
- Что  это? – спросила  она.
- Не  застрелился. Вчера.
  В  Людмиле  Канапиной  еще  не  все  расслабилось , и  она  безапелляционно  верит: смерть  придет  за  всеми. Не  застрелившись, Андрей  почти  не  проиграет.
- Не  удалось  вчера , стреляйтесь  сегодня , - сказала  она. - Я  даже  помогу вам  найти  пистолет.
- Нет , сегодня  я  не  буду  стреляться , - сказал  Андрей.
- Ваше  право.
- Сегодня  уже  поздно , - посмотрев  на  аквариум , невесело  произнес  Винитин. - Поздно , слишком  поздно.
- Почему? – спросила  она.
- Жить  хочу.
Не  противодействуя  мазохистскому  предвкушению  долгого  дня , Винитин  по-прежнему  не  отводит  взгляд  от  аквариума. Людмила  Канапина  думает , что  у  слепых  своя  логика  и  начинает  в  подробностях  вспоминать  как  в  прошлом  августе  она  ездила  в  Новороссийск ; деньги  на  отпуск  лежали  у  нее в  нагрудном  кармане  джинсовой  рубашки , в  купе  помимо  нее  находились  два  мужчины  и  женщина: все  они  были  ей  незнакомы  и , когда  один  из  мужчин  вместе  со  вспыльчивой  дамой    ушли  пить  в  соседнее  купе , оставшийся  господин , рассказывавший  ей  до  отправления  поезда  о   конъектуре  радикализма , подсел  к  ней  вплотную , облизал  Людмиле  щеки , стал  ласкать  за  грудь  и  расстегивать  пуговицы  ее  рубашки ; поддавшись  его  мягкой  агрессии , Людмила  Канапина  не  обращала  внимания  на  то , что  он  расстегнул  и  ту  пуговицу , которая  преграждала  ему  путь  в  карман  с  ее  деньгами. Она  не  могла  поддерживать  в  себе  былую  осмотрительность. Сняв  с  Людмилы  рубашку , Аркадий Кайков   с  противоречивым  выражением  лица  выбросил  ее  в  окно.
Людмила  закричала: «Что  ты  делаешь?» , но  он , стащив  с  нее  джинсы , раздевал  ее  и  дальше , говоря  при  этом: не  кричи , девочка , я  же  вор - я  сразу  понял , что  деньги  у  тебя  в  нагрудном  кармане , я  бы  их  у  тебя  так  изъял , что  ты  бы  ничего  не  заметила , но  жажда  тебя  оказалась  сильнее  жажды  денег , ты  не  переживай , деньги  в  твоей  рубашке  фактически  уже  не  были  твоими , однако  я  их  себе  тоже  не  взял , пусть  уж  никому  из  нас  не  достанутся – запомни , я  выбросил  в  окно  свои  деньги , многим  я  за  эту… случайную  связь  с  тобой… пожертвовал.

Воспоминания  о  дороге  в  Новороссийск  вынудили  Людмилу  Канапину  пойти  в  душ. Не  закрыв  за  собой  дверь  и  даже  не  прикрывшись  шторой ; Людмиле  любопытно , что  она  почувствует , когда  на  нее  будет  смотреть  слепой  Андрей.
 Смотреть  и  не  видеть: она  видит , как  он  на  нее  смотрит. Он  не  видит  ничего - зайдя  в  ванну , Андрей  Винитин  на  нее  не  смотрел. Неволя  шальной  ум  беззвучным  повторением  разновеликих  сутр , он  стирал  в  раковине  носовой  платок.
 Насколько  она  заметила , очень  сопливый.
- Вот  ты  не  закрыла  дверь , - сказал  Андрей , - а  я  вошел  и  не выйду , пока  не  достираю  носовой  платок. Кстати , горячую  воду  нам до  завтрашнего  утра  отключили - тебе  это  не  мешает? Я  потому  спрашиваю , что  мне  и  носовой  платок  стирать  холодно. Рукам  холодно. Фактически. А  тебе?
- Я  редко  захожу  под  струю , - ответила  Людмила.
- Тогда  ты  скажи  мне  вот  о  чем. Когда  женщина  соглашается  на  ужин в  ресторане  или  в  дорогом  кафе , она , тем  самым , делает  намек  на  продолжение  вечера?
- Не  без  этого , - улыбнулась  она.
- А  если  она  соглашается  на  ужин  в  занюханной  чебуречной? В  этом  случае  как?
 Людмила  Канапина  держится  в  стороне  от  льющейся  из  душа  воды ; вопросы  слепого  мужчины  ей  уже  приелись , но  она  не  спешит  одеваться – жарко  в  квартире  Винитина , кучно , некомфортно ; Людмила  эту  жару  словно  бы  видит , она  размышляет: Андрей  не  видит  даже  того , что  существует , а  я  вижу  и  отсутствующих  в  реальности  монстров – кому  же  из  нас  легче? Мне , разумеется , мне.
Ну , не  ему  же.
- Мой  вопрос  касательно  чебуречной , возможно , был  бестактным , - нарушая  затянувшееся  молчание , сказал  Андрей. - Если  он  связан  с  чем-то  личным , то  извини. Или  не  извиняй. Высказав  свое  мнение  о  наблюдении  за  аквариумными  рыбками. По-твоему , это  что-то  дает?
- Практической  пользы  никакой , - сказала  Людмила.
- Знаю , - перебил  Андрей.
- Но  это  довольно  интересно.
- Интересно? – Продолжая  тереть  хозяйственным  мылом  носовой  платок , Андрей  Винитин  старался  максимально  отсрочить  время  своего  возвращения  в  комнату. – А  по-моему , ничего  интересного. 
На  газ , жмите  же  скорее  на  газ , я  лежу  перед  вашим  трактором  и  не  замечаю  с  вашей  стороны  никакого  желания  мне  помочь.
Будьте   же  людьми. Переборите  гусеницами  мою  печаль.
Фролов  не  слеп.
Он  дремет  в  метро  и  не  совсем  согласен  с  тем , что «москвичи  хитрее  и  лживей  остальных  русских» ; справо  от  него , не  прижимаясь  к  Фролову , приближается  к  «Полежаевской»  другой  апатичный  мужчина.
Это  не  Андрей  Винитин  или  задумавший  прошарить  его  пустые  карманы  Аркадий  Кайков - это  Седов.
Позавчера  кто-то  позвонил  ему  в  дверь. Не  выключая  Леди  Дэй , Седов  посмотрев  в  глазок  и  увидел  уставившегося  на  него  с  той  стороны  человека  в  черной  шляпе  и  черной  же  маске.
- Вам  чего  надо? – спросил  Седов.
- Я  Зорро! – крикнул  мужчина  в  маске.
- Я  вижу , что  вы  Зорро , - сказал  Седов. - Если  смотришь , это  не  трудно  увидеть. Чего  надо?
- Помощь  не  нужна?! У  вас  все  в  порядке?
- У  меня  все  в  порядке. Грацио  молте.
- Что? – спросил  Зорро.
- Лом  в  очко , - проворчал  Седов.
- А-а?
- Убирайся  отсюда!
Побеспокоивший  Седова  индивид  удалился , но , выходя  следующим  утром  на  работу  Седов  сразу  же  заметил , что  обивка  его  двери  распорота  знаком  Зорро ; встретив  этого  урода  , Седов  обязательно  бы  набил  ему  морду: какая  же гнида… кукурузник , тундра ; в  одном , прикрытом  маской  лице , Седов  их  пока  не  встретил. Он  сидит  в  метро  справа  от  Фролова - между  ними  есть  свободное  место  и  Фролову  хочется , чтобы  его  заняла  женщина.
Женщины  обычно  занимают  меньше  места: ничего  более  существенного  Фролову  от  женщин  сегодня  не  нужно. Ни  сегодня , ни  вчера , возросшая  симпатия  к  загадыванию  метафор  и  искренние  потуги  к  взаимному  оральному  сексу… не  вышло , не  сложилось , уймись: на  свободное  место  поблизости  с  ним  действительно  решила  сесть  женщина. Но  промахнулась. Смолчала.
Упала  Фролову  на  колени. Очень  толстая , чужая  и  пьяная – обвившись  вокруг  Фролова  мощными  руками , она  трясется  и шумно  сопит ; она  у  Фролова  на  коленях: обольщение , заточение , бесы , Фролову  есть  к  кому  взывать , конец  всегда  близок ; перед  сидящим  Фроловым  ухватывается  за  поручень  вошедший  на «Баррикадной» парень. Бессистемный  насмешник-голодарь  Иван  Табадумов , порывисто  сдиравший  презервативы  и  знавший  выражение «все  горе  от  баб» на  шестидесяти  двух  языках ;  добродушно  усмехнувшись  Фролову  мутно-зелеными  глазами , он , поступая  по  собственному  усмотрению , выкрикнул  непосредственно  ему: «я  рад  за  влюбленных , но  я  рад  и  за  себя!».
Фролов  понял , что  Иван  Табадумов  принял  их  за  влюбленных: его  и  толстую , пьяную  женщину.
Не  берясь  никого  разубеждать , Фролов  беспокойно  задумался: не  компрометирую  ли  я  ее  тем , что  о  нас  так  думают? скорее  всего, компрометирую , я  ее  компрометирую , а  она  полулежит  у  меня  на  коленях , но  компрометирую  ли  я  ее  или  нет , еще  неизвестно , а  она  мне  на  колени  не  умозрительно  давит. Но  соразмерно  ли  внешнему  наличию  в  ней  веса: она  пила… с  утра , одна… судя  по  оседающим  на  мне  осколкам  ее  дыхания , дешевый  коньяк - созразмерно  ли?
 Соразмерно. У  нее , да. На  зависть. Но  количество  мыслей  в  голове  штангиста  Галиновского не  соразмерно  качеству  его  мозгов: им , опять  им… им  вручают  медали , я  тут , там… преисполнен  не  того  достоинства ; совсем  не  осознаю  своего  места , не  очень  держусь  на  воде: мне  не  вручают  ничего – я  знаю , что  победил… я  моложе  господина  Фролова  на  пять  лет  и  одного  ребенка.

 До  недавнего  времени  Михаил  Галиновский  являлся  штангистом  верующим , но  прошлое  соревнование  сложилось  для  Михаила  ужасно ; он  к  нему  готовился , страшно  режимил  и  не  смог  взять  даже  начального  веса.
Килограммов  на  штанге  было  заметно  больше , чем  в  едущей  на  коленях  у  Фролова  женщины , но  тогда-то  Галиновский  и  разуверился ; снял  нательный  крест  и  до  сегодняшнего  дня  его  не  надевал: не  помог  мне  Господь , думал  Михаил  Галиновский , не  поспособствовал , только  на  себя  отныне  полагаться  буду. Сжав  зубы  и  в  здравом  безверии.
Михаил  Галиновский  не  унывает , не  любя. Не  подкладывается  под  дезактивированную  ясность , некогда  рассчитывая  на  успех  в  соревновании , где  им  вручают  медали , а  ему  ничего – вручат  и  мне! по  утрам  трусца , затем  в  зал , и  до  одури , до  потери  желания.
 Галиновский  не  желал  ни  женщин , ни  молиться , но  после  таких  тренировок  ему  крайне  редко  хотелось  просто  жить: зверство… придушенное любострастие , неожиданный  цвет  заката , измученное  тело согласно  добираться  до  дома   лишь  ползком.
И  все  впустую: на  следующем  соревновании  Галиновский  снова  не  взял  начального  веса ; в  первой  же  попытке  вырвал  гриф  с  блинами  над  головой , но  не  удержал , и  штанга  полетела  на  помост. Вес  на  ней  начальный , небольшой , но  она  соприкоснулась  с  помостом , уже  подмяв  под  себя  Михаила  Галиноского: он  из-под  нее , конечно , выбрался , однако  не  сам. Из-под  штанги  Михаила  вызволяли  коллеги-штангисты  вместе  с  бригадой  врачей: повезло  тебе , Миша , - язвительно  сказал  первенствовавший  в  его  категории  Василий «Мул» Забадуллин , - слабовато  ты , наверно , тренировался: повезло , что  инвалидом , по-видимому , не  станешь.
И  награждение. Вручение  медалей , хлопки  по  плечам , девушки  с  подносами , уважаемые  ветераны , короткое  интервью  главного  тренера  национальной  команды , фото  на  память , ужимки , пафос , перспективы , шансы  на  Европе , сигара  спонсора , умиротворение  после  боя , Галиновский  лежит  рядом  с  помостом. Врачи  пока  не  рискуют  отправлять  Михаила  в  больницу: они  не  уверены , можно  ли  его  трогать  с  места  и  боятся  ухудшений - за  сегодняшний  день  Михаил  осознал  совсем  немало: на  прошлой  соревновании  я  всего  лишь  не  сумел  взять  начальный  вес  , а  на  этом…  вот…. куда  как  хуже  все  вышло.
 Награждение  продолжается.
 Им  на  шею  медали. Кому  какие. Кому  никаких - Михаил  Галиновский  вернет  себе  на  шею  нательный  крест: зря  я  на  Господа  обиделся… с  его  помощью  я  ведь  просто  начального  веса  не  взял, а  сейчас  как  бы  едва  не  погиб. Хотя  непонятно , смогу  ли  я  теперь  самостоятельно  двигаться: надо  будет  врачей  попросить , чтобы  они  мой  нательный  крест  мне  на  шею  надели - он  у  меня  дома , на  шоссе  Энтузиастов: неподалеку  он  от  меня.
 Неподалеку , совершенно… где  я?...  кто?... неподалеку. Гораздо  ближе , чем  затихающие  раскаты  моей  прежней  тупости.

  От  роддома  до  кладбища. Транзитом. Кто  тут  чокается  за  меня , как  за  живого? Бросьте , это  лишнее.
  Верующий  штангист  Галиновский  такого  бы  никогда  не  сказал. Дискобол  Павел  Зотов , не  прибегающий , опуская  руки , к  заступничеству  святых , наверное  бы , мог ; мироотрицание  уже  пустило  в  нем  свои  корни , и  про  Павла  говорят  разное.
  Сам  Зотов  говорит: уходя  на  запад  можно  зажмуриться  и  стрелять  вслепую. Продолжая  при  этом  идти. С  посохом и  сумой.
 Набитой  запасными  обоймами.
  Вот  так. Или  иначе: на  подмосковном  полу  лежала  пестрая  и  постукивающая  по  нему  крылом  бабочка , и , увидев  эти  аномальные  пертурбации , восьмилетний  ребенок  переложил  ее  на  стол. На  прикрытой  клеенкой  фанере  она  вроде  бы  не  подскакивает: она  и  раньше  не  подскакивает , но  на  столе  она  не  постукивает  и  крылом. Странно: постукивала  и  вот  не  постукивает , предупредительная  мера? это  она  так , не  встретив  дружественного  приема? Алеша  полагает , что  ему  следует  позвать  отца. Павла  Зотова , иногда  считавшего  себя  верным  грумом  своей  тени.
  Алеша  рассказал  ему  все , как  было: папа , пусть  бы , ты… с  меня  и  тебя… что-то  забрезжило , пышно  расцвело… широко  улыбнувшись, Павел  Зотов  пошевелил  бабочку  безымянным  пальцем  и  веско  сказал:
- Она  же , сынок , постукивала  крылом  по  полу   не  от  того , что  была  жива: ее  слегка  задевал  ветер  ветер из-под  двери. А  на  столе  ветра  нет , и  она  лежит , как  мертвая. Потому  что  мертвая  она  и  есть.
 Благодарный  Алеша , несмотря  на  всю  свою  грусть , хорошо  понял , о  чем  говорил  ему  отец ; взяв  бабочку  за  наименее  оторванное  крыло , он  торопливо  отдышался , печально  шепча: да  бу…дут  счастли…вы  все  жи…вые  существа. 
- И  что  мне  с  ней  делать? – спросил  Алеша.
- Засунь  ее  в  какой-нибудь  фолиант , - ответил  Зотов , - там  ей  самое  место. Нечего  ей  у  нас  под  ногами  валяться.
 Бабочку  поместили  в  книгу - Алеша  клал  ее  один , но  по  совету  отца: вдвоем , как  он  рассудил , они  ее  клали ; она  полежала , Алеша  тайком  покурил  и  вдруг немного  испугался - книга  стала  приоткрываться , и  как  раз  между  теми  страницами , между  которыми  он  ее  и  оставил.
Книга  шевелится , мальчик  бежит  к  отцу ; Павел  Зотов  вместе  с  ним  обратно  к  книге. Вид  у  него  уже  не  снисходительный: веки  подрагивают , рот  кривится , колотун – подбежав , он  моментально  вчитался  в  заглавие. Не  Стриндберг. Не  сказание  о  Раме. Не  Шукшин: Большой  Энциклопедический  Словарь.
Он , так  он. Так , значит  так ; открыв  словарь , Павел  Зотов  осторожно  вытащил  бабочку  и  принялся  продвигаться  глазами  по  испачканным  ею  строкам.
 Изучил. Ущипнул  себя  за  кончик  красного  носа. Рассмеялся.
- Ну  ты , сынок , и  голова , - сказал  Зотов.
- Я? – удивился  Алеша. - Весь  я  сплошная  голова?
- Не  весь , не  сейчас , но  ты  же  положил  эту  бабочку  на  статью  о  борее.  А  борей - это  же , дурачок  ты  мой , северный  ветер! Он  под  нее  и  поддувает , заставляя  бить  сразу  обеими  крыльями. Тебя  пугая  , меня  нервируя – кому-то , возможно , и  сырую  гадюку  вкусно  съесть , но  не  мне. Хотя  я  терпелив. Целый  день  могу  с  кровати  не  вставать. Особенно  теперь. Пропуская  два  года  активной  спортивной  жизни  из-за  какого-то  малоэффективного  допинга.   
- А  я  и  не  подумал , - не  узнав  ничего  нового  из  отцовского  признания , восхищенно  пробормотал  Алеша. - Борей  это , значит , ветер?
- Изначально  борей - это  не  сам  ветер , - сказал  Павел  Зотов , - это  бог  северного  ветра: огромный  великан  с  крыльями , как  у  нашей  бабочки , только  очень  большими. Рассказать  о  нем  поподробней?
- Расскажи , - попросил  Алеша.
- Я  расскажу , но  не  только  для  себя - ты  все-таки  тоже  послушай. Если  не  заснешь.
- Не  засну , - пообещал  сын.
- Верю , - недоверчиво  покачал  головой  Павел  Зотов.
 В  согласие  и  прохладе  отец  рассказывает  Алеше  историю  о  борее , и  мальчик  его  внимательно  слушает.
Да  и  бабочка  старается  ничего  мимо  ушей  не  пропускать: боги , легенды , крылатые  великаны – хотя  она  уже  давно  упокоилась , она  внимала , а  Павел  Зотов , съев  поздним  вечером  шесть  формально  очищенных  морковей , пошел  вместе  с  сыном  на  железнодорожную  станцию  встречать  свою  жену , прервавшую  заканчивающийся  послезавтра  отпуск , чтобы  вернуться  в  столицу  и  в  очередной  раз  попытаться  образумить  беспробудно  пьющего  брата.
 
  Ее  неженатый  и  искательный  брат  Семен «Пачино» Багаев  пил  так  сильно , что  денег  у  него  уже  не  оставалось  ни  на  себя , ни  на  прочих.
Он  пил  много  лет.
Долго  и  часто , но  бросил - не  принимая  в  расчет  мольбы  любивших  его  людей , а  исключительно  после  того , как  увидел  наяву  благодарно  кивающего  ему  дьявола.
Семен «Пачино»  Багаев  не  пьет  уже  практически  месяц , и  денег  у  него  становится  больше ; их  достаточно  и  на  подарок  сестре - недорогой  вибратор  или  иконку  с  ее  святым - и  на  игрушки  для  детского  дома.
На  выпивку  тоже  есть. 
  Вовсю  ночуя  на  пеньке , он  не  давал  обет  молчанья.
  Крича  в  сне , вопя  в  тайге: «Я  человек! В  беде  сознанья!» ; удивившись  своему  материальному  достатку , поддерживающий  тайные  контакты  с  верхоянскими  эзотеристами  Семен  Багаев  снова  начал  пить. Благо , за  последнее  время  он  не  истратил  на  водку  немало  средств.
  День  пьет , а  второй  уже  терпит ; пить  не  пьет , но  похмеляется. День  пьет , неделю  похмеляется.
Похмелиться  и , не  удержав  в  памяти  личину  благодарно  улыбающегося  дьявола , еще  немного  выпьет.
Случается  и  упадет , но  руки  впереди  себя  Багаев  никогда  не  выставляет - расколет  подбородком  нециклеванную  паркетину  и  худо-бедно  соберется  с  мыслями.
Сам  поднимется , а  приподнять  мысли «Пачино» не  в  состоянии: неподъемные  они  у  него.
Подобных  людей  ни  за  что  не  вытолкаешь  из-под  их  зонта. Смертельный  удар  наносится  изнутри… лишь  бы  не  пропустить  в  хранилища  эго  какую-нибудь  Лизу ; однажды  на  Полянке  Семен   под  сырный  пирог  жестко  надрался  с  Мартыновым.
Семен «Пачино»  Багаев  по  привычке  упал , Мартынов  шатается - на  его  пути  развязно  обнимающаяся  парочка , и  Мартынов  чуть-чуть  не  рассчитывает  степень  своей  качки  и  задевает  отнюдь  не  дефективным  плечом  низкую  девушку ; она  практически  не  удерживается  на  ногах , Мартынов  думает: от  удара  об  мое  плеча  голова  у  нее , наверное , распухнет – она  увеличится  в  объеме  и  в  ней  появится  еще  больше  свободного  пространства.  Девушке  будет  еще  более  не  по  себе. Но  если  ее  мужчина  попробует  меня  отмудохать , то  и  я  ему  с  каждой  стороны  выбью  по  несколько  зубов , так  как  мне  уже  надоело , что  меня  бьют , а  я  понимающе  не  сопротивляюсь.
 
 Мартынов  не  изливает  свою  душу  в  матерных  частушках. Он  готов  сцепиться  и  с  продажными  егерями , и  с  деятельным  трезвенником  Константином  Цепковским ; с  одного  попадания , я  имею  намерение  положить  его  с  одного  попадания , с  одного… занятно: похоже  тут  надо  сначала  положить , а  потом  попадать ; при  ближайшем  рассмотрении  выясняется , что  кавалер  этой  девушки  отнюдь  не  мужчина. Ее  сопровождает  определенно  женщина. Комично  настаивая  на  своей  неженской  сути , она  обзывает  Мартынова  излишне  хриплым  голосом - давай-давай , напрягайся… я  вряд  ли  пригожусь  твоему  зову  плоти ; у  Мартынова  уже  проходит  его  настроение  биться: не  кладите  меня  в  катафалк. Я  сам  дойду  до  могилы. Она  его  оскорбляет , но  Мартынов , по  старым  традициям  всегда  отплевывающий  на  землю  перед  тем , как  поцеловать  икону , не  притрагивается  к  ней  ни  рукой , ни  озлобленным  взглядом.
- Иди , алкаш , – процедила   она. -  Ставь  на  ноги  своего  обожравшегося  друга. Все  лучше, чем  с  залитыми  глазами  из  угла  в  угол  ходить.
- Как-нибудь  без  тебя  разберусь , - промолвил  Мартынов. – Согласно  Дайсэцу  Судзуки  «истинные  Бодхисаттвы  выше  чистоты  и  добродетели».
- Да  пусть  твой…  твой…  как  ты  сказал?
- Ступай  на  гору  Кайлас  и  найди  там  Шиву – он  еще  иногда  заходит  в  свой  райский  сад. Поздоровавшись  с  ним  за  одну  из  его  рук , ты… 
- Гляди , сволочь , огребешь  сейчас!
- Не  сутулься , - усмехнулся  Мартынов.
 Она  все  же  женщина: гротескная  декадентка-лесби  Светлана  Горюнова  провинилась  перед  ним  не  настолько , чтобы  осоловелый  Мартынов  ее  посерьезному  бил. Да  и  настроение  биться  внутри  Мартынова  далеко  не  завсегдатай: оно  посещает  его  не  чаще  заблеванных  гуманоидов.
Не  место  ему  в  нем.
В  Мартынове  и  без  него  дышать  нечем.
Но  есть  кому.
После  состоявшейся  в  марте  1999-го  семичасовой  хмельной  беседы  с  крупнейшим  из  не  засматривающихся  на  мальчиков  теологов  Александром  Палычем  Кавало-Лепориниди  для  Антона  «Бурлака» Евгленова  Рождество  Христово  также  является  очень  большим  событием: он  посещает  храм  не  только  по  праздникам , но  на  Рождество  он  прибывает  туда  в  обязательном  порядке ; постоит , покреститься  и  выдвигается  на  мороз  принимать  посильное  участие  в  крестном  ходе  и  хлебать  из  старого  термоса  обжигающий  мятный  чай - выныривать  из  каждодневного  дерьма ; он  и  неухоженные  женщины , мордовороты  и  облака , Плотник  и  Морж…   
  Пройдя   крестный  ход , Антон  идет  домой  и  незамедлительно  звонит  ущербному  человеку  современного  типа  Николаю  Чаялову, которому , что  Рождество , что  тараканьи  бега: Чаялов  давно  спит. Он  отдается  возвышенному  труду  плотских  утех  статным  лирическим  героем  и  примеряет  перед  ромбовидным  куском  чистейшего  льда  шляпу  с  султаном  из  перьев  марабу ; печень  не  болит , крест  шею  не  натирает , до  рассвета  Николаю  еще  далеко: звонок , искры, взрыв , нашаривание стоящего  на  тумбочке  аппарата - из  трубки  слышится  приподнятый  голос  Антона  Евгленова.
Чаялов  его  радость  не  разделяет.
Проорав , чтобы  «Бурлак»  больше  никогда  не  звонил  ему  посреди  ночи , он  вновь  пытается  уснуть.
В  этом  году  Евгленов  ему  опять  позвонил - Николай  Чаялов  не  подошел  к  телефону , и  Антон  «Бурлак»  искренне  за  него обрадовался: Чаялов , вероятно , тоже  ушел  на  крестный  ход  , подумал  Антон , лучше я  ему  попозже  перезвоню – с  Рождеством  от  всего  сердца  поздравлю.
Николай  Чаялов  на  крестный  ход  не  ходил.
Он  лежал  под  ватным  одеялом , фактически  рыча  от   плохо  скрываемой  ярости ; Чаялов  знает - Антон  ему  звонит… с  Рождеством , как  обычно , поздравлять  собирается.
Чаялову  не  спится.
Только  что  спалось , а  теперь  нет , не  спится , и   во  взгляде  на     рождественскую  ночь  у  Чаялова  не  наивный  восторг - черное  пламя  у  него  там. Бушующее  и  не  пропитанное  даже  по  самым  верхам  беззаветной  любовью  к  человечеству.
 Чаялову  не  спится , телефон  снова  звонит ; Николай  этой  ночью  один , жена  вместе  с  дочерью  в  санатории  под  Каширой: катается, если  ей  верить , на  лыжах и  санках – Чаялов вспоминает , что , когда  он  с  женой , его  организм  работает , как  часы.
 Все  три  года  семейной  жизни  он  занимается  с  ней  любовью  под  две  песни «Jethro Tull»: предварительные  ласки  он  проводит  под  «Aqualung» , а  сам  половой  акт  происходит  у  них  под  «Cheerio». 
«Aqualung» длится  около  семи  минут , «Cheerio» всего  одну , и  организм  у  Чаялова  работает , как  часы - его  жена  ненавидит  «Jethro Tull» , словно  бы  Иан  Андерсон  и  подыгрывающее  ему  сопровождение  виноваты перед  ней  в  чем-то  непростительном.
Привычку  к  «Jethro Tull» привил  Николаю  именно  Антон «Бурлак» Евгленов. Занимавшийся  любовью  не  совсем  под  те  же  песни, под  которые  ей  подчинялся  Чаялов , как-то  слышавший , что  одна  из  женщин  «Бурлака» Евгленова - Инна  Поликанова , начинающий  специалист  в  области  естественного  лесовосстановления – обрадованно  визжала  за  стеной  на протяжении  песен  пяти-шести. Ну , а  у  Чаялова  организм  работает , как  часы: ни  минутой , ни  лишними  десятью  секундами  не  поступится.
Чаялов   бы  не  изменил  себе  и  в  рождественскую  ночь , и  при  мысли  об  этом , Николай  Анатольевич  подошел  к  телефону: может  быть , ему  звонит  жена? она  или  Антон  Евгленов? она  или  он? он…  «Бурлак»…  друг… 
В  рождественскую  ночь , помимо  выбивающих  из  колеи  звонков, случаются  и  великие  чудеса: с  дочерью  Чаялова  Леной  они  ранее  никогда  не  случались , однако  в  санатории  под  Каширой , скорее  всего , свершилось ; проснувшись , Лена  вскрикнула  и  протерла  глаза - возле  живой , но  уже  мертвой  елки  неспешно  прогуливался   пластмассовый  пупс.
Лена  Чаялова  звала  своего  пупса  Сережей.
Он   заметил , что  она  на  него  смотрит  и  быстро-быстро  прикрылся  руками ; Сережа  же  совсем  не  одет: елка  горит  не  ярко , но  он  все  равно  стесняется.
Ни  капли  не  сочувствуя  его  смущению , Лена  Чаялова  громко  и  ехидно  рассмеялась: повсюду  ночь , многие  уже  спят - ей  все  это  не  важно.
- Что  же  ты , Сережа , пустой  твой  чан , руками-то  прикрываешься? – риторически  спросила  она. - Тебе  же  там  и  прикрывать  нечего!
  Лене  Чаяловой  абсолютно   не  стыдно , а  пупсу  Сереже  не  по  себе: лицо  пластмассовое , но  из-за  несовершенства  представшей  перед  ним  конструкции  оно  багровеет  и  предстает  решительно  злым.
Рождество , рождественское  чудо - Сережу  едва  ли  удовлетворяет  оживление  его  пластмассы: муторно  ему.
Злоба  прошла , но  муторно.
На  утро  Сережа  валялся  под  кроватью  в  своем  привычном  виде. Полностью  обезжизненным , но  с  изменившимся  выражение  лица – Лене  Чаяловой  оно  показалось  невероятно  мрачным ; временное  пробуждение  не  оставило  на  нем  ни  следа от  прежней  пластмассовой  глупости.
Он  поглядывал  на  нее  сосредоточенно , со  свойственной  человеку  хмуростью - так  же , как  и  ее  отец  Николай  Анатольевич  Чаялов  двумя  неделями  спустя.
 Его  жена  с  дочерью  уже  вернулись  из  санатория ; вы  не  ко  мне?...  в том  числе  и  ко  мне? заходите , не  замыкайтесь  в  себе… под  тройным  покровом  самоумаления  Николай  Чаялов  смотрел  на  кухне  «Психоз»  Альфреда  Хичкока.
Смотрел , записывая  в  голову , чтобы  потом  в  спокойной  обстановке  просмотреть  без  рекламы  и  навязчивых  вопросов  маленькой.
 Чаялова  бесит  реклама.
 Гораздо  меньше , чем  вопросы  его  жаждущей  откровений  дочери.
- Ты , папа , такой  большой  и  сильный , - сказала  Лена , - но  что  же  с  тобой  станет , если  тебя   в  какао  подлить  половинку  колбочки  серной  кислоты?
- Отстань , - устало  проворчал  Чаялов.
- А  почему  у  нашей  мамы  такие  неровные  зубы?
- У  нее  и  спрашивай.
- Спрошу. Но  сначала  я  еще  кое  о  чем  спрошу  у  тебя. К  примеру , кто  выиграет  в  шашки – ты  или  даун?
- Боже , дай  мне  сил…
 Чаялов  просматривал «Психоз» в  ту  же  ночь. Не  в  рождественскую - в  кровати  с  женой , но  отвернувшись  в  стене ; супруга  Николая  не  отвлекала: надо же , как  тяжело  он  дышит , шептала  она  про  себя , наверное , очень  серьезный  фильм , очень… просмотрев , Чаялов  еще  не  решил , стирать  ли  его  или  все-таки  сохранить. В  голове  у  Николая  Анатольевича  скопилось  уже  немало  фильмов: «Донни  Браско» , «Строгий  юноша» , «Фейерверк» - плохо  дело… никчемная  пытка  прекрасным , покой  из  этого  не  сшить ; Чаялов  сделал  свой  выбор.
Он  стирает.
Еще  стирает – еще , еще…
Трудно … больно…  стирает. Жена  сразу  же  поняла , что  Николай  сейчас  стирает  из  головы  фильм  - весь  трясется , потеет , шея , как  гусеница  во  время  ломки , извивается.   
 
 Седов  проводит  свое  свободное  время  не  столь  экстремально. Он читает  в  Кусково  обтрепанную  книгу: «…. и  четырнадцатого  июля  мы  с  дядей Луишем  напоролись  на  тигра. Дядя  Луиш  не  испугался  и  метнул  свой  мачете  полосатому  в  горло. Нож  летел  точно, но  слишком  медленно. Так  медленно , что  и  у  колибри  хватило  бы  времени  птенцов  высидеть. И  тигр  успел  увернуться. Что  было  дальше  я  не  помню. Дядя  Луиш  помнит , но  не  говорит. Не  только мне , но  и  отцу  Алонсо. Тигровых  шкур  в  нашем  доме  не  прибавилось , а  за  дядю  Луиша  я  очень  волнуюсь. Даже  больше , чем  за  собственного  отца , который  прошлым  летом  ушел  за  крокодильими  глазами  и  до  сих  пор  не  вернулся» ; через  десять-пятнадцать  минут  между  Седовым  и  сидящей  на  той  же  скамейке  женщиной  установилась  подтачивающая  их  связь.
- Одна  из  моих  знакомых , - пробормотал  Седов , - однажды  бросила  в  меня  воздушный  поцелуй. Он  сбил  меня  с  ног  и  полетел  куда-то  дальше. К  Мытищам… сидя  на  мокрой земле , я  сказал  ей: «Тяжела  любовь  твоя». Она  воскликнула: «Но  искренна!». Я  попытался  образумить  ее  вопросом , я  спросил: «Другие-то  в чем  виноваты?». Попытался , но  ничего  не  вышло, поскольку  ее  ответом  было: «К  ним  я  тоже  хорошо  отношусь». Я  не  знал , кто  там  следующий  на  линии  огня , однако  я  уже  слышал  и  крики , и  звон  разбитых  окон… А  с  вами  приятно  не  беседовать.
Его  не  терзало  желание  с  ней  поговорить - ни  о  спасении  Каабы  в  год  слона , ни  о  византийских  пурпурных  кодексах , но  она  задвигалась.
 Продвигаясь  к  нему. 
  К  Седову.
- Но , но… не  увлекайтесь , - осадил  ее  Седов. - Я  не  планировал   рассказывать  вам  историю  о  моем  настроенном  на  страдания  однокурснике  Калопове – о  том , как  он  с  целью  подрочить  забрался  под  одеяло , но  у  него  ничего  не  получилось  и  в  окрестностях  его  кровати  раздался  тихий  стон: «Ну  вот , даже  я  ко  мне  желания  уже  не  испытываю». Он  называл  свое  тогдашнее  положение  солнценестоянием - на  небе  отчасти  солнцестояние , а  у  Гены  Калопова  не  так , как  на  небе: по-другому. Вас  же  я  попрошу  не  сокращать  предложенное  нам  расстояние. Нам  с  вами  предложили  его  не  просто  так.
- Да  ладно… - сказала  она. - Я  же  молча.
- А  дыхание? – спросил  Седов.
- Что  дыхание? – не  поняла  она.
- Ничего. Но  чем  оно  ближе  ко  мне , тем  оно  для  меня  слышнее ; сами  вы  его  слышите  на  одном  и  том  же  уровне  и  не  зависимо  от  того , насколько  вы  близко  ко  мне , но  я  же  могу  быть  таким  невосприимчивым  к  его  неорганичному  присутствию.
- Неорганичному  присутствию  во  мне? – спросила  она.
- В  вас , - ответил  Седов. - Как  в  человеке  с  правильным  лицом  должным  образом  созданной  женщины. Лично  вам  так  не  кажется?
- Я  думаю…
- Если  обо  мне , то  вам  следует  знать – меня  невозможно  встретить  в  икорных  или  устричных  домах.
- Для  меня  это  мало  что…
- Голытьба  смеется  на  галерке , - процедил  Седов.
   Они  уже  не  молчали. Обыденно  и  бездарно. Барахтаясь  в  предгрозовой  липкости  и  не  выставляясь   на  авансцену - без  взятия  передышки  на  снискание  славы ; вдохнуть  ли  в  тебя  часть  моего… чего-нибудь  моего?... успокойте  меня , ангелы… или  вы , или  развязный  штукатур  Федоров , изголодавшийся  по  настоящей  тоске  и  в  ноябре  2003-го  приносивший  Седову  журнал  с  декларациями  доходов  и  имущества  кандидатов  в  депутаты: Федоров  с  Седовым  тогда  приняли  по  двести  пятьдесят  и  немного  поулыбались  тому , что  в  собственности  одного  человека  из  ЛДПР  числится  лишь  мотоцикл «Минск».
  «… ты  же  догадывался , Седов - белые  волки  разговаривают  со  мной  на  одном  языке».
 «Только  те  из  них , что  преследуют  выпавших  из  гнезда  птенцов» ;  Максим  Федоров  с  переменным  успехом  держится  тротуара. Не  придерживается  культа  женщин  и  не  связывает  свою  жизнь  с  оплакиванием  вырубаемых  вишневых  садов ; на  Большой  Никитской  он  увидел  трех  монголов.
  Смотревшийся  постарше  и  пожелтей  что-то  увлеченно  говорил , двое  других  не  менее  заинтересованно  его  слушали ; общающийся  с  Седовым  штукатур отнюдь  не  глуп - выпить  он  выпьет , но  нервно-паралитическим  газом  не  занюхает , и  ему  ли  не  понимать, что  молодежь  слушала  пожилого  монгола  только  из-за  свойственной  им  природной  забитости. Была  бы  их  воля… была  бы  она  у  них , они  бы  не  слушали  его  ни  минуты ; какой  им  интерес  его  слушать , если  ни  единого  слова  из  его  лопотания  не  разберешь? ну  как  такой  бессмысленный  набор  звуков  поймешь? штукатур  Федоров  человек  куда  поумнее , но  и  он  не  понимает , а  если  и  я  не  понимаю , подумал  он , то  как  каким-то  темным  монголам  понять?
  Полетел  бы  я  к  тебе , Господи , да  движок  слабоват.
  У  запуганных  камней  мною  вобран  заряд  метафизической  сонливости.
  Максим  Федоров  подходит  к  монголам  и  строго  обращается  к  тому  из  них , что  заставлял  двух  оставшихся  впустую  тратить  свое  время: кончайте  дурить , мосье  монгол , довольно  отвлекать  забитых  людей  вашим  никчемным  лопотанием , они  же  все  равно  не  понимают – ну  сами  посудите , разве  вас  поймешь , если  вы  несете  какую-то  бредовую  чушь? Хотя  бы  одно  человеческое  слово  позаботились  вставить.
  Немолодой  и  тертый  монгол  всматривался  в  Максима  Федорова , осмотрительно   реагируя  безропотной  улыбкой  на  его  выдающие  «Зубровку» слюновыделения ; ни  слова  не  понимая , но  по  Федорову  сразу  видно – дело  он  говорит. Нечто  важное  хочет  до  них  донести.
  Он  говорит , и  монгол  с  ним  не  спорит ; пожалуйста , пусть  говорит , размышляет  монгол – ко  всему  прочему , у  штукатура  Федорова  очень  широкие  плечи  и  для  отвлекаемого  им  монгола  это  служит  основным  доказательством  того , что  Максим  Федоров  человек   не  глупый.
 Белый  человек.   
 Как  и  приверженец  древнейшей  новгородской  тактики «Бегите  или  мы  побежим  сами» господин  Мартынов , напоровшийся  под  Автозаводским  мостом  на  не  отшатнувшуюся  от  него женщину ; Мартынов  не  притязает  на  всхлипывающих  супермоделей  и  испытывает  пониженную  социальную  чувствительность - он  еще  не  успел  с  ней  толком  сблизиться , но  они  уже  начали  пить. Гулять  по  осенней  Москве  и  пить , сидеть  друг  у  друга  на коленях  и  пить… в  основном  сидела  она: Мартынов  сел  ей  на  колени  всего  один  раз. Слезай , иронично  сказала  она - слезай  и  двинем  пить , заходить  в  воспетые  нежеланием  расставаться  бары  и  пить , пить ; она  женщина  крепкая , литром  не  остановишь , да  и  Мартынов  в  этом  деле  испытанный  профи.
 Они  переезжают  из  района  в  район. Иногда  целуются , но главным  образом  поддерживают  единение  алкоголем ; Мартынову  не  хочется с  ней  спать. Член  не  обманешь.
  Время  уже  далеко  за  полночь. Они  все  никак  не  успокоятся , в  словах  не  прорезается  смысловой  элемент ; меня  защитят  твои  пришельцы , усмехался? да , усмехался , но  улыбаться  мне  нечему , сознание  с  пробуксовкой  проясняется , легковесно  и  уклончиво, перекраивая  до  неузнаваемости  мысли  светлых  людей , передвигаемся  мы  с  трудом , но  нам  весело  и  свободно , будто  бы  мы  доживают  последние  часы ; не  лезь  своим  носом  в  мою  бутылку , весь  градус  в  себя  втянешь - Мартынову  сначала  казалось , что  это  лает  бешеная  собака , а  это  смеялась  она. С  мутноватым  выражением  лица  упоенно  ссылаясь  на непоседливого  Илью-громовержца; явные  человеческие  недостатки… скромные  планы  на  жизнь , на  Большой  Черкизовской  возле  них  притормаживает «шестерка» с  легавыми , и  небритый  старший  лейтенант  предлагает  им  проехаться  в  отделение.
  Мартынов  его  предложение  не  отвергает. Он  по  возможности  ровно  идет  к  их  машине.
  Перепившая   бурная  женщина  легавым  не  подчиняется: скоро  ее  будут  запихивать  силой. Пока  же  просто  делятся  своими  намерениями.
- Прошу  в  машину , дамочка , - сказал  старший  лейтенант , - в  тепле  переночуете. И  не  психуйте: гораздо  больше  шансов , что  вас  изнасилуют  здесь , а  не  у  нас  в  отделении.
- Не  уверена , - протянула  она. - Читать  умеешь?
- А  что? – переспросил  лейтенант.
- Умеешь , читай.
  Не  побоявшись  вызвать  у  него  психофизический  кризис , она  сунула  ему  под  нос  прокурорскую  ксиву ; старший  лейтенант  как-то  сразу  попятился , заскреб  по  щеке , поослаб , а   Мартынов , наоборот , прижался  вплотную  к  ней – не  закатывая  глаз. Имея  в  виду , чтобы  они , передумав  заметать , оставили  в  покое  и  его , но  легавые  про  Мартынова  даже  не  вспомнили. Не  пообещали  подловить  ни  на  горе  Кайлас, ни  на  карельской  Смерть-горе: удачи  их  бифидобактериям  и  лактобациллам , расходиться  бы  нам  с  тобой , отоспаться… отследив отъезд  милиции  с  органичным  блаженством  обоснованно  презрительного  взгляда , женщина  сильно  ударила  Мартынова  по  плечу.
- Что , неожиданно  для  тебя? – спросила  она. – Такова жизнь , Мартынов. В  ней  случается  разное – я , думаешь , почему  с  тобой  этой  ночью  пью? А  потому , что  беда  у  меня: муж  мой  в  больнице… сегодня  вечером что-то  произошло  с  его  головой. Завтра  утром  я  пойду  разговаривать  с  врачом … ложись , Мартынов , конечно  же , ложись , я  тебе  свою  визитку  оставлю. Помогу , если  все  же  в  отделении  проснешься.
  Когда  она  коснулась  его  плеча , Мартынов  действительно  чуть  не  упал. Но  выстоял -  вряд  ли  вертикально , однако  всем  телом ; каменный  дом  не  разберешь  на  дрова , лютый  голод  не  прикочишь  в  два  беляша , Мартынов  до  рассвета  ходил  вокруг  закрытой  церковной  лавки , послушай  свою  Люду… хороший  ты , Мартынов , мужик , но  я  запросто  проживу  без  тебя ; женщина  из  прокуратуры  уже  в  девять  часов  была  у  врача.
  Глухо  прокашлявшись , он  затушил  ментоловую  сигарету  и  приступил  к  оглашению  вердикта ; Леонид  Сергеевич  Пустыловский  безусловно  понимал , что  с  женой  пострадавшего  стоило  бы  обойтись  помягче , но  тут  как  ни  смягчай , все  одно  выходило  крайне  жестко.
Непрофессиональное  сострадание  вязким  комом  перекрыло  ему  горло , и  Леониду  Сергеевичу  пришлось  прокашляться  заново.   
- У  вашего  мужа , - поведал  он , - было  кровоизлияние  в  мозг , вызванное  стрессовым  образом  жизни  и  практически  полным  истощением  организма. Вероятно , сосуд  не  выдержал  из-за  перенапряжения  умственной  деятельностью  в  совокупности  с  какими-то  пока  нас  не  ясными  нюансами. Мозговая  активность  вашего  мужа  находится  на  очень  низком  уровне  и  я  боюсь…
- А  вы  не  бойтесь , - перебила  врача  непохмеленная  супруга  его  пациента.
- Как  вас  понимать? – недоуменно  спросил  врач.
- Его  мозговая  активность  приелась  мне  уже  на  второй  день  после  нашей  свадьбы - для  меня  важнее  иное. Вы  мне  не  скажете , как  и  насколько  обстоит  у  него  с  мозговой  пассивностью?
  Неожиданный  вопрос  не  поставил  врача  в  тупик.
- Мозговая  пассивность , - вяло  пробормотал  доктор , - термин  не  медицинский  и  я  бы  не  взял  на  себя  смелость…
- В  норме? – спросила  она.
- Да , пожалуй , и  выше…
Людмила  кивнула  и  вычурно , словно  бы  на  публику , расстегнула  верхнюю  пуговицу  блузки , одобренной  не  безразлично  отстраненным  мужем , а  ее  собственным  все  пребывающим  вкусом - по  наведенным  на  доктора  глазам  стало  видно: сейчас  она  уйдет. Но , вспомнив  о  чем-то  маловажном , Людмила  полезла  в  кожаную  сумку .
- Он  у  меня  любит  читать , - сказала  она , - и  я  ему  принесла  ему  его  любимого  Павича. Передайте  ему  и  скажите… - Уличив  себя  в  беспардонной  оплошности , она  никому  ничего  не  передала. – Нет , Павича , он  теперь  не  осилит , впустую  я  его  сюда  принесла. Но  с  другой  стороны  после  такой  ночи  хоть  немного  соображать - уже  успех… И  я  соображаю… Придумала! Передайте  ему  моего  Сидни  Шелдона , с  ним-то  он  справится.
- Но  читать  ему  категорически…
- Послушайте , доктор - Сидни  Шелдон  же…
- Сидни  Шелдона  можно , - согласился  врач.
 Разрешая  ее  мужу  вникать  в  приличествующую  его  состоянию  литературу , Леонид  Сергеевич  окажет  ему  всю  возможную  помощь , но  своему  крестнику  Алексею  Сликову  не  может  помочь  даже  он: из  кипящего  молока  не  выудишь  хохочущую  ящерицу , аллегории… мефистофельская  комбинаторика: ее  не  удержишь  на  цепи , по-настоящему  верны  только  мертвые ; примерный  студент Алексей  Сликов  не  хочет  женщину. Раньше  он  не  хотел  женщину  лишь  в  тех  случаях , когда  он  совсем  недавно  с  ней  был , теперь  просто  не  хочет , и  все  это  началось  с  тех  пор , как  в  Алексея  Сликова  попал  мяч.
 
 Алексей  играл  за  сборную  института  против  идейных  сподвижников  неконкурентноспособного  авторитета  Мирона «Половца» ; едва  в  Кузьминки  прилетали  первые  грачи , Мирон   веско  говорил  подвыпившей  братии: «Весна. Грачи  улетели» , и  многократно  проверенный  трус «Трамвай» Буераков  непонимающе  возмущался: «Так  прилетели  же!» , и  Мирон  бил  его  по  загривку , безаппеляционно  утверждая: «Но  чтобы  прилететь  к  нам , они  же  откуда-то  улетели» ; мяч  попал  Сликову  никак  не  в  пах , но  женщину  он  все  равно  не  хочет - это  же  рог  Роланда , думал  Алексей, нетерпимая  импульсивность ; будь  я  капитаном  команды  на  Кубке  Дэвиса , я  бы  в  качестве  покрытия  выбрал  бы  воздух , и  взгрустнулось  бы  тогда  моим  бесам , от  моей  лютой  благости  щетина  на  моем  лице  росла  бы  вовнутрь ; сознаюсь - я  канат , но  я  позволю  пройти  по  мне  не  всякому  канатоходцу , бизнесмены  выпили  у  Дилана  все  вино  и  лучше  бы  вообще  не  жить , но  ведь  живем  же. И  еще  как  живем! хватит  восторгов  и  соплей: первый  звон  церковных  колоколов  я  расценю  как  знак , что  пора  закругляться.   
  Пора , так  пора - живем  и  живем  неплохо , но  лишнего  нам  не  надо…. в  Алексея  Сликова  попал  мяч. Он  попал  ему  в  голову: летел  к  северу , попал  в  голову , отскочил  на  восток.
Не  задев  окопавшегося  там  Фролова.
Перед  ним  настольная  лампа.
Фролов  зажмурил  глаза  и  представил  словно  бы  он  уже  умер ; где-то  в  глубине  души  Фролов  осознает , что , выиграв , он  отправляется  в  последнее  путешествие , и  ему  не  стало  бы  хуже , если  бы  он  не  вернулся: в  лицо  ему  мягкий  свет.
Страшно  зажмуренные  глаза , космическое  обаяние  мягкого  света, высокие  образцы  любовной  поэзии  вакуума ; Фролов  все  еще  представляет  свое  последнее  путешествие , но  жмуриться  ему  не  от  чего – темень… не  просматривается  никакого  мягкого  света. Неужели  я  прибыл? - подумал   Фролов. По  дороге  светло , а  как  прибыл , ситуация  моментально  прояснилась: темно  на  том  свете. Почва  для  каких-то  мелких  иллюзий  раскопана  лишь  на  дороге. Действительно  ли  он  умер , Фролов  пока  не  разберет - вариантов  немного. Здесь  судьба  к  нему  благосклонна ; она  не  нервирует  Фролова  особым  богатством  выбора: или  умер , или  лампа  перегорела.
   Или  умер , или  лампа  перегорела…
 Или  и  умер , и  лампа  перегорела.
   У  меня  некрепкое  здоровье - скорее  всего  от  того , что  я  рано  закончил  сосать.
  А  я  и  не  начинал.
  Я  - материнскую  грудь!
  Моя  мама  протирала  соски  спиртом: в  силу  этого  я , как  мне  кажется , и  пристрастился  к  алкоголю ; Мартынов  и  Фролов – созерцатели… lonely  old  boys ; подобного  диалога  между  ними  не  состоялось.
  Оба  они  ничуть  не  похожи  на  воплотившегося  Святого  Духа , и  их  роднит  не  только  общий  интерес  к  масонским  тетрадям  Пушкина ; Мартынову  ни  в  какую  не  удается  уснуть , но  он  все-таки  не  всегда  находится  в  оппозиции  здравому  смыслу: Мартынов помолился , закрыл  глаза , и  с  ним  начинает  происходить  что-то   ужасное ; глазам  становится  гораздо  светлее , чем  если  бы  он  их  не  закрывал , расширяющаяся  лавина  яркости  заставляет  Мартынова  напряженно  ежиться , но  все  без  пользы , глазам  уже  до  боли  светло , они  накатом  приближаются  к  нежелательной  возможности  ослепнуть , Мартынов  бы  их  закрыл , но  они  у  него  и  так  закрыты , и  Мартынов , решившись на  ввод  в  игру единственного  оставшегося  у  него  козыря ,  снова  их  открывает.
Его  глазам  полегче. Мартынов  ничего  ими  не  видит , запрещая  себе  даже  помыслить  насчет  ослеп , не  ослеп ; наутро  все  само  собой  встанет  по  местам: увижу  бегущие  по  лучам  и  по  луженым  капиллярам  галактики  точеные  капли  солнца  и  звездной  крови - значит , зрячий  я: обошлось , привиделось. 
Ну, а  не  увижу , то  не  я  первый.
Бывает. Случается.
Еще  не  со  мной , но  сколько  же  им  можно  промахиваться ; одна  из  энергичных  женщин  Мартынова  занималась  шейпингом и  говорила  ему: «Я  сейчас  покурю , а  потом  тренироваться».
  Выпустив  пар  в  холодном  соитии , Мартынов  сказал  ей: я  тоже  сейчас  покурю , но  потом  тренироваться  я  не  буду: пить  пойду. Ты  курить  и  тренироваться , а  я  курить  и  пить: я  в  тебе , как  status  in  statu , я  тратил  на  тебя  свои  эрекции , но  ты  в  свое  время  даже  не  вспомнишь  о  том , в  какой  степени  ты  обо  мне  позабыла.

У  Фролова  с  Мартыновым  непростые  взаимоотношения  со  светом. В  упадке  и  разгоряченности  кому  матрешкин  гул , кому  кротовый писк - на  земле  девственного  мира  жестоко  царит  неспящий  голод , но  у  папуасов  Зено  и  Камба  есть  по  два  мандарина: по  кислому  и  сладкому.
Зено  сначала  съедает  сладкий. Выплевает  косточки  и  воздает  благодарение  добрым  богам.
Сжевав  кислый , он  безудержно злится ; серийно  проходится  по  раскаленным  камням  мужской  харкотой  и  в  исступлении  разрывает  зубами  набедренную  повязку - папуас  Камба , не  просчитывая  последствия , поступает  совершенно  не  так. Он  благодарит  добрых  богов , уже  отплевавшись.
Зено  и  Камба  настаивают  друг  перед  другом , что  каждому  из  них  выпала  намного  более  приемлемая  очередность  удовольствия  и  мрака.  Настаивают  не  статично – стоят  на  своем , задействуя  все, что  окажется  под  рукой: летят черепахи , срываются  кокосы , свистят  дубины ; у  недружественного  им  папуаса  Мариуса  мандаринов  не  было. Ни  кислого , ни  сладкого.
Мариус  ни  на  чем  не  настаивает: для  того , чтобы  спорить  вровень  с  ними , у  него  недостает  физических  сил.
Он  лежит  ничком  у  засохших  болот , поскорее  стремясь  сдохнуть.
Его  стремление  полностью  оправдано , но  трое  недолюбливающих  Африку  россиян  еще  хотят  жить.
Люди  они , как  правило , интеллигентные: Котельников – аккомпаниатор , Николай  Ищенко - преподаватель  музыки  в  техучилище ,  «Дефолт» Гальмаков - основной  суфлер  в  театре  мимики  и  жеста: их  интеллигентность  их  как-то  не  кормит, выталкивая  на  паперть  не  только  тела , но  и  души: свои  души  им , конечно , жалко , однако  те  их  совершенно  не  берегут  и  не  жалеют ; засев  в  голодных  телах , они  одичало  жгутся  тщеславным  отвращением  к  жизни.
Отвращение  к  жизни - тоже  грех. И  не  маленький - не  меньше  того , что  они  наметили ; с  неохотой , но  никуда  не  денешься , жизнь  же  у  нас  не  очень  складывается , рассудили  они , но  ничего, мы  ее , не мешкая , выправим  скорой  сытостью.
Котельников , Ищенко , и  «Дефолт»  запланировали  стать  бандой ; подняли  воротники , надвинули  тяжелые  кепки  и  грозно  покуривают  в  мрачных  зарослях  на  Мичуринском  проспекте.
 Они  смолят  отечественные  сигареты , рассуждают  о  режиме  дующих  в  них  ветров , поочереди  цитируют  пассажи  из  «Провозвестия   Рамакришны» ; заметив  их  серьезную  троицу , некая  лысеющая  женщина  испуганно  встрепенулась  и  в  тот  же  вечер  вызвала  милицию. Не  из-за  духовного  неприятия  их  внешней  отчужденности , а  всего  лишь  выяснить , что  у  них  там  к  чему.
Приехав  по  ее  звонку , наряд , снимая  с  предохранителей  крепко  сжимаемые  автоматы , бдительной  гурьбой  направился  в  заросли.
 В  одном  ухе  длинная  серьга , в  другом  пуговица – вы  из  Тибета?... как , как?… из  Мневников? полагаю , скифство  вам  ближе эллинизма? В  ответ  на  справеливое  требование  предъявить  документы , предельно  сурово  держащиеся  с  представителями  власти , Котельников , Ищенко  и  Вадим «Дефолт» Гальмаков  брезгливо  сплевывают.
 И  друзей  вяжут , со  стороны  задней  двери  запихивают  в  «козел» и  везут  на  дознание   координировать  сущность  их  общественного  положения  с  их  же  надменным  обликом – неведомое… демонстрация  спаянных  «Я» , Возмужание ; они  трясутся  на  жестких  рессорах  и  мысли  у  них  учащенно  размягчаются - голоса  не скулят. Срываются , но  без  паники.
- Ничего  не  сделали , а  уже  повязали , - сказал  Котельников.
- Изысканная  мы  какая-то  банда , - нахмурился  Ищенко. 
- Интеллигентные  люди: всегда  все  через  жопу , - разделил  их  настроение Вадим «Дефолт» Гальмаков.            
В  их  банду  был  приглашен  и  козноязычный  шекспировед  Вениамин  Трушевский.
Подобным  образом  будет  лучше , умнее , подобным  образом  будет  на  самом  деле , я  разбит  от  луны  до  луны , легкими  наркотиками  мою  колесницу  уже  не  разогнать , нереализованная  Самость  во  вчерашней  воде , напрямик  к  потере  корней… на  предложение  Котельникова  наконец-то  зажить  по-человечески  Трушевский  ответил  отказом
Предприятие , сказал  он  Николаю  Ищенко , - не  закончится. Добром. Это. А  у  меня  собака: если  ее  хозяина , то  бишь  меня , посадят  в  кутузку , она  этого  не  переживет. Морально , может , и  не  сломается , но  от  голода  точно  подохнет».
Так… что  же… так , что  же!... мы  не  обиде , Вениамин , данной  тебе  свыше  силой  ты  можешь  продлить  срок  годности  этого  просроченного  паштета ; гуляя  со  своей  собакой  три  раза  в  день , Вениамин  Трушевский  наматывал  поводок  на  указательный  палец: плотно  накрутит  и , тряхнув  головой , идет  к  детским  грибкам - его  слабоумие  не  терпит  возражений. Собака  у  Трушевского  очень  средняя - не  в  плане  породы  или  характера , а  в  смысле  роста  и  веса , коих  в  его  собаке  ни  много , ни  мало , а  именно  средне , очень  средне , не  об  этом  ли  беседовали  Будда  и  Поттхапада? сколько  женщин , с  какой  же  начать… собака  у  Трушевского  очень  средняя - вроде  бы  явная  причина , чтобы  наматывать  ее  поводок  на  средний  палец , но  Вениамин  Трушевский , довольствуясь  указательным , средний  палец  на  собаку  не  тратит.
 Вениамин  Трушевский  бережет  свой  средний  палец  для  людей. Указывать  ему  людям  нечего , а  показать  им  средний  как  раз  самое  оно , но  средний  средним , а  указательный , на  который  Вениамин  наматывал  семиметровый  поводок , у  Трушевского  несколько  растянулся - ни  в  перчатку  не  лезет , ни  в  варежку  не  складывается: если  собака  плохо  ведет  себя , Вениамин  Трушевский  ей  этим  указательным  пальцем  доходчиво  угрожает. Качает  у  нее  перед  носом  и  приводит  в  искренний  страх.
 Самого  Вениамина  Трушевского  собака  не  опасается , но  его  указательный  палец  она  боится , прикрывая  тоненькой  лапкой и  без  того  потупленные  глаза ; Вадима «Дефолта» Гальмакова  пальцем  не  запугаешь. Не  выбьешь  из  седла  и  немытым  авокадо. Но  после  полутора  часов  в  отделении  он  стал  казаться  себе  обрезанным  койотом  со  слегка  измененным - четыре  коньячные  конфеты - состоянием  сознания.
Следующим  утром  дебелый  Вадим  решил  что-нибудь  поменять  и  взялся  худеть  для  новых  побед ; не  из-за  болезни , а  лишь  силой  воли  и  слишком  удачно -  у  Вадима «Дефолта» Гальмакова  просматривается  небезновательная  взволнованность , у  него  появляются  мысли: не  для  той  ли  я  новой  жизни  худею , что  наступает  после  того , как  умрешь?
Когда  Вадим  достаточно  похудел , болезнь  в  нем  все-таки  объявилась. Гальмаков  нарушил  обмен  веществ  и  больше  не  худеет – научивший  его  играть  в  секу  Виктор  Кухальский  шептал  ему: не  беспокойся , Вадим , все  будет  хорошо: я  в  том  смысле , что  все  мы  обязательно  умрем ; припарки , мантры… народные  целители ; «Дефолт» , несколько  придя  в  себя , поправляется  и  обретает гораздо  большие  жировые  отложения , чем  те  с  которых  он  начинал  худеть.
Вадим  Гальмаков  выглядит  хрупким  боровом  и  старшим  кастратом-сопранистом ; вскоре  он  вновь  худеет - питается , чем  придется, то  много , то  ничего , все  это  отныне  ему  не  важно , мое  отражение… оно  говорит… я   стал  ровно  таким , каким  и  хотел  стать , но  надолго  ли? вряд  ли  надолго , со  дня  на  день  мне  опять  предстоит  модифицироваться  в  какую-нибудь  сторону ; пока  же  Вадим  Гальмаков  суетливо  пользуется  своим  положением - фигура  у  него  практически  идеальная  и  под  ее  приемлемым  прикрытием  Вадим  может  подойди  к  одной  женщине , подобраться  к  другой  и  сбивчиво  заговорить  с  ней  о  реальности  его  шансов  ее  отыметь , как  вы  смотрите  на  то , чтобы  немного… побыть  вместе? с  положительным  опытом  прочтения  Большого , Меньшего  и  Третьего  трудов  Рожера  Бекона… как… намордник  и  спесь , лязг  и  скрежет  от  опускаемого  забрала ; Вадим  «Дефолт» , подходя  и  заговаривая , до  невозможности  суетлив , и  женщины  не  скрывают  ожесточенного  недоумения: мужчина  с  такой  великолепной  фигурой , а  спешит ,  суетится , телодвижения  недопустимо  лишены  органичной  эстетики, глаза  закомплексованы.

Виктор  Кухальский , безалаберный  фельдшер , выигрывавший  у  «Дефолта»  в  секу  почти  всю  его  мизерную  зарплату , продвигается  за  добычей  для  своего  члена  менее  нервно.
Обращаясь  к  женщине , Виктор  Кухальский  заранее  настраивал  себя  на  ее  отказ ; в  морозный  вечер  маеты  и  одиночества  Виктор  Кухальский  со  всеобъемлющей  усмешкой  наступает  на  соленый  лед , он  видит  красивую  женщину  и  вопрошает  ее: «Не  хотели  ли  бы  вы  прогуляться  со  мной  вокруг  Чистых  прудов?
Он  делает  подобное  предложение , заранее  настроив  себя , что  они  ничего  с  ним  не  захотят. Они  не  хотели , и  Виктору  Кухальскому  на  это  самодостаточно  положить , он  заранее  настраивал  себя  на  их  отказ , но  двенадцатого  января  2002-го  одна  неожиданно  захотела.
Усмешка  с  лица  Кухальского , разумеется , исчезла ; женщина  взяла  его  под  руку  и  Кухальский , чтобы  вновь  успокоиться , предложил  ей  сразу  же  пройтись  к  нему: сейчас  она  меня  и  пошлет , подумал  он , а  я , вернув  на  лицо  свою  всеобъемлющую  усмешку , непременно  почувствую  себя  в  норме - дистанцированным  и  растущим.
Кошка  умывает  своего  котенка , в  ад  попадают  и  люди  и  джинны , женщина  Кухальскому  не  отказывает: к  тебе , так  к  тебе , сказала  она. Я  у  тебя  еще  не  была - как  там  у  тебя , кровать  найдется?
 Кухальский  бормочет: найдется , и  на  его  лице  ни  малейшей  усмешки - не  добивайте  пленных , не  окружайте  грибников , срывая  запоры  ничем  не  заполненного  ларца  и  стеная… происходит  что-то  непонятное ; если  бы  она  меня  осадила , я  бы  смотрел  на  мир не  иноходью , не  галопом: рысью… женщина  меня  не  сбросила , она  идет  ко  мне. Спросила  мое  имя. Я  сказал: «Виктор» , и  она  взяла  меня  под  руку  еще  крепче ; непонятно - такое  у  меня  сейчас  ощущение. Я  всегда  держался  в  отдалении  от  того , чтобы  закачивать  в  голову  негатив , но  я , ничего  не  имеющий  перед  скотом , не  привык  к  оказанию  мне  судьбой  столь  значительных  одолжений.
- Улыбайся , Виктор , - прервав  его  размышления , сказала  она. - Ты  мне  из-за своей  улыбки  и  понравился , но  с  каждым  шагом  от  нее  остается  все  меньше: ты  как  себя  вместе  со  мной  чувствуешь? Достойней , чем  до  меня?
- Ага , - ответил  Кухальский.
- Намного  достойнее?
- Угу…
  Виктор  разговаривает  с  ней  крайне  сухо - неадекватно  складывающейся  ситуации ; лежа  со  мной , ты  все  равно  бы  поглаживала  саму  себя. В  двадцать  три  часа  семнадцать  минут  ответы  Кухальского  звучали  бы  по  месту ; Виктор  с  женщиной  входят  в  его  двор , где  Кухальского  ни  во  что ни  ставят - это  повелось  издавна. Он  и  сам  не  помнит  с  чего  конкретно: то  ударят , то  еще  раз  ударят ; Виктор  Кухальский  проходит  по  двору  под  руку  с  женщиной , и  к  нему  относятся  словно  бы  он  без  нее - от  перебора  света  слепнут  и  ангелы , в  голове  рождается  конечное  марево , парни  из  двора  Кухальского  подступают  к  Виктору  с  целью  что-нибудь  ему  отбить , они  же  не  знают: за  себя  Виктор  Кухальский  никогда  не  дерется , но  за  себя  с  девушкой  он   все  же  заступится. И  за  себя  с  девушкой , и  просто  за  нее.
 Виктор  Кухальский  бьется  с  парнями  из  его  двора.
 Бьется , применяя  купленный  на  задворках  Черемушкинского  рынка «ТТ» , и  бьется  отнюдь  не  его  рукояткой: пулями  из  него  бьется.
- Пулю  вам , - кричит  Виктор , - пулю , отравленную  моими  слезами!
Посмотрев  в  лицо  пришедшей  с  ним  женщины , Виктор  Кухальский не  видит  в  нем  даже  слабого  мерцания  благодарности. На  ее  лице  ужас - на  распаленной  физиономии  Виктора  Кухальского  тотальное  отсутствие  усмешки , а  перед  ее  лицом  несколько  трупов.
Виктор Кухальский  не  считал  количества  выстрелов , и  он  не  в  курсе , остались  ли  патроны  в  его  «ТТ»  или  все  они  ушли  на  парней  из  его  двора , но , не  увидев  в  ее  лице  никакого  восхищения  от  совершенного  ради  нее  поступка , Виктор  Кухальский  приставил  пистолет  к  собственной  голове. Остались  ли  в  нем  патроны , не  остались , спущу  курок  и  тогда  уже  станет  ясно , продолжать  ли  мне  приводить  в  мой  родной  двор  эту  женщину  или  расстаться  с  ней , ни  о  чем  не  сожалея - расстаться  как  с  ней , так и  с  жизнью ; обе  они  для  меня  имеют  значение , но  не  равнозначное: от  этой  женщины  жизни  во  мне  не  прибавится , а  жизнь  мне  женщин  еще  предоставит , но  остались  ли  в  «ТТ» патроны , не  остались? остались , не  остались? обнаружатся , не  найдутся?сейчас  я  спущу  курок  и  все  быстро  выясню. Определенно…
Виктор  спускает.
Один  оставался.      

Она  пойдет  за  ним , он  поведет  ее ;  Виктор  Кухальский  застрелился  в  своем  дворе , но  знакомому  с  ним , через  Вадима «Дефолта»  Николаю  Ищенко  хотелось  чего-то  такого. Она  пойдет  за  ним, он  поведет  ее – ему  хотелось  именно  этого , и , страдая  от  недостатка  женского  внимания, Николай  Ищенко  дошел  до  того , что  уговорил  свою  родственницу наносить  на  стены  женских  туалетов  рекламирующие  его  надписи.
«Подруги , если  вы  желаете  познакомиться  с  настоящим  мужчиной , звоните  по  телефону  962-54-73 ».
«С  настоящим  мужчиной  можно  связаться  по  телефону  962-54-73 - не  пожалеете».
«Поверьте , девочки - настоящий  мужик  ждет  вашей  ласки. Его  легче  всего  найти  по  телефону  962-54-73».
Но  преподавателю музыки  в  техучилище  Николаю Ищенко  никто  из  женщин  так  и  не  позвонил: не  обманула  ли  меня  моя  родственница, размышлял  Николай , она  же  себе  на  уме – представит  белого  кролику  и  тут  же  включает  духовку… я  бы  ей  и  за  своей  могилой  ухаживать  не  доверил. Наверное , она  меня  обманула - ничем  неизменность  моего  статуса  в  женском  мире  мне  не  объяснить.
В  женском  мире , как  в  нелегально  снятой  квартире - Николай  Ищенко  ничуть  не  инсценирует  перед  ними  свою  ужасающую  робость ; она  пойдет  за ним , он  поведет  ее:  недоступно , недоступно , великолепно  и  недоступно , Николай  Ищенко  обделен  в  удовольствии  почувствовать  себя  состоявшимся – состоявшимся  кем  бы  то  ни  было , лишь  бы  с  кем-нибудь.
Восьмого  февраля  2001  года  Николаю  Ищенко  позвонила  женщина.
Николай  взмахнул  редкими  ресницами ; звонящая  дама  помолчала  и  на  первый  раз  обошлась  без  колких  попреков.
- Не  знаю , туда  ли  я  попала , - сказала  она , - но  мне  бы  поговорить  с  настоящим  мужчиной. Он  у  вас?
- Это  я , - сказал  Ищенко.
- Ну… здравствуй , - сказала  она.
- Привет , крошка…
- На  моей  работе  вокруг  меня  одни  пидоры…
- Приезжай. Исправим. 
  Я  перевариваю  сигаретный  дым , слежу  через  тебя  за  социокультурной  динамикой  нашего  века ; о , miа  bambinа! с  тобою  я  опять  не  тот , кем  был  с  крестьянкой  Ланселот ; у  Николая  Ищенко  ничего  не  сложилось  и  с  кордебалетной  танцовщицей  Екатериной  Пузновой .
  Впоследствии , сказав  ему: «нам  незачем  было  повторно  встречаться: я  и  после  первого  раза  поняла , что  мне  с  тобой  даже  в  одном  городе  жить  неприятно» , она  подарила  Николаю  Ищенко  диск  для  медитаций. Главным  образом  с  вещами  Сермена – «Портрет  романтики» , «Воспарение», «Возможно , это  любовь» ; Екатерина  Пузнова  потратилась  на  него  не  случайно: неспокоен  Николай  Ищенко.
  Он  не  ощущает  себя  своим  ни  под  солнцем , ни  под  луной , и , поставив  этот  диск , Николай  Ищенко  налил  пол-литровую  чашку  грушевого  дюшеса , помассировал  бока  и  нескладно  растянулся  на  кушетке ; на  первом  же  произведении  приподнесенный  ему  альбом  раздражающе  запрыгал: он  прыгает  и  скачет , Николай  Ищенко  дрожит  от  ненависти - прыгающий  диск  здесь  не  основное , он  только  дополнение , последняя  капля…
  Жизнь , жизнь. Жизнь , дерьмо , дерьмо , жизнь. Жизнь , дерьмо , погодите…  постойте…  в  этом  что-то  есть ; совершенно  неожиданно  для  себя  Ищенко  начал  поступательно  догадываться.
  Диск  прыгает , и  Николай  Ищенко  под  его  прыжки  чуть-чуть  медитирует.
  Если  жизнь  так  устроена , то  не  мне  ее  перестраивать , но  в  эти  минуты  я  начинаю  догадываться  о  чем-то  краеугольном… о  чем-то  пугливо  отвергаемом  наивными  апологетами  иллюзий ; я   всего  лишь  начинаю  догадываться , но  я , похоже , определил , чего  мне  держаться: каких  берегов , какой  благословенной  отмели…
 Диск  все  прыгает. Не  успокаиваясь , задает  тон - диск  для  медитаций. Облагораживает , проливает  свет , Николай  Ищенко  под  него  медитирует  и  кое-что  уже  постигает ; Мартынов , вероятно , постиг  не  меньше  него.
  Находясь  в  трех  километрах  от  Дмитрова.
  Как  он  попал на эту  дачу , Мартынов , конечно  же , помнит , но  дело  прошлое. Ему  постелили  на  втором  этаже  нестандартной  бани - внизу  сама  баня , сверху целая  комната  с  кроватью  и  большим  балконом ; Мартынов  сидит  на  балконе  с  бутылкой  водки , он  смотрит  на  звезды  и  заинтересованно  размышляет  о  дальнейшей  судьбе  православия: неофитов  у  него  крайне мало. Старая  паства  регулярно  умирает. Но  это  даже  хорошо , что  последователей  у  православия  становиться  меньше: истина  же  не  может  пребывать  там , где  много  людей , и ,  чем  меньше  их  становится , тем  это  направление  и  вернее. И  если  из  него  выйду  и  я , то  оно  еще  больше  приблизиться  к  истинному: с  моим  выходом  не  покинувшие  его  счастливцы  будут  гораздо  ближе  к  Господу , чем  со  мной  в  мутном  потоке.
  Со  второго  этажа  ведет  весьма  трудная  лестница.
  Мартынову  больно  вспоминать  о  том , что  такое  женщина ; он  не  подает  заявку  на  костюмированный  парад  состоявшихся  самоубийц  и  думает: в  Москве  у  меня  тоже  второй , и  еще  позавчера  меня  с  него  рвало  после  чашки  чая , приготовленного  так , как  его  пьют  в Монголии – с  солью , мукой  и  топленым  маслом.
  Лестница  без  перил  и  со  слегка  подвижными  ступеньками. Мартынову  интересно  проверить  пьян  ли  он  или  как - Мартынов  идет  по  ней  вниз , доходит  до  земли  не  кубарем  и  снова  поднимается  на  балкон , выпивает  еще  где-то  двести  и , посмотрев  на звезды , возвращается  к  лестнице. Нелегко… секунд  по  тридцать  на  ступеньку ; Мартынов  не  падает , он   стоит  на  земле  и  уже  с  нее  смотрит  на  звезды: до  звезд  далеко , до  второго  этажа  поближе , и Мартынов  идет  по  трудной  лестнице  вверх.
  Мартынов  на  балконе , он  допивает  водку: если  не  закончу  себя  проверять , точно  убьюсь - мысля , он  импонирует  себе , и  идет  к  лестнице ; когда  он  проходит  мимо  кровати , его  заносит  в  ее  направлении: Мартынов  в  кровати , и  ему  бы  уснуть , но , лежа  на  остром  накрахмаленном  пододеяльнике , Мартынов  понимает: нет , я  не  пьян , но  проверить  бы  следует - в  его  голове  вертится  недостоверная  легенда  о  двух  московских  студентках.
  Прогуливалиясь  по  Царицынскому  парку , они  болтали  о  тряпках  и  косметике ; девушки  берегли  честь , и  кто-то  невидимый  сорвал  с  них  одежду  и , несмотря  на  их  отчаянное  сопротивление , последовательно  над  ними  надругался.
  Они  чудом  не  обросли  крыльями. Кто  с  ними  такое  сделал – Бог  ли , дьявол? этого  они  не  знали. Домой  они  вернулись  вовремя , но  это  были  совсем  другие  люди: не  подсыпай  в  угли  серу , не  повышай  голоса  в  церкви ; Мартынов  встает  с  кровати.
 Он  у  лестницы - сотворение  единственного  шага  и  кроткая  секунда  невесомости  между  небом  и  землей , между  жизнью  и  переходом… Мартынову  повезло  лишь  в  одном. Когда  его  занесло  по  направлению  к  кровати , он  в  ней  все  же  уснул - тем  безоружным  мужчиной , которым , выйдя  из  мамы , Мартынов  и  остается.
   Он  нередко  спал  с  этим  мужчиной.
   С  жизнью  в  себе  и  без  женщины.   
 
Мартынову  не  снилось  литовское  божество  Раугупатис , настоятельно  требующее  приносить  ему  в  жертву  молодых  пестрых  кур. Он  видел  нечто  иное. Дергал  закрытым  глазом , кому-то  подмигивая  во  сне - тропа  к  любимой  выложена  черепами  свирепых буйволов , до  двадцатого  века  еще  далеко , но  семейную  чету  Дженсенов  уже  сбросили  с  поезда: Френк  и  Полли  Дженсены  были  нечасто  преуспевающими  фермерами , и  с  поезда  их  сбросили  потому , что  они  отказались  отдать  свои  тощие  кошельки  лютовавшим  там  грабителям.
Внимательно  смотря  на  бандитов , Полли  Дженсен  настороженно  вглядывалась  нет  ли  среди  них  известного  на  весь  Колорадо  Стена  Уильямса. Прямого человека  с  непререкаемой  умственной  зрелостью - несведующего  в  методике  снятии  заговоров  и  хладнокровно  убившего  четырех-пяти  шерифов. 
Стена  Уильямса  среди  преступников  не  оказалось.
«Полли , крошка , рыбка , уступка  провидения , цветочек… ты  где?!… извини  за  глупый  вопрос…  поскольку  я  рядом  с  тобой , ты  рядом  со  мной» ; небогатые  фермеры  катились  вниз  по  песчаному  косогору. Френк  Дженсен  задел  головой  большой  беззвучный  камень , и , догнав  катившуюся  чуть  впереди  Полли ,   сильно  ударился  лбом  уже  об  нее.
Об  ее  голову.
Как  в  бильярде.
Поднявшись  на  ноги , они  почти  ничего  не  помнили: то , что  они  семейная  пара , Дженсены  не  забыли , но  не  более - Френк  растерянно  молчит ; безмятежность… скорая  разлука. Теряющая   реальные  очертания  надежда , сдержанная  встреча  нового  вздоха-дня… преодоление  супружеского  долга , мотыга , суровость  потомства ; Полли  вдохновенно  вопиет:
- Я  знаю , кто  ты!
- Да  откуда , - отмахнулся  Френк.
- Ты  - Стен  Уильямс , - сказала   Полли , - Божий  бич  для  шерифов  и  не  изживаемое  бельмо  на  глазах  всего , что  ни  есть  святого!
Не  поспешив  ей  возразить , Френк  Дженсен  озабоченно  задумался: она  произнесла  знакомое  имя – шерифы, одинокие  ночи  в  холодных  прериях , засохшая  кровь  на  сапогах… знакомое  имя… мое , наверное. Криво  усмехнувшись , он  уставился  на  свою  жену  Полли  со  снисходительным  презрением.
 Он  же  Стен  Уильямс – что  ему  какая-то  потрепанная баба.
- Мои  извинения , крошка , - сказал  он , - но  дальше  я  как-нибудь  один. У  меня  же  на  хвосте  полштата: обуза  ты  для  меня.
Ей  не  пристало  с  ним  спорить.
- Твоя  правда , Стен , обуза  я  для  тебя , - вздохнула  Полли. - Будь  осторожен , поскольку  награду  за  твою  голову  тут  обещает  каждый  столб: живую  или  мертвую , не  приведи , конечно…
- Не  волнуйся , крошка , - перебил  ее  Френк. - Не  о  чем  тебе  волноваться: во-первых  голова  во  мне  не  главное , а  во-вторых  где  этим  шакалам  взять  легендарного  Стена Уильямса! Его  и  пулей  с  коня  не  собьешь…
- Тебя , - поправила  Полли.
- Меня  и  пулей  с  коня  не  собьешь , и  облавой  с  землей  не  сравняешь. Я  же  Стен  Уильямс! Мне , бэби , приходилось  ночевать  и  под  стоявшей  собакой!
Расстались  они  без  объятий ; Полли , разумеется , заплакала , но  она  проливала  слезы  вдалеке  от  истерики - она  же  жена  Стена  Уильямса , ей  непременно  следует  быть  ему  под  стать.
 Бывай , крошка. Сходи  в  баню  и  грей  постель. Увидимся , когда  увидимся ; безрезультатно  вспоминая , куда  же  делся  его  конь , Френк  Дженсен  быстро  зашагал  к  видневшимся  в  туманной  дымке  скалистым  склонам.
Зачем он  приближается  к  скалистым  склонам , Френку  Дженсену  никто  не  сказал , однако  он  шел  крайне  уверенно , и  вылетевший  словно  бы  ниоткуда  всадник  ничуть  не  ослабил  железную  волю  Дженсена , полнокровно  заключавшуюся  в  легко  исполнимом  желании  идти. Куда  бы  там  ни  было - главное , уверенно.
 Иду  один. Иду  по  родной  земле. Иду  уверенно , иду , иду , устаю  идти , какой-то  ад , к  чертям , к  чертям…
Френка  Дженсена  ничуть  не  унижала  перспектива  изъятия  у  всадника  его  коня ; прихватив  за  узду  пегую  толстую  лошадь , он  уничижительно  прошипел: 
- Твою  лошадь  я  забираю  себе. А  ты  слезай  и  меня  не  задерживай. Сам  знаешь , кто  с  тобой  разговаривает.
  Шипящий  Френк  Дженсен  подавляет  и  бычится , но  всадник  исполнять  его  приказ  не  рвется - лишь  удивленно  разжимает  потрескавшиеся  губы  и  недоуменно  поглаживает  магазинную  винтовку  модели О.Ф. Винчестера.
- И  с  кем  же  я  разговариваю? – спросил  он.
- Ты разговариваешь с  самим Стеном  Уильямсом , - ответил  Френк , - белым  человеком  с  наичернейшими  намерениями  по  твою  душу. Тебе  это  имя  что-нибудь  говорит?
Всаднику  это  имя  что-нибудь  говорило - его  рыжие  волосы  настолько  встали  дыбом , что  даже  шляпа  слетела.
- Ты  Стен  Уильямс? – ошеломленно  спросил  он.
- Понял  теперь  с  кем  дело  имеешь? – переспросил  Френк. - А  раз  понял , то  и  нечего  время  тянуть. Слезай  с  лошади.
- Сейчас  слезу… Стен , ты  прости  мне  мое  любопытство , но  ты  никак  безоружен?
- Я , глупое  ты  создание , на  то  и  Стен  Уильямс , чтобы  хозяиничать  на  темных  дорогах  и  без  оружия. И  тебе  бы  стоило  со  мной  не  препираться…
Попеременно  подергивая  уголками  рта , Френк  Дженсен  смотрит  на  него  с  немилосердной  хмуростью , но  всадник , он  же  Стен  Уильямс , убийца  пяти  шерифов  и  властитель  умов  молоденьких  шлюх  от  Денвера  до  верховий  Рио-Гранде , перебивает  Френка  на  полуслове  раскатистым  смехом.
  Нарастая , смех  выходит  у  Стена  из-под  контроля. Достигнув  непозволительного  апогея , он  сбрасывает  Уильямса  с  лошади. Не  ожидая  такого  поворота  событий , испуганная  лошадь  Люсиль  вздымается  на  дыбы  и  стоит  так  недолго – опускаясь , она  косается  Уильямса  по  голове  стальной  подковой , и  хрипло  вскрикнувший  Стен  частично  лишается  памяти: не  полностью , а  процентов  на  девяносто.
Стен  Уильямс  лежит  на  спине , давясь  густой  рвотой. Френк  Дженсен  забирается  ему  на  спину  и  уже  оттуда  запрыгивает  на  лошадь , но  сразу  не  уезжает ; намеренно  задержавшись , он  не  без  удовлетворения  вслушивается  в  жалкие  стоны: он  же  Стен  Уильямс , жестокое  отродье.
- Красиво  ты , глупое  создание , стонешь , - сказал  Френк , - почти  как  охочая  женщина , когда  я  в  нее  с  размаху  вхожу. Как  звать-то  тебя , глупец?
- Не  помню , - чуть  слышно  пробормотал  Стен  Уильямс. -  Ничего  не  помню… Помню , что  кольт  в  кобуре , но  зачем  он  мне… Не  помню…
 Френк  Дженсен  высокомерно  кашляет ; раз , два , контакт , неплохо… можно  повторить ; по  памяти  Френка  проходит  что-то  наподобие  электрического  разряда - дыхание  учащается. Глаза  наливаются  непроизвольным  знанием.
- А  я  ведь  знаю  тебя , глупое  ты  создание , - сказал  Френк , – ты  же Френк  Дженсен , ничтожный  фермер  из  Монтроза , где  с  тобой  не  здороваются  даже  бродячие  коты! А  ну-ка  давай  сюда  свой  кольт. Винчестер  тоже  давай. – Нагнувшись  к  Стену  Уильямсу , Френк  чуть  было  не  вывалился  из  седла. – Или  снова  станешь  характер  показывать , больших  людей  озлобляя?
- Куда  уж  мне , - со  стоном  ответил  Стен , - я  же  Френк  Дженсен , полное  ничтожество  из  какого-то  непонятного  Монтроза… Забирайте.
- Мудрое  решение , Френк , - усмехнулся  Френк  Дженсен , - даст  бог , поживешь  еще. Я  вот  уже  дал , теперь  дело  за  Ним. Ну , привет  от  Стена  Уильямса!
- Стена  Уильямса? Гмм… Что-то  знакомое…
- Еще  бы , Френк. Весь  Колорадо  трепещет!

Домашнему  виноделу-почечнику  Алексею  Фепланову , входящему  в  стобняк  от  органной  музыки  и  нередко  приглашавшему  Мартынова  на  свою  дачу  под  Дмитровом , такое  практически  не  снится. Когда  Алексей  думает  о  себе , у  него  обязательно  стоит. На  кладбище  ему  не  так  одиноко , как  на  ночной  дискотеке.
Алексей  Фепланов  не  осуществляет  гортанных  посягательств  на  всемирную  славу  Пласидо  Доминго  и  седьмой   месяц  живет  с  одной  женщиной.
И  он , и  она – Алексей  Фепланов  и  человечная ,  симпатичная  позитивистка  Анастасия  Шаркинская , не  ассоцировавшая  слово «Эммануэль»  с  названием  резвой  шхуны  безжалостных  ямайских пиратов , довольно  немолоды , и  хотя  галерея  их  тесных  встреч  включала  в  себя  потертые  лики  целого  ряда  ворчливо  проковылявших  годов , ее  это  не  успокаивало: Анастасии  Шаркинской , как  и  любой  женщине , достигшей  высокого  положения  во  времени , хотелось  определенности.
Верно , правильно , законно , увы ; Фепланов  не  делал  ей  предложения  и  даже  не  удосуживался  познакомить  ее  со  своими  родителями. Живыми , неживыми , являлось  для  Анастасии  Шаркинской  несущественным - лишь  бы  зашел  разговор. К  тому  же , если  бы  родители  Фепланова  уже  сошли  с  суетливой  орбиты , он  мог  бы , по  меньшей  мере , намекнуть  об  этом  формальным  упоминанием  вскользь.
 С  надеждой  полюбить. По  кромке  нищеты.
 Кого  и  как  убить? Опять  о  бренном  сны.
 Алексею  Фепланову  почему-то  больше  нравилось  прикасаться  к  другим  составляющим  их  совместного  на  словах  будущего , и  его  избирательная  сдержанность  вынудила  Анастасию  Шаркинскую  пойти  на  затрагивание  интересующей  ее  темы  по  избегаемой  ей  ранее  прямой.
- Я  не  скажу , что  мне  с  тобой  хорошо , - созналась  она , - но  все  же  лучше , чем  без  тебя. Никто  не  раскисает , не  разваливается , никто  никого  не  теснит , много  ли  мне  мало?… по  делу  ли  трясутся  мои  поджилки? Забыли , оставили , я  о  другом – почему  ты  не  знакомишь  меня  со  своими   родителями?
После  ее  бормотания  наступила  вмешающая  в  себя  минуту  с  шлейфом  не  вошедших  в  нее  секунд  пауза , оборванная  ничем  иным , как  сиплым  возгласом  Алексея  Фепланова:
- Сегодня  же  и  познакомлю.
Анастасия  Шаркинская  несомненно  почувствовала  значительное  воодушевление.
- Когда  поедем?! – нетерпеливо  спросила  она. – Я  могу  прямо  сейчас - соберусь , оденусь …
- Сейчас  и  поедем. Мне  и  самому  приходило  в  голову  тебя  с  ними  познакомить , но  в  мою  голову  обычно  приходит  такое, что  я  и  сам  пытаюсь  спрятаться  от  нее  подальше. – Алексей  Фепланов  провел  мокрой  ладонью  по  беспрерывно  потевшему  лбу. - Заодно  и  благословение  спросим.
Квартира  его  родителей  находилась  в  Митино - от  места  их  предыдущей  беседы  в  Теплом  Стане  она  была  не  близко , но  Анастасию  Шаркинскую  это  не  пугало ; известие  о  том , что  они  едут  к  родителям  Фепланова  спрашивать  у  них  благословение  позволило  ей  наконец-то  ощутить  себя  понятой , и  каждый  миг  их  долгого  пути  казался  ей  дарованным  небом.
Некупленным  у  него  за  последующие  вслед  за  этим  страдания , а  как  раз  дарованным - пройдясь  по  квартире  его  родителей , Анастасия  немного  растерялась: в  углах  паутина , столы  застелены  газетами  еще  прошлого  тысячелетия , зеркала  и  те  занавешаны.
- И  где  твои  родители? – спросила  она.
- Да  вот  же  они , - ответил  Фепланов.
 Привстав  на  цыпочки , Алексей  снял  со  шкафа  две  керамические  урны.
- Здесь  они , мои  милые , здесь , - сказал  Алексей , - вот  папа , а  вот  и  матушка  моя  ненаглядная.
Обнажение – скорбь – цирк ; Фепланов  ставит  урны  между  собой  и  Анастасией , поводит  плечами  и  вынимает  из  принесенного  с  собой  пакета  бутылку «Пшеничной» , копченую  колбасу , разорванную  упаковку   сулугуни ; накапав  себе  третью  рюмку , Фепланов  налил  первую  для  Анастасии.
Шаркинская  уже  заметно  дрожала.
- Твои  родители , - сказала  она , - люди  тебе , конечно  же , не  чужие ,  но  они  что… так  и  будут  на  столе  стоять?
- Ну , не  обратно  же  их  убирать , - сказал  Фепланов. - Пусть  старики  порадуются… их  сын  привел  знакомить  с  ними  свою  любимую  женщину!
Алексей  Фепланов  улыбается  ей  не  как  кому-то  второстепенному. Анастасия  Шаркинская  рывками  отодвигается  от  стола.
- Меня  трогает  твоя  забота ,  - протянула  она , - не  обо  всем , не  обо  мне , но  бог  с  тобой. А  твои  родители , Алеша , наверное , и  жить  с  нами… теперь  станут?
- Само  собой , они  же  мои  родители , не  впустую  же  они  столько  лет  без  внимания  маялись. – Чтобы  Анастасия  с  ним  случайно  не  чокнулась , Алексей  спрятал  свою  рюмку  в  кулак. – Давай-ка  мы  с  тобой  за  них  выпьем. Пожелаем  им  уже  в  ближайшее  время  на  внуков  взглянуть.
  Упав  с  вконец  расшатавшегося  стула  на  липкий  линолеум , Анастасия  Шаркинская  вспомнила  свой  старый  зарок  никогда  не  жить  с  родителями  мужа.
Она  подумала: я  должна  уйти - сегодня  слишком  много  тайного  стало  явным , слишком  много….
 Анастасия  покидала  Фепланова , не  вставая.
- Ты  куда  ползешь? – спросил  Алексей.
- Куда-нибудь , - прошептала  она.
  Шаркинская  уползла – схватившись  чуть  погодя  за  мстительно  разнывшуюся  голову , Фепланов  выбежал  за  ней  на  улицу. Он  опомнился , но  было  уже  поздно.
Поздно  и  для  него , и  для  всех ; двадцать  минут  первого - Алексей  Фепланов  зол  и  на  нее , и  на  своих  родителей , мимо  Алексея  проходят  двое  высоких  мужчин , и  Фепланов  идет  за  ними ; второй  из  них - Редин , которому  накануне  приснился  сон.
В  этом  сне  он  не  открывал  глаз , даже  когда  ему  сказали: «я  потерял  ногу – одну  и  еще  одну» ; Редин  вздохнул , негромко  говоря: «я  вам  очень  сочувствую» , и  услышал: «Не  беда – они  далеко  не  последние» ; открыв  глаза , Редин   увидел  перед  собой  ужасное  чудище.
Закуйте  меня  в  железо , подчиняйте , вертите , собирайте  урожай  непогоды  и  не  кидайтесь  на  стены  от  повсеместно  нарушаемого  патриархата - хватит  цепляться  за  сытный  ужин  и  мягкую  кровать. Лучевой  терапии  не  распутать  клубок  моих  мыслей. Алексей  Фепланов  спросил  у  Редина: 
- Вы  видите? Замечаете , что  впереди  вас  продвигается  значительный  человек?
- Ну , вижу , - ответил  Редин.
- Так , я  очень  опасаюсь , - сказал  Фепланов , - как  бы  он  меня  не  прирезал: у  нас  с  ним  свои  недоразумения  еще  по  Клину  и Торжку. Вас  они  не  касаются , но  вы  никак  не  производите  впечатление  законченного  подонка - можно  я  спрячусь  от  него  за  вашей  широкой  спиной?
  Человек , которого  Фепланову , по  его  словам , приходится  опасаться , за  два  метра  и  около  полутора  центнеров: если  у  него  в  этой  жизни  и  есть  какое-нибудь  призвание , то  только  играть , иже  стоять  насмерть  в  непроходимом  центре  защиты  команды  по  американскому  футболу.
- Я  спрячусь? – еще  раз  спросил Фепланов.
- Да  пожалуйста , - не  стал  возражать  Редин.
Поклонившийся  Фепланов  спрятался , но  не  прошло  и  пяти  секунд , как  он  высунулся  и  поверх  плеча  Редина  грозно  прокричал  громадному  человеку:
- Эй , здоровый – я  твою  маму  и  так , и  этак!
 Резко  обернувшийся  громила  прячущегося  Фепланова  не  увидел.
- Это  ты  тут  про  мою  маму  орал? – спросил  громила  у  Редина. – Ты  или  не  ты?
- Не  я , - ответил  Редин.
- А  кто?
- Я  никого  не  слышал , - попытался  солгать  Редин. - Вы  говорите , и  я  вас  слышу , а  тогда  никого. Вам , наверное , послышалось.
- Ну , ну…
Редин  воспитан  в  ежовых  рукавицах  сострадания  к  заведомо  более  слабым , и  ему  показалось  позорным  выдавать  этого  маленького  человека - у  Фепланова  собственные  резоны.
Алексей  вновь  не  додумался  смолчать:
- Ты  выше  и  толще , но  я  силен  своей  третьей  ногой , йе-йе , йе-йе! Я  ей  и  твоего  папу  натягивал!
Теперь  уже  Редин  собирался  Фепланова  придушить , но  не  успел; выкрикнув  о  третьей  ноге , Алексей  мгновенно  исчез  в  близлежащем  кустарнике  на  двух  оставшихся  и  не  столь  зависимых  от  эрекции.
Редин  остался  с  громилой  один  на  один .
Уговаривать  его  сдержаться  от  бойни  представлялось  Редину  невозможным , и  они  с  ним  сцепились , очень  плотно  обрабатывая  друг  друга  обоюдной  неуступчивостью - приехавшей  забирать  их  милиции  и  той  немало  досталось.
Громилу  выпустили из  отделения  в  тот  же  час.
«Счастливого  пути  вам , Виктор  Андреевич , простите  моих  подчиненных: не  разобрались , дали  маху , лишатся  премии , ответят» ; Редин  провел  там  всю  ночь - вместе  с  ним  в  обезьяннике  ночевало  еще  четверо.
Немолодой  таджик  без  документов.
Женатый  парень  Кирилл  Бабков - получив  зарплату , он  зашел  в  принадлежащее  армянам  кафе  и , не  выпив  еще  и  двухсот  грамм , потерял  кошелек ; потерял  или  украли , он  подумал , что  украли  и  пошел  за  помощью  в  милицию ; Кирилл  сказал  им: «у  меня  жена  и  ребенок» , а  они  его  в  машину  и  в  отделение.
Что  же  касается  бородатого  алкаша  Константинова , то  его  взяли  прямо  в  родном  дворе. Повязали  в  шортах – приходивший  посмотреть  на  задержанных  капитан  несколько  раз  за  ночь  сказал  ему: «А  с  тобой  мне  вообще  говорить  не  о  чем. Потому  что  ты  в  шортах» ;  зычный  оклик , верный  глаз , ты  не  гопник? на  хер  вас ; попавшего  сюда  так  же  из-за  драки  изнуренного  апокалиптика  Самолина  до  самого  утра  не  отпускали  тяжелые  вздохи: «только-тоооолько  жизнь  в  но-ооормальное  русло  стааала  вхо-ооодить , а  все  уже  под  вопросом…».
Кирилл  Бабков , представившийся  обществу , как «Бомбей» , от  случившегося  с  ним  беззучно  расплакался , и  Редин  его  успокаивал , мягко  говоря: «Держись , мужчина - это  ведь  всего  лишь  начало» ; тяжело  вздыхавший  Самолин  был  единственным , кто  сумел  сохранить  при  себе  одну  сигарету ; ее  берегли , как  зеницу  ока  и  передавали  по  камере  с  невоспроизводимым  на  воле  трепетом.
Самолин  рассказал  сокамерникам  о  произошедшем  вчера  занимательном  случае. Прошлым  утром  он  устроился  сторожем  в  крупный  гаражный  кооператив , и  в  один  из  гаражей  пыталась  заехать  роскошная  «Porsche  Boxter» - раз  за  разом  не  попадала  и  билась  об  бетонные  углы ; у  Самолина  это  вызвало  некоторый  интерес , и  он  осторожно  постучал  по  стеклу.
На  Самолина  обратили  внимание , и  на  вопрос: «я  тут  сторож , а  вы  что  тут  делаете?» , смахивающий  на  миллионера  водитель  отхлебнул  из  бутылки  рижского  бальзама  и , гулко  засмеявшись , сказал: «что  я  тут  делаю? Собственностью  с  судьбой  делюсь. Слишком  все  у  меня  хорошо: не  к  добру  это!».
Самолин  дожидается  очереди  сделать  свою  затяжку , он  пораженно  говорит  Редину: «ну , у  людей  и  положение: даже  собственностью  с  судьбой  делиться приходится» ; когда  посреди  ночи  в  отделение  привезли  проституток , Самолин  уже  прижимался  к  решетке  и  похотливо  стонал: «деточки , мои  сладенькие  деточки , покажите  дяде , славному  доброму  дяденьке , хотя  бы  покажите».
  Легавые  украли  у  Редина  почти  все  деньги.
  Они  оставили  ему  лишь  двадцать  рублей  плюс  проездной  на  метро , и  с утра  Редин  поехал  подышать  свободой  в  Александровский  сад ; возможно , его  подтолкнули  к  этому  проститутки.
  Как-то  ночью  он  шел  с  Арбата  и ,  проходя  по  Александровскому  саду , увидел  множество спавших  на  скамейках  женщин: пусть  проституток , но  с  некоторыми  из  них  он  выпил  водки  и  зевающе  поговорил  о  заложенном  в  любой  мечте  нигилизме ; они  советовали  ему  говорить  более  обоснованно , но  он  пил  водку  и  не  без  предостережения  приговаривал: «не  будите  во  мне  человека , не  надо  вам  во  мне  его  будить» ; на  скамейках  Александровского  сада  тем  утром  никто  не  спал , и  найти  на  них  свободное  место  совсем  непросто.
  Ногами  на  земле , всем  остальным  чуть  выше , не  кличь  дьявола  и  не  принижай  архангела ; позавчера  Редин  часа  четыре  бродил  на  Патриарших  прудах: все  скамейки  полны , и  практически  на  каждой  по  несколько  девушке ; посмотрев  в  их  сторону , Редин  тихо  сказал: «Зимой  вы  все  будете  мои». 
  Девушки его  расслышали  и  уничижительно  покрутили  у  висков  тонкими  пальцами. Им  же  невдомек , что  он  имел  в  виду  скамейки.
  После  громил , «Бомбеев» , щедрых  стражей  провопорядка  место  на  скамейке  в  Александровском  саду  Редин  себе  все-таки  нашел, и  он  не  скрывает  облегчения , вы  теряете  меня… что?… часа  на  два… я  засыпаю ; замедлившись  возле  ослабшего  измученного  Редина , порывистая  старуха  с  сопливым  ребенком  не  обнаружили  куда  бы  им  присесть  и  старуха  властно  заявила:
- Места  нам  с  тобой , Сереженька , никто  не  занял , но  какое  же  это  горе - мы  вот  у  этого  дремлющего  молодого  человека  на  коленях  посидим.
Они   разом… вдвоем… прикончу , тварей ; они  садятся  Редину  на  колени. Старуха  на  одно , ее  вертлявый  внук  приспособил  под  себя  другое - Редин  покрывается  гусиной  кожей , от  старухи  разит  жареной  рыбой ;  высунув  мокрый  розовый  язык , ребенок  показывает  его  Редину  с  отчетливым  стремлением  позлить.
 Проведшего  ночь  в  отделении  Редина  разозлить  нетрудно ;  в  скором  времени  рассвирепев , он  схватил  ребенка  за  язык - оттягивает. Ровно  настолько , чтобы  не  оторвать.
 Ребенок  в  мат  и  слезы. Старуха  одобрительно  улыбается.
- Самое  оно , мужчина , так  ему , - сказала  она. – Он  теперь  на  всю  жизнь запомнит , как  с  чужими  людьми  паршиво.
 Вскоре  они  ушли - долгожданный  провыв  к  тишине , не  о  том  говорящие  деревья ; соседями  Редина  стала  молодая  пара.
  Девушка  попросила  Редина  отодвинуться  подальше  в  угол , и  они  с  парнем  принялись  беседовать  примерно  так:
- Ты  что? – спросил  парень.
- А  ты  что? – переспросила  девушка.
- Я  ничего , а  ты  что?
- А  ты?
- Я  не  ты , а  ты  что?
- Я-то  я , а  ты  что?
 Затем  парень  достал  нож  для  резки  бумаги  и  попытался  отрезать  ей  крашеный  локон. Ей  смешно , и  он  продолжает , не  останавливается , говорит: 
- Сейчас  я  тебе  шнурки  развяжу!
Она  смеется  еще  громче , он  столь  же  не  экономит  на  идиотском  смехе , Редин  уже  готов  проткнуть  его  жирную  рожу  безымянным  пальцем  и , чтобы  кого-нибудь  здесь  не  покалечить ,  с  такой  силой  сжимает  свои  нечищеные  со  вчерашнего  дня зубы , что  голова  Редина  ходит  ходуном.
 Парень  это  заметил. С  посредственной  иронией  в  интонации  он  сумбурно  спросил:
- Вы  на  этой  скамейке  не  один , тут  еще  я  со  своей  девушкой , но  я  с  ней  не  только  по  раздельности , может  быть , когда-нибудь  и  вместе: нам  еще  жить  и  жить , а  вы  мне  ненароком  не  поясните , почему  же  у  вас  голова  так  регулярно  дрыгается?
 Сильнее … сжимать…. зубы…  уже  вряд  ли  возможно , но  Редин  их  все-таки  сжимает.
- Да  так… - сказал  он. - Болею  я.
- Не  заразно? – спросил  парень.
Они  засмеялись. Загоготав , еще  больше  духовно  сблизились ; делая  все , чтобы  разжать  самопроизвольно  сжимающиеся  кулаки , Редин  подумал: «я  сжимаю  зубы  и  кулаки… парень  умрет… если  я  сумею  сдержаться , сам  от  его  имени  свечку  поставлю: во  здравие  его , чуть  не  накрывшееся».
 Редин  тогда  сдержался.
 Зашел , согласно  данному  себе  обещанию , в  церковь , поставил  от  его  имени  свечу: имени  парня  Редин  не  знал  и  поэтому , зажигая  свечу , он  повелевающе  промолвил: «Не  тухни , свеча – гори  за  того  урода  с  жирной  рожей , который  сегодня  утром  только  чудом  не  присоединился  к  завсегдатаям  Склифа».    
Посетив  храм , Редин  съел  холодный  хачапури  и , воспользовавшись  маршрутным  такси , доехал  до  квартиры  саморефлексирующей  эпиляторши  Светланы  Власовой.
В  ее  квартире  ни  малейшего  ветра: духота  и  отчаяние , исходящее  из  предположительной  правды , что  от  них  ее  избавит  лишь  подтянутый , всему  враждебный  и  еще  не  родившийся  клоун  с  секирой ; Светлана  Власова  лежит  на  диване.
Изредка  она  переворачивается , ничего  не  дожидаясь  и  никем  не  живя: ни  Рединым, ни  откуда-то  появившимся  ветром.
 Ветер  крайне  вонюч , он  появился  непосредственно  вслед  за  Рединым ; Светлана  Власова  без  труда  догадывается , что  никакой  это  не  ветер – это  Редин ; придя  к  ней , он  зубы  пока  так  и  не  почистил: пребывающий  в  коридоре  Редин  расшатывает  застоявшийся  воздух  своим  несвежим  дыханием.
 Пришел , предварительно  не  позвонив ; стоит  в  коридоре  и  если  чего-нибудь  от  нее  и  хочет , то  не  говорит.
- Редин… - позвала  его  Светлана..
- Да , Света? – появившись  перед  ней , спросил  он.
- Заканчивай , Редин , - умоляющим  тоном  сказала  Власова.
- Не  полегчало?
- Где  уж  там…               





















                2


Мартынов  трезв. Он  вынужден , иначе  молодая  светлоглазая  женщина , с  которой  он  должен  встретиться  возле  психиатрической  больницы , не  придет  к  нему  и  сегодня. Место  для  встречи  она  выбрала  сама - сказала , что  так  ей  удобней.
 Она  не  больная , просто  неподалеку  живет.
 Когда  она  пришла , Мартынов  еще  не  ушел.
- Долго  ждал? – спросила  она.
- Три  сигареты , - ответил  Мартынов. - А  почему  ты  в  спортивном  костюме?
- Сейчас  я  пойду  играть  в  волейбол. И  тебе  придется  снова  меня  подождать - не  торопя. Устройся , Мартынов , где-нибудь  рядом  с  площадкой  и  тщательно  подумай  о  своих  перспективах  на  меня. Потом  расскажешь.
  Они  идут  по  немноголюдной  лице , и  Мартынову  хочется  хотя  бы  красного – встревоженность… недюжинная  безучастность  к  извлечению  уроков ; крови  не  хватает  скорости  передвижения , у  Мартынова  нет  иммунитета  против  эскапад  потустороннего  затишья ; Наталья  Самсонова  сворачивает , Мартынов  за  ней , в  овраге  через  натянутую  сетку  прерывисто  летает  потертый  мяч.
Наталью  рады  видеть  в  своем  составе  обе  команды. И  это  при  том , что , как  игрок , она  выглядит  очень  плохо ; как  женщина , она  смотрится  гораздо  лучше , поэтому  ей  прощают  многочисленные  ошибки – соверши  их  Дмитрий  Фомин  или  Кирч  Кирай , им  бы  уже  давно  член  на  шершавую  ветку  намотали.
 Она  второй  час  в  игре ; видя  свое  будущее  в  минорных  тонах , Мартынов  ей  не  машет. Она  ему  напротив: иди  сюда , Мартынов , сказала  она. После  ухода  Паши «Перца»  у  нас  не  достает  одного человека , так  что , иди - немного  ради  меня  попозоришься.
Мартынов  не  спорит. Расслабляет  мышцы , делает  дыхательную  гимнастику ; его  никто  не  снимает  на  скрытую  камеру , опустошенность  с  возрастом  не  проходит , Мартынов  в  светлых  брюках , с  руками  в  карманах , он  их  вытаскивает - на  приеме  не  всегда , на  подаче  приходится ; Мартынову  слегка  мешает , что  он  трезв: если  он  бьет  мимо , он  видит  это  одним  из  первых. Заглотнув   нескольких  лафетников «Столичной» он  бы  обязательно  подверг  сомнению  три-четыре  своих  промаха  , но  он  трезв  и  не  открывает  рта , медленно  вспоминая , как  играющая  с  ним  в  одной  команде  Наталья  Самсонова  недавно  говорила  ему  о  раздражавшем  ее  мужчине.
- На  Цветном  бульваре , - рассказывала  она , - моего  тогдашнего  приятеля  Андрея  Давыдова  попросили  помочь  мелочью. Рука  у  него  как  раз  была  в  кармане , как  у  тебя  зачастую… находясь  в  кармане , она  сжимала  собой  мелочь , и  Андрей  подумал: надо  ее  отдать , судьба  это , судьба , рука  сжимает  мелочь  именно  в  тот  момент , когда  ее  просят. Но  потом  он  передумал  и , вытащив  руку  из  кармана , ударил  ею  просящего. Рука  полна  мелочью  и  удар  из-за  этого  получился  гораздо  сильнее, чем  ему  бы  хотелось. Таким  он  мне  запомнился - щепетильный  труженик  Андрей  Давыдов. Ну  еще  и  тем , что  лоб  нередко  брил.
  На  сексуальном  большинстве  лежит  немалое  бремя  ответственности , и  я  рассмеюсь  в  глаза  тому  несчастному , кто  займет  мое  место  в  твоей  постели ; меня  учили  походить  на  идиота , чтобы  беспрепятственно  растворяться  в  толпе , Мартынову  неожиданно  понравилось  играть  в  волейбол – темнеет  и  люди  расходятся , вот  уже  остались  только  он  и  Наталья ; совсем  темно , при  желании  он  бы  засадить  ей  прямо  на  площадке , но  Мартынов  чувствует: в  нем  что-то  уснуло , что-то  проснулось , они  играют  с  Натальей  Самсоновой  один  на  один , и  данный  способ  времяпрепровождения  ее  злит  и   не  радует.
- Там-пам-пам , переведем  в  том  направлении , - сказал  Мартынов. – Попал. Тринадцать  пять  в  мою.
- Да  мне  плевать , - проворчала  она.
- К  тому  же , моя  подача.
 Выиграв  у  нее  фактически  без  сопротивления  две  партии , Мартынов  проводил  ее  домой  и  пошел  к  себе. Выпил  теплого  молока, доел  оставшийся  зефир , провел  тихую  ночь  первоклассным  осознавателем  творимой  над  нами  жути: она - Наталья , она…  кто  бы  она , куда  бы  она , Наташа  бы  не  исправила  положение , проведя  по  моему  лицу  мокрой  грудью , девочка , моя  взрослая  нервная  девочка , все  впереди , ты  еще  распахнешь  калитку , ведущую  на  мою  могилу ; мигает  и  мерцает  пламя  надвигающегося  безумия, дьявол  требует  откупного , за  задницу  хватают  безымянные  тролли ; приходит  воскресное  утро , Мартынов  выбрасывает  в  помойное  ведро «Love  story» Эрика  Сигала  и  нарезает  ровными  ломтями  позавчерашний  ситник - вымачивает  эти  ломтики  в  наполненной  водкой  пиале  и  сбросывает  их  голодным  птицам , не  без  оснований  копошившимся  под  его  окном ; Мартынов  не  задавал  себе  вопросов  зачем  он  подкармливает  птиц  пьяным  хлебом. Ел  сам  и  сбрасывал  птицам , с  нетерпением  ждавшим  воскресенья , по  личному  опыту  зная , что  в  этот  день  Мартынов  будет  кормить  их  пьяным  хлебом , поев  которого , они  взлетят  над  пыльным  городом , оторвавшись от  земли , подобно  вольному  косяку  раскольцованных  ангелов  самого  высокого  девятого  чина.
Удаляясь  от  куполов  церквей  и  кукольных  театров , они  брали  курс  на  слоистые  облака. Облака  нижнего  яруса: пригодные , как  для  витья  гнезд , так  для  и  для  удачных  поисков  разбросанных  по  ним  медных  монеток.
Того , кто  побывал  на  облаках  и  захотел  еще  раз  туда  вернуться, птицы  не  видели , но  его  следы - по  одному  на  каждое  облако - попадались  им  any  given  Sunday.
Это  были  следы  босых  ног.
Босых  и  с  небольшим  плоскостопием.       
  Парадом  пройдите  по  мне. Далекие  звезды  и  кислотная  явь. Ать-два , ать-два: весь  я  в  этой  жалкой  лепешке.
Плоской , как  мысли. Как  зрелость.
Молодость  пухнет  от  надежд , старость  от  болезней  и  страха , из  Яузы  доносится  беспокойный  лепет  водяных  дев ; Мартынова  перестают  приглашать  на  дачу  Алексея  Фепланова.
  Фепланов  живет  там  с  новой  безотказной  женщиной  Манягиной: указывает  ей  на  недостатки , сжигает  ее  журналы  мод , жульничает  в  подкидного ; я  не  сплю ,  мрак  не  спит: за  мной….  или  я  за  ним; Фепланову  хочется  узнать  сколько  сейчас  времени.
  У  него  самого  висит  над  головой  исправная  лампа , но  ему  необходимо  разбудить  разжалованную  и  недавно  уснувшую  в  другом  углу  Елену  Манягину , чтобы  она  зажгла  свою  и  лишь  затем  сказала  ему  о  том , который  сейчас  час. А  что  теперь  резкий  свет обожжет  глаза  уже  ей , Алексея  Фепланова  не  волнует: в  ее  карие  глаза  пусть  и  лунные  псы  подмаргивают , так  он  думает.
- Сколько  времени? – довольно  громко  спросил  он.
  Елена  очнулась. Она  едва  понимает: наяву  ли  ее  спрашивают  или, может быть , третий  сон  на  втором  спотыкается.
- Чего? – переспросила  она.
- Только  не  надо  говорить , что  женщине  всегда  нелегко , - сказал  Фепланов. -  Мне  этого  не  надо. Времени  сколько?
- Какого  времени?
- Легкого , но  тяжелого , - сказал  Фепланов , - внешне  невидимого , но  в  этом  случае  мираж  как  раз  в  том , что  ты  его  не  видишь. 
- Гм… хмм…
- Я  о  времени , что  уходит  от  нас  в  пустоту  на  гнедой  тройке  механических  или  электронных  часов.
- Ах , об  этом… - протянула  она. - Сейчас  посмотрю.
   Елозя   рукой  по  бугристой  стене , Манягина  нащупывала  на  ней  выключатель , но  наткнулась  не  на  него , а  на  саму  лампу  с  крупным  плафоном , когда-то  переставленным  на  ночник  с  полуразбитой  люстры: лампа  падает  на  Манягину , по всей  комнате  разбрасываются   крики  и  протяжные  вздохи ; дождавшись  возобновления  тишины , Алексей  Фепланов  злорадно  добавляет  в  общее  месиво  толику  угрюмого  зудения.
- Какая  же  неуклюжая   ты  женщина , - сказал  он , - чего  тебе  не  поручишь  все  себе  же  боком  выйдет. Хоть  не  живи  с  тобой , не  люби  тебя.
- Голове  больно… - пожаловалась  Елена.
- Если  больно , значит  она  еще  жива.
- Дай  бог  ей  здоровья , - сказала  Манягина. - Я  тебя , Алеша , ни  в  чем  не  упрекаю , но  после  твоих  просьб  с  моей  головой  обычно  мало  чего  хорошего  случается.
- Опять  я  во  всем  виноват? – возмутился  Фепланов.
- Не  во  всем , - сказала  она.
- То-то  же.
- Зато  я  увидела  время.
 Фепланов  занервничал: не  дай  бог , конечно , но  не  помешалась  ли  она  от  удара? не  пора  ли  ей  снова  искать  в  моей  записной  книжке  номер  скорой  психиатрической? раньше  она  подыскивала  его  для  меня , потомственного  дворянина , мужчины  и  трахаря , но  сейчас  ей , вероятно , придется  немного  приокрыть  мою  записную  книжку  и  для  себя - журавли  взлетают , сделав  девять  шагов  и  единственный  скачок , а  я  бы  попробовал  начать  со  скачка  и  разбегаться  уже  над  землей. Я  же  тетива: меня  натягивают. Порвав  все  струны  на  гуслях , не  целясь  костями  в  колокол ; врач  обрабатывает  боксеру  его  рассечение  и  попадает  ему  пальцем  в  глаз , оскопленный  волкодав  лает  фальцетом , докучливые  колдуны  прибывают  в  Москву  на  поезде-призраке…    
- Я  увидела  время , - повторила  она.
- Как  же  ты  его  увидела , если  темно? – обеспокоенно  спросил  Фепланов.
- А  меня , значит… это… как  лампа  по  темечку  стукнула , так  и  искры  из  глаз  и  посыпались. Я  часы  и  разглядела. Если  хочешь  могу  тебе  даже  сказать , сколько  сейчас  на  них.
- Ты  можешь , - нахмурился  Фепланов. - Ты  можешь  сказать , а  я  задуматься  от  услышанного. И  сколько?
- Половина  четвертого  почти  что.
- Ничего  себе… А  я  думал  и  трех  еще  нет.
- Уже  есть , - сказала  она.
- Странно , крайне  странно…   
Алексею  Фепланову  странно  и  чувствовать  себя  самим  собой , и  принимать  рядовых   ее  мышления  за  старших  офицеров  своего; Алексей  не  отрезан  от  слабовольного  трансцендирования , он  накрывается  одеялом , как  захлопывает  дверь , Фепланов  не  при  каких  условиях  не  не  станет  распространяться  Елене  Манягиной  о  том , что  у  штангиста  Галиновского -  в  2002-м , жарким  летом  его  второго  отступничества - треснула  нижняя  губа , и  беззащитный , чистосердечный  Михаил  здраво  отнес  данное  обстоятельство  на  счет  нехватки  витаминов.
В  себе , как  в  теле.
Сколько  мне  осталось? сколько?… а?… я  боюсь...
А  сколько  вам  надо? Скажите , не  таясь , мне – херувиму-полуночнику.
Вы… кто?… сгинь , пропади ; не  впадая  в  прострацию  Галиновский  принялся  очень  много  есть: он  ел  и  полезное , и  просто  ел: чаще  всего  просто , но  помногу.
Трудностей  в  нахождении  еды  Галиновский  не  испытывал: или  дома , или  в  ресторане , но  нигде  не  ограничиваясь ; Михаил  испытывал  неотступно  преследовавшее  его  волнение , касающееся  того , отчего  же   у  него  треснула нижняя   губа.
 Лето  ушло , карьера  тяжелоатлета  приостановлена , на  дворе  нудная  золотая  осень , и  Михаил  Галиновский  не  раскисает - чтобы   побыстрее  забыть  о  треснувшей  в  июне  губе , он  еще  больше  ест.
 И  еще  больше.
 Штангист  Галиновский  давно  позабыл , как  его  треснувшая  губа  отражалась  в  зеркале , но  волнение снова  о  ней  вспомнить обременяет  его  и  вслед  за  барашком  по-техасски.
Галиновский  и  ест , ест  и  ест , он  ест , но  беды  его  не  минуют. Уже  не  губа: морда  треснула.
На  медальонах  из  телятины  Галиновского  подвела.

Проще. Сложнее. Свободней. Больнее - Александр  Николаевич  Тусеев  пока  еще  только  умирает .
  Уйдешь  от  женщины , не  догонят. Тебя  твои  демоны. В  смысле , если  ты  уйдешь  от  всех  женщин. С  веслом  по  льдинам: после  случившегося  с  Галиновским  несчастья  из  всех  родственников  у  бывшего  партийного  деятеля  районного  масштаба  Александра  Николаевича  Тусеева  осталась  лишь  дочь , и , с  философским  видом  пробормотав  под  нос: «искалеченной  рукой  вены  не  вскроешь» , он  попросил  ее  приехать  к  нему: она  чуть-чуть  напоминала  Тусееву  его  покойную  супругу , в  марте  1976-го  бывшую  при  смерти - Александр  говорил  ей: «Что  за  черт… сдержусь – не  кляни  меня , я  не  могу  тебя  хотеть». Его  жена  отвечала: «Ну , и  не  хоти», но  он  грустно  вздыхал: «Но  я  же  хочу…» ; являясь  законченным  рационалистом , Тусеев  верил  в  чудо.
  Дочь  к  нему , разумеется , приехала , и  Александр  Николаевич  на  нее  смотрел  – как  на  дочь , но  не  как  на  свою.
- Как  самочувствие , доченька? – спросил  Тусеев.
- По  сравнению  с  тобой  превосходно , - ответила  она.
 Сказав  первое , что  пришло  ей  в   голову , невысокая  скуластая  женщина  моментально  за  нее  же  схватилась.
- Сорри , - пробормотала  она , - это  я  не  подумав  сказала.
Александр  Тусеев  загадочно  усмехнулся.
- Пустое , доченька , - сказал  он , - я  на  тебя  не  обижаюсь. В  моем  положении  любые обиды  такая  же  нелепость , как  обмылки  чая. Как  отпущенный  удел  незадачливому  человеку  Мише  Галиновскому , у  которого  не  состоялся  никакой  путь – ни  спортсмена , ни  праведника… Ты  в  курсе , что  я  умираю?
- Да , папа , в  курсе , - ответила  она.
- Последнюю  волю  выполнишь?
- Все , что  в  моих  силах.
- Ты , милая , не  юли , - сказал  Александр  Тусеев. – Я  не  настолько  уверен  в  себе , чтобы  быть  неуверенным  во  всех  остальных , и  если  бы  у  меня  откуда-нибудь  появился  сын , он  бы  наверняка  просовывал  свою  голову  в  приоткрытую  дверь: из  комнаты  доносилась  бы  тринадцатая  симфония  Гайдна , но  резкое  захлопывание  двери  не  оставило  бы  его  носу  ни  малейшего  шанса  на  добровольное  отступление. После  этого  соприкосновения  его  истошные  вопли  еще  долго  бы  не  позволяли  Гайдну  звучать  во  всем  его  великолепии: даже  увеличение  громкости  бы  не  помогло. Таковы  реалии… Отвечай  мне  четко , исполнишь  ты  мою  последнюю  волю  или  нет?
Галина  Тусеева  инстинктивно  нахмурилась.
- Да , - сказала  она.
- Вот  и  молодец , - сказал  Александр  Николаевич. - Итак , дочка , слушай  мою  последнюю  волю. Слушай  и  не  забывай , что  ты  мне  обещала  ее  исполнить.
- Не  забуду.
- Очень  мудро  с  твоей  стороны. И  помни , что  если  ты  об  этом  забудешь , я  тебя  и  с  того  света  прокляну.
- Говори , папа , - сказала  она. - Я  слушаю.
 Александр  Николаевич  Тусеев  устало  откинулся  на  подушки: все  в  порядке. Согласившаяся  Галина  согласилась не  должна  его  подвести.
- Моя  последняя  воля , - сказал  старик , - будет  следующей. Роди  мне , доченька , внука. Или  внучку , мне  все  равно.
Выкатив  голубые  глаза , Галина  Тусеева  едва  не  поперхнулась  своими  собственными  словами.
- О  чем  ты , папа?! – закричала  она. - Я  и  молодой  родить  не  смогла , куда  уж  мне  сейчас , тут  и  разговора  быть  не  может…
- Ты  обещала , не  забывай , - строго  сказал  ее  отец.
- Но  это  же  невозможно!
- А  ради  отца? – спросил  Александр  Николаевич.
- Да  хоть  ради  кого  бы  там  ни  было! – воскликнула  она. - Хоть  ради  Бога-отца! Даже  ради  Бога-деда! Это  же  невозможно!
- Гляди , заинька , прокляну , - очень  серьезно  сказал  Александр  Николаевич.
- Но  папа…
- Никаких  «но»! - перебил  ее  Тусеев. Обещала - выполняй! И  оставь  меня  в  покое. Что-то  мне  еще  хуже  стало.
- Хуже… ему  хуже… только  о  себе  и…
- Молчи! Ступай! Работай – время  поджимает. 
 Выйдя  из  его  комнаты , Галина  сразу  же  пошла  в  ванну ; подставила  голову  под  кран , наглухо  закрыла  рот , методично  загубила  прическу…
Не  до  прически. И   не  до  возрождения «Комитета  народной  расправы» ; пока  зубы  еще  не  выпали, их  нужно  скалить - нигде  ни  намека  на  истину. Устройся  на  мне  поудобнее  и  поскакали ; истинная  любовь  не  дает  времени  на  раздумья , во  дворе  дома , где  умирает  отец  Галины  Тусеевой , сидят  двое  молодых  людей: по  возрасту  они  вполне  подходят  ей  в  дети , Галина  бы  очень  хотела  иметь  таких  разнополых  детей - примитивно  разругавшихся  и  сидевших  на  скамейке  отнюдь  не  близко  друг  к  другу.
Поссорились  они  из-за  глупости: кто-то  на  кого-то  не  так  посмотрел  и  фитиль  еще  неокрепшего чувства  уже  второй  час  заливался  жгучей  желчью , изолирующей  их  по  одному.
  Когда  между  ними  вклинился  ничем  не  скрывавший  своего  сильного  подпития  штукатур  Федоров , они  были  бы  уже  рады  помириться , но , положив  одну  руку  на  плечо  парня , а  другую , соответственно , на  девушку , Максим  Федоров  уходить , похоже , не  желал.
- Ну  что , молодежь , насупились? – спросил  он. - Вам  самим  не  смешно , но  кого-то  вы  этим  смешите: жизнь-то  она  такая , сегодня  ты  на  ней , завтра  она  на  тебе… Вот  ты , парень , жизнь  знаешь?
- Не  полностью… - ответил  молодой  человек.
- А  полностью  ее  никто  не  знает. Если  только  Боженька , убить  его  мало. – Не  собираясь  ни  перед  кем  лебезить , Максим  засмеялся , как  простуженная  кряква. – Правильно , девочка?
- Правильно… - сказала  она.
- Я  тебе  так  посоветую: хочешь  быть  женщиной - не  становись  раньше  времени  мужчиной. Хе-хе… Вчера  же  на  Садовнической  набережной  у  меня  случился  интересный поворот мысли - меня  на  нем  занесло , но  я  справился. С  чем  я  справился , я  вам  не  скажу. Потому  что  не  знаю…  Но  меня  тогда  не  развернуло , имейте  в  виду - при  резком  повороте  мысли  за  руль  предпочтительней  не  держаться: не  поможет  вам  это. Единственная  надежда , что  он  сам  собой  вернется  в  нужное  положение.
Штукатур  Федоров  еще  долго  подкармливал  их  приобретенными  за  счет  водки  знаниями. Водка  за  его  счет , знания  уже  за  ее ; уйти  от  него  молодые  люди  не  смели: опасались , что  за  ними  пойдет.
 Я  не  потерплю! определения  моих  бойцовских  качеств  по  однозначно  заниженным  показателям  ярмарочного  силомера ; бестолково  дышаа  его  перегаром , молодые  люди  украдкой  морщили  ноздри.
Горим , друзья –  понемногу  доходим.
- Хорошо  мне  с  вами , молодежь , - сказал  Федоров. -  У  меня  сейчас  нет  ощущения , что  я  болтаюсь  на  рее - на  рее  и  не  за  ногу , хе-хе… Сегодня  у  меня  на  ужин  завтрашний  обед , а  завтра  мне  придется  учиться  жить  без  обеда: завтра  я  буду  только  завтракать , но  с  вами  мне  хорошо. Однако как  бы  мне  ни  было  хорошо , лучше  уже  не  станет - мне  надо  идти. Или  вы  хотите , чтобы  я  вами  еще  побеседовал?
Он  спрашивает  их  обоих. В  моем  кишечнике , молодежь , создана  благоприятная  атмосфера  для  роста  разной  гадости - девушке  не  до  ответа. Выдавив  из  себя  нечто  осмысленное , парень оказался  потверже.
- Идите  уж… - прошептал  он.
- Пойду , - тяжело  привставая , сказал  штукатур  Федоров. -  Но  учтите , что  если  я  все  же вернусь , то  я  вернусь  не  к  вам. Лихом  не  помянете?
- Не  помянем , - пискнула  девушка.
- А  могли  бы  , - задумчиво  пробормотал  Федоров , - могли , а  не  помянете… Значит , и  не  могли.
  Индейцы  называли  Гудзон – Shatemuc: рекой , текущей  в  двух  направлениях ; помните , молодежь , уважайте  смерть… где  бы  я  ни  трудился , у  меня  не  было  ни  одного  подчиненного ; штукатур  Федоров  претенциозно  кивает  головой: прав  я , прав , подумал  он , а  раз  я  прав , то  и  правильно , что  вторые  пол-литра  залпом  выпил.
  Федоров  исчезает  в  глубине  затоптанного  крысами  двора - я  бы  пожрал  на  лету  все  килограммовые  градины  и   расквасил   Меркурию  морду  его  же  Кадуцеем , ну  и  я , ну  и  мошь ; проводив  Федорова  обессиленными  взглядами , молодые  люди  незамедлительно  сдвинулись.
 Обнялись  даже.       

  Надежда  их  гроб.
  В  1989-м , еще  будучи  в  их  нежном  возрасте , Антон «Бурлак» Евгленов  и  Марина  Самойлова  словно  презревшие  правила  вампиры  возвращались  в  него  засветло.
  Они  занимались  любовью… слишком  бледно , чтобы  обрисовать  их  поведение: балконная  дверь  открыта , соседи  под  ними  не  выносят  тряски , и  крики  снизу , громкие  крики , истерика , хотя  что  им  сейчас  крики  снизу? что  им  огни  живущего  обычную  ночь  города?
«Бурлак»  Евгленов  уже  не  может  молчать. Он  уже  не  молчит.
- Бог  ты  мой , - хрипит  Евгленов , - Бог  ты  мой…
  Он  не  молчит , и  ее  это  пугает: не  голос - содержание ; Марина  Самойлова , касательно  риска  простудить  душу , проходит , как  очень  трусливая  особа ;  она  выросла  при  Знаменском  женском  монастыре , Марина  пытается  его  обуздать - не  «Бурлака», а  его  голос , да  и  не  голос: содержание.
- Только  не  всуе , - просит  она , -  только  не  всуе…
 Но  и  сама  еле  держится , чуть  не  подхватывает , и  вот ,  вот  она  уже  не  может  сдерживаться ; старается , но  не  может.
- Господи , - стонет  она. - О , Господи!!
 Третий  долетающий  из  их  квартиры  голос  принадлежит  Синатре: Фрэнк  со  знанием  дела  поет «Let ;s  forget  about  tomorrow» , и  они  его  почти  не  слушают , но  Фрэнку  совершенно  все  равно  слушают  его  или  нет , он  давно  не  здесь.
  В  могиле  его  поза  изменилась - не  проверить… не  узнать ; «Бурлак» Евгленов  и  Марина  Самойлова  пока  еще  здесь , они  по-прежнему  вместе: на  переднем  плане  групповой  фотографии  локализованного  на  этой  планете  человечества.
  Давнишний  сторонник  общности  жен  господин  Мартынов  здесь  один. Он  перезрел  и  задумался: не  написать  ли  мне  что-нибудь  о  своей  жизни , а  то  я  живу  и  ничего  не  пишу ,  все  пишут , а  я  не  пишу , а  написать  мне , вероятно , найдется  о  чем , неспроста  же  я  начинаю  жить  четвертый  десяток: накопилось , скорее  всего.
Решив  проблему  бумаги  и  чернил , Мартынов  сел  писать.
Два  часа  бился , но  не  сотворил  даже  двух  строчек - из  головы  на  пожелтевший  лист  он  еле-еле  выплеснул  полторы , да  и  те  не  как  плод  вдохновения , а  как  божья  подачка: получай , Мартынов , и  под  таким  углом  свое  призвание  больше  никогда  не  трактуй - сухого  вина  лучше  выпей.
 Выпей , прими , но  вина: не  водки  или  фруктового  кефира…
 Вина  он , разумеется , выпьет: с  двумя  сигаретами  на  бокал  и  вспоминая  о  своих  случаях  любви  с  первого  взгляда.
С  первого  взгляда  исподлобья.
Написал  же  Мартынов  следующее: «Жизнь  у  меня  неплохая. Ничьей  другой  я  изнутри  не  знаю  и  поэтому  считаю , что  неплохая».
Посмотрев   на  написанное , он   проницательно  почувствовал  определенную  незаконченность. Потер  нательным  крестом  по  примолкнувшему  сердцу  и  присовокупил  еще  пару  слов.
Какой-то  уровень  соблюден , однозначной  оценки  не  поставишь , но  в  общих  чертах  достойно ; произведение  заиграло  новыми  красками , и  оно  опекает  Мартынова  дымовой  завесой  беспричинной  гордости: он  его  и  просто  вертит  в  руках , и  перечитывает , и  гордость  у  него  не  убывает , нарастать , может , и  не  стремиться , но  как  была , так  и  нет. 
Нет , но  и  есть.
Как  и  слова  на  том  мятом  обрывке.
«Жизнь  у  меня  неплохая. Ничьей  другой  я  изнутри  не  знаю  и  поэтому  считаю , что  неплохая.
                Зря , наверное».   
 
  С  фонарем , в  белоснежных  кальсонах  я  ловлю  первое  попавшееся  облако , чтобы  оно  добросило  меня  до  Рязанского  проспекта.
  Я  к  амбициозному  продавцу-кассиру  Эльвире  Площевой:  у  нее  было  немало  мужчин , включая  и  господина  Мартынова , но  в  сексуальном  плане  все  они  ее  в  чем-то  не  устраивали - кто-то  неплохо  начинает , но  выдыхается  уже  в  миттельшпиле , кто-то  теряется , еще  не  начиная , кто-то  хладнокровно  не  спешит , но  лишь  потому  что не  в  состоянии.
Таковы  ли  они  на  самом  деле , она  им  не  говорила. Диагноз  поставили  ей  еще  в  яслях - рак  души ; не  фатально , но  родители  плакали.
Эльвира  изучала  конфуцианскую  классику , безжалостно  обходилась  со  своими  мужчинами  и  как-то  в  Страстную  неделю  ей  приснился  жуткий  сон: будто  бы  она  лежит  в  кровати  и  к  ней  без  слов  и  одежды  подходит  человекоподобное  существо  с  колоссальным  членом. Она  кричит , визжит , старается  встать  на  ноги ; существо  этим  не  утихомирить. Оно  наваливается  на  Эльвиру , одновременно  в  нее  и  входя.
Она  кричит  еще  громче ; ей  больно , страшно , но  существо  ее  из-под  себя  не  выпускает  и  Эльвира  начинает  понимать: расплата  оно…. за  всех  тех  мужчин , над  которыми  я  издевалась – инфернальная  расплата , неумолимая.
 Эльвире  очень  хочется  проснуться ; она  не  забыла , что  когда  жуткий  сон  достигает  совсем  уже  нестерпимого  апогея , он  прекращается , но  от  уверенности , что  это  именно  сон , а  не  быль , она  так  же  далека , как  и  от  оргазма: наяву  оно  меня… вероятней  всего , наяву….
 Оно  ее  безусловно  наяву.
 В  душе  Мартынова  сейчас  нелетная  погода.
 Нам  не  суждено , Елена – не  суждено , не  суждено: наши  дороги  расходятся , нам  не… нам  не…  думские  бонзы  не  выдают  за  него своих  дочерей. Он  с  честью  держит  удар  и  ведет  пустопорожние  словопрения  с  разбитным  попугаем  Кондратием.
 «Я  думаю , как  гора»
 «На  пути  к  Совету  Всех  Существ»
 «Сильная  книга» ; не  выходящие  из  моды  нимфетки , пересадка  одинаково  тупых лиц , тяжелая  инфекционная  обстановка  и  вызывающие  все  меньше  откликов  шахтерские  голодовки ; один  из  недооцененных  Эльвирой  мужчин  Михаил «Вальмон» Кульчицкий  уезжает  за  город.
Разгар  зимы , собачий  холод , на  его  даче , как  он  помнит , никаких  дров , но  Кульчицкий  в  пути ; после  разговора  с  отдельно  живущей  матерью  Михаил  Кульчицкий  крайне  нуждался  в  том , чтобы  куда-нибудь  исчезнуть - Маргарита  Алеексеевна  запиралась  на  немыслимое  количество  засовов  и  цепочек  и  «Вальмон»  устал  терпеть  всю  эту  тупость ; он  попытался  ей  объяснить , что  даже  Ван  Гог  добровольно  ложился  в  психиатрическую  лечебницу. 
- Ко  всему  тому , - сказал  он , - что  меня  сводит  с  ума  вечно  неудовлетворенная  сука , так  и  с  твоей  стороны , матушка , никакого  продыха. Случись  с  тобой  инфаркт  или  припадок , я  же  не  смогу  тебе  помочь: пока  я  буду  ломать  дверь , ты  же  и  окочуришься. Ну , зачем  тебе  столько  засовов?
- Как  это  зачем? – удивлялась  его  мать. - Неужели  ты  думаешь , что  здесь  не  найдется  охотников  подобрать  ключи  и  воспользоваться  моим  телом?
- Твоим  телом? Да  кому  оно  нужно…
- Не  тебе  о  нем  судить! – вскричала  она.
- Но  оно  же  древнее , - сказал  «Вальмон».
- Ну  и  что  с  того? Какой  же  ты , Миша , несовременный. У  нас  сейчас  такие  вещи  творятся…
В  поджелудочной  железе  словно  бы  что-то  поет. Лучше  бы  помолчало. Михаил Кульчицкий  несомненно  окажется  в  той  половине  мужского  населения  России , которое  не  доживает  до  шестидести.
Он  уехал: от  матери , из  города , не  помогая  расти  своим  крыльям , на  платформе  «Взлетная»  Михаил  познакомился  с  забитым  аборигеном  этих  мест  Степаном  Маковым - в  его  деревни  уже  никто  не  играл  на  гармони , но  Маков  играл , и  к  нему  агрессивно  привязалось  несколько  представителей  местного  люмпенизирующего  братства:
 Мы , Маков , сказал  ему  учтивый  психопат  Ефим «Медовый» Паренченко ,  ни  на  чем  не  играем , но если  ты  все  же  взялся  , то  должен  играть  хорошо. Каждый  вечер  теперь  будешь  репетировать: под  нашим  объективным  присмотром  и  до  кровавых  мозолей.
Степана  Макова  не  тянет  вечерами  заходить  к  себе  домой. Он  пошел  вместе  с  Кульчицким ; у  Макова  болят  волосяные  луковицы  , улыбку  Степана  никак  нельзя  назвать  признаком  успеха , на  даче  у  «Вальмона»  январь.
 На  улице  потепление , в  его  одноэтажной  хибаре  ничуть ; Кульчицкий  ходит  со  Степаном  Маковым  вокруг  своей  собственности , Михаил  погружен  в  вязкую  топь  раздумий  о  безусловной  готовности  его  жизни  быть  задним  числом  включенной  в  древнерусскую  повесть «Горе-Злосчастие» ; Маков  шагает  рядом  с  ним  и  внезапно  замечает  что-то  неладное.
- Смотри , Михаил , - сказал  он , - из  твоей  трубы  дым  идти  перестал.
«Вальмон» Кульчицкий  лишь  мимолетно  нахмурил  лицо.
- Понятное  дело , перестал , - сказал  «Вальмон» , - мы  же  с  тобой  оба  снаружи , а  чтобы  из  моей  трубы  шел  дым , кто-нибудь  из  нас  обязан  быть  внутри. И  вообще , это  не  дым , а  пар.
- А  в  чем  разница? – спросил  Маков.
- Дым , - ответил  Кульчицкий , - происходит  из  дров. Пар  из  человеческих  организмов. А  у  меня  на  даче , как  тебе  известно , никаких  дров  и  в  помине  нет: недаром  же  мы  на  улице  греемся.
  С  Маковым  он  говорит  вслух - когда  Михаил  Кульчицкий  говорит  про  себя , его  не  слышат  даже  гномы-буддодавы. Однако , разговаривая  в  эту  минуту  про  себя , «Вальмон» обращается  не  к  себе , он  однозначно  хочет  кому-то  помочь:  предохранить  от  ошибочных  эмоций.
Ничего  не  занося  в  зимний  дневник , Михаил  говорит  про  себя: «Если  вы  увидите, как  из  деревенской  трубы  идет  дым , не  спешите  завидовать  хозяину  внешне  уютного  дома.
Вполне  вероятно , что  это  не  дым , а  пар.
  Густой  пар , клубящийся  из  его  замерзающего  тела».

Бэби , довольно. Пускай  подневольно , но  я  прихожу  каждый  раз. Когда  ты  согласна  из  нас  сделать  хоть  что-то  живое: в  Москве  «Вальмон» был  уже  ранним  утром.
Он  притворялся  перед  малознакомой  женщиной  небеспечным  дебилом: «я  и  правда , Татьяна , лживо  настаивал  он ,  не  знаю , где  метро. С  тобой  я  знаком  всего  час , но  тебя  я  уже  знаю , а  где  метро  нет: доведи  меня  до  любого , лишь  бы  тебе  по  пути» - Михаил  Кульчицкий  рассчитывал  придумать  нечто  такое , что  бы  его  от  нее  не  отбросило. Не  позволило  бы  ей  уехать , не  оставшись.
Но  не  придумал: старался , очень  старался , но  архаичная  страсть  ему  ничего  не  подсказала.
- Вот  и  метро , - показав  ему  пальцем  на  большую  красную «М» , сказала  она. – «Каширская» , кажется.
- Я , Таня , - сказал  Кульчицкий , - сейчас  никуда  не  спешу  и  мы  с  тобой , как  Митра  с  быком  на  плечах…   
- До  метро , как  ты  и  просил , я  тебя  довела. Я  подозреваю , что  ты  нашел  бы  его  и  сам , ну  да  ладно. Тебе  туда , мне  сюда.
- Хмм… ээ-х…  спасибо  тебе , - проворчал «Вальмон». - Хотя  бы  за  то , что  не  потеряла.
- Пожалуйста , - сказала  она.
- Спасибо , спасибо…
Она  уходит , скрывается  из  вида , ей  к  лицу  сверкающие  перстнями  бойфренды ; Михаил  Кульчицкий  смотрит  на  то , как  она  удаляется  и  отчаянно  страдает  от  душевной  боли.
И  тут  озарение. Какой-то  выход , похоже , есть: я… да…. упаду ,  подумал  он , на  каменные  ступени  и  буду  кричать , словно  бы  сильно  ударился. Она  и  вернется: Татьяна  же  не  железная , не  сумеет  же  она  исчезнуть , не  ответив  вымученным  вниманием  на  мои  истеричные  крики. Не  сумеет! не  потянет! она  же  не  железная! - «Вальмон» Кульчицкий  падает  и  кричит.
Татьяна  даже  не  оборачивается.
На  руки  и  ноги  «Вальмона» уже  преднамеренно  наступает  спешащий  народ: они  вынуждают  Кульчицкого  кричать  по-настоящему: гады , гниды , чуханы! остерегавшаяся  делать  резкие  движения  Татьяна  Седонова , все  же  обернувшись  на  его  дикие  вопли , входит  в  вагон , удивленно  думая: вот  же  шустрый , со  столькими   людьми  уже  успел  договориться… Но  я-то  не  такая.
 Татьяна   другая. Полусонная  и  окультурившаяся. Не  единственная  женщина  на  юге  Москвы: поднявшись  с  холодных  ступеней , Михаил  поднялся  из  метро и  увидел  интересную  шатенку  с  хорошей  фигурой  и  практическим  отсутствием  шеи.
Барышня  нарочито  часто  смотрела  на  часы: «поступающий  так  человек , как  правило , никуда  не  спешит , ты… домашняя  хозяйка… еще  не  моя ,  лотос  с  шипами» ; вместе  с  Кульчицким  вышел  из  метро  узкоплечий  молодой  парень.
 Встав  неподалеку  от  них , он  закурил  папиросу  и  предстал  неабстрактной  помехой  для  тихого  разговора. Но  если  Михаилу  Кульцицкому  это  и  мешает , то  ему  самому , может  быть , впоследствии  и  поможет.
 Пусть  учится.
- Я  вижу , девушка , - сказал  Михаил «Вальмон» Кульчицкий , - вы  сегодня  без  сопровождения…
- До  свидания , - сказала  она.
- Что , простите? 
- Не  злитесь , но  у  меня  для  вас  не  одной  свободной  минуты. Свободных  минут  у  меня  немало , но  для  вас  ни  одной.
 Она  от  него  отвернулась , и  у  Михаила  нет  оснований  любоваться  собой ; молодой  парень  гадливо  усмехается , определенно  пребывая  в  уединенной  радости , что  Кульчицкий  нарвался  на  исключение.
Правда , сколько  же  их  было  этих  исключений…
У  «Вальмона» - не  у  его  старшего  брата. Утверждавшего , что  «все  религии  не  больше , не  меньше , как  от  сексуальной  неудовлетворенности».
Георгий  Кульчицкий  превосходил  «Вальмона»  во  всем. В  распределенном  между  ними  не  поровну  здоровье , заинтресованности  со  стороны  доступных  женщин , в  любых  проявлениях  силы ; «Вальмон»  не  находил  в  себе  отдушины  от  повсеместно  обступившей  его  несправедливости и  не  читал  сочинения  Аквината «О  вечности  мира  против  ворчунов» ; выжидательно  смотря  на  стучавшую  в  стекло  ворону , молодящийся  отец  Михаила , по  разным  причинам  обладавший  подвижными  глазами , тяжелым  лбом  и  землистым  цветом  лица , пытался  объяснить  «Вальмону» глубинное, основополагающее  значение  все  больше  угнетавшего  его  факта.
Того  факта , что  он  родился.
- Ты , - говорил  Валерий  Павлович , - не  должен  переживать  из-за  своей , лишь  кажущейся  тебе  неполноценности: ты , Мишенька , дитя  любви , ты  плоть  ее  и  кровь , ты…
Пока  отец  подбирал  слова , он , по-видимому , предполагал , что  Михаилу  будет  достаточно  и  этого.
 Но  «Вальмона»  Кульчицкого  доводы   отца  не  впечатлили.
- Дитя  любви… - недовольно  пробормотал  он.
- Да , сын , истинно  так , - кивнул  Валерий  Павлович.
- Любовь , дитя , - проворчал  Михаил  Кульчицкий , - лабиринтодонты , великие  системы  Басилида  и  Маркиона , изображение  Троицы , как  трех  зайцев  со  сцепленными  и  образующими  треугольник  ушами , вуджуд  и  махийа , существование  и  сущность , начинающей  порноактрисе  обещают , что  ее  дублершей  будет  сама  Мишель  Пфайфер… А  мой  брат  что, не  дитя  любви?
- Но  ты  дитя  последней  любви! – закричал  его  отец. - После  того , как  я  помог  твоей  маме  тебе  сделать , мы  с  ней  уже  никогда  не  занимались…
- Чем? – спросил «Вальмон».
  Стремительно  забывая  о  проблемах  характерного  для  него  сына, Валерий  Павлович  Кульчицкий  принялся  вспоминать  о  своих.
- Чем , папа? – устав  ждать  ответа , поторопил  его  Михаил.
- Да  почти  ничем… - удрученно  сказал  отец.
 «Оставьте  всю  эту  жизнь  и  презрите  все  временное». Так  говорил  апостол  Андрей , и  когда-нибудь  они  прислушаются  к  его  словам  и  осознают  двойственность  любой  истины.
  Не  заметив  ни  намека  на  ее  существование , они  станут  верными  своей  удавке.
  Ты  не  сорвала  мой  флаг - сломала  сам  флагшток ; we  can  work  it  out , забудь  о  сказанном , прощай  навеки , привидения  из  этого  зеркала  еще  не  выходили , хватающее  за  душу  кишение  подрастающих  невест , тревожа , разжигает  чувственность: неугомонный  демонолог  Тэцу  Кавасима  делает  себе  сэппуку  уже  сейчас.
  Он  вскрывает  живот  из-за  любви  к  Мидори  Сато.
  Тэцу  Кавасима  приверженец  старых  традиций ; он  предпочитает  пиву  сакэ , медитируя  и  в  те  пятнадцать  минут, которые  отделяют  его  от  вечности. Тэцу  видит  торчащую  из  воды  длань - человек  тонет , но  проплывающие  мимо  него  на  прогулочных  лодках  оптимисты  лишь  пожимают  его  руку.
- Я  стараюсь  быть , - говорил  разящий  смертью  старьевщик  Хирота  бездомному  токийскому  юноше.
- Кем  быть? – спрашивал  Акэти  Миура.
- Быть… - бормотал  старьевщик. - Быть.
- Кем?
- Просто  быть.
За  восемь  лет  знакомства  с  Мидори  Сато  Тэцу  Кавасима  не  раз  ощущал  с  ней  сильнейшую  внутреннюю  связь. Если  у  него  болела  голова , то  она  болела  и  у  нее ; тоже  самое  происходило  и  когда  у  него  чесались  уши - сейчас  он  думает  о  том , заболит  ли  у  нее  живот  после  того , как  он  разрезал  свой.
 Живот  у  нее  заболел.
 Но  он  болел  у  нее  и  вчера.
 Будет  болеть  и  завтра.
 Мидори  Сато  беременна  от  любимого  мужчины , и  она  едва  сдерживается , чтобы  не  прослезиться  от  счастья.
 Тэцу  Кавасима  ничего  об  этом  не  знает.
 До  вечности  ему  уже  меньше  пяти  минут , под  его  ногами  валяется  окровавленный  нож ; Тэцу  Кавасима  вплотную  подходит  к  кромешной  скуке  небытия  и  чувствует  себя  потерявшейся  собакой  Лордом – он  помнит , как  он  погнался  за  палевой  сукой. Уступил  дорогу  страсти: бежал , еще  бежал , догнал , оприходовал , стандартные  ludus  sexualis… помню , помнил , но  не  дорогу  домой; пошатываясь  от  неизвестности , Лорд  брел  вперед. Его  глаза  быстрее  привыкали  к  темноте , чем  к  свету ; прошла  страшная  ночь  и  наступило  не  менее  страшное  утро. Тэцу  Кавасима  не  слышал  о  долгожданном  счастье  своей  возлюбленной , Лорд  не  знал  чем  бы  ему  себя  прокормить - знать  он  знал , но  как  воплотить  это  знание  в  жизнь  совершенно  не  догадывался. Подметая  улицу  пожухлым  хвостом , он  уныло  покидал  центр  города.
В  эту  минуту  возле  него  остановился  серый  джип.
  Заднее  стекло  опустилось  и  оттуда  выглянула  огромная  морда  мраморного  дога ; судя  по   трещинам  на  его  языке , дог  был  очень  стар. Но  он  сыт. Он  окликает  голодного  Лорда:
- Эй!
- …..
- Прокатимся?
- Это  вы  мне? – недоуменно  переспросил  потерявшийся  пес.
- Тебе , красавчик , тебе. – Высунувшись  из  окна  еще  дальше , дог  похотливо  облизнулся. – Ну  как , прокатимся?
  Лорду  на  миг  стало  жутко. Мерзко. Дико. Но  его  тело  неуклонно  молило  о  выживании - оно  было  готово  принять  любые  удары.
Удары  члена. Судьбы.
Члена , как  судьбы.
  Удары  судьбы.
- А  накормите? – спросил  Лорд.
- И  накормим , и  напоим  , - ответил  дог , - ни  о  чем  не  пожалеешь. Ты  к  подогретым   сливкам  как  относишься?
- Неплохо… - прошептал  Лорд.
- Вот  и  по  рукам. – Дог  самодовольно  рассмеялся. – То  есть , по  лапам. Хозяин , впусти  его!
 Увидев  перед  собой  открытую  дверь , Лорд  нехотя  запрыгнул  в  новую  жизнь. Терпи… не  ломайся , выде….рррр.. живай…  все  закончится. Непременно. Нескоро. Непременно…  новая  жизнь    началась  еще  в  дороге. 
  В  дороге  не  домой.
  Облака , думается  мне , имеют  границы. Всё , что  выше  них , уже  нет , не  имеет ; в  последние  секунды  перед  тем , как  войти  в  открытую  дверь  вечности , Тэцу  Кавасима  успел  пожалеть  о  том , что  он  так  и  не  отважился  на  древнейший  самурайский  обычай «Цудзигири» , заключавшийся  в  опробовании  своего меча  на  первом  встречном.
  Учитель  музыки  Тагаси , также  любивший  Мидори  Сато  и  восьмой  месяц  ждущий  от  нее  здорового  ребенка  жалел  об  ином: его  лучший  ученик  Юкио  Савамори , некогда  являвшийся  главной  надеждой  Японии , в  десятилетнем  возрасте  так  исполнил  второй  концерт  Рахманнинова , что  наряду  с  ошеломленным  премьер-министром , ему  аплодировала  и  очнувшаяся  от  нервной  спячки  богиня  Аматерасу - в  дальнейшем  Юкио  Савамори  сумасбродно  встал  из-за  рояля , и  в  конце  концов  оказался  в  одном  из  подразделений «Якудза».
 «Тени  лотоса» - влиятельнейшей  группировке , возглавляемой  компанейским  извергом  Акэти  Нобухарой.
  Гангстер  из  Юкио  Савамори  вышел  абсолютно  никудышний , и первое  же  задание , состоявшее  в  погроме «Сусийной  белого  тунца» , принадлежащей  враждовашему  с  Нобухарой  Синдзаэмону «Лосю» Мацуде , закончилось  для  него  сердечным  приступом  еще  не  подъезде  к  объекту.
  По  существующей  в  «Якудза» практике  ему  пришлось  отвечать  отрезанными  пальцами.
За  каждый  провал  по  одному.
В  недалеком  будущем  пальцев  у  Юкио  Савамори  осталось  совсем  мало: для  дел  он  стал  непригоден , но  по  волеизъявлению  проявившего  исключительную  благожелательность  Нобухары ,   частенько  повторявшего: «не  своей  ты  дорогой  пошел , сынок - на  рояле  надо  играть , а  не  ствол  в  нем  прятать» , Юкио  Савамори , отрубив  напоследок  левый  безымянный , позволили  с  позором  удалиться  и  даже  поспособствовали  устроится  в  детский  сад  ночным  сторожем.
 Проводя  там  свое  плохо  оплачиваемое  время  без  радости  за  его  проведение , Юкио  Савамори  случайно  обнаружил  игрушечное  пианино  с  одинаково  звучавшими  клавишами. Приоткрыв  крышку  последним  оставшимся  пальцем , он  тупо  уставился  на  одноцветную  клавиатуру. Надавил…  для  его  слуха , все  еще  не  забывшего  о  былом , изданный  звук  непереносим ;  Юкио  Савамори  инстинктивно  выпрямился  и , не  выкрикнув  ни  «Положить!» , ни  «Преодолеем!», снова  ссутулился.
 Юкио  разрыдался. 

 Валерий  Павлович   Кульчицкий , зарабатывающий  на  жизнь  честным  трудом  и  не  скрывавший  от  своего  сына  «Вальмона» , что  Англия  стала  выступать  против  работорговли , только  потеряв  на  нее  монополию , пока  себе  столько  не  позволяет.
Он  принимает  зачет  по  социологии. С  обоснованным  страхом , что  у  него  уже  никогда  не  встанет  и  с  ложным  впечатлением , будто  бы  прошлой  ночью  у  него  обуглились  яйца: Валерий  Павлович  Кульчицкий невесел , но  в  сознании.
- Если  бы  знать , если  бы  знать , - потерянно  пробормотал  он. - Все , на  сегодня  зачет  окончен. Передайте  тем , кто  за  дверью , что  мы  продолжим  завтра  в  одиннадцать  ноль-ноль.
- Примите  хотя  бы  у  меня! – взмолился  Алексей  Чипин. – Мне  сегодня  надо  обязательно  успеть  вам…
- Завтра.
 Вскочив  в  полный  рост , крайне  низкорослый  студент  Чипин , замешанный  в  невероятных  стычках  со  стаями  бродячих  собак , крикливо  огрызнулся:
- У  меня  из-за  вас  весь  день  впустую  прошел!
- А  у  меня  из-за  вас  вся  жизнь , - злобно  проворчал  Валерий  Павлович.
 Спать  на  правом  боку  ему  было  холодно , на  левом  больно ; вернувшись  домой , Валерий  Павлович  Кульчицкий  застал  там  своего  старшего  сына  Георгия , достаточно  известного  физика  и  постоянного  завсегдатая  гладкого  тела  Инны  Можаевой. Он  зашел  к  отцу  обсудить  за  чашкой  кофе  недавние  состязания  между  главами  епархий  по  боевому  самбо  и  по  количеству  выпиваемого  за  три   минуты  рассола , но  Валерию  Павловичу  мало  того , что  зарплату  задерживают , у  него  и  уважение  к  самому  себе  проявляется  не  чаще , чем  к  другим.
- Славно  устроился , сынок. – сказал  Валерий  Павлович. - Мы  с  Мишкой  в  глубокой  яме , а  у  тебя  пиджак  от  Армани , золотые  запонки , изо  рта  пахнет  красивой  женщиной. Моими  идеями  на  жизнь  зарабатываешь?
- Христос  с  тобой , папа , ты  о  чем? – удивился  Георгий.
- Это  же  я , - сказал  отец , - решил  тебя  родить: мать  не  хотела , но  я  настоял. А  ты  теперь  за  свою  физику  получаешь  большие  гранты , а  отцу  даже  маленькую  часть  за  его  идею  не  отдаешь. Знаешь , кто  ты  после  этого?
- Кто? – спросил  Георгий.
- Вор! – прокричал  Валерий  Павлович.
- Ты  не  волнуйся , отец , я…
- Ворюга!
  В  результате  общения  с  отцом  у  Георгия  Кульчицкого  повысилась  температура. Градусник  бы  этого  не  подтвердил , но  туда , где  она  у  него  повысилась , не  всунешь  никакого  термометра.
 У  Георгия  Кульчицкого  повысилась  температура  души. Какие  там  36,6: автобус  встал , асфальт  поехал , нахождение  во  всем  плюсов  что-то  застопорилось ; знал  бы  ты , папа , как  меня  некогда  выставляли  вон… его  отец  и  с  набитым  ртом  повсюду  вставит  свое  веское  слово , но  на  обезьянах  цепь  эволюции  не  оборвалась , Георгий  Кульчицкий  пьет  водку  в  работавшем  строго  до  десяти  кафе  на  «Автозаводской»  и  не  сразу  обращает  внимание , что  его  кто-то  настойчиво  рассматривает.
До  столкновения  их  взглядов  время  еще  оставалось , но  немного: лишь  песчинка  от  неизменного  даже  потерями  Целого.   
Заметив  не  убегающие  от  него  глаза , Георгий  Кульчицкий   попытался  избежать  их  прессинга  путем  нелепого  уворачивания. 
 В  число  слабостей  Георгия  не  входят  гневные  выступления  в  защиту  сексуальных  меньшинств ; после  ночи  с  тобой , дорогая  Инна , мне  не  снился  Париж , у  меня  повышенная  чувствительность  к  неподлежащим  сметанию  преградам , мне  будет  нечего  делать  на  том  свете ; настоящий  мент  видит  в  темноте  не  хуже  совы , не  причем , не  причем… заключительная  мысль  не  причем. Голова  еще  не  включилась , эти  глаза  не  отстают , выпивший  уже  немало  «Московской» Георгий  Кульчицкий  осмеливается  не  закрывать  свои  и  перенастаивает  себя  на  необходимость  поздороваться.
Консервативно , без  малопристойных  речевых  оборотов - руководствуясь  побуждением  выяснить  к  чему  бы  такая  привязанность.
- Добрый  вечер , - сказал  он.
Ничуть  не  пряча  от  Кульчицкого  своих  глаз , смотрящий  на  него Игорь  Рутаев , он  же  демон  Жак  Бирри , представительный  ценитель  голоса  Френка  Синатры  и  не  голоса , но  манящих  форм  его  сексапильной  дочери  Ненси , молча  показал  Георгию  крупный  кулак.
  Выбрасывая  оттуда , как  притаившийся  в  дубраве  резервный  полк, не  что-нибудь , а  средний  палец.
От  плотного  прижатия  друг  к  другу  губы  Георгия  Кульчицкого  посинели – ноздри  раздулись. Буканьерским  парусом.
- Ну , и  чего  же  ты  хочешь  мне  этим  доказать? – спросил  он  у  демона. - Бинарность  моего  положения  или  генетическую  линейность  своих  извилин?
  Игорь  Рутаев  ничего  ему  не  доказывает: Жак  Бирри  сегодня  в  миролюбивом  настроении , поскольку  когда  в  нем  идет  война , ее  последствия  сказываются  не  на  нем , а  только  лишь  на  живых – демон  просто  выставляет  обратно  убранный  было  средний  палец.
  Довел  он  меня… психану! Придется! подскочив  к  намеренно  задевшему  его  легко  убывающее  самомнение  демону , Георгий  схватил  Жака  Бирри  за  средний  палец  всеми  пятью  и  с  хрустом  нанес ему  принципиальные  увечья.
  Рухнув  соседний  на  стул , Георгий  засмеялся , словно  бы  добился  чего-то  фундаментального.
- Я , - сказал  Георгий , - разумеется , физик  и  сын   социолога , но  за  себя  я  постою  не  хуже  каких-нибудь  бритых  дегенератов! Вздумается  другой  показывать  и  с  ним  тоже  самое  будет!
  Другого  Игорь  Рутаев  ему  не  показывал. Свое  отношение  к  Георгию  Кульчицкому  он  продемонстрировал  все  тем  же , непонятно  как  не  утратившим  подвижности – Георгий  ломал  его  средний  палец  и  во  второй , и  в  третий  раз , не  зная , что  трезво  продуманный  средний  палец  сломить  ничем  невозможно ; затем  Георгий  устал  и  почти  униженно  спросил:
- Фокусник , что  ли?
  Гностик , не  гностик , фокусник , не  фокусник ; демон  вновь  ответил  Георгию  без  слов - средним.
  Тем  же  средним.
 
  Девятого  апреля  2001-го  Михаилу «Вальмону» Кульчицкому  на  Зацепском  валу  средний  палец  никто  не  показывал , но  он  недовольно  краснеет  и  неспроста: Михаилу  и  шестнадцатого  июня, в  день  святого  духа   вряд  ли  бы  было  приятно , если  бы  ему , как  обычно , наступали  на  ноги.
Говоря  откровенно , Михаил «Вальмон»  идет  нарочито  медленно –  Кульцичкий  почти  стоит , такая  на  него  напала  задумчивость  и  напала  не  сегодня , четвертый  год  он  забыться  не  может ; думает , задумывается , а  забыться  не  получается ; с  тех  пор  как  его  жена  ушла  из  дома , «Вальмону»  даже  клички  поселившихся  вместо  нее  тараканов  не  забываются. Отсюда  и  задумчивость. Каким  же  образом  забудешься , если  все  помнишь? Михаил  Кульчицкий   не  поднимает  рога  с  вином , отчужденно  проникается  житейской  суетой , но  не  скулит  и  не  взрывается , он  держит  себя  в  руках , пока  не  собираясь  идти  побыстрее , и  народ  за  его  спиной  обращается  уже  лично  к  нему. Женщины  молчат , но  некоторые  мужчины  более  общительны:
- Ты  давай , хер , быстрее  иди!
Это  говорят  непосредственно  ему , однако  Кульчицкий  не  обижается: Михаил  «Вальмон»  лингвист , Кульчицкий  знает , что  раньше «хером» называлась  буква «х». Аз , буки , веди , … , хер , …  одеколон  на  стол! я  пришел  сюда бдить… одеколон  на  стол! наоравший  на  «Вальмона»  мужчина  не  внимает  пустоте  и  не  думает  умолкать ; он , похоже , ни  о  чем  особо  не  думает , вкалывая  на  стройке , разнося  крановщикам  кефир  и  батоны , лишь  иногда , поздним  вечером  заслуживая  одобрительную  улыбку  пропитого  прораба - ему  бы  не  орать , не  наводить  образованных , печальных  людей  на  мысль  зачислить  его  в  гидроцефалы.
Птица-дева  Сирин  бьет  «Вальмона»  головой  в  живот , жена  Михаила  Кульчицкого  еще  до  их  развода  нечасто  ночевала  дома, и  наутро  «Вальмон»  спрашивал  у  нее: «ну  и  как? славно  под  другими  мужиками  рассвет  встречать?» , и  она  с  немалым  наигрышем  вскрикивала: «фи!».
Михаил  снова  спрашивал: «фи-мажор  или  фи-минор? ответишь  или  я  обойдусь?» ; сейчас  на  Кульчицкого  снова  кричат:
- А  ну , мудло , отвали  с  дороги!
Кульчицкий  без  трости  и  котелка , и  он  безмолвно  подумал: будь  по-твоему , человек , я  посторонюсь , ты  же  наверняка  не  слышал  истории  о  том , как  к  главврачу  строго  охраняемого  дурдома  пришла  многисленная  делегация.
 Вся  делегация  состояла  из  сплошных  пациентов.
 Они  заявились  с  требованием, чтобы  в  их  лечебнице  был  срочно  создан  дурдом: «среди  нас ,  сказал  главврачу  Евгений «Гусляр»  Таптеев , есть  люди , с которыми  мы  не  хотим  иметь  ничего  общего – они  ведут  себя  дерзко  и  неподобающе , и  нам  становится  уже  невозможно  продолжать  свое  пребывание  в  этом  заведении».
Психи  говорили  со  спокойным  упрямством  в безумных  глазах , и вы  доктор , док , не  теряйтесь – все  зачтется… вы  возьмете  это  интуитивным  восприятием , вас  не  должны  страшить  безумные  предприятия ;  не  поднимая  волну , главврач  Михайлов  давал  устояться  своему  духу , он , присвистывая , шептал: «дожили - дурдом  в  дурдоме… Меня  моя  любовница , конечно , тоже  заставала  в  странных  положениях – у  нас  тогда  выключили  свет , я  сидел  в  коридоре  и  сам  с  собой  играл  в  шахматы. Я  ей  так  и  сказал: я  играю  сам  с  собой  в  шахматы  и  ты  мне не  мешай - за  белых  я  теперь  в  цунгцванге , а  у  черных  преимущество  двух  слонов  и  весь  ферзевый  фланг  в  дымящихся  руинах. Когда  я  стучу  фигурой  по  доске , мне  нетрудно  определить  ладья  это  или  пешка: их  цвет  по  звуку  не  различишь.
На  этот  случай  у  меня  своя  личная  подстанция.
Она  освещала  мне  не  только  доску , но  и  ту  могилу , куда  меня , подобно  эфиопским  царям , опустят  в  цилиндрическом  пчелином  улье , а   вы  предлагаете  мне  организовать  дурдом  в  дурдоме: ваше  право , но  я  никогда  не  подпишу  протокол  так и  не  состоявшегося  распятия. Сегодня  у  меня  слезящиеся  глаза. Слезятся  ли  они  от  того , что  я  выходил  покурить? стоял , разминал  сигарету , чтобы  она  получше  тянулась , но тут  поднялся  ветер  и  табак  полетел  мне  в  глаза. Но , если  бы  я  все  же  закурил , в  глаза  бы  мне  полетели  уже  искры: не  из  глаз , а  в  глаза – с  Богом , с  Богом , расходитесь  по  палатам , пишите  письма  замурованному  в  китайской  стене  диссиденту  и  не  ищите  золотую  рыбку  на  лежащей  на  мангале  решетке.
Историю  о  главвраче , о  совести  его  разума , Михаил  Кульчицкий  услышал  на  одной  из  лекций  в  Политехническом  музее. Ее  читал  мягко  улыбающийся  копт  в  заляпанном  елеем  ватнике ; ничей  алтарь  не  осквернен , Михаил  «Вальмон» не  нюхает  спирито-клей  и  не  опускается  до  неуместной  доблести , но , пропуская  вперед  кричавшего  на  него  мужчину , Кульцицкий  все-таки  немного  огрызнулся.
- Хам , - тихо  сказал  он.
Михаила  услышали - схватив  за  грудки , закачали  и  вроде  бы  намереваются  прибить: гореть  бы  тебе  в  печи  философов , уставиться  бы  на  картину  Гогена «Дух  мертвых  бодрствует» , моя  дружина  не  несется  по  небу  ко  мне  на  помощь ; Михаил  «Вальмон»  спешит  объясниться: хам - это  не  оскорбление , сбивчиво  сказал  он , а  имя  одного  из  трех  сыновей  Ноя. Я  один  из  сыновей  социолога  Кульчицкого , он  сын  Ноя  и  он  вошел  в  анналы  тем , что  надсмеялся  над  наготой  своего  отца.  Вы  же  отпустите  меня , мужчина , не  берите  грех  на  душу: она  у  вас  еще  юная , пощадите  ее , малютку , не  бейте  меня , а?
  Animale  rationale , разумное  животное  к  нему  внимательно  прислушивается , но  практически  ничего  не  понимает. Чьи-то  дети , чья-то  нагота , не  понимает  он  этого: сложил  в  кулак  толстые  пальцы  и  выразительно  замахнулся.
Михаил  Кульчицкий  также  времени  даром  не  терял - закрыл  глаза , приготовился , тут  его  и  ударили. В  область  лица.
«Вальмон»  так  и  предполагал.
- Я , - сказал  он   с  земли , - старался  втолковать  своей  жене , что  ощущаю  себя  пленкой , которую  она  засветила. Засветила  для  других… Но  там  ей  все  припомнится: и  ей , и  вам , и  Гогену ; каждую  клетку  изучат  и  к  делу  подошьют , там  у  них  такое  дознание… Больше  избивать  не  будете?
- Хватит  с  тебя , лошака.
- Слова  не  мальчика , но  мужа , - пробормотал  Михаил.
- Чего?!
- Ничего , ничего…
 
  Тело  не  само  по  себе. Михаилу  «Вальмону» Кульчицкому  не  хочется  еще  раз  в  лоб.
  Седов  ловит  языком  чуть-чуть  дождя  и  жадно  смотрит  на  пролетающие  над  ним  гусиные  косяки ; Антон «Бурлак»  дальновидно  молится , чтобы  Всевышний  не  уменьшил  количество  избранных  в нашем мире: стена  огня , меня  за  ней  не  видно , сколько  вам  жареных  сверчков? пол-фунта  хватит? сделай  мне  одолжение , Господи - запрети  какое-то  время  о  Тебе  вспоминать.
  У  Антона  Евгленова , только  летом  2002-го  заметившего , что  майки  с  Че  Геварой , носят  и  домушники , и  педрилы , умирает  его  богемная  тетка: еще  не  сейчас , но  с  предчувствием , что  умирает ; для  Антона  Евгленова  его  тетка  человек  не  посторонний. Он  ей  очень  многим  обязан. Хотя  бы  тем , что  она  научила «Бурлака»  декантировать  красное  вино ; перельет , бывало , в  графин  и  уже  через  час  лыка  не  вяжет  -  когда  она  подозвала  Евгленова , чтобы  он  выслушал  нечто  для  нее  крайне  важное , Антон  не  артачился ; подошел  и  стал  слушать.
В  первые  полчаса  слушать  ему  было  нечего ;Полина  Сергеевна , как  замаринованное  в  собственном  соку  распятие , не  издавала  ни  звука. Но  затем  разошлась , заворочалась , разговорилась.
- Многое  я  для  тебя , Бурлак , в  этой  жизни  сделала , - сказала  она , - и  тебе  неплохо  бы  мне  за  это  отплатить. Строительство  башни  уже  закончилось?
 Полину  Сергеевну  интересовала  башня , строившаяся  неподалеку  от  ее  дачи. Километрах  в  сорока  от  Почтамта , если  идти  прямо  на  северо-запад - она предназначалась  для улучшения  в  их  районе  сотовой  связи , и  по  ночам , вместо  привычных  ей  звезд , на  Полину  Сергеевну  Матвееву  смотрели  два  огромных  фонаря , заставляющих  своим  светом  пугливо  съеживаться  все  живое.
- Обрадует  ли  тебя  моя  информация , - сказал  «Бурлак» Евгленов , - но  ее  строительство  уже  завершено. Более  того , я  был  там  в  прошлое  воскресенье  и  у  меня  создалось  впечатление , что  эти  фонари  стали  святить  еще  навязчивей.
- Словом  и  делом… - пробормотала  она.
- Как? – спросил  Евгленов.
- Во  веки  веков…
- Не  понял.
- А  черепаху  на  суп…
- Ты  о  чем?! – воскликнул «Бурлак».
- Это  не  просто  фонари , - сказала  Полина  Сергеевна , - это  глаза  правительства. Теперь  они  добрались  и  до  нас… Но  у  меня  нет  никакого  желания  умирать  на  глазах  нашего  правительства , я  очень  хочу  умереть  на  твоих  глазах - этим  ты  мне  и  отплатишь. Доставь  мне  осуществление  моей  просьбы , Антон… Обязательно  доставь!
Полуденная  истома. Ни  тени. Ни  тени  мысли  о  палочках  Коха  или  апартеиде ; потный  фавн  разгружает  фуру  с  арбузами.
«Уже  надрались , Рудольф?»
«Да  я  лишь  сидр!».
 Переехав  в  богато  убранную  квартиру  своей  тетки , Антон «Бурлак»  Евгленов  переписывал  тапочком  на  вылинявшем  паласе  стихи  сирийского  епископа  Игнатия: «кто  возле  огня - близок  к  Богу , кто  посреди  зверей – посреди  Бога…» и  ждал , когда  же  она  на  его  глазах  возьмется  помирать: Полина  Сергеевна  заставляла  «Бурлака» не  отводить  от  нее  глаз. Чтобы  и  она  от  него - и  в  полночь , и  под  утро ; Антон  Евгленов  спит  рядом  с  ее  кроватью , спит  на  полу , можно  сказать , и  не  спит , а  если  на  минуту  и  задремет , то  она  его  будит , выводя  из  дремы  раздражающими  ударами  дубовой  палки.
 Сама  она  совсем  не  спит - вероятно , спит , но «Бурлак» Евгленов  никак  не  улавливает  промежутки  отсутствия  ее  чувств  в  реальности , а  она  «Бурлака»  палкой  лупит  и  лупит ; Евгленову  помимо  всего  остального , надо  ходить  на  работу  , но  она  о  его  работе  не  хочет  и  слышать , и  Антон  Евгленов  никуда  не  ходит. Целыми  днями  глядит  на  тетку  и , грешным  делом , дожидается  ее  смерти.
Тетка  пока  не  торопиться.
 «Бурлак» Евгленов  уже  на  грани. И  он  не  возражает - тут  адом  закончу , там  раем  начну , надеется  Антон.
  Не  называя  свой  нынешний  адрес  белокурой  гордости  авторитетного  модельного  агенства  Татьяне  Седоновой.
  Я - столб  соляной , ты - вода  из-под  крана.
  Но  лейся , лейся , подтачивай. Когда  упаду , увернись - перенеся  временный  рызрыв  с  «Бурлаком» Евгленовым   без  дегенератских  проклятий  и  босяцкого  надрыва , Татьяна  Седонова  копит  деньги. После  перехода  на  более  высокую  ступень  общественного  признания  у  нее , названной  Евгленовым «неподходящим  предметом  для  томяще-щемящей  поэзии» есть  для  этого  все  возможности – Татьяна  складывает  тясячу  к  тысяче  и  замечает  за  своей  головой  некоторые  изъяны .
 Изъяны  своей  головы  она  видит  в  том , что  вся  сила  ее  мысли  стала  тратиться  теперь  лишь  на  одно: как  бы  ей  копить  наличные. Раньше , в  результате  ночных  пересудов  с  любящим  деньги  «Бурлаком» Евгленовым  она   нередко  думала  и  о  доктрине  четной  единицы  и  об  узелковом  письме , но  в  нынешние  дни  она  размышляет  только  о  них.
Копить , пополнять , много , больше , I , me , mine , такое  направление  мыслительной  деятельности  Татьяну  разочаровало.
В  соцветье  голых  королей  мне  не  задать  мои  вопросы: кто  выжрал  с  раками  елей? к  кому  под  дверью  эскимосы?
Вникни… вникаю… взяв  накопленное , Татьяна  Седонова  понесла  деньги  в  церковь. С  чистым  сердцем  пропихнула  в  щель  для  пожертвований , и  утешающие  благовония , странные  звуки  в  спертом  воздухе ; щербатый  мужчина  в  рясе  смотрит  на  действия  Татьяны  Седоновой  и  от  нетерпения  отчаянно  шебуршит  пальцами  на  ноге  в  правом  ботинке: будет  чем  жену  с  детишками  порадовать , подумал  он , будет… йес!... славься!
Татьяна  Седонова  засунула  все  купюры  вплоть  до  последней , которую  она  милосердно  протянула  попу ; она  хотела  просунуть  и  ее , но , увидев , что  у  выкатившего  глаза  господина  в  рясе  лопнул  правый  ботинок , сердобольно  вздохнула  и  передумала.
- Это  вам , - сказала  она.
- Благодарствую… - поклонился  поп.
- Жизнь  у  вас  бедная , - сказала  Татьяна  Седонова , - вот  и  ботинок  уже так  износился , что  прямо  при  мне  лопнул. Купите  себе  новые  и  если  вам  не  трудно  за  меня  помолиться , то  помолитесь. И  помолитесь  за  то , чтобы  я  никогда  не  тратила  все  свои  мысли  на  накопление  денег.
  Приняв  у  нее  купюру , сияющий  поп  от  всей  души  дал  ей  обещание: помолюсь , дочь  моя , непременно  помолюсь , упомяну , не  подведу , прикоснусь  за  тебя  к  хилым  росткам  бесконечности - давая  Татьяне  обещание , он  его  не  только  дает , но  ровно  тем  же  вечером  выполняет  обещанное.
Пять , десять , пятнадцать  минут  он  молился  лишь  за  Татьяну  Седонову.
«Да  избавь  Ты  эту  дщерь  от  того , чтобы   все  ее  мысли  тратились  на  накопление  денег , да  наставь  Ты  ее  на  скорое  повторение  поступка  благого…»
   Божий  слуга  молится  за  Татьяну  Седонову , подразумевая   в  произносимой  прокуренным  голосом  молитве  и  свой  личный  интерес ; майская  ночь - прилег , не  сплю, слушаю  птиц ; оседлые  страхи , в  голове  лопнул  кровеносный  сосуд? кто  же  посвятит  мне  свое  предгробовое  молчание? среди  прихожан  можно  было  заметить  и  Вадима «Дефолта» Гальмакова.
Иногда. Со  жгучим  взглядом. Во  вьетнамских  шлепанцах - Вадим  Гальмаков  не  хотел  быть , как  все.
Он  таким  и  не  был. 
Но  скорее  был , чем  нет. И  ему  все  это  опротивело: вам  жить  и  жить , мне  жить  и  доживать ; не  растягивая  рот  в  безумной  улыбке , Вадим  Гальмаков  решил  выучить  итальянский. Чтобы  наслаждаться  великими  операми  человеком  в  курсе , а  не  каким-нибудь  придурковатым  дурцефалом ; Вадим  купил  учебник  «Итальянский  для  начинающих» , засел  за  учебу - года  два , по  одному  часу  из  каждого  данного  ему  вечера , просиживал  над  несложной  грамматикой:  измучился , утратил  чувство  реальности , нашел  себя  в  психопатическом  бреду , просидел  вельветовые  штаны. Ничем  другим  Вадим  Гальмаков  похвастаться  не  в  праве – ему  не  удается  ни  сложить  предложения , ни  перевести  самый  простой  текст: что  же  это  такое , размышляет  «Дефолт», я  извел  на  этот  язык  без  малого  семьсот  часов , а  взамен  только  просидел  до  дыр  вельветовые  штаны ; дальше  или  скорая  смерть  или  нищая  тягущая  старость ,  как  так  случилось? и  в  голове  не  укладывается , при  том , что  голова  у  меня  вместительная , хоть  сейчас  спроси  как  будут  звать  моего  правнука – отвечу , не  задумываясь , тут  же  какой-то  язык  выучить  не  могу , в  совершенстве  я  и  не  зарюсь , но  мне  не  по  силам  придать  некую  объединенность  и  трем-четырем  словам - данный  факт  уже  неприятен.
 Гальмаков  думает , думает , и  внезапно  надумывает: я  же  не  по  тому  учебнику  занимаюсь - мой  учебник  он  для  начинающих , а  какой  же  я  к  чертям  начинающий: два  года  над  итальянским  работаю. Вот  куплю  себе  завтра  новый  учебник  потруднее , обязательно  потруднее  и  сразу  же , немедленно  наметятся  позитивные  подвижки - Вадим  засыпает  без  снотворного , без  которого  он  и  в  юности  никогда  не  переходил  на  сторону  сна ; «Дефолт»  сопит  в  нестребимой  уверенности , что  завтрашним  вечером  он  это  таинственное  «Mi  piace  la  figlio  di  Pantolone» наконец-то , пусть  и  не  дословно , но  переведет ; он  спит , неулыбчиво  скатившись  под  журнальный  столик  и  ничуть  не  веря  в  зарождающуюся  где-то  на  окраине  левого  полушария  правду ; Сюзанна , лапушка , где  же  ты… тебя  обыскивают , якобы  ища  какие-то  бумаги , но  это  же  не  ты , а  напудренный  дятел  в  жабо  взломал  шкатулку  королевы… дело , разумеется , в  твоих  пышных  формах… я  бы… их  бы…
 Гальмакову  уже  пора  бы  проснуться. Сюзанна  его  пока  не  будит , и  Вадим «Дефолт» Гальмаков  еще  глубже  уходит  в  сон - заснув  с  безысходным  выражением  лица  и  явно  не  для  того , чтобы  проснуться ,  ведь  для  того , чтобы  проснуться , так  не  засыпают.
«Что.. ты  тут.. делаешь?»
«Я , Сюзанна , повторяю – я. Еще  раз  повторяю – я , я , с  тобой  я. Я   занимаюсь  с  тобой  любовью. По-моему.»
«По-твоему?»
«Ты  же  сама  хотела , чтобы  все  шло , как  придет  мне  в  голову»
«Я  никому… не  давала… столько  свободы…»
«Тебе  больно?»
«И  это  тоже…»
«Мне  остановиться?»
«Забудь… все  забудь – подобно  мне… едва  живой» - если  бросить  в  костер  слишком  много  книг , он  может  и  потухнуть.
Павел  нызывал  Евангелие «безумием  для  эллинов» , но  это  их  проблемы - отнюдь не  Вадима «Дефолта» Гальмакова. И  не  Седова , еще  не  сказавшего  своему  умирающему  телу: «ну , давай  прощаться» ; в  Камергерском  проезде  Седов  смотрит  на  смущенно  улыбающуюся  женщину  и  ломает  голову - как  же  она… она? ну… похожа  на  им  когда-то  любимую. Легкую , длинноногую , ставившую  его  сердце  к  стенке  и  разносившую  плохо  отрегулированный  механизм  из  крупнокалиберных  орудий  своих  зеленых  глаз.
Ту  женщину  звали  Людой.
- Меня  зовут  Люда , - сказала  она.
 Фамилия  у  нее  была  Строганова. Людмила  Строганова  придерживалась  приходящих  мужчин , истина  брала  слово  последней…
- Вас  можно?
- Да , да , да ,  – проворчал  Седов.
- Моя  фамилия  Дятлова.
Не  она.
- В  девичестве  она  была  Строганова.
  Не  она! она , она… не  подсчитывая  с  карандашом  в  руке  количество  отринувших  его  девиц , Седов  пока  еще  не  растерял  ни  на  что  не  поставленных  фишек: юность и  стужа , неспадающий  со  зрелостью  апломб  преисполнен  боевой  горечи , Седову  трепят  нервы  не  только  женщины ; однажды  на  Моховой  он  случайно  плюнул  на  ботинок  хмурого  мужчины  в  импортной  тельняшке ; Седов  перед  ним  извинился , но  не  наделенный  особым  умом  правдолюб  Виктор  Габулич  потребовал  от  Седова , чтобы  ботинок  он  ему  все  же  протер.
  У  Габулича  изможденное  лицо , отслоившаяся  сетчатка  и запоминающиеся  своей  расправленностью  плечи ; смешно  говорить, товарищ… еще  менее  полугода  назад  я  был  на  хорошем  счету  у  своего  участкового.
  Заберите  меня  в  какую-нибудь  семью.
  Отговорите готовиться  к  отшельничеству. Напоите  душистыми  помоями  из  орехово-зуевского  самовара.
   После  того , как  Седов  вытер  «саламандер»  Габулича  не  носовым  платком , а  грязной  подошвой , Габулич  наорал на  Седова  приблизительно  такой  фразой: «если  ты  мне  сейчас  же  вкупе  со  своей  слюной  не  сотрешь  с  ботинка  и  грязь , если  ты  мне  всего  этого  не  сделаешь , я  тебя , наверное , попробую  избить!» .
Виктор  Габулич , конечно  же , хмур , но  по  сравнению с  Седовым  его  хмурость  вполне  можно  было  бы  перепутать  со  счастливой  улыбкой  всеми  обожаемого  ребенка.
Туманным  октябрем  1999-го  Седов  с  недружелюбной  сытой  физиономией  уже  второй  вечер  без  захода  домой  бродил  под  дождем  по  Садовому  кольцу.
Он  не  стал  ничего  счищать  с  ботинка  Габулича , предоставив  сделать  это  ему  самому - с  размаха  наступив  Виктора  на  ногу , Седов  заставил  оппонента  на  ней  прыгать  и  грязь, пусть  понемногу , но  стряхивать.
Грязь , слюну , все  в  одну  кучу , довольно  эклектично , Седову  плевать ; на  другой  ботинок  он  ему  не  сплюнул , но , если  бы  Виктор  Габулич  кончался  бы  у  него  прямо  на  глазах , Седов  бы , непредвзято  ужаснувшись , не  закрыл  своих – ему  бы , вслед  за  прощальным  вдохом  закрыл , а  себе  нет.
Не  подбирай  потерянного  не  тобой , крепись: на  том  свете  выдохнешь.
  На  том  свете  научишься  ценить  этот ,  на  коже  выступают  непонятные  волдыри… в  двадцатых  числах  февраля  2000  года  Седову  снился  еженощно  повторяющийся  сон - как  полоская  рот , он  вместе  с  водой  выплевывает  все  зубы ; поживее  позволь  мне  зализать  твои  раны , не  христосывайся  с  Джорджем  Соресом , в  середине  сентября  того  же  года  вокруг  Седова  вился  чей-то  эмоциональный  мальчик - вертелся , смеялся , а  затем  забежал  ему  за  спину , привстал  на  цыпочки  и  ударил  Седова  по  затылку  игрушечным , но  железным  паровозом.
Седов  нецензурно  закричал. Мальчик , не  будь  глупее , чем  он  есть , заорал  еще  громче:
- Не  бей  меня , дядя!
- Это  почему?! – взревел  Седов.
- Потому  что  я  еще  ребятишка! – ответил  мальчик.
Ребенок  оправдывается , ему  не  остается  ничего  другого , но  у  Седова  чувство , словно  бы  Седов  не  здесь - он  как  бы  культурист, разогревающий  перед  тренировкой  не  мышцы , а  штангу ; посреди  зачищенной  комнаты  пылает  костер , и  в  него  летят «Hollywood» Чарли  Буковски , фотоальбомы  Марии  Каллас , верующий  человек  обязан  хорошо  знать  математику…
- Кто  ты? – спросил  Седов.
- Ребятишка!
  Маленькая , маленькая , симпатичная. Русскоговорящая. Изумительно  непосредственная: он  убежал , а  у  Седова  затем  еще  три  дня  кружилась  голова - не  от  вдохновения: заходи  время  от  времени  в  наш  город , Господи , тебе  здесь  не  будут  докучать. Поскольку  никто  не  узнает.
  Из  обезлюдевшего  читального  зала   выйду  ли  я , мальчик , в  астрал  с  недовольной  миной  на  лице? ребенок , ударивший  Седова  паровозом  по  голове , восьмой  год… да , восьмой , скоро  пойдет  девятый , был  племянником  Михаила «Вальмона» Кульчицкого и  шестого  апреля  2002  года  он  попросил  у  своего  отзывчивого  дяди  нечто  необычное.
  Уговорил  его , чтобы  «Вальмон»  сделал  себе  пятачок.
Пятачок , сказал  малыш , вещь  крайне  простая: надави  себе  на  нос  и  вздерни  его  вверх - вот  тебе  и  пятачок.
Можно  и  проще: вздерни , не  надавливая. Тоже  получится  пятачок: - ничем  не  хуж е, чем  если  бы  надавливал ; Михаил  Кульчицкий  все-таки  надавил. Сильно - когда  Михаил  вздергивал  нос  кверху, тот  уже  был  сломанным.
«Вальмону»  не  сладко. Он , конечно , не  смолчал ; племянник  думает , что  издаваемые  дядей  звуки  всего  лишь  положенное  по  игре  хрюканье , но  «Вальмон» Кульчицкий  так  не  думает. Стонет  и  на  неопределенное  время  становится  тяжел  на  подъем.
 Ну , похожи  его  стоны  на  поросячье  хрюканье: ему  же  от  этого  не  веселее - не  мальчишка  уже.
Надо  вспомнить  о  чем-нибудь  приятном , надо , необходимо , сейчас  вспомним  об  этом , о  том , об  этом , вспоминаем , стоп! полный  назад! не  вспоминай , не  вспоминай  не  вспоминай , мать… уже  вспомнил ; цыгане  едят  ежей , Кульчицкий  нет. «Вальмон» не  проповедует  антиамериканизм  в  Царском  селе  и  мимо  него  не  проходят  строем  полмиллиона  солдат  и  офицеров - из  всего , что  приходилось  ему  по  душе, Михаил  Кульчицкий  особенно  выделял  свою  врожденную  тягу  подпевать.
Воде  в  душевой. Далеким  раскатам  собачьего  лая  и  взрывающимся  цистернам  товарных  поездов: Михаил  подпевал  всему  этому  гвалту , временами  обоснованно  считая, что  подпевает  неплохо.
  Но  в  августе , декабре , в  год  дракона , барана , «Вальмон»  услышал  Хворостовского ; Михаил  Кульчицкий  глубоко  за  полночь  смотрел  белорусский  телевизор  и , перескакивая  с  программы  на  программу , шокированно  задержался  на  документальном  фильме , где  восторженные  рассказы  о  Дмитрии  Хворостовском  перемежались  потрясающими  отрывками  из  его  концертных  выступлений.
Услышав  Дмитрия  Хворостовского , «Вальмон» Кульчицкий  уже  не  подпевал - никогда.
 Не  подвевал  и  не  напевал , «Вальмон»  до  того  возненавидел  свой  голос , что  и  говорить  почти  перестал , только  бы  не  слышать  его  угнетающую  слабость: Михаил  Кульчицкий  второпях  проживает  свою  жизнь , лелея  поскорее  от  нее  отделаться. Не  добивая  сношенную  плоть  веригами  и  власяницей. Не  считая  зазорным  лечь  в  наскоро  сколоченный  гроб.
 Брат «Вальмона»  Георгий  идет  схожим  путем , только  не  в  обход ; пребывая  в  расположении  ничуть  не  суетящегося  духа , он  готов  подписаться  под  каждым  словом  «Пражского  воззвания» Томаса  Мюнцера  и  выкурить  сигарету  в  пять  одинаковых  затяжек: чаще  всего  в  подобном  расположении  духа  он  и  пребывал , но , видя  на  экране  свой , с  семи  лет  ничем  незаменимый «Спартак» , Георгий  Кульчицкий  курил  сигарету  уже  не  в  пять  затяжек , а  в  три. Когда  же  ход  игры  его  угнетал , то  в  одну. Семнадцатого  июля  2001  года  у  Георгия  во  второй  раз  рожала  жена , и  он  курил  в  одну  затяжку  сразу  две  сигареты - засунул  в  рот , поджег  с  надлежащего  конца  и  курит. Обе  в  одну  затяжку.
С  минуты  на  минуту  Георгия  Кульчицкого  проинформируют , что  его  жена  принесла  ему  двойню.
Георгий  молча  выслушает  эту  новость  и  разобьет  подвернувшимся  под  горячую  руку  стулом  все  ближайшие  окна.
 Вне  радости.
 Не  подчиняясь  спокойному  восприятию  случая.
   Георгию  Кульчицкому  нет  еще  и  тридцати  шести: «у  меня , Вальмон , есть  жена. И  я  ей  обладаю»
  «Э-э-э…»
  «Всей. Ни  точки  не  пропускаю. NON  ALIUD , что  в  переводе  означает – я  обладаю  и  ничего  другого  не  желаю» ; Георгий  весь  день  лежит  на  диване  в  белых  носках. Подбитая  им  муха  топает  ногами  где-то  под  кроватью , я …кто… не  лидер? нет… у  лидера  должен  быть  настороженный  взгляд.
  Георгию  Кульчицкому   не  телеграфирует  и  не  названивает  его  отец. Он  не  отгоняет  от  Георгия  малярийных  комаров  с  поднятым  кверху  брюхом ; испытывая  к  своим  сыновьям  апокрифичные  чувства , Валерий  Павлович  подремал  и  проснулся  без  боли. Но  он  уже  в  таких  годах , когда , согласно  народной  молве , если  проснулся  и  ничего  не  болит , то  значит и  не  проснулся – умер.
Валерий  Павлович  строит  догадки  и  откровенно  ужасается: пот  градом , мысли  мрачные , как  бы  мне  распознать  умер  ли  я  или  кажется ; мертвые , вроде  бы , не  потеют , но  я  бы  на  это  не  полагался , мне  бы  какого-нибудь  заслуживающего  доверия  знака: веры, как  минимум. Чем… как… чем  к  своей  душе  ни  прикладывай , разве  определишь  умер  ли  ты  или  кажется ; Валерий  Павлович  Кульчицкий  и  перекрестился , и  пошевелил  пальцами , но  он   по-прежнему  не  уверен  и  все  основательнее  углубляется  в  меланхоличное  сомнение. Планы  рушатся , отсутствуют… никаких  сделок, сатана , тебе  нечего  мне  предложить , у  Валерия  Павловича  слева  направо открываются  глаза: приснилось , подумал  он , сон-то  хороший , благостный , в  нем  же  у  меня  ничего  не  болело - прекрасное  сновидение , а  его  не  оценил , помешал  своему  пожилому  телу  хотя  бы  во  сне  насладиться  расставанием  с  болью. Сейчас  же  я  не  сомневаюсь , проснулся  я  или  умер , для  изгнания  сомнений  вполне  достаточно  дерзания  одной  печени ; подтвержая  наличие  во  мне  жизни , она  развылась  раненой  волчицей , да  и  поджелудочная  полоумной  соловушкой  подкрякивает.
I `m  back , life , I `m  back – пользуйся  мной…
  Тереби  снаружи  и  самозванно  утешайся  изнутри.
Я  сглотну.   
  Не  поперхнется  и  Петр  Невягин. Позерская  поэтическая  натура , замотанная  в  длинный  оранжевый  шарф  и  небезызвестный  критик, предлагавший  Валерию  Павловичу  Кульчицкому  натереть  ему  тело  пальмовым  маслом  и  подкрасить  седые  волосы  угольной  пылью  и  соком  трав.
  Из  всех  близких  существ  у  Невягина  была  только  собака  Герта , и  в  декабре  2000-го  Петр , присев  на  стул , гладил  свою  любимицу , ласково приговаривая: «Ты  моя  хорошая , добрая , лучшая – без  тебя  я  бы  уже  давно  загнулся».
От  искренности  сыпавшихся  на  нее  слов  собака  закрутила  хвостом , и  так  активно , что  сломала  ножку  стула , на  котором  сидел  ее  хозяин.
 Упав  на  пол , Невягин  не  взвыл  и  не  разозлился  на  притихшую  Герту ; он  подполз  к  своему  другу  и , расцеловав  Герту  в  лоб , сказал: «Еще  один  стул  сломала… Какая  же  ты  у  меня  молодец!».
  Ломание  мебели - еще  не  всегда  признак  скорого  разрыва. Мы  с  моим  членом  одни  в  этом  мире. Застыв  возле  несуразной  картины  наголо  стриженного  живописца-охотоведа  Анатолия  Бурина , Петр  Невягин  глубокомысленно  зацокал  распухшим  от  постоянного  использования  языком.
- Меня , мой  друг  Анатолий , - уклончиво  сказал  он , - пленит  ваше  понимание  перспективы -  и  деревья , и  кусты , и  река… А  это  что  за  размытое  пятно  с  удочкой?
- Это  я , - ответил  Анатолий  Бурин.
- Вы? – удивился  Невягин.
- Я , - специально  для  него  повторил  художник. – Жизнь  богата  на  изнуряющий  труд  и  поганые  прозаизмы: один  мой  жалкий  коллега  попытался  поцеловать  дородную  натурщицу , встав  на  кресло-качалку - он  свалился  с  него , не  проломив  головой  ни  единой  бетонной  плиты , а  моя  картина  неспроста  называется  «Я. Как  могу. На  рыбалке».
- Простите , не  обратил  внимания… Так  это  вы?
- А  что  тут  непонятного? – довольно  резко  спросил  Анатолий  Бурин.
- Не  смею  утверждать , - сказал  Невягин , - но  это  все  равно  что  сидеть  в  кабаре  «Астрал» и  с  размахом  ныть: «Я  ни  разу  не  видел  своего  отца , но  я  виноват  в  его  смерти». Тебя  спросят: «Чем  же?»  и  ты  им  ответишь: «Я  не  успел  родиться , чтобы  его  научить» - во  всем  этом , как  и  в  вашей  картине , присутствует  определенный  налет  дисгармонии.
- Дисгармонии  с  чем?
- Со  всем  остальным – с  деревьями , с  рекой…
- Ну , и  в  чем  же  тут  дисгармония? – возмутился  Бурин.
- Как  это  в  чем… Впрочем , при  помощи  рацио  вы  можете  долго  строить  западню. Но  попадете  вы  в  нее  очень  быстро: высота  падения  не  большая , но  там  же  шипы. Все  те  же  шипы , отравленные  предательством  легкости. И  говоря  о  вашей  картине , я  вынужден  заметить – на  ней  деревья , река…
- И  я , - поспешно  встрял  Анатолий  Бурин.
- И  вы , - протянул  Невягин. - С  удочкой… Много  поймали?
- Вас  угостить? – усмехнулся  художник.
- В  другой  раз , - пробормотал  Петр.
Помялся , прокашлялся , потянул  руку - не  к  Бурину  для  прощального  пожатия , а  в  собственный  карман  за  носовым  платком  с  драной  радугой. Вытереть  пот.
Лишь  затем  попрощался. Рука  слабая , липкая ; у  Мартынова  руки, если  и  дрожат , то  с  перепоя , но  он  и  тогда  не  выкручивает  ими  нос. Мартынов  знает , что  при  выкручивании  носа  тот  распухнет. Как  язык  у  критика  Невягина – схватившая  нос  рука  станет  от  него  отодвигаться , но  нос  все  увеличивается , распухает  и  в  конце  концов  доходит  до  того , что  руке  отодвигаться  уже  некуда: нос  занимает  собой  всю  комнату  и , прижав  руку  к  стене , он  ее  об  эту  стену  и  расплющивает.
  Мартынову  этого  не  нужно ; он  курит  у  себя  на  кухне  не  так  давно  прочищенный  кальян  и  вспоминает  историю  о  том , как  в  саратовский  детский  дом  приезжало  шоу  лилипутов.
  Они  ходили  перед  детьми  колесом , показывали  слегка  непристойные  фокусы  и , передразнивая  узнаваемых  детдомовцами  ослов , свиней  и  дикобразов , громко  распевали  безобидные  частушки.
  Дети  радовались , благодарно  хлопали  в   ладоши  и  звали  лилипутов приезжать  еще.
  На  следующий  день  шоу  приехало  снова.
  Радости  от  их  визита  заметно  поубавилось , но  лилипутов  подобная  смена  отношения  не  остановила.
  Они  приезжали  и  на  третий  день , и  на  четвертый , и  на  пятый. И  на  шестой , и  на  седьмой , и  на  восьмой. Но , когда  они  навестили  детский  дом  в  девятый  раз , детям  не  оставалось  ничего  другого , кроме  как  инициировать  жесточайшую  драку.
Дети  дрались  с  лилипутами  весь  вечер  и  всю  ночь , и  лишь  под  утро  выбили  у  них  обещание  никогда  их  больше  не  навещать.
Слово  лилипуты  сдержали.

Мартынову  вспоминаются  врезавшиеся  в  память  моменты , имевшие  место  и  лично  с  ним - несколько  лет  назад  в  промерзлых  сумерках  центральные  районы  его  города были  заклеены  фотографиями  улыбающегося  Иисуса.
Свергнутые  ханы  Тартарии  раздавали  мед  диких  пчел  сексуальным  террористкам  из  Подлипок , распевавшим  во  всемирном  хоре  Юнеско , и  из  каждой  витрины  на  прохожих  взирали  плакаты «Ему – 2000  лет! Вы  узнали  это  лицо?». Если  если  вы  его  узнавали , вам  разрешалось  загадать  желание.
Мартынов  с  умной  импульсивной  брюнеткой  шел  по  ежедневно  обновляющемуся  снегу  и , признаваясь  в  сочувствии  ко  всему  женскому  роду ,  спросил  у  нее:
- Тебе  чего  загадать?
- Это  твое  желание , Мартынов. - ответила  она - Желай  себе.
- А  как  же  ты? – заволновался  Мартынов. - Ты  же  его  не  узнала. Я  не  знаю  никого , кому  это  было  бы  легче  чем  тебе , но  ты  его  не  узнала. Ведь  нет?
- Мне  и  так  хорошо , - хладнокровно  сказала  она.
- Со  мной? – спросил  Мартынов.
- Замолчи.
- Тебе  страшно  признаться? Но  ты  можешь  признаться  молча , вообще  без  слов, сегодня  же  такой  день…
- Помолчи , Мартынов , - сказала  она , - мне  хорошо , а  ты  помолчи.
- Но  мне… что  мне  делать  помимо  того , что  молчать?
- Живи  светом  и  не  ставь  в  будущей  битве  на  черное - катись  по  полю  и  ни  о  чем  не  думай.
  Явно  посмотрев  за  горизонт , она  чуть  виновато  улыбнулась  и  из  ее  глаз  посыпались  отрешенные  снежинки.
- Не  бойся , Мартынов , - сказала  она. - Оно  не  минное.
   Если  бы  какая-нибудь  нездешняя  мадам  сказала  это  Седову , он  бы  проворчал: «если  оно  не  минное , ступай  по  нему  первой. Я  шаг  в  шаг  за  тобой. Отстану - не  обижайся. Серое  солнце  взошло  уже  слишком  высоко».
  Невесело  шутящему  Седову  этого  никто  не  сказал - дьявол  и  ведьмы  не  могут  превратиться  в  голубя  и  овцу , Седов  не  казнится  тем , что  у  него  перестали  водиться  деньги ; над  вокзалом  неприкрыто  зевает  месяц , на  перроне  стоит  чемодан  и  бродит  немало  сомнительного  люда , Седов  не  двигается , прямится , он  прямо  сейчас  уезжает  в  Елец , где  у  него  запланирована  небольшая , но  связанная  с  женщиной  миссия.
Она  состоит  в  неоднозначном  браке  с  низкопробной  подделкой  под  настоящего  человека  Павлом «Тестостероном»  или  просто «Тесом»  Тарасовым ; сейчас  его  в  Ельце  быть  не  должно , судя  по  полученной  от  нее  информации , он  уехал  в  Москву ; Павел  ведет  там  малодоходный  бизнес  и , делая  в  нем  первые  шаги , он  сказал  ей: жить  я  буду  здесь , но  на  могилу  в  столице  как-нибудь с  божьей  помощью  заработаю.
Седов  едет  в  Елец. Пока  он  в  столице - Седов  не  принимает  грозный  вид , и  к  нему  подходит  поджарый  мужчина  в  синих  рейтузах  ; Седов  его  уже  где-то  видел , но  где  и  при  каких  обстоятельствах , Седов  не  помнит: плохо , подумал  он , что  я  не  помню , я  же  его  и  по  имени  знаю , но  когда  и  зачем  познакомились  не  помню… имя? не  помню , знаю , но  не  помню , а  вдруг  он  подойдет  ко  мне   обсудить  мое  отношение  к  простым  нравам  допетровской  России - проситель  приходил  за  правдой  в  один  из  приказов , и  сидевший  там  князь  бил  его  посохом  и  кричал: «Недосуг! Подожди!» ; мы  бы  обсудили  и  комплекс  моих  упражнений  по  «сбрасыванию тела-ума»  и  сыновей  приземлившейся  семинарии, он  подойдет , а  я  не  помню  как  к  нему обращаться , он  помнит , я  нет , он  мне: «Здравствуйте , Седов» , я  ему: «Привет  вам , команданте. Это  не  вы  изваяли  из  органических  отходов  жизнедеятельности  статую  спящей  с  вами  Геры?». Как  же  его  зовут… и  почему  я   помню , что  я   с  ним  знаком , но  как  к  нему  обращаться  не  помню?  лучше  бы  я  ничего  по  его  поводу  не  помнил , а  то  ни  малейшего  уважения  в  разговоре не  выкажешь.
  Не  поворачивающий  вспять  вечер , окутанный  тайной  вокзал , поджарый  мужчина  сближается  с  Седовым  не  пожелать  ему  здоровья  или  усвоения  Дао ; схватив  его  чемодан , он  понесся  от  Седова  по  перрону.
С  полной  выкладкой. Изнутрительная  суета , расступающаяся  милиция ; Седов  летит  за  ним , разбивающий  лужи  вор  быстро  сворачивает  с  перрона  в  стоящий  поблизости  поезд  на  Елец ;  безудержное  постижение  действительности , огненное  дуновение  невоплощенного , Седов  преследует  его  и  по  вагонам , но  о  том , как  бы  к  нему  обратиться  больше  не  думает: бежит  и  обезличенно , сумрачно , истошно  орет.
- Стой , гнида! – орет  Седов. - Стой!!
 
  Хрустальный  шар  разбился , столкнувшись  с  проточной  водой. Кто  при  этом  не  присутствовал , того  не  задели  запоздалые  брызги. Не  очень  горячие  для  переживших  распятие.
  Неусыпно  стоявший  на  страже  своей  семейной  жизни  Павел «Тес»  Тарасов  еще  даже  не  крещен. Не  зная  о  приездах  в  Елец господина  Седова  и  о  том , как  прекрасны  устраиваемые  за  его  спиной  праздники , Павел  расслабленно  схематизировал  будни  и  постоянно  подшучивал  над  собственной  супругой.
  Алена  на  непритязательность  его  шуток  реагировала  весьма  нервно: кричала  и  грозилась  убить.
 Шутка  у  Павла  Тарасова  всего  одна – занеся  над  женой  наполненный  пивом  стакан , он  делает  вид , что  проливает  его  ей  на  голову. Подобным  образом  он  подшучивает  над  женой  уже  не  первый  год , но  она  все  не  смирится , никак  не  догадается: подшучивает  над  ней «Тес» Тарасов , не  прольет  он  на  нее  пива , занесет  и  не  прольет , он  же  не  желает  ей  неприятностей , подшутить , да , а  неприятности  пусть  ей  доставляет  сама  жизнь  за  двойными  дверьми  их  кооперативной  квартиры.
Но  однажды  Тарасов  пиво  на  нее  все-таки  вылил. Занес  и  вылил.
Тряся  мокрыми  волосами , Алена  неодобрительно  раскричалась – она  грозится  его  убить.
Павел «Тес» Тарасов  обиды  на  нее  не  держит , но  понимать  категорически  отказывается.
- Когда  я  тебя  только  разыгрывал , - недоуменно  сказал  он , - ты  на  меня  кричала  и  грозилась убить , а  когда  я  тебя  наконец-то  ополоснул , ты  снова  за  старое. «Убью  тебя , гада!» , орешь. И  крики  у  тебя , как  у  неподготовленной  роженицы. Тебе  что , все  равно , оболью  я  тебя  или  нет?
Оттолкнув  протянутое  полотенце , Алена  Тарасова  не  прекратила  кричать. И  мало  того , что  кричит , еще  и  грозится  убить - ни  резонным  вопросом  ее  не  обуздаешь , ни  зловонием  брома  не  возьмешь.
- Ты  не  ответила. – сказал  Тарасов. - Не  ответила , но  ответь. Неужели  тебе  все  равно , разыгрывают  тебя  или…
- Убью  тебя , гада!  - прокричала  его  жена.
- Да  ты  подожди…
- Убью!
Тарасов  уехал  в  Москву , так  ее  и  не  поняв. Седов  к  ней  не  приехал , излишне  расстроившись  из-за  украденного  чемодана. Алена  одна.
 Без  счастья. Подурнев. Сидя , лежа - в  Ельце.
Алена  не  предполагает , что  река  Сосна  упоминается  в  ее  подсознании , как  сосредоточение  святых  слез  редких  прихожан  Вознесенского  собора ; Седов  предполагает  все  сандаловые  выси , куда  он  не  был  допущен , но  что  же  предполагал  индейский  вождь? Не  обитающего  в  его  краях  китоглава , бейсбольных  фанатов , милленаризм , супружеские  драмкружки , дешифрование  аэрофотоснимков, возбудителей  столбняка ; он  хорошо  разбирался  в  законах  неизлечимой  природы. Вождь «Мудрый  Бубен» , прозванный  обиженными  невниманием  женщинами «Сытым  Членом» , не  забыл , что  его  лучший  охотник  умирает  в  своем  жилище.
 «Мудрый  Бубен» догадывался  о  своей  беспомощности  перед  лицом  неумолимого  рока. Он  стоял  спиной  к  заходящему  солнцу  и  внимательно  следил , не  поднимется  ли  ветер. Полное  безветрие  стояло  с  самого  утра , но  едва  уловимый  ветер  должен  был  подняться  уже  вскоре.
Знание  вождя  проистекало  из  веры  в  древнюю  легенду , которая  говорила  о  создании  человека. О  том , как  бог  сотворил  человека  из  камня  и , чтобы  наполнить  его  жизнью , вернулся  в  свою  обитель  за  бессмертным  дыханием. Но  пока  бог  отсутствовал , на  его  творение  подул  первый  же  из  давно сотворенных  богом  ветров.
От  ветра  человек  обрел  дыхание  и  принялся  по  возможности  жить. С  условием , что  после  смерти  его  дыхание  всегда  возвращается  ветру ; «Мудрый  Бубен»  терпеливо  ждал  хотя  бы  легкого  дуновения -  это  бы  означало , что  его  лучший  охотник  перешел  в  другое  племя , бесчисленное  племя  неба , где  каждый  найдет  себе  применение  и  где  самого  тупого  дегенерата  научат  обращаться  с  бессмертием: за  четверть  часа  до  полуночи  Ветер  поднялся.
Проведя  ладонями  по  впалым  щекам , «Мудрый  Бубен»  почтительно  отвесил  поклон - перед  ним  лежало  никем  не  заполненное  пространство , но  вождь  знал , кому  он  кланяется.
Не  дерганому  отражению  в  горящем  окне ; не  костям  и  не  собакам , не  разбалансированному  хранителю  одной  из  своих  вырванных  с  мясом  бородавок , и   никак  не  легендарному  кантри-певцу  Ленни  Скаффу.
 По  денверскому  радио  передавали  объективную  передачу  о  трудностях  в  нескладных  жизнях  угрюмых  обитателей  индейских  резерваций , и  Ленни  Скафф  слушал  продолжительное  повестование , задыхаясь  и  слезливо  поскуливая.
 Ленни  с  тринадцати  лет  пассивный  гомосексуалист , вдобавок  Ленни  в  депрессии ; взбунтовавшись  против  бытовых  удобств  и  слащавого  окружения , он  заставил  своих  менеджеров  устроить  его  выступление  в  одной  из  этих , не  славящих  популярного  бога, точек  когда-то  полностью  принадлежащей  краснокожим  братьям  земли  под  разочаровывающим  Ленни  Скаффа  названием  Америка.
Окружение  выполнило  его  требование.
Сложило  в  баулы  джинсы , шляпы , рубашки , все  черное ; Ленни  Скаффу  совершенно  безразлично в  каком  штате  они  организовали  его  концерт - прижавшись  к  родному  банджо , он  мерно  прорыдал  всю  дорогу  до  сцены.
Люди  в  резервации  ничем  не  отличались  от  описанных  в  радиопередаче: грязные  дети , плохо  пахнущие  женщины , патетично  прохладающиеся  в  нетрезвой  отключке  воины ; Ленни  Скафф  отыграл  для  них  специально  подобранную  программу: в  основном  классика – «Wabash  cannon  ball»  , «Things  to  remember» , «My  heroes  have  always  been  cowboys». Во  время  исполнения  «When  I  stop   dreaming» Ленни  Скафф  не  подумал  скрывать , что  он  гей. Характерной  походкой  передвигался  по  подмосткам , демонстративно  подмигивал  задумчиво  раскумарившимся  старейшинам ; после  концерта его  пригласил  в  свою  ветхую   хижину  державшийся  в  стороне  от  всеобщей  апатии  «Могучий  Бивень»: все  началось  с  легких  поцелуев , деликатных  прикосновений , но  затем  Ленни  Скафф  не  успел  и  понять , как  его…
В  данную  минуту  Ленни  не  понимает , как  он  оказался  на  самой  границе  резервации.
 Валяясь  на  пустом  животе  возле  пустынной  дороги , Ленни  Скафф  не   может  вспомнить , на  чем  его  сюда  довезли. На  машине? или… что  ли… сам   в  беспамятстве  добрался? помог  ли  я  им , не  знаю , но  они  меня  от чего-то  не  избавили… от  удовольствия? Факт  неоспоримый - и  мои  песни  прослушали  без  насилия  , и… но  это  уже  другое  насилие – здесь  я  бы  не… В  целом , я  съездил  неповерхностно. И  совесть  посильным  участием  в  их  нескладной  жизни  почти  до  дыр  почистил  и  вообще…
Почаще  бы  столько  вечного.





















                3


Несу  свой  крест  и  говорю. Какой-то  бред: «Тебя… люблю…» ; несвободная  половая  жизнь , сдающие  нервы , эмигрантский  опыт - она  приехала. Устремившись  к  детям , изготовила  губы  для  поцелуя.
Марина  Егорова только  что  вернулась  из  деловой  поездки , и  парочка  вертких  шумных  ребят  отнеслись  к  ее  возвращению  с  немалым  восторгом ; повиснув  на  ее  красивой  шее , они  в  два  сбивающихся  голоса  нетерпеливо  призывавали  Марину  пройти  в  отцовский  кабинет.
Она  им  подчинилась. Дети  соскачили  с  ее  шеи  и  вбежали  в  кабинет  своего  отца  еще  раньше  ее – Марина  устало  вошла  за  ними  и  увидела , что  ее  первый  и  пока  последний  муж  болтается  в  петле.
Лицо  у  него  безучастно , расположение  глаз  такое  же , как  и  было , но  с  живым  Николая  уже  вряд  ли  перепутаешь ; его  слова… слова  моего  Коли , гордеца , зануды , миниатюрного  отморозка -   придерживай   меня  изо  всех  сил , говорил  он , а  не  то  я  вырвусь, пойду  гулять  по  кладбищу , задирать  колени  до  облаков  и  затягивать  демоническую  балладу  «Возьми  меня  сходу». 
  Николай   над  многими , жена  Николая  у  его  ног , их  дети  не  разделяют  ее  существенного  недоумения. Им  шесть  и  четыре: пока  еще  искренний возраст. 
- Папа , - сказал  сын , -  уже  второй  день , как  в  болтается  в  петле , но  мы  его  не  пробовали  снимать. Хотели , чтобы  ты  сама  увидела  его  в  ней. Там. Нам  показалось  неправильным  лишать  тебя  такого  сюрприза. –  Невинно  улыбнувшись , он  посмотрел  на  маму  – Ты  ведь  не  будешь  спорить , что  сюрприз?
- И  какой… - пробормотала  она.
- Хороший? – спросил  сын.
- Ну , если  говорить  не  об  отце , а  о  вас…
- О  нас , - сказала  дочь.
- … то  с  вашей  стороны… он  вполне… нормален , - закончила  фразу  изумленная  Марина  Егорова.
Дети  полностью  согласны  с  ее  оценкой: нормальный  это  сюрприз , мамочка , не  хуже , не  лучше , просто  нормальный ; пойдем , Николай  сейчас  же… отдать  концы! дурман-обогатитель  приглушает  заезженные  призывы  Конвейера , и  я  неотразим , когда  не  берегу  себя - их  повесившийся  отец  был  немного  знаком  с  Вадимом «Дефолтом» Гальмаковым.
Как-то  раз  в  день  поминовения  усопших  у  Николая  с  «Дефолтом»  не  хватило  денег  на  одну  и  ту  же  проститутку.
«При  наличии  средств  я  бы  имел  честь  угостить  вас , Вадим , лягушачьими  лапками…».
«Мерзость  не  ем».
«Они  по  вкусу , как  цыпленок , и  вам…».
«Цыпленка  ем. Мерзость  нет».
 Шаболовская - район  для  Гальмакова  не  чужой , но  прежде  здесь  ходили  до  метро  другой  дорогой: ныне  все  идут , как  раньше  никто  не  брался ; Вадим «Дефолт»  вместе  со  всеми  не  ходок , он  собирается  идти  до  метро  своим  прежним  путем: новый  путь , конечно , короче , но  не  со всеми  же  мне  ходить , раньше  ходил , но  теперь , после  того , как  я  начал  изучать  итальянский  и  сухо  присмотрелся  к  безбрежно  озаренной  вселенной , я  кое-что  понял. Уяснил  и  разжевал.
Вадим  Гальмаков  идет  своим  прежним  путем ; попирает  ногами  обрезки  трубы , ни  от  кого  не  скрывает  своего  Я , до  метро  не  доходит - стройка , все огорожено , перекопано , но  Вадим  что-то  понял , и  на  одну  дорогу  со  всеми  его  не  столкнуть ; «Дефолт» Гальмаков  перебирается  через  ограждение , яростно  бредет  посреди  незаконченного  строительства ; скоро  ночь , и  на  стройке  он  один , Вадим  «Дефолт» , понятное  дело , куда-то  падает  и  лежит , одышливо  думая: все  домой , а  я  в  больницу , но  не  со всеми  же  мне  ходить , я  отныне  и  вовеки  не  стадный , слава  богу , я  кое-что  понял… вызову  по  мобильному  телефону  скорую  помощь  и  в  больницу. Не  самому  же  мне  переломы  подсчитывать - навозный  жук  обычно  находит  свою  любимую  на  куче  навоза , а  я  не  пролил  ни  капли  крови  за  претворение  в  жизнь  либеральных  идей  и  мобильный  у  меня  отчего-то  не  работает ; от  удара  ли , от  чьей-то  верховной  нелюбви? благословляя  свое  мистическое  отдаление  от  масс , Вадим  Гальмаков  начинает  задумываться   о  самом  худшем , на  улице  же  зима , крещенские , народ , значит , домой , а  я , вероятно , не  в  больницу – и  крика  никто  не  услышит , и  кровь , оставшуюся  у  меня  в  полном  составе ,  никто  суетливым  растиранием  не  взбодрит ; не  в  больницу  я , вероятно –  не  в  больницу… на  погост. Все  домой , и  я , по  большому  счету , тоже. Рано  или  поздно , но  все  ко  мне  присоединятся , все , все , никаких  поблажек  и  исключений ; Вадим «Дефолт» Гальмаков  так  не  думает: у  него  до  всех  остальных  не  просматривается  и  вскользь  проходящего  интереса.
 Ненавидит  он  тех , кто  все. Всех  ненавидит.
 
Седов  на  ненависть  к  чужим  людям  не  полагается , и  вчера  у  него  было  объяснение  с  вольной  шовинисткой  Еленой  Балаевой - ожидание , объяснение , сильные  эмоции , смех – упадок. Сегодня  Седов  пуст.
Выйдя  из  подъезда , он  царапает  подошвами  осенний  парк. На  небе  волокнистая  наледь , запах  дезинфекции  характерен  для  дольнего  мира - да  не  отощает  мое  воображение: Седов останавливается  возле  безконфликтно  читающей  девушки. Она  упивается  романом  Айрис  Мердок  и  скоблит  двумя  ненакрашенными  ногтями  картонную  закладку ; Седов  прекратил  движение  не  ради  компании , от  усталости  ему  свело  правую  ногу – зажуй  облаками , выбор  орудия  пыток  за  тобой , Елена , мегера , Балаева , ее  девственная  плева  лопнула , как  пузырь , неприязненное  снисхождение  и спонтанные  вылазки  в  консерваторию , мой  долг  не  исполнен , пока  я  жив ; девушка  посмотрела  на  его  доведенное  до  перекоса  лицо  и  поинтересовалась  не  может  ли  она  ему  чем-нибудь  помочь.
Седов  ответил , что  не  может. Отвечая  приветливо  и  не  окончательно - с  надеждой  еще  понадеяться.
Никто  не  избавит  тебе  от  кармы. Разум  пошел  за  свои  пределы  и  не  вернулся: они  разговорились.
О  братьях  Чеховых , о  тусклом  закате  династии  Сасанидов , и  Седову  неотвязно  становилось  теплее ; нравилась  ли  ему  девушка , не  нравилась - она  ему  не  нравилась - Седов  не  задумывался. Он  гулял  с  ней  по  павшим  листьям  и  беспрерывно  курил «Lucky  strike».
 Ровно  в  три  часа  двадцать  шесть  минут  он  уже  отошел  от  вчерашнего.
 Похмелил  душу.   
 Ее  не  мешало  бы  похмелить  и  израненному  фантазеру- скитальцу  Ерофею  Никодимовичу  Антипину , жившему  в  семидесяти  километрах  от  Вологды  и  прыгавшему  вместе  с  жабами  каждый  более-менее  значимый  церковный  праздник.
Уверенностью  в  своей  вере  он  оброс , как  бородой ,  и  для  ее  окончательного  обретения  ему  не  достает  лишь  одного – сорока  дней  и  ночей  жестокого  поста , подобно  тому, что  выдержал  Спаситель  на  высоте  четырехсот  метров  над  уровнем  моря.
Заслуживающих  внимания  гор  в  окрестности  той  деревни , где  Ерофей  Антипин  пятьдесят  два  года  сыпал  в  щи  замерзший  пот , как  не  было , так  и  вряд  ли  появятся , но  лес  вокруг  нее  есть , и  Ерофей Антипин , уходя  в  лес , удаляется  из  деревни , чтобы  сорок  дней  и  ночей  изводить  себя  жестоким  постом - чтобы  обрести , если  не  веру , то  хотя  бы  окончательную  в  ней  уверенность.
Чтобы  побороться.  Чтобы  противоборствовать  искушению  дьявола  без  угнетающих  помех  цивилизации  духа.
Разомкнись! И  не  смыкайся! кто  бы  ты… кого  бы   я… сохраняя  дистанцию  и  с  человеком , и  со  зверем , Ерофей Антипин  живет  в  лесу. Иногда  даже  находит  еду - с  ягод  и  корений  акробатический  рок-н-ролл  особо  не  потанцуешь , но  Антипин  уходил  в  лес  не  танцевать  и  не  звенеть  стаканами  с  яблочным  первачом , а  закрплять  уверенность  в  обретении  веры.
Сорок  дней. Позади – сорок  дней , столько  же  ночей: сорок  пять , два  месяца ; Ерофей Антипин  назад  в  деревню  не  спешит. Пока  в  округе  светло , он  созерцает  внутренности  тишины , а , как  стемнеет, забирается  в  тесный  шалаш - колет  об  лоб  земляные  орехи  и  почти  на  равных  молится  Феодору  Стратилату , настолько  резво  осеняя  себя  крестом , что  за  минуту  получается  более  полуторасотен  раз.
  Погода… подпустив  в  свое  дыхание  расшитые  снегами  холода , она  выперла  Ерофея  Антипина  из  леса. Попросила  на  все  четыре  стороны – не  прекращая  чувствовать  за  собой  неопределенной  большой  вины , Антипин  поперся  обратно  в  деревню.
  К  людям. Настроение  с  каждым  шагом  прижимает  Ерофея  к  земле , глаза , не  глядя  вперед , набухают  горькими  слезами - когда  послышались  человеческие  голоса , и  огни  его  деревни  рассеяли  уютный  мрак , Ерофей  Антипин  совсем  растерялся.   
 Спаситель  наш , подумал  он , постился  близ  Иерихона , а  сей  населенный  пункт  неспроста  называли городом  пальм: тепло  там , наверное.
Было  бы  здесь  весь  год  тепло , я  бы  вовек  в  деревню  не  вернулся: ел  бы , что  мирозданию  для  меня  не  жалко  и  Троицу  на  пару  с  совой  воспевал. Пел  бы  ей  выстраданную  славу  и  людей  бы  своим  бдением  не  тревожил - не  раздражал  бы  их  попусту…
   Удрученность  и  смятение , пораженческие  настроения ; Мартынов  сказал   бы  ему: «не  отрывайся  далеко  от  земли , Ерофей: на  полметра  приподнялся  и  этого  уже  достаточно» - Мартынов  берется  существовать , основываясь  и  на  этом , и  на  другом , и  черт  знает  на  чем ; мир  всем  живым , сохранения  спокойствия  всем  остальным , люди  разные , дело  решенное , решенное  по-разному , знаменитый  футболист  Паоло  Джанивери  верит  в  себя  не  меньше , чем  в  Господа , и  по  окончанию  ничего  не  решающего  матча  снедаемые  любопытством  репортеры  не  позволяют  ему  уйти  с  поля - взяв  Паоло  в  плотное  кольцо , они  навалились , ощерились , и  рвутся  расшатать  своими  микрофонами  его  передние  зубы. 
- Паоло! Паоло  Джанивери!
- Отстаньте , - пробиваясь  сквозь  них , пробормотал  Паоло. – Уйдите… Пошли  к  дьяволу , вам  говорят!   
- Всего  один  вопрос! Паоло!
- Ну  чего  еще?
- Вы  сегодня  первый  раз  в  жизни  били  пенальти! И  не  забили! Лень  было?! О  женщине  подумали? 
  Паоло  Джанивери  стоял  перед  ними , как  скучный  белый  медведь  после  подтвержденных  цифровыми  выкладками  уверений  знакомого  полярника  касательно  ожидаемого  со  дня  на  день  глобального  потепления – еще  отчетливее  помрачнев , Паоло  Джанивери  угрюмо  пробурчал:
- Баста…
- О  чем  вы , Паоло?
- Пусть  бьется  в  истерике  тренер , - сказал  Паоло , - пусть  умоляют  тиффози , но  я  ни  за  что  больше  не  подойду  к  точке.
- А  сегодня  зачем  подходили?
- Затем… Оба  наших  пенальтиста  травмированы , вот  команда  мне  и  поручила. Я  разбежался  и  показываю  вратарю  этого  говенного «Лечче» , что  буду  бить  слева  от  него. Но  показываю  специально , чтобы  он  подумал - в  другой  я  буду  бить. Показываю  и  бью , куда  показывал , но  с  расчетом , что  вратарь  поймет , что  я  его  обманываю  и  прыгнет  в  другой. А  после  игры  это  ничтожество  Колинелли  ко  мне  подходит , лыбится  и  говорит: «Балда  ты , Паоло , не  думал  я , что  ты  такой  ослина – куда  показал , туда  и  ударил». И  это  ничтожество  посмело  меня – меня , которому  устраивал  овации  не  только «Сан-Сиро», но  и  «Хайбери» с «Местальей», ослиной  обозвать… Не  пытайтесь  приклеить  ко  мне  ярлык  человека , не  признающего  своих  ошибок, но  какое  же  он  все-таки  ничтожество…
- Но  пенальти-то  он  взял. 
- От  того  и  взял , что  ничтожество. – Протискиваясь  в  раздевалку , Паоло  Джанивери  не  переставал  уничижительно  бурчать. – У  думающего  вратаря  никаких  бы  шансов  не  было…   
Были  бы  они  у  Седова? Исключительно  в  очень  маленьких  воротах. Таких, чтобы  он  полностью   их  перекрыл - Седов  четвертый  день  в  прострации  и  расслаблен ; его  переполняет  небесная  гнусь , он  не  использует  тунгусов  в  качестве  метеоритов: она  возвращается. К  Седову.
К  нему  возвращается  женщина , не  вызывающая  чувства  доверия. С  силиконовыми  губами.
Ревностная  эксгибиционистка  Вероника  Кошелева.
Она  возвращается  из  туалета , Седов  выковыривает  из  овощного  ассорти  нелюбимые  им  цуккини , в  ресторане  поет  Ширли  Бэсси. Не  на  сцене. На  уме  у  Седова только  одно: наскрести  бы   денег  расплатиться.
Седов  уже  не  ставит  раскладное  кресло  посреди  МКАДа. Раньше  ставил - какие  же  это  были  времена: женщины  раздевались  и  оказывались  не  мужчинами , интересная  врач-стоматолог  ставила  ему  штамованную  коронку , а  он  щурился  и  причудливо  трепал  ее  за  грудь , сейчас  все  уже  по-другому.
- Опять  цуккини  выковыриваешь? - спросила  у  Седова  вернувшаяся  дама. – Не  приелось?
- Не  люблю  я  их , - сказал  Седов. – Не  переношу  и  никому , никому  относительно  этого  пыль  в  глаза  не  пускаю. А  тебе  я  расскажу  один  случай. Тогда  я  обедал  в  полу-ресторане  возле  театра  Маяковского - кому  он  принадлежал , я  не  знаю , но  на  кассе  там  был  черный…
- Негр?
- Наш  черный , грузин , наверное. Я  выпил  сто  грамм , закусил  очень  вкусным  и  недорогим  харчо , и  перед  тем , как  оттуда  уйти , пошел  в  туалет. Подошла  моя  очередь , но  я  не  заторопился – у  меня  хорошее  настроение  и  я  начинаю  всех  пропускать. Парня , девушку , приземистого  мужика  с  толстой  жилой  на  лбу. Но  этот  мужик  задерживается  в  туалете  дольше , чем  я  предполагал. У  меня  уже  поджимает , и  я  стучу  ему  в  дверь – стучу , бью  в  нее  ногами , пытаюсь  сломать , грузин  встает  из-за  кассы , он  меня  оттаскивает , я  ору  ему  нечто  крайне  националистическое - я  никогда  не  ощущал  себя  в  такой  степени  расистом.
  Вероника  его  слушает.На  правом  колене  ее  брюк  застыла  малиновая  пчела - некоторым  людям  хочется  о  чем-то  вспомнить , Седову   хочется  о  чем-то  забыть , но  он  не  помнит , о  чем , и  не  вносит  свою  лепту  в  федеральную  программу «Дети  Севера».
- Это  еще  ладно , - закурив  взятую  из  ее  пачки  сигарету , продолжил  Седов. - Внимай  дальше: неделю  назад  я  был  в Алтуфьево. В  ночном  клубе. Меня  там  страшно  поносило…
- Не  за  столом  же  об  этом , - поморщилась  Вероника.
- Все  равно  аппетит  из-за  этих  цуккини  ни  к  черту. Итак , меня  поносило  и  я  или  сидел  в  сортире , или  ошивался  где-то  рядом  с  ним. На  меня  уже  стали  обращать  внимание: некто  молодой  и  томный  в  кожаных штанах  спросил  у  меня: «сколько?». Я  переспросил: «что  сколько?». И  он , приближаясь , сказал: «как  будто  ты  не  понял… Сколько  стоит , чтобы  ты  у  меня  отсосал? Или  тебе  это  так  необходимо  , что  ты  сам  за  это платишь?». Я  буквально  охренел… Когда  я  прошлой  весной  услышал  на  Тверской: «мальчика  не  желаете?» , я  и  то  испытал  гораздо  меньший  шок. - Седов  с  отвращением  смел  под  стол  очередной  цуккини. – И  как , по-твоему , я  поступил  около  того  туалета?
 Кошелева  не  знает. Ее  пристрастие  к  Седову  все  еще  скоропортящийся  товар: расчетливый  чванливый  гном  в  смирительной  рубашке.
  Его  смирительная  рубашка – ее  нетерпение  жить.   
  Жить  не  одной.
- Ты  набил  ему  морду? – предположила  она.
- Нет , - ответил  Седов.
- Неужели  отсосал?!
- Тише  ты… Я  у  него , разумеется , не  отсасывал. Снова  войдя  в  туалет , я  закрылся  в  кабинке  и  долго  там  сидел. И  основном , не  испражнялся , а  думал. О  том , что  я  сам  виноват  в  моей  жизни. О  смерти  на  второй  завтрак. О  святом  Федоре  на  крокодиле  Холере. И  о  тебе… О  тебе  я  тоже  думал.
- Обо  мне  без  тебя?
- Этого , - усмехнулся  Седов , - нам  с  тобой  не  избежать. Я  не  plastic  fantastic  lover , а  ты  не  та , кто , пригревшись  на  моем  животе , будет  встречать  закат – мой. Моего  солнца.
  Веронике  Кошелевой  стало  почти  смешно.
- Солнца… - насмешливо  протянула  она. - Ты  его  еще  ни  разу  так  не  называл.
- Тебе  не  называл , - поправил  ее  Седов.
- А  другим?
- Что  же  это  такое… - разозлился  Седов.
- Ты  о  чем? – спросила  она.
- Опять  цуккини  попался.
Седову  не  смешно. Если  он  когда-нибудь  и  спугнул  удачу , то  непреднамеренно , но  удаче  этого  не  объяснить , она  уже  далеко  и преследовать  ее  бесполезно ; Седов  ворочается  на  Ленинградском  проспекте  рядом  с  подложенным  к  нему  плюшевым  бегемотом , жизнь  идет , идет , идет… женщины  уходят  или  не  приходят – жизнь  идет. Идет , идет… Как  ледокол. Сквозь  мечты  и  тревоги. 

Заговоривший  с  Седовым  в  Алтуфьево  и  пренебрегающий  христианским  долгом  Владислав  Никонов  предпочитает  контролировать  состояние  своего  духа.
Контролировать  вряд  ли. Отслеживать  получается - Владислав  выскальзывает  из  ночного  клуба  в  нега  тщеславие  ложное  насыщение  Упанишадами ; Владислав , как  и  прежде, в  Алтуфьево: так… состояние  моего  духа  у  меня  неплохое. Район  довольно пугающий, но  с  моим  духом  все  обстоит  нормально.
Я  заворачиваю  за  угол. Не  в  курсе , куда  продвигаюсь. Состояние  моего  духа  у  меня  как  после «Акустики» Гребенщикова.
Мой  он  дух - ничей  больше. В  нем  словно  бы  распускается  сакура. Кто-то  ходит  за  вдохновением  на кладбище , но  я  на  кладбище  не  хожу: мне  пока   не  к  кому   и  желания  нет. Приземленное  у  меня  состояние  духа - приземленное  в  том  смысле , который  является  для  меня  основополагающим  в  моем  нахождении  на  земле.
  Я  на  земле , во  мне  мой  дух. В  нем  распускается  сакура  и  позванивают  дюралевые  колокольчики. Отсоси  у  меня  тот  мрачный  мужчина , было  бы  еще  приятней , но  все  и  так  слава  богу. Подобному  состоянию  духа  позавидовали  бы  и  подслеповатые  райские  птицы.
Но  вот  что-то  похуже.  Жаль , что  я  лишь  слабо  умею  его  контролировать. Но  ослеживать  могу: не  очень  у  меня  состояние  моего  духа. Район  здесь  и  вправду  гиблый  и  за  последние  пятнадцать-двадцать  секунд  состояние  моего  духа  окончательно  ушло  в  ноль. Я  бы сказал , что  оно  у  меня  теперь  ниже  нуля.
  На «Акустике» Гребенщикова  мне  больше  всего  нравятся «Десять  стрел» и «Моей  звезде  не  суждено». Но  пустое… не  к  месту , голимая  лажа , воспоминания  о  великолепных  песнях  моему  духу  не  помогают , и  что  я  забыл  в  этом  районе: и  духу  сплошной  урон , и  мне  самому…
- Перстень  мне , мобильный  телефон  Жорику , - сказал  Владиславу  Никонову  один  из  окруживших  его  гопников. – Куртку  тоже  снимай.
- Хорошо… - безропотно  вздохнул  Никонов.
  Меня  увезут  в  труповозе , и  ты  не  помашешь  мне  в  след. О  чувствах  почившего  в  бозе  подруга  не  сложит  сонет.
  Владислав  Никонов  в  Алтуфьево  не  вовремя , случайно , в  последний  раз ; он  без  куртки , перстня  и  мобильного  телефона , и  ему  ничуть  не  легче , чем  постоянно  страдающему  в  тех  местах  Александру «Табаки» Сигалину.
Таким , как  Александр , нельзя  разрешать  покидать  палату.
Воздержанный  цветовод  Сигалин  согревает  за  пазухой  высеченную  изо  льда  горлицу  и  пишет  экстремальные  поэмы.
О  взаимоотношениях  демона  смерти  со  своим  сегодняшним  клиентом - он  пришел  забирать  его  жизнь , но  обреченный  человек  начинает  садиться  в  шпагат  и  делать  широкие  взмахи  руками ; демон  спросил  у  него: «зачем  тебе  это?» и  плодовитый  провокатор  Велимир  Гайц  ответил  ему: «путешествие  будет  опасным  и  я  хочу  быть  в  хорошей  форме. Если  они  решаться  набрасываться  по  одному , шансы  непременно  появятся».
Сигалин  писал  и  о  выведенном  на  плац  ефрейторе  Буциле.
Германа  Буцила  готовились  расстрелять , и  он  не  противился , по-приятельски  сказав  руководителю расстрельной  бригады: только  не  стреляйте  в  мою  тень , она  ни  в  чем  не  виновата , мне  бы  очень  хотелось , чтобы  она  не  разделила  моей  судьбы. Она  не  разделит  ее  до  поры , до  времени , но  пусть  уж  своей  смертью.
  У  Александра «Табаки» Сигалина  была  и  незаконченная  поэма  под  названием «Перекомплектность» , говорившая  об  общении  одноухого  швейцара  Германа  Волочка с  латышским  радиоприемником. Их  общение  ни   чем  не  подходило  под  определение  одностороннего: приемник   передавал  для  Волочка  симфонические  концерты , держал  в  курсе  происходящих  в  мире  событий , а  одноухий  швейцар  общался  с  ним  тем , что  его  выключал.
Александр  Сигалин  зачитывал  свои  поэмы самому  себе , и  что-то  ему  нравилось , от  чего-то  его  воротило ; ничего  не  обещающим  зимним  утром  Александр  не  сдержался  и  отнес  их  в  одно  из  издательств.
К  его  удивлению , их  там  признали  неплохими  и , частично  напечав , заплатили  «Табаки» Сигалину  какие-то  деньги. За  его  невнятное  раскодирование  вечного.
Восторженно  приветствуя  навалившееся  на  него  самодовольство , Александр  Сигалин  отправился  с  полученными  в  издательстве  деньгами  купить  себе  салатного  соуса  с  паприкой , и  на  него  напали  все  те  же  гопники ; подпортили  отмеченное  иллюзорным  сиянием  лицо , отобрали  копеечный  гонорар , Александр «Табаки» Сигалин  прекрасно  понимал , что  во  всем  виноват  лишь  он  сам. 
Больше  он  душой  уже  не  приторговывал.
 
  Кому  есть  дело  до  меня , когда  я  чахну  без  гитары. Забыв  на  службе , где  мой  я. Роняя  в  пол: «Ну , что  за  нравы…» ; дождливой  пятницей  проходящего  впустую  августа  2002-го Александр  Сигалин  спешно  бежал  домой: его  пронзила  мысль  и  он , забрызгав  грязью  косолапого  влюбленного , сосредоточенно  крепившего  к  ясеню  крепкую  веревку , пронесся  от  автобусной  остановки  до  подъезда. Затем , пропечатав  паркет  двойным  натиском  мокрых  подошв , от  входной  двери  до  компьютера ; Александр  Сигалин  включил  второй  Пентиум , отыскал  файлы с  поэмами  и  выбросил  их  содержимое  в  корзину.
«Хотите  ли  вы  очистить  корзину?».
«Да , хочу».
Ощущая  небывалое  вдохновение , Александр «Табаки» Сигалин  завершил  процедуру  изгнания.
Изгнания  бесов , мешавших  ему  просто  жить , не  думая  о  постоянно  разрастающейся  ране , рожденной  его  бесперспективным  несогласием  с  общими  устремлениями - Александр  Сигалин  заканчивал  быть  творцом. Он  ощущал , что  внутри  у  него  происходит  долгожданное  очищение.
 Очищение  от  вымысла.
 Поэмы  стерты , шприцы  выброшены , рыбки  покормлены : нерядовая  сложность  духовной  организации  Александра  Сигалина , возможно , брала  свои  истоки  в  том , что  он  никогда  не  спал  с  женщинами. Не  то , что  бы  он  был  против  того , чтобы  с  ними  спать , но  вот  не  спал: не  доводилось.
Прочитав  в  серьезном  журнале  длинную  поучительную  статью  о  брачных  играх  енотов , «Табаки» решил  предоставить  себе  призрачный  шанс  хоть  как-то  примириться  с  судьбой  и  привел  на  квартиру  одну  из  женщин , всего  лишь  женщин. Всего  лишь , однако  Александр  Сигалин  в  меру  отпущенных  ему  сил  старается  довести  дело  до  кровати - доводит , снова  старается , сдается…
Сдавшись , Александр  Сигалин  кричит.
- Когда  я  начинаю  пить  молоко , - прокричал  Александр , - оно  в  норме! До  первого  глотка  оно  в  норме , но  когда  я  делаю  второй  глоток , оно  уже  кислое! Но  я  не  о  молоке!  Если  я  хорошо  себя  чувствую , я  и  кислого  выпью! Но  тут еще  и  это!
- Со  всеми  бывает , - попыталась  успокоить его  Анастасия  Шаркинская. – Не  переживай , тебе  же…
- Еще  и  это!
- Рано  расстраиваться – в  следующий….
- Еще  и  это!!!
Теперь , похоже , все.
Don t  get  back  in  your  bed , Александр. It ;s  useless  to  be  in  the  mixed  emotions – everything; s  clear.
Флегматичность  выжата , как  лимон , и  я  пока  волнуюсь , я  еще  есть ; у  детородного  органа  Виталия  Лошадина  сходное  недопонимание  с  женщинами , но  только  в  Берне. Или  в  Женеве. 
Его  краткосрочные  возвращения  на  родину  давно  не  нуждаются  в  особом  анонсировании ; Виталий  Лошадин  вырос  на  «Соколе»  порочным  домашним  мальчиком , и  у  него  по  сей  день  при  мимолетных  воспоминаниях  о  том , как  по  Чапаевскому  переулку  за  ним  бежали  две  полуголые  монахини  нервным  тиком  искрятся  зрачки.
Скрипач  Лошадин , если  и  не  великий , то  по  крайней  мере  многократный  лауреат  и  народный  артист , и  на  данное  его  выступление  реклама  была  повсюду: растяжки  на  улицах , телевизионные  упоминания  во  втором  часу  ночи ; на  каждой  афише  и  в  каждом  ролике  публике  обещали  некие  неожиданные  интермедии , и  поклонники  Виталия  Лошадина  забили  консерваторию  не  без  предвкушения  чего-то  изысканного , но  на  сцене  нет  не  ни  оркестра , ни  одинокого  рояля ; вы  видите… я  вижу… намечается… не  говорите… с  сорокаминутным  опозданием  на  всеобщее  обозрение  вышел  сам  Лошадин , и  вместе  с  ним  на  сцену  поднялись  двое  патлатых  мужиков  с  бас-гитарами.
Встав  в  углу , они  первое  время  бездействовали.  Вполглаза  посматривая  на  них , Виталий  Лошадин  играл  первый  концерт  Паганини - ре-мажор , сочинение  шесть ; играл  бесподобно , божественно, но  вдруг  как  заорет:
- Басухи , глушите  меня!
Те  мужики  лупанули  по  струнам , Виталия  Лошадин  играть  не  перестал ; его  совсем  не  слышно , но  в  строго  определенном  месте  бас-гитары  замолкают  и  потрясающе  исполняемая  музыка , проходящая  через  незримые  поры-заслонки  ответственного  за  этот  участок  тщеты  ангелоида , вновь  доносится  до  самых  окраин  зала.  Но  Лошадин  недаром  обещал  сюрпризы  и  находки - никого  не  обделяя  в  возможности  оценить  его  совершеннейшую  технику , он  снова  выкрикнул  свой  приказ:
- Басухи , глушите  меня!
  Везде… кто , кто  везде , народ… как  народ? с  кем  он  сейчас? что  он  об  этом  думает? народ  все  не  расходится. «Когда  еще  билеты  на  достанешь – Лошадин  все-таки».
  «Фигура».
  «Не  говорите…».
  «Почти  гений».
  «Какие  тут  могут  быть  вопросы…» ; не  вслушиваясь  в  раздававшуюся  отовсюду  дикость , незашоренный  кондитер  Маркевич  и  бесстрастный  оператор   линии  пивного  разлива  Леонидом Самсоновым  убраться  себе  с  концерта  не  препятствовали.
  «Сансара» Самсонов  уже  с  сигаретой - он  курит  даже  во  сне , с  размахом  прикуривая  первую  сегодняшнюю  от  последней  вчерашней.
  Юрий  Маркевич  с  пакетом  жевательного  мармелада  и  с  кислой  улыбкой  спящего: что  изменишь , кого  освоишь , какие  там  поэтические  вечера  и  брюки  клеш , курить  я  бросил  еще  в  феврале , деньги  на  сигареты  у  меня  есть , но  здоровья  на  них , увы , не  достаточно.
Курить  Маркевичу  хочется , и  он  грустно  смотрит  на  «Сансару» Самсонова , на  его  безостановочно  перекладываемые  из  пачки  в  зубы  сигареты  и  ему  неприятно , Маркевич  завидут: затянусь , подумал  он. С  одной  затяжки , пожалуй , и  не  подохну. Не  присоединюсь  к  Шиве  в  его  вечной  медитации.
- Скрипач  Лошадин , может , и  титан , - сказал  он , -  но  при  этом  он  еще  и  полный  мудак. А  ты , Сансара , это… Дай  мне  затянуться.
Он  его  попросил , и  Леонид  Самсонов  почувствовал  некоторую  неловкость ; ему  для  Маркевича  не  жалко  и  целую , а  с  учетом  того , что  он  знает  насколько  Юрию  Маркевичу  это  вредно , то  и  тем  более - у  него  же  их  много. Для  «Сансары» Самсонова  не  краеугольно , если  их  станет  на  одну  меньше.
- Я  тоже  про  этого  Лошадина  ничего  хорошего  сказать  не  могу , - признался  Самсонов. - Я  планировал  идти  на  него  вместе  с  женой , но  она  внезапно  передумала. Привязать  бы  ее  к  пароходному  колесу  и… Но  когда  она  поменяла  планы , я  в  своем  желании  идти  на  Лошадина  только  укрепился. Три  часа  без  жены - это  для  меня , как  для  нищего  матроса  обнаружение  золотого  перстня  в  сокровенном  месте  любимой  женщины. Ты  же  держи  целую – у  меня  их  много, а  для  тебя… 
- Не  надо  мне  целую , - отводя  его  руку , сказал  Юрий  Маркевич. - А  если  и  надо , то  нельзя. Дай  я  твоей  затянусь: придавило  меня  чего-то.
Как  он  там , с  кем , Берендей  Циркуляр? кто  не  помнит  его  обесценившиеся  вздохи  о  Родине… правда  в  том , что  господрывники  стреляли  ему  в  затылок , ты  уверен?… нет. Но  попали  они  именно  туда - Леонид  Самсонов  передает  Маркевичу  сигарету , Юрий  глубоко  затягивается  и  ему  хорошо , одухотворенно , боль  прервется   и  пойдет  теплый  дождь , принадлежность  к  христову  воинству  все-таки  большая  радость ; ты  был  со  мной , святой  дух – спасибо , благодарю , сейчас  тебе  пора  к  кому-нибудь  еще…
Маркевичу  хорошо , но  вскоре  уже  плохо ;  в  голове  застучало , в  сердце  удушье , неочерченные  границы  моего  сознания  только  грязные  выдумки? короткая  память , бессильная  злоба… взирая  на  его  мучения , «Сансара» Самсонов  взволнованно  посоветовал  ему:
- Ты  дым-то  выдохни. М-да… Выдыхай! В  сию  же  секунду! Смотреть  на  тебя  боязно.
  Маркевич  чихнул , выдохнул  и  ему  гораздо  легче ; кровобращение  нормализовалась , и  Юрий  Маркевич  расчувствовался: совсем  я , как  ребенок , подумал он , все  трое  моих  детей  у  деда-чудака  возле  Ярославля , но  сам  я  как  ребенок - Петрушка  у  Стравинского , в  принципе , погибает , а  я  чем-то  похож  на  его  тень , закрывшую  все  небо  над  театром  и  грозившую  всем  оставшимся  в  живых  замурованными  в  бубенцах  микробами  сибирской  язвы…
- Ты  чему  улыбаешься , Юра? – удивляясь  скороспелости  случившихся  с  ним  перемен , спросил  Самсонов.
- Совсем  я , Сансара , курить  разучился , - ответил  Маркевич. - Но  ты  все  же  не  вздумай  говорить  о  данном  происшествии  моим  детям. Мало  ли  что - еще  презирать  начнут.
 У  Юрия  Маркевича  три  веселых  сына , и  в  тех  случаях , когда  они  узнавали  о  нем  правду , презирать  отца  им  чаще  всего  было  не  за  что ; отпрыскам  Маркевича  на  всех  троих  двадцать  пять  лет  и  сейчас  они  в  пригороде  Ярославля  у  его  старика  Михаила  Николаевича.
  До  этого  лета  они  с  ним  ни  разу  не  виделись , а  как  увидели , сразу  же  приняли  в  свой  круг. Исподтишка орут  в  уши , поочереди  оттягивают  за  длинный  нос ; Михаил  Николаевич  стоит  на  твердой  позиции  сохранения  привычного  образа  жизни  не  жаждующим  крови  серьезным  стариком ; он  еще  никогда  не  сталкивался  с  подобным  обхождением , но  что  поделаешь , терпит , не  выгонять  же  их  из  дома - он  бы , может  быть , и  выгнал , но  их  же  трое: еще  не  известно , кто  кого  выгонит.
 Без  рукоприкладства , теша  их  самолюбие , он  держался  два  месяца.
Стараясь  подыгрывать  им  в  жестокие  играх , Михаил  Николаевич  запрокидывал  голову , терял  рассудок , перекусывал  в  забытье  дряблые  самокрутки ; он  изображал  для  них  и  забиваемого  камнями   волка , и  поколоченного  палками  шанхайского  ворюгу , и  свергаемого  при  помощи  вил  царя-государя  Ерему , но  в  самом  начале  третьего  месяца  терпение  у  него  истощилось. Как  пар  из  остывшего  трупа  выветрилось.
 Хаотично  перекрестившись , Михаил  Николаевич  с  постной  физиономией  стремительно  заковылял  к  хозблоку. 
Не  жалея  сил  и  припадая  на  левую  ногу - это он  побегал  с внуками  в  футбол ; Михаил  Николаевич  как  бы  техничный  форвард , к  примеру  Пиппо  Индзаги, а  они  защитники-убийцы: Джентиле , Горлукович, Айала ; внуки  услышали , как  со  стороны  хозблока  застучал  молоток , сгрудились  у  крошечного  окна , и  неистовый  Валя  тихо  спросил:
- Дедушка  Михаил , ты  там?
- Я  там , вы  здесь , - ответил  старик. -  Но  для  меня  здесь  уже  я. А  вы , ребята , для  меня  уже  там.
- Не  принципиально… А  делаешь  ты  что?
- Дверь  изнутри  заколачиваю.      
  У  Юрия  Маркевича  трое  детей  и  одна  жена. Еще  и  отец. За  заколоченной  изнутри  дверью  хозблока - не  первые  сутки  отсиживаясь  без  воды  и  пищи.
 У  его  друга «Сансары» Самсонова  детей  нет: просто  жена. А  у  ее  жены  любимый  человек. Критик  Невягин.
Петр  Невягин  ее  очень  любил.
Очень. И  долго. Очень  долго - на  всем  протяжении  своей  любви  преднамеренно  скрывая  загулявшее  в  нем  удачное  чувство.
 Невягин  скрывал  чувство  за  ширмой  иронии  и  за  матерчатым  щитом  спеси , и , кроме  нее  он  никого  не  любил , считая , что  его  тоже  никто  не  любит: ни  она , ни  прочие  люди , но  речь  о  жизни  и  смерти , и  моросящим  апрелем  2001-го  Петр  Невягин  неожиданно  сообразил: меня  же  многие  любят - скрывают  свои  чувства  за  ширмами  и  всем  остальным , но  тем  не  менее  любят , я-то  знаю , я  же  такой  же….
Та , которую  он  любил , не  язвила  и  не  издевалась. Ни  над  ним , ни  над  собой ; всматриваясь  в  Невягина  с  апокалиптической  поволокой , она  укладывала  свою  руку  поверх  его. Печально , но  и  ласково: женщина  в  юбке  ниже  колен  и  мягким  взглядом  на  мужскую  мудрость.
 Обманывая  Невягина  правдой , она  не  старалась  понравиться  веку. Жила  и  обманывала. Обманывалась , живя. Не  впервые – какая  у  нее  по  счету  жизнь , столько  же  у  нее  и  крошечных  выемок  на  прикрытом  недорогой  стрижкой  темени.
Ее  муж  Леонид «Сансара»  Самсонова  тратил  на  стрижку  еще  меньше  нее ; на  его  голове  растрепанные  и  нередко  сальные  волосы , в  кармане  у  него  музыка. «More best of Leonard Kohen».
 «Сансара» Самсонов   весьма  рад , что  в  кармане  как  раз  эта  музыка ; внимая   Коэну , слушая  Леонарда  под  падение  снега  с  далеких  крыш , Леонид  Самсонов  вспоминал  свои  первые  впечатления  от  книг  того  же  Коэна - от  «Любимой  игры» и  «Прекрасных  неудачников».
 Первые  впечатления  остались  в  нем  и  последними , но  «Сансара» Самсонов  от  этого  не  хрипел  и  не  мрачнел: его  первые  впечатления  от  книг  Коэна  были  впечатлениями  не  от  усыпляющих  скетчах  и  стертой  азбуке ; потерянно  кричат  незримые  бесы , из  дорогих  автомобилей  вылезают  неподготовленные  к  концу  света  тыловики ,  у  Леонида  Самсонова  в  кармане  музыка  и  ему  приятно , что  у  него  есть  желание  поделиться  и  хотя  бы  с  кем-нибудь  разделить  вечернюю  радость ; меня  не  мучает  опасение  быть  узнанным - если  бы  из  моего  бедра  вытаскивали  гвоздь , я  бы  вопил  гораздо  громче , чем  когда  его  в  меня  вбивали ; заметив  коренастого  мужчину  с  выразительной  плешью , «Сансара» Самсонов  направил  к  нему  свой  дружелюбный  возглас:
- А  вы  знаете , что  я  несу  в  кармане  музыку?
  Некто  из  института  международных  социально-гуманитарных  обрушился  на  «Сансару»  косым  взглядом.
- А  ты  знаешь , что  мне  на  это  положить? – прошипел  он  с  ненавистью. – Знаешь? Или  не  дано?
  Леонид  Самсонов  с  ним  не  пререкался. Ведь  у  этого  мужчины  нет  в  кармане  музыки , у  него  и  карманов-то  нет ; джентльмен  же  совершенно  голый. Как  зимнее  поле  в  начале  конца  света.
  Ступая  голым ,  он  упрямо  продирается  к  подвижному  горизонту  и  у  него   в  кармане  нет  музыки. Нет  у  него  и  молитв , чтобы  забыть  их  перед  тем , как  запомнить.
  У  него  и  вещей-то  нет.
  Только  эрекция.

 Мартынов  полагается  на  нее  не  чаще , чем  он - загорает  на  крышах , снует  между  пней. Не  просит  о  смене.
- Прощай! – крикнула  ему  на  Пролетарском  проспекте  самобытная  Светлана  Рогожина.
  Морально  истерзанный  Мартынов  познакомились со  Светланой , когда  шел  дождь ; Мартынов  сворачивал  в  Филипповский  переулок  под  синим  зонтом , она  несла  свой  зонт  в  сложенном  виде , и  Мартынов  спросил  у  нее: «сейчас  сильный  ливень , и  вы  под  ним  мокнете. Я  под  зонтом , а  вы  под  дождем. Ваш  зонт , наверно, не  исправен?»
  «Он  исправен».
  «Тогда  у  вас , вероятно, не  исправно  что-то  другое… К  примеру , голова» - Светлана  Рогожина  не  была  похожа  на  больную. В  их  первые  девять  ночей  она  не  говорила  Мартынову  как  ее  зовут , и, посмотрев  на  нее  после  отчетливо  расслышанного  крика , Мартынов  вдруг  понял , что , как  бы  она  ни  пыталась  сделать  ему  больно , она  причиняет  боль  лишь  себе.
На  всем  протяжении  его  сердечной  мышцы  что-то  импульсивно  заекало , и  он  осторожно , чтобы  не  спугнуть  отчетливость  неровного  постукивания , улыбнулся.
Ветру  нелегко  долго  стоять  на  одном  и  том  же  месте , и  в  прошлые  годы  остаться  в  живых  казалось  Мартынову  важнее , чем  сейчас , но  она  тут  ни  причем , с  ней  бы  он…
- Прощай! – снова  крикнула  она.
- Прощаю , - с  готовностью  сказал  Мартынов.
 Слово  за  слово  и  обратно ; на  улице  уже  смеркается , и Мартынов  начинает  неприятный  разговор  с  пораженной  его  реакцией  дамой.   
  Михаил «Вальмон»  Кульчицкий , в  отличии  от  Мартынова  еще  не  изучавший  «Болезни  личности» Теодюля  Рибо , торопясь  в  гости, скользит  через  гаражи ; вокруг  ни  фонаря , ни  отделения , рядом  с  Михаилом  какая-то  маленькая  девочка  вытаптывает  босоножками  присвоенную  Адамом  землю  и  никого , как  будто , не  боится ; пока  Михаил  Кульчицкий  не  спустился  с  холма  и  не  хлопнул  подъездной  дверью , они  так  вместе  и  передвигались.
 В  гостях «Вальмон»  выпил , посидел , после  неразумного  чередования  водки  с  вермутом  подумал  было  затянуть  «Ванинский  порт» , но  хозяева  воспротивились – выпихнули  «Вальмона»   из  квартиры  и  пиджак  с  ботинками  сбросили  ему  уже  из  окна.   
 Михаил  Кульчицкий , оглядываясь , собирает  свое  имущество. Он  не  может  удержать  зрение  от  перехода  вовне , и , не  успевая  отойти  от  огней  этого  дома  в  полный  мрак , обращает  внимание: все  та  же  девочка , появившись , словно  бы  и  расставались , вновь  рядом  с  ним… крадется  и  делит  дорогу ; полюбив  в  Сызрани , потеряв  невинность  в  Калуге , придя  в  себя  в… еще  не  придя , Михаил  Кульчицкий  ее  пожалел: она , наверное , испугана. Тереться  бок  о  бок  с  незнакомым мужчиной  в  такую  темень  не  каждая  выдержит  молча ; смелая  девочка , я  бы  в  ее  положении  и , будучи  в  обмороке , так  стойко  бы  не  держался.
Проявив  по  отношению  к  ней  ничего  ему  не  стоившую  жалость, «Вальмон»  тревожно  задумался: второй  раз  она  рядом  со  мной  оказывается , случайность  ли? если  не  случайность , то  мало  ли  что  ей  в  голову  придет ; возможно , она  вовсе  и не  девочка , а  злобная  духиня , рыскающая  по  мою  душу  в  чуждом  мне  Новогиреево…»
«Вальмон» Кульчицкий  разволновался. Он  дергается , как  Зу-Л-Карнайн , посланный  Аллахом  в  великие  походы  и  дошедший  до  места , где  солнце  заходит  в  зловонный  источник ; «Вальмон» психует , как  внутренне  раздробленный  дуэлянт , подозревающий  о  гнусном  заговоре  секундантов , предполагая , что  при  раздаче  пистолетов  ему  непременно  подсунут  с  холостыми ; отскочив  от  девочки  гораздо  дальше , чем  двенадцатилетний  отличник  Николай  Супеев  от  присматривающей  за  ним  похотливой  старухи , Кульчицкий полоумно  заорал:
- Не  подходи  ко  мне! Не  подходи , пока  не  ответишь , что  ты  собираешься  со  мной  сделать! Не  советую… это… ну… подходить! Вот  это  не  советую! От  всей  души  предостерегаю!
 Девочка  насупилась. Несмотря  на  кромешную  темень , она  не  приняла  «Вальмона»  за  заслуживающего  уважения  заклинателя  змей.
- Ничего  я  с  вами  не  сделаю , – ответила  она. - Потому  что  маленькая  я  еще… Только  и  могу , что  нервы  потрепать. – Выпучив  глаза , она  стала  размахивать  короткими  руками  наподобие  крыльев. – Ух-ух-уух! Лечу , подлетаю! Чук-чук-чук!! Никого  не  пощажу! Дак-дак-дак!!! Кто  погибнет , тому  пора!
  Уяснив , что  ее  действия  грозят  ему  лишь  психическими  повреждениями , Михаил  «Вальмон» Кульчицкий   несильно  поседел, и   его  седина  имела  мало  общего  с  амбициозной  сединой  курящей  приземистой  женщины , торговавшей  с  неприглядного  лотка  приносящими  удачу  камнями.
  Когда  около  него , порекомендованного  рассеянностью  взгляда , остановился  Фролов , он  подметил  за  собой  некоторую  утрату  хладнокровия: Фролов  утрачивал  его  из-за  предоставившейся  ему  возможности  так  быстро , разом , и  отнюдь  не  самоубийством  упростить  столь  многое.
- Судьба - чересчур неудобный  соперник , - сказал  он , - но  я  полагаюсь  на  ваше  мышление  специалиста. Поскольку  у  меня  сейчас  и  в  поисках  Бога  простой , и  в  материальном  плане  не  лучше. Если  бы  моя  мама  была  еще  жива , я  бы  сказал  ей: «не  проси  у  меня  взаймы , мама – не  рви мне  душу»… По-вашему , какой  из  ваших  камней  скорее  принесет  мне  удачу?
  Фролов   рассчитывает  на  ее  осязаемое  участие , проживает  время  до  ответа  с  будоражащим  предвкушением , но  смуглолицая  женщина , скосившись  на  его  изъеденную  сомнениями  физиономию , беспечно  улыбнулась  и  вытащила  из-под  прилавка  массивный  валун.
- Вам  только  этот , - сказала  она.
 Фролову  немного  странно  с  какой  стати  она  полезла  под  прилавок. На  нем  у  всех  на  виду  лежат  и  аметист , и  нефрит  с  халцедоном , один  из  них  сдерживает  страсти , и  он  Фролову  ни  к  чему ; другой  помогает  преодолеть  душевную  слабость ; нефрит , вообще , называют  камнем  жизни  …
- Берете? – спросила  она.
- Что , этот? – показывая  на  валун , переспросил  Фролов.
- Лучшего  вам  никто  не  предложит.
- Большой  он  какой-то , - протянул  Фролов , - я  тоже , конечно , в своем  роде  не  пешка , но  с  ним  мне… Что  мне  с  ним  делать?
- Ну , как  что , - усмехнулась  она. - На  шею  и  в  омут.
 Будды , патриархи , неулыбчивые  столпники  и  лютеране  с  мечтой  за  плечами - братцы. Вот  он  я: не  делайте  вида , что  ждали  кого-то  еще. Дайте  мне  место  у  своего  костра. И  вон  тот  шампур.
 Да , да. Я  ем  оленину.
 Ем , ем. Употребляю , не  гнушаюсь , ест  ли  ее  дон  Мараццина? заставили  бы - съел. Но  заставить  его  некому: Франческо  Мараццино  изматывает  себя «Трубадуром» Верди , не  мыслит  текущее , как  постоянное , и  никак  не  может  поверить , что  выглядевший  крайне  непривлекательно  Алессандро  Нинелли  обладает  огромной мужской  силой.
Сам  дон  Мараццина  выглядел  куда  более  презентабельно , однако  огромной  мужской  силой  не  обладал ; женщины  Франческо  Мараццину  стороной , разумеется , не  обходили , но  он  понимал  почему , держась  насчет  Алессандро  Нинелли  завистливого  недоверия  и  не  доверяя  сведениям  об  его  силе  от  кого  бы  они  не  приходили: не  доверяю  я , говорил  он , бабьим  языкам - наплетут  невесть  что , мне  назло  еще  и  преувеличив.
  С  конкретным  заданием  развеять  недоверия  дона  мужскими  речами  люди  Франческо  Мараццины  засылали  к  Алессандро  Нинелли  и  педерастов , но дон  Мараццина  не  верил  и  им: какие  они  к  дьяволу  мужчины , презрительно  плевался  дон , с  такими  мужчинами  и  общественную  уборную  под  контроль  не  возьмешь.
Для  Алессандро  Нинелли  не  было  никакой  разницы  с  женщинами  ли  он  или  с  мужчинами , и , исходя  черной  завистью , Франческо  Мараццина  избрал   единственный  путь  к  прихватыванию  правды  за  хлипкие  жабры  ее  беспозвоночного  голоса.
 Дон  решил  послать  к  Алессандро  Нинелли  проверенного  человека , чтобы  он  развеял  недоверие  или  уверил  в  полной  лживости  распространяемых  об  Алессандро  Нинелли  слухов - о  том , кого  бы  ему  не  без  благословения  заслать , дон  особенно  не  думал. Конечно  же , свою  правую  руку  Чиро «Кота» Томмази.
Ууслышав , что  от  него  требует  дон  Мараццина , Чиро  Томмази  нисколько  не  воодушевился. Перечить  не  посмел , но  и  как  жест  уважения  не  воспринял - бредя  к  Епархиальному  музею , впритык  к  которому  у  Алессандро  Нинелли  была  небольшая  уютная  квартира ,Чиро  забывал  о  своем  тренажере  верховой  езды  и  удрученно  выговаривался про  себя: «ну , дон  и  задумал , ну  и  удружил…».
  Томмази  переходил  притихшую  улицу. Против  воли  приближался  к  овеянному  легендами  чертогу  и  еще  проворней  двигал  тонкими  губами: «лишь  бы  все  это  слухи… помоги  мне  Святой  Максимилиан! лишь  бы  Нинелли  не  настолько  могуч…».

Перемигнувшись  с  хромой  собакой  и  не  бросившись  на  священника  с  риторическим  вопросом: «неужели  я  тоже  умру?!» , ты  меня … смерть? не  она? фантастическая  девица… в  Томмази  не  чувствуется  евроидной  конструктивности , и , если  ситуация  осложнится , он  не  смолчит. Застонав. Завизжав. Потеряв  последний  человеческий  облик: Алессандро! молю… пощады!… я  понял , задание  выполнено… пустите!.
Фролову  хочется  знать  о  Палермо  только  то, что  он  основан  финикийцами.
У  Фролова  кончается  сигарета.
С  анашой - посматривая  на  нее  сквозь  непоседливый  дым  и  не  заимствуя  у  Мен-цзы  бездействующее  состояние  ума , Фролов  непраздно  подрагивает  повелевающими  извилинами: у  меня  же  уже  никогда  не  будет  этой  сигареты , другие  будут , а  с  этой  я  прощаюсь  навсегда… навсегда , я  ненавижу , когда  навсегда , всем  паразитирующим  на  сердце  разумом  ненавижу. Как  же  мне  ее  сохранить? чем  вернуть  ее  прежнюю  полноценность? попробую, попытаюсь ,  вот  так ; Фролов  перестает  затягиваться. Сигарета  чуть  медленнее , но  все  равно  догорает.
Фролову  не  хочется  ее  терять. Он  скупо  плачет.
Всего  одна  слеза. Единственная  на  оба  глаза. Она  вырывается  на  сигарету – обвивает  ее  горячую  часть  и  с шипением  тушит.
Фролов  не  берется  задумываться  о  том , достоин  ли  он  того , чтобы  лечебную  грязь  для  него  возили  торпедоносцами ; Фролов  всматривается  в  потухшую  сигарету  и  находит  ее  убогой. И  сигаретой  не  назовешь: жалкий  окурок - Фролов  разочаровывается  и  выбрасывает  окурок  ветру ; неблуждающему  ветру  надежд  прямо  в  ноздрю , обыкновенному  северному  всего  лишь  за  щеку.
 Позавчерашний  дождь  зажевать.
 Чтобы  не  развезло.
Павич  на  внутренней  стороне  ветра , Фролов  просто  на  его  стороне - завязывая  шнурки  морским  узлом , держа  совет  со  своим  подсознанием , сочиняя  психоделический  фарс «Лошадь , как  обделенная  нагота» ; Мартынов  подобной  слабины  еще  не  дает , и  девятого  июня  2001  года , приветствуя  платоновское  «собственность  есть  воровство»  и  не  обещая  двадцать  пять  долларов  за  отрезанную  голову  китайца , он  шел  за  утренним  пивом.
Шел , но  затем  поехал  на  лифте ; прилипшие  к  полу  обрывки  правительственной  газеты , теснота  и  вонь , похабная  живопись , вырванные  кнопки , горластый  арматурщик  Степан  Бяшев  с  младшим  сыном  Антоном.
Ребенок  не  смотрит  на  Степана , как  на  беду.
Мальчик  улыбается  Мартынову , скоропалительно  подумавшему: мне  не  увернуться , когда  я  бью  себя  сам - улыбнусь и  я  ему: в  том  смысле , что  расти  ребенок  большим , расти  ребенок  глазами  вверх , ведь  лично  я  уже  которое  утро  глазами  вниз  расту.
Из  лифта  они  вышли  все  вместе. Мартынов  продолжил  идти  на  юг  за  утренним  пивом: когда-то  мы   пировали  веселее.
Над  могилой  или  плачут , или  молчат.
  Степан  Бяшев  ущипнул  за  переносицу  офицера  запаса  Липнева - никто  не  имеет  в  виду  все  подлунное  пространство, но  в  своем  многолюдном  районе  Степан  Бяшев  считался  законченным  козлом, вынуждая , чтобы  его  считали  именно  тем , кем  считали: по  разговорам , по  содержанию  поступков  Степан  Бяшев  неукоснительно  заслуживал  данного  отношения , а  относились  к  нему  неуважительно - в  глаза  не  говорят , но  посмотрят , как  скажут,  и  Степан  Бяшев  людей  не  подводил ; намереваясь  снимать  на  деньги  компартии  жесткую  порнографическую  комедию , он  все  ближе  продвигался  к  мысли , что  закусывать  ни  к  чему – Степан  имитировал  звуки  белокрылых  порхающих… белокрылых…  порхающих… белокрылых  порхающих  карликов-негров , заливал  воду  обратно  в  кран , ничего  не  утаивал  от  смущенных , тоскующих  женщин ; дети  у  Степана  еще  не  выросли, но , находясь  в  столь  малом  возрасте  они  равнялись  на  своего  папу  Бяшева  с  неукоснительной  сыновьей  почтительностью. Впрочем , козлами  их  в  районе  никто  не  называл. Пока  не  за  что: они  пошли  в  Бяшева , но  дойти  до  его  целостности  им  по  возрасту  не  дано , и  их  называют  козлятами , всем  же  ясно , чьи  гены  взяли  в  них  верх - Степана  Бяшева. Такого  козла , какого , по  разумению  Мартынова , и  самой  природе  без  сбоев  не  вывести.
Слышал  ли  Мартынов  об  их  маме? Лишь  то , что  она  в  отъезде: за  пять  лет  Мария  Столпская  не  перемолвилась  со  Степаном  Бяшевым  ни  единым  словом.
Она  живет  одна , и  где , не  говорит.
В  Крылатском. Верно. Она  там.
  Она  и  неосознающий  самого  себя  отщепенец - вечер , не  вечер , но  полночь , Михаил «Вальмон» Кульчицкий… жена  Бяшева  точно  не  с  ним.
  «Вальмон» останавливается   под  тускло  мерцающим  фонарем  и  рассматривает  на  своих  недешевых  часах  сколько  же  сейчас , сейчас , непременно  сейчас , точное  время  его  не  очень  интересует , он  в  первую  очередь  смотрит  на  часы: они  мне  нравятся… предмет  материального  мира? несерьезная  ничтожность  и  что-то  смехотворное  для  дзэнских  гуру? сказано  нравятся , значит , нравятся: мной  же  сказано… для  меня… одного… сказано - услышано. 
На  часы  Михаила  Кульчицкого  смотрит  не  только  он. Ворвавшаяся  в  круг  света  крупная  тень  задерживается , остается  и  после  недолгой  борьбы  часы  сдирает  с  «Вальмона»  его  механические  «Seiko».
Михаил  Кульчицкий  его  не  преследует.
Нет , нет , ни  к  чему. Он  побыстрее  идет  восвояси ; лицо  у  «Вальмона»  безусловно  помято  и  разбито  на  всем  протяжении, и  Михаил  Кульчицкий  придерживает  его , чтобы  оно  не  рассыпалось  совсем ; левая  рука  на  подбородке , правая  плотно  приложена  трясущимися  пальцами  к  обоим  вискам: запахни  халат , архангел , я  тебя  вижу , мой  смех  не  становится  менее  нервным , к  «Вальмону» , не  подбегая , снова  кто-то  подходит.
- Время  не  подскажете?
   Он  спрашивает  об  этом  у  Михаила  Кульчицкого. Ему  есть  до  этого  дело. Иисусу  от  нас  не  отделаться , и «Вальмон»  не  спорит  со  своим  сознанием: время , понятное  дело , не  ограничивается  временем  на  моих  часах , однако  мне  мои  часы  все-таки  весьма  часто  нравились , а  упругими  крылами  постороннего  времени  я  не  перекрещу  ни  одной  своей  морщины , и дурная  репутация  вынуждает  меня  держаться  особняком , индусы  умеют  трогать  огонь  самыми  различными  способами , индусы… удачи  вам  с  Пакистаном. Мое  «Seiko»  не  на  мне  и  не  на  Николае  Николаевиче  Романове , который  на  просьбу  Распутина  приехать  в  Ставку , дружелюбно  сказал: можешь  приежать. Будешь  повешен…
- Времени  сколько?! – не  оставляя  «Вальмона»  в  покое , спросил  незнакомец. 
- Где-то  начало  первого , - ответил  Кульчицкий. 
   Зарос  щетиной , снял  костюм , два  зуба  выплюнул  с  досады. Желаньем  я  все  столь  же  юн , но  мне  уже  нигде  не  рады.
  В  границах  того  же  Крылатского , посреди  ночи , без  женщины , не  потряхивая  трещоткой , не  прожив  свое , медленно  проснулся  месье  Мартынов.
  Перевернувшись  на  спину , он  почувствовал  по  всему  телу  жуткий  трепет. Жить  не  хочется , так  он  вчера  напился: Мартынову  плохо… это  не  обсуждается… зачем  же  я  столько  выпил? потянулся  проверить  на  нюх , что  просыпано  на  столе , и  выпущенная  майка  опустилась  в  горячий  суп.  Я  хотел  снять  костюмные  брюки. Намеренно  наступил  на  одну  штанину , не  устоял , и  напился как  раз  с  того , что  мне  было  плохо. Тогда  плохо , сейчас  плохо , я  хотел  немного  отключиться  от  плохого  настроения , но  лишь  в  нем  же  и  остался , еще  и  жуткий  трепет  по  всему  телу , вчера  я  такого  трепета , вроде  бы , не  улавливал - не  ощущал , а  все  равно  напился. Ну , зачем  это  мне? сбегал  бы  в  первую  грозу  искупаться  в  канал  и  не  просыпался  по  ночам  от  жуткого  трепета , воды  бы…  сейчас… но  не  дойду , не  осилю , уснуть   постараюсь , беспощадно  покараю  своих  разнывшихся  носорогов , в  паху  все  затекло; Мартынов  сворачивается  клубком  и  растягивает  во  всю  длину  подраненное  тело , но  прижившийся  в  теле  жуткий трепет  уснуть  ему  не  позволяет. И  Мартынов  не  спит.
  Обдирает  шершавым  языком  сухие  губы.
Трудно  найти  человека , ждущего  от  жизни  меньше  Мартынова: гнусавь  саксофон. Возвращай  мое  сердце  к  вчерашней  женщине. Тяни  его  силой  и  знай - оно  вправе  упираться. 
 
  Саксофон  натравливает  помешанных  покойников  на  деда  Фому.
Частички  Мартынова  перевариваются  в  желудках  сотен  комаров. Дед  Фома  не  предъявляет  претензий  золотой  молодежи и , снимая  заклятия  ведьм , самоуглубляется.
  В  его  деревне  намело  столько  снега , что  у  собаки  и  ушей  не  увидишь , и  старик  стоит  около  своих  покосившихся  ворот  и  дотошно  наблюдает  за  беспамятным  Григорием  Трухонским.
Трухонский  молчит. Не  берет  в  плен  морозоустойчивых  комаров-баронетов – пленных  надо  кормить.
Григорий  делает  кривыми  ногами  примерное  подобие  округлых  снежков: кое-как  скатает  и  пытается  бросить  так  же , как  и  скатывал – ногами ; Трухонский  выбирает  место , где  снег  более-менее  утоптан  низко  проносящимися  ветрами  и  бурно  подпрыгивает. С  бесплодием  внутренних  ориентиров. Подцепив  обеими  ногами  только  что  сделанный  снежок.
  Снежки  у  него  не  летят. Разваливаясь  прямо  в  ногах , и  дед  Фома  этому  не  удивляется ; старик , если  как  и  реагирует , то  аналитично  усмехаясь. Не  над  тем , что  процесс  разложения  Серафима  Саровского  проходил  более  активно , чем  это  положено  святому  и  не  над  красотой  ли  сделанной  из  драгоценных  камней  Тилоттамы. Она  была  бесподобна - неспроста  же  у  увидевшего  ее  Индры  проступила  на  теле  тысяча  глаз.
Григорий  Трухонский  усмешкам  деда  Фомы  отнюдь  не  напарник. Он  смотрит  на  старика , как  на  непорочного  единорога, агрессивно  выговаривая:
- В  прошлой  своей  жизни  господь  бог  почти  наверняка  не  был  человеком. Готов  побожиться , что  не  был. А  ты , дед  Фома , заметил , что  смех  у  тебя  чересчур  прерывистый? Я , заметил , а  ты?
- Ну  почему  бы  не  заметить , - сказал  старик. - Заметил.
- А  прерывистый  он  у  тебя ,  поскольку  смеяться-то  здесь  не  над  чем. Не  совсем , чтобы  не  над  чем , но  все  же. Тут  и  другого  хватает - того , что  не  смехом , а  более  высоким  отношением  отметить  следует.
  Легкие  снежинки  на  провисших  усах  и  щель  в  валенке ; теперь  уже  не  промокну – ограничусь  отмороженными  пальцами  и  хорошей  затяжкой  трубочного , ответственно  давая  прерывистости  своего  смеха  следующее  объяснение.
- Прерывистый  он  у  меня , Григорий , - сказал  старик , - от  того , что  я  старый. У  меня , мой  дражайший  земляк , не  достает  дыхания , чтобы  беспрерывно  смеяться. Я  стар , как  материя , как  эфирные  массы – примерно  так... И  уже  смеюсь.
- Старый , а  уже  смеешься? – изумленно  спросил  Трухонский. – Ты  об  этом? Не  еще , а  уже?
- Уже , Григорий , - улыбнулся  дед  Фома. - Уже , друг  ты  мой  вражий.   
Кто-то  ходит – у  меня , позади  меня , не  из  людей , для  мыши  что-то  слишком  громко: призрак , бес , гуляй , топчись , я  пока  пойду  на  воздух ; тремя  днями  позже  Дед  Фома  задумчиво  продирался  сквозь  снежный  сон  своей  родной  деревни , беспричинно  двигаясь  неизвестно  куда - возле  дома  Григория  Трухонского  старик   остановился  и  пока  не  сходит  с  места  даже  короткими  шагами: Григорий  здесь , он  сидит  на  незримом  стуле… наркотическая  отключка? безысходная  скорбь? взбретет  ли  ему  на  ум  подавать  признаки  жизни? стула  не  видно  потому , что Трухонский , как  замерзшая  в  степи  гадюка , засыпан  с  головы  до  пят  липким  снегом , и  деду  Фоме  немного  интересно, почему  же  Трухонский  отдыхает  не  за  дверью , а  на  самой  передовой  снежного  сна. 
- Небезынтересно  смотреть  на  тебя , Григорий , - сказал  дед  Фома. - Это  так – поверь  на  слово  пожилому  зрячему  человеку. Тебе  же  самому , наверное , не  настолько  приятно , как  если  бы  тебя  никто  взорами  не  грыз. Сознайся , Григорий , не  настолько?
- Не  настолько , дед  Фома , - угрюмо  пробормотал Трухонский , - не  настолько , успокойся.
- Да  спокоен  я , Гриша , - сказал  старик , - весьма  спокоен. Ты-то  что , как  снежная  баба , Господу  глаза  мозолишь? 
 Григорий  бы  и  рад  не  вытягивать  из  старика  пробивную  мощь  его  испытанного  внимания , но  он  же  знает: необходимо  ему  ответить  деду  Фоме. Пусть  он  старика  и  не  любит , однако  дед  Фома  все  же  хороший  старик , мимо  и  то  не  прошел - беспокоит  с  улыбкой.
- Я  сижу  на  этом  стуле , - сказал  Григорий  Трухонский , - оттого, что  послушание  это  мое. Грешен  я , дед  Фома. Искупаю , как  могу , грехи  свои…
- Не  тощие  они  у  тебя , - заключил  старик.
- Да , дед  Фома , - вздохнул  Григорий , - жирно  я  их  откормил.
  Старик  Трухонского  не  осуждает. Ради  потенциального изобилия  опыта , он  притрагивается  к  нему  новым  вопросом.
- А  какая , - спросил  он , - нашему  Господу  радость  в  том , что  ты , Григорий , мучаешься  тут  под  нашим  деревенским  снегом?
- Ему , может , и  не  радость…- таинственно  прошептал  Трухонский. - Но  мне-то  горе!
  Горе  ему , горе… Но  поправимое: душевный  старик  рекомендует  Трухонскому , поев  волчьего  мяса , прочитать  «Пир  на  пепле» Джордано  Бруно  и  попытаться  прополоскать  рот , набив  его  канцелярскими  кнопками , ни  в  коем  случае  не  уезжая  погостить  к  разящему  клубничной  жвачкой  рукоблуду-виртуозу  Владиславу  Лакмурину , который , появившись на  свет  в  деревне  деда  Фомы , и  сбежав  оттуда  с  первым   же  табором , всегда  о  чем-нибудь  думал.
О  древних  Афинах , где  складки  одежды  имели  наиглавнейшее  предназначение  выявить  смысл  тела ; о  юной  Франсуазе  Саган  и  телячьей  гибели  в  ней  рожденных  Сопротивлением  иллюзий ; о  семействе  пресноводных  губок , имеющих  странное  название  бодяги; о  бюджете  времени , о  невменяемом  гуманизме  Эзры  Паунда , о  селенографии…
Но  в  эту  секунду  Лакмурин  ни  о  чем  не  думает.
И  не  думает  оттого , что  не  думается. Хотел  бы , но  не  думается, и  его  разуму  довольно  скучно , а  Лакмурину  пусто.
Пусто  думать  лишь  о  том , что  ни  о  чем  не  думается.
Женщина. Где?! Мираж… А  ведь  была  же , была…
Я  ей  что-то  говорил. Говорил… Повторю - для  затравки , для  будущего: воспрянь  с  позиции  змеи , в  тебя  вольются  мои  будни , я  не  прошу  тебя  стремглав  свистать  наверх  твоих  монахов ; очнувшись с  утра  в  приподнятом  состоянии  духа , Владислав  очень  удивился: Лакмурин  не  помнит , когда  он  начинал  день   в  таком  состоянии  духа , и  что  бы  с  ним  сделать? куда  бы  его  употребить? Владислав  спрашивает  себя  вот  о  чем. Понемногу  изводит  себя  въедливыми  распросами , ковыряясь  в  носу  и  решая сделать  зарядку , чтобы  приподнятое  состояние  духа  еще  больше  укрепить  физической  бодростью.
 Лакмурин  решил  и  сделал. Впервые  с  давних  времен  пионерского  лагеря , где  какой-то  шумный  парень  из  старших  отрядов  выбил  ему  горном  четыре  коренных  зуба.
Зарядка  повлияла  на  Владислава  отрицательно. Приподнятого  состояния  духа  как  и  не  бывало , тело  болит  и  щемит , нога  в  колене  неспокойно  виляет , в  ушах  гул  - впрочем , гул  для  Лакмурина  привычный , точно  такой  же  он  ощущал  в  пионерском  лагере , когда  Виктор «Бельмондо» Усминский  сначала  выбил  Лакмурину  несколько  зубов , а  затем  из  того  же  горна  протрубил  ему  в  уши  отбой.
 Плохо  другое: то , что  о  донимавшем  некогда  гуле  Владислав  Лакмурин  почти  позабыл.
 Почти , но  сегодня  вспомнил , вскоре  позабыв  не  только  о  гуле , но  и  том  дне , который  он  встретил  в  приподнятом  состоянии  духа ; не  помня  о  нем , Лакмурин  зажил  по-старому. Без  меда  на  сердце  и  страха  за  время.
Пятнадцатого  октября  2001  года  Владислав  вновь  проснулся  в  приподнятом  состоянии  духа , но  тут  он  поступил  намного  умнее: распросами  себя  не  изводит, зарядки  не  делает , лишь  насвистывает  что-то  из  Гленна  Миллера  и , пританцовывая , собирается  на  работу.
Насвистывал , пританцовывал , но  осекся: не  достойна  моя  работа , подумал  он , чтобы  отправляться  на  нее  в  таком  приподнятом  состоянии  духа. Ничем  она  этого  не  заслужила - не  заслужила  и  не  заслуживает.
За  двадцать  минут  до  выхода  из  дома  Владислав  Лакмурин  ничего  не  насвистывал. Не  бодрился  и  не  притрагивался  к  облакам  уважительным  взглядом – делал  зарядку. Колени  хрустят , глаза  навыкате , в  боку  словно  бы  покалывает  казацкой  пикой…
«Послушайте , Мартынов…»
«Да , Владислав?»
«Мы  с  вами  вместе  работаем , получаем  деньги  из  одних  рук , я  слышал , что  у  вас  до  сих  пор… Вы  как , все  пьете?»
«Немного. Системно»
«Любите  Бетховена?»
«Случается»
«Идете  своим  путем?»
«Обязательно. Особенно  по  ночам» - уважая  чужой  труд , Мартынов  не  сдирает  паутину  и  не  отговоривает  Лакмурина  пройти  испытание  судьбой ; двадцать  шестого  января  2000  года  Мартынов  встретил  утро  в  обнимку  с  собакой.
 У  Мартынова  собаки  нет: он  не  у  себя , в обнимку  с  собакой… собаке  ведь  тоже  нечего  делать.
Мартынов  у  принципиально  не  заводящей  выгодных  знакомств  Марины  Олининой.
Она  не  обладала  и  не  желала  обладать  дисконтными  картами , и этим  летом  работала  в  лагере «Отрада» ; Владиславу  Лакмурину  в  данном лагере  давным-давно  выбили  горном  четыре  коренных  зуба , и  Марина  за  это , разумеется , не  в  ответе: она  ездила  туда  вожатой  уже  после  распада  империи  и , выходя  глубокой  ночью  из  комнат  закрепленных  за  ней  детей , зачастую  мрачно  бормотала: «Чертовы  дети , куда  же  вы  все  подевались…» ; Мартынов  припомнил , что  он  у  Олининой , когда  Марина  вставила   ему  в  рот  прохладную  воронку.
 Она  льет  в  нее  пиво.
 Ставит «Exile  on  main  street»  и  улыбается ; Мик  по-прежнему  поет , Кит  играет , и  Мартынову  лучше: собака  под  боком , воронка  во  рту.
Через  воронку  в  него  льется  холодное  пиво  и  Мартынов  возвращается  жить.
   За  одну  ночь  Мартынов  вбирает  в  сердце  сотни  звезд , чутко  чувствуя  Игру  и  не  спеша  оценивать , что  реальность , а  что  нет – дело  очень  темное.
  Мартынова  не  отягощают  мучения  неприкаянной   дворянки  Анастасии  Шаркинской.
  «Он  все  не  звонит. Если  он  не  позвонит  в  ближайшее  тридцать  секунд , я  сойду  с  ума. Слово  чести – сойду.
Он  все  не  звонит.
Мне  больно , так  я  жду  его  звонка – ну  пожалуйста , позвони. Пожалуйста… Он  все  не  звонит».
  Не  звонит. И  Анастасия  Шаркинская  не  в  силах  сдвинуться  с  места ; ее  гложет  безжалостный  страх: когда  же , когда… я  лежу  головой  в  подушку… бананы  снимают  депрессию , но  я  в  это  не  верю… когда  же  закончится  весь  этот  кошмар….
В  восемь  ноль-ноль  будильник  зазвонил. Обозначившись , затрясся , и  вскочившая  с  кровати  Анастасия  Шаркинская  уже  знала , как  ей  жить  дальше , не  вздыхая  о  Редине , оснащенном  нетрадиционным  подходом  к  времени  и  пространству - уже  готовом  посмотреть  на  небо  и  ходившему , заложив  руки  за  спину , по  подмосковному  лесу  близ  Подольска  с  определенным  выражением  лица.
 Бродить  по  лесу  Редина  никто  не  заставлял: ни  опереточное  самосознание , ни  амбивалентные  воспоминания  о  неумелой  подруге  Анастасии  Шаркинской , сказавшей  ему: «в  детстве  у  меня  немного  щурился  один  глаз  и  меня  звали  косой. Теперь  не  зовут , теперь  же  у  меня  оба  глаза  щурятся: не  так  заметно» - Редин  достаточно  легко. Гораздо  легче , чем  когда  у  него  была  сломана  правая  лодыжка.
Погода  вроде  бы  теплая. Близкий  к  прекращению  ветер  перекладывает  разными  сторонами  к  солнцу  опавшую  листву –  чтобы  одновременно  гнила.
Анастасия  хотела  по  любви… она   хотела , чтобы  ее  отымели  по  любви. А  он?  что  хочет  он? на  поляне , первой  за  второй  час  его  продирания  сквозь  сплошной  бурелом , от  разлетевшегося  одуванчика  отряхивается  бритый  мужчина  с  сумой.
Увидев  Редина , он  начал  к  нему  подбираться , с  предельной  экпрессией  выбрасывая  вперед  немаленькие  кулаки.
- Все , что  есть  у  тебя  при  себе , - прокричал  он , - тебе  нужно  отдать  мне! Отдашь  и  в  карманах  полегчает! Воспаришь  тогда! Душа  сама  тебя  к  небу  вознесет!
  И  сам  не  просто  бритый , но  и  здоровый , словно  бы  в  буйном  отделении его  вскормили  на  рогаликах  и  тридцатипроцентных  сливках ; Редин  не  очень  силен  Аристотелевой  интеллектуальной  интуицией , но  Фома  Аквинский  когда-то  говорил  о  том , что  умаление  своих  способностей - это  умаление  способностей  Бога  и  Его  всемогущества ; мечом , колом , точечными  тычками  мизинцев…  схватимся  и  еще  поглядим  , кто  кого  в  землю  втопчет.
- Будь  по-твоему , мужчина , – сказал  Редин , -  я  живу  богатой  внутренней  жизнью , в  том  числе , и  сексуальной , ты  старше  меня  лет  на  десять  и  будь  по-твоему…
- Что  по-моему? – спросил  бритый.
- Биться  мы  будем , мужчина. Твоя  возьмет - моя  ляжет ; моя  сильнее  окажется , ты  здесь  денек  поваляешься. Короче  говоря, к  барьеру. Понеслась… Голыми  руками  или  так , чем  Бог  пошлет?
 Редин  настроен  крайне  серьезно: он  мне  не  брат , предполагающаяся  здесь  резня  никак  не  будет  братоубийственной , у  небес  никто  не  проверял  непонятно  кем  выданный  им  мандат , посмотрим  на  небо , набросимся… отступим… снова  набросимся , простор, раздолье , бритый   уже  улыбается , и  последовавшими словами  он  сразу  же  все  объяснил: и представленную  на  публику  необычно  глупую  улыбку , и  вызывающие  манеры , чуть  было  не  отконвоировавшие  настроение  Редина  в  откровенно  плохое.
- Простите  меня , молодой  человек , - сказал  он. - С  божьего  соизволения  я  не  думал  о  причинении  вам  зла: лишь  шутил. Я  ведь  бродячий  священник – хожу  по  городам  и  весям , натираю  ослабшие  ноги  и  собираю  мизерные  пожертвования  на  богоугодные  добрые  дела.
 По  городам  и  весям: по  скользким  дорогам  мироздания… А  по  виду  не  скажешь, что  священник.
- Что-то  у  вас… батюшка ,  не  говоря  уже  обо  всем  остальном , стрижка  не  очень  каноническая , - промолвил  Редин.
- Это  я  для  удобства , - улыбнулся  священник. - Бывает  и  неделями  не  моешься , да  что  там  неделями , бывает…
- Вам  и  от  меня  что-нибудь  нужно? – не  желая  знать  никаких  подробностей , перебил  его  Редин.
- Ото  всех , молодой  человек , - ответил  священник , -  ото  всех  мне  на  добрые  дела  нужно. Вы  уж  не  пожалейте  сотню-другую. Подкиньте  вот  в  эту  коробку , что  в  суме  у  меня  разделяет  со  мной  все  ухабы , стремясь  к  наполненности  нутра… По  высшей  воле! Свидетельствую , как  присутствующий!
  Там  ли? здесь? сотню… другую… Редин , если  бы  и  захотел, не  подкинул:  у  него  с  собой  денег , как  у  камня  родителей. Лишь  яблоко  есть.
  Его  он , так  и  быть , отдаст , и  пусть  священник  как-нибудь  употребит  яблоко  на  доброе  дело , а  то  Редин  бы  его  съел  и  непростительно  для  себя  позабыл  с  какой  мыслью.
- Вот  вам , батюшка , яблоко , - сказал  Редин , - и  передаю  я  его  вам  с  надеждой, что  оно  не  станет  для  вас  основанием  греха , как  для  некоторых. Вы , наверное , догадываетесь  о  ком  я.
  Яблоко  батюшка  взял. Переведя  взгляд  в  угрожающий - вероятно , он  рассчитывал  на  куда  большее ; Редин  ободряюще  похлопал  священника  по  плечу , пожелал  поменьше  непознанного  и , оценивая  изменения  в  приплюснутой  физиономии  батюшки , как  негативные , предполагал  уйти , но  срывающийся  голос  распалившегося  священника  Редина  пока  удержал.
- Жадный  ты , молодой  человек , - уничижительно  процедил  священник , - сурово  с  тебя  за  это  спроситься. Своими  же  запылавшими  слезами  кожу  себе  обуглишь… На  тебе  твое  яблоко – подбери  его , да  и  сожри , как  свинья  адова!
  Полоумно  вскричав , он  затопал  ногами  и  запустил  в  Редина  его  же  яблоком. Замах  у  батюшки  получился  излишне  амплитудным , Редин , хмыкнув , пригнулся ; заранее  спружинив  коленями , Редин  был  готов  и  к  более  резкому  броску: брошенное  священником  яблоко  пролетело  над  ним  не  впустую.
  Оно  кого-то  задело - за  спиной  у  Редина  изначально  никого  не  просматривалось , кто? никого… сомнения? подтверждаются ;  отслеживая  полет , Редин  заметил , как  с  неба  спускается  некая  могучая  птица - ее  яблоко  и  сбило. Приспустило  плашмя  на  грешную  землю.
  Ярость  у  батюшки  несколько  улеглась: пот  с  подбородка  еще  капает , а  ярости  как  таковой  уже  нет , и  Редин  со  священником   направились  к  птице. Вдвоем , но  не  за  руки.
  Редин  подобной  птицы  не  видел  и  на  жердочке  палеонтологического  музея: крылья  с  крестами , когти  под  серебро - священник  с  ней , скорее  всего , встречался , неспроста  же  он  схватился  за  бритую  голову , рухнул  на  колени  и  принялся  выдавливать  из  молчания  негромкие  связные  слова: 
- Черный  день… мой… настал… я  знал , что  он  когда-нибудь  настанет , но  почему  же  обязательно  при  постороннем!
- Да  ладно  вам , батюшка  своими  коленями  мелкие  жизни  давить , - сказал  Редин. - Подумаешь , мутант  какой-то.
- Не  мутант , - вздохнул  священник.
- А  кто? – спросил  Редин.
- Вестный  ангел…
- Никогда  бы  не  сказал. – Редин  немного  подержался  двумя  пальцами  за  нижнюю  губу. – Как  говорил  мне  бармен  «Ворчливый  Чах»: по  давней  примете , влетевшая  в  окно  птица  означает скорую  смерть , но  влетевшая  в  окно  бутылка  с  коктейлем  Молотова  означает  смерть  незамедлительную… Так , вы  о  чем , отец? Какой  ангел?
- Вестный , - печально  пробормотал  батюшка. -  Он  приносит  вести  прямо  с  неба  на  землю , его  прилет - награда , великая  честь , а  я  его , горемыку , яблоком  убил…
 Мне  рвут  зубы , я  ни  звука.
«С  вас  пять  тысяч».
«Ну , ты  сука…».
  Пожалев  священника , Редин  не  стал  подтрунивать  над  ним  в  том  контексте , что  яблоко  не  доводит  до  добра  приближенных  к  Господу  людей - посредством  него  непременно  случается  мерзость.
Да  батюшка  вскоре  и  сам  бы  во  всем  разобрался: отличить  живого  от  мертвого  все-таки  и  ему  дано.
- Живой  он , - сказал  Редин ,  - дышит. Поэтому  вы  не  переживайте: не  убили  вы  его. Оглоушили , да , но  «убил!» не  к  вам  претензия. Расскажите  мне  лучше  о  своем  отношении  к  текке. К  приюту  для  суфиев.
  Священник  Редину  не  улыбнулся. Круговую  оборону  от  нормального  настроя  он  по-прежнему  держит  в  грехе  уныния , голодный  гризли  не  качает  его  на  своих  огромных  лапах…
- Не  убил - этого  мало , - сказал  священник , - недостаточно  этого. Он  весть  специального  для  меня  с  самого  неба  нес , а  я  его  сознания  лишил… идиотом , возможно , сделал.
- Ангел  без  сознания , - усмехнулся  Редин , - это  довольно  нетривиально. Мое  воображение , конечно , могло  бы  спроецировать  у  меня  перед  глазами  и  не  такое , но  ангел  без  сознания…
- Не  богохульствуй , - строго  осек  его  священник.
 Редин  не  будет. Оставляя  батюшку  наедине  с  ангелом , уже  зашевелившимся  и  озадаченно  издававшим что-то  наподобие «вашу  чтоб…», Редин  подумал: еще  вопрос , кого  этот  ангел  благой  вестью  настроился  обременить. И  не  факт , что  благой… Лучше  я  поживу, ничего  об  этом  не  зная – лишний  день  в  данном  состоянии  стоят  двух  предрешенных , и  здесь  меня  никто  не  переубедит. Ни  сытый  до  отрыжки  разум , ни  зуд  подснежника  в  спесиво  побирающемся  сердце ; Редин  предпочитает  набирать  мудрость  в  неведении  и  достойно  обходиться  без  успокоительных  уколов , сучок… угроза , непосредственное  переживание , ветка  того  дерева , мимо  которого  с  оглядкой  проходит  Редин , определенно  удлиняется.
  На  ней  змея.
  Редин  застывает  на  месте. Он  необщительно  сопит. Змея , похоже, смотрит  не  на  Редина , куда-то  сквозь  него , она  прыгает , Редин  поспешно  оборачивается , куда  она? на  кого? На  ежа - зашипела , истерично  заходила  кругами , она  еще  неопытная  змея , но  что , если  бы  она  прыгнула  на  меня? тут  бы  ей  не  понадобилось  никакого  опыта ;  не  опресняя  чужих  слез , Редин  рылся  в  памяти: она… помню , додумываю , стеснявшаяся  колоритности  своей  комплектности  воспитательница  его  яслей  рассказывала историю  о  невинном  щенке ; о  том , как  отойдя  слишком  далеко  от  дома , Дусик  ужаснулся  от  представившейся  ему  картины: со  всех  сторон  к  нему  сбегались  змеи , жабы , скорпионы  и  прочая  бездуховная  нечисть.
Щенок  испуганно  спрашивал: «что  вам  от  меня  нужно?» , и  они  наперебой  кричали: «попался , теплокровный! Конец  твой  настал!».
 Их  много  и  Дусику  страшно ; в  чем  же  я  виноват? за  что?… не  надо - его  обступали  все  плотней , вопя: «заткнись! Сейчас  мы  объясним  тебе  твое  место  в  нашем  мире! В  мире  гадов!»
 За  считанные  секунды  до  смерти  за  спиной  Дусика  резко  колыхнулась  трава  и  оттуда  выскочил  небольшой  зверек. Оценив  обстановку , он  криво  усмехнулся  сквозь  очень  острые  зубы  и , не  выпуская  из  поля  зрения  обомлевших  гадов , обратился  к  щенку: «что  же  ты , мальчик , один  здесь  шастаешь? Я  тоже  хожу  здесь  один , но  мне  можно – ты , если  хочешь , хотя  бы  у  них  спроси , они  подтвердят. У  них  еще  есть  время. Но  немного: пока  живые».
  Дусик  у  них  ничего  не  выспрашивал. Ему  было  достаточно  просто  прислушаться – задумавшиеся  о  бегстве  гады  шипели: мангуст, мангуст  Рип… они  его  беспрекословно  боялись , он  же  рычал  и  облизывался , говоря  при  этом  щенку: «сейчас , мальчик , мы  распределим  наши  обязанности - я  возьму  на  себя  змей , а  ты , будь  добр , займись  оставшейся  мелочью»
«А  мы  справимся?»
«Есть  опасения , что  нет. Кое-кого  мы , разумеется , прикончим , но  большая  часть все-таки  разбежится. Пусть  живут… Живут , но  не  все – за  работу!».
«За  работу… никуда  не  денешься. Я  с  вами…» - вернувшись  под  вечер  домой , Дусик  рухнул  ничком  на  свою  бархатную  подстилку, и  сон  к  нему  долго  не  шел , так  у  него  болели  непривычные  к  подобным  нагрузкам  челюсти.
В  прошлые  годы  Редин  неоднократно  вспоминал  данную  историю , восхищаясь  мангустом  и  не  испытывая  никакого  сострадания  к  убитым  змеям. Но , просмотрев  в  полупорнографическом  фильме  затяжную  схватку  между  легко  приручаемым  зверьком  и  королевской  коброй , он  диаметрально  изменил  свое  отношение: Редин  до  сегодняшнего  дня  не  забыл , какими  ему  показались  глаза  того  мангуста.
 Безжалостными , залитыми  кровью  и  совершенно  мертвыми.
 Кобра  была  обречена  еще  до  начала  их  поединка , но  мангуст  выбивал  из  нее  жизнь  постепенно  и  с  неописуемой  жестокостью , выходящей  за  пределы  этики   тех  существ , что  не  умеют  писать  стихи - с  жестокостью , сопоставимой  по  степени  своей  непрактичности  лишь  с  присущей  человеку.
  Не  тому , кого  в  Коране  называют  совершенным , и  в  которого  Аллах  вглядывается , как  в  зеркало , не  «невидимому  правителю  Вселенной , причине  и  цели  творения» - самому  обыкновенному.         
Как  сестры  Лялины. Не  заряжавшие  талисманов  и  не  шедшие  к  Ренессансу , минуя  готику ; сестры  полагали , что  здоровенный  пакет  попкорна  не  противоречит  взвешенному  осмыслению  Висконти , но  жизнь  к  ним  относилась  по-разному: к  Светлане  как  к  родной , а  к  Елене , будто  бы  не  хочет  ее   знать.
Елене  двадцать  шесть  лет , у  нее  круглые  щеки  и  ни  малейших  представлений  о  тринидадских  пентаклях , и  она  с  печалью  думала: меня  не  хочет  знать  жизнь  и  не  пройти  ли  мне  через  нее  насквозь? не  выйти  ли  сразу  к  кладбищу?
Не  купить  ли  угрюмого  кенара  и  не  кормить  его  до  тех  пор , пока  он  не  споет  мне  отходную?
Елену  Лялину  не  хочет  знать  жизнь  в  реальности , но  в  сновидениях  все  обстояло  наоборот. Тут  было  уже  непросто  ее  долговязой  сестре  Светлане , лихорадочно  посещаемой  столь  явными  кошмарами , что  ей  боязно  смыкать  очи , засыпать  и  отключаться , прошу  повторить  задымление  своими  словами , пусть  подъезды  пропахнут  не  мочой , а  марихуаной , но  я… постой , моя  лень  отнюдь  не  робкого  десятка , ты  изливала  мне  душу , я  тебе  семя…
 Махмуд! Не  спи! Вещи  давай! 
 Как  же  такая  зеленоглазая  не  приглянулась  этому  болезному  мудаку? 
 Елена , напротив , видит  сны  исключительно  великодушные , ей  в  них  светло  и  уютно ; сестры  Лялины  любят  между  собой  поговорить , заметно  чаще  беседуя  о  торжестве  гниющей  плоти , гитаристе  Скотте  Хендерсоне , размышлениях  Леонардо  о  коренных  различиях  между  живописью  и  поэзии , минимальных  банковских  вкладах , замороженных  отбивных , установке  компьютерного оборудования , поедаемых  пророками  книжных  свитках -  при  всем  при  этом  не  отмалчивались  и  о  сновидениях.
Будучи  прилично  информированой  о  проблемах  сестры  после  выхода  из  безоблачной  для  нее  действительности , Елена  никому  не  позволяла  забыть  о  своих  неудачах  на  полях  real  life , упорно  защищая  весь  этот  дисбаланс  именно  гармонией.
 Тебе , Светлана ,  говорила  она ,  в  реальной  жизни  досталось  немало  приятного , а  во  снах  ты  мучаешься  оттого , что  полноты  радости  во  всех  измерениях  не  достичь  ни  единому  человеку. Если  удалось  в  реальности , то  уж  не  будь  жадной – не  будь , Светлана , не  к  лицу  тебе  это , поднимись  над  собой , сестра , отломи  горбушку  и  для  менее  ловких.   
Светлана  с  ней , в  общем , не  спорила , но  им  с  Еленой  поначалу  не  было  до  конца  ясно  одно  обстоятельство: во  снах  они   находятся  часов  по  восемь , в  реальности  раза  в  два  дольше – выходит, нет  никакой  гармонии , и  нормально  существовать  в  реальной  жизни  гораздо  важнее , чем  во  снах.
Затем , подумав  повторно  и  не  всухую , они  остановились  на  бесцельном  в  перманентном  поиске  цели  объяснении: подлинность  предпосылок  для  набора  высоты  в  их  реальной  жизни  разнится  не  настолько , как  во  снах - да , в  реальности  они  находятся  в  два  раза  дольше , чем  в  сновидениях , в  реальности  Светлане  безусловно  раза  в  два  лучше , чем  сестре , но  в  сновидениях  лучше  уже  Елене  и  лучше  раза  в  четыре ; так  и  есть! наметилось… отблагодарим  друг  друга  понимающей  улыбкой. 
Сестры   Лялины , конечно  , считали  механически , не  делая  скидок  на  противоположную  направленность  реальной  жизни  и  сновидений , но  их  все  же  устраивает и  эта  иллюзорность  подсчета.
Сошлось  же.
Но  сошлось  тогда , смутной  зимой: накануне  майских  праздников  1999  года  сестры  Лялины  зашли  в  магазин  за  красным  вином , встали  в  очередь  и  в  числе  остальных  ее  составляющих  не  расслабленно  проникались  пессимистичным  фатализмом.
Причина – старик  в  потертом  трико , излишне  долго  задержавшийся  у  кассы ; настойчиво  шаря  по  карманам , он  беспрерывно  дергал  изможденным  от  ветра  ночи  лицом , подтверждая  правоту  Аристотеля , сказавшего: «долгую  жизнь  только  при  прочих  равных  условиях  следует  предпочитать  кратковременной  жизни».
Старик , действительный  социалист , сударь-геронт ; лупанув  себя  по  заднице , он , прокашлявшись , закричал:
- Да  как  же  я  могу  искать  ее  по  карманам! Она  же  в  них  и  не  влезет! Ну , я  и  гусь!
Он  выбежал  из  магазина , не  массируя  языком  ничьих  ног , и  народ  презрительно  подумал  ему  в  спину: «кто  она?» , «чего  он  искал  по  карманам?» , «не  дай  бог  мне  дожить  до  состояния  этого  старого  идиота» ; Мартынов , не  издавая  ни  звука, что-то  предчувствует , подсмеивающиеся  люди  совершают  покупки , старик  успевает  возвратиться - в  руках  у  него  двухстволка , и  Семен  Павлович  Тюкин  стреляет  в  него.
Народ  не  задумывается  о  сексуальной  этиологии  его  невроза  и  не  выталкивает  из  своих  рядов  прекрасных  полемистов ; девушка  за  кассой  визгливо  орет: «что  вам  нужно?! Если  что-нибудь  от  меня , то  забирайте! А  забрав , убирайтесь  отсюда  с  добрыми  воспоминаниями!».
Старик  кричит  ничуть  не  тише  ее: «сначала  я  и  в  самом  деле  хотел  у  вас  кое-что  на  пропитание  изъять , но  теперь  я  в  этом  и  не  нуждаюсь! Один  патрон  всего  и  остался , но  я  его  не  в  потолок , а  в  кого-нибудь  из  вас , с  чистой  ли  совестью , не  с  чистой ,  но  выпущу!». Народ , само  собой , в  панике. Они  же  видят - в  зрачках  Семена  Павловича  Тюкина , наполнявшего  аквариум  водой, где  был  недавно  сварен  чеснок  и  почти  всю  жизнь  державшегося  специалистами  Бехтеревской  больницы  на  опрометчиво  длинном  поводке - не  жажда  наживы: несколько  более  высокие  мотивы  маршируют. Свободолюбиво  и  без  ограничительных  мероприятий  заботы  о  последствиях ; мозгом  Семена  Павловича  кто-то  играет  в  наперстки. Давит , плющит , делает  из  него  куличики –  Тюкин  выстрелил. Попал.
  Не  в  Мартынова: я  брал  пачку  сигарет. На  долю  секунду , по  глупости  перестал  думать  о  вечном. Потрясающее  попадание , роскошный  старик , ни  в  кого  не  целился , а  положил  наповал. Не  меня , спасибо  Всесильному , а  бестолкового инсталлятора  Гайденко  из  соседнего  подъезда.    
  Пуля  не  задела  и  стоявшую  за   селедкой  Анастасию  Шаркинскую. Она  хотела  ребенка  до  выстрела , хочет  и  после , но  у  нее , как  она  помнит , ни  мужа , ни  любовника: я  не  одна… в  этом  не  одна – это  довольно  распространенная  жуть. 
  Ребенка  Анастасии  очень  хочется: она  бы  варила  ему  кашу , показывала  через  плотные  жалюзи  зашедшее  солнце , вскину  ли  я  от  чего-нибудь  брови? поднимется  ли  во  мне  когда-нибудь  гордость? каркает  ворон , обостряются  противоречия , Анастасия  направляется  к   изгою  и  храбрецу  Ростиславу «Сплошному» Смурову, он  ей  не  нравится , однако  Ростислав  мужчина  физически  не  больной  и  ребенку  больше  не  надо.
  Анастасии  Шаркинская  идет  к  нему  не  ради  себя.
  Ростислав  Смуров  встречает  ее  без  восторгов. Анастасия  ему  приветливо  улыбнулась , «Сплошной» промолчал  и  кинул  в  моль  увесистым  томом  Шпенглера. Устраивая  ей  Закат  Европы  без  неуместных  иррациональных  нюансов.
 Анастасия  Шаркинская  подождала  пока  он  хотя  бы  немного  успокоиться  и  вкрадчиво  поведала  ему  о  своем  желании  с  ним  переспать.
  У  Смурова  ни  эмоций , ни  отторжения ; выудив  из-под  кровати  персидскую  туфлю с  загнутым  к  свету  носом , он  вытащил  из  нее  презерватив - раздевается.
Ростислав  предстает  перед  ней , как  он  есть.
Настроение  у  Анастасии  уже  не  то ; уходить , она  не  уходит , но  и  глаза  не  блестят. В  них  не  все  замечательно. Грусть  и  рассыпчатость.
- Я , - сказала  Анастасия , - вообще-то  пришла  к  тебе  не  совсем , чтобы  только  для  этого… А  без  презерватива  нельзя?
- Хуже  не  будет , - отмахнулся  Ростислав.
- Тебя  лучше  знать… - смиренно  кивнула  она.
- Мне  лучше  знать.
- Хуже  не  будет…   
Анастасия  Шаркинская  беспросветная  женщина. Она  не  приучена  созерцать  дорогих  для  нее  людей  через  оптический  прицел. Что-нибудь  придумаю , кого-нибудь  найду , мрак , что  за  мрак , даже  удовольствия  не  получила : Ростислав  Смуров  не  сделал  ей  ребенка. Он  считает  легкую  грусть  почти  безудержным  весельем. «Сплошной»  все  еще  эволюционирует. 
На  следующий  день  после  упущенной  возможности  стать  отцом  на  Ростислава  замахнулся  нетрезвый  бугай , и  Смуров  отметил  в  себе  некоторое  нарастание  сомнений: «Сплошной»  же  боксер , темповик , третий-четвертый  номер  областной  сборной , и  действия  неприятеля  ему  абсолютно  непонятны. На  руке  у  бугая  обыкновенная  кожаная  перчатка - с  боксерской  ее  не  спутать.   Пальцы  в  перчатке  не  сложены  в  кулак , а  растопырены , и  «Сплошной» Смуров  никак  не  возьмет в  толк , как  же  бугай  собирается  бить  с  растопыреными  пальцами.
Смуров  не  знает , что  пальцы  у  бугая  сложены  в  кулак  внутри  перчатки , как  в  варежке , и  не  с  целью  провести  противника: минус  девятнадцать , теплее  так ; бугай  на  «Сплошного»  не  замахивается , он  уже  бьет  и  Ростислав  Смуров  с  его  профессиональной  реакцией  от  удара  не  уклоняется. Ему  весьма  интересно , как  бугай  сумеет  вложиться  в  удар  с  растопыреными  пальцами.
Бугай  вложился  неплохо. Ростислав «Сплошной» Смуров  безусловно  боксер , но  он  боксер-легковес , а  бугай  на  то  и  бугай , чтобы , если  уже  попал , то  не  приблизительно.
И  дождик…
И  золотоглазые  бесята  на  свирелях…      
Смурова , как  маленького  приболевшего  ребенка , донесли  до   квартиры  на  руках , швырнули  оземь  в  прихожей ; меня  убили… на  проспекте  Андрея  Сахарова… я  открыто  заявляю , что  дошел  до  крайности ; наша  любовь  , Людмила , не  позволяла  мне  поднять  головы , и объединение  наших  с  болезней  не  приведет  ни  к  чьему  выздоровлению ; не  замедляясь , не  смеясь , я  жил  гвардейцем  кардинала , глотавшим  шпаги , словно  грязь , с  предгорий  зыбкого  Непала - одним  из  тех , кто  притащил  его  с  улицы  был  наркозависимый  москвовед  Валентин  Бажанов , с  настенных  часов  которого  двумя  часами  позже  исчезла  секундная  стрелка.
Событие  бесспорно  не  рядовое , но  Бажанов  не  без  грусти  заглядывает  вперед , ставит «Fun  loving  criminals»  и  категорически  запрещает  себе  удивляться. Ждет , когда  и  минутная  с  часовой  исчезнут.
Исчезли  и  они.
Мало  того: у  Валентина  Бажанова  зарождается  невольное  впечатление , что  из  часов  за  ним  кто-то  наблюдает , прихватывая  его  осторожный  взгляда  во  властные  тиски  нетерпеливо  искрящихся  глаз.
Рассуждая  отнюдь  не  бедно  по  степени  расхода  иллюзий , Валентин  Бажанов  расчесал  затылок  до  крови: в  народе  говорят , что  счастливые  часов  не  наблюдают , подумал  он , но  насчет  того , кто  из  часов  наблюдает  уже  за  ними , в  народе  не  говорят  ровным  счетом  ничего , впрочем , с  народа  какой  спрос? народ  же  метнется  обедненным  мозгами  быком  на  красный  балахон  дьявола - бросится и  не  затопчет. Он  же  не  для  того  сближается  с  сатаной , чтобы  обратить  его  под  своими  ногами  в  смердящее  месиво - урвать  чего-нибудь  жаждет. Мой  народ  и  временем  не  накормишь , и откуда  же  ему  знать , кто  из  исправно  тикающих , поступательно  избавившихся  от  всех  стрелок  часов  за  мной  наблюдает? Неоткуда  ему  это  знать: неоткуда  и  незачем.
Что  впереди? Да  так , пустяки – два , три  десантных  полка. И  чтобы  окрепла  рука , надо  качать  не  ее.
Дорога  уходит  в  обвал , контузя  мое  житие. Пытаясь  на  это  плевать , не  обойдешься  слюной.
Видишь , седеет  висок?
Это  пришли  за  тобой.
Решившись  при  этом  не  лечь , стоит  учить  слово  «нет» - внешне  голова  Бажанова  зажила  необыкновенно  скоро , и , пригласив  к  себе  на  обед  милейшую Алевтину  Шугурову , Валентин  говорил  ей , что  за  все  время  из  Африки  было  вывезено  тридцать  два  миллиона  рабов ; ветер , пение  птиц - в  этом  и  заключается  прововедь  Будды. От  посыпания  покойника  Первым  песком  или  строительным  мусором  от  него  может  пойти  ослепительное  сияние ; хей-хо , девочка , я  не  в  тему , но , когда  Микеланджело  расписывал  своды «Сикстинской  капеллы» , Папа  не  раз  обещал  сбросить  его  с  лесов.
Алевтина  Шугурова  еще  не  думает  о  смерти. Смерть , увы , думает. О  ней , не  о  ней , о  братьях  Кличко  и  опустившемся  девственнике  Упалоиде , о  контратаковавшем  львиный  прайд  жирафе  и  не  берущей  в  рот  королеве  Прагории ; в  квартире  Валентина  Бажанова  вполне  удобоваримо - дерево  маслом  на  стене. И  Цзин  и  Тутуола  на  полках. Предложив  тебе  романтическую  прогулку  под  шквальным  огнем , я , девочка , перед  тобой  не  рисовался.
Приведя  к  себе  Алевтину  Шугурову , Бажанов  ее  в  концов  концов  связал.
Он , конечно, неспокойна. Как?! ну  и  дела! ты  это , мужчина , не  горячись! Побойся  Христовых  ран.
  Знаком  приказав  ей  закрыть  рот , Бажанов  негромко  сказал: «я  не  сделаю  тебе  ничего  худшего , чем  случалось  с  тобой  до  меня. Выслушай  меня , не  перебивая  и  я  тебя  отпущу  на  все  четыре  стороны. На  север, юг. Запад , восток. А  не  выслушаешь , то  дорога  тебе , девочка , в  сырую  землю. Но  в  эту  пятую сторону  ты  в  состоянии  отсюда  уйти  только  по  собственной  воле.
Алевтина  не  решается  ему  доверять , но  слушает  внимательно. На  пределе. Не  перебивая.
Валентин  Бажанов  рассказывает  ей  о  своей  незавидной  судьбе: «к  выводу  о  моем  скором  крушении  можно  прийти  чисто  логическим  путем , судьба  же  не  только  у  меня: у  моей  судьбы  судьба  тоже  незавидная» ; повествует  размеренно , неспешно , наконец  умолкает. Она  испуганно  дожидается , не  будет  ли  он  продолжать, но , похоже , не  будет , Валентин  второй  час  не  обрывает  молчание  ни  единым  словом. Жарит  блины. 
Что  же , с  богом , пора , Алевтина  Шугурова  обращается  к  Бажанову  за  обещанным: «я  вас  выслушала , не  перебивая , и  вы  мне  обязаны…» ; прилепив  к  потолку  подброшенный  со  сковородки  недожаренный  блин , Валентин  Бажанов  внезапно  становится  несколько  бешеным. Он  трясет  Шугурову  за  легкие  плечи. Орет  на  нее  как  на  недоразвитую  дочь  шоу-бизнеса: «я  же  тебе  говорил , чтобы  ты  меня  не  перебивала! А  ты  меня  не  послушала… Учти , прощаю  тебя  в  первый  и  последний  раз!».
  Ей  же  и  возразить  ему  нечего.
  Надолго  я  здесь ,  с  хрупкой  патетикой  в  миропонимании  подумала  Шугурова. Немало , пожалуй , он  от  меня  требует.






























                4


Дома  у  Рябининой  парализованный  муж ; в  голове  и , к  сожалению , в  сердце  ей  отдает  честь  гнетущая  безысходность ; тут  еще  и  нога  заболела - болит  и  отпускает , но  отпускает , фактически  не  избавляя  от  боли , чуть-чуть  полегче  и  только.
Est  longissima  via. Женщина  делает  привал  и  погружается  в  неконтролируемые  рыдания.
Солнца  бы  немного , чтобы  видеть  утро , щупать  яйца  дога  не  сказать , что  мудро ; опавшая , приближающаяся  к  шестидесятилетию  детсадовская  нянечка  Светлана  Рябинина  пришла  из  магазина, поставила  в  прихожей  не  до  конца  наполненные  сумки – смотрит  и  ужасается.
Дверь  в  комнату  мужа  плотно  закрыта. Светлана  ее , как  сейчас  помнит , точно  не  закрывала , но  дверь  закрыта , поэтому  Рябинина  и  трясется: муж  за  дверью , Рябинина , бледнея  больше  прежнего , подходит  к  двери  на  цыпочках – из  комнаты  потягивает  каким-то  незнакомым  голосом , и  Рябинина  дрожит  от  страха: входную  дверь  она  как  раз  закрывала , и  в ее  отсутствие  войти  к  ним  никто  не  мог ; все , подумала  Светлана , помешалась  я  с  печали.
Голос  из  комнаты  ее  мужа  довольно  отчетлив. Светлана  Рябинина  без  проблем  разбирает  слова: все , помешалась я , тронулась , голос  же  такое  выводит…
- Так , так , хорошо… А  теперь  иди! Понимаю , что  трудно. А  ты  понемногу. Так , так… Еще  шажок. Молодец… Смелее , ничего  трудного. Теперь  обеими  ногами  одновременно. Не  слушай , это  я  как  бы  шучу. Так , так…
 Переход  черты , нагромождение  огней , подгребащий  ушами  рыбослон , Светлана  Рябинина , не  выдержив , врывается: в  комнате  только  ее  муж. Стоя  возле  дивана , Дмитрий  натирает  морщинистый  лоб  свежими  слезами - чтобы  он  не  перегрелся.
- Видишь , - пробормотал  Дмитрий , -  хожу  я  отныне…
  При  боли  в  ноге  ощущении  ноги  у  Рябининой  не  пропадает , а  когда  боль  пропадает , пропадает  и  ощущение , но  Светлане  в  такую  минуту  не  боли , а  до  радости.
- Как  ходишь?! – воскликнула  Рябинина. - Не  ходил , а  ходишь?! Как , Дима?! С  чего?!
  Безбровый  диабетик  протяжно  всхлипнул - когда  Дмитрий  Пантелеевич  лежал  никчемным  поленом , он  никогда  не  плакал , но  ныне  уже  можно , не  от  слабости теперь  его  слезы.
- Ты  ушла , - сказал  он , - а  я  выпил  морса  и  принялся  за  молитву. Я  до  последнего  приберегал  этот  козырь , думал , вдруг  не  поможет , а  не  поможет , ничто  не  поможет , но  чувствую: пришло  время. Воздуха  поднабрал  и  молюсь. Простыми  словами , искренне. Грешен - за  себя  просил… И  мне  поверили! Поверили , что  плохо  мне  не  наигранно , ангела  вот  прислали! Оценив  мою  ситуацию , он   вознамерился  торговаться - чего , спросил  он , ты  нам  предложишь  взамен  своего  излечения? И  ничего  материального  не  берет , им  для  гармонии , сказал  он , надо  чего-нибудь  посерьезнее. Убыло , объяснил  он - это  не  убыло , а  к  другому  прибыло. Я  замялся , заскучал… первоначальный  вариант  выдвинул  он  сам: давай , сказал  ангел, взамен  твоего  излечения  у  твоей  жены  ноги  отнимутся. Я , конечно  же , возражаю , гневлюсь , скрываюсь  за  занавесом  несговорчивой  паранойи: болен  я , кричу , неподсуден , ломай  тебе  шею  все , кто  в  бога  верует - спорили  мы  с  ним , спорили , и  переспорил  я  его. Мы  с  ним  так  договорились: у  тебе  не  две , а  только  одна  нога  отнимется. Да  и  то  постепенно , чтобы  ты  успела  в  спокойной  обстановке  к  потере  подготовиться… Ну , как  удачно  я  все  обтяпал?
- Гмм…
- Удачно? – не  сомневаясь  в  ее  ответе , переспросил  он.
- Не  оплошал… - через  силу  протянула  Рябинина. 
 С  бессмысленным  выражением  лица , пронизываемая  предчувствием  мысли  и   не  слыша  подбадривающих  воплей  из  зеркала  для  вызывания  духов ; нога  отнялась  у  нее  еще  в  декабре , и  зимой  2002  года  Светлана  Рябинина  на  улице  практически  не  появлялась.
Фролов  появлялся – с  шелушащимися  стопами  и  мечтательный  взглядом. Метель  забиралась  в  его  глаза , как  бы  зарешечивая  их  ясность  от  несложного  видения  позитива , но  Фролов  пока  не  спасается  от  голода  вареной  древесной  корой  и  находит  детскую  варежку. Она  еще  хранила  тепло  и  Фролов  заволновался: ребенок , который  ее  потерял  сейчас же  наверняка  мерзнет , а  когда  дети  мерзнут  это  же  нехорошо , гибло  и  недопустимо - не  отогреваясь  измышлениями   о  всечеловечности  песчаных  скульптур  на  Палм-Бич , Фролов  подходил  ко  всем  увиденным  им  детям ,  заботливо  спрашивая: «не  ты  ли , мальчик , потерял  данную  варежку? не  ты  ли , девочка?».
Мальчики , девочки , доброта  к  ним , улыбки  от  них ; их  папы  и  мамы , нервно  себя  чувствующие  рядовые  народа , Фролова  едва  не  кончали. Ты  что , извращенец , с  непролазной  мрачностью  и  крайне  далеко  от  haut  ton  возмущались  они ,  к  нашим  детям  подбираешься?! верно?!…  да  мы  тебя! тебя  и  всех! кто… кто?! ты?! выходит , выследили!
Как  же  вы , нельзя  же  так , за  какие  грехи? Фролов  ни  к  каким  детям  не  подбирался , он  всего  лишь  хотел  кому-нибудь  из  них  вернуть  потерянную  варежку , но  народ  его  объяснения  выслушивал  плохо - поломать  еще  не  отнявшиеся  ноги  обещали , а  выслушивали  не  очень: уши  не  затыкают , но  сами  в  ответ  настолько  орут, что  и  эхо  от  сказанного  Фроловым  не  расслышишь.
Да  не  трогайте  вы  меня. Придержите  коней. Отвалите…
Отстав  от  детей , Фролов  повесил  варежку  на  низко  выходящий  из  дерева  сук  и  сокрушенно  перестал  досаждать  себе  своими  добрыми  намерениями.
Переживания  о  замерзших  руки  потерявшего  варежку  ребенка  от  него  не  отступали: у  него  же  у  самого  сын , и  нутро  у  Фролова  совсем  другое , чтобы  на  все  наплевать. Не  оцинкованный  у  него  характер - живому  не  на  зависть  он  у  него.
  Ни  мужчине , ни  женщине ; мужчина  он  сам , а  женщина , к  примеру , Ширли  Теклстоун , чувствительная  и  не  ходящая  по  рукам  ведущая  новостных  программ  ABC.
Ширли  укрыта  от  навязчивых  прикосновений  телезрителей  плоским  стеклом  экрана  и  ее  маленькая  грудь  смотрится  гораздо  лучше , чем  если  бы  ее  не  было  бы  вообще.
Дельфины  в  неволе  могут  пойти  на  самоубийство. В  Бостоне  ожидаются  новые  жертвы  от  пробивающих  крыши  метеоритов , в  Ираке  бойня , представители  секты  мандеев  зажарили  и  съели  восьмого  по  счету  зеленого  берета , Ширли  Теклстоун  не  дубеет  своей  восприимчивой  душой  после  каждого  произнесенного  слова.
Она  любима. 
- А  сейчас  о  неполитических  событиях , - сказала  она. - Вчера  весь  литературный  мир  понес  невосполнимую  утрату. Скончавшийся  в  муниципальной  больнице  Джим  Фердинанд  Дёти  был  один  из  ярчайших  представителей  своего  поколения - поколения , так  и  не  нашедшего  ответа  на  вопрос «приходились  ли  Доу  с  Джонсом  друг  другу  родственниками  или  просто  однофамильцами» ; поколения , о  котором  уже  никто  не  скажет «вот  это  были  люди»; поколения , проигравшегося  судьбе  полностью , включая  и  саму  колоду , и  многим  из  нас  будет  нелегко  забыть  то  примечательное  обстоятельство , что  на  рубашки  этих  карт  они  наклеивали  свои  собственные  фотографии , запечатлевшие  их  обнаженность  начиная  с  юных  лет  и  заканчивая  средним , а  если  кто  доживет , то  и  преклонным  возрастом.
 Джим  Дёти  влетел  в  литературную  элиту  подобно  сверхзвуковой  бабочке. Его  незабвенный  шедевр «Лучше  бы  я  не  родился»  в  мгновение  ока  стал  культовым  чтивом , чему  немало  способствовала  и  личность  самого  автора , прозябавшего  до  опубликования  этого  творения  в  нищите  и  попрошайничестве , а  после  немыслимых  для  него  ранее  гонораров  пустившегося  в  разгул  и , как  говорил  он  сам «бесконечное  размазывание  сознания  об  раскаленный  асфальт  предоставившехся  ему  возможностей».
Почти  десять  лет  Джим  Дёти  ничего  не  писал. Но  непосредственно  перед  смертью  он  одарил  всех  нас , к  сожалению , последним  взмахом  пера  великого  мастера. Роман  под  названием «Как  потерять  все» вне  всякого  сомнения  явит  миру  трепетный  реквием  человека , простиравшего  свои  взоры  далеко за  пределы  обывательских  систем , презираемых  им  даже  больше , чем  был  в  силах  выдержать  его  горячее  сердце. Теперь  оно  уже  остыло , но  мы  запомним  его…
  Ширли  Теклстоун  шумно  икнула.
- Похороны  состояться  завтра  на  городском  кладбище  его  родного  Ричмонда. Так  как  родственников  у  Джима  Дёти  не  было , а  сам  он  средств  на  похороны  не  оставил , хоронить  его  будет  город. Город , где  он…
  В  эту  секунду  Ширли  Теклстоун  беззвучно  заплакала , и  вместо  нее  телезрители  увидели  красочный  рекламный  ролик , где  откормленный  загорелый  мужчина  в  бейсболке  «Никс»  спрашивал  у  своего  отражения  в  частном  болоте: «тебе  еще  не  доводилось , прохаживаясь  по  Чайна-тауну , заходить  в  опиумную  старика  Лю? А  мне  уже  доводилось!».

Ширли  Теклстоун  не  была  восторженной  читательницей  Джима  Фердинада  Дёти , и  сообщение  о  его  смерти  просто  додавило  ее  неполноценную  решимость  держать  себя  в  руках - основная  причина  ее  истерики  состояла  в  том , что  с  ее  мужчиной   что-то  случилось. Он  обычно  не  забывал  прислать  ей  в  первой  половине  дня  букет  алых  роз , но  сегодня  от  него  не  было  ни  роз , ни  оправданий  их  задержки ; Ширли  Теклстоун  воспринимала Симоне  Лупарелли , как  самого  чуткого  из  всех  деливших  с  ней  постель  гангстеров , но  он  заставил  ее  плакать.
Симоне , я… тебе… об  этом  не  стоит  пытаться  сказать  словами ,  я  очень  соскучилась  по  твоим  обкусанным  губам , малыш , мой  малыш  Симоне… в  постели , в  нашей  постели  ты  мечтал  услышать  хотя  бы  один  мой  стон , дура  я , жестокая  дура , надо  было  подыграть…
 Когда  Ширли  еще  крепилась , к  Симоне  Лупарелли  уже  подошли  трое  пуэрториканцев. Навели  на  него  снятые  с  предохранителей  стволы , засунули  в  неприметный  Додж: «закричишь - тут  же  получишь  пулю».
Вокруг  Симоне  Лупарелли  довольно  много  людей , и  он  алчет  закричать , но  по  боязни  неосмотрительно  сдерживается.
На  светофоре  рядом  с  их  машиной  останавливаются  вяло  переговаривающиеся  между  собой  полицейские.
 «Слышал , Рой , вчера  Джим  Дёти  загнулся».
 «Это  кто такой?».
 «Хрен  его  знает».
Пуэрториканцы  вновь  приказывают  Симоне  помалкивать: «не  успеешь  и  рта  открыть , как  в  нем  окажется  пуля , тут  же , макаронник , тут  же , не  сомневайся» ; Симоне  Лупарелли  не  смотрит  на  дорогу  и  тихонько  покрикивает , во  всяком  случае  ему  этого  хочется , Симоне  бы  хотелось , чтобы  ему  не  было  в  такой  степени  страшно. 
 Он  не  кричит. Полицейские  смотрят  на  Додж  с  картинным  подозрением , Симоне  Лупарелли  сидит  на  переднем  сидении , и  от  полицейских  его  отделяет  не  более  метра.
Симоне  не  отваживается  кричать. Он  не  кричит , опасаясь  тут  же  получить  обещанную  пулю , и  пуэрториканцы  вывозят  его  за  город , вышвыривают  из  Доджа и  хрипло  смеются.
- С  прибытием  тебя , Симоне «Ноль» , - презрительно  сказал  Хорхе  Альфредо  Бальбо , - теперь  уже  можешь  кричать. Все  равно  тут  же  пулю  получишь.
 Симоне  Лупарелли  не  заставил  себя  долго  ждать. Пуэрториканцы  укладывали  его  на  линию  огня   своих  кольтов , а  он  вопил  и  визжал  прямо  у  них  на  глазах.
  Глаза  у  пуэрто-риканцев  иронично  прищурены , и  Симоне  кричал, нисколько  в  них  не  глядя - дико  кричал. С  надрывом.

 Сумасбродный  математик  Игорь  Синявин  так  бы  не  кричал  и  в  открытом  космосе , избавившись  от  скафандра  и  не  доставая  удаляющийся  космический  корабль  даже  кролем.
 У  Синявина  маленький  ребенок , потерявший  найденную  Фроловым  варежку , и  вчера  Игорь  немного  перебрал.
  Прошлой  ночью  я  вроде  бы  кому-то  засунул. Ясно , как  день - я  кому-то  засунул … а  может  и  мне: не  уверен. Я  проснулся , а  счастья   нет.
  Ребенок  орет. Жена  Синявина  качает  его  на  заботливых  материнских  руках и  он  все  орет: благодарит , наверное.
  Поступление  на  службу  в  конную  милицию - это  очень  удаленная  цель. Меня  не  овевает  лошадиный  сдавленный  смех. Мои  кости  плохо  подогнаны  друг  к  другу , фортуна  не  благоволит  параноидальным  шизофреникам , Игорю  Синявину  если  и  есть , где  укрыться , то  только  в  ванной. Полежать , успокоиться , в  голове  у  Синявина  громко , но  пусть  хотя  бы  вокруг  нее  настанет  благодатная  тишина.
Настроение  у  Игоря , как  у  карлика-носа  после  заболевания  французским  насморком , и  Синявин  в  данном  настроении  лег  в  ванную.
Не  лег , а  сел. Да  и  сел  с  трудом - ванна  оказалась  неожиданно  узкой ; Игорь  Синявин  совсем  не  держал  в  голове , что  она  настолько  узка , он  и  сам  на  редкость  не  широк , ванна  еще  уже,  Игорь  Синявин  сидит  в  ее  узости  и  забывает  открыть  воду.
Игорь  дремет.
Предположительно , в  ванне. Но  емкость , где  он  заснул , вовсе  не  ванна , а  детская  ванночка , которую  его  жена  еще  вчера  поставила  в  ванну.
Поставила , искупала  ребенка  и  оставила.
Синявин  своего  маленького  ребенка  вчера  не  купал - Игорь  вчера  занимался  собой. Сегодня  Синявин  никем  не  занимается.
Посапывает  в  детской  ванночке. 
Ни  во  что  ни  ставя  однополую  любовь , Игорь  Синявин  мало  походит  на  живое  знамение  нынешнего  времени ; помимо  маленького  ребенка  у  него  есть  и  старшая  дочь , а  у  Вероники , в  свою  очередь , имеется  семь  подруг.
Вместе  с  ней  их  восемь , и  они  учатся  в  одном  институте , им  всем  достаточно  одного  неба , друг  другу  они  никак  не  чужие; сплотившись  в  рваный  кружок , они  непременно  целуются  при  встрече  и  прощании - каждая  с  каждой. В  глазах стабильность  привычки. Если  какая  из  подруг  заболеет , она  целует  всех  остальных  с  еще  большим  участием ; раз  у  нее  кашель  и  сводящая  горло  судорога , то  страдать  в  одиночестве  она  не  хочет , и  подруги  зачихали , прочувствовали , и  ей  в  своей  хвори  не  одиноко ; подруги  ходят  всей  восьмеркой  по  ближнему  миру , шатаются  по  нему  восьмером  и  восьмеркой , оступаются  и  друг  от  друга  заболевают - как  восемь  парализованных  пальцев  при  двух  отрубленных. Они  же  близкие  люди. А  руки , чьими  бессильными  пальцами  они  развеваются  над  землей - это  судьба  и  ничем  не  отличимый  от  нее  клон.
 Ее  клон.
 Судьба  справа , клон  левее.
 Но  рано  или  поздно , он  станет  правым ; никто  не  обратит  внимания , но  он  станет – преимущественно  для  того , чтобы  не  повторять  их  ошибок.
 Ошибок  не  восьмерых  подруг: необратимых  ошибок  тех , кто  не  молится  цифрами - нормальных  мужчин  с  твердыми  убеждениями  во  всеобщей  бессмысленности. Того  же  Игоря  Синявина.
 Седова , Мартынова , Фролова.
 Живучего  логистика  Петра  Ерошевского - бывшая  жена  Фролова  теперь  уже  с  ним , Петру  завтра  рано  вставать , но  Ерошевский  не  спит , женщина  перед  его  глазами  второй  час , как  уснула: она  непроницаема  и  первый  взгляд  безмятежна , и  ему  от  ее  сна  ни  тишины , ни  покоя. Храпа  от  нее  не  исходит , тут  к  ней  никаких  упреков – она  только  кричит ; увидит  какой-нибудь кошмар  и  протяжно  на  всю  спальню ; Ерошевский  ее  не  расталкивает. Лишь  хуже  будет , думает  Петр. В  прошлые  ночи я  ее , случалось , будил, и тогда  она  уже  не  кричала , но  заснуть  рядом  с  не  кричащей , но  по-змеиному  шипящей  женщиной  мне  удавалось  еще  реже.
  Так  что , кричи , милая , срывай  свой  серебряный  голос. Я  как-нибудь  подожду , пока  ты  и  во  сне  шипеть  станешь.
На  Петра , на  музыканта , на  добытчика ; она  его  регулярно  отчитывала: во  сне  я  идентифицируя  лишь  тебя  одного , проверенного  и  дурного , и  ты  смотришься  в  моих  снах  ужасно ; ты , Петр ,  и  в  реальности  не  Дубровский , а  в  моих  снах  и , вообще… даже  хуже  Фролова , моего  прежнего.
 Что  Фролова , что  второго - Никиты  Алякина. Запущенного , твердолобого , двадцать  шесть  раз  прочитавшего  статью  Троцкого «Водка , церковь  и  кинематограф». Опытнейшего  патологоанатома: резать  жмуров  у  них  семейный  бизнес , бесноватым  корифеем  слыл  еще  прадед , и , приступая  к  вскрытию  мертвой  плоти  без  излишнего  стеснения  по  отношению  к  тому , кто  на  собственных  натянутых  нервах  играет  по  ночам  плебейские  серенады -  впрямую  ни  перед  кем  ни  не  объявлявшимся , однако  временами  пенявшего  ему  за  выбор  профессии  дикой  головной  болью , Алякин  сделал  первый  надрез , брезгливо  зевнул  и … хмм… я  не  улавливаю  смысла  происходящего… подождите , страхи  и  испуги - не  мечите  икру ; что  там  произошло , Никита  в  деталях  не  рассмотрел. Глаза  инстинктивно  закрылись , не  разрешая  ему  увидеть  чего  не  следует , но  надрез  самовольно  увеличился  и  из  живота  покойника  что-то  выпорхнуло. Такое  несуразное… со  мной  впервые. И  в  практике  предков  не  случалась , я  бы  знал… представительно  постояв  в  немом  удивления , Никита  Алякин  бесстрашно озвучил  резонное  предположение , невнятно  пробурчав:
- Душа  покинула…
  Затем  он  улыбнулся. Никаких  страшных  последствий , похоже , нет: все  органы  на  месте. Слава  Богу. Кажется , обошлось.
 Улыбнувшись , Никита  припомнил  недавние  крестины  младшего  сына  своего  троюродного  брата  Геннадия - хороший  у  него  мальчик. Ему  всего  три  года , а  уже  отцовский  «Плейбой» просит  ему  перед  сном  полистать.
  Вспомнив  его  крестины , Никита  Алякин  улыбаться  все  же  перестал.   
- Ну  и  ну , - прошептал  он. - В  бренном  мире  свои  нестыковки , но  и  при  переходе  в  вечность  никто  от  патологий  не  оградит…
Никита  Алякин  не  приглашает  к  себе  заумных  динамисток  и  не  ломает  голову  над  тем , чья  это  душа - волей  провидения  я  лишен  цветения , и  какая  мне  уготована  роль? здесь , в  этой  сплошной  раковой  клетке?... дымы… буруны  на  дымах  преисподней , облака  летят , загораживая  мне  космос ; кого  ни  вызывай  свидетелем , кому  ни  бросай  в  физиономию  собранный  в  ладонь  тополиный  пух, она  была  несчастной  душой  всеядного  маляра-колориста  Александра «Лемура» Бушанова , незадолго  до  поразившего Алякина  события  неумышленно  подумывавшего  о  самоубийстве.
«Лемур» чистил  ружье , вполнакала  размышляя: сейчас  я  напишу  предсмертную  записку  и  буду  чистить  ружье  дальше. Напишу  я  так: «В  моей  смерти  просьба  никого  не  винить. Она  в  результате  несчастного  случая. Чистил  ружье  и  случилась».
Случилась , произошла , обязательно  она , «Лемур»  Бушанов  мятежно  догадывается , что  этой  запиской  он  людей , может  быть , и  обманет , ну  а  как  ему  быть  с  Господом? Александр  незаносчивый  верующий  человек - другой  бы  застрелился  и  трава  на  могиле  не  расти , но  Бушанов  себе  столь  атеистичных  мыслей  не  позволяет  и  дерзновенно  беспокоится  о  революционных  пейзажах  своего  следующего  дня: как  же  разойтись  со  Всевышним? как  бы  отвести  обоснованные  обвинения  в  самоубийстве?… как – не  предполагает: волнения , трясучка , Александр  Бушанов  чистит  ружье  все  менее  осторожно. На  тончайшей  грани  между  самоубийством  и  несчастным  случаем. С  любовью  к  будущему.
 Прощаясь  с  воздухом.

Алексей  Фепланов  удерживать  бы  «Лемура»  не  стал.
Не  излучая  христоцентричной  энергии , Фепланов  сидит на  трибуне  дельфинария  и , угрюмо  щелкая  семечки , время  от  времени  косит  хмурый  взгляд  на  занимавшую  соседнее  место  барышню.
Стараясь  не  обращать  внимания  на  его  настроение , она  сосредотачивает  усилия  своего  интереса  на  резвящихся  дельфинах , и  лишь  изредка  отвечает  ему  смущенной  улыбкой.
После  окончания  очередного  отделения  они  все  же  разговорились. 
- Какие  же  они  тупые , - сказал  Фепланов.
 Женщина  глухо  засмеялась.
- Вы  о  дельфинах? – спросила  она.
- Угу. О  тех , что  вроде  бы  умеют  издавать  тридцать  два  вида  различных  свистков: они  у  них , как  слова. Или  слоги  от  слов. Нечто  в  этом  духе. Но  я  вслушивался , вслушивался , но  ничего  не  услышал. Ни  одной  осмысленной  комбинации.
- А  вы  от  них  чего  ждали?
- Но  специалисты  ведь  говорят ,  что  к  человеку , в  плане  разума , ближе  всего  собаки , обезьяны  и  дельфины. Собака  у  меня  и  самого  есть – с  самого  рождения  неизменно  тупая , а  вчера  я  ходил  на  посмотреть  на  обезьян. Черт  понес…
- Посмотрели? – спросила  жещина.
- Полдня  у  решетки  проторчал , - ответил  Фепланов. – И  они  меня, в  смысле  разума , ничем  не  убедили. Прыгают , галдят , кидаются  друг  в  дружку  банановой  кожурой. Одна  даже  в  меня  бросила.
- Надеюсь , не  попала?
- Она  бы  попала , - без  энтузиазма  проворчал  Фепланов , - да  не  добросила. Дельфины  эти  тоже  тупицы , битый  час  через  обруч  сигают , словно  бы  больше  и  заняться  нечем… Семечек  хотите?
- Будьте  любезны , - протянув  руку , сказала  она.
  Алексей  Фепланов  насыпал  ей  ладонь  чуть  ли  не  с  горкой ; она  его  поблагодарила  и  незамедлительно  принялась  за  грызню.
- Доработка , - пробормотал  Алексей.
- Вы  о… я  не…
- До  воды-то  кожурку  доплюнете?
Женщина  жизнерадостно  пожала  плечами.
- Далековато  вообще-то , - сказала  она.
- А  я  вам  помогу. Когда  вы  приготовитесь  плевать , кивните  мне  головой  и  я  вам  со  всей  силы  стукну  по  спине. Тогда , скорее  всего , долетит.
Он  предложил  ей  это  на  полном  серьезе  и  ее  лицо , если  и  изменилось , то  лишь  в  сторону  еще  большего  уважения: осмысленно , по  существу  он  размахнулся , подумала  она , сразу  видно , что  Человек , а  не  какое-нибудь  примитивное  животное.
«На  исходе  дней…»
«Молчи , Мартынов!»
«… ты , Алексей , будешь  беспричинно  хихикать…»
«Я  тебе  не  слушаю!»
«… и  ходить   с  протянутой  рукой» - Фепланов выдохнул. Вдохнул. Ударил  ее  по  спине: она  не  первая  в  своем  роду , с  кем  поступили  столь  неуважительным  образом – в  середине  шестидесятых  нечто  такое  произошло  и  с  ее  отцом.
Сергей  Петрович  Аленский , тогда  еще  Сережа «Гном» , ночной  лаборант  в  неком  закрытом  институте , привез  к  себе  на  дачу  своих  бывших  одноклассников ; летний  дом  у  него  в  Удельной , его  знак  гороскопа – весы , его  хобби – одиночество , повсюду множество  угрожающе  жужжащих  пчел.
Гостям  Аленского  они  откровенно  надоедают. Провоцируют  и  наживают  врагов.
- У  тебя  варенье  есть? – сумрачно  спросил  у  Сергея  подводный  охотник  на  судаков  и  налимов  Николай  Лепанин. 
- Найдем , - ответил  Сергей.
- Тащи.
 Сережа «Гном» принес  банку  с  алычовым  вареньем , и  его  бывшие  одноклассники  с  немалой  заинтересованностью  уставились  на  него , на  Сергея , не  на  банку  или  подлинный  холст  Траяноса  Непосиласа: чего  им  от  меня  надо? на  что  они  способны? не  сорваться  ли  мне  к  железнодорожной  станции? «Гном»  заметно  психует.
  Ему  нехорошо , когда  на  него  так  смотрят.
- Ну , и  чего  вы  на  меня  уставились?! – воскликнул  Сергей. - На  меня  так  проницательно  и  моя  родная  мать  не  смотрела , когда  я  у  нее  денег  на  ее  же  будущие  поминки  попросил.
- Не  сопи , - грубо  сказал  Николай  Лепанин.
- Я  и  не…
- Сейчас  мы  твою  физиономию  измажем  вареньем  и  как  только  пчелы  на  нее  сядут , тут  же  всех  их  и  поубиваем.
- Но…
- Так  надо , Гном , - пояснил  ему  диспозицию  Иван «Ермак» Коломийцев.
 Обмазав  Сергея  Аленского  свежим  варенье , они  замерли  в  немногословном  ожидании , и  пчелы  постепенно  рассаживались - на  на  лице  Сергея , на  шее , небольшая  часть  и  на  лежащих  на  табурете  руках.
- По  моей  команде , - прошептал  Николай  Лепанин. - Давай!
 И  пошло-поехало: кто  руками , кто  журналами , а  кто  и  принесенными  со  двора  досками , но  пчел  они  потрепали  основательно.
  Впрочем , недовольных  хватало  и  при  безоговорочной  виктории.
- Все  руки  вареньем  измазал , - досадливо  бормотал  Николай  Лепанин.
- Ты  руки , а  я  весь  журнал  измял , - жаловался  Марк  Волощагин. - А  он  новый , нечитанный , я  его  на обратном  пути  в  электричке  читать  собирался.
- А  я  вот  доску  пополам  сломал , - говорил  «Ермак» Коломийцев , - мне-то  без  разницы , она  же  не  моя , а  Сереги  Гнома , но  за  него  мне  обидно. Зачем  она  ему  теперь  сломанная? 
На  третьем  этаже  горит  свет. Во  всем  доме  темно , но  у  него  все  по-другому: плачет  гитара  и  зимуют  обессиленные  ангелы , закипает  кофе  и  полыхает  свет. Теперь  уже  и  стены. Он  у  себя - на  Беговой. Ему  некуда  идти… как  и  остальным , поджигающим  квартиру  для  того , чтобы  сварить  кофе - из  всей  этой  компании  до  1999  года  не  дожил  только  отважный  инспектор  по  делам  несовершеннолетних  Марк  Волощагин , удавившийся  в  эпицентре  пожара  веревкой  из  воловьих  жил  и  оставививший  сыну  девять  тысяч  долларов.
Неоплаченных  доминошных  долгов.
«Грязная  шлюха!»
«Чего?!»
«Это  я  от  чистого  сердца» ; ты  увлеченно  занята  лишь  собой , я  не  люблю  твою  жизнь: Нина , лошадка , солнышко , пока  мы  с  тобой  еще  ладили , никто  не  говорил  о  скорой  дряблости  ничьих  ягодиц - заказав  сразу  пять  рюмок , мешковатый  аналитик  по  продаже  бижутерии  Евгений  Маркович  Волощагин  расставил  их  безупречным  полукругом  и  приступил  к  доступной  для  него  форме  непротивления  злу  насилием.
Когда  опустели  первые  две , Евгений  Волощагин  почувствовал  всю  ответственность  наступившего  момента ; после  второй  рюмки  он  привык  хотеть  женщину , но , если  она  не  успевала  вклиниться  до  третьей , ей  было  уже  нечего  рассчитывать  на  сохранение  в  нем  его  желания.
Евгений  Волощагин  не  рад , что  он  такой. Но  он  такой – Евгений, бывает , и  сейчас  сентиментально  всплакнет  под  «Bee  Gees».
- К  вам  можно  подсесть? – спросили  у  него.
  Внушительный  бюст , гибкая  талия , томные  пустые  глаза - когда  Вероника  Коптева  смотрелась  в  зеркало  и  видела , что  сегодня  она  выглядит  плохо , Вероника  испытывала  некоторое  облегчение: с  мужчинами  ей  очень  не  везло , но , когда  она  выглядела  плохо , это  казалось  ей  закономерным. Если  же  она  замечала , что  выглядит  хорошо , Веронике  приходилось  рассуждать  о  своей  планиде  еще  мрачнее - оглядев  подошедшую  к  нему  женщину , Евгений  Волощагин  меланхолично  усмехнулся  и  уверенно  опрокинул  в  себя  третью  рюмку.
- Можно? – переспросила  Вероника.
- Нельзя , - ответил  он.
  Идите , женщина , убирайтесь , не  считайте  меня  хуже , чем  я  есть: я  бы  не  стал  до  упаду  смеяться , заметив , как  торжественно  вас  несут  сбрасывать  под  поезд ; полгода  спустя  Евгений   Волощагин  вновь  сидел  в  том  же  самом  кафе  и  пил  дешевое  красное  вино. Водку  он  теперь  не  пьет – от  нее  у  Евгения  припадки. Гнетущая  изжога  в  подсознании.
  Все  вино  он , кажется , выпил , но  какая-то  капля  на  дне  бутылки  вроде  осталась  и  Волощагин  напряженно  раздумывает , как  бы  добавить  ее  к  уже  выпитому. Разбить  бутылку  и  облизывать  осколки  по  одному  Евгения  не  устраивает: обрежусь… красное  с  красным  смешаю - попробовать  дотянуться  до  днища  языком , пожалуй, сработает , и , сложив  язык  узкой  трубочкой , Евгений  Волощагин  засунул  его  в  горлышко  и   скрупулезно  им  водит  по  дну.
  Он  вознамерился  не  оставлять  внутри  ни  единого  милиграмма. Сидящая  неподалеку  от  Волощагина  дама   увидела , что  он  умеет  делать  своим  языком , прямым  текстом  высказала  свое  восхищение  и  нетерпеливо  позвала  Евгения  к  себе. Разумеется , для  себя.
- Ну , вы  и  профи , - воскликнула  она , -  даже  страшно  представить , какое  вы  можете  доставить  мне  удовольствие … Немеренное , вероятно. Колоссальное… Пошли  ко  мне?
 От  тебя  иду  один , мимо  рюмочной  иду. Не  скажу  себе: «Кретин!» , если  все-таки  зайду - Евгения  отвлекли , прервали  на  середине , и  Волощагин  выдернул  язык  из  бутылки  не  для  того , чтобы  ответить ей  согласием .
- Профи-то  я  профи , - проорал  он , - да  не  про  твою  честь!
Перекошенный  своей  судьбой , не  выгадывающий  никаких  плюсов  из  устрашающего  понижения  температуры  ничем  не  умащенного  тела , теряющий  самообладание  ихтиозавр  Евгений  Волощагин  не  порывался  вступить  в  отряд  космонавтов  и  не  плодил  себе  подобных  в  пижаме  от «Burberry» ;  чуть  правее  Вероники  Коптевой  неприметно  сидел… антифашист  Джордж  Медяк? марсианский  связной  Сильвио  Бохорено? старающийся  раскурить  давно  нечищенную  трубку  Седов. Собственной  персоной.
Он  слышал  их  диалог. Седов  сказал  женщине:
- Не  обижайтесь  на  него , дамочка - пьющий  он. Сильно  пьющий.
  Женщина  с  радостью  пошла  бы  и  с  Седовым , но  Седов  всецело  поглощен  закипающей  в  нем  злобе  по  отношению  к  кому-то  молчавшему  с  ним  за  одним  столом  и не  улыбнувшегося  ему  при  встрече  со  словами: «добрый  день , я - Алексей  Фепланов , вы  кто-то  еще , не  берите  на  себя  больше  женщины  и  наведите  порядок  в  своих  кровосмесительных  связях» : он  не  сквернословит , не  размахивает  конечностями: заунывно  кашляет.
  Поначалу  он  Седова  чрезмерно  не  раздражал , но  сейчас  Алексей  раздохался  в  полный  голос , и  Седов  выносить  его  манеры  не  в  состоянии.
- Если  бы  ты , - сказал  Седов , - кашлял  от  дыма  моей  трубки , я  бы  тебя  еще  понял , но  я  ее  так  и  не  раскурил. Так  неужели  тебе  кажется , что  мне  здесь  больше  нечего  делать , кроме  как  выслушивать  твой  кашель? Разве  по  мне  не  видно , сколь  опасно  злоупотреблять  моим  терпением?
  Седов  говорит  с  ним  на  повышенных  тонах , ничем  не  задевая  темные  стороны  его  личности , но  Алексей  Фепланов  проявленного  такта , как  и  ожидалось , не  оценил.
- Сами  вы  сволочь , - обиженно  пробурчал  он. - Вы  можете  думать  обо  мне  все , что  хотите , но  я  не  просто  так  тут  кашляю. Я  привлекаю  ваше  внимание.
- И  какого  лешего  ты  его  привлекаешь? – спросил  Седов.
- А  такого , что  у  вас  из  кармана  выпали  ключи. Да , да. Вон  они - под  столом валяются.
Он  сказал  правду. Ключи  Седова  действительно  валялись  под  столом – бросить… броситься… броситься  в  море , выплыть  на  небе ; Седов  их  поднял , запихнул  куда-то  в  штаны  и  ушел  из  забегаловки  прочь: неувязка , подумал  он , человек  пытался  мне  помочь, а  я  говорил  с  ним , как  с  нерадивой  гнидой.
Иронично  хмурясь , Седов , если  себя  и  упрекает , то  не  сверх  меры - дошел  до  Чистых  прудов , сел  на  скамейку ; это  фол! снятой  бутсой  по  щекам? конечно  же , фол! мой  корпус  дышит  на  ладан , но  ты , Елена , уже  у  порога. Облизывая  банан  без  кожуры, вызывающий  отнюдь  не  духовные  ассоциации ; ты  улыбаешься  и караешь  любимых  согласием. Приобретая  окончательный  вид , заранее  разматывая  бинты…  из  чьей  свиты  эти  предупредительные  призраки? через  одну  скамейку  от  Седова  полулежал  пожилой  человек  в  грязных  ботинках: мощный  лоб , выразительные  надбровные  дуги , левая  рука  вдохновенно  бегает  по  записной  книжке - они  просидели  поблизости  друг  от  друга  не  меньше  сорока  минут.
Виталий  Петрович  Хапло  что-то  записывал  в  свою  книжку , Седов  думал  о  том , что  женщиной  можно  стать  и  с  женщиной , а  мужчиной  с  мужчиной.
Когда  Виталий  обратился  к  Седову , тот  не  заткнул  ему  рот  первым  попавшимся  булыжником.
- У  меня , молодой  человек , - сказал  Виталий  Хапло , - основательно  затекла  левая  рука , а  правой  я  не  пишу  из-за  принципиальных  соображений: не  нравится  мне  написанное  моей  правой  рукой. И  не  нравиться  не  в  плане  эстетики  почерка - само  содержание  не  устравивает , такой  вот  у  меня  сдвиг… А  к  вам , молодой  человек , у  меня  имеется  следующая  просьба - вы  мне  мои  мысли  в  записную  книжку  не  запишите?
 Пожалуйста , ответил  Седов. Подванивайте , творите , я  помогу - Виталий  Хапло  поблагодарил  его  аристократичным  кивком , протянул  записную  книжку  и  моментально  приступил  к  неторопливой  диктовке:
- Через  одну  скамейку  от  меня  сидел  молодой  человек  с  отвратительной  особенностью  ничего  не  делать , но  сохранять  при  этом  явно  не  наигранную  ухмылку , выдающую  в  нем  всю  мерзость  его  существа , рожденного  на  свет , чтобы  никогда  не  выходить  из  тени  и  заставляя  любивших  его  поступать  так  же , не  объясняя  им  всю  боль  от  последующего  падения  за  границу  человеческого  восприятия. Восприятия  того , что  ему  ни  за  что  не  поддастся  и  не  сделает  красивее  обыкновенного  подонка , принимающего  мир  не  во  всей   полноте , а  лишь  в  хорошо  ему  известных  искривлениях , не  являющихся  для  нормальных  людей  чем-то  краеугольным. Он  умрет  страшной  смертью  и  умрет  ей  заслуженно , потому  что  он  собака , забывшая  своего  хозяина – собака , которая  теперь  уже  не  будет  позвана  им  обратно… Записали?
- Записал… - ошарашенно  пробормотал  Седов.
- Большое  спасибо , - забирая  свою  записную  книжку , сказал  Виталий  Хапло. – Серьезно , спасибо.
- Да  ладно… - отмахнулся  Седов.
 Седов  не  то , чтобы  в  шоке , но  после  таких  слов  ему  необходимо  выпить  и  он  пьет , хлещет  лимонную  водку , запивая  ее  какой-то  двадцатиградусной  мутью  с  рябиновым  привкусом  и поэтично  рассказывая  воронам  об умирающего  от  сифилиса  философе , учителе Кандида - напротив  кинотеатра «Ролан». Невозмутимо  слыша  возглас  школьницы: «мой  папа  пил , и  сейчас  он  уже  дедушка» ; неловкий  ход  мастера? всё  присутствует  везде? при  взгляде  на  эти  шумные  скопища  я  чувствую  в  себе  навык  взрывателя? Седов  убирает  под  скамейку  пустые  бутылки , бредет  дворами к  Таганке , шатко  переходит  короткий  мост ; ему  уже  хочется  поговорить  с  кем-нибудь  напоминающим  женщину.
  You  look  pretty  good… я  бы  воровато  заглянул  тебе  между  ног – что-то  будет , весь  день  мне  себя  не  удержать ; возле  чуждого  ему  бутика  Седов  присмотрел  интересную  девушку: у  нее  понимающее  выражение  лица , внешность , великолепные  объемы , ее  душа  вряд  ли  распространена  по  всему  телу , Седов  с  ней  говорит , она  ему  не  отвечает. Я  поедаем  неперсонифицированными  треволнениями , упорнейшим  трудом  пополняю  донжуанский  список , вы  прекрасно  умеете  слушать , цыпочка , тушканчик , не  будьте  со  мной  сладкой  и  безвкусной, как  сахар… 
  Седов  выговаривается. Полчаса , час , нам  есть  о  чем… у  нас  есть  чем… это , случайно , не  твой?
  Выйдя  из  бутика , короткостриженный  бугай  взял  ее  под  мышку  и  по-хозяйски  попытался  унести  внутрь  магазина.
  Седов  недвусмысленно  выкатил  глаза.
- Ты  это  куда, - закричал  он , - мою  девушку  унести  хочешь?!
 Зол  Седов , быковат  и  грозен , в  нем  ропщут  все  его «Ego , Superego , Id» ;  господин  из  бутика  остановился , поковырял  в  зубах  и , удивленно  посмотрев  на  Седова , негромко  сказал:
- Ну , ты  и  допился , земляк. Будешь  так  пить , скоро  и  ногу  от  руки  отличить  не  сумеешь. Прислушайся  ко  мне – я  дело  тебе  говорю. А  что  до  нее , то  она  же  такая  же  девушка , как  ты  девочка.
 Я  в  чреве  желтого  бурана… неощутимого  для  вас , для  прочих: мысли  Седова  сковывает  лютый  ужас. Они  у  него  и  до  этого  не  были  надлежаще  раскованы , но  сейчас  и  совсем  в  одну  прямую  сошлись.
- Мужик , что  ли?! – заорал  он.
Бугай  из  бутика  простодушно  засмеялся  и  едва  не  выронил  свою  ношу. А  то  он  бы  выронил , Седов  бы  не  подхватил.
- Не  бойся , не  мужик , – сказал  он.
- А  кто?! – спросил  Седов.
- Манекен , кто  же  еще , - ответил  бугай. 
- Женский?!
  Человека  с  манекеном  трясет: ему  очень  смешно. Даже  воздуха  не  хватает , чтобы  ответить.
- Женский?! – кричит  Седов.
- Женский , женский…
 У  Седова  несколько  отлегло. Он  по  возможности , насколько  сумел , успокоился: да… занимательно… август , ясное  ночное  небо , ни  одной  звезды - женский  это  еще  куда  ни  шло.
За  женщиной  все-таки   будущее.
За  ней - не  за  Махлюмовым.
Однозначно  не  за  ним.
Анатолий  «Подсос» Махлюмов - сорокатрехлетний  продавец-консультант  нетрадиционной  сексуальной  ориентации , и  его  собака  тоже , но  не  так , как  Махлюмов: с  гораздо  большей  принадлежностью  к  мужскому  полу.
Безпородный  кобель  Анатолия  Махлюмова  однажды  ненароком  увидел, что «Подсос»  позволяет  делать  над  собой  другим  мужчинам  и  ему  стало  стыдно  за  хозяина  и  обидно  за  себя.
Не   собираясь  держать  обиду  внутри , он , преследуя  других  кобелей , запрыгивал  на  них  сзади  и  проявлял  свою  обиду  с  позиции  силы ; Анатолию  Махлюмову  за  неугомонного  пса  уже  приходилось  стыдиться - сам «Подсос» собственные  пристрастия  прилюдно , посреди  улицы  не  выражает: только  дома, тет-а-тет , в  сугубо  интимной  обстановке , ну  а  его  пес  запрыгивает  на  всех  подряд , и  хозяева  не  успевших  вырваться  кобелей  архаично  матерятся на  Анатолия  Махлюмову , который  является  крайне  тонкой  натурой , и  ему  бы   подобной  грязи  никогда  не  слышать;
«Подсос»  безусловно предполагает , что  пес  мстит  природе  за  него  самого , но  как  бы  то  ни  было , нехорошо  он  себя  ведет , не  утонченно: куда  направлять  свои  инстинкты  дело , конечно , его , но  как  же  можно  без  музыки… без  аромата  амбры  и  взошедшего  в  спальне  искусительного  полумрака…

Отца  и  сына  Ивлева  с  Седовым  и  Махлюмовым  объединяет  покровительство  одного  и  того  же  святого - стыдится  своего  окружения  Ивлевым  нечего , но  у  них  на  двоих  только  одна  пара  резиновых  сапог: им  бы  вторую , однако  второй  у  них  нет. Пугало  на  огороде  есть , а  приемлемого  урожая  и  ангел  в  парчовых  портянках  не  увидит.
«Се  надвигается  время , сын , когда  мы  с  тобой  будем  еще  отчетливей  маяться  и  не  преуспевать – всему   виной  особый  дух».
«Чей  особый?»
«Наш. Или  всего  того , что  вокруг. Или  не  всего» - оба  Ивлева  заядлые  рыбаки. Ожесточенно  и  беззаветно , строго  по-очереди  они  рыбачат  на  обмелевшем  озере. По  четным  дням  выходит  отец , по  нечетным  выпадает  идти  сыну ; младшему  Ивлеву  уже  под  двадцать  пять , он   сгрыз  три  курительных  трубки   и  доканчивает  четвертую , но  без  сапог  на  болото  не  ходит.
Девятого  июля  2001-го  он  движется  в  сапогах  и  с ощущением , что  словно  бы  без. Сапог  у  младшего  Ивлева  прохудился  и , давая  течь , подводит ; Ивлев  его  не  снимает  и , вернувшись  домой , ничего  не  говорит  отцу. Не  из-за  мерзости  натуры - пойдет отец , да  и  промокнет , вот  я  ему  в  спину  и  посмеюсь – напротив: он  своего  отца  оберегает. Папаша  же  ни  единого  четного  дня  без  рыбалки  не  продержится, думает  он , а  тут  еще  и  сапог  прохудился , как  же  он  на  нее  пойдет , заранее  зная? Но , если  отец  не  пойдет , не  выберется   на  рыбалку , то  ему  и  жить-то  незачем.
 Младший  Ивлев  ничего  не  говорит. Отец  медленно  удаляется , и  сын  ободряюще  помахивает  ему  рукой.
Плотва… по  два  часа  на  каждую , неудобный  спиннинг , опутывающая  серость  пейзажа ; промокнув , как  борода  черта  при  крещении , старший  Ивлев  ни  словом  не  обмолвился  сыну  о  прохудившимся  сапоге  по  тем  же  причинам , что  и  сын ; они  же  оба  рыбаки , без  рыбалки  им  жизнь - пустая  забава , и  луна - лишь  дьяволова  наложница , орел… где?... они  не  замечают , как  он  хватает  морских  змей. Ивлевы  продолжают  ходить  на  рыбалку. Чего  поймают , то  и  упустят, но  со  смыслом , и  сапоги  у  них , как  прежде , промокают.
У  старшего  Ивлева  правый , у  младшего  левый: не  меняясь  местами  даже  в  те  рассветы , что  слетаются  на  землю  после  перенаселенных  демонами  ночей - род Ивлевых  испокон  веков  живет  под  Тверью. Его  представители  трижды , идя  по  стопам  своего  земляка  купца  Афанасия Никитина , предпринимали  попытки  на  чем  попадя  доплыть  до  Индии , но  у  Михаила «Вальмона»  Кульчицкого  за  право  называться  наиболее  настоящим  москвичом  насмерть  дрались  еще  не  знакомые  друг  с  другом  прадеды – на  заднем  дворе  Набилковской  богодельни. 
 Я  Михаил… очень  приятно… здравствуйте – я  из  Москвы , глубоки  мои  корни  в  ее  суете , сильна  моя  любовь  к  ее  не  перестающим  скалиться  черепам ; родившись  около  Ходынского  поля , «Вальмон» Кульчицкий  не  заходил  в  разбитый  поблизости  от  него  парк  дольше , чем  хотел. В  сентябре  2000-го  он  захотел  больше , чем  лень  и  пришел ; «Вальмон» прогуливается  по  аллеям  и  ни  на  что  не  претендующе  вспоминает: здесь  я  подкармливал  белок , там  я  упал  с  качелей , а  тут , тут  я  в  первый  раз  в  жизни  увидел  радугу.
Воспоминания  у  Михаила  Кульчицкого  хорошие , настроение  у  него  похуже. Ему  тоскливо , и  «Вальмон»  покидает  парк ; холодные  красавицы  при  воспаление  внутреннего  уха  и  перчаток из  лосиной  кожи  у  коренастых  мессий  неизвестного  происхождения , козлиные  следы , сухостой… зловещий  климат.
«Необходимо  заключение  специалиста , чтобы  понять , идет  ли  речь  об  идиоте  или  нет» - предостережение  Юнга  не  теряет  своей  актуальности , завтрашний  вечер  настает , и  Михаил  Кульчицкий  снова  отправляется  прогуляться  по  местам  своего  детства ; бредет  и  вспоминает – здесь  я , там  я , тут  я… Но , ничего  помимо  того , как  же  вчера  ему  было  тут  тоскливо , Кульчицкому  не  вспоминается. Ни  белок , ни  качелей , ни  радуги ; вчерашним  вечером  вспоминалось , сегодняшним  как  отрубило , но «Вальмон» Кульчицкий  и  вчерашним  вечером , когда  все  еще  вспоминалось , чувствовал  себя  ничуть  не  лучше.
На  то  он  и  вырос. Выманивая  из  груды  мелких  камней  корейского  духа  Сонана  и  поддерживая  дружеские  отношения  с  упрямым  импотентом  Обуховым.
У  Николая  Обухова  на  редкость  красивое  лицо , однако  на  него  не  обращают  внимания  те , кто  ему  нужен , а  кто  ему  нужен , кто? Обухов  не  припомнит  этого  и  после  столовой  ложки  с  патриаршей  мочой: влияние «Вальмона»? Алана  Гинзберга? солнечного  удара? кто-то  же  был… кто-то  был  нужен , от  кого-то  вчера  зависело  его  сердце.
Зависит  и  сейчас , но  он  устал.
Купил  картошки – мороженая , буду  пить  с  ней  чай. От  одесской  колбасы  пахнет  потом. Николай  Обухов  отпускает  бороду. Он  растит  ее  для  того , чтобы  прикрыть  свое  красивое  лицо  и  попробовать  не  страдать.
Отпустив  бороду , Обухов  ее  не  ровняет.
Как  растет , так  и  пусть ; Николай  не  дышит  любовью  к  ближнему , кидает  беглые  взгляды  на  людей , ведущих  двойные  жизни  и  от  него  отшатываются  не  только  те , кто  ему  нужен , но  и  все  остальные. Впрочем , Николаю  Обухову  от  данного  факта  только  легче.
Ему  понятнее.
  Проламываясь  сквозь  Николая  деликатным  строем , проходит  лето  2002  года ; периоды  смятения  становятся  короче  и  Обухов  решается  побриться - посмотреть , чем  же  там  его  порадуют.
Он  бреется , рыжеватые  клочки  отвесно  летят  в  раковину , Николай  Обухов  видит  свое  прежнее  лицо: он  и  не  предполагал , что  в  такой  степени  оставшееся  молодым. Сохранилось  оно  все-таки  под  бородой , подумал  Николай. Интересно , каким  же  оно  сохранилось  под  моей  кожей?
 Ему  на  самом  деле  интересно , и  Николай  Обухов  срезает  отточенной  бритвой  тонкую  кожу , он  интересуется , хрипя  от  нетерпения - Обухову  не  по  себе.
Николай  тонизирует  предобморочное  содержание  мыслей  запылившимися  таблетками , изумленно  подпадает  под  экспансивную  вспышку  менингита , и  ветер  не  с  ним , он  витает  жуткими  порывами  по  Филевскому  бульвару  около  Михаила Кульчицкого , и  «Вальмон» , теряя  самообладание , ищет  дерево , за  которое  он  мог  бы  уцепиться ; у  «Вальмона»  есть  живописное  подозрение: ветер  меня , вероятней  всего , утащит , и  хвататься… спасаться… повод  ли  это  для  того , чтобы  надрываться? непосредственно  рядом  с  «Вальмоном»  деревьев  нет.
Есть  Агапов. Нейтральный  всем  и  всему  учитель  физики  в  квадратных  очках: Павел  Агапов  идет  проведать  ненавидевшую  его  падчерицу. Она  попала  в  больницу  из-за  вбитого  Агаповым  воспитания – присматривая  по  собственной  воле  за  соседской  старухой , Варечка  ухаживала  за  ней  с  максимальным  радением , и  тревожная , спущенная  с  поводка  бабушка  Надя  намеренно  заразила  ее  туберкулезом; Павел  Петрович  Агапов  шагает  по-родственному  проведать  Варечку , Михаил «Вальмон» Кульчицкий  напрыгивает  на  Агапова  и  обвивается  вокруг  него  как  руками , так  и  ногами ; Агапов  раскачивается , пошатывается , гулко  падает  на  гравий  вместе  с  Михаилом  Кульчицким , но  «Вальмон»  падает  скорее  не  на  гравий , а  на  Павла  Петровича , и  Агапову  не  столько  больно , сколько  странно: он  на  гравии , на  нем  самом  тревожно  дрожит «Вальмон» Кульчицкий , ветер  от  этого  не  стихает , и  голос  у  Агапова  отнюдь  не  спокойный.
- Стекла  в  моих  глазах , - сказал  он , - наверное , от  разбитых  очков. Релятивисткая  космология , олень  Рудольф , всем , всем , всем! терминировать  антиклерикальную терминологию … тебя , меня , постулаты  Бора… не  слабо  же  я  упал…
- Да  и  ветер  не  слабый , - сказал  Михаил «Вальмон».
- Ну , не  он  же  нас  с  вами…
- Не  каркайте , пожалуйста.
  Все  же  выбравшийся  тогда  из-под  Кульчицкого  учитель  физики  Агапов  не  находится  в  пределах  досягаемости  государственной  премии.
  Павлу  Алексеевичу  еще  в  отрочестве  предсказали , что  однажды  он  увидит  в  лифте  мужской  труп , и  Павел  Агапов  год  за  годом  ожидает  открытия  жалкого  аналога  желанных  пространств  с  плохо  контролируемым  ужасом.
Сорок  семь  лет  прожил - никому  за  столом  не  прислуживал. Телесную  немощь  перебарываю , в  свободные  от  работы  уик-энды  трачу  слюну  в  стриптиз-баре  на  Чертановской ; по  завершению  одного  из  них  Агапов  ехал  в  лифте , и  с  ним  там  случился  инфаркт. Оседая  по  исписанной  любовными  историями  стене , он  с  безумным  видом  строил  отчаянные  гипотезы: не  свой  ли  труп  я  увижу  я  в  лифте? не  свой  ли?! В  больнице  Агапову , как  сумели , помогли , но , едва  вернув  себе  сознание , Павел  Алексевич  Агапов  непреднамеренно  вспомнил  о  предсказанном  и  задрожал  ослабленным  сердцем: второй  инфаркт.
Павел Агапов  сдержанно  улыбается. Он  неброско  приокрывает  рот. 
- Сознание  я  вернул… чужими  руками , - сказал  Агапов. - Сейчас  я  не  умру… мне  же  еще  суждено… не  сделать - увидеть… увидеть…
- Увидеть? – спросил  врач.
- В  лифте….
- Кого  в  лифте? Что  увидеть?
- Мужской  труп…  я  сейчас  не  умру  , не  умру , пока  не  увижу…
Врачи  суетятся  вокруг  учителя  физики  в  меланхоличном  беспокойстве , мысля  при  этом: бредит  сэнсей - перед  самым  отходом  мозгами  расслабляется ; они  не  дают  исчерпывающих  ответов , не  упрашивают  Агапова  сфотографироваться  с  ним  на  память ; прижизненно  воспаряя  над  полнотой  чувств , Павел  Агапов  относится  к  своему  второму  инфаркту  гораздо  хладнокровнее  их.
Не  загнусь  я  сейчас , думает  он  , я  же  еще  не  видел  в  лифте  мужской  труп: уверенность  в  том , что  я  должен  увидеть  в  лифте  труп , вызвала  у  меня  второй  инфаркт, она  же  меня  от  смерти  в  результате  него  и  оберегает.
Простая  сложность.
Всем  хороша , одно  настораживает – моя.   
И  их - ненамеренно  столкнувшись  в  Коломенском , поджарые  старики  с  расстановкой  блистали  дворянской  выправкой , по  привычке  не  вынимая  рук  из  карманов ; в  судьбах  этих  аксакалов  было  много  общего.
Оба  они  выросли  на  Пресне , с малолетства  пристрастились  к  лихим  делам  и , скрываясь  от  идущего  за  ними  по  пятам  угрозыска , согласованно  бежали  на  фронт , где  вопреки  непреложности  воровских  законов  воевали  честно  и  до  победы.
Вернувшись  с  войны  без  правительственных  наград , но  с   заслуженными  проклятиями  безутешных  вдов  офицеров  элитных  частей  СС , они  сколотилили  враждующие  между  собой  банды  и  в  начале  семидесятых  ушли  на  покой  не  от  финки , а  по  собственному   желанию.
 Теперь  же  они  стояли , опираясь  на  схожие  по  изношенности  палки  и  неумело  пытались  воскресить  былую  гнусность  связывающих  их  отношений.
- Ну  здравствуй , Нефед , - глухо  сказал  Терентий «Чех». - Еле  тебя  признал. Подумал - что  за  мурло , что  за  ископаемое.
- Ты  тоже , Чех , - усмехнулся  Василий «Нефед», - все  эти  годы  не  в  барокамере  лежал. Каждая  морщина  с  кулак  будет.
- Но  ты-то , - проворчал  Терентий , - и  совсем  на  человека  не  похож. Глаза  и  те , как  у  мертвой  рыбы.
- Не  разберу  никак , что  ты  там  бормочешь… Челюсть-то  дома  забыл  или , раззявившись  на  какакую-нибудь  молодую  бабу , выронил?
- Сейчас  с  тебя , Нефед , весь  твой  гонор  слетит. Обхватишь  голову  своими  кривыми  пальцами  и  в  Яузу  топиться  пойдешь. Тибетчик  ты  старый… Эй , женщина , вы  нас  не  рассудите?
 Спешившая  не  к  ним  Анна  Стеблинская  состояла  в  браке  со  многими  небедными  господами , как  в  Москве , так  и  в  Чебоксарах , Тамбове , Саратове ; она  умела  пользоваваться  пленительностью  похотливой  наивности.
  Остановившись  возле  стариков , Анна  недовольно  пробормотала:
- А  в  чем  затруднение?
- Признайтесь  нам  как  на  духу , - сказал  «Чех» , - кто  из  нас  лучше  выглядит. Я  или  вот  он , Васька   Нефед. Но  смотрите  внимательней , первое  впечатление  зачастую  обманчиво.
 Осмотривая   их  со  всем  возможным  вниманием  и  наглядно  показывая  серьезность  подхода  откидыванием  назад  средних  размеров  головы , Анна  Стеблинская  вкрадчиво  переспросила:
- Кто  из  вас  лучше  выглядит?
- Из  нас , - кивнул «Чех».
- Из  вас? Ха-ха.
- А?
- Из  вас  никто.
Анна  засмеялась , тряхнула  грудью ,  снова  заспешила ; раньше  не  к  ним, а  сейчас  уже  от  них – волки  воют  на  себя , в  двух  карманах  три  дыры… старикам  становится  очень  грустно. Они  чувствуют  такое  одиночество  во  времени , что  не  переборешь  и  вдвоем , но  надо.
- Чего  уж  там , Нефед , - сказал  Терентий «Чех» , - прошлым  сердца  боронить: лажа  все  это , молодняковый  гнусняк. Замиримся , что  ли?
- Да  я , Чех , не  против , - протягивая ему руку , сказал  «Нефед». - Я  и  в  пятьдесят  шестом , когда  следователь  Наливянчик  меня  насчет  твоего  местонахождения  на   допросе  тряс , чуть  кукишем  ему  морду  не  разбил… Отметить  бы  чем-нибудь  следует.
- Ты  пей , Нефед , а  мне  уже  нельзя. Я  докторам  не  верю , но , когда  они  говорят, что  в  этом  случае  я  врежу  дуба , понемногу  прислушиваюсь.
- Я  тоже  свое  отпил…
  Присев  на  скамейку , старики  забарабанили  пальцами  по  засохшему  на  ней  птичьему  помету , прерывая  тягостное  молчание  лишь  редкими  вздохами.
  «Не  жизнь , Нефед , а  мартышкина  слеза»
 «И  не  говори. Не  говори , а  то  я  слышу» - от  страха  перед  выкапываемой  фактически  на  их  глазах  могилой , старикам  одновременно  захотелось  положить  голову  на  плечо  соседа.   
  Столкнувшись  головами , они  не  вспомнили  ничего  хорошего.
  «Чех»  с  «Нефедом»  собирают  вокруг  себя  объезженных  кошками  псов , в  домах  престарелых  на  днях  затрубят  охотничьи  рога , письменный  стол  завален  уже  кем-то  обглоданными  костями; никогда  не  проходивший  ни  по  одному  делу  Алексей  Фепланов , взахлеб  читал  Фихте  и  говорил  наконец-то  согласившейся  остаться  у  него  женщине: «я  не  буду  пить  водку , я  буду  пить тебя. Из  тебя»
 
  Алексей  Фепланов  придушил  телепата  Ираклия  Трофимова. Покончил  с  ним , потому  что Трофимов  показался  ему  настоящей  гадиной.
  Не  представая  мультиподонком , Алексей  Фепланов  покойного  не  грабит. Он  порывается  уйти  из  его  приемной , но , неосторожно  взглянув  на  свои  руки , Алексей  увидел , что  они  у  него  почернели – душевный  кризис , поджатый  рот , Фепланову  предстоит  понервничать: мои  руки… они  у  меня… почернели  от  убийства  Трофимова. Ситуация  перестает  быть  спорной , она  переходит  в  категорию  диких , мне  проще  слизывать  луну  натренированным  движеньем  языка… поскольку  убийство - это  не  деградирующим  водопроводчикам   об  антихристе  рассказывать , убийство - смертный  грех. Тут   мне  и  знак , что  смертный. Не  пошли  в  гору  мои  дела….
 Кое-как  успокоившись , Алексей  Фепланов  заставил  себя  еще  раз  взглянуть  на  свои  руки. Посмотрел  и  сразу  же  сообразил… не  сразу - минут  двадцать , размазывая  вечную  душу  по  слабому  телу, совесть  Алексея  все-таки  пытала ; не  руки  у  меня  почернели , сообразил  Алексей , я   своих  рук  и  сейчас  не  вижу , перчатки  лишь , я  же  душил  Трофимова  в  перчатках , по  всем  правилам  делал  из  него  мертвого. Но , задышав  чуть  ровнее , Алексей  Фепланов  наткнулся  на  новый  страх: сниму  вот  перчатки , а  под  ними  руки , и  руки  почерневшие , не  приведи  Господь , не  приведи.
Кстати , когда  Алексей  Фепланов  душил  телепата  Трофимова , он  ничего  не  боялся: Трофимов  же  гнида , его  бы  и  кроткий  буддийский  монах , прочитав  молитву  и  на  минуту  сойдя  с  Колесницы  Грома , на  британский  флаг  бы  порвал.
Монах  пробубнил  бы  молитву: «пускай  все  живые  существа , движущиеся  и  неподвижные , высокие , большие  и  среднего  роста , грубые и  утонченные … , … , родившиеся  и  только  собирающиеся  родиться – пускай  все  они  будут  счастливы  сердцем» , и  без  проволочек  бы  раздраконил ; Алексей  Фепланов  никаких  молитв  на  обратной  стороне  старых  школьных  тетрадей  не  искал , но , кончая  Трофимова , он  ничего не  боялся.
Ныне  же  тревожно. 
Ведь  это  только  начало - Фепланов  собирает  на  видео  коллекцию  незасчитанных  футбольных  голов , исполняет  подвижным  басом «Взяв  бы  я  бандуру» , но  судьбу , чтобы  нещадно  ее  изувечить , Алексей  внутри  себя  не  отлавливает ; живет  одиноко, а  хотелось  бы  с  кем-нибудь - лишь  бы  не  с  Анастасией  Шаркинской. Алексею  желательно  сделать  свою  жизнь  хотя  бы  немного  семейной , и  Фепланов  размышляет  так: семейная  жизнь  это , наверное , хорошо , но  и  в  ней   без  изъянов  тоже  не  обойдется. И  пока  я  живу  один , я  терпения  для  семейной  жизни  и  поднакоплю, оно  же  мне  непременно  понадобится , а  то  вот  жил  бы  я  семейной  жизнью  лет  с  девятнадцати  и  уже  давно  израсходовал  бы  терпение , а  сейчас , когда  я  ей  еще  не  живу , я  терпения  совершенно  не  расходую , накапливаю  его  день  за  днем, для  будущего  с  запасом  набираю». 
Осень  сменяется  следующей , дохлые  птицы  напевают  юными  трелями  своих  же  птенцов , Алексей  Фепланов  набивает  поры  исхудавшего  духа  ущербной  горячкой  терпения. Его  дух  почти  задыхается , и , не  оказывая  ему  надлежащего  внимания , Фепланов  предвзято  грустит  о  семейной  жизни.
 Ни  разу  ею  не  жил , но  грустит , с  отрицанием  всего  прочего  катается  головой  по  узким  плечам , ничего  не  хотя  и  не  желая , кроме  как  счастья  быть  старшим  мастером  на  семейной  стройке. 
Семейная  жизнь  его  и  подстерегла.
Зимой  все  в  черном , я  в  белом , завален  снегом , не  двигаюсь , выпиваю  на  Тверском , она  обещала  подойти… она  подходит. Пушистая , как  шуба… на  ней  и  остановимся.
Женившись  на  клиническом  психологе  Марии  Укалыгиной , Фепланов очень  скоро  убедился , что  терпения  он  накопил  совсем  мало. На  третий  день  из  воспалившейся  души  выскреб  до  дна: столько  лет  копил , подумал  Алексей , а  его  и  на  три  дня  не  хватило…
Два  первых  у  них  прошло  в  обоюдной  тяге  к  согласию , но  уже  на  утро  третьего  Фепланов  схватил  Марию  Укалыгину  за  мягкую  талию  и  потащит  ее  в  ванную  комнату.
Ванна  заранее  налита  до  краев  и , погружая  свою  суженую  в  воду - в  якобы  жизнь , приятно  отдающую  благодаре  пене  хвойным  ароматом - Алексей  Фепланов  Марию  усиленно  топил , ни  на  секунду  не  выпуская  отдышаться.
Но  в  голосе  грустный  упадок.
- Я  теряю  тебя , - понуро  бормочет  Фепланов , - теряю… те-те-теряю… боже… теряю…
  Мария  Укалыгина  наружу  не  рвется. В  первые  секунды  боролась, но  теперь , успокоившись , руками  по  воде  не  бьет.
- Маша , Маша… теряю… Машенька… я   теряю  тебя , - чуть  не  плачет  Алексей  Фепланов. - Я  тебя  потерял…
  Тебя  не  принял , потерял , и  тебя  потерял , и  с  твоим  телом  неизвестно  что  делать - не  в  радость  Фепланову  все  это.
  И  ему , и  дрессированному  ослу «Басе-Херасе». И  большому  человеку  своего  времени  Анатолию Добрянникову.
  У  Добрянникова  и  собственная  сеть  музыкальных  магазинов , где  одним  из  охранников  работает  разуверившийся  в  семейной  жизни  Алексей  Фепланов , и  от  жены  он  избавлен  не  за  счет  убийства  или  несчастного  случая , но  Добрянникову  скучно. Как  забрасываемому  ледышками  огню , как  прогуливающемуся  по  башнях  Бастилии  маркизу  де  Саду , как  ветру  в  герметичном  коллекторе ; Анатолий  Добрянников  не  видит  этических  параллелей  между  Книгой  Иова  и  трагедией  Эсхила  о  прикованном  к  скале  Прометее , и , проезжая  мимо  самого  крупного  из  своих  магазинов , одержимо  задумывается: веселее  ли  мне  с  того , что  я  проезжаю  мимо  своего  магазина? приятнее  ли  посматривать  на  мир  из-под  низко  нависших  ресниц?»
Не  веселее. А  что , если… согласно  этому  прозрению  мы  и  поступим: я  сейчас  зайду  в  свой  магазин  и  где-нибудь  подальше  от  посетителей… да  нет , время  в  районе  полдвенадцатого , скоро  полночь , никаких  посетителей  сейчас  нет: Элвис  мертв , он  теперь  уже  никогда  не  сменит  свой  имидж , а  я  сейчас  зайду  в  свой  магазин  и  где-нибудь  открыто  справлю  малую  нужду. Охрана  меня  заметит  и  крики , выяснения , скандал , какое-никакое , а  развлечение , в  моей  нынешней  скуке  и  такое  не  помешает – расстегивающий  пальто  Анатолий Добрянников  заходит  в  свой  собственный  магазин.
Посетители , как  и  предполагалось , не  толкаются.
Анатолий  поднимается  на  второй  этаж: охрана , в  основном , на  первом , и  пока  продавцы  ее  позовут , пока  она  добежит , чем  дольше  не  заскучаю, тем  и  лучше» - Добрянников  сосредоточенно  старается  приступить  к  намеченному , но  у  Анатолия  Добрянникова  ничего  не  получается. То  ли  место  непривычное , то  ли  еще  что , он  старается  и  неспеша , и  динамично , но  не  выходит… не  назрела  ли  у  меня  необходимость  кого-нибудь  простить? Практично  мне  ли  не  иметь  тайн  от  недолюбливающей  меня  истерички  Галкиной  и  не  испечь  ли  нам  с  ней  ближайшей  ночью  банановый  хлеб? на  Добрянникова  уже  взволнованно  смотрит  худенькая  девушка , обычно  объясняющая  ныне  отсутствующим  покупателям  где , что  находится – где  Том  Петти , где  шансон  или  томные  дебилы  со  скидками ; не  пропуская  девушку  мимо  бокового  зрения , Анатолий   Добрянников  не  сказал  ей  ни  слова , а  она , абсолютно  не  узнавая  в  нем  хозяина , разумеется , не  смолчала.
- Чем  это  вы  тут… занимаетесь? – спросила  она. – Как  вам  не… чем… совсем  что  ли..  вы  чем …
- Ничем , - раздраженно  ответил  Добрянников.
- А  еще  чем? Чем… занимаетесь?!
- Говорят  тебе , ничем. Конец  свой  поглаживаю.
  Данное  обстоятельство  она  не  упускала  из  вида  и  без  его  пояснения – ей  страшно  другое: умереть  бы  от  смеха , научите  же  меня  делать  яд  «Смех  птиц» , я  засмеюсь  и  не  смогу  остановиться , Анатолий  Добрянников  от  поливариантной  гнуси  на  поверхности  своей  души  уже  ни  во  что  не  ставит  себя , единственного  себя… больше  снижаться  некуда ; девушке  страшно , но  Добрянникову , мягко  говоря , не  до  ее  мнения.
- Я  вижу , что  вы  поглаживаете , - сказала  она. - Но  почему  именно  возле  кассет  с  детскими  сказками?
- А  так , - ответил  Добрянников. - Самой  не  ясно , что  ли? 
Ей  не  ясно.
Это. Михаилу «Вальмону»  иное: кто  же  надоумил  Папу  провозгласить  догмат  о  телесном  вознесении  Богоматери.
Кульчицкий  из  сомневающихся – для  него  и  сербы  перекрещенные  турки.
Для  «Вальмона» , но  не  для  ознакомленного  с  его  убеждениеми  и  подбрасывавшего  свой  монокль , чтобы  поймать  стеклышко  глазницей , Сергея  Пучугина.

К  Михаилу «Вальмону»  прибился  опустившийся  щенок. Сергей  Пичугин  посадил  под  окнами  саженец.
Кульчицкий  с  Пичугиным  знакомы  по  самым  верхам ; не  давят  друг  другу  на  психику , здороваются  при  встрече  лишь  холодными  кивками ; двадцать  шестого  марта  2002  года  они  неожиданно  стали  беседовать. Сергей  Пичугин  шел  с  работы , а  Михаил «Вальмон»  выгуливал  щенка , чуть-чуть  сожалея , что  купленные  вчера  сосиски  без  водки  никак  не  пропихнешь , щенок… мой  бестолковый  звереныш , он  опять  куда-то  пропал – где  он? не  скажете?... мне?
Пичугин  щенка  не  видел.
Михаил  Кульчицкий  относится  к  его  исчезновению  довольно  спокойно: побегает , головой  потрясет  и  вернется. Дай  бог.
Культурный  доходяга-западник  Сергей  Пичугин  на  работе  очень  устал. Он  консультант  по  поиску  и  открытию - ни  на  кого  конкретно , кроме  себя , Сергей  не  работает , а  на  себя  он  работает  безвозмездно , ничего  себе  не  платя  и  ничего , соответственно , не  получая.
 Мысли  о  растущем  под  окнами  саженце  удобоваримо  поддерживают  Пичугина  на  плаву: вот  полью  мой  саженец  и  совсем  хорошо  станет. И  мне , и  ему - Кульчицкий  с  Пичугиным  разговорились  каждый  о  своем. Михаил «Вальмон»  о  щенке , Пичугин  о  саженце ; они  беседуют , не  затрагивая  ни   docta  ignorantia  Николы  Кузанского , ни  расстрела  начальником  поезда  Упыгиным  машиниста  Галопыгина ; вежливо  улыбаясь , Пичугин  с  «Вальмоном» подходят  к  подъезду. Они  жили  в  одном , в  четвертом  слева , и  там  их  ожидало  некоторое  разочарование: вцепившись  режушимися  зубами  в  посаженный  Пичугиным  саженец , накормленный  «Вальмоном» щенок  причиняет  ему  сильную  боль.
Боль , а  затем  и  смерть.
Убивает , отстраненно  смотря  на  Кульчицкого. Михаил «Вальмон»  не  понимает , почему  он  смотрит  на  него  столь  отсраненно: это  же  я , подумал  Михаил , я  подпитывал  его  говядиной  и  хеком - не  армия  спасения  или  повелитель  ветров , не  бородатый  колдун  Прыг-да-Скуч  или  носители  эскимосского  языка  эяк ; с  юго-востока , со  стороны  котельной  «Вальмон»  Кульчицкий  с  Сергеем  Пичугиным  стышат  членораздельный  вопль.
«Людвиг , родной – ко  мне!».
Щенок  оборачивается , радостно  лает  и  с  максимальной  прытью  несется  к  толстому  мужчине  в  мотоциклетном  шлеме.
Бычара  хватает  щенка  на  руки , треплет  за  морду , смеется: «нашелся , хмырек! И  выглядишь  неплохо , чистый , лоснящийся , кто  же  за  тобой  ухаживал , хотя  хрен  с  ним , главное , что  ухаживал , все , Людвиг , пора  домой, нагулялся , босота , достаточно» ; не  опуская  его  на  землю , он  уносит  щенка  с  собой  и  Кульчицкий  с  Пичугиным  косятся  друг  на  друга  с  неукоснительно  нарастающим  унынием. Михаил «Вальмон»  без  щенка  на  подстилке , Сергей  Пичугин  без  саженца  под  окном ; уныние - грех , но  им  как  бы  до  лампы , что  грех.
Сергей  Пичугин  все  же  держится - вскоре  он  уже  обкладывает «Вальмона» по  матери  и  идет  посмотреть  нельзя  ли  чем-нибудь  помочь  своему  саженцу.
Кульчицкий  высмаркивается  в  лобовое  стекло  пустого «Ауди» и  передвигает  ногами  без  цели  и  четко  определенного  ритма.
В  пору  кровавой  жатвы  мыльных  пузырей  ты  моя  последняя , очередная  последняя  душа , не  владеющая  собой  на  фоне  перманентного  стресса , и  особенности  твоей  подлинной  природы - неизбежное  зло , и  мне  бы  претворить  себя  в  кого-то  с  отношением  ко  всему , как  полагается , и  не  вслушиваться  в  доносящееся  изнутри - потребность  в  неприятностях  не  удовлетворена.
«Вальмон» видит  мотоциклиста. Уехавшего  не  порожняком - вырвав  у  девушки  ее  сумку. Скорее  всего , он  совсем  не  тот  байкер , который  забрал  у  «Вальмона» Кульчицкого  подобранного  им  щенка , но  Кульчицкий  теперь  озлоблен  на  всех  подряд  мотоциклистов , и  «Вальмон» рванулся  за  ним , пронесся  метров  тридцать: расстояния  не  сократил , но  пробежал. Бежал  бы  и  дальше, однако  не  смог: подскользнулся. С  падением.
На  кожурке  от  сала - ее  сбросила  с  балкона  Екатерина  Флек: найдет  ее  какая-нибудь  живность , подумала  она , и  отодвинется  слабым  телом  от  голодной  смерти – ей  радость , а  мне  доброе  дело , Боженька  же  все  видит , все  учитывает: и  как  я  уже  третьего  мужа  понемногу  травлю  мышьяком , и  то , что  муж  мне , о  чем-то  догадываясь , после  себя  ничего  не  оставит.
 Чувствуя  жуткую  печаль  в  голеностопном  суставе , Михаил  Кульчицкий   распластался  на  асфальте , но  девушка , которая , помимо  всего  прочего  подвигла  «Вальмона» побежать  за  мотоциклистом , прошла  мимо  Кульчицкого  словно  бы  он  в  розыске  за  побег  из  лепрозория. Один  раз  на  него  посмотрела , да  и  то  как-то  не  так - каменно , исподлобья , она  не  исповедует  никакой  религии , трудится  в  сфере  высоких  технологий  и  считает  «Вальмона»  сумрачным  комком  негативной  энергии ; Михаилу  Кульчицкому  не  до  оттенков  ее  взгляда  или  публичного  проявления  своей  мужественности: голеностоп  волнует  его  все  конкретней  и , обращается   к  этой  девице , он  заговаривает  с  ней  тихо , ущербно… умоляюще.
- Послушайте , девушка , - сказал  Кульчицкий , - мне  сейчас  очень  плохо. У  меня  и  в  голеностопе  жуткая  печать  и  головой  при  падении  я , позвольте  сознаться , стукнулся  не  для  того , чтобы  вас  приободрить. Так  что , ищите-ка  вы , моя  дорогая… не  думаю , что  дешевая – разыщите  какую-нибудь  машину  и  отвезите меня , бегуна… стыд-то  какой… прямиком  в  травмопункт.
Вторично  посмотрев  на «Вальмона» , девушка  привнесла  во  взгляд  еще  большую  окаменелость - смачно  выругалась , побрела  за  машиной , нашла  черную  «семерку» , помогла  забраться , поехала  сама: едет , но  не  сочувствует.
- Самый  сучий  вторник  в  моей  жизни , - безадресно  посетовала  она. - И  сумку  украли , и  какого-то  незнакомого  мужика  по  травмапунктам  развожу. Полный  крах.
 Михаилу  Кульчицкому   неприятно.
- Вы  меня , девушка , - сказал  он , - особо  с  палубы-то  не  сталкивайте. Я , между  нами , пострадал  именно  из-за  вашей  сумки, и  я  не  заслуживаю , чтобы  меня , как  раздувшуюся  жабу…
- Да  заткнись  ты! Лежишь  и  лежи! И  не  дыши  на  меня – я  даже  вида  чеснока  не  переношу , не  то  что  запаха.
- Это  чебуреки , - отнюдь  не  извиняющимся  тоном  пробормотал «Вальмон». - Я  еще  в  детстве , когда  занимался  на  Автозаводской  водным  полом , к  ним  привык. А  вы  бы  могли  со  мной  и  не  ездить , я  у  вас  подобной  чести  не  вымаливал.
  Не  относя  «Вальмона»  к  Бездумным  Соправителям  Солнца , девушка  пренебрежительно  усмехнулась.
- Не  надо  о  чести , - сказала  она. - Не  твой  масштаб.
- Ты-то  откуда  знаешь? – уязвленно  спросил  «Вальмон». 
- Останки  житейской  мудрости.
  С  молодыми  годами  не  вышло , будем  красиво  стареть ; к  физической  боли  Михаила  Кульчицкого  существенно  подмешивается   моральная , но  ему  не  только  больно - если  бы  спасенный  им  щенок  попытался  прочитать  вслух  упавшую  на  пол  книгу «Юденич  под  Петроградом» , Михаила  Кульчицкого  это  бы  заинтересовало  примерно  в  той  же  степени.
- Останки  мудрости? – спросил  он. - А  почему  останки?
- Ну  и  человек…
- Человек , - кивнул  Михаил.
- Когда  же  ты  приткнешься?! - воскликнула  девушка. - Неужели  тебе  не  понятно , что  когда  ты  говоришь , ты  еще  и  дышишь?
- Я  и  когда  не  говорю , дышу…
- Ну , помолчи  же  ты! – закричала  она. - Прошу  тебя!
- Дышу  и  буду  дышать…
Они  переругивались  на  заднем  сидении. Увлеченно , с  чистосердечным  упорством , перед  входом  в  тоннель  вечной  и  злой  тишины - как  только  они  залезли , водитель  моментально  перенастроил  магнитофон  под  себя.
 До  него  почти  не  доносятся  их  препирательства , до  них  его  музыка ; цивилизованный  радикал  Андреев  придумал  и  записал  эту  кассету  неделю  назад - с  шурином.
Гриппующий  шурин  Данила  на  ложках , Андреев  на  губах:  то  на  своих , то  на  данилиных , а  когда  к  ним  зашел  за  солью  сосед  Лупковский , то  и  на  его ; Андреев  слушает  не  опресненные  мелодией  композиции , и  они  наполняет  андреевское  нутро  отборной  гордыней.
 Вот  так  мы , думает  он. Сели , посидели… и  такое!      
 
Тусовочное  ничтожество  Олег  Боронихин  музыки  не  пишет. Он  не  запоминает  имена  таких  нелинейных  людей , как  Михаил «Вальмон» Кульчицкий  и  беспрепятственно  любит  невозмутимую  женщину.
Ногу  на  ногу , мою  на  твою. Мы  не  услышим  истошного  нытья  кого-то  третьего. Наши  отцы  занимают  видное  положение  в  наземной  жизни.
У  нее  дипломат , у  него  генерал  от  экологии - ни  дерева  не  посадил , но  беспечно  курит  сигары , изнывает  от  интимных  перегрузок  и  загазовывает  столицу  с  распугивающей  птиц  мигалкой ; как  только  Олег  с  Татьяной  вступили  в  законный  брак , им  сразу  же  купили  новую  квартиру , и  они  занялись  ее  ремонтом.
Молодой  муж  Олег  взвалил  всю  ответственность  на  свои  плечи: пора  мне , папа , сказал  он , и  самому  в  этой  жизни  разбираться. Наверное , пригодится  когда-нибудь.
Олег  Боронихин  нанял  рабочих , составил  приблизительную  смету  и  работа  пошла - ремонт  ремонтом , но  сам  Олег  пока  живет   на  родительской  квартире  с  женой  Татьяной , от   которой  и  глаз  не  отведешь , а  отведешь , так  они  вернуться  к  ней  по  своей  воле, глаза  же  органы  волевые - шум  от  ломаемых  стен  и  прочих  нововведений  Олега  с  супругой  не  задевает , а  вот  люди , заштатно  дышащие  в  соседних  квартирах  от  этого  весьма  мучаются , ремонт  же  кипит  с  утра  до  вечера , таджикским  рабочим  поставлены  крайне  жесткие  сроки: нет , хозяин , не  прогоняй! положись  на  нас , не  лишай  чашечки  плова! не  обсуждая  между  собой  выгод  и  страданий  своих  далеких  предков  от  нахождения  их  земель  в  составе  Кушанского  царства , таджики  считают  это  место  материально  приемлемым ; они  деятельно  стараются  уложится  в  отведенное  им  время  и   успеть  до  наступления  deadline. Кто  с  отбойником , кто  с  кувалдой , ферганская  ругань , обкусанный  батон ; когда  сроки  уже  подходили  к  заранее  определенным   для  окончательного  приема  их  работы , в  квартиру  приехал  взвинченный  Олег  Боронихин. Проверить , что  сделано  и  эмоционально  разрядиться , сказав  таджикам: «ну  вы  и  дебилы. По  работе  к  вам  никаких  претензий , но  все  равно  дебилы».
Олег  входит  в  квартиру , не  закрывает  за  собой  дверь  на  ключ,  и  вслед  за  ним  в  его  будущее  семейное  гнездо  просовывает  голову  принципиально  не  закусывающий  алкоголик  Парабов.
- Ты  хозяин? – спросил  он.
- Ну , я. – ответил  Олег. - А  ты-то  кто?
- ….
- Кто  будешь , горемыка?
Изможденный  слабо  разбавленным  спиртом  Геннадий  Парабов  безмолвно  исчезает. Олег  Боронихин  смысл  прихода  Парабова  здравым  не  признает: еще  один  люмпен  на  моем  усыпанном  удачами  пути , подумал  Олег.
О  том , как  бы  ему  об  свои  удачи  не  споткнуться , Олег  пока  не  беспокоится. Недальновидно  и  опрометчиво - несколькими  минутами  спустя  в  квартиру  врывается  целая  группа  разъяренных  мужчин  и  женщин. Они  набрасываются  на  Олега  Боронихина , он  кидается  к  таджикским  рабочим , но  те , закрывшись  на  балконе , ему  ничем  не помогают ; народ  волоком  тащит  Олега  на  кухню , прижимают  головой  к  столу  и  поочередно  обрушивает  туда  страшнейшие  крики.
Ухо  у  Олега  кверху.
Бессвязность  звуков  естественна.
Олег  Боронихин  смирно  стоит  зрачками  к  окну. Ему  не  впустить  в  себя  подхваченный  из  сериалов  героизм – родители  предлагали  мне  квартиру  в  элитном  доме , а  пя  обоялся  большой  кварплаты  и  прогадал , много  тьмы  и  претензий  от  меня  не  будет…
- Вас…  еще…  сколько?! – спросил  Олег.
- Не  ори , - сухо  ответил  автослесарь  Губанов. – Не  ори , гондон.
- А  разве  я  ору?!
- Орешь. Оглох  и  орешь.
- Тогда , - сказал  Олег , - я  попробую  шептать. Вырываться  мне  бесполезно , а  вот  шептать  попробую… Вас  еще  сколько?
- Поди , весь  подъезд.
- Не  мало… А  вам  самим-то  не  громко?
- Привыкли. Как  мы  к  этому  привыкли… Слушай , Павел  Матвеич , Редин-то  как , подойдет?
- Я  звонил  ему  в  дверь. Звонил - секунд  тридцать  держал  звонок. Потом  еще  раз  ходил  и  звонил.
- И  что?
- Да  нет  его , - с  сожалением  сказал  стареющий  материалист-диалектик  Павел «Бублон» Евсеев. - Пропадает  где-то.
    На  улице  Ферсмана. Редин  живет  высшей  созерцательной  жизнью , демонстрирует  непоказное  довольствование  малым , он  идет  из  гостей  и  его  обступает  компания  агрессивно  настроенных  подростков: их  цель  примерно  ясна , но  к  чему  им  связываться  именно  с  Рединым , ему  не  понятно.
  Они  не  расступаются. Редин  физически  сильный человек , в  данную  минуту  абсолютно  не  желающий  драться: он  немного  послушал  Колтрейна , добросовестно  продегустировал  трефового «Камю», душа  и  размякла - подростки  не  скрывают  своих  намерений  все  развязней , какой-нибудь  выход  пора  бы  уже  найти, и  Редин  придумал.
- Брусья  видите? – спросил  он.
  Молодежь  подступила  к  нему  во  дворе , в  котором  действительно  были  ржавые  брусья. Турник , карусель  и  песочница - в  чем-то  ухоженный  двор.
- Ну , видим , - ответили  ему.
- Послушайте , ребята , - сказал  Редин , - меня  послушайте. Я  не  хочу  с  вами  драться , и  чтобы  вы  убедились , что  я  человек  отнюдь  не  слабый  и  уклоняющийся  от  драки  с  вами  не  с  позиции  страха  за  себя , я  сейчас  вам  кое-что  продемонстрирую.
  Элегантно  скинув  пиджак , Редин  подошел  к  брусьям  и  начал  на  них  отжиматься. Энергично  и  без  остановок ; он  проявляет  медвежью  твердость  характера , и  ребята  волей-неволей  подзабывают  о  своей  агрессии. Присев  на  корточки , они  в  оцепенении  считают:
- Двадцать  два , двадцать  три , двадцать  четыре…
  Редин  все  отжимается. Он  в  ступоре – хард-боп  Колтрейна , тибетская  ось  земли , не  отпускающая  вторые  сутки  эрекция.
- Тридцать  один , тридцать  два , тридцать  три…
Тридцать  восемь , тридцать  девять – подростков   пятеро ; тридцать  шесть , тридцать  семь – пятеро ; тридцать  восемь , тридцать  девять – так  же  пятеро ; Редину  захотелось  женщины. Тут  же  прошло. Его  широкая  грудь  говорит  о  теплоте  сердца , в  слезоточивом  мифе  о  скоморохе  Хучиамэне  упоминаются  торпедированные  трагики  Эблос  и  Скобениус ; невзрачному  юнцу  Скобенину , забросившему  букварь  на  середине  и  обучавшемуся  всему  непосредственно  на  улице , приходит  в  голову  неглубокая  мысль  визгливо  завопить.
Нечто  противопожное  «Браво , доблестный  муж! Мне  не  дождаться  деградиции  вашей  воли! Я  трусливо  убегаю  от  вас  умирать!».
- Да  он  уже  выдохся!  - проорал  Михаил  Скобенин  по  отношению  к  отжимающемуся  Редину. - Мы  этого  фраера  теперь  в  секунду  сделаем!
По  крику  Скобенина  ребята  набросились  на  Редина. Руки  у  него, конечно , устали , но  не  ноги , и , падая  от  тяжелых  ударов  ногами, как  недозрелые  колосья  под  мастерски  заточенной  косой , ребята , подобно страдавшему  в  своей  новой  квартире  Олегу  Боронихину , становились  умнее.
Взрослели. 
Для  этого  нет  предела.
Как  и  для  улучшения  структуры  умственной  гармонии - у  установившей  перед  Рединым  непробиваемое  защитное  поле  и  не  ходившей  по  улице  Ферсмана  с  полной  папкой  встречных  исков  издыхающего  Минотавра  Маргариты  Ивановны  Чупской  есть  двое  сыновей. Старший  приезжает  к  ней  очень  редко - она  его  безумно  любит  и  хочет  видеть  как  можно  чаще. Младший  готов  к  ней  ездить  хоть  каждый  день , но  Маргарите  Ивановне  визиты  младшего  большой  радости  не  приносят.
Не  только  я   в  этом  виновата , думала  она , он  же  тоже  подводит  меня  всей  своей  жизнью. Меня , как  мать - наказал  меня  Господь  таким  сыном , который  однажды  и  в  отделение  милиции  зашел , чтобы  попросить  разрешения  у  них  там  отлить: старшего  сына  я  вижу  редко , но  в  младшем  я  не  вижу  отрадного  роста  разума. Роста  разума  в  моих  глазах.
Девятнадцатого  апреля  2001  года  Маргарита  Ивановна  творила  магические  ритуалы  в  Малом  Татарском  переулке.
Не  разжимая  захвата  гремучей  финишной  ленты , она  обратила  внимание , что  на  асфальте  лежит  сторублевая  бумажка.
Хохочущие  дошкольники  обливались  ледяной  водой , высоко  подпрыгивающая  дворняга «Кенгуру» брехала  на  одряхлевшего  ротвейлера , Маргарита  Чупская  ущипнула  себя  за  бедро , нагнулась  и  собралась  подобрать  увиденную  купюру - когда  она  положила  на  нее  свою  руку , на  ее  ладонь  кто-то  наступил.   
Рыжим  ботинком  с  обрубленным  носом.
  Маргарита  Ивановна  вскрикнула , подняла  глаза , кто  же?! кто? какая  же  сука?! Седов.
 С  его  лба  стекает  соленый  пот , по  карманам  Седова  разбросано  триста  грамм  немытой  кураги ; поставив  свой  ботинок  на  ее  ладонь , он  сказал  госпоже  Чупской:
- Мы  с  вами  поступим  таким  образом – я  убираю  ботинок, и  вы  тут  же  снимаете  свою  руку  с  моих  денег. Мы  с  вами  поступим  именно  так , а  не  иначе – поступим  здесь  и  сейчас , а  не  ближе  к  ночи  или  завтра.
Но  Маргарита  Ивановна  не  так  проста , как  может  показаться. А  она  может – старуха  Чупская  и  от  своих  сыновей  никогда  не  скрывала , что  они  от  разных  отцов. 
Отцов  для  своих  детей  она  нашла  в  психиатрической  больнице , но  один  был  там  врачом , а  другой  пациентом. С  апостольскими  нарушениями  в  работе  мозга.
- Деньги?! –  возопила  она. – Что  за  деньги? Я  не  видела  никаких  денег. А  тебе , Ироду , все  равно  придется  ногу  с  моей  руки  убрать , потому  что  больно  ты  мне  делаешь , душа  твоя  окаянная.
- Если  вы  не  вернете  мне...
- Кладу  на  тебя  и  докладываю! Вот  так! С  горкой!
- Ты  меня , бабка , - сказал  Седов , - попусту  не  раздражай , я  за  своей  сотней  уже  пятнадцать  минут  бегу , да  вот  у  ветра  все  быстрей  получалось. – Убрав  ботинок  с   ладони , Седов  сделал  это  только  лишь  из  эстетических  соображений. – Не  зли  меня, не  нужно  тебе  меня  злить. Тебе  не  нужно , мне  не  нужно , никому  не  нужно – у  меня  нет  креста  на  груди , но  у  меня  нет  его  и  над  могилой: я  не  грызу  землю , чтобы  войти  в  смерть , чего-то  добившись. Не  грызу  землю , но  грызу  воздух  и  слушаю  «Kinks» и «Cream» , которых  никто  помимо  меня , наверно , не  слушает - читаю  «Тайны  Древней  Африки» и  прохожу  в  памяти  не  любивших  меня  женщин , как  печальный  подранок  с  утыканной  гвоздями  дубиной…
Седов  пытается  рассказать  ей  о  себе  и  о  ненавидевших  письменность  скифах ; затронуть  вопрос  метанойи , как  возрождения  в  Духе , пожалеть  о  высохшем  миллионы  лет  назад  огромном  Пермском  море: моя  голова  не  понимает , что  от  нее  требуется… и  совесть  мучает , и  член  болит… если  тебя  когда-нибудь  любили, ты  этому  миру  уже  что-то  должен.
Маргарита  Чупская  к  Седову  особо  не  прислушивалась. Она  в  это  время  елозила  по  асфальту  освобожденной  из-под  ботинка  ладонью , заталкивая  сторублевку  в  рукав  демисезонного  пальто - Седов  еще  ни  словом  не  обмолвился  о  неизбежности  появления  в  его  жизни  сенильных  психозов , но  Маргарита  Ивановна  Чупская  уже  подняла  руку: она  если  и  читала  Владимира  Санги , то  не  на  его  родном , нивхском , языке.
Под  ее  рукой , разумеется , нет  никаких  денег.
Седову  приходиться  удивляться – смириться  с  их  отсутствием  ему  нелегко.
- Ну  и  где  мои  деньги? – мрачно  спросил  он.
- Не  было  там  никаких  денег , - ответила Маргарита  Ивановна , - пригрезилось  тебе , скорее  всего. С  усталости  пригрезилось.
- Я  тебе  дам  пригрезилось… Берегись , бабка – ты  не  оставляешь  мне  выбора. Шмонать  тебя  сейчас  буду.
- Шмонать? – усмехнулась  Маргарита  Чупская. - Да  шмонай , гаденыш , мне  ли  уже  бояться.
 Обыскивать  ее  Седов  не  взялся , побрезговал. Маргарита  Ивановна Чупская  перевязала  носовым  платком  поврежденную  кисть: сломал  он  мне  ее , подумала  она ,  или  не  сломал , и  моя  кисть  всего  лишь  притворно  распухает… в  любом  случае  ловко  я  его – не  стыдно  мне  за  мое  упорство.
  Седов  нарек  себя  затоптанным  слонами  поэтом , дошел  до  метро «Новокузнецкая» , и , переминая  зубами  втянутые  щеки , встретил  у  «Пурпурного  легиона»  степенно  посасывающего  пиво  Алексея «Буги» Буландина - в  августе  1999-го  они  ездили  на  одном  поезде  в  Одессу. Буландин  с  женой , Седов  с  набитой  презервативами  спортивной  сумкой ; Алексей «Буги» заливается  крепкой «Балтикой», Седов  ест  курагу  и  еще  они  разговаривают. Обменявшись  при  приветствии  строками  из  Эсхила.
Буландин  сказал: «Я  призывая  тебя , зевсов  бычок , заморский».
Седов  ответил: «Дитя , решенье  принято  аргосцами. Они  сражаться  будут  за  тебя , поверь».
- Алеша , Леша , Ша , - добродушно  повел  беседу  Седов. - С  нашей  прежней  встречи  мне  еще  больше  претит  контролировать  свое  сознание. Историю  о  двух  лягушках  знаешь?
- Как  они  упали  в  кувшин  с  молоком  и  одна  из  них  сдалась , а  другая  била  ногами  и  взбила  масло?
- Чем  она  закончилась  знаешь? – спросил  Седов.
- Тем , что  вторая  выпрыгнула  из  кувшина.
- Я  так  и  знал , что  ты  не  знаешь , - снисходительно  процедил  Седов. - Выпрыгнуть-то  она , конечно , выпрыгнула , но история  на  этом  не  закончилась.
- А  чем  она  закончилась?
Седов  задумчиво  нахмурился.
- Чем , Седов? – спросил  Буландин.
- А  тем , что  когда  она  выпрыгнула , там  ее  уже  ждала  цапля.

Фролова  не  ждет  и  она. Его  лес  находится  в  запустении , в  его  лесу  живут  консервные  банки  из-под  болгарских  голубцов , в  нем  лежат  дымящиеся  кости  вызывающе  подскользнувшихся  в  костер  братанов ; оказавшись  в  огне , они  быстро  трезвели , но  лес , куда  сейчас  идет  Фролов , неудачно  принявший  роды  у  невинных  подруг  своих  демонов  и  выкуривший  две  сигареты  с  анашой , никогда  не  вернется  к  Фролову  пробуждением  в  нем  былой  радости.
Направляясь  побродить  по  заветным  низинам , где  в  прошлые  времена  заторможенные  прогулки  по  их  будням  регулярно  скрашивались  поимкой  белых  грибов , Фролов  не  брал  с  собой  корзины , благодатно  разговаривая  с  самим  собой.
«С  дерева  упала  скорлупа»
«Здесь  что-то  продолжается»
«Кто-то  к  кому-то  ласкается»
«И  результат  всего  этого  пищит  каждый  раз  по-своему»
 Стерильная  грязь , шерстяные  носки , обильный  листопад -  с  пластмассовой  березы. Стройный  казак  с  китайским  плейером. Папаха, чтобы  налезли  наушники , у  него  в  руках. «I  was  born  in  a  crossfire  hurricane…» - вокруг  Фролова  родимый  лес. Он  оберегает  беспробудный  сон  его  воспоминаний  о  недодуманном  Фроловым  детстве.
Грибы  нежданно  блестят  и  попадаются , и  наконец  их  становится  так  много , что  они  никак  не  могут  умещаться  между  пальцами.
Меня  нереально  полюбить  с  первого  взгляда,  мое  лицо , словно  образец  плохого  вкуса ; не  дозрев  до  совершения  гуманитарной  акции , Фролов  приступил  к  передвижению  глаз  в  поисках  какого-нибудь  пакета.
Пакета  он  не  нашел , но  вскоре  остановил  блуждающий  под  елками  взор  более  чем  на  полуметровом  цилиндре. Повнимательней  присмотрелся: верно , цилиндр , точно  такой  же , как  у  фокусников , когда  они  вытаскивают  из  него  горящие  города – не  утрамбовывая  ногой , Фролов  приподнимает.
Из-под  цилиндра выпрыгивает  скромник.
Заметив  Фролова , он  прытко  уносится  куда-то  в  чащу.
  Как  говорил  сам  Фролов: «скромники  это  относительно  некрупные  зверьки – самец  с  одним  ухом , а  самка  и  без  ушей  назовет  по  имени  любое  бедствие. Они  выходят  жить  только  по  пятницам  и  живут  для  того , чтобы  загорающимися  на  их  спинах  полосками  указать  путь  на  восток  заблудившемуся  страннику. Если  человек , хотя  бы  немного  понимающий  в   скромниках , углядит  на  их  спинах  увенчанную  дымящейся  стрелкой  полосу , он  всегда  знает – в  какую  бы  сторону  скромник  ни  бежал , стрелке  на  его  спине  заведено  указывать  лишь  на  восток».
Скромник  пропал , набивший грибами  полный  цилиндр  Фролов натужно  повернул  к  деревне  и , выйдя  на  дорогу , не  пропустил  все  того  же  зверька ; у  этого  скромника  была  характерная  особенность: единственное  ухо  у  него  кто-то  купировал. Как  доберману , и  не  исключено , что  этот  скромник  являлся  бойцовым. Несомненно , большая  редкость , но  факт  в  данном  лесу , особенно  по  весне , распространенный ; скромник  ступает  за  Фроловым  на  задних  лапах , отставая  от  него  ровно  настолько , чтобы  Фролов  до  него  не  доплюнул.
 «Плевание  на  скромника»  составляло  важную  часть  времяпрепровождения  для  многих  пока  еще  не  успевших  обрасти  иноческим  обоянием  детей , и  Фролову  уже  после  первой  сигареты  казалось , что  беззлобность  их  поведения  самому  скромнику  зубов  в  сердце  отнюдь  не  добавляет.
В  деревню  зверек  за  ним  не  пошел. Хорошо  разбиравшийся  в  мотивах  преследования  Фролов  спешно  высыпал  грибы  на  «Российскую  газету»  и  возвратил  скромнику  позаимствованный  цилиндр.
Вернул , бросив - Фролов  швырнул  цилиндр , скромник  детально  рассчитал  место  падения , и , не  дав  ему  соприкоснуться  с  землей , под  него  же  и  забрался.
Слегка  приминая  травяной  покров  своим , его  же  и  везущим , пассажиром , цилиндр  без  поступательной  ажитации  скрылся  в  лесу.
Почистив  и  пожарив  собранные  грибы , Фролов  полученное  месиво , как  и  планировалось , съел. Потом , разумеется , отравился. Тем  же  днем  снова  решившись  пройтись - в  лесу  гадюки  и  непосильный  для  внешнего  зрения  туман ; Фролов  осознает , что  заблудился , но  скромника  с  его  указующей  стрелкой  на  спине  поблизости  нет , и  Фролову  не  стоится  под  одним  конкретным  тополем.
Может  быть , меня  моя  упертость  куда-нибудь  и  выведет, и  неплохо  бы  куда-нибудь  не  в  разрыве  с   устремлениям , сейчас  бы  в  самый  раз сыграть  на  своих  губах  «Run  through  the  jungle» - в  той  же  силовой  манере , что  наблюдается  у  знакомого  мне  по  Москве  водителя  черной  «семерки».
Наткнуться  бы  на  путеводный  маяк… Только  Фролов  об  этом  подумал , как  где-то  на  уровне  последних  по  степени  удаления  от  гадюк  тополиных  веток  внезапно  появился  яркий  огонек.
Внятный , устойчивый , непонятно  куда  приглашающий ; Фролов  рад  и  ему , он  шагает  в  его  направлении  и , судя  по  безопорным  ощущениям , выходит  туда , куда  ему  и  нужно. Но  выходит  не  до  конца. Потому  что  огонек  тухнет , тем  самым  Фролова  довольно  сильно  нервируя: у  солдат  докоммунистического  Китая  обязательной  частью  обмундирования  были  веер , бамбуковая  трубка  и  зонтик , у  Фролов  с  собой  ничего  из  вышеперечисленного , он  вяло  трет  подбородок , чуть-чуть  надеется… лучше  бы  я  этого  огонька  не  видел. Без  него  же  гораздо  темнее , чем  до  него. Неакцентированным  на  отчаянии  шепотом  Фролов  вопрошает:
- Эй , огонек , ты  где?
Огонек  не  здесь. Здесь  лишь  Фролов  и  громоподобный  голос. Фролов  здесь  всегда , а  этому  голосу  и  связки  сорвать – лишнего  ребенка  в  клан  неба  не  привлечь.
- Я  не  обращаю  внимания , - прогремел  голос , - на  нерешившихся  на  трезвость  людей  с  мутными  глазами , которые  подпирают  плечом  свой  деревенский  дом  из-за  услышанного  по  радио  сообщения , что  сегодня  ночью  с  Уральских  гор  поднимется  сильнейший  ветер! Им  нечего  бояться  и  беспокоится  за  свою  собственность! Ветер  же  поднимется  вверх , а  тебе  я  скажу  так: нет  больше  огонька. Докурил  я  уже.
   Фролов  ему  не  слишком  верит. Если  и  верит , то  не  веруя - итоги  своих  размышлений  Фролов  объявляет  вслух. Почти  и  не  думал , а  итоги  уже  есть.
- Вы  об  этом  безусловно  знаете , - сказал  Фролов , - но  я  вам , так  и  быть , расскажу  еще  раз - телеграфным  тоном  поведую  о  японском  младенце. Скорее  всего , он  родился  в  Киото  до  наступления  эпохи  Мэйдзи  и , рассматривая  из  колыбели  своих  родителей , озабоченных  его  появлением  немного  больше , чем  предрекаемым  в  конце месяца  землетрясением , младенец  пока  еще  не  понимал  языка , на  котором  они  говорят. И  поэтому  постоянно  упоминаемое  в  их  разговоре  слово  «мабику» не  представляло  для  него , как  он  думал , никакой  опасности. На  самом  же  деле  оно  представляло  для  него  не  просто  опасность, но  и  куда  более  худшее. Его  отец  сказал  ему: «прощай , сынок , тебе  уже  не  видеть  Фудзи» , он  сказал  ему  это  с  угловатой  горечью , а  «мабику»… прискобное «мабику»  дословно  переводиться , как  сокращение. Отдавая  себе  отчет , что  следующего  ребенка  им  не  прокормить , родители  его… То  самое… А  ваш  огонек  что-то  очень  яркий  для  сигареты.
- Очень? – спросил  голос.
- Излишне , - ответил  Фролов.
- Но  я  же  забиваю  в  него  не  табак - целые  цивилизации… Ладно , Фролов , будет  тебе  огонек , сейчас  я  специально  для  тебя  новую  забью.
  Я  держусь  за  траву  и  джаз , но  сбиваюсь  на  попсу  и  суицидальные  настроения ; Фролов  присел , он  представил… сожженные  города. Не  горящие - не  те , что  вытаскивают  из  цилиндров  бесцеремонные  вашингтонские  фокусники , преждевременно  поблекшие  от кровосмесительства  с  мертвой  свиньей , а  именно  сожженные – слезы  растрепанных  женщин , детские  крики  и  мужские  стоны , голод , мор , трупоедство…
  Высокопоставленный  священник  с  головешкой  вместо  подношения…
- Вам , - представив  все  эти  ужасы , сказал  Фролов , - тем  более , для  меня , этого  делать  не  стоит. Я  и  сам  как-нибудь  выберусь. А  не  выберусь , то  мне  и  все  равно – я  же  сплавляюсь  по  Судьбе-реке  безропотным  бревном , а  таким  людям…
- Хозяин-барин , - сказал  голос.
- И  вас  всего  доброго.    
  Добравшись  до  дома  через  час-полтора , Фролов  заварил  зеленый  чай. Завел  Шостаковича , сделал  компресс , вдохнул  Разоружающее  Несовершенство ; за  этим  лишь  пустота  и  маразм , но  небодрящийся  белый  воротничок  Алексей «Буги» Буландин , коривший  Фролова  за  незадавшийся  рост  запросов  и  невероятным  образом  избегавший  голосов  и  скромников , добирался  к  себе  домой  целый  день.
  Как  только  из  него  вышел , так  и  начал  добираться: сквозь  дорогу  на  службу , саму  работу , возвращение  обратно , тут  еще  и  уничижительный  смех  сослуживцев , полная  экономия  на  обеде , просьба  начальства  задержаться  на  лишние  полчаса - за  эти  тридцать  минут  Алексея  Буландина  едва  не  вытолкнул  себя  из  окна , и  теперь  он  почти  дома , «Буги» жмет  на  звонок , за  дверью  тихие  и  медленные  шаги  жены ; она  не  спешит  открывать  ему  дверь , но  все  же  открывает – с  безразличным  взглядом. В  старом  атласном  халате.
- А , это  ты , Буги , - нехотя  сказала  она.
От  ее  обхождения  Алексей  Буландин  не  испытал  ни  чувства  своей  незаменимости , ни  большого  душевного  подъема. В  неверности  он  ее  не  подозревает , но  «Буги»  никогда  не  ставил  ее  верность  во  главе  угла.
- Да , это  я. – сказал  Алексей. – Твой  муж  «Буги». А  ты  кого  ждала?
- Ждала… я  ждала…  Сам-то  как  думаешь?
- Я  думаю… Думаю , но  не  об  этом.   
 У  Буландина  никаких  предположений. Его  жена  в  розовых  тапочках - она  до  сих  пор  еще  с  ним.
- Кого  ждала , спрашиваю? – вопросил  «Буги».
- Никого…
 Пропустив  Буландина  в  квартиру , она  сутуло  направилась  в  свою  комнату. Не  закатила  истерики , не  встряхнулась  эмоциональным  взрывом , полюбовно  этого  не  уладишь: Буландин  как  стоял , так  и  стоит , настолько  он  оглоушен  грустью  ее  тона. Грустью  и  кротостью.
Он  стоит  и  вспоминает , что  она  и  с  утра  нежной  песней  не  будит , и  вообще  уже  пятый  год  улыбкой  в  его  глазах  не  отражается.
С  утра  не  пела , вечером  уже  и  не  ждет… не  разлюбила  ли  она  меня , думает «Буги» - морщит  лоб  и  уходит  в  бар-ресторан  на  Ленинском , чтобы  пятьюдесятью  граммами  белой  немного  разогнать  реакционную  ячейку  реалистичных  мыслей.
Алексей «Буги»  Буландин  хочет  выпить  и  сразу  же  назад: к  жене. Как-нибудь  пойти  на  мировую.
  «Моя  супруга , Седов , она - это  что-то. Умеет  гововить  куриный  студень  да  и  в  постели… чем  я  только  в нем  ни  залезал: и  рукой, и  свечой…»
«Зажженной?»
«Да  как  ты  мог  такое  подумать! Ты  что! Я  вынужден  просить  тебя  извиниться!» ; предчувствуя  в  нем  платежеспособного  клиента , обаятельная  барменша  сказала  Алексею: вы  не  торопитесь. Раздевайтесь  и  присаживайтесь. Может , одна  рюмка  для  вас  мало  и  несерьезно.
Не  снимая  ни   куртки , ни  кепки , «Буги» Буландин  спросил  у  нее  сколько  у  них  стоят  пятьдесят  граммов «Столичной». Барменша  ответила , что  столько-то , и  Алексей  Буландин  поспешно  развернулся  к  выходу. Перед  самым  отходом  он  объяснил  почему.
- У  меня , барышня , - сказал  он , - есть  два  принципа.  Я  не  ем  несоленых  помидоров  и  не  плачу  за  пятьдесят  грамм  больше  одного  доллара. А  знаете , зачем  мне  эти  принципы?
- Не  знаю , - ответила  барменша.
- А  затем , чтобы  не  чувствовать  себя  беспринципным.
  Милая  жена , ты  не  пьешь  и  алкоголизм  не  связал  нас  воедино - в  красных  фиалках , на  рыхлой  земле , я  притворюсь  опоздавшим  к  тебе ; выйдя  из  заведения , Алексей «Буги» Буландин  принял  свои  пятьдесят  граммов  в  другом  месте. Да  и  не  пятьдесят: опять, как  скотина , нажрался.
В  дрова , но  не  изменяя  принципам.
  Следующий  день  у  него  выходной , и  Алексея  Буландина  не  влечет  проводить  его  вместе  с  супругой , во  всяком  случае , не  с  самого  начала: я  в  церковь , к  Господу , богослужение  практически  началось, «Буги» Буландин  прислонился  к  стене , похмелье… непривычные  запахи , картавый  священник ; Буландин  слушает  священника  с  подступающей  тошнотой , беспокойно , рассеянно , батюшка  что-то  нудно  бормочет  и  народ  принимается  падать  на  колени – упадут  и  встанут. Алексей  Буландин  упал , а  встать  не  получается.
Уткнувшись  в  каменный  пол , он  неугомонно  орет  благим  матом. Благим , но  матом: у  Буландина  совсем  недавно  был  поврежден  мениск , и  ему , не  то  что  на  колени  падать , просто  ногу  в  колене  сгибать врачами  не  рекомендовано - Сергей «Буги» Буландин  обычно  надежно  держит  себя  в  руках , но  в  церкви  вот  не  удержал: вырвался. Повелся  за  массами.
Несдержанность  «Буги»  по  сердцу  никому  не  пришлась. Буландин  не  сделал  этим  добра  ни  одному  богомольцу - священника  народ  и  вовсе  еле-еле  скрутил , поскольку  он  над  склоненной  макушкой  Сергея  Буландина  не  только  тяжеленной  цепью  свистел: урою , кричал , за  нецензурщину  в  божьем  храме , прямо  в  этот  пол  самолично  втопчу!
  Владимир  Тимофеевич  Вядьев  тот  священник. В  прошлой  мирской  жизни  он  на  Курском  и  Ярославском  вокзалах  впаривал  провинциальным  лохам  фуфловые  билеты.
 Отцом  Владимиром  всего  несколько  лет , как  стал.

 






































                5
               
               
Бесстрастное  лицо , остающаяся  на  одной  и  той  же  высоте , но  удаляющаяся  для  меня  кверху  чайка , трепетный  шелест  ласт  о  песчаное  дно. Рыбы  обходят  стороной. Еще  не  верят , что  уже  можно  отгрызать , сколько  влезет.
Наедайтесь , травитесь… уговорами  посмотреть  свою  богатую  библиотеку  Вячеслав  Камынский  изводил  Дмитрия  уже  месяц , как  год , и  хотя  в  намерения  старомодного  битломана  Дмитрия  Тарбо , нередко  с  сожалением  думавшего: «у  кого-то  не  встает , но  у  кого-то  и  не  ложится» , это  не  входило  и  сейчас , к  Камынскому  он  все  же  пришел.
Посмотреть  и  в  самом  деле  было  на  что. Даже  без  комментариев  хозяина , не  замолкавшего  ни  на  минуту  и  раз  за  разом  закрывавшего  руками  скороговоркой  прочитанные  корешки.
- Вот  тут  у  меня  Платонов , - говорил  нетребовательный  к  себе  правовед  Вячеслав  Камынский , - тут  Фриш , тут  Гольдони  с  Оруэллом , а  тут  Фолкнер , а  тут  Виан…
На  Виане  рассеянный  взгляд   едва  ли  нуждавшегося  в  замедлении  темпа  Дмитрия  Тарбо  наткнулся  на  одну  из  верхних  полок , почему-то  занавешанную  непрозрачными  шторками.
- … тут  у  меня  снова  Фолкнер , - продолжал  говорить  Камынский , - но  тут  уже  Кундера  с  Метерлинком , а  тут  у  меня  Лесков , Голдинг , Короленко…
- А  там  у  вас  что? – спросил  Дмитрий  Тарбо.
- Где , извините? – переспросил  Камынский.
- Ну  там , шторками  занавешано , - показывая  на  верхние  полки , сказал  Тарбо.
 Непроизвольно  скривившись , Вячеслав  Камынский  выразительно  задрожал. Он  не  спешил  давать  объяснений , но  все-таки  дал.
- Там  мой  библиотекарь , - тихо  сказал  он.
- Библиотекарь? – недоуменно  спросил  Дмитрий  Тарбо.
- Вы , Дмитрий , слышали , о  чем  я  вам  сказал. Можете  мне  не  верить , но  я  говорил  в  расчете  как  раз  на  это -  на  то , что  вы  меня  услышите. И  вы  слышали. Слышали , Дмитрий , слышали.
Дмитрий  слышал. Он  не  бездомен  и  не  стоек  в  чистых  помыслах ; его  смех  означал  бы  явное  неуважение  к  пригласившему , но  если  бы  не  одно  видение – Дмитрию  Тарбо  показалось , что  шторки   книжного  шкафа  слегка  раздвинулись  чьим-то  кривым  пальцем  и  вслед  за  этим  в проеме  однократно  блеснул  во  многом  нечеловеческий  глаз - он  бы , наверное , рассмеялся. А  так  он  не  смеется  и  не  целует  воздух ; заметивший  его  замешательство  Вячеслав  Камынский  двумя  большими  шагами  вышел  в  коридор , невразумительно  бросив:
- В  моей  жизни  все  хорошо , но  только  в  жизни. Подожди  меня  здесь. Я  пойду  сварю  нам  кофе.
 Выбравшись  из  комнаты , где  он  оставил  почти  ничего  не  подозревавшего  гостя , Вячеслав  Камынский  обхватил  обеими  руками  яйцеобразную  голову  и , задыхаясь  от  нехватки  либеральной  смелости , беспорядочно  перемешал  жидкую  рвоту  с  чуть  слышно  прозвучавшим  вышептыванием:
- Который  раз , пора  бы  уже  привыкнуть… но  я  по-прежнему… не  могу…  при  этом  пристутствовать…
 Хранителем  домашнего  очага  Вячеслава  Камынского  был  начитанный  демон  Флур. Присутствовать  при  его  приеме  пищи  Камынский  не  может. В  полуразряженной  обойме  не  самовоплотившихся  личностей  имеются  страсти - клокочут , не  утихают , они  не  поутихнут  и  когда  меня  позовут  огненные  волки, подвесившие  надо  мной  змею.
  С  ее  зуба  на  мои  разбитые  поцелуем  губы  начнет  стекать  смертельный  яд , демон  Флур  меня  не  оградит ; Вячеслав  Камынский  доставляет  ему  людей  уже  пятый  год , будет  доставлять  и  дальше. Если  Камынский  хочет  жить , ему  не  остается  ничего  другого , кроме  как  кормить  Флура  не  собой , с  сочувствием  слушая  доносящуюся  из  комнаты  правду  жизни: вы  с  книжной  полки… зачем  вы  так  растете  на  моих  глазах , больше  всего  у  вас  растут  клыки , увеличиваются  и  бицепсы , густеет  шерсть  на  груди , расползается  спина , очень  скучно  и  мерзко  на  это  смотреть , меня  не  взять  на  хапок , я  так  легко  вам  не  дамся – вставай  проклятьем  заклей… мен…ы-ыыыыы….
  Волосы  на  ушах , душа  нараспашку , зрелое  неблагополучие  и  голословные  обвинения  в  нежелании  знакомиться  с   наступающим  народом ; из  ряда  вон  выходящая  заброшенность - демоны  бывают  разные.
 Среди  них  есть  и  довольно  равнодушный  к  крови  Жак  Бирри.
 
  Двадцатидвухлетняя  студентка  МАИ  Александра  Скрыблева  ждет  у  подъезда  своего  возлюбленного  Андрея , она  думает , что  скоро  они  поднимутся  к  нему  на  этаж  и  Love , Hard  Love , но  Андрея  почему-то  все  нет: он  обычно  очень  пунктуальнен  и Александра  начала  волноваться.
Как  он?
Жив? Не  все  сразу? Андрей  покупает  в  Измайлово  парадную  форму  солдата  вермахта? отходит  в  перевернутом  автомобиле  на  Киевском  шоссе? вот  и  его «девятка» , Александра  бежит , парит  к  ней - за  рулем  машины  совсем  не  Андрей , а  противоречиво  усмехающийся  Жак  Бирри. В  широкополой  шляпе  и  в  длинном  двубортном  пальто.
Александра  Скрыбылева  с  ним  еще  не  знакома  и  она  кричит. Громко , во  все  легкие , не  слыша  саму  себя:
- Где  мой  Андрей?!
   Андрей? Его  звали  Андреем? Славное , легендарное  имя...
- Андрей  здесь , - ответил  демон. - А  вы  ему  кто?
- Я?! – прокричала  Александра. - Я  его  любимая!
- Любимая? Любимая  и  его? Что  ж , любимой  я  его , пожалуй , отдам… А  не  разлюбишь?
- Ни  за  что!
- Ну , гляди… 
Открыв  бардачок , демон  достал  оттуда  нечто  обернутое  в  конфетный  фантик. Развернул  и  вытряхнул  на  ладонь  Андрея: того  же , что  и  был , но  крайне  маленького ; подумывавшая  упасть  в  обморок  Александра  Скрыбылева , прочувствовав  всю  ответственность  момента , вовремя  спохватилась.
- Андрей , ты? – спросила  девушка.
- Ну , я , – угрюмо  ответил  Андрей. 
- Ты?!
- Да  я , я…
 Узнав  его  совершенно  неизменившийся  голос , Александра  перестала задумываться  об  обмороке. Если  она  теперь  и  упадет , то  неосознанно.
- Что  с  тобой  стало?! – спросила  она.
- Лажа  какая-то , - ответил  Андрей. - Сначала  я  сбил  на  Югорском  проезде  переходящего  по  всем  правилам  мужика , потом  он , как  ни  в  чем  не  бывало , встал , насильно  закрыл  мне  глаза , чихнул… Домой  неси.
  Что  же  нам  надо? поменьше  ума , побольше  текилы? без  сказок  о  вечном  счастливой  нам  не  прорваться , и   я  бы  желал  очаровываться , рвать  и  метать , но  я  не  могу  признать  равными  знающего  и  взлетевшего. Я  не  без  труда  переношу  общение  с  удачливыми  людьми  и  ни  за  что  не  забуду  запаха  бледной  крови, выливающейся  из  меня  через  рот: это  разве  дождь? это  разве  жизнь? да  укрепят  тебя  сочувствующие  всем  нам  демоны , Андрей , дорогой… ты  бредишь ;  он  кажется  ей  сырым  и  невыспавшимся. Принеся  Андрея  домой , Александра  Скрыблева  постелила  ему  в  пепельнице. Но  Андрей  в  ней  не  спит. Он  мыслит  несколько  об  ином.
- Впусти  меня  в  себя , - сказал  он.
- Что  ты  говоришь? – нервно  спросила  Александра.
- В  себя  впусти… Там  буду  спать.
  После  небольших и  впрямую  связанных  с  его  просьбой  перерывов  в  мышлении , Александра  Скрыблева  догадалась  о  чем  он  ее  попросил  и  посчитала  себя  не  вправе  ему  отказать.
- Сейчас , Андрюша , сейчас , - вытаскивая  его  из  пепельницы , сказала  она. - А  не  задохнешься?
- Мои  заботы , - проворчал  Андрей.
- Конечно , милый , одну  секунду… Будь , как  дома.         
  Ты  прекрасна , ты  лучше  самого  дорогого  надгробия. Я  не  в  силах  совладать  со  своим  дыханием.
Подари  мне  еще  одну  ночь  отвращения.
Ко  мне , непосредственно  ко  мне - дай  мне  шанс. Раскрыть  крылья  своего  равновесия.
В  России , в  Никарагуа , в  Германии -  как  бы  не  складывалось  его  существование, самодостаточный  Дитмар  Фермайер , подверженный  по  волеизъявлению  Жака  Бирри  малым  припадкам  и  обязательно  позвавший  бы  Александру  Скрыблеву  опробовать  новый  осиновый  кол , около  пятидесяти  лет  не  считал  себя  обделенным  мудростью.
Дитмар  Фермайер  находил  ее  в  себе  методом  сравнения. Например , в  юные  годы он  сравнивал  себя  с  суетливыми  сверстниками , которые , забывая  о  присущих  ему  устоях  хладнокровия , безвозвратно  носились  за  женщинами.
Хотели , ждали , любили - Дитмар  Фермайер  читал  Анри  Бергсона  и  относил  их  к  глупцам.
 Со  сверстниками  он  сравнивал  себя  и  позже , когда  они  уже  обзавелись  крикливыми  детьми  и , теряя  основную  часть  времени  на  всеохватывающую  усталость , не  досыпали  каждую  из  отведенных  им  ночей  и ,  едва  рассветало , шатаясь , уходили  на  работу - зарабатывать   жене  на  взморья , убивать  свое  эго  беспощадной  гонкой  за  тленом.
Сам  Дитмар  Фермайер  спал  по-настоящему , помногу ; он  мог  себе  это  позволить , так  как  работал  он  мало , а  если  на  что  и  тратился , то  только  на  пищу.
Иногда  и  на  духовную: четки , подарочное  издание  Упанишад , бутылка  хорошего  вина  под  «Венгерские  танцы» Брамса – что  происходит , куда  меня  несет… качка , артрит , учащенное  сердцебиение ; его  лодку  затягивает  в  крутой  водоворот  старости  и , чтобы , как  и  прежде , ощущать  себя  мудрым , Дитмар  Фермайер  уже  не  сравнивает  себя  с  давно  переосмысленными  сверстниками.
Сравнивает  с  собой.
Но  с  собой  не  сегодняшним  - с  собой  молодым , собой  средних  лет: какой  же  я  тогда  был  идиот , думает  Дитмар , вся  жизнь  впереди , а  я  забивал  себе  голову  вредной  чушью , топтал  свое  будущее  пудовой  ступней  нелюдимости – и  все  это  свысока , все  это  с  гонором.
Теперь-то  я  куда  мудрее: с  тем  идиотом , кем  я  был , я  бы  теперь  и  разговаривать  не  стал. Кто  он  такой , чтобы  я  с  ним  беседовал? Убогий  он  против  меня  сегодняшнего. Сопляк , тупица… Дитмар  Фермайер  курит  сигару  в  двухстах  метрах  от  баденского  ипподрома  и , увидев  своего  налогового  инспектора  Томаса  Либлиха , надменно  обмеривает  его  презрительным  взглядом.
Томас  Либлих некогда  сказал  Фермайеру: «в  полный  голос  готов  заявить , что  налоги  не  будешь  платить? Тогда  начинай  задумываться  о  том , как  выжить  в  тюрьме  и  учи  песню  Моррисона. Какую? The  End» ; Либлих  живет  около  ипподрома  уже  двенадцатый  год  и  все  эти  годы  ожидает  четкого  знака  изнутри. Когда  что-то  застучит  и  затрясется: иди , скажет , Томас , созрел  ты  для  выигрыша , ставь  и  выигрывай ; шестнадцатого  апреля  2001  года  подходящее  чувство   у  него  появляется. Томас  Либлих  снимает  надетый  еще   вчера  презерватив  и  решительно  идет  на  ипподром, но  доходит  туда  пустым ; деньги  с  собой  он , разумеется , взял , но  то  сардельку  съест , то  пива  выпьет , да  и  проститутка , которой  он  вчера  не  доплатил, встретилась  ему  сегодня  вместе  с  квадратным  сутенером. Он  предложил  Томасу  Либлиху  обсудить  случившиеся  между  ними  недоразумение  в  глухой  подворотне , а  Томас  сказал , что  не  надо  и  заплатил  Харальду «Крупняку»  даже  больше , чем  тот  от  него  требовал.
Пиво , сарделька , сутенер , моя   женственная  физиономия  и  глубокая  залысина , голотурия-огурец , мелкотравчато  извергающая  слизь  в  ванну  из  оникса ; за  исключением  огурца , все  на  уровне  реальности , и  у  Либлиха  хватило  лишь  на  входной  билет.
На  ипподроме  людно – в  толпе есть  и  те , с  кем  Томас  Либлих  общается  не  по  долгу  службы: с  безликой  слонихой  Марлен  Хирш , с  неразвитым  подкаблучником  Йозефом  Ранштейном , с  кока-кольным  сибаритом  Олафом  Вернсом - с  ним  он  учился  в  одной  школе , и  однажды  чуть  не  вступил  в  гомосексуальную  связь.
У  Олафа  Вернса  сегодня  жуткое  невезение.
Томаса  Либлиха  еще  не  покинуло  его  чувство  и  он  подсказывает  Олафу  верную , как  ему  представляется , комбинацию. Герр  Вернс  на  его  вариант  тройного  зачета - три  первых  лошади  в  правильном  порядке - смотрит  на  редкость  недоверчиво ; предложенные  Томасом  лошади  не  внушают  Вернсу  чрезмерного  уважения , что  закономерно , обычно  они  борются  между  собой  за  третье  место  с  конца – брутально  прочистив  горло , небольшие  деньги  на  них  Олаф  Вернс  все  же  поставил. Немного  разозлившись на  Томаса , не  поставившего  на  них  ничего. У  Томаса  Либлиха  не  осталось  ни  единой  монеты. Олаф  Вернс  подумал  тогда  другое: я  ставь , а  сам  в  задуманной   шутке  не  участвует. Жаль , что  я  его  тем  рождеством  не  отымел - уже  почти  договорились, но  он  из-под  меня  вырвался  и  домой   к  родителям  побежал , индейку  жрать.
Олаф  Вернс  вынашивал  в  себе  нечто  варварское.
Поставленные  им  в  соответствии  с  вариантом  Либлиха  деньги   принесли  ему  четверть  миллиона.
Больше  просто  нельзя: и  так  вышло  по  максимальной  ставке , один  к  пятидесяти  тысячам ; Олаф  обнимает  Томаса  Либлиха , как  родного  брата  и  угощает  его  пивом  с  сардельками - Томас  от  угощения  Олафа  Вернса  уныло  отказывается.
Сыт  я , сказал   он  , и  сказал  откровенно , Либлих  и  вправду  не  голоден , лучше  бы  голоден , но  поздно: проел  я  свое  счастье  жирными  сардельками , расплескал  свою  долгожданную  удачу  под  холодное  пиво… про  сутенера  Томас  Либлих  практически  не  вспоминает: «не  отдал  бы  я  ему  то , что  должен , он  бы  меня  и  прирезал – ни  к  чему  мне  подобные  новости» , но  пиво  с  сардельками  он  никак  не  может  себе  простить: «день  же  моим  был  - был, да  заканчивается , эту  неизгладимую  завесу  мне  не  проткнуть, в  чем  же  искать  внеземную  точку  опоры? как  прекратить  подрастать  в  печальном  шутовстве?».
Олаф  Вернс  выкрикивает  с  набитым  ртом: «Темнеет  уже , друг , самое  время  по  домам! Радостью  делится!» , и  Томас  Либлих  с  ним  полностью  согласен.
Темнеет  уже , самое  время  по  домам – кому  радостью  делится , а  кому  в  морскую  раковину  выть.
У  Либлиха  их  четыре. У  незаинтересованного  в  ипподромах  по  религиозным  соображениям  Федора «Ласты» Вачеева  ни  единой - несмотря  на  свое  прозвище , он  ни  разу  не  был  на  море. И  это  все: несостоявшемуся  амбалу  Вачееву  блестящую  обертку , развернутый  пломбир  по  кругу , будет  ли  он  облизываться? почему  бы  нет - в  феврале  2000  года  Федор «Ласта» Вачеев  ковылял  вдоль  пятиэтажного  дома  и , чтобы  не  оказаться  виском  на  ледяной  корке , старался   ступать  строго  по  разбросанному  песку.
В  предназначенной  под  снос  хрущебе «Ласту» ждала  женщина.
Надеясь , что  ради  него  она  наденет  свои  лучшие  чулки , Вачеев  возвышенно  бормотал  про  себя: «я  держу  ее  сигарету , она  мою. Она  моя  Миклуха , я  ее  Маклай. А  все  остальные , пытавшиеся  отвлечь  нас  от  нас  всего  лишь  папуасы  а-ля  Новая  Гвинея. Но  мы  впускаем  в  наши  глаза  только  друг  друга. Нам  в  диковинку  эта  земля  и  мы  в  диковинку  ей. Мы  с  ней  не  очень  ладим  и  чтобы  не  мешать  ритмичности  ее  вращения , мы  скоро  сменим  наше  место  жительства» ; его  скованная  дама  не  щедра  на  сексапильные  улыбки , Федор  Вачеев  только  осваивает  хождение  по  ней  сжавшимся  от  волнения  языком ; в  нескольких  сантиметрах  от  «Ласты»  падает  большая  сосулька.
Федор «Ласта» Вачеев  поначалу  цепенеет , но  потом  уже  не  ограничивает  себя  в  выражении  эмоций  – опустившись  на  колени  и разведя  руки  ладонями  к  свету.
- Благодарю  тебя , Господи! Вовек  не  забуду  ни  твоей  доброты , ни  собственной  никчемности. Меня  ждет  любимая  женщина , с  которой , согласно  рекомендациям  твоих  людей , я  обращаюсь , как  с  «немощнейшим  сосудом» , и , воткнись  мне  в  голову  эта  сосулька , я  бы  о  своей  женщине , при  всем  тяготении  к  ее  сущности , не  успел  бы  и  подумать. Сукой  буду , если  все  не  так… Но , если  бы  успел , то  моя  последняя  мысль  была  бы  о  ней. Об  Ирочке. О  ней  и , конечно  же , о  тебе.  Огромадное  мерси  тебе , Господи , что  эта  сосулька  мне  в  голову  не  воткнулась…
Конец  не  близок , не  далек. Любимой  выпито  вино. Открыл  ей  сердце – снова  слег: дыханье  сбито. Пульс  за  сто.
Пока  Федор  Вачеев , стоя  на  коленях , благодарил  Господа , крыша  дома  предупреждающе  зазвенела ; «Ласта» Вачеев  глаз  от  неба  не  отвел  и  сверху  на  него  громоздко  рухнул  дворник  с  лопатой. И  так  удачно , что  не  сломал  ничего  помимо  лопаты: хруста  было  много , но  все  вроде  бы  цело , оставлено , как  есть - непредвиденное  сохранение  лояльности.
Спорный  дар  благодати.
Перенеся  с  легкой  душой  потерю  инвентаря , дворник  Ступчовский  встал  с  Федора  Вачеева  и  неспешно , как  это  и  подобает  только  что  разминувшемуся  со  смертью , перекрестился. 
- Не  люблю  я  тех , кто  на  небе , - инертно  пробормотал  он.  - В  том  смысле , что  не  люблю  их  отвлекать. Но  все  равно  спасибо – кажется , живой. А  не  люблю  я  вас  беспокоить  из-за  случая  с  одним  моим  знакомым   гидравликом - наступив  на  ногу  какому-то  проповеднику , он  вызвал  с  его  стороны  невероятную  агрессию  и  ощутил  себя  страшно  согрешившим. И  остановившись  на  улице  Плещеева , он  начал  выкрикивать: «Прости  меня , Господи! Прости  меня , Господи! Прости  же  ты  меня , Господи!». Все  бы  ничего , но  облака  неожиданно  раздвинулись  и  оттуда  высунулось  заспанное  лицо. Ничуть  не  прояснившись , оно  спросило  моего  знакомого: «Чего  орешь?» , и  он  обрадовался , загорелся , ведь  объясниться  напрямую  редко  кому  выпадает ; Семен  сказал: «Господи , я…» , но  его  перебили: «Я  не  Господи».  Поняв  свою  ошибку , он  попросил  у  того , кто  перед  ним: «Передайте  Господу…» - Семен  Аникеев  хотел  извиниться  за  причинение  страданий  тому  проповеднику. В  ответ  ему  сказали: «Имя , фамилия , год  и  место  рождения». Он  предоставил  требуемую  информацию  и  учащенно  вздыхая , дожидался  вердикта. Когда  тот  лик  высунулся  снова , вся  его  прежняя  заспанность  сменилось  в  нем  на  угрожающую  серьезность. И  знаете , что  оно  сказало  моему  знакомому  гидравлику  Семену  Аникееву? Неутомимому  коллекционеру  всего  связанного  со  слонами? Оно  сказало: «мы  тут  про  тебя  позабыли , а  ты , как  выясняется  из  поднятых  бумаг, немалый  грешник. И  мы  тебя , короче  говоря , наказываем. Запрет  грешить  осознанно – таково  будет  наше  наказание». Сдвинув  резким  движением  облака , оно  исчезло. Семен  Аникеев  его  исчезновения  даже  не  заметил. Бредет  по  улице  Плещеева  и  дебиловато  улыбается… Не  орал  бы - наверняка  не  вспомнили.
  Дворник  Ступчовский  говорит  с  небом  без  претенциозной  сусальности , и   тот , на  которого  он   рухнул  с  крыши , одергивать  зарвавшегося  богохульника  не  берется: Вачеев  безмолвно  лежит.
 Его  бы  не  поставила  на  ноги  «Тысяча  золотых  рецептов  с  комментариями». Ему  бы  не  воссоединила  кости  гипнотерапия. Не  помог  бы  и  дворник  Георгий  Ступчовский , по  профессии  инженер-проектировщик - из  платившей  ему  зарплату  проектно-сметной  организации  Ступчовского  выгнали  за  то , что  фактически  все  рабочее  время  он  тратил  на  битье  мух  своим  красным  дипломом.
 «Дак-дак , дак-дак , да-аак , да-ак…».
 «Напеваешь , Ирина? Настрой  позволяет?»
 «Еще  бы! Дак-дак , дак-дак….»
 «И  о  чем  песня? Об  утках?» ; через  две  недели  к  Георгию  Ступчовскому  пришла  женщина.
  К  этой  даме  когда-то  шел  погибший  в  результате  несчастного  случая  Федор  Вачеев: с  «Ластой»  на  протяжении  их  пятимесячного  знакомства  она  спала  всего  дважды , с  Георгием  Ступчовским   сегодняшней ночью  она  спит  каждый  час , но  ей  уже  пора.
  Перед  работой  Ирине  Коноваловой  необходимо  хотя  бы  немного  поспать. У  себя , поскольку  с  Георгием  Ступчовским  она  уснуть  не  может , и  вина  в  этом  не  его , не  мужчины - это  ей  желание  покоя  не  дает. Ступчовский  ему  только   по  мере  сил  подчиняется.
- Я  осталась  у  тебя  на  ночь , - сказала  она , - но  не  на  всю. А  тебе  спасибо , давно  мне  так  хорошо  не  было.
- Странно  слышать , - усмехнулся  Ступчовский.
- То  есть? – спросила  она.
Утомленно  зевнув , Георгий  Ступчовский  кивнул  в  направлении  прихожей.
- Там  возле  телефона , - сказал  он , - лежит  моя  жалобная  книга. Если  интересно, можешь  изучить.
- Твоя  жалобная  книга? – недоуменно  теряясь , спросила  Ирина.
- Книга  жалоб  на  меня , - скорректировал  он.
- На  кого?
- Я  завел  ее  еще  в  юности , - сказал  Ступчовский.  - В  нее  все  побывавшие  со  мной  женщины  записывают  свое  субъективное  понимание  меня , как  трахаря. Я  изучаю  эту  книгу  лишь  изредка , но  тем  не  менее  в  курсе , что  с  похвалами  там  не  очень.
Меня  просто  выдавливают  с  земли.
Под  нее  же.  Мои   инстинкты  не  менее  консервативны , чем  твои, в  Овальный  кабинет  Белого  дома  я  бы  зашел , не  снимая  сапог ; сердечную  мышцу  сводит  невыносимой  судорогой , о  чую , чую, ты  боишься  меня  понять. С  точки  зрения  вечности  и  завтра - уже  вчера… что  за  бурчание  из  угла  ринга? выйдя  в  прихожую , Ирина  Коновалова  взяла  упомянутую  Георгием  книгу. Коричневую  тетрадь  в  девяносто  шесть  листов - сев  на  мягкий  пуфик , Ирина приступила  к  ее  просматриванию. Читает  и  меняется  в  лице ; на  нем  проступило  такое  изумление , что  на  это  обратил  внимание  и  задремавший  было  Ступчовский. Она  медленно  перелистывает  страницы. Он  не  жаждет  нездешней  подмоги.
- Я  был  прав? – спросил  Георгий.
Ирина  Коновалова , не  поднимая  головы  от  тетради , продолжает  хранить  молчание.
Повторно  обратиться  к  хорошему  человеку  Георгия  не  обременит.
- Ну  как , дохлый  из  меня  мачо? – спросил  он.
- Какие  же  зажравшиеся  бабы , - ошеломленно  прошептала  Ирина.
- Уверена?
- Слов  нет…
 У  Седова  бы  они  нашлись. Но  в  стихах  ли? в  поддержку  ли  текущей  по  всем  жилам  ненасытности? «Кесарю  кесарево , богу  богово, а  мне , Седов , тебя  и  всего. И  тебя  всего , и  просто  всего»; Вачеев , Ступчовский , Седов – всего  три  мужчины  за  полгода. Надо  что-то  менять.
  Положив  перед  Седовым  цветную  фотографию , на  которой  худая  лохматая  собачка  кособоко  бежала  по  мокрым  листьям , Ирина  Коновалова  напомнила  ему  об  его  обязанности  сделать  ей  в  ближайшее  время  определенное  одолжение.
- Слушай , Седов , - сказала  она.
- Чего  еще? - проворчал  он.
- Завтра  или  послезавтра  ты  мне  обязан   купить  такую  же  собаку. И  обязательно  кобелька.
 Седов  вопросительно  хмыкнул.
- С  чего  бы?
- А  ты  не  помнишь? – не  без  обиды  осведомилась  она.
- Пока  нет , - сказал  Седов.
- Переоценивала  я  тебя… Я  думала , ты  ничего  не  знаешь , а  ты, оказывается , не  знаешь  ни  шиша. Скоро  же  восьмое  марта!
  Праздник , что  за  праздник , лажа , а  не  праздник , каждый  год  одно  и  то  же ; раздраженно  попеняв  на  календарь , Седов  погрозил  кулаком  уплывающим  без  него  облакам  и  поехал  в  беспроблемно  обнаруженный  по  справочнику  собачий  клуб.
  Всю  ночь  был  за  рулем – очень  устал. Устал , выдохся , подломился , и  как  не  устать , когда  ведешь  с  превеликим  трудом  управляемый  луноход , спеша  под  непрекращающимся  обстрелом  на  помощь  босоногим  повстанцам  с  Кокаиновых  Холмов.
  Устанешь , любой  бы  устал , потому  что  жутчайший  сон. Очень  устал… подходя  в  клубе  ко  всем  подряд , Седов  навязчиво  подсовывал  им  под  нос  взятую  из  дома  фотографию.
- Здравствуйте , здравствуйте , - говорил  Седов , - и  вам  здравствуйте , и  тебе , жирный ,  добрый  день – шланги , подонки… вы  не  могли  бы  мне  предложить  вот  такого  кобелька?
  Чего  это  они?… над  Седовым  все  смеются ; кто  отвернувшись , кто  в  открытую , лишь  одна  пожилая  женщина , уже  отсмеявшись , соизволила  снизойти  до  внятного  пояснения.
- Что  вы , мужчина , - сказала  она , - какой  кобелек! В  этой  породе  только  суки  и  бывают. Обманул  вас  кто-то. Как  последнего  мудака  провел.
Тут  уже  рассмеялся  и  сам  Седов. Молодец , Ирина , удружила , опозорила ,  но  ничего , за  нами  тоже  не  заржавеет , купим  мы  тебе  подарок , в  рыболове-спортсмене  купим , червей  каких-нибудь.
Оформим , как  надо , яркими  лентами  обернем ; если  ты  считаешь  себя вправе  так  со  мной  поступать , то  и  я  поступлю  с  тобой  в  рамках  все  той  же  неплохо  дополняющей  лицо  улыбки. Буду  смотреть  женское  дзюдо , валиться  с  ног , сбивать  тебя  с  толка  неординарно  мыслящим  джанкой  и  достоверным  воплощением  едва  похмелившегося  святого , изничтожающего  излишне  возомнившие  о  себе  плевелы.
Седова  попросили  купить  небольшую  собаку , в  нем  преобладает  небольшая  жажда  отомстить , на  выходе  из  клуба  он  слышит  значительный  шум  небольших  машин.
Ими  стригут  траву , и  люди  в  защищающих  глаза  козырьках  выглядят  настолько  нелепо , что  Седов  не  смог  не  пренебречь  зачастую  предпочитаемой  им  отстраненностью.
- Люди! – крикнул  он.
- А?! Ты  нам?! Нам?!
- Я , - громко  сказал  Седов , - буду  говорить  с  вами  криком , по-другому  вы  меня  из-за  ваших  шумных  машин  едва  ли  услышите , к  тому  же  они  у  вас  какие-то  допотопные , сейчас  же  обычно  используют  такие  машины , которые  держат  навесу , но  пес  с  ними , не  мое  дело… Люди , вы  хоть  понимаете , что  в  этих  козырьках  вы  очень  нелепы?! Вы  же  не  сварщики , чтобы  глаза  в  такой  степени  беречь! С  травой  всего  лишь  работаете!
 По  хмурым  взглядам  рабочего  элемента  нетрудно  заметить: злятся  и  заводятся. Не  поджимают  хвостов.
- Уйди , товарищ , - веско  порекомендовал  Седову  один  из  них. – Свали  поскорей. Подумай  о  здоровье.
- Я  вас  не  слышу , - прокричал  Седов , - а  вы  не  сварщики! Не  межзвездные  тусовщики! Вы  никогда  не  ходили  на  Курилах  в  бамбуковых  зарослях , однако  я  тоже. Впрочем , на  сварщиков  вы  тоже  похожи - у  сварщиков  есть  с  вами  общее  в  том , что  имеющиеся  у  них  мозги  так  же  никчемны…
Седов  не  договорил. Не  достучался  до  их  сердец  оттого , что  из-под  первой  из  машин  вылетел  маленький  камень - полетел , чудом  миновав  его  глаз , но  бровь  все-таки  рассекая , и  пока  Седов  размазывал  по  лицу  хлеставшую  из  рассечения  кровь , люди  с  шумными  машинами , разумеется , не  молчали.
- А  ты  теперь  на  боксера  похож! – ядовито  смеялся  порывистый  крепыш  со  всклоченными  бакенбардами.
- Только  вот  врача , чтобы  твою  рану  экстренно  зашить , я  что-то  поблизости  не  вижу! – вторил  ему  шепелявый коллега.
  Они  могли  бы  говорить  тише , но  в  этом  случае  Седов  бы  их  не  услышал - хлеба  без  косточек  не  бывает , меня  опять  занесло  на  уровень  ниже  нуля , голос  у  Седова  уже  не  столь  беззаботный.
- Если  бы  вы   выбили  мне  глаз , - воинственно  прошипел  он , - я  бы  обоих   здесь  закопал…
- Но  ты  бы  нас  тогда  не  увидел!
- А  вторым? – спросил  Седов.
- Уяснив , что  приключилось  с  первым , он  бы  и  сам  из  предосторожности  закрылся!
- Да  пошли  вы  к  дьяволу…
Он  ушел , они  остались , и  минут  через  пять  Седов  все  же  перестал  их  проклинать ; гул  в  голове  и  жжение  в  брови  не  пропали , но  он  подумал: «ну  что  же , говоря  боксерской  терминологией , я  с  ними  обменялся. Хотя  обмен  был  совершенно  не  равноценным - это  уже  вмешался  кто-то  посторонний. Впрочем , называть  Его  посторонним , дословно  аутсайдером , язык  попорачивается  с  большим  трудом - руками  приходится  помогать».
Седов  стремится  туда , откуда  не  возращаются. Вслед  за  ним  тянется  пунктирная  линия - способный  сыграть  на  руку  преследователям  кровавый  след ; Седова  хватает  за  рукав  подвижно  стоящий  мальчик.
Он  околачивается  на  бульваре  совсем  один  и , мешая  Седову  идти , небезразлично  спрашивает:
- Вам  врать  можно?
Седов  бы  не  сказал , что  ему  смешно , но  секундой  ранее  ему  было  гораздо  несмешнее , чем  сейчас.
- Мне  можно , - ответил  он.
- Не  вам , а  вам! – закричал  мальчик.
- Мне?
- Мне!
Какая-то  алогичная  ересь. Мне , вам… комсомолка  лезет  в  храм… обнажает  там  свой  срам.
- Чего  тебе? – спросил  Седов.
- Мне  можно  вам  соврать?
 Так  бы  и  сразу. Без  иносказаний - с  расстановкой  своих  шахматных  фигур  по  полям  третьего  цвета.
- А  что? – поинтересовался  Седов.
- А  то ,  что  дома  мне  только  и  говорят: «Маме  врать  нельзя , папе  нельзя , бабкиному  образу  Николая  Угодника  еще  круче  нельзя». Но  вы-то  весь  в  крови , вам , наверно , не  до  того , чтобы  держать  мою  душу  в  тисках. Ну  что , можно  я  вам  совру?
- Да  сколько  угодно , - пробормотал  Седов.
 Расправив  сутулые  плечи , дерганый  мальчик  выжал  из  себя  все, что  от  него  зависело.
- Тогда , - проорал  он , - я  навру  вам  с  три  короба!
- Валяй , послушаем , - сказал  Седов.
Отдышимся  и  не  прервем - мальчик  начал  врать: о  своих  полуночных  превращениях  в оснащенного  вертолетными  лопастями  ежа , о  подчинении  всех  королевских  семей  Европы  остервенелому  лешему-берберу  с  Abbey  Road , о  том , как  он  занимался  карате  в  компании  с  трехрукой  женщиной - двумя  руками  она отбивалась  от  его  атак , а  третьей  возвращала  к  жизни  его  израненный  невниманием  конец , отказываясь  от  самости , но  не  от  вожделений: щипая , дразня , простилая  к  нему  дряблое  тело ; когда  мальчик  заговорил  о  карате , Седову  постепенно  вспомнилось , как  много  лет  назад  он  входил  в  свой  двор  с  Игорем  Тарицыным , ломким  тщедушным  бойцом  с  большим  левым  глазом  и  с  таким  же  нетипичным , но  уже  в  сторону  уменьшения , правым  полушарием  головного  мозга.
Игорь  Тарицын  шел  впереди  Седова  и , пройдя  через  длинную , темную  арку , мгновенно  нырнул  в  нее  обратно. Игорь  был  чем-то  напуган , Тарицын  увидел  в их  дворе  некоего  человека , по  поводу  которого  он  сказал  Седову: «я  видел  того , кого  ты  не  знаешь , но  я  его  знаю , и  он  не  позволит  нам  так  просто  оставить  его  за  спиной. Но  выше  клюв , Седов: выход  есть  всегда  и  я  занимаюсь  карате  не  для  того , чтобы  на  наших  тренировках  избивали  только  меня  одного. Не  подумай  плохого - на  тренировках-то  ладно , они  подпольные , и  я  уже  свыкся , что  там  меня  избивают. Переводя  мое  полнокровие  в  вялотекущее  русло… Ты , братишка , ни  в  коем  случае  не  высовывайся  из  арки , а  я  сейчас  покажу  этому  чалдону  своей  коронный «Полет  вмазавшегося  дракона». Ну  тебе  понятно , чем: герычем , истинно  им… Применяя  его , я  разбегаюсь  и  лечу  ногой  вперед – бывает , пролетаю  мимо , но  тут  уж  как  Бог  даст».
Подлаживайся , летчик , под  топот  черных  туч.
Ты  знаешь , их  настройщик  и  весел , и  могуч… возможности  оценить  сам  полет  Седов  был  лишен: до  него  донесся  лишь  крик. Затем  глухой  удар , как  после  столкновения  со  стеной.
После  удара  послышались  быстро  умолкнувшие  стоны - Седов  ждал , что  Игорь   сейчас  его  подзовет , бодро  воскликнув  что-то  вроде: «проход  свободен , Седов , не  промахнулся  я. Это  он  в  результате  моего  попадания  в  стену  впечатан» , но  единственный  знакомый  ему  каратист  Седова  не  окликнул.
Вместо  бодрого  возгласа  Тарицына  Седов  услышал  незнакомый  мужской  голос , прозвучавший  отнюдь  не  приподнято. Увы - по  общему  смыслу  сказанного  Седов  сделал  категоричный  вывод , что  Игорь  Тарицын  не  попал.
«Мать  твою , парень… за  что  ж  ты  с  собой  так?…» , - вот  этими  словами  ограничился  невидимый  Седовым  мужчина.            
Валерий  Николаевич  Кульчицкий.
Отец  Михаила  «Вальмона» , в  ноябре  2002-го обедавшего  у  себя  дома. Готовым  гороховым  супом , калиновым  киселем , жареными  кочерыжками - с  неважно  следящей  за  собой  женщиной.
 Она  в  очках , Михаил «Вальмон»  неплохо  все  просматривает  и  без  очков: он  видит , что  эта  женщина  отнюдь  не  красавица. Она  видит  тоже  самое , но  с  оговорками.
Но  оговорки  она  придумывает  уже  потом , а  если  смотреть  на  Михаила  Кульчицкого  как  он  есть , то  сразу  же  понятно , что  он  выглядит  ничем  не  лучше  ее ;  у  них  ни  в  какую  не  выходит  нравиться  друг  другу , но  никому  другому  они  и  с  завязанными  глазами  не  нужны: хоть  завяжи  глаза  им  самим , хоть  тем , кто  не  задержит  на  них  взгляда  даже  самой  туманной  ночью – сказав  ей , что «не  родился  еще  человек , которому  бы  я  уступил  выразительностью  своего  молчания», Михаил  Кульчицкий  рассказывал  Варваре  историю  о  том , как  за  разогнавшимся  комбайном  несся  взмыленный  своим  ненастным  настроением  токсикоман.
Он  кричал  комбайнеру: «Тормози! Жми  на  другую  педаль! Ты  же  каждую  секунду  уничтожаешь  миллиарды  жизней!» ; комбайнер  злобно  отмахивался , кидался  из  кабины  наименее  ценными  для  него  гаечными  ключами , на  вопящего  господина  это  никак  не  действовало. Следом за  ним  бежала  его  тень , и  задыхаясь  от  непривычной  для  нее  скорости , приглушенно  постанывала: «Что  же  ты  творишь , Василий , каждая  секунда , каждый  миг  твоего  преследования  затаптывает  миллионы  жизней… охлынь , сбавь  обороты» -  в  следующее  мгновение  в  ее  отнюдь  не  светлое  сердце  кто-то  гулко  постучал , и  она  незамедлительно  прекратила  погоню , обеспокоенно  подумав: «Я  тоже  хороша – бегаю  за  ним , бегаю , а  не  ведаю , что  каждую  секунду  по  тысяче  живых… накрывая  их  собой… извожу - не  менее , чем  насмерть».
Остановившись , она  до  сих  пор  там  стоит.
Михаил  «Вальмон»  предлагает  Варваре  Никитиной  при  наличии  интереса  это  проверить: Владимирская  область , Киржачский  район, деревня  Новоселово , поле  между  скотным  двором  и  лесом , примерно  посередине.
Там  еще  неподалеку  Гагарин  с  Серегиным  разбились – экскурсии, завалы  в  памяти , уксус  с  хреном  и  укоренившаяся  скука ; помимо  данной  истории  «Вальмон» Кульчицкий  представляет  на  ее  суд  созревшее  в  нем  накануне  решение. «Давай ,  сказал  он ,  поменяемся. Я  надену  твои  очки , ты  же  будешь  смотреть  на  меня  без  очков - тогда  и  я  тебя  расплывчато  увижу , а  ты  меня  и  вообще  вряд  ли  увидишь: Казанова , Казанова , зови  меня  так. Мне  нравится  слово. И  эта  песня. И  ты , наверно , понравишься».
Предложение  «Вальмона»  Варвару  весьма  заинтриговало  и , торжественно  сняв  выпуклые  очки , она  приспособила  их  Кульчицкому  на  переносицу. По-прежнему  находясь  в  волнении  и  желая  узнать  его  мнение  вперед  своего.   
- Вальмон , ты  как… еще  не  ушел? – спросила  она.
- Здесь  я , - ответил  Кульчицкий.
- Надо  же… И  как  я  тебе?
- Теперь  гораздо  лучше. Мне  не  лучше , но  ты  в  моих  глазах  уже  не  настолько  однозначна. А  ты  что  скажешь?
- Ну…
- Говори , - потребовал  «Вальмон».
- Мне  жаловаться  не  на  что - я  сейчас  будто  бы  переглядываюсь  не  с  тобой , а  с  кем-то  гораздо  более  сексуальным. С  Джонни  Деппом , с  Лариным  из  сериала… 
- Да?
- Я  даже  не  могла  представить , - сказала  Варвара , - что  в  тебе  скрыто  столько  всего , способного  порадовать  мой  глаз. Оба  глаза… Хорошо  ты  придумал.
- Это  я  накануне , - не  без  самодовольства  усмехнулся  Кульчицкий.
- Очень  даже  вовремя. 
  Она  ему  признательна. Cum  grano  salis. «Личное  достоинство  всегда  при  тебе , и  ты , Вальмон , прочно  стоишь  на  ногах  в  моей  душе» - весь  следующий  день  Михаил  Кульчицкий   проходил  каким-то  неприкаянным. Он  ни  капли  не  сомневается , что  причины  его  сегодняшнего  состояния  лежат  во  вчера. Лежат  и  странно  пахнут: не  сказать , что  это  запах  разложения , но  и  с  ароматом  ванили  общего  совсем  мало.
 Вчера  под  Кульчицким  впервые  кричала  женщина.
 Ему  бы  этим  гордиться , но  он  проходил  весь  день  неприкаянным , безрадостно  покашливая  словно  бы  от  смущения.
 Михаил  наливает  стакан  недельной  заварки , ставит  на  проигрыватель  заезженную  пластинку  Эдит  Пиаф  и  наматывает  на  мизинец  рыжие  усы. Правую  половину  наматывает , левую  жует - в  глазах  задумчивая  двойственность.
 В  них  ничего  не  двоится , но  «Вальмону» Кульчицкому  кажется , что  отсутствие  развоения  у  внешних  предметов  ничем  не  растворяет  наличие  двойственности  внутри.
 Вчера  под  Кульчицким  впервые  кричала  женщина – та  самая , с  плохим  зрением  и  ужасным  лицом. Варвара  Никитина.
Сегодня  «Вальмон»  слушает  Эдит  Пиаф  и , куная  заплесневелые  сухарики  в  прокисший  чай , неумиротворенно  размышляет.
Женщина  под  ним  вчера , конечно  же , кричала , но  гордиться  ли  ему  мужчиной  в  себе , Михаил  Кульчицкий  еще  не  определился.
Всю  ночь  просидел , а  не  определился , она  же  кричала: «не  надо, Вальмон! прошу  тебя , не  надо!... ну  пожалуйста!... нет , Миша , нет… на  помощь!».
Отсюда  и  сложности.
  Сопоставимые  с  продуктивно  преследующими  неприхотливого  страдальца-меньшевика  Платона  Ставрогина , черпающего  силы  в  сборниках  популярной  философии  и  тревожно  живущего  на  границе  Московской  и  Владимирской  областей. Без  злого  умысла , без  дамочек  и  буженины , не  сопровождая  покойников  на  рождественское  богослужение - в  сарае. Он  у  него  без  электричества , но  вместительный ; Ставрогин умещается в  отведенном  ему  пространстве  и  развалясь  поперек , только  ноги  приходится  подгибать - Платона  вполне  устраивает  его  жилище. Ставрогин  доволен  тем , что  он  ночует  не  под  небом.
 Под  небом  же  ветрено. По  правде  говоря , тишь  да  гладь  лишь  изредка  случаются  и  в  его  сарае. 
  Шели  в  нем , большие  щели - и  корова  копыто  просунет. Но  Платону  Ставрогину  в  нем  нормально ; не  отталкиваясь  от  убеждений парижских  архитекторов  двадцатых  годов  минувшего  века , называвших  дом  «машиной  для  жилья» , Платон  живет  и  не  жалуется. Некому  ему  жаловаться. Не  тем  же , кто  на  небе: они  ведь  наверняка  на  него в  обиде - Ставрогину  не  хочется  ночевать  под  небом , а  им  обидно , что  ему  не  хочется. Столько  старались , а  он  не  хочет , ну  а  не  хочет , то  пусть  и  не  жалуется - все  равно  не  расслышим.
  Ставрогин   не  Наполеон , чтобы  гордые  маршалы  склонялись  перед  ним  в  три  погибели  и  монах  сирийского  монастыря  играл  ему  на  органе  «Марсельезу»:  у  Платона  ястребиный  нос , толстые  запястья , тупое  открытое  лицо - шестого  апреля  2001  года  к   сараю  Ставрогина  съезжались  грузовики. Не  к  самому  сараю , а  поблизости ; подъезжали  и  вываливали  на  землю  целые  кузова  досок, цемента , гравия  с  кирпичом , Платон  Ставрогин  смотрел  на  эту  активность , озабоченно  думая: не  иначе , как  здесь  будет  строительство – они  намерены  возводить  возле  моего  сарая  какой-нибудь  современный  коттедж. Им  убийство  времени  и  оплата  труда , а  мне  не  вмешивайся  и  благодаря  их  шуму  поднимай  с  колен  покоренную  намедни  тоску. Катай  по  душе  катушки  и  сквозь  щели  разглядывай  чью-то  будущую  радость - как  говорил  нечасто  покидавший  галицкие  ротонды  перелетный  бес  Дулча: меня  держит  здесь  память  о  неземной  красоте  невесты  кособокого  князя  Вакхана  Остомысла…
  Платона  Ставрогина  держит  в  дырявом  сарае  нечто  иное. Он  ходит  в  село  за  крупой  не  в  ожидании  саспенса , и , если  идет  за  солью , то  также  без  государственного  триколора  на  лыжной  палке.
В  десять  утра  Платон  Ставрогин  съел  тощую  шпроту  и  услышал – началось , покатилось… прямо  над  ухом  пошел  трескучий  скрежет. Наметился  и  не  проходит.
Я  не  помню , когда  я  стригся , но  тут  же  не  заложен  повод  не  принимать  меня  в  расчет. Нынешнее  время… точно  боль… парализующая  боль…  в  сарае  поступательно  становится  светлей , и , открыв  глаза , Платон  убедился, что  это  рабочие. Отрывая  доски  от   сарая , они  несли  их  на  место  строительства , как  бы  получив  у  него  благословение.
Ставрогин  благословения  на  это  им  не  давал , он  задумался  касательно  того , настанет  ли  такое  время , когда  уже  не  человек  сядет  в  машину , а  машина  в  человека. И , сев , будет  с  максимальным  комфортом  на  нем  ездить.
 После  того , как  Ставрогин  задумался  о  машине  в  человеке , он  у  себя  об  этом  спросил. Еще  раз  задумался  и  ответил – серьезно , как  ответил  бы  апостол  Лука  на  той  самой  вечере , если  бы  его  мнение  кого-нибудь  интересовало: «Придет  ли  такое  время , когда  в  человека  сядет  машина?»
 «Так  ведь  пришло  оно  уже. И  как  его  первобытной  дубиной  не  гони , не отвяжется».
Дубиной , проповедующими  мумиями  шаньдунских  мудрецов , электрошоком ; Платон  Ставрогин  высовывается  из  сарая  и , ни  к  кому  конкретно  не  обращаясь , напоминает  о  себе  не  освистываемой  ветром  риторикой.
- В  пыльном  граде , - сказал  он , - то  ли  в  Ужгороде , то  ли  в  Твери  разместилось  за  кафейным  столом  некое  существо. Оно  записывало  в  огромную  книгу  только  ему  известные  факты  и  недовольно  посматривало  на  эмоциональное  поведение  сидевших  рядом  с  ним. Существо  не  было  столь  наивно , как  Христос. Оно  сказало  им: «Я  бы  попросил  вас  уважать  мое  нежелание  вас  слушать». Но  эти  трое  не  подумали  ни  о  чем  плохом - первый  крикнул: «мы  зауважаем  вас , лишь  после  того , как  окончательно  выговоримся» , второй  поддержал  его  возгласом: «наше  к  вам  уважение  безусловно  присутствует , но  оно  внутреннего  свойства» , третий  гаркнул: «большинство  тоже  уважения  требует». Секундой  спустя  никто  из  них  уже  не  дышал - они  замолчали  после  единственного  щелчка  его  пальцев. Изъяв  у  них  документы , существо  сложило  их  в  низкий  холмик  и  стало  разносить  напечатанные  там  данные  по  страницам  крайне  редко  закрываемой  им  книги. Книги  отнюдь  не  жизни… А  вот  вы! Зачем  вы  же  утащили  к  себе  мои  доски , своих  что  ли  нет?! У  вас  же  есть , я  вижу.
 Платону  Ставрогину  придется  услышать  их  ответ. Из-за  того , что  люди  перед  ним  не  скрытные - без  плотины  между  мозгами  и  ртом.
- Да  вернем  мы  тебе  эти  доски , - сказал  ему  дородный  шатен  с  торчащими  вразнобой  ушами. - Они  нужны  нам  лишь  для  того , чтобы  пока  мы  здесь  строим, положить  их  на  землю  и  ходить  по  ним , не  пачкаясь. Ты  же  должен  понимать , какая  здесь  грязь.
 Ставрогин  с  ним  согласен. Грязи  здесь  много.
- Чего , чего , - сказал  он , - а  грязи  здесь  полно…
- Мы  о  том  же.
- Грязь  здесь  всегда - человека , зверя  еще  не  было , а  ей , первооснове , и  на  себе  самой  хорошо. Но  зачем  вам  именно  мои  доски , у  вас  же  своими  получастка  завалено?
- Не  переживай!
- Задача  трудна , - пробормотал  он.
- Тебе  же  полезней  будет. А  когда  мы  отстроимся , мы  тебе  эти  доски  сразу  же  вернем. Даже  обратно  к  твоему  сараю  приколотим. Не  счищая  с  них  грязь – от  налипшей  на  доски  грязи  у  тебя  поубавится  щелей , а  если  какие  и  останутся , то  нас  тут  винить  не  в  чем. Мы  и  так , как  можем , тебе  на  встречу  идем.
  Любая  пропасть  окружена  невидимыми  перилами. Оперевшись  на  них , удобно  смотреть  на  звезды , смеха  ради  порицать  авторитаризм , вспоминать  о  наконец-то  вернувшемся  детстве ; Мартынова  укачивает  в  неуправляемо  катящейся  вагонетке , Седов  впрыскивает  в  мандарины  армянский  коньяк , Платону  Ставрогину  говорят, что  его  принес  не  аист , а  пеликан.
  Убрав  голову  в  сарай ,  Платон  аналитично  почесывает  подбородок.
- Мы  еще  несколько  оторвем? – спросили  у  Платона  Ставрогина, когда  он  уже  залез  головой  вовнутрь.
- Рвите , рвите , - по-прежнему  почесывая  подбородок , ответил  Платон.
   Эти  молодые  люди , подумал  Платон , похоже , дело  мне  предлагают. Выгодное… не  принимая  возражений. Предлагают… они  Ставрогину , а  не  проходящий  сквозь  толпу Фролов  превосходящему  его  в  росте  ифрину. Фролова  он  превосходит… Фролова , разучившийся  одновременно  жить  и  работать , и  купивший  себе  эклер - сверху  шоколадная  глазурь , в  середине  неясности.
  Одетая  на  Фролове  одежда  словно  бы  аккуратно  сложена  в  шкафу. На  Неглинной  установилась  терпимая  погода - дождь  со  снегом  и  глаза  врозь. У  Фролова.
Печальное  выражение  лица  женщин  уже  не  трогает , не  приносит  никаких  дивидентов... больше , обязательно  надо  дать  больше  простора  легкой  грусти  из-за  проигранных  в  рулетку  полтысячи  зеленых ; я  на  короткой  ноге  с  прозябанием , в  преддверии  моего  дня  рождения  в  магазинах  подарков  не  фиксируется  повышенных  продаж. Принципиальное  неумение  есть  палочками. Всецело  твой – ковбой? нет , жмур… покойник… к  Фролову  подходят – мужчина  с  подведенными  глазами.
Не  запнувшись  колючим   взглядом , он  посмотрел  Фролову  ниже  пояса  и  вкрадчиво  сказал: «вы  когда-нибудь  задумывались , что  вы  великий  человек? А  ведь  вы  великий  человек  и  есть!».
У  Фролова  глаза  никак  не  подведены , они  у  него  врозь – воспользовавшись  его  апатией , агрессивный  пассивный  гей  взял  у  него  из  руки  избавленный  от  целлофановой  пленки  эклер.
«Мое  пирожное , я  купил…» - гей  положил  пирожное  себе  на  ладонь. «Я  купил , он  съест…» - гей   ушел  с  ним  вниз  по  Неглинной.
«Съест  и  приятного  аппетита». Но  говорить  ли  мне  еще  не  встреченной  женщине: не  волнуйся , детка - если  после  ядерного  взрыва  поднимется  гиганский  гриб , я  его  срежу  специально  для  тебя? гмм…. поднимаются  ли  комары  до  верхних  этажей  небоскребов? великий  ли  я  человек , верить  ли  мне  ему? не  предрекая  себе  участи  писателя  Бутова , дни  напролет  сидевшего  не  у  письменного , а  у  обеденного  стола , Фролов  спускается  по  Неглинной.
Около  мусорной  урны  валяется  эклер. Фролов  ничего  не  понимает: сказал, что  я  великий  человек , забрал  мой  эклер , но  выбрасывать-то  зачем? какой  ему  прок  меня...
Глаза  у  Фролова  уже  не  врозь.
Они  у  него  в  исконном  недоумении.
Фролов  допускает , что  медицинское  обслуживание  достижимо  и  в  аду , но  на  бортах  их  скорых  не  красные  кресты , а  свастика - прожив  на  Земле  еще  один  плохо  иллюстрированный  месяц , Фролов  подумал: ватты… ты , не  ты… в  душный  сезон  я  чаще  всего  размышляют  о  том , от  чего  же  с  неба  так  разит  трупным  запахом , а  здесь  две  машины  никак  не  разъедутся , ну  может  и  разъедутся , но  я   им  мешаю , не  способствуя  тому , чтобы  они  разъехались: одна  машина  неподвижно  стоит  у  бордюра , но  другая  едет , и  со  мной  на  пути  она  с  первой , не  чинящей  ей  препятствий  сложными  перестроениями , ни  за  что  не  разъедется. Не  беда , не  проблема , я   в  случает  чего  не  премину  отойти , я  же  сегодня  основательно  не  амбициозен , я  и  повседневно  не  амбициозен , но  сегодня  еще  и  в  связи  с  наконец-то  мне  доставшейся  улыбкой  сына. Он  мне  улыбнулся , и  я  ощущаю  сентиментальную  радость  от  не  подчиняющейся  мне  жизни – попроси  меня  отодвинуться , и  я  отодвинусь , хочешь  гудком  попроси , не  хочешь , так  словом  хамской  направленности - отвечать  нетактичным  пренебрежением  я  не  стану , отойду  и  не  медля , освобожу  для  вас  этот  узкий  проезд.
Машина  приближается  к  Фролову.
Не  исступленно , скорости  на  второй ; подкатывается  и  просит  его  отодвинуться. Но  не  совсем  так , как  предполагал  Фролов: от  нее  ни  гудка , ни  грубоватого  оклика. Однако  же , просит  внятно.
Бампером  просит.

Двадцать  первый  век  трагично  поднимает  прочную  голову  к  цифровому  небу , ночь  залезает  за  шиворот , стекает  по  спине , вяжет  ноги , первый  глоток  был  уже  лишним , Фролов  освободил  дорогу  после  контакта  с  треснувшим  еще  до  столкновения  с  ним  бампером , сбивший  Фролова  сливщик-разливщик  Сергей  Жучин  впоследствии  разругался  с  когда-то  избавившим  от  невинности  его , Жучина , жену  Николаем «Карамбой»  Варламовым.
Они  договорились встретиться  в  тиши  за  гаражами. Чтобы , если  от  кого-нибудь  из  них  останется  лишь  бездыханное  тело , не создавать  друг  другу  проблем  с  его  выносом  из  помещения – Жучин  с  «Карамбой» условились  сойтись  там  один  на  один , но  подловатый  Сергей  убедил  поучаствовать  в  их приватной  беседе  двух  своих  товарищей: неудавшегося  тенора  Константина  Юдина  и  вполне  воплотившегося  экскаваторщика  Алексея  Димчука.
Команда  Жучина  решили  построить  свою  тактику , основываясь  на  безусловном  численном  превосходстве: сам  Жучин  сходится  с  Николаем  Варламовым  в  лоб , а  Юдин  с  Алексеем  Димчуком  нападают  на  него  с  тыла.
Сергей  Жучин  пообещал  им  какое-то  время  продержаться , лишая  Николая  Варламова  возможности  отслеживать  ход  событий  за  спиной ; невольный  атеист  «Карамба» Варламов  об  этом  замысле , разумеется , ничего  не  подозревал - прибыл  на  пустырь , увидел  Сергея  Жучина  и  весьма  грамотно  вступил  в  драку ; Жучин  не  сумел  выстоять  и  десяти  секунд , но  товарищи  Сергея  уже  бегут. На  цыпочках , скрытно , согласно  уговору - они  рассчитывают   налететь  на  Варламова  незамеченными.
Николай «Карамба»  их  расслышал - плавно  обернулся  и  еще  какое-то  время  не  покидал  пустырь  для  того , чтобы  бегущие  к  нему  люди  не  покидали  его  еще  дольше. Он  стоя , они  лежа ; сам  Сергей Жучин  очнулся  не  скоро - посмотрел  на  часы , покачал  головой: больше  допустимого  я  тут  провалялся , подумал  Сергей , товарищи  мои , вероятно , давно  разбрелись  по  домам … Но  нет , вот  они… тоже  на  мерзлой  земле  расслабляются.
 Алексея  Димчука  он  растолкал  довольно  быстро , и  экскаваторщик  Димчук  на  Сергея  слегка  сердился: обещал  продержаться , а  сам  упал , не  ценишь  ты  своих  друзей , Сергей , чего  я  себе  только  не  отморозил , почти  всю  ночь  здесь  в  отключке  пролежав…
 С  Константином  Юдиным  им  пришлось поочередно  повозиться: то  Жучин  по  щекам  отлупит , то  Алексей Димчук  за  волосы  потрясет.
Придя  в  себя , Юдин  стал  на  них  нелицеприятно  орать  до  крайности  хриплым  голосом – он  и  сам , услышав  его , впал  в  изумление , что  когда-то  в  теноры  рвался.
Юдин  матерился , Жучин  с  Димчуком  ничуть  не  отмалчивались , нервы  у  них  расшатаны , показатели  доверия  к  своему  самолюбию  у  них…
  Дрянь  у  них  эти  показатели.               
Позитивней  ли  они  у  вредного  бесполезного  человека  Ивана  Рогальского? Да  о  чем  ты , Господи - величественное  мерцание  свечей , угнетающий  полумрак , хоровые  мотеты  Баха , неловкий  лунатик  Иван  Рогальский  играет  в  лото  со  своей  смертью ; в  «Седьмой  печати» Бергмана  со  ней  играли  в  шахматы , у  выдающегося  шведа  смерть  была  одного  пола  с  играющим , но  Иван  Рогальский  считает своей  смертью  длинноволосую  блондинку  Полину. Она  засовывает  загорелую  руку  в  обрамленный  золотистой  каймой  бархатный  мешочек  и  объявляет:
- Сорок  три.
- Мимо , - бормочет  Рогальский.
- А  у  меня  есть… Пятьдесят  шесть.
- Мимо.
- У  меня , вроде , нашлось… - потупилась  она. - А  это  правда , что  тебя  позавчера  искусал  твой  собственный  пудель?
- Правда… - ответил  Иван. -  На  нас  набросилась  огромная  дворовая  собака , и , отгоняя  ее  ногой , я  утянул  Серафима  на  поводке  себе  за  спину , но  пудель  у  меня  тоже  злобный , и  за  то , что  я  не  позволяю  ему  с  ней  сцепиться , он  искусал  меня  за  левую  голень. Здоровая  собака  набрасывается  на  меня  в  лоб , а  Серафим  щелкает  зубами  у  меня  в  тылу… Когда  я  рассказал  об  этом  сегодня  утром  Сереже  Жучину , он  меня  нервно  осек , попросив  не  говорить  при  нем  ни  про  атаки  в  лоб , ни  про  прорывы  с  тыла – я , Полина , не  знаю  его  резонов. И  знать  не  хочу. Ты  хочешь?
- Этого? – переспросила  Полина. -Нет.
- В  таком  случае  вернемся  к  пуделю - мой  Серафим  парень , конечно , горячий , но  та  собака  разорвала  бы  его  на  части. Я  не  мог  позволить  случиться  подобной  хреновине.
- Само  собой , не  мог , – согласилась  Полина. - Двадцать  четыре.
- Чего? Сколько?
- Двадцать  четыре , - повторила  Полина.
- Снова  мимо.
- Надо  же , Ванюша , мне  опять  повезло. Мне  кажется , за  твой  счет. Барабанные  палочки.
- Отсутствуют  и  они , -  тяжко  вздохнул  Иван.
- Не  изобращай  из  себя  бесстрастную  жертву , Рогальский , - посоветовала  Полина. - Смотри  внимательней  и  не  изображай.
  Он  смотрит , но  без  воодушевления - у  Ивана  полная  неготовность  к  навалившейся  на  его  плечи  судьбе , и  какой  ему  смысл  воодушевляться , если  исход  ясен  наперед  даже  размазанному  по  канделябру  воску?
- Ну , есть , - посмотрев  на  свою  карточку , безрадостно  сказал  Рогальский. – Это  есть.
- Есть , так  и  радуйся. За  каждый  прожитый  день  и  за  каждую  непрожитую  ночь… Семнадцать.
- Ни  шиша.
- А  у  меня  нашлось , - улыбнулась  Полина.
- Кто  бы  сомневался… - пробурчал  Иван.
 Рогальский  скоро  признается  Полине , кем  же  ей  выпало  для  него  стать. Ивана  не  держит  на  жаловании  ничья  разведка , и  это  объединяет  его  с  Мартыновым.
  Когда  подуставшие  страстотерпцы  Долуйский , Морганишвили  и  Валентин  Федорович «Ку-ку» уже  варили  в  Царицыно  винт , у  Мартынова  обременительно  заломило  спину.   
  Он  растирался , прикладывал  ее  к батарее , показывался  врачам ; спина  никак  не  проходит , и  один  из  его  знакомых , Иван  Рогальский , посоветовал  Мартынову  обратиться  к  народному  целителю.
  «Табиб» , сказал  Рогальский , лечит  наложением  рук  и  не  такое. Нечто  потруднее  осиливает.
  Не  зная , что  Рогальский  перед  смертью  не  принимает  близко  к  сердцу  и  собственное  здоровье , Мартынов  Ивана  послушался ; пригласив , заплатил , задрал  местами  поглаженную  ковбойку , народный  целитель «Табиб» , жирный  нерусский  мужчина  с  крупными  чертами  лица , наложил  на  спину  Мартынова  свои  холодные  ладони , и  Мартынов  приготовился  к  облегчению. Но  зря - свободы  от  боли  не  заметно  даже  на  подходе. Только  живот  заболел.
  «Табиб» не  снимает  со   спины  Мартынова  никуда  не  спешащие  рукм - греет  их  на  ней , наверное ; спустя  полчаса  он  любезно  спросил.
- Полегчало?
- Совершенно  не  полегчало , - ответил  Мартынов. - Живот  вот  только  разболелся. Ноет  и  вздымается.
- Живот? Интересно , как  же  интересно…
Добросовестно  о  чем-то  подумав , «Табиб»  чуть-чуть  виновато  сказал:
- А  у  меня  живот  как  раз  прошел. Три  дня  меня  мучил , а  сейчас  прошел. Впервые  со  мной  такое.
  Хлопнув  Мартынова  по  спине , целитель  разрешил  ему  увидеть  неоднозначную  улыбку: у  «Табиба» в  ней  и  удивление , и  счастье , по  спине , он  меня  по  больной  спине… не  сдержавшись  от  радости , наотмашь - Мартынов  «Табиба»  не  прибил.
 Зауважал. И  как  не  уважать: мастер , сам  убедился.
 Мартынов  бы  спросил  за  него  у  Рогальского , но  не  спросит: второго  июня  2001  года  Ивана  не  стало.
  После  недолгой  чесотки  посиневших  пальцев.
- Хочешь  меня , танцуй , - резко  сказал  Иван  вновь  проснувшейся  у  него Полине  Степановой.
- Такого  разговора  у  нас  еще  не  было , - возразила  она. - Раньше  на  все  издевательства  мира  ты  отвечал: «На  больных  не  обижаются» , но  в  последнее  время  ты  изменил  свой  ответ , ты  начал  говорить: «Больные  не  обижаются» , но  я  же  женщина...
- Женщины  тоже  танцуют , - перебил  ее  Иван  Рогальский , - а  ты  и  верно  женщина , самая  из  всех  женщина… Танцуй , а  не  то  передумаю!
- Танцую , танцую…
- И  ритмичней - дай  мне  почувствовать , что  я  буду  для  тебя  не  просто  очередной  мордой  в  траурной  рамке. 
- Ты  меня  уморишь , - все  еще  танцуя , предупредила  она.
- Тебя? – удивился  Рогальский.
- Неплохо  сказала , да? Гордись , Ванюша , забуревай - смерть  редко  перед  кем  танцует.
- Это  при  условии , что  она , то  есть  ты , приходит  в  свое  время. А  я  тебя  добровольно  вызвал. Так  что  хватит  ныть.
- Я  и  не  ною , – промолвила  Полина , - Но  не  ты  ли  мне  рассказывал  историю  о  пацифисте , который  пришел  в  себя  и , схватив  дедовскую  финку…
  Колись , апостол , кто  нас  предал – мне  это  знать  уже  пора. Я  мало  жил. Но  много  бегал.
  По  бивню  сдохшего  Слона.
- К  чертям  пацифиста , - сухо  проворчал  Иван.
- Да  ты  из-за  него  на  меня  не  злись - я  же  танцую , от  всего  сердца  стараюсь  тебе  угодить. Все , как  ты  и  требовал.
- От  всего  сердца… - грустно  усмехнулся Рогальский. – Оно  у  тебя , скорее  всего , крайне  осведомленное. Хотел  бы  я  поприсутствовать  на  его  вскрытии , весьма  бы  хотел.
- Чушь  несешь.
- Несу  только  то , что  снеслось , - сказал  Иван. -  Кому  не  нравится , тому  бы  я  посоветовал  в  первую  очередь  помолиться  за  самого  себя. Ты  же  танцуй , не  отвлекайся.
- А , что , не  танцую… я , что ,  лежу  на  спине , - сбивая  дыхание , обиженно  прошептала  Полина , -  Впрочем , на  спине  тоже  можно  танцевать – данный  танец , по-моему , называется  брейкденсом. Но  я , Ванюша , не  на  спине. С  тобой , но  не  на  спине… Долго  еще?   
- Заканчивай , - сказал  Иван. - Тебе  уже  надоело  танцевать , а  мне  еще  больше  надоело  на  тебя  смотреть - твой  танец  в  самых  насыщенных  красках  напомнил  мне  все  мое  неприятие  стриптиза: какой  интерес , если  ты  вправе  всего  лишь  смотреть  и  никого  не…
- Стриптиз , стриптизом , но  к  делу  ли  перейти  не  пора? Ведь  пора  уже. Да , Ванюша?
 На  нервном  драконе , со  свисающими  ногами  над  ненасытным  чревом разлагающегося  города - принимай  соболезнования , Москва. Ты  прошла  свой  пик  на  моих  глазах.
 Закрытых  той  ночью.
 От  перекрестного  обстрела  обступающей  яркости.
- Другой  кульминации  сегодняшнего  вечера  я  себе  и  не  обещал , - твердо  произнес  Иван  Рогальский. – Но… составив  своими  выбитыми  мозгами  компанию  этой  стене , найду  ли  я  им  тем  самым  лучшее  применение?… А  ты , Поля , отвернись - ты  меня  уже  достаточно… видела  живым. 
- Ты  только  не  тяни. 
- Не  буду , - сказал  Иван. - Какой  мне  смысл  медлить , если  мои  мысли  давно  не  здесь , а  желание  думать  чужими  без  всяких  околичностей  разошлось  по  швам? Не  волнуйся , женщина , он  уже  у  виска.
- Точно? – уже  отвернувшись , спросила  Полина.
- Сейчас  сама  убедишься.
  Убедишься , приберешься , не  пожалеешь - выстрел. Без  осечек , как  с  ней  и  договаривались: Полина  не  стремилась  быть  его  смертью, но , отважившись  поскорее  со  всем  этим  покончить , она  подчинилась  навязанному  Рогальским  предназначению  и  сыграла  предложенную  ей  роль  до  конца , не  изменив  свое  отношению  к  Ивану , как  к  постоянному  фигуранту  в  чем-то  трагических  дел  развлекательного  характера.
 
 «Искра  за  искрой  взлетает. Выше  глаз - даже  выше  полуоторванного  помпона  на  вязаной  шапке.
К  луне.
Опять  курю  бычки».
Иван  Рогальский  посвятил  эти  строки  не  зашедшему  на  его  самоубийство  Егору  Сажину. Не  пытающемуся  очнуться  кладовщику, гнавшему  самогон  из  груш  и  приветствовавшему  логический  позитивизм  Карнапа ; по  Кутузовскому  проспекту  Егор  идет  согнувшись - ему  не  просто  взглянуть  на  солнце , но  солнца  теперь  нет , и  Егору  Николаевичу  Сажину  легче , что  нет. У  него внутри  редко  бывает  солнечно. Ему  хоть  солнце , хоть  не  солнце , как-то  одинаково - холод  в  глазах  и  заторможенность  в  движениях. Но , когда  солнца  нет , Егору  все-таки  намного  легче. Поскольку  его  нет  и  для  всех  остальных.
Прочих , остальных… никаких..  кое-кто  из  них , подступая  к  Сажину , уже  крестит  их  тени: без  спроса. Сажин  не  одобряет , инициатива  Сажина  приехать  в  Мюнхенский  технологический  университет  для  чтения  лекций  на  факультете  пивоварения  не  одобрена – Егору  невесело  и  противно , а  этот  кто-то  еще  и  улыбается , на  небе  хмурь , но  он  ухмыляется , озвучивая  свою  слащавую  улыбку  обязывающими  словами: во  взгляде  у  него  буровая  установка. На  мокасинах-лодочках  от  Gucci  дидактический  блеск.
- Вам  бы  не  стоило  так  скрючиваться , - сказал  он  Егору. -   Расправьте  спину  и  дышите  теплым  воздухом. Поскольку  жизнь , братишка , одна - живите  же  ее  с  честью.
  Егор  Сажин  его  не  слушает  и  идет  по-прежнему  согнувшись. В  голове  жуткая  накипь: тебе  бы , собака , мой  сколиоз , посмотрел  бы  я  на  тебя  при  данном  освещении , поучил  бы  тебя…
- Ну , распрямитесь  же , - прокричали  ему  вслед , - все  в  ваших  руках! И  счастье , и  удобрение  для  иллюзий , все!
 … поучил  бы  тебя  жизни  радоваться. Схватил  бы  за  воротник  и  заставил  бы  кланяться  в  пояс.
 Солнцу , судьбе – всему. 
 Обкладывая  распухшую  ногу  Соловецким  льдом. Не  возлагая  чрезмерных  надежд  на  ампутацию  другой. Набиваясь  в  компанию  монстров , унявших  свою  человечность , поймав  отчаянье  в  сети  из  странных , никчемных  поступков…
 Егор  Сажин  начал  мечтать , еще  не  дождавшись  окончательного  полового  созревания.
  Мечта  у  него  была  не  очень  светлая: Егор  мечтал  попасть  в  гарем. Годы  шли , мечта  оставалась  мечтою , но  одним  из  поздних  вечеров  осени  2002-го , когда  луна  уже  выходит , а  песня  разума  еще  не  разучена ,  Егор  наткнулся  на  замызганного  старика , просившего  милостыню  недалеко  от  места , где  Егор  обычно  парковал  свой «Москвич  2141».
Наплевать… монет  подброшу. Основание? Мелочь  в  кармане  неприятно  звенит. Не  поленившись  сделать  несколько  медленных  шагов , Егор  Сажин  бросил  ее  в  лежащую  возле  старика  тирольскую  шляпу.
Посмотрев  на  Сажина , принявший  облик  старика  Игорь  Рутаев , он  же  демон  Жак  Бирри , неунывающий  в  своей  земной  смерти  и  никогда  не  повторяющий  два  раза  емкое  словосочетание «тебе  пора» , пафосно  сказал:
- Ты , высокочтимый  мужчина , сделал  доброе  дело. За  добро  платят  добром , но  иногда  лучше  бы  ничем  не  платили… Награды  не  желаешь?
- Отвали , дед , - презрительно  отмахнулся  Егор.
- Награды  не  желаешь? – продолжал  настаивать  Жак  Бирри.
- Да  что  у  тебя  есть-то? – усмехнулся  Сажин. - Что? Портянки  и  аденома?
- Для  доброго  человека , пусть  и  со  столь  кривой  спиной , чего-нибудь , да  найдем. Немного  слов , много  луны. В  гарем  по-прежнему  тянет?
  Егор  Сажин  изо  всех  сил  попытался  не  побежать  обратно  к  машине. Не  пристало  мне  бояться  старика , подумал  он , позор  мне  его  бояться. Унижение перед  самим  собой. Не  боюсь  я  его , запрещаю  себя  бояться - если  что  не  так , я  ему  сразу  же  посмотрю  в  раскроенный  череп , вскрытый  посредством  зажатого  в  кулаке  брелка , латунной  пластины  с  эмблемой  мадридского «Реала».
- Откуда  знаешь? – спросил  Сажин. – Про  гарем  откуда? 
- Мне  это  не  важно , - ответил  Жак  Бирри. -  Для  тебя  тоже  быть  не  должно. Я  сейчас  отвлекусь , а  ты  постарайся  сдержаться - согласись , какое  же  счастье , что  специально  для  Господа  не  построили  никакого  мавзолея… Так , тянет?
- Было  бы  интересно.
- И  будет. Женщины , женщины , женщины – и  снова  женщины. Одни  женщины. Одни. А  вот  среди  них  уже  и  ты. Ты  один , они  одни , они  находятся  там  одни  для  тебя  одного - о , как  это  возбуждает!
- Я  готов , - простонал  Сажин , - в   них… прямо  не  сходя  с  места…
- Зажмурься  и  жди  моей  команды.
  Старик  откуда-то  знает  про  гарем , бесконечному  количеству  звезд  не  тесно  на  некрещеном  небе , Егор  Сажин  плотно  зажмуривается – он   ждет.
   Примерно  полторы  минуты.
- Можно!  - прокричал  демон.
- Мне? – спросил  Егор.
- Тебе… - ответил  Жак  Бирри. - Тебе  пора.
   Перестав  всматриваться  во  внутреннюю  темноту , Егор  Сажин  открыл  глаза  и  почти  тут  же  отдал  себе  распоряжение  придерживать  их  двумя  пальцами. Чтобы  опять  не  закрылись – колоссальные  покои , где  сейчас  оказался  Егор , были  неподвластны  для  описания  их  первобытными  инструментами  его  словарного  запаса.
 А  ароматы… а  кувшины  с  живым  вином…
 Его  восхищенную  заторможенность  прервали  двое  смуглых  воинов , чьи  кривые  сабли  блистали  под  заглядывающим  в  зарешеченные  окна  утром  с  непередаваемой  вербальным  красками  роскошью.
 Воины  почтительно  поклонились  и  приступили  к  переодеванию  Егора  в  отливающее  изысканным  великолепием  платье.
  Оно  как-то  чересчур  походило  на  женское , и  в  эту  минуту  Сажин  впервые  почувствовал  нечто  тягостное ; после  того , как  с  переодеванием  было  закончено , один  из  стражей  поднял  сжатую  в  кулак   руку , а  второй  огласил  своды  дворца  громоподобным  криком:
- Новая  жена  готова!
Когда  Егора  Сажина  аккуратно , но  жестко , вели  по  нескончаемым  дворцовым  переходам , он  уже  не  боролся  с  выбранным  ими  темпом.
Егор  Сажин  проклинал  свою  сбывшуюся  мечту.

Хозяин  гарема  напомнил  Егору  Сажину  астронома-любителя  Дадилова. Но  это  был  не  он.
Дадилов  еще  не  в  Магрибе , а  в  Чертаново.
Отвернувшись  от  узкого  глазка  допотопного  аппарата , позволяющего  ему  видеть  хотя  бы  какую-нибудь  часть  бескрайнего  неба , Илья  Николаевич  Дадилов  робко  чертыхнулся , и  это  не  прошло  мимо  ушей  его  юного  ассистента  Кабранина , приятного  в  общении  старшеклассника-наркомана  с  немалым  стажем.
По  словам  Кабранина , и  трава  не  наркотик , и  жизнь  в  большинстве  случаев  еще  не  смерть…
- В  чем  дело , Илья  Николаевич? – спросил  Кабранин. – Не  можете  воспринимать  Вселенную , как  результат  космического  брака  между  мужским  и  женским  началом?
- Обидно , Кабранин , очень  обидно , - ответил  Дадилов.
- Вы  о  невозможности  лицезреть  все  звезды  или  о  том , что  последняя  любившая  вас  женщина  любила  вас  пьяной  и  втемную?
- Я  о  звездах , - сказал  Дадилов. - Однако  не  о  тех , которые  я  не  вижу. Для  меня  и  увиденных  под  завязку  достаточно.
  Юлиан  Кабранин  нерелигиозно  усмехнулся - в  прошлую  среду  он  орал  кому-то  из окна: «Вернешься , убью!» , и  проходящие  люди  испуганно  оглядывались  по  сторонам , ничуть  не  догадываясь , что  Кабранин  адресовал  свои  крики  не  ушедшей  от  него  женщине , а  донимавшей  его  все  утро  пчеле.
- Так  это  же  счастье , Илья  Николаевич , - сказал  Кабранин , -  вы  видите  звезды , видите  звезды , видите  звезды , видите  звезды , опрокидываете  в  себя   рюмку «Столичной» и  Господь , попробуйте  представить , Илья  Николаевич , повсюду  только  Господь!
- Я  вижу  довольно  много  звезд. - Голос  астронома  Дадилова  ничем  не  выдавал  ответной  эйфории. – Но  ни  с  одной  из  них  не  видно  меня! Вот  что  обидно…
Не  беспокойся  за  погибших: они  свое  еще  возьмут. И  в  перьях , к  их  костям  прилипших , они  такой  устроят  blood - ангелы , журавли , взбесившиеся , мстительные  ангелы-журавли , им  ли  не  знать , что  грозовые  тучи  необратимого  разочарования  формируются  и  вне  атмосферы  Земли.
Подтверждением  чему  Седов – он   сейчас  не  связан  с  космосом  даже  направленным  в  него  взором ; Седов  стоит  на  Триумфальной  площади  и  хмуро  покручивает  головой  против  часовой  стрелки, словно  бы  существовать  ему  незачем.
Он  отнюдь  не  нуждается  в  назойливом  участии  несколько  странно  держащего  папиросу  Юлиана Кабранина ; не  везде , зато  всегда… за  мною  пришла? да  бери!... на  лице  у  Юлиана  Кабранина  разливается  улыбка - вдвое  длиннее , чем  у  народного  целителя  «Табиба» или  лучезарного  риэлтера  в  обуви  от  Gucci. Ее  длины  хватит  на  пятерых  не  привитых от  жизни  монахов. Юлиан  Кабранин  не  выезжает  на  сбор  камней  и  протягивает  Седову  свою  папиросу.
- На , дерни , - сказал  Юлиан.
- У  меня  свои , - посчитал  нужным  отказаться  Седов.
- Но  у  меня  же  анаша.
  Седов  то  ли  поражается  его  наивности , то  ли  ей  же  завидует ; в  подсознании старый  блюз «Ride  till  I  die» , на  поверхности  мыслей  лишающийся  своего  единственного  яйца  фюрер  Адольф  и  три смазливых  женщины  с  драконьими  хвостами , царапающиеся  за  промокшие  в  слизи  тапочки  неустойчивого  рыцаря…
- Угощайся , мужчина , - сказал  Юлиан  Кабранин , - у  меня  же  действительно  анаша.
- Отворяй , Ливан , врата  свои , - пробормотал  Седов , -  и  да  пожрет  огонь  кедры  твои - рыдай , кипарис , ибо  упал  кедр , рыдайте  все  и  обо  всем , ибо  повалился  непроходимый  лес… А  у  меня , по-твоему , что? Обыкновенный «Беломор»?
- А-а…
- Вот  так , - сказал  Седов.
- Извини , не  учуял… Получается , тоже  дуешь?
- Толку-то , - горько  сплюнул  Седов.   
Она  красила  ногти  рук  и  ног  моей  кровью , и  я  не  давал  ей  повода  уверять  меня  в  призрачности  нашей  жизни  друг  с  другом.
На  Тверской! по  одному , ногами , тут  недалеко , бульвар  запружен , насижен  и  текуч , но  в  Буэнос-Айресе  два  часа  ночи ; осанистый  агностик  Ренато  Польи , старательно  скрывающий  в  себе  законченную  гниду  и  куривший  дурь  только  от  сглаза , выходит  из  клуба  подышать  тяжелым  воздухом.
Его  Марта  Хуарес  танцует  внутри , завтра  он  снова  попробует  выгодно  сдать  в  субаренду  небольшую  художественную  студию , по  дороге  из  дома  он  выпьет  на  Баррос  Пасос  стакан  красного вина , сейчас  он  видит , что  в  урне  лежит  букет  белых  роз. Ренато  Польи  совсем  не  беден  и  не  вороват , но  дармовщина  есть  дармовщина , и , вытаскивая  из  урны   розы , он  не  думал  о  лице  той  женщине , которой  они  оказались  не  нужны. Ренато  несет  букет  своей  Марте  Хуарес.
Стоящая  на  входе  охрана  Ренато  с  ними  не  пропускает.
- Брось  эти  розы  там , где  они  и  лежали , – приказал  ему  высокий  негр  с  едва  заметным  шрамом  на  левой  щеке. - Ты  уже  четвертый , кто  пытается  сюда  с  ними  войти.
- А  вам-то  какой  хрен? – эмоционально  спросил  Ренато.
- Сюда  ты  с  ними  не  войдешь – я  сказал. Выбрось  букет  в  урну  и , если  хочешь, возвращайся - тогда  я  тебя  пропущу. Сейчас  нет. Точка.
- До  почему?!
- Сказано  не  войдешь , значит  не  войдешь.
Охранник  был  прав , Ренато  Польи  с  букетом  в  клуб  так  и  не  вошел , козлы…  к  вам  нужен  персональный  подход ; оставшись  снаружи , он  жестоко  избив  букетом  высокого  негра. Следы  от  шипов  ложились  на  его  левую  щеку  рядом  со  шрамом , на  правой  их  появлялось  не  меньше , охранник  орал: «Что  же  ты  дерешься , как  баба ?! Мразь , не  маши  букетом! Мразь… Мразь! Ты  мразь… Не  маши  букетом!». Он  кричал , вопил , изрыгал  проклятия, и  все  это  не  своим  голосом , подозрительно  напоминающим  женский: перемены  в  голосе  охранника  произошли  в  результате  удара  Ренато  ногой  в  пах. 
В  одной  руке  у  Ренато  букет. В  другой  регулярно  смазываемый  кольт , не  позволяющий  остальным  охранникам  прийти  на  помощь  своему  избиваемому  товарищу.
Кольт  направлен  на  них.
Марта  Хуарес  пьет  виски  и  дымит  слабой  сигаретой  без  Ренато  Польи ; она  не  замечает  его  исчезновения , Марта  на  не  танцует , ей  не  хочется  жить.
В  немалой  степени  из-за  Ренато. Поначалу  у  них  все  было  хорошо , но  потом  многое  изменилось - чтобы  сделать  ему  приятно , она  позволяла  Ренато  Польи  любой  секс. «Бери  меня… бери… как  тебе  надо… со  всех  сторон» ; ему  оказалось  этого  не  достаточно. Ренато  повадился  делать  ей  больно  еще  и  руками. Я  тебя  слишком  люблю , говорил  он , во  мне  целая  прорва  чувств , которые  я  не  могу  выразить  посредством  секса: разреши  мне  тебя  отшлепать, да, да , вот  этой  бутсой, я  надену  ее  на  руку , я  ее  уже  надел….
 Марта  Хуарес  выскальзывает  под  естественную  музыку  улицы  и  идет  к  машине ; раньше  ей  хотелось  жить , как  же  ей  раньше  хотелось  жить , но  раньше  она  и  жила , а  сейчас  не  хочется  и  она  не  будет - Марта   собирается  разогнаться  на  своем «Фиате» и  разнести  его  вместе  с  собой  об  какую-нибудь  каменную  стену.
 Она  покинет  этот  мир , но  сколько  народа  в  него  и  не  приходило - дилетанская  драма  души , утечка  вырабатываемого  адреналина , до  моего  сознания  мало  что  доходит  без  приключений , из  темного  переулка  к  Марте  подступает  обдолбанный  мулат  Рикардо  Дезотти: у  него  бритва , у  Марты  только  ее  жизнь.
 Не  нужная. Теперь  уже  лишняя.
- Руки , покажи  мне  руки , - вполголоса  сказал  мулат , - у  тебя  два  золотых  кольца , мне  необходимы  оба , я , девочка , индеец, мои  предки  плясали  вокруг  ритуальных  костров  и  нашими  домашними  животными  были  морские  свинки , какой  же  дрянной  гашиш , мне  только  что  подмигнула  давно  снесенная  статуя  генерала… забыл  имя… такого… большеголового… кольца , оба… давай  оба… Давай!
- Не  дам , - твердо  сказала  Марта  Хуарес.
- Не  дашь?! – прокричал  Рикардо.
- Не-а.
- Как  так… Лицо  на  ломти  порежу!
- Да  пошел  ты , - сплюнула  Марта.
- Их  ты… ты… на  замену  в  «Ривер-Плейте» выходит  игрок  под  тридцать  третьим  номером - длинные  волосы , поразительные  глаза: это  же  Иисус , когда  же  с  ним  успели  заключить  контракт… когда   же , интересно  мне… мне… да  что  такое… мне , мне… Порежу! В  прошлые  века  голубых  топили  в  болоте , там  им  и  место… Бритвой  порежу!
- Режь , -  не  оспаривая  его  решения , сказала  Марта. – Режь , урод. Скорее  покончим  со  всем  этим.
   Чем  раньше , тем  лучше , чем  лучше , тем  раньше , раньше  было  лучше , Рикардо  ее  не  порезал , он  сел  на  землю , луна… где  ты  же , луна? Луны  нет. Полковники  спят. Марта  заводит  свою  машину , она  набирает  максимальную  скорость - мулат  ищет  луну , Марта  подходящую  стену ; Марта  Хуарес  обо  что-то  бьется , но  это  еще  не  стена: она  сбивает  того  самого  Рикардо  Дезотти.
  Пока  Марта  ходила  за  машиной , он  за  эти  десять  минут  уже  встал  с  тротуара  и  вновь  оказался  на  ее  пути - тело  Рикардо  конвульсивно  подрагивает  на  асфальте  в  зеркале  заднего  вида , и  Марте  Хуарес  внезапно  хочется  жить.
Она  удивлена. Марта  Хуарес  деятельно  закрепляет  свои  ощущения: кто  это  там? демон , сутенер? Марта  Хуарес  сбивает  и  его , и  двух  немолодых  женщин  в  майках  «Армии  Спасения» , а  также полицейского  агента , булочника  Фелипе , загулявшую  стюардессу ; ночь  длинна , Марте  Хуарес  хочется  жить , она  уже  представляет  себя  на  судебном  заседании  и  в  данный  момент  даже  не  тщится  предположить  будет  ли  она  просить  у  суда  снисхождения  или  сама  потребует  для  себя  смертного  приговора.
 Бог  знает , что  ей  тогда  покажется  предпочтительней.          
 
  Всевышний  разбирается  в  женщинах  ничуть  не  больше  других  мужчин. На  этом  настаивают  Седов , Мартынов , Михаил «Вальмон» Кульчицкий , Редин , Антон «Бурлак» Евгленов , Фролов.               
  Слепой  Андрей , наконец.               
-    Как  я  выгляжу? – несомненно  напрашиваясь  на  комплимент ,   
        спросила  у  него  изысканная  Александра  Дегунина.   
- Наш мир выглядит , как  визжащий лилипут  на  конце  шпаги  кого-то  вечного  в  маске Фредди Крюгера , - ответил  Андрей. -  Ты  же , Александра , похожа  на… на…
- На  кого?
- На….
- На  розу? – подсказала  она.
- Удачи  всем , кто  ведет  пустую  баржу  на  встречу  с  магической  селью… Да , ты  похожа  на  розу.
- На  белую  или  на  алую? – спросила  она.
- На  алую , - теряясь  под  ее  надлежащим  нажимом , уточнил  Андрей. – Похожа  на  алую. На  розу.
- Алую  розу  мне  однажды  подарили  на  Маросейке , - сказала  Александра. - Торгующий  ими  кавказец. Потом  он , правда , потребовал  за  нее  денег , но  я  ему  колючим  стеблем  этой  розы  чуть  было  не  перерезала  горло. На  силу  утерпела… А  на  белую  не  похожа?
- И  на  белую  похожа.
- Красиво  говоришь , Андрей…  Но  Бог  с  ними ,  с  приятными  словами - пора  нам  с  тобой  и  на  воздух  выбираться.
 Стороннему  наблюдателю  уровня  астронома-любителя  Дадилова , грустного , отчаившегося  человека , органично  свисающего  на  однотонных  подтяжках  над  рядом  ржавых  штырей , она  бы  вряд  ли  напомнила  розу , но  черствой  женщиной  Александра  Дегунина   безусловно  не  была: пока  ее  двоюродный  брат  Андрей  не  лишился  зрения , она  с  ним  и  знаться  не  зналась , теперь  же  раз  в неделю  водила  его  по  улицам  и  даже , хотя  и  не  так  часто , покупала  ему  разные  мелочи.
  Сегодня  Александра  собиралась  купить  ему  одноразовую  зажигалку.
- Тебе  зажигалку  купить? – ненавязчиво  спросила  она.
- Но  я  же  не  курю , - ответил  он.
- Не  хочешь , как  хочешь.
Андрей  Винитин  не  отреагировал  на  предложенный  ему  дар  щенячьим  визгом , и  она  на  него  ничуть  не  обиделась.
Ей , разумеется , было  обидно , но  не  за  себя , а  за  кого-то  заставившего  ее  стать  столь  небезразличной  к  чужому  несчастью.
В  общем , не  за  ее  единственного  любовника  Тараса  Горячева. Единственного , кто  из-за  полярного круга - гуляя  зимой  по  лесу , Тарас  провалился  под  снег: я  досыта  наелся  монотеистической  тухлятиной  и  меня  прибило  к  берегу  зрелого  паразитизма , потенция  не  сохраилась  и  на  двадцать  процентов , нет  узды  угрызениям  совести , Александра , моя  Сашенька , ты  хорошо  забытая  или плохо  вспоминаемая? обо  что-то  ударившись , неблагоразумный  мелиоратор  Тарас  почти  ничего  не  соображает , но  тело , кроме  головы , с  реальностью  у  Горячева  не  рассталось , и  ему  холодно. Под  снегом , конечно , не  на  снегу , но  тоже  не  как  под  ватным  одеялом.
Сбоку  телу  Тараса  отчего-то  теплее , чем  снизу. Там  нечто  большое  и  мягкое , и  Тарас  жадно  прижимается  к  тому , что  левее. Вернее , пытается  натащить  его  на  себя. Но  это  большое  и  мягкое  ему  не  поддается. Оно  слишком  большое. Большое  и  угрюмо  храпящее.
Куда  деваться… когда  задумываться? телу  Горячева  очень  холодно , и  Тарас  идет  у  тела  на  поводу ; хватается  за  это  большое  и  мягкое  и , что  есть  сил , старается  навалить  поверх  своего  лыжного  костюма , чтобы  согреться  и  парочку  часов  подремав , отправиться  домой  отдохнувшим.
   Не  думая  просыпаться  и  неторопливо  шевелясь  лишь  от  собственного  дыхания , это  большое  и  мягкое  Горячеву  не  сопротивляется.
Ты  слышишь  меня , Сашенька? В  моих  глазах  догорает  былой   огонь. Ты  еще  не  увянешь , а  я  уже  положу  свои  зубы  на  полку. Увянешь  чем… ничем , ни  формами , ни  душой , я  полностью  уверен , что  ты  громко  кричала  при  наигрываемых  оргазмах  и  сдерживалась  при  настоящих - как  Тарас  Горячев  ни  старался , у него  ничего  не  вышло , однако  тело  он  все-таки  согрел , да  и  трудно  было  не  согреть ; от  продолжительных  попыток  навалить  на  себя  такую  махину  любой  бы , вероятно , согрелся. И  Седов , и  слепой  Андрей, и  певучий  блатарь  Никита «Дук» Каздовский.
Взбодрив  свое  тело , Тарас  Горячев  стал  соображать  куда  лучше. Не  настолько , чтобы  мгновенно  вырываться  из  берлоги , но  это  большое  и  мягкое  он  на  себя  уже  не  наваливает: сверху  на  него  лег.
Забрался  под  огромную  лапу  и  быстро  уснул. Без  снов  о  спасении.
Не  снящихся  в  дни  закрытия  отечественных  военных  баз.
В  дни , когда  вышестоящие  комиссии  вытаптывают  коридоры  общеобразовательных  учреждений , ожидаемо  нанося  проверяющий  визит  в  самую  обыкновенную  среднюю  школу , где  лет  пятнадцать  назад  учились  и  Александра  Дегунина , и  господин  Фролов , делавший  из  стихотворений  рассказы , а  из  рассказов  молитвы – к  примеру , из  рассказа  о  попавшемся  с  бензедрином  эльфе , он  создал  молитву , заканчивающуюся  словами «… и  жизни , Господи – не  всего  того , что  уже  случилось – жизни».
Встреча  комиссии  проходила  по  всем  канонам  манерного  угодничества , и  опытный  директор  школы  Галина  Шецкая , не  снимая  с  лица  тясячекратно  проверенной  за  годы  посредственной  службы  улыбки , демонстрировала  прибывшим  спешно  покрашенные  классы , убогие  кабинеты  труда , а  при  входе  в  спортзал  даже  самолично  перепрыгнула  через  стоящего  у  самой  стены  козла.
 Она  больно  стукнулась  об  стену , но  на  молодого  председателя  комиссии  ее  ухищрения  совершенно  не  подействовали. Он  неспокойно  озирался  по  сторонам  и  выглядел  явно  разочарованным.
- Я  довольно  глубоко  вломилась  головой  в  бетонную  тишину , - сказала  Галина  Шецкая , - но  это  не  станет  истоком  причины , не  позволившей  бы  мне  показать  вам … показать… что  бы  показать… А! Наш  актовый  зал. Без  актового  зала  у  вас  сложится…
- Зал  обождет , - перебил  ее  председатель  комиссии. - А  где  у  вас  уголок  камикадзе?
 Галина  Шецкая  с  готовностью  открыла  рот , но  ничего  не  ответила. Хотела , но  нечего -  рот  у  нее  открыт , губы  не  закушены , в  глазах  проросшие  побеги  вынужденного  страха , отличного  от  того , на  который  она  закладывалась.
- Вы  меня  не  расслышали? – нетерпеливо  спросил  председатель  комиссии. – Ау! Слышите?! Расслышали , что  я  вам…
- Расслышала…
- Тогда  проводите  нас  туда. И  как  можно  быстрее , мы  и  так  у  вас  изрядно  задержались.
 Подчиняясь  повелительному  тону , Галина  Шецкая  начала  подниматься  по  лестнице. Она  не  знала , куда  их  ведет , но  они  знали , куда  они  идут  за  ней - нечетко перебираясь  со  ступеньки  на  ступеньку , Галина  Семеновна  не  могла  заставить  себя  обернуться. И  напрасно , потому  что  первый  же  поворот  головы  объяснил  бы  ей  многое  – оставшись  наедине  с  Галиной  Щецкой , все  члены  комиссии  однообразно  менялись  в  обличье: у  них  отрастали   клыки , пропадали  шеи , их  ногти  ритуальной  сталью  японских  катан  уже  вовсю  заострялись  к  ее  горлу…
Фролов  на  ее  месте  все  же  бы  обернулся. С  демонами  предпочтельней  сцепиться , не  давая  им  шансов  уничтожить  тебя  еще  до  схватки: запутанное  положение… стрип-тест  на  марихуану  показал  немало  негатива ; заглянув  утром  семнадцатого  апреля  2002  года  в  свой  гороскоп , Фролов  обнаружил , что  для  его  знака  зодиака  весь  сегодняшний  день  заштрихован  черным.
Эта  информация  Фролова  не  испугала , но  и  далеко  не  воодушевила – до  тех  пор  пока  часы  не  отстучали  полночь , он  настороженно  ждал  чего-нибудь  неприятного.
Но  ничего  страшного  не  произошло. Напротив , день  для  него  выдался  такой , какой  выдается  нечасто – Фролов  увидел  на  Пятницкой  очень  интересную  женщину , которая , судя  по  внешним  признакам , была  способна  заменить  ему  наконец-то  отдаленную  от  него  разводом  жену , но  он  так  быстро  шагал  тогда  по  нужде , что  не  удостоил  ее  хотя  бы  одним  заинтересованным  в  ней  взглядом. 
 В  десять  минут  первого  Фролов  уже  лежал  в  постели  и  сонно  перелистывал  недавно  приобретенного  Бартельми.
Схожие  фамилии , думал  Фролов - Бартельми… Барт… Барто… раздался  телефонный  звонок. Звонившим  оказался  Денис  Палин , приятель  Фролова  по  школе , чей  многолетний  директор  Галина  Шецкая  была  жестоко  разорвана  не  встретившими  сопротивления  демонами ; Денис  Палин  когда-то  состоял  с  Фроловым  в  легко  уносимой  временем  связи , называемой  дружбой , о  чем  Фролов  и  припомнил , великодушно  позволяя   Палину  изложить  ему  впечатления  по  поводу  собственной , и  давно  не  касающейся  Фролова , жизни.
 «Это  ты  Фролов?»
«Я , да , я. Кажется , я»
«Надо  же , совсем  не  ожидал , что  ты  еще  не  издох».
 После  коротких  приветствий  Денис  Палин  приступил  к  прозаичному  описанию. 
- Что  за  жизнь , - запальчиво  сказал  он , -  меня  и  так  от  нее  воротит , но  сегодня  это  нечто  особенное. Сам  посуди , Фролов: утром  выхожу  к  машине , а  ее  нет! Иду  в  отделение , пишу  заявление  и , понятное  дело , опаздываю  на  работу. А  там  писать  заявление  предлагают  уже  мне! Мешочники… каиновы  мартышки…  Думаешь , вечером  мне  везло  больше? Хрена  лысого! Вечером  я  застрял  в  лифте  с  женщиной  и  собакой , но  женщина-то  ладно , а  собака  скулила , скулила , да  и  нагадила , а  приехавший  нас  вытаскивать  лифтер  заявил , что  это , наверное , нагадил  я. За  гнусный  лепет  я  вознамерился  этого  гумоза  прямо  его  поганым  рылом  засунуть  в  собачье  дерьмо , но  он  мне  сказал: «Не  обижайся  на  меня , мужик. Смеюсь  я. Подшучиваю». Но  гаечным  ключом  он  меня  все-таки  ударил… Я  только  минуту  назад  дошел  до   квартиры  и  сразу  же  звоню  тебе.
- Правильно  делаешь , - сказал  Фролов.
- Почему  правильно? – недоверчиво  спросил  Палин.
- Не  знаю , - ответил  Фролов. - Огонь  не  знает  за  какое  вознаграждение  он  испокон  веков  работает  в  аду , а  я  не  знаю , что  же  здесь  правильного. Не  спрашивай  меня  об  основе  моих  слов , Денис - это  я  просто  таким  образом  пытаюсь  тебя  приободрить.
- Меня  уже  ничем  не  приободришь…
 Они  проговорили  еще  где-то  с  полчаса: «… я  сую  свой  орлиный  нос  в  некасающиеся  меня  дела , прикладываюсь  к  груди  старухи  смерти… ко  всему  прочему  и  гадалка  сказала , что  мне  край»
 «Да  не  верь  ты , Денис , в  эту  чушь»
 «Я  бы  не  верил. Если  бы  данная  цыганистая  дамочка  не  испарилась  прямо  на  моих  глазах» - затем  Фролов  повесил  трубку  и  незначительно  задумался. У  Палина  ведь  тот  же  знак  зодиака , что  и  у  Фролова , и  в  отношении  него  гороскоп , выходит , не  наврал.
А  в  отношении  Фролова  наврал.
Ну , и  спасибо  ему  за  ложь – ему , Ему , и  сыну.
Его  сыну.
Фролова. Не  проводящего , как  некоторые  умиротворенные  психофизиологи , ревизии  еще  не  придуманного.
- В  твоей  жизни , Валера , надо  что-то  менять , - говорила  Валерию  Маланину  лишь  изредка  понимавшая  его  женщина , все  еще  опасавшаяся  злоупотреблять  совместными  с  ним  вылазками  за  пределы  пяти  чувств. - А  не  то  ты  похож  на  хоккеиста , который , желая  завести  свою  команду , спровоцировал  драку - выскочил  на  лед , заорал , сбросил  краги. И  вот  его  уже  волоком  тащат  на  скамейку  запасных: он  и  сам  нижней  челюстью  поступился  и  из  команды  вышиб  последний  боевой  дух.
- Пустое , Катерина , - усмехнулся  психофизиолог  Маланин. - Подсчитай  мои  убытки  и  спиши  их  на  обстоятельства: сучьи  обстоятельства , они  по-прежнему  сильнее  меня. Смотри , я  тебе  уже  подмигиваю.
- Подмигивать  у  тебя  получается  неплохо , - проворчала  она , - намного  лучше , чем  не  мигая  смотреть  в  завтрашний  вечер. Но  ты  мне  все-таки  объясни , почему  ты  не  хочешь  ничего  менять.
- Меня  устраивает  мой  день  Сурка.
- Я , Маланин , не  собираюсь нагибать  тебя  за  уши  в  старые  календари , но  он  продолжается  уже  три  года , - сказала  она.
- Три  года , один  из  которых  високосный , и  два  с  небольшим  месяца - я  помню , когда  мы  познакомились.
- А  когда  мы  расстанемся , ты  не…
- Обрадую  ли  я  тебя , Катенька , или  наоборот  вложу  в  твои  руки  бритву , но  мы  не  расстанемся. Этого  никогда  не  произойдет.
- Почему? – спросила  она.
- День  Сурка , - улыбаясь , ответил  Валерий.
Маланин  ничего  не  понимает  в  великорусской  тоске , он  живет  с  женщиной , ни  в  чем  не  ограничивая  ее  в  праве  вконец  разочароваться  жизнью  с  ним , и  облака  расступаются , облака  пропускают  луну. Из  проезжающего  говновоза  чудесно  поет  Alanis  Morissette. Антон «Бурлак» Евгленов , в  чьих  снах  зачастую  повторялась  стабильная  явь  Валерия  Маланина , готовится  драться со  святым  отцом  Владимиром.
Без  повода. Просто  шли  кто  куда  и  столкнулись , настроение  у  обоих  было  неважное , вот  и  завелись ; Антон  Евгленов  полагается  на  один  единственный  удар , отец  Владимир  перемещается  перед  «Бурлаком»  классическими  полупрыжками  и  витиевато  размахивает  передней  к  нему  рукой  не  в  том  смысле , чтобы  подрубить  джебом , а  искусно  осеняя  точечными  крестами. Сложил  пальцы  в  трехперстие  и  быстро , быстро - у  Антона «Бурлака» Евгленова  уже  закружилась  голова , настолько  отец  Владимир  резко  работает.
 Антон  застыл  в  нерешительности , он  чувствует  себя  насквозь  загипнотизированным… со  слегка  вывалившимся  языком  я  в  чистом  поле  сижу  спиной  к  спине  с  Баал-Зебубом , мы  сидим  спиной  к  спине  и  играем  на  баянах «Тарантеллу» , мне… я  за  всех… почему  мне…  впиваются  в  грудь  его  молочные  зубы , огалтело  вырывающиеся  из  кожаного кошелька на  короткой  шее  князя  мух - снисходительно  ощерившийся  отец  Владимир  толкнул  «Бурлака» Евгленова  в  лоб. Желая  покончить  с  делом  без  особой  крови. Не  сбивая  костяшек  на  ухоженных  кулаках.
Пихнул  и  смотрит , как  Антону  «Бурлаку» приходится  покачиваться. Почтительно , равномерно , звон  бобровых  яиц , Храм  Миллионов  Лет , длинный  накрытый  стол  во  всю  Бережковскую  набережную. Завернутая  в  газету  тень. Разверни , она  уже  там. 
«Это  вы  мне , виталийские  братья?».
«Садись , выпей». 
«Лежа  больше  влезет».
«Ну  лежи , если  так» ; отец  Владимир  подходит  вплотную  к  Евгленову  и  с  максимально  возможным  напором  поддувает  Антону  в  глаза. Дует  и  мыслит , что: упадет  он  сейчас  от  моего  дуновения , рухнет  оземь  и  дурь-то  из  его  головы  и  выветрится. Будет , гнида, знать  как  наталкиваться  на  благодетельных  служителей  Господа.
Но  от   дуновения  святого  отца  Антон  Евгленов  практически  не  упал. Уже  собрался , но  не  упал , а  к  вящему  удивлению  отца  Владимира  пришел  в  себе.
 Дыхание  у  священника  не  мирское… порфирой  с  утренним  кагором  отдает - втянув  остаток  не  суетного  аромата , преисполнившийся  силами  «Бурлак» прицельным  правым  апперкотом  сравнял  отца  Владимира  с  землей.
   Наслаждайся  тайм-аутом , отче. Не  волнуйся – все  тихо. Жидомасоны  не  проходили… отец  Владимир  поник  и  не  охает. Таится.            
  Думая  о  Всевышнем.
  О  Ниле  Сорском. О  своей  гражданской  жене  Наде. Отец  Владимир  любил  Надю  даже  тогда , когда  она  еще  была  замужем  за  нервнобольным  кикбоксером  Федором  Юповым.
   Уводя  ее  от  «Тиранозавра» Юпова , он  гулко  кричал: «не  связывайся  с  нами , Федор – сам  я  с  тобой  драться  не  стану , но  общественность  подниму!» ; отец  Владимир  бреет  жене  спину , поглаживает  ее  мясистые  лопатки , пишет  едкие  скетчи  «Тело  не  должно  быть  без  дела» , «Не  буди  во  мне  вечную  жизнь , огнемет» , но  в  физическом  проявлении  любви  отец  Владимир  не  слишком  силен.
  Скрипит , выкладывается , больше  одного  раза  не  может. И  жена  за  этот  раз  ему  не  очень  благодарна ; ей  двадцать  семь  лет , и  она  не  хочет  довольствоваться  малым: насмотрелась  лживых  фильмов , пожила  с  многими  жеребцами  и  изводит  отца  Владимира  постоянным  нытьем.
Отец  Владимир  на  нее  не  обижается. Он  в  отношении  секса , вообще , бесстрастен , как  Медный  всадник  или  гуляющий  с  сыном  Фролов: если  иногда  и  нагнетает , то  ничуть  не  покидая  кокон  спокойствия.
«Ты  уже  едешь  с  ярмарки , но  я , подобно  женам  декабристов , за  тобой  не  последую… мало  мне  одного  раза , Володя, сейчас  же  помолись , чтобы  меня  услышали» ; на  все  ее  наветы  он  отвечал:
- Не  сбивай  меня  с  пути , милая. Исходи  из  того , что  стабильность - это  признак  класса. Стабильность , Наденька , это  о-го-го , как  неплохо! В  стабильности  жить – душу  не  злить.
Надежда  Егорычева  принципов  отца  Владимира  не  разделяет. Она  спрашивает  на  книжных  развалах  брошюру  Самсона  Герона  «Что  стоит  у  ниндзя» - что  же… проползем , преодолеем: мы  равноправны  в  глазах  кошки , упавшей  с  дерева  на  нас.
Сорвавшей  лапами  сережки  тебе , вскричавшей: «Вот  те  раз!» ; утверждая  по  телефону , что  Надежду  побуждает  на  грех  даже  упавший  кленовый  листок , ее  старинная  подруга  Лариса  Ипатова  живет  в  Коврове.
Она  не  столь  давно  она  купила  щенка , но  игрушек  для  него  пока  не  нашла ; он  и  сам  как  бы  игрушка , впрочем , ему  ведь  тоже  хочется  поиграть , он  все-таки  живой , торопливый  и  маленький , игрушки  у  него  нет. Ни  одной. У  измученной  незамужней  Ларисы  из  всей  родни  в  живых  сохранился  лишь  один  брат - сохранился , но  не  очень: трудится   на  заводе  и  после  работы  гоняет  за  литейных  цех  в  мотобол , который  является  таким  видом спорта , где  все  на  мотоциклах  и  под  колесами  мяч , огромный , как  целый  мешок  баскетбольных – Лариса  попросила  у  старшего  брата, чтобы  он  изыскал  для  щенка  какую-нибудь  игрушку. Хотя  бы  мячик: у  нее  совсем  нет  времени  лишний  раз  по  магазинам  ходить ; дочка , а  теперь  еще  и  щенок  требуют  к  себе  немалого  внимания - покормить овсяной  кашей , выгулять , почесать  за  ухом.
У  ее  брата  с  деньгами  все  крайне  непросто. На  заводе  ему  так  и  сказали: «денег  на  тебя  начислено  немного , если  и  получишь , то  какой-нибудь  мизер. В  общем, жуй  черняшку и  почаще  заглядывайся  на  луну - отпускает» ; тратиться на  игрушки  Василию  несколько  жалко , но , вспомнив , что  его  сестра  не  возражала  и  против  мячика… да-с… факт… мячик  у  меня  как  раз  есть. Мотобольный - Василию  этот   мяч  выдали  в  качестве  премии  за  прошлый  год. Так  и  сказали: «вот  тебе , Вася , мячик  и  иди  откуда  пришел , и   не  вздумай  жаловаться , что  за  спасибо  работаешь - за  твою  работу  тебе  бы  и  насмерть  спившийся  технолог  Дудюк  спасибо  бы  не  сказал».
Мяч  лежал  у  Василия  в  чулане  совершенно  сдутым , что  весьма  удобно , поскольку , если  его  накачать , в  дверь  он  не  влезет ; прихватив  мяч , Василий  спешит  к  сестре - мяч  под  мышкой , насос  в  сапоге , волосы  без  пробора. Пришел  и  сразу  же  взялся  накачивать; сестра  и  племянница  смотрят  на  Василия  с  предубежденным  сочувствием , но  щенок  как-то  по-другому: он  еще  никогда  не  чувствовал  себя  умнее  человека. Тут  уже  приходится , и  щенок, не  отрываясь , смотрит  на  старшего  брата  своей  хозяйки - глаза  задумчивые , мордашка  серьезная…               
  Серьезнее , чем  у  Мартынова , потягивающегося  на  Котляковском  кладбище.
   В  любое  время  года  Мартынов  заходил  туда  развеяться: неброско  побродить  по  узким  дорожкам  и  просто  дать  душе  привыкнуть - на  кладбище  он  вел  себя  уважительно , и  если  собирался  посидеть  возле  чьей-нибудь  могилы , всегда  спрашивал  разрешения. Стараясь  не  дожидаться  ответа , Мартынов  с  почтением  всматривался  в  увековеченные  фотографами  физиономии: редко  они  улыбаются , редко , но  снимали  их  еще  живыми , когда  не  до  смеха… сейчас  он  остановился  возле  могилы  неких  Дубовых. Основываясь  на  количестве  надписей , их  насчитывалось  там  трое, и , заметив  поблизости  от  них  ветхую  скамейку , Мартынов  деликатно  прошептал.
- Господа  Дубовы , вы  не  мне  позволите  где-то  с  четверть  часа  рядом с  вами  посидеть? А  то  у  меня  уже  ноги  устали  без  роздыху  здесь  прохаживаться. Простите , что  побеспокоил.
  Дубовы  молчат , от  них  ни  да , ни  нет , но  откуда-то  из-за  спины  Мартынова  кто-то  не  без  раздражения  пробормотал: 
- Дубовы  лохи… У  меня  спрашивай.
Мартынов  развеивается  на  кладбище  далеко  не  впервые , в  этом  якобы  тишайшем  месте  он  наслушался  и  не  такого – Фридрих  Энгельс  едва  ли  прогадал , наказав  засыпать  свой  прах  в  урну  и  утопить  ее  в  океане ; не  предполагая  и  не  вознамериваясь  на  кого-нибудь  произвести   впечатление , Мартынов  бесстрашно  разворачивается  и  определяет  могилу , откуда  с  ним  заговорили.
На  ней  ни  памятника , ни  цветов , только  годы  жизни  и  фамилия  с  именем  отчеством - Николай  Павлович  Смирнягин.
 Смирнягин , так  Смирнягин.
- Доброго  здоровья , Николай  Павлович , - сказал  Мартынов. - После  пасхальной  заутрени  я  приду  вам  сказать , что  наш  Спаситель  к  счастью воскрес , сейчас  же  вы , как , не  возражаете , чтобы  я  рядышком  с  Дубовыми  посидел?
- Говорю  тебе , лохи  одни… Ты  лучше  рядышком  со  мной  садись. Я  лежу , а  ты  посиди , належишься  еще.
- Но  у  вас  и  скамейки-то  нет , - заметил  Мартынов.
- А  ты  садись  на  оградку  , - подсказал  Николай  Смирнягин. -  Чай  не  обломится!
Мартынов  присел , и  Николай  Павлович  Смирнягин  в  деталях  поведал  ему  о  своей  жизни: насиловала  она  меня… немного  рассказал  о  смерти: ненасильственная  произошла…  обстановка  еще  не  разрядилась  и , отхлебывая  на  протяжении  пяти  часов  по  двадцать-тридцать  граммов  из  литровой  бутылки «Смирновской» , Мартынов  практически  там  заночевал.
На  кладбище  под  тополем. Лютая  зима  только  подчеркивает  одиночество.  В  полночь  из-за  облюбованного  им  дерева  вышли  двое  рычащих  демонов ; изрыгая  слюну , они  грозно  надвигаются  на  отскочившего  Мартынова , а  само  дерево  подбирается  к  нему  третьим. Шумит  ветвями  и  наступательно  помахивает  стволом , не  отрывая  его  от  земли.
  Мартынову  нехорошо. Допился  я , подумал  он.
Потряся  головой , чтобы  напрочь  искоренить  тревожные  видения  Мартынов  увидел: промерзлая  пустыня , черти  катаются  на  санях , трехметровые  гномы  доют  ногами  пегую  корову - она  от  них  вырывается , тоскующе  бьется  воробьиными  крыльями  об  железные  стены  райской  обители ; взобравшиеся  на  ворота  апачи  из  девятимиллиметровых  шлангов  поливают  свинцом  некоего  Дракулу , носящего  эту  кличку  в  связи  с  посвящением  в  члены  ордена  Дракона , и  Зеты-Амфионы   улыбаются  кому-то  в  аляпистом  чепчике , стоящему  на  стрелке  часов , вырывающей  с  корнями  цифры  со  своего  же  циферблата , и  цифры  падают , за  сторожевыми  башнями  раздаются  крики  с  акцентом , ничем  не  похожим  на  человеческий , ветер  бодает  небесные  пент-хаузы  острием  ангельских  перьев - строиться  город  под  их  отраженьем  и  в  городе  том  умываются  кровью , но  кровь  у  них  чернь , она  легка , как  дорогая  тушь  на  запавших  очах  прекрасной  незнакомки , вбивавшей  мне  в  мозжечок  растасканный  на  плоские  звуки  голос, и  я  поражаюсь , как  много  их  надо , чтобы  успеть  мне  от  них  удалиться ; требую  больше , чем  я  бы  успел  бы  вычленить  звезд  из  прослойки  биг-мака , загубившего  память  о  томной  принцессе , что  никогда  не  бывала  довольна , если  собаки  ее  не  любили , если  надежда  опять  повторялась  новым  упадком  вечернего  утра  в  бездну  сомнений  и  скрипа  кроватей , ей  нипочем  не  дававших  забыться  под  ожиданьем  ничтожного  поца , взявшего  слово  и  безвозвратно , отдав  ему  только  буквы-седины , а  лето  в  прицеле , но  тоже  стреляет , вопли  и  стоны  туземных  матрешек , еще  не  продававших  шифровку  Марии: узнать  бы  получше  с  кем  она  дышит , но  мне  от  удушья  уже  полегчало , монаху  даруют  азбуку  инков , он  внятно  не  слышит , он  вновь  бежит  к  краю…
Теперь  порядок.
Головой  он  потряс  не  без  пользы - из-за  дерева  уже  никто  не  выходит. Мартынов  уперто  выбирается  с  кладбища  ночью , по  глубокому  снегу… зачем? не  помнит , но  помнит , что  к  кому-то  домой , к  кому? тоже  не  помнит. Еще  и  спотыкается. Находит  время  вскрикнуть.
Ниспадает  лицом  в  снег. На  снегу  от  его  лица  вмятина - Мартынов  ее  не  замечает , у  него  при  падении  замерзли  зрачки  и  над  полем  колышется  лишь  один  затылок. Колышется  от  того , что  Мартынов  пытается  встать ; уперся  подбородком  об  днище  вмятины , двигает  плечами… друзья  не  возникают  из  ничего… йога  не  принесла  мне  покоя , мои  родители  разошлись , и  я  остался  на  улице , меня  не  взял  никто  из  них ; Мартынов  встает , отогревает  зрачки  частым  морганием  и  недоуменно  обращает  внимание  на  торчащую  из  снега  руку: она  меня  за  ногу  и  зацепила. Мне  не  реанимировать  прежнюю  тягу  к  звонким , многолюдным  вечеринкам. Я  ни  на  секунду  не  прекращаю  вырождения.
У  руки  открыта  ладонь , и  Мартынова  так  и  подмывают  ее  по-дружески  пожать. Одинокая  рука  в  снежном  поле , когда  еще  такое  встретишь?
Что  есть  она? пугливый  шаг  навстречу  прошлому? плод  не  больного , а  только  заболевающего  воображения? Мартынов  ее  пожимает , рука  отвечает  ему  полуживым  движением , сама  почти  не  сжимается , чуть-чуть  дергает  фалангами  пальцев… чуть-чуть , но  все  же. Все  же  дергает.
Мартынов  отряхивается. Стремиться  домой… к  кому , не  помнит , но  домой - по  колено  проваливаясь. Под  луной. Домой  и  под  луной: не  медленно. Просит  себя  оглянуться  и  с  радостью  замечает , что  рука  ему  в  след  помахивает. Не  спеша…  как  маятник  сердца  у  часовщика-гугенота  накануне  праздника  святого  Варфоломея.
 Рука  ему  помахивает , Мартынов  не  без  опаски  смотрит  не  на  нее , она  хорошая  рука: торчит  под  луной  и  без  промедлений  хватает  за  ноги  неведомо  куда  бредущих  странников ; он  глядит  на  свою  руку  и  волнуется  не  выступят  ли  на  ней  какие-нибудь  струпья? не  отвалится  ли  она , оставив  его  наедине  с  миром  с  никчемной  культей , с  никчемной  культей  наедине  с  миром?...
 А  луна-то , луна , словно  бы  подмигивает , то  месяц , то  полная,  щербинки  у  нее  хитрые , они  же  у  нее  ямочки , синеющие  ямочки  на  отмороженных  щеках  Мартынова , смешливые  ямочки  на  ее  собственных.

Мартынов  еще  довольно  молод , и  ему , если  позволит  Господь , еще  жить  и  жить ; одному  Мартынову  веселее , чем  вдвоем , в  этом  его  жанр: «я , Аристарх  Борисович , уважаю  ваше  законное  право  месяцами  пребывать  в  растроенных  чувствах , но  будьте  бдительны - потеря  человеческого  облика  ничем  не  восполнима…»
«Мартынов , Мартынов! Я  одинок… Я  трезв – я  спекся!»
«Не  берите  в  голову»
«Да  как  не  берите…»
«Не  берите. Мирового  господства  надуванием  губ  могут  достигнуть  исключительно  женщины»
«С  подобным  наблюдением  не  поспоришь» ; ничем  не  брезгующему  оператору  по  обзвону  базы  данных  Тубилину   уже  семьдесят  три  года , у  Аристарха  Борисовича  паховая  грыжа  и  глубокое  знание  Софокла  и  Афинея , которых  он  предпочитает  цитировать , отведя  свою  тень  в  Коломенское ; особенно  это: «мальчик  с  видом  девическим – просьб  моих  ты  не  слушаешь…».
Аристарх  Тубилин  не  умеет  сделать  так , чтобы  от  его  сигареты  шли  аккуратные  колечки  упорядоченного  в  них  дыма , и  на  только  что  прошедший  международный  день  электросвязи  Аристарху  Тубилину  пришлось  разочароваться  по-настоящему: после  многих  неудачных  попыток  заставить  сигарету  пускать  аккуратные  колечки , он  положил  ее  в  пепельницу. Обедает  колбасой  с  огурцами , насыщается  и  смотрит , какая  же  подлость…нет , это  уже  выходит  за  все  границы: от  его  сигареты  свободно  поднимаются  к  потолку  те  самые  колечки , аккуратные  и  совершенно  неподвластные  ему  по  части  создания.
Аристарх  Борисович , конечно , разочаровался.
Сигарета  сама  по  себе  колечки  пускать  умеет , а  на  мои  деятельные  просьбы  соорудить  тоже  самое  она  отвечает  ничем… понятно , думает  он. Понятно… Что  ему  понятно , Аристарх  Тубилин  пока  не  решил - выдернул  сигарету  из  пепельницы  и  засунул  горящим  концом  себе  в  рот.
Со  зла.
Не  подумав  о  том , о  чем  думает. На  эмоциях.


               
 


               
                6


Люди  целуются , обнимаются , им  это  еще  интересно , дай  Бог  им  всего , плетку  им  в  руки ; не  исполняясь  вожделеющей  неги , забытая  государством  печальница  Мария  Никифоровна  Барыбина  очень  ждала  своего  сына. Он  бывает  у  нее  нечасто: почему  так  происходит , нелепый  искатель  приключений Сергей  говорил  только  себе  самому - в  страшных снах  и  с  непроизвольным  мочеиспусканием  после  каждого  лживого  слова.
Сегодня  он , наконец , пообещал  ей  приехать , и  Мария  Никифоровна  в  угрожающе  неважном  самочувствии  простояла  целый  день  у  плиты.
В  сердцем  истома - Мария  Никифоровна  относила  ее  на  счет  ожидания: «вот  придет  сейчас  сын , подумала  она , сердце у  меня  и  отпустит , нечего  ему  болеть , если  Сережу  дождалось» , а  давление , как  скаковая  лошадь , доскакало  на  самые  вершины  и  там  остановилось. Потому  что  дальше  некуда. Дальше  лишь  вымощенная  верой  в  сына  дорога  на  тот  свет.
  Мария  Никифоровна  решила  испечь  пирогов. Ее  сын  Сергей  любит  их  и  с  мясом  и  с  капустой ; для  их  приготовления  нужно  немало  времени , Марии  Никифоровне  идет  во  вред  и  секунда  вне  кровати ; до  прихода  сына  остается  меньше  часа , и  она  переключает  внимание  на  жареную  утку. Внимание  у  Марии  Никифоровны  уже  рассеянное. Перед  глазами  не  только  круги , но  и  сходящиеся  в  инфернальном  полонезе  квадраты - сама  Мария  Никифоровна  с  ними  не  танцует , но  все  равно  стоит  на  ногах: ей  бы  присесть , да  некогда , в  голове  какое-то  невиданное  чувство , а  затем  никаких  чувств – сплошной  покой.
Загробная  жизнь…  сейчас  пойму  существует  ли  она  или  это  вредные  вымыслы ; существует  или  конец…  или  конец , или  конец… конец.
Сергей  Барыбин  в  тот  день  не  съел  ни  крошки - пришел  он  голодный , но , как  прислушался  к  лежащей  у  плиты  матери , так  и  расхотелось.
 Еда  приготовленная  тогда  Марии  Никифоровной , разумеется , не  пропала: на  поминках ее  употребили  с  настроением.
Настроение  было  не  из  лучших , однако  рубали  настойчиво.
Антон «Бурлак» Евгленов  тоже  рубал. Вернувшись  с  поминок , он  незамедлительно  измаялся  родным  городом: у  него  на  «Кубе» , что  в  пятнадцати  минутах  ходьбы  от  метро «Царицыно» , песни  зачастую  поются  круглосуточно , причем  с  наступлением  темноты  с  еще  большей  одержимостью - как  затянут  под  окнами , так  и  прощай  сон ; подпираешь  ладонью  подбородок  и  до  отвала  кормишься  незваным  удовольствием.
Пьющий  под  окнами  демос  совсем  разошелся. Антон «Бурлак» Евгленов  в  угнетенном  состоянии  духа  поехал  на  дачу.
Выехал  в  районе  часа  ночи , приехал  к  двум  и  сразу  же  в  кровать , ведь  завтрашнее  утро  будет  воскресным ; отоспаться  и  снова  в  пробку - общепринято  выстраиваться  в  очередь  за  красивой  жизнью. Антону «Бурлаку»  Евгленову  это обрыдло: уеду…  в  восточно-сибирскую  тишину , устроюсь  там  егерем  и  с  голоду , наверно , не  сдохну - куда  приятнее, чем  очередным  днем  в  столице  давиться.
Был  ли  я  уверен? Когда  спросил , найдет  ли  она  дверь? Я  был  уверен. Я  уверен  и  теперь.
«Бурлак»  заснул: он  спит. Как фотогеничные буддийские  иерархи - ни  снов , ни  гибристических тенденций  на кончике слегка  высунувшегося  языка ; оборвется, все  оборвется  с  рассветом , в  лучшем  случает  немного  позже , сквозь  сон  до  Антона  доносятся  некие  шумы ,  кто-то  выкрикивает  в  полный  голос  его  фамилию , Евгленов  уныло  ворочается , встает  и  падает , падает  и  просыпается ; подходит  к  окну , пеняет  себе  за  других , что?... кто? за  отодвинутой  шторой  отчетливо  виднеется  Николай  Жаков , всегда  готовый  перегрызть  кому-нибудь  глотку  и  приведший  Антона  к  перелому  ноги – Николай  вместе  со   своим  сыном  Андреем. От  Жакова  неприглушенно  исходит:
- Бурлак!
 Антон  Евгленов  открывает  окно , свежий  воздух  делает  голове  еще  хуже ; гипотетично  поборовшись  со  слабостью , «Бурлак»  все-таки  никому  не  хамит.
- Ну , я  Бурлак… - спросонья  пробормотал  Антон. – Что  случилось? Не  рановато  ли  для  визита?
- Да  шесть  уже! – прокричал  Жаков. - Ты , Антон , не  сердись , я  по  сути  и  не  к  тебе , ты  мне  нужен  всего  лишь  для  показательного  примера. – Схватив своего  сына  за  оба  уха , Жаков грубо развернул Андрея  в  сторону  «Бурлака» Евгленова. – Видишь  этого  хмурого  дядю?! – спросил  он  у  сына. - Будешь  и  дальше  хулиганить, отдам  ему  тебя  со  всеми  потрохами  и  он  тебе  козинака  не  купит! Ты  только  посмотри  на  него , какой  он  хмурый!
 Закрутив  ему  уши  пожестче  прежнего , Николай  Жаков  попытался  забыть , как  по  наводке  сына  он  выкопал  двенадцать  ржавых  пробок «Ячменного  колоса». Вместо  предсказанных  Андреем  древних  золотых  монет. Там  копай , батя , верно  тебе  говорю… 
- Все  понял?! – спросил  Жаков.
- Понял , -  пробурчал  Андрей.
Николай  Жаков  удовлетворенно  зевнул.
- Ну , бывай , Бурлак , - сказал  он , - пошли  мы. – Повернувшись  к  сыну , Жаков  обратился  уже  к  нему. – Скажи  дяде  Бурлаку  до  свидания.
- До  свидания , дядя  Бурлак , - сказал  мальчик.
Они  ушли: ребенок  с  удочкой ,  отец  в  штанах  имени  французского  генерала  Гастона  Галифе ; до  свидания , прощайте , Париж  уже  не  тот  мифический  город , каким  он  казался  мне  в  наиболее  депрессивных  сновидениях , меня  заставили! насильно  заставили  вернуться  в  неизъяснимый  мир  смертных ; не  вживаясь  в  образ  изнеженного  эпикурейца , Антон  Евгленов  добрался  до  кровати , положил  на  голову  подушку , у  него  сейчас  такая  мягкая  голова , такая  слабая - подушке  и  удобно.
Подушке  и  удобно , подушке  и  удобно…
Отдыхай  на  мне , подушка.
Не  бубни  про  предстоящие  трудности  искусителя  людей  Даджжала.
«Кого?...»
«Антихриста». Помолчи  и  о  том , что  по  итогам  войны  Ланкастеров  и  Йорков  не  осталось  ни  тех , ни  других , и  Англией  стали  править  Тюдоры. Лучше  давай  о  Зырянове.
Как  знаешь , «Бурлак»:  умеренный  дегенерат  Роман   Зырянов  как-то  богоизбранно  скоро  нашел  чему  бы  ему  посвятить  единожды  данную  жизнь и , посвятив  ее  битью  церковных  стекол , он  уже  никогда  не  сворачивал  с  внятно  начертанного  ему  провидением  пути.
По-малолетству  Роман  Зырянов  ограничивался  только  своей  Кинешмой , затем  он  начал  ездить  по  самым  близлежащим  к  ней  весям , а  потом… Но  потом  у  Зырянова  не  было. Его  ангелу-хранителю  и  так  пришлось  применить  все  свое  влияние , чтобы  выбить  для  него  разрешение  заниматься  именно  этим.
Лишь  приняв  во  внимание , что  длина  Ими  же  отпущенной  Зырянову  жизни  не  располагает  ни  к  чему  более  серьезному: ни  к  медицине , ни  к  монашеству , ни  к  барражированию  по  вселенной  на  космических  аппаратах нового  поколения - Они  пошли  Зырянову  на  встречу.
  Пойдут  ли  они  на  встречу  неуклонно  идущему  по  улице  Фролову , ему  пока  ненавязчивым  дуновением  в  подсознание  никто  не  сообщил.
Он  идет  по  Полимерной. По  улице , по  тротуару , слева  от  него  идет  и  световое  эхо  от  выключенных  сегодня  фар , поскольку  еще  не  ночь  и  не  пиво  с  сахаром - обостряющаяся  уязвимость , в  моей  запредельности  присутствует  что-то  важное , урожаи  опиумного  мака  великолепны , впереди  Фролова  вальяжно  шагает  Сергей  Барыбин , похоронивший  свою  мать  и   пробовавший , поджав  колени  к  животу , курить  трубочный  табак , говоря: «что  я  из  себя  представляю? Гмм… Что-нибудь , вероятно , представляю. Но  это  так  грустно…».
Заметив   в  толпе  кого-то  знакомого , Сергей  Барыбин  обрадованно  притормозил. Фролов  постарался  Барыбина  обойти , но  Сергей  увидел  на  подходе  не  кого-нибудь, а  друга ; Барыбин , уступая  Фролову  в  росте  сантиметров  двадцать  пять , резко  раскрыл  объятья - Фролов  как  раз  проходит  от  него  чуть  сбоку , и  руки  Сергея  Барыбина  распахиваются  примерно  на уровне  его  пояса.
Пояса , но  не  совсем. Пониже. Ровно  так , чтобы  Фролова , оказавшегося  на  время  своего  маневра  в  опасной  близости  от  Барыбина , непреднамеренно  ударить  в  пах  правой  рукой. Не  кулаком - ладонью , Фролов  бесшумно  сгибается  и  от  удара  ладонью , и  двое  господ  на  Фролова  абсолютно  не  озираются ; они  же  друзья , а  то , что  рядом  с  ними  молчаливо  корчится  какой-то долговязый  мужик , им  без  разницы. Они , похоже , очень  давно  не  виделись. Лица - in  pleno , не  считая  Фролова - прекрасны , объятия  крепки.
Относительно , но  не  понятно  относительно  чего , придя  в  себя , Фролов  вслед  за  ними  не  бросился. Он  полез  на  дерево , чтобы  посмотреть , не  стоило  ли  ему  и  раньше лазить  по  деревьям. Только  из-за  этого.
«Ваше  поведение , господин  Фролов…».
«Как  бы  я  ни  приболел , мне  не  дойти  до  состояния  сошедшего  с  ума  и  прятавшего  для  последующего  съедения  собственное  дерьмо  Фридриха  Ницше».
«Предлагавшего  себя  на  роль  правителя  мира».
«Это  уже  даже  не  смешно».
Дерево  невысокое - упадешь  и  сломаешься  не  сильно , в  основном , морально , а  морально  Фролов  не  ломкий , он  лезет  на  дерево , добирается   по  одноцветному  стволу  до  жидкой  кроны  и перебирается  на  приглянувшуюся  ветку ; двигается  осмотрительно , как  по  растянутой  над  пропастью  гремучей  змее , перебирает  руками  и  немного  волнуется , почему  же  ветка  не  трескается  под  его  весом. Упасть  он , вероятно , тоже  не  рад , но  главная  причина  волнения  в  том , что  ветка  все  тоньше  и тоньше , а  Фролова  отчего-то  выдерживает – прогибается  почти  до  самой  земли , но  ломаться  пока  еще  не  готова.
У  Фролова  беспокойное  недоумение: я   и  сам  касаюсь  ногами  земли , а  ветка  пружинит , пытается  выжить , старшие  меня  поправят , младшие  меня  побьют - испитые  лица  принцев  крови…гидравлический  пресс  не  забьется  в  лихоманке , когда  начнет  работу  надо  мной…
Устав  перебирать  руками  по  ветке , Фролов  соскочил  на  землю  и  ударился  позвоночником  о  жухлую  ромашку ; перекатившись  на  живот , он  полуприкрытым  глазом  уткнулся  в  кротовую  нору , тем  самым  неосознанно  перегораживая  узкий  вход.
В  норе  никого.
Темень.
Затишье. Силикатный  аромат  магмы , поднимающийся  из  глубин  и  не  достигающий  догматичного  обоняния  Алексея  Фепланова , мывшего  руки  после  бани  и  не  вырывавшего  нечастых  Постижений  из  общего  контекста  опостылевшей  ему  круговерти - зачем   бассейну  ночной  сторож  Алексею  Фепланову  никто  не  говорил.
Сторожем  в  миитовском  бассейне  работает  он  сам.
В  бассейне  много  воды.
Фепланов  не  умеет   плавать , и  мало  того , что  не  умеет , еще  и  не  учиться: пусть  беззубые  гуси , думает  он , или  арбузные  корки  вокруг  нашего  несравненного  Александра  Попова  плавают -   сторожит  Алексей  Фепланов  на  совесть. Ходит  по  бортикам  и  сосредоточенно  ждет  приглашенную  им  на  ночь  девушку.
Она  пришла  в  начале  двенадцатого , быстро  переоделась - купальник  на  ней , как  бы  его  и  нет… распустила  волосы  и  грациозно  отправилась  к  тем  тумбочкам , что  на  глубокой  части.
Дойдя  до  них , она  помахала  рукою  Алексею  Фепланову , изнывающе  смотревшему  на  нее  оттуда , где  мелко.
- Чего  ждешь , плыви , - сказала  она. - Как  только  доплывешь , я  помогу  тебе  взобраться  на  бортик , и  мы  сделаем  это  прямо  здесь , на  холодном  кафеле. Если  хочешь. Хочешь?
 Фепланов  хочет. Но  возможность  утонуть  его  все  же  несколько  пугает. 
- Может  быть , я… - пробормотал  он , -  по  земле  подойду?
- Забудь  о  земле , Алеша , – ответила  она.  – По  ней  не  ты  ко  мне  придешь , а  я  от  тебя  уйду. Никакой  земли , земной  ты  человек - какая  в  твоей  земле  романтика?
- Никакой… никакой  земли , раз  не  романтика.
   Прыгнув  в  воду , Алексей  Фепланов  уверенно  прошел  по  мелководью. И  вот  уже  подыхает: вода  заливает  его  глаза , еще  пару  шагов  и  Фепланову  предстоит  захлебнуться ; Мария  Сокульская  принимает  все  более  зовущие  позы , Алексея  Фепланова  к  ней  страшно  тянет , страшно  и  безжалостно , тянет  несомненно  к  ней , но  безжалостно  уже  к  себе: эти  зерна  я  бросил  еще  весной , взошли  они  только  сейчас … я  за  ней  ужаживал , я  ее  звал , она  согласна  и  тепла …  а  будь , что  будет – попробуем.
  Почмокай  губами  над  трупом. Ему  не  простить  тебе  плоскость рассудка , на  которой  расстались  вы , он  и  ты , сравнявшая  с  небом  ухабы  его  обвинительной  грусти – из-под  подгибающихся  ног  Алексея  Фепланова  уходит  дно , он  срывается  вперед , лупит  руками  по  воде  и… о  чудо , плывет! с  мыслями  о  согласившейся  прийти  к  нему  на  ночь  Маше  Сокульской , о  нелимитированно  снизошедшем  на  тонкие  кости  волшебстве , о  сладости  минут , предстоящих  ему  через  каких-то  пятнадцать  метров - плывет  и  мечтает , плывет  и  смеется.
Плыл  он  недолго.
Метр , ну  может , два. Но  два  вряд  ли.
В  эту  минуту  Алексей  Фепланов  уже  тонет: Мария  Сокульская  смотрит  на  агонию  Алексея  и  досужливо  усмехается. Дурачится  он , наверное. Идиотничает - так  она  характеризует  поведение  Фепланова. 
Когда  Алексей  не  показывался  из-под  воды  больше  сорока  секунд , Мария  кое  о  чем  сообразила  и  тоже  бросилась  в  бассейн;  плавала  она  неплохо , как-то  раз  даже  вытащила  из  пруда  пьяного  спасателя: пруд  был  почти  высохшим , но  спасатель  Иваненко  лежал  лицом  вниз – Мария  ныряет , желает  помочь , находит.
С  настороженным  взглядом  Фепланов  кончался  на  ровно  уложенной  плитке , совершенно  не  дыша.
Вцепившись  ему  в  волосы , Мария  готовилась  тащить  Алексея  к  воздуху , и  Фепланов  со  взглядом  уже  не  настороженным , а  полным  мести , неожиданно  перехватил  ее  за  талию , прижал  к  себе , Мария  бьется  и вырывается , у  Алексея  мужская  хватка  и  неестественный  азарт  злопамятного  тайского  массажиста: Сокульская  рвется  из  его  рук , Фепланов  ее  не  пускает , Мария  трепыхается  в  гневном  бессилии , Алексей  вновь  смеется   одними  глазами , и  Мария  Сокульская  слабеет , сдается , покоряется…
Ее  одноразовый  возлюбленный  Дмитрий «Дрозофил» Латянов  так  просто  Фепланову  бы  не  дался. Он  врач. Профессия  не  обеспечивает  ему  благоприятных  условий  для  хандры , и  Латянова  это  устраивает.
«… мы  с  вами  взбираемся  на  диаметрально  противоположные  ледяные  горки , но  я  вас , Дмитрий , все-таки  уважаю. Вы  достойный  человек».
«Я  достойный».
«Вы  достойный».
«Не  одурманенный  нюханьем  клея  и  телевизионными  ток-шоу» -  самостоятельно  объяснить  происходящие  с  закрепленным  за  ним  пациентом  неординарные  процессы  Латянову  было  нелегко  и , отправляясь  попросить  консультации  у  более  опытного  коллеги , «Дрозофил»  все-таки  не  мог  скрыть  некоторой  озабоченности.
  Выслушав  измышления  Латянова , относящиеся  непосредственно  к  пациенту , терявшего  температуру  тела  по  градусу  в  час , доктор  Туров  презрительно  усмехнулся.
- И  вам , Дмитрий  Павлович , не  стыдно? – спросил  он. - Чему  вас  только  в  институте  учили.
- А  что?! – разозлился «Дрозофил»..
- Да  он  же  у  вас  труп. Любая  медсестра  знает , что  лишь  трупы  теряют  по  по  градусу  в  час.
  Молодой  врач  Дмитрий  Латянов  этому  доводу  отчего-то  не  внял.
- Какой  же  он  труп , - недовольно  сказал  Латянов. - Он  и  дышит  не  хуже  нас  с  вами , и  брови  без  посторонней  помощи  расчесывает. Уже  вторую  расческу  у   меня  попросил , у  первой  же  за  три  неполных  дня  ни  одного  целого  зуба  не  осталось.
  Не  осталось?… сам  видел… вы  невежда… а  вы  мудак: они  заспорили. Павел  Туров  напирал  на  базовые  основы  миропорядка , Дмитрий «Дрозофил» Латянов  придерживался  лично  увиденного ; они  бы  еще  долго  бурчали  и  перегуливались , но  дверь  в  кабинет  Турова  беззвучно открылась , и  в  проеме  показался  некто  напоминающий  человека.
  С  роскошными  бровями , в  которых  бы  и  кондор , ничем  себя  не  обделяя , свил  гнездо , и  неотъемлемой  бледностью  во  взоре. Закрыв  дверь , он  покачал  головой  и  негромко  сказал:
- Я  не  труп.
  Старший  коллега  вопросительно  покосился  на  Латянова.
- Он? – спросил  Туров.
- Он , - ответил «Дрозофил».
  Переведя  внимание  на  вошедшего , Павел  Туров  провел  по  нему  своими  серыми  глазами  и , недоуменно  высморкавшись , был  вынужден  признать  очевидное.
- Согласен , вы  не  труп , - сказал  Павел. - Но  если  вы  действительно  теряете  по  грудусу  в  час , мне…
- Я  зомби , - вкрадчиво  перебил  Турова  вошедший.
  Он  произнес  это  с  такой  интонацией , что  врачи  не  нашли  ничего  лучшего , кроме  как  подозревать  его  в  правде ; привстать  со  стульев  и , изредка  переглядываясь , пытаться  изыскать хоть  какой-нибудь  выход  из  сложившегося  положения.
Проводя  с  собственным  лицом  довольно  странные  модификации , пациент  попробовал  вывести  их  из  затянувшегося  оцепенения.   
- Расслабьтесь , ну  какой  я  зомби , – сказал  он. - Это  у  вас , наверно , градусники  неисправны.
  Врачи  ухватились  за  услышанное предположение , как  за  что-то  единственно  спасительное , и  им  уже  лучше. 
- Ну , конечно  же , градусники! – кричал  Дмитрий  Латянов.
- Разумеется  они , что  же   еще! – поддакивал  ему  Туров.
- А  он  обыкновенный  человек , просто  ошибка  вышла!
- Само  собой  ошибка , ну  посмотри  на  него , Дмитрий  Павлович  , какой  же  он  зомби?!
  Они  посмотрели. «Дрозофил» Латянов , как  посмотрел , так  сразу  же  и  простонал:
- Святые  угодники…
  Павел  Туров  проявил  себя  мужественнее. Отступая  к  столу , он  полоумно  орал:
- Здесь  зомби! На  помощь! На  помощь , суки! Здесь  зомби!
 
 Биологическая  субстанция , названная  Павлом  Туровым «зомби» , пошла  путем  via negativа  по  велению  правящих  из  Надвигающейся  Тьмы  и  воспользовавшихся  самоуединением  Бога  демиургов  Холокоста  Бушуна , Стефана  Тампочи  и  Ихтидодра  Забуранца.
  Еще  в  январе  1999-го  она  носилась  по  «Залу  прилета» и , размахивая  руками  наподобие  птицы , с  придыханием  голосила:
- Я  птичка  Тари , вам  бы  мои  заботы!
  Утомленный  полетом  и  издерганный  ожиданием  народ  хранил  по  отношению  к  нему  нейтрально  вежливый  стиль.
  Но  не  весь.
- Тари , ты?! – эмоционально  прокричал  в  его  адрес  некто  из  центра  зала.
Все  покосились  на  невысокого  мужчину  в  белоснежной  буденовке  со  страусиным  пером.
На  маститого  демагога-грызуна  Константина  Деталина.
- А  я  думаю , ты  не  ты , - сказал  Деталин. - Здорово , землячок!
Подойдя  к  Тари , Константин  предложил  для  пожатия… рукопожатием  это  было  лишь  со  стороны  вконец  очумевшего  Тари. Пожав  протянутый   Деталиным  член , будущий  зомби  и  вместе  с  тем  известный  балашихинский  гуманист  Евгений  Прачун  покидал  Шереметьево-2  не  только  с  уязвленным  самолюбием , но  и  с  немного  пробужденным  эго , предрекавшему  ему  новую  жизнь  уже  в  начале  Лениградского  проспекта.
Сам  Константин  Деталин  прилетел  в  Москву  из  Бангкока , где  его  научили  жевать  свой  язык  и  не  знакомиться  с  женщинами  в  храме  Раджабопит - в  столице  он  вызвонил  к  себе  пока  не  спавшую  с  ним  Елену  Жаплову , и  в  Печатниках  они  вместе.
Обстановка  временами  интимная , но  Константину  Деталину  необходимо  постоянное  подтверждение , а  она  то  засмеется , то  просыпет  ему  в  чашку  горстку  пепла ; Деталин   привык  все  анализировать , тут  же  намечается  ни  пойми  что: позволит , не  позволит? позволю  ли  я  себе , если  не  позволит  она? зачем  мне  все  это  сдалось? выключив  свет  и  еще  не  достав  свечу , Константин  Деталин  подумал: мне  следует  спросить  ее  в  лоб -  спрошу , вопрошу  и  тем  самым  попробую  развеять  тягостную  ситуацию.
  Елена  Жаплова  всей  ее  тягостности  не  осознает ; она  смеется , разжимает  колени , прикуривает  одну  от  другой  сигареты  с  угольным  фильтром ; Деталин  по  никому  не  называемым  причинам  человек  не  курящий.
- Я  , - сказал  Деталин , - не  ломаю  голову  над  тем , что  означает  в  Таро  карта «Повешенного  человека» , но  лотос  символизирует  женские  гениталии… Мне  можно  тебя  поцеловать? В  губы… которые  на  лице?
 Елена  Жаплова  девушка , объективно  говоря , простая  и  отнюдь  не  исследующая  глубины  духа , и  поэтому  она  ответила  Константину  Деталину  довольно  трафаретно , так  и  не  уяснив  всей  сложности  заданного  им   вопроса.
- Разве , - улыбнулась  она , - об  этом  спрашивают…
  Девушка  она  простая.
- Конечно , спрашивают , - раздраженно  вскипел  Константин  Деталин. - О  чем  же  еще  спрашивать , как  не  об  этом? Видишь  ли , милая , если  я  попробую  тебя  поцеловать , а  ты  мне  откажешь , то  лучше  бы  я  и  не  пробовал , потому  что  твой  поцелуй  и  приблизительно  не  стоит  моего  душевного  спокойствия - коли  ты  меня  оттолкнешь , я  стану  чувствовать  себя  очень  глупым , а  чувствовать  себя  глупым  я  ненавижу. Как  разожженный  влюбленными  костер  ненавидит  мочу  кого-то  третьего. Но  чувства , подтверждающего  мне  мою  глупость , мне  тогда  уже  не  избежать… А  хотелось  бы! Хотелось  бы  куда  сильнее , чем  извини  меня , милая , тебя  засосать. Так  что  ты  скажи  мне  прямо. Без «ля-ля , я  пока  не  твоя , но  нас  крутит  земля – будь  же  там  же , где  я»…  Можно  или  нет?
 Лежа  на  диване , Деталин  ворочается  и  теряет  равновесии , и  Елена  уже  начинает  его  бояться. У  нее  и  в  мыслях  не  было , что  Деталин  настолько  непрост.
- Да  целуй , мне-то  что , - сказала  она , - куда  хочешь  туда  и  целуй. Я  скажу , если  что  не  так.   
   Поймав  Елену  на  неосторожном  слове , Деталин  с  остервенением  лупанул  по  ее моральным  струнам   с  надеждой , что  они  еще  поддаются  настройке: вот  милая , сказал  он , ты  лишь  о  себе  и  думаешь , а  обо  мне , наверное , мой  ангел-хранитель  подумает , но  он  у  меня  существо  гулящее , его  иногда  целыми  месяцами , как  ни  практикуй  магию  Абрамелина , не  сыщешь , но  мне  эти  месяцы  как-то  надо  жить , и  как  мне  с  тобой  ни  усладно , ты  только  о  себе  и   думаешь , а  мне  твой  поцелуй  не  просто  поцелуй , для  меня  это  шаг. Куда  шаг , я  не  знаю  и  в  общих  чертах , а  ты  вместо  того  чтобы  меня  приободрить , лишь  только  о  себе  и  думаешь , а  я , пойми  же  ты , маленькая – я  этим  поцелуем  бросаюсь  в  самый  омут , но  тебе  меня  даже  нечем  приободрить , ты…. 
 Константин  Деталин  говорит , говорит: мы… я…  из-за  тебя  я… еще  и  правительство  норовит  вогнать  нож ; Елена  Жаплова  хлопает  глазами  и  с  тоской  засматривается  на  входную  дверь. Он  говорит , Елена  слушает - ей  бы  чего  попроще.
  Девушка  она  очень  простая , но  суетливому  официанту  Артему «Поплавку» Цулову  она  в  этом  плане  все  же  уступит - не  проработав  и  трех  дней  в  ресторане , польстившемся  на  его  сомнительное  мастерство , Артем  Цулов  ни  в  чем  не  ограничивал  своего  восхищения  новой  обстановкой.
  Приблизившись  к  более  зрелому  по  части  вытекающих  из  боевого  крещения  реальностью  жизненных  установок  гарсону  Сепловичу , Артем  Цулов  вкупе  с  капустной  отрыжкой  возбужденно  брызнул  дебиловатым  ликованием.
- По  сердцу  мне  здесь , Валентин , - сказал  Цулов. - И  клиентура  доброжелательная , и  начальство  грамотное , ну  а  наш  повар  просто  ас , я  только  что  в  этом  так  убедился , никакие  парижские  авторитеты  из  поварской  школы  «Ленор»  меня  уже  не  переспорят.
- Фарид? – недоуменно  спросил  Сеплович. – Ты  о  нем? О  прыщавом  Фариде? А  что  в  нем  особенного?
- Я  только  что  украдкой  заглянул  в  один  из  отдельных  кабинетов  для VIР-клиентов  и  увидел  такое… Там , откинувшись  на  стуле , сидит  солидный  господин  с  закрытыми  глазами  и  у  него , ни  за  что  не  поверишь , слюнки  текут!  Ну , Фарид  и  ас , не  существует  еще  гурмана , которого  бы  он  не  удивил  чем-нибудь  потрясающим! С  Фаридом  мы…
   Виктор  Сеплович  его  уже  не  слушал. Подозревая  недоброе , он  ужаленным  ягуаром  рванулся  в  упомянутый  «Поплавком»  кабинет.
  Вернувшись , Сеплович  схватился  за  телефон: одну  цифру  набрал, ко  второй  примерился , и  что? зачем? у  Артема «Поплавка» Цулова  тоже  есть  интерес , мало  ли  кому  Сеплович  звонит? может , и  на  меня  в  лечебницу  настучать  собрался?...   
- Кому  звонишь , Виктор? – спросил  «Поплавок». - Скажи , если  можешь. Если  не  секрет.
- Так , почти  никому , – ответил  Сеплович. - Ментов  вызываю.
  Стихийно  предчувствуя  что-то  плохое , не  слишком  смелый  бедолага  Артем  в  секунду  расклеился  и  побледнел.
- А  зачем  нам  менты? – спросил  он.
- Нам  с  тобой  они  ни  к  чему , - ответил  Виктор  Сеплович , - а  вот  тот  клиент , у которого  по  твоим  словам , слюнки  текут , немного  распрощался  с  жизнью.
- Как?! – вскричал  «Поплавок».
- Как? Ну  наверное , подавился , руками  поразмахивал , да  и  откинулся , слюну  с  губы  свесив. Сидел  бы  в  общем  зале – жил  бы. 
- Матерь  Божья , - пробормотал  Цулов.
- Да  не  отвлекай  ты  ее  по  пустякам. Разозлится  еще.
Из-за  узрения  чужой  смерти  в  стене  самообладания  Виктора  Сеплович  не  потеряно  ни  единого  кирпича – он  резким  тычком  набирает  вторую  цифру. С  кем  ставить  ноги  на  педали  его  зимой  не  занимает. У  Сепловича  наблюдается  полное  тождество  мышления  и  бытия. Кому-то  это  выпадает , кто-то  не  смеет  упиваться  этим  в  несбыточных  грезах ; на  глазах   младшего  брата  Сепловича  по  небесному отцу  Михаила  Кульчицкого  сегодня  никто  не  умирал.
«Вальмон» проявляет  примерное  постоянство  в  бегстве  от  любви, и  к  одинокому , но  приятному  вечеру  он  подготовился  заблаговременно: охладил  пиво , подобрал  из  своих  многочисленных  Моцартов  самого  ненавязчивого  и , вытащив  на  середину  комнаты  жесткое  кресло , самодовольно  закинул  ногу  на  ногу. Потом  встал  и  выключил  у  Моцарта  звук. Присев  лицом  к  окну , открыл  пиво , но  не  пьет: поставил  его  на  подлокотник  кресла  и  периодически  проверяет , не  убыло  ли.
Не  убыло.
Час  не  убыло , два  не  убыло , Михаил «Вальмон»  не  стальной - взял  и  отхлебнул.
И  тут  же  проверять , неужели  убыло.
Точно , убыло.
Но  Кульцицкий  и  предполагал , что  убудет: ну , я  и… сам  предполагаю , сам  себя  не  слушаюсь , вечер  уже  начинал  становиться  приятным , а  я  его  самолично  испоганил , предполагал , что  испоганю  и  испоганил , какой  же  я  дурак , знал  же - если  отопью , пиво  убудет , но  все  равно  отпил. Оно  и  убыло. Да  и  Моцарта  что-то  не  слышно. Все  один  к  одному.
 А  было  ли  по-другому?
 У  Мартынова  было - легконогий  избитый  мужчина  с  распухшими  до  состояния  черной  расы  губами  проскользнул  на  Чистых  прудах  вдалеке  от  незамеченности , но  кому он адресовал  свой  окрик ,  Мартынов  определить  не  сумел.
  Не  цитируя  ни  Шекспира: «покойной  ночи , но  не  спите  с  дядей», ни  Лукана: «и  умирая , сосут  те  грязные  воды , пить  бы  каких  победитель  не  стал» , пострадавший  оглушительно  прокричал:
- Слышите , дебилы - семь  часов!
Бывает , подумал  Мартынов: по-видимому , он  назначил  им  время  расправы. Дело  вполне  обыденное. Вполне  обыденно  сформулированное  реальностью.
Мартынов  посмотрел  на  часы - время  как  раз  семь , между  делом  нанесло  две  минуты  восьмого , и  Мартынов  снова  задумался: странно , прискорбно… и  здесь , и  тогда - Николай  Гумилев  собирался  кончать  с  собой  уже  в  одиннадцать  лет , но  за  день  до  ареста  он  был  совершенно  счастлив  и  обещал  Ходасевичу  прожить , как  минимум , до  девяносто - что-то  я  все  чаще  не  ориентируюсь  в  заминированном  лабиринте  смыслов. 
  Пока  в  хрусталике  левого  глаза  летали  неугомонные  мошки , у  Мартынова  случилось  видение: в три  минуты  восьмого  на  Чистых  прудах  он  от  безумных  начинаний  удерживается , но  в  видении  у  него  бескрайнее  море.
 Небо  касается  одобрительным  поглаживанием  скученных  волос , чайки  садятся  ему  на  плечи  и  ограждают  его  усталые  очи  мокрыми  крыльями , и  солнце  Мартынова  не  тревожит , оно  миролюбиво  греет  ему  прямую  спину - нагревает  ее , не  оставляя  ожогов , и  море  бескрайне , и  волны  приземисты , но  Мартынову  в  этом  видении  совершенно  не  до  радости , он  уже  пятый  день  ничего  не  ест. Утлый  челн  Мартынова  был  унесен  в  открытое  море  дней  шесть  тому  назад - в  первый  день  он  еще  что-то  поел , и  попил  дождя , а  в  последние  пять  ничего. Попробовал  половить  рыбы , но  ловить  ее  нечем - попытавшись  добыть  ее  ладонями , собиравшийся  не  на  рыбалку , а  на  морскую  прогулку  Мартынов  чуть   было  не  лишился  руки. Зубатка  едва  не  оттяпала.   
  У  Мартынова  осталась  всего  одна  сигарета. Он  бережет  ее  третьи  сутки , чтобы , когда  придется  вконец  невмоготу , хоть  немного  сбить  аппетит.
Я  сочувствую  чужому  счастью , его  проходимости , в  моем  мозгу  на  днях  будет  нарушен  кровопоток , подави  мою  волю  и  ради  Твоего  тернового  венца  веди  меня  за  собой , Мартынову  становится  как  раз  невмоготу , он  чиркает  зажигалкой  и  не  видит  искр. Еще  с  минуту  почиркал  и  выбросил  зажигалку  в  море.
  Сигарету  не  выбросил. Мартынов  ее , не  разжовывая , съел - проглотил  и  не  знает , сбил  ли  он  этим  аппетит  или  лишь  благодушно  приступил  к  самостоятельному  уходу  из  жизни. Набрал  в  ладони  соленой  воды  и  ищет  в  ней  наощупь  свое  отражение , глазами  не  только  всматриваясь , но  и  вовсю  погружаясь. Море , ты  бескрайне , я  никто  в  плане  посоветовать  тебе  что-то  дельное…  не  забывай , что  я  по-прежнему  не  понимаю  идущих  на  выборы -  вздымай , ветер , мои  ресницы  в  восточном  направлении , к  Святому  граду  Иерусалиму - к  земле , где  прощают  убогих...               
Стой  долго  Иерусалим.
  Но  стой  и  Верона - разъезжая  по  улицам  Вероны  на  недовольно  бухтящем  грузовике , разноплановый  лузер  Паоло  Ферри  подбирал  мешки  с  мусором  и  абсолютно  не  знал  в  чем  же  заключается  смысл  его  никчемной  жизни. Не  в  том  же , что  он  подбирает  мешки  с  мусором , а  после  работы  угрюмо  сидит  в  кафе «У  Ринальдо».
  Не  в  этом.
  А  в  чем , Паоло  Ферри  до  сих  пор  не  догадывается , и  сколько  он  ни  размышляет , в  чем  же  смысл  моей , Паоло  Ферри , жизни , ответом  его  не  облагораживает: ни  снаружи , где  улыбчиво  обнимающиеся  парочки  прячутся  под  раскидистые  тени  безразличных  платанов , ни  изнутри , где  сплошной  полумрак  и  последний  огонек  вспыхивал  лишь  в  марте  позапрошлого  года , когда  Паоло  Ферри  удостоился  сухого  поцелуя  обкуренной  никарагуанской  туристки.
  И  вот  проходит  вечер , приходит  ночь , и  для  Паоло  Ферри  ни  сна , ни  дела , ни  женщины , ни  галлюциногенов , но  рассвет , брезжит  рассвет , Паоло  подбирает  мешки  с  мусором.
  Один  из  них  вырывается  из  рук , и  содержимое  заваливает  гладко  начищенные  туфли  высокомерно  проходящего  вплотную  с  грузовиком  господина , не  являвшегося   затравленным   коллегой  мягкотелого  Паоло - это  безжалостный  убийца  Франциско «Кобра» Ремеро.
  Он  выпускает  в  несчастного  Паоло  целую  обойму  и  пинает  загаженными  ботинками  жалкий  труп ; Ремеро  вне  себя , «Кобра»  не  может  успокоиться - вставляет  другую  обойму  и  стреляет , бесится, орет. Успокоившись , грызет  ногти: ну , я  и  скотина , подумал  он , зачем  же  я  замочил  этого  парня  , что  же  это  во  мне  происходит… меня  обуревают  совсем  незнакомые  чувства , как  бы  еще  не  расплакаться  Луижди «Блесне» на  потеху.
Ничего  особенного  с  Франциско  не  происходит. Просто  совесть  проснулась - отведя  от  неба  покрасневшие  глаза , угнетенно  потупившийся  Франциско  Ремеро  пошел  исповедоваться  куда-то  к  Палаццо  дель  Комуне.
Что  же  касается  Паоло  Ферри , то  смысл  его  жизни  состоял  именно  в  том , что  его  смерть  разбудит  в  «Кобре» Ремеро  непробудную  с  самого  рождения  совесть: в  его  жизни , строго  говоря , смысла , может , и  не  было , но  в  его  смерти  он  безусловно  был.
Как  выяснилось , он  и  жил-то  ради  него.

Ради  чего  живет  дед  Фома? Почему  он  это  делает? На  подобный  вопрос  он  бы , вероятно , ответил: я  живу лишь  потому , что  еще  не  умер. А  ради  чего  я  этим  занимаюсь , мне  не  важно , ведь  я  живу  не  ради  чего-то , а  потому  что. Потому  что  еще  не  умер.
Старик  жует  лавровый  лист , и  сейчас  ему  придется  говорить  с  опрометчивым  Афанасием  Бзиновым , противным   ему  своей  жадностью. Ничего  он  с  собой  поделать  не  может: «мое  тело , сознавался  Афанасий , даже  с  фекалиями  неохотно  расстается» - с  первых  выкуренных  шишек  Бзинов  пребывает  в  чрезмерно  большой  разлуке  с  головой , но  жить  и  ему  позволено.
- Я , дед  Фома , - проворчал  он , - не  буду  ходить  вокруг  да  около: скажу  все , как  есть. Я  тут  на  днях , выпив  четыре  стаканчика  свекольного  самогона , продал  душу  дьяволу , но  ничего  взамен  не  дождался , кое-что  прибавилось , однако  я  рассчитывал  совсем  не  на  это , мне  от  него  требовалось  нечто  иное  – денег , девочек , а  еще  лучше…
- А  разве  может  быть  что-нибудь  лучше? – перебил  его  дед  Фома. - Тем  более , для  тебя? Но  дело  твое. Так , что  там  у  тебя  после  этой  сделки  прибавилось?
- Геморрой  у  меня , дед  Фома , появился. Показать?
- Упаси  меня  Господь.
- Тогда  поверь  мне  на  слово - страшно  сказать , какие  я  от  него  испытываю  неудобства.
  Дед  Фома  и  не  подумал  улыбнуться.
- Афанасий , Афанасий… -  с  укоризной  сказал  старик.
- Что , Афанасий? – в  сердцах  спросил  Бзинов.
- Дешево  же  ему  досталась  твоя  душа , - ответил  дед  Фома.
Большей  цены  за  душу  Бзинова  никто  бы  не  дал , но , оставляя  Афанасия  размышлять  об  утрате  своей  Незапятнанности , дед  Фома  ему  об  этом  не  сказал.
«Его  путь , его  мелкий  масштаб , его  глубины  бессознательного ; ожидая  счастья , мы  все  находимся  в  шатком  положении – бездумность. Поразительная  бездумность. Вызывающая. Случившийся  с  Бзиновым  казус  всенепременно  учредится  в  моей  памяти».   
 Остановившись  метров  через  сорок , старик  добродушно  протянул  про  себя: «это  же  дом  Ефима  Рутянина , возле  него  располагается  и  сам  хозяин , стоит  и  подпирает  плечом  лицевую  стену: глаза  мутные , а  на  обычно  гладком  лбу  даже  жилы  от  напряжения  проступили».
  Дед  Фома  отлично  знает , что  Ефим  парень  выпивающий - похоже , не  решившийся  на  трезвость  и  в  это  раннее  утро.
- Ты  что , Ефим , - спросил  старик , -  перебрал , никак?
- Да  нет , дед  Фома , - чуть  ли  не  вручную  ворочая  языком , ответил  Рутянин. – Я  дом… поддерживаю  дом , чтобы  не  рухнул. Прогноз  же  на  сегодня  обещал  ветер. Потусторонние  организмы  о  том  же  вещали. 
- И  они? – осведомился  старик. - Снова  они?
- Они…
- Ничего  не  перепутал?
- Уверен – они , - кивнул  Ефим. - Явившиеся  ко  мне  под  видом  борцов  сумо.   
 Улыбнувшись  непросыхающему  Рутянину , словно  бы  развращенному  в  юности  мамонту, старик  не  стал  донимать  Ефима  теософскими  распросами – согласно  прежним  намерениям  дед  Фома  направился  за  инжиром  и  лампочками.
  Ну , перебрал  человек , с  кем  не  бывает , к  тому  же , его  вины  здесь  нет - Ефим  уже  родился  «политруком». Опустившимся  алкоголиком. Не  очень  отстающим  по  степени  своей  выветренности  от  встреченного  стариком  по  дороге  в  магазин  Дементия «Бонифация» Гаева - если  у  кого-нибудь  из  этих  мест  спросить , кто  же  первый  на  всю  деревню  нищий , все  до  последнего  назовут непосредственно  Гаева. Старик  смолчит. Отсоветует  кому-либо  принимать  солнечные  ванны  в  придорожной  канаве.
  Не  берясь  ничего  выпытывать  ни  у  деда  Фомы , ни  у  подающих  надежды  шмелей-полиметроидов , Дементий  Гаев  шатается  по  деревне  в  ботинках  без  подошв  и  подсчитывает  хвосты  у  пасущихся  коров ; досчитает  до  одного , помолится  за  оставшихся  в  Припяти  и  собранно  принимается  за  следующую.
  Дементий  натыкается  на  деда  Фому. Вопросов , как  обычно , не  задает - с  воодушевлением  делится  своим  собственным  наведением  взглядов  на  действительность.
- Ты  заметил , дед  Фома , - спросил «Бонифаций» , - что  у  меня  ботинки  со  шнурками , но  без  подошв?
- Заметил , Дементий , - ответил  старик , - я  и  луну  на  небе  замечаю , но  не  луной  же  единой. Особенности  твоих  ботинок  тоже  заметил , божьей  милостью  пока  не  загнувшись.
- И  тебе , наверное , интересно , почему  же  я  хожу  в  ботинках  без  подошв , а  не  босиком , как  мне  рекомендует  вся  наша  деревня?
  Старику  не  то  чтобы  интересно  это  выслушивать , но  он  видит , что  «Бонифацию» Гаеву  интересно  об  этом  рассказать - да  будет  так. Дед  Фома  его  выслушает. Ему  не  трудно  на  минуту , другую  отвлечься  от  искусительного  одиночества.
- Расскажи , Бонифаций , - сказал  старик. - Мне  это  скорее  интересно , чем  вдали  от интереса.
- Мудрено говоришь , дед  Фома , - восхищенно  пробурчал  Гаев , - я  изъяснюсь  куда  проще. Но  с  большей  и  глубже  обжигающей  искрой  разума! Сильнее  обжигающей! Сильнее , старик!
- Понятно , что  не  слабее , - сказал  старик.
- Слушай  старик! Прислушивайся! Я   хожу  не  босиком , а  в  ботинках  без  подошв  от  того , что  ходить  босиком - это  нищета , а  ходить  в  ботинках  без  подошв - это , мать  вашу , пафос!
  Дементий  выговорился , прокричался , старику  для  себя  от  него  ничего  не  надо ; выслушав  «Бонифация» , он  вновь  взялся  за  работу – участливо  внимать  нытью  лесной  речки: тихому  шепоту  ее  внутренностей ; жалоб  же  у  нее  немало - и  мелкая  она , и  комары  в  нее  гадят.
И  Дементий «Бонифаций» Гаев  на  днях  утопиться  пытался.
 
От  того , чтобы  использовать  под  таким  углом  водные  пространства  нашей  бескрайней  родины  не  зарекается  и  неимущий  уроженец  Йошкар-Олы  Алексей  Хабиров.
Не  ощущая  заинтересованности  в  себе  самом  со  стороны  внешнего  мира , Алексей  Константинович  Хабиров  униженно  супился  и мгновенно  распалялся  до  белой  пены  на  самостоятельно  обкусанных  губах ; доходило  и  до  смешного , но  смешного, если  наблюдаешь  с  отдаленного  холма , а  Алексею  Константиновичу , увы , не  смешно ; он  притормозил  возле  телефонного  аппарата  и , набрав  свой  номер , изменил  голос  до  приподнятого.
 Трубку  схватила  его  старуха  мать. Приложила  к  ней  большое  ухо  и  услышала: «Алексея  Константиновича , пожалуйста».
 Мать  пораженно  осела  на  полусогнутых: ее  сыну  никто  никогда  не  звонит , а  тут  вдруг  позвонили , не  случилось  ли  что? не  угостил  ли  он  кого  не  следует  чашкой  чая , взяв  воду  из  корыта , где  обмывали  покойника?
 Ответила  Степанида  Павловна  по  возможности ,  внятно: «нет ,  сказала  она , моего  Алексея. На  променаде  они. Не  случилось  ли  чего?»
 Алексей   Константинович  бодро  бормочет , что  не  случилось  и , возобновляя  проход  между  спаянными  воедино  толпами  одиноких  людей , вскоре  добирается  домой.
 Снимает  пальто.
 Отвлекает  старуху  несложными  вопросами.
- Как  самочувствие , мама-джан? – спросил  он.  - Слюна  еще  красной  не  стала? Как  при  туберкулезе. Или  сосиски  с  кетчупом.
- Пока  держусь , сынок , - ответила  мать.
- Держись  и  дальше. Как  вцепилась  в  жизнь , так  рук  и  не  разжимай - кому  бы  тебе , моя  дорогая  мама , не  захотелось  ими  помахать. Мне  сегодня , конечно , никто  не  звонил?
- Звонили.
  Звонили?! Во  множественном  числе?! У  Алексея  и  настроение , как  голодная  жаба , запрыгало , и  генетическая  предрасположенность  к  невзгодам  и  тоске  прекратила  вызывать  былую  нервность ; Алексей  Константинович  Хабиров  целует  свою  мать , обминает  ее  за  костлявые  плечи - весь  на  серебрянных  ниточках , весь  в  предвкушении.
- Несколько  раз?! –  прокричал  он.
- Один , - ответила  Степанида  Павловна.
- Ах , один…
- Всего  один , но  ты  только  подумай , как  необычно: и  по  имени  отчеству  позвали , и  уважительность  в  голосе  самая…
- Ну , ясно , ясно , - перебил  ее  Хабиров.
- Да  ты  меня , Алеша , выслушай , я  такого  уважительного  к  тебе  отношения  не  слышала  и  не…
- Сказал  тебе , ясно!
По  имени  отчеству , с  уважением  в  голосе… гоняй  всех  этих  пигмеев! да , сынок! так  им , Алешенька! дымящимся  поленом!  сказала  бы  так… успокоила  и  замолчала: старуха-мать , наверное , лет  тридцать  не  гордилась  Алексеем  Хабировым  в  столь  ярких  тонах, она  мною , я  ею , ужас , ад , синдром  хронической  усталости, у  меня  он , и  его  не  перебороть  гимнастикой  йогов ; «никто  не  звонит? Я  позвоню. Разберусь  с  делами  и  позвоню. Приглашая  вас  в  гости – обсудим  не  наметившуюся  между  нами  общность  взоров  за  чашечкой   кофе  с  содой. Для  нас , язвенников , это  в  самый  раз» - у  самолюбивого  часовщика  Николая «Азефа» Тарновского ,с  минимальным  КПД  старавшегося  сгладить  неземное  невезение  Алексея  Хабирова  магическими  формулами  по  образу  Ключа  Соломона , родители  давно  отошли  на  погост ; Николай  серьезнейшим  образом  относится  к  таким  вещам , как  просмотр  снов , и  ведет  к  себе  на  квартиру  притягательную  девушку ,  разумеется , понимая , что  она  к  нему  напросилась  не  просто  так.
Тарновский  по  поводу  своей  внешности   не  обманывал  себя  еще  в  молодости , теперь  же  к  его  природной  невзрачности  добавилась вызывающая  облезлость , уподобляемая  Николаем  уподобляет  ее  обнаженной  сомнамбуле , вкрутую  окруженной  четырьми  евангелистами , но  эта  девушка  напросилась  к  нему  в  гости  чуть  ли  не  силой.
Никакой  тайны , завидная  определенность - клофелином  будет  травить. Стоит  ему  выйти , сразу  же  в  шампанское  подмешает.
И  Николай «Азеф»  выходит. Возвращается.
Пьет , отрубается.
Очнувшись  с  утра , он  начинает  совершать  детальный  обход , пробуя  хотя  бы  примерно  выяснить , что  же  вместе  с  этой  девушкой  покинуло  его  квартиру. Многое  покинуло - деньги , цепочка, даже  золотое  кольцо  с  пальца  исчезло.
Покинуло многое , но  нечто  и  прибавилось: лежащая  на  столе  записка. Черным  по  белому , лаконичная.
«Привет , дурачок!». Прочитав  записку , Николай «Азеф» Тарновский  надменно  скрививился  и  переложил  ее  текстом  вниз.
Дурачок… Да  я  тебя , девочка , еще  вчера  раскусил: да  что  там  вчера , на  первой  же  минуте  нашего  знакомства. А  ты  меня , глупенькая , дурачком  называешь.
Нехорошо , детка , не  красиво.
С  некоммуникабельным  чечеточником  Матвеем  Семеновым  у  тебя  бы  это  ни  прошло. Он  же  панславист - здравомыслящий  мужчина  исключительно  маленького  роста , не  пропускающий  загар  на  лица  сокровенных  мест  и  не  надзирающий  за  всплывающими  брюхом  кверху  русалками ; Матвей  спит  на  спине , к  небе   задом  он  не  поворачиваясь  и , чтобы  его  ростовые  параметры  не  достались  его  сыну , ищет  себе  жену  среди  высоких  дам.
  Ищет  и  находит - нашел. Признал. Полюбил - весь первый  вечер  они  говорили  о  том , почему  же  им  не  о  чем  говорить , и  у  них  родился  созданный  ими  сын.
  Он  стал  расти , но  медленно: и  в  детском  саду  никого  не  было  ниже , и  в  школе , да  и  вообще , если  и  попадались , то  редко , и  их  сын  принялся  клянуть  своего  отца  на  чем  свет  стоит ; почти  никаких  шансов , что  свет  Матвея  Семенова  стоял  на  инвективах  Эразма  Роттердамского  или  «Калика  пуране» , но  сын  в  положение  отца  не  входит: ругается  и  скандалит , буянит  и  сквернословит ; Матвей   Семенов  также  не  сдерживается , изливая  отборную  желчь  не  на  сына , а  на  жену: «что  же  ты , матушка , орал  Матвей, сама  такая  высокая , а  сына  коротышкой  родила?!».
Супруга  на  Матвея  не  злилась. На  маленьких , сказала  она  , не  обижаюсь.
Матвею  Семенову  досадно , что  на  него  не  обижаются.
Сын  у  него  еще  не  настолько  здравомыслящий , чтобы  не  замахиваться  на  отца  крошечными  кулачками , и  главное , понимает  Матвей  Семенов  своего  сына - с  сочувствием  уворачиваясь  от  его  слабеньких  ударов , он  не  вдалбливает  ему  в  голову  условия  Гэнсина  для  приличной  загробной  жизни: перво-наперво «отвращение  и  отсранение  от  этого  оскверненного  мира».
Разоблачение  имиджа , дышу  не  там , где  хочу , держу  дома  трех  зорянок , передайте  мне  змею , и  я  разорву  ее  пополам , авианосец  наводит  все  свои  орудия  на  одинокого  дельпланериста , яростные  глаза  не  гарантируют  психологию  победителя , у  Михаила  Кульчицкого  и  без  нападок  сына  горестей  в  достатке.
У  «Вальмона»  на  даче  не  меньше  шести  градусов , но  Михаил  Кульчицкий  все  же  мерзнет ; закутавшись  в  покрывало  с  подсолнухами , он  не  раскрепощенно  сидит  на  кровати. Общее  состояние  у  него  неважное. Попробовав помечтать  о  пляжах  Копакабаны , где  упругие  мулатки  кидаются  через  сетку  волейбольным мячом , Кульчицкий  убедился  в  том , что  у  него  это  не  вышло.
Сидеть на  кровати  ему  совсем  зябко  и , потуже  запахнувшись  в  покрывало , Михаил «Вальмон»  перемещается  по  комнате , подходит  к  градуснику  и  видит: температура  уже  близится  к  пяти.
К  пяти , затем  к  четырем , и  туда  же , туда – «Вальмону»  было   трудно  и  при  шести.  Кульчицкий  начинает  обрушивать  на  градусник  свое  присвистывающее  дыхание: дышит  часто , выпускает  из  себя  последнее  тепло , ртуть  уже  подходит  к  восьми, но  «Вальмон»  все  дышит , и  ртуть  двигается ; когда  он  окончательно  выдохся , она  фактически  добралась  до  двенадцати. Сев  на  кровать, Михаил  вторгся  в  сферу  бульварной  сентиментальности  и  под  покрывалом  с  подсолнухами  немного  поразмышлял: я  бы  с  Полиной… в  подпольной  сауне… градусов  уже  двенадцать , но  я  их  почему-то  не  чувствую , мерзну  и  все. Если  честно , стало  гораздо  хуже - может  быть , мне  еще подышать, чтобы  подтянуть  температуру  хотя  бы  до  пятнадцати? Подышать… покашлять , вставать  почему-то  не  можется. Внутри  у  меня  словно  бы  что-то кончилось. Возобновится  ли? не  знаю , но  предположения  панические… похоже , сжирает  меня , заканчивает  со  мной  мой  зверь.
Хищный. Недалекий». 

Не  проси – не  приду. Не  стучи – не  открою. В  сладком  дзэнском  бреду  рыл  могилу  и  рою.
Константин  Деталин  был  тогда  в  Печатниках. В  который  раз  с  женщиной: обтекающе  завывает  Мадди  Уотерс , запах  ее  духов  навевает  чешуйчатое  томление , какой  там  вечер , ночь  второй  день - Елена  опять  у  Деталина. Она  стоит  перед  ним , целеустремленно  выдерживая  паузу.
Пауза  затягивается. Им  надо  как-нибудь  определится , но  Константин  Деталин  будто  бы  заснул , а  Мадди  Уотерс  Елену  Жаплову  уже  бесит.
- Мне  самой  раздеться… или  ты  меня  разденешь? – спросила  она.
- Самой , - ответил  Константин.
  Она  раздевается , Константин  Деталин  смотрит  на  то , как  она  это  у  нее  происходит , Мадди  Уотерс  поет «Trouble  in  mind» , запах  ее  духов  становится  все  нежнее - она  уже  разделась. Константин  продолжает  смотреть. Мадди  Уотерс  своенравно  преходит  на  «Hard  loser» , и  Елена  выходит  из  себя.
В  ее  голосе  вызов.
Сам  голос  ничем  не  смягчен.
- Может , мне…  и  все  остальное  самой?! – воскликнула  она.
- Давай , - пробормотал  Константин.
  Елена  ему  в  этом  не  отказывает , и  Деталин  незаинтересованно  поглядывает  на  ее  потуги  по  самоудовлетворению ; частые  посещения  художественных  галерей  не  привели  его  глаза  к  обретению  правильной  формы , Мадди  Уотерс  и  не  думает  успокаиваться , «Sweet  little  angel»  и  тут  же «Just  a  dream» , бесконечная  ночь  только  начинается , Константин  Деталин обременен  темным  даром , Мадди  Уотерс  пашет  как  негр - он  негр  и  есть.  Елена  не  останавливается. Деталин  на  нее  задумчиво  смотрит.
Продвигаясь  в  октябре  2001-го  по  улице  Гарибальди  за  ортопедическим  матрацем , Константин  Деталин  смотрел  уже  не  на  нее.
Вот  же  он , вот  же  та  самая  сволочь , что  прострелила  Деталину  левую  ногу ; Константин  Деталин  возвращался  тем  вечером  с  книжной  ярмарки , а  эта  мразь  выстрелила  ему  прямо  под  бедро.
 Пьян  же  он  был  тот  подонок , весел - Константин  Деталин  два  года  складывал  пальцы  на  повторную  встречу , и  сейчас  наконец-то  сошлись: вот  же  он , на улице  Гарибальди , как  бы  не  замечая  Константина  Деталина  и  кружащих  повсюду  бестелесных  эгрегоров - Деталин  его  заметил. Схватил  с  земли  крупный  камень. По-тихому подступает. Но  этот  подонок , Валентин «Квас» Ягодкин , задававшийся  вопросом , обладает  ли  он , как  личность , правом  врезаться  в  нефтяную  трубу , тоже  увидел - нахмурившись , идентифицировал  и  предпочел  бежать ; «Квас»  сегодня , по-видимому, без  ствола , Константин  Деталин , как  может , ковыляет  за  ним , но  с  простреленной  ногой  мощного  ускорения  не  сделать , и  Деталин  взвыл , он  попытался  нагнать  Валентина  камнем , ничего  путного  у  Константина  не  получилось - зацепив  лишь  волосы  оппонента , камень  пролетел  у  Деталина  вхолостую.
Константин  Деталин  поотстал. Валентин «Квас»  переходит  на  неспешный  темп , выговаривая  Константину  через  плечо:
- Правильно  я  тогда  тебе  ногу  прострелил. А  то  бы  ты  меня  догнал  и  изувечил. На  кой  мне  это  надо?
Деталина  его  слова  весьма  раздражают: не  слова , в  ранге  ящичков  с  буквами , а  вся  заключенная  в  них  глупость.
- Да  если  бы  ты  мне  ногу  тогда  не  прострелил , - прокричал  Константин , - я  бы  за  тобой  и  не  бегал!
- А  кто  тебя  знает , - с  сомнением  сказал  «Квас» , - вон  ты  какой  бешеный , взрослому  спокойному   человеку  и  в  голову  не  придет  швыряться  камнями , а  тебе  пришло. Нет , правильно  я  тебе  тогда  ногу  прострелил.
Легко  прибавив  в  ширине  шага , Виктор  Ягодкин  растворился  в  плотной  группе  безликих  прохожих , и  у  Константина  Деталина  наступила  апатия.
Апатия  не  как  ее  понимали  стоики - не  как  абсолютное  бесстрастие , а  как  обвальное  угасание  глаз. Да , в  них  сверкали  недобрые  огоньки , но  сверкали  же: сверкали  и  не  сверкают , темно. Темно  и  грустно - глаза  же  не  от  бега , изнутри  задуло.      
 Нечто  похожее  наблюдается  и  у  Седова ; у  него  еще  ничего  не  прострелено , Седов  просто  обиделся  на  самого  себя. Не  заливается  вином , не  слушает  музыки  и  ходит  по  ночной  Москве  упивающимся  обидой  индивидуумом. А  на  себя  Седов  обиделся  из-за  того , что  больше не  на  кого.
Чтобы  это  понять  ума  у  Седова  хватило , а  как  ему  жить  дальше , мириться  ли  с  собой? укреплять  ли  обиду? Седов  пока  еще  не  решил - невыразительно  бродит  по  арбатским  переулкам  и  поддерживает  на  лице  эксплуатирующую  сознание  хмурь.
 Но  хотя  он  хмурый , из  общей  череды  сосредоточенно  спешащего  люда  он  ничем  не  выделяется. Идет  и  мрачно  подмечает: а  народ-то  един , песчинка  к  песчинке , и  у  всех  на  лице  словно  бы  терем  демонов  в  миниатюре. На  кого  же  они  все  обижены - на  судьбу , на  весь  мир , на  себя? Я , например , обижен  на  себя. Поэтому  и  хмурый: хожу  по  родному  городу  и  в  ответ  на  их  приветственную  хмурь  воспитанно  хмурюсь.
Небо  укрывается  звездным  одеялом , оно  готовится  отходить  ко  сну: и  Сириус , как  ночник , зажгло , и  ковш  свесило - плюнь , мол , в  него , старина  Седов , отведи  душу.
Седов  в  ковш  не  плюет.
  Ходит  ночами  по  арбатским  переулкам , но  не  плюет , а  если  какая  слюна  и  скопится , сплевывает  ее  обратно  в  себя , тем  самым  подтверждая  отказ  от  мировой  и  неосознанно , по-немногу  сбивая  пламя  обиды.
Его  дыхание  пылится  неоном.
Москва - очень  строгая  мать.
Отбрасываемые  Седовым  тени  напоминают  космической  нечисти  наглотавшегося  гербицидов  Элтона  Джона.
 Или  Элтона , или  не  уличенного  в  содомском  грехе  Сергея  Первушина.
Я  уже  слаб  для  тебя? жребий  брошен? без  компромиссов  и  примирительной  снисходительности? Тогда  я  исчезаю. Сейчас  бы  тебя  на  мое  место.
Ты  бы  на  нем  долго  не  продержалась.
Намеки , крики , пощечины… нарываясь  на  отказ  во  встречном  чувстве , близорукий  пиццамейкер  Сергей  Первушин  не  держал на  них  зла. Они  же  не  обязаны  его  любить: он  их , конечно , любил , а  они  не  обязаны. Но  однажды  во  встречном  чувстве  пришлось  отказать  и  ему.
Отказать  мягко , с  сожалением  в  разуме.
Разум  Сергея  Первушина  безусловно  предполагал , что  ничем  хорошим  его  отказ  не  обернется - он  же  видел , насколько  неуравновешенна  и  сильна  та  голубоглазая  женщина. Догадывался , чем  отличается  кровавая  расплата  от  обильного  ланча.
   Когда  он  наслаждался  обжаренными  в  коньяке  блинами  и  отводил  взгляд  куда  угодно , лишь  бы  от  нее , она  ему  расплату  и  обещала. Прокричав: «Сережа , ты  же  никто , сам  не  замечаешь – не  замечай , но  другие-то  заметят!» , она   угрожающе  чиркнула  по  горлу  безымянным  пальцем. По  своему , но , угрожая  не  себе , а  Первушину.
 После  того , как  с  пятницы  на  субботу  она  четыре  раза  звонила  Первушину  с  оскорблениями , к  нему   вошли  трое  нанятых  ею  громил. Впустил  их  он  сам. Они  сказали , что  «на  минутку» , и , положив  Сергея  на  пол , стали  претворять  в  его   жизнь  продуманные  голубоглазой  женщиной  инициативы.
Один  держал  Первушина  за  руки , второй  за  ноги , третий  выводил  у  него  на  груди  некое  заказанное  женщиной  послание.
Гвоздем-соткой.
Затем  они  ушли. Посчитав  это  нормальным , Сергей  Первушин  заставил  себя  шататься  в  направлении  зеркала.
Неровно… с  кровоточащей  глубиной  в  каждой  букве  на  груди  было  нацарапано «Я  никто!». Восклицательный  знак  приходился  непосредственно  на  сердце.
Сергей  Первушин  вздрогнул  и , без  чрезмерной  ненависти  вспомнив  ту  женщину , почувствовал  жесточайшую  дурноту.
 Ее  дурноту  на  себе.
   Дурноту  ее  психики.
   Не  собираясь  пока  тратить  время  на  смерть , Сергей  Первушин  выходит  на  работу ; у  него  приемлемо  оплачиваемая  служба , однако  с  восьми  до  восьми - вкалывай. Работа , бесспорно , умственная  и , вследствие  этого,  почти  никому  не  заметная. Все  заметные  работы  на  стройках , расчистках  территорий , сборочных  конвейерах  выполняются  в  Москве  людьми  с  большим  трудом  говорящими  по-русски , но  Сергей  на  судьбу  не  сетует ; работает  он  много , и  платят  ему  не  меньше , чем  он  работает , а  после  работы  он , случается , принимает  пару  рюмок  белой  – шестнадцатого  марта  2002  года  Сергей  зашел  в  один  тихий  ресторан  на  Проспекте  Мира  и  сидит. С  ничем  не  вентилируемым  самодовольством  ловит  на  лету  каждый  падающий  с  головы   волос.
  Рюмка  в  руке , сигареты  на  столе , приемлемо. Как  нейтронной  звезде  на  погонах  Всевышнего. «Извините  за  неудобства , простите  за  отвлечение  мысли - мы  согласно  графику. С  утра  или  днем – здравствуйте ; ближе  к  ночи , как  говорится , до  свидания » ; ресторан  уже  закрывается , люстры  постепенно  затихают , Петр…  здесь  со  шваброй? что  же , не  мудрено: он  все  любил  доводить  до  маразма.
  Из  подсобки  появился  полотер , и  Первушин  узнал  в  нем  в  своего  давнего  друга  Петра Точилина. В  молодые  годы  они  по-дружески  перешвыривались  банками  со  сгущенкой , придумывали  себе  новых  и  красивых  девчонок , передавали  по  кругу  болгарскую  сигарету , ожидая  кто  же  первым  уронит  пепел - этот  круг  вместе  с  ними  чаще  всего  составлял  Николай «Горыныч» Махнов.
  Крайне  обрадовавшись  встрече  с  Первушиным , Точилин  вывел  его  из  ресторана. Чтобы  не  на  людях - Петр  кричит , что-то  вспоминая , делая  мозгами  тройное  сальто  в  прошлое ; Сергей  Первушин  слушает  Точилина , откровенно  сожалея , что  сигареты  он  оставил  на  столе. Первушину  сейчас  просто  необходимо  покурить , и  не  из-за  встречи  с  Точилиным , а  потому  что  он  и  без  него  курит  каждые  пятнадцать  минут.
Петр  Точилин  двадцать  пять , двадцать  семь  минут  заходится  в  радостном  галдеже. Первушин  не  против  того , чтобы  он  радовался , но  курить  ему  все-таки  важнее.
- Заболтались  мы  что-то  с  тобой , - сказал  Сергей. - Пойдем.
 Оборванный  на  полуслове  Петр  Точилин  ничуть  не  скрывал  тенденциозного  недоумения - настолько  его  отбросило  в  воспоминания  громадной  ностальгической  волной.
- Куда  пойдем? – спросил  Точилин.
- Иди  за  мной  - ответил  Сергей  Первушин..
- А  куда? Куда  за  тобой?
- В  ресторан , Петя. Я  курить , ты  работать.
- Раб-оооо-тать?….
- Я  курить. Ты  работать.
- Как  же  ты… с  какого  же  ты…
 Они  вошли  в  ресторан. Сергей  Первушин  сразу  же  закурил , Петр  Точилин  за  швабру  не  взялся ; убравшись  в  подсобку , он  не  кажет  оттуда  носа. Сергей  Первушин  докурил , закурил… докурив  вторую , Сергей  ушел  не  в  подсобку  к  товарищу , а  в  ночной  клуб: опрокинуть  еще  пару  рюмок  белой.
Петр  Точилин  опрокидывал  в подсобке мягкие  стулья. И не  пару – все  три , что  были , со  злости  по  углам  разбросал. На  четвертый  угол  стула  у  него  не  хватило , а  то  бы  так  плечо  раззудил -  Сергей  Первушин , употребляющий  заливную  стерлядь  в  клубе  на  противоположной  стороне  улицы ,  и  тот  бы  услышал. А  «Горыныч» Махнов? услышал  бы  «Горыныч» , как  плохо  его  старому  другу  Петру Точилину , с  упоением  рассказывавшему  Махнову , что  в  альбатросов  вселяются  души  погибших  моряков?
Махнов  бы  не  услышал. Топча  цветочную  клумбу  на  Тверском , бегая  по  ней  за  своей  пинаемой  ветром  кепкой , «Горыныч»  венчался  самым  первым  из  них: с  того  дня  прошло  менее  двух  лет , и  жена  «Горыныча» совсем  не  против  того , чтобы  Махнов  изменился , но  не  так  же - полдня , как  и  прежде  нормальный , а  другие  полдня  сидит  на  шкафу , подобрав  под  себя  ноги  и  помалкивая ; взгляд  милосердный , но  ей   этого  мало , страшно  ей - за  него , за  всех  страшно.
Поговорить  с  ним  Алене  боязно - у  Николая «Горыныча» Махнова  очень  независимый  характер. И  тогда  был , а  теперь  и  подавно; выслушать  выслушает , но  потом  с  такой  независимостью  посмотрит , что  и  дрожжевое  тесто  не  поднимется , как  его  именем  смысла  ни  заговаривай.
  Но  поговорить  с  Махновым  все  же  необходимо. Пусть  «Горыныч»  или  свою  душу  раскроет , или  хотя  бы  ее  в  расчет  возьмет. Наболело  уже - молчание  золото , но  и  жизнь  же  одна… хорошей , да  будет  по-вашему , ей  не  бывать - это  я  обращаюсь  к  вам , о  вы, на  месте  сидящие  Странники , никогда  я  не  думала  о  вас  с  обидой… кстати , простите  меня , если  хамлю , я  же  обычная  женщина , я  не  умею  отстраненно  относиться  к  собственной  жизни – хорошей  мне  не  надо , но  ясности , всего  лишь  ясности….   
- Коля , -  прошептала  она , - ты  мне  позволишь  немножко , совсем  немножко  о  тебе  поговорить?
Николай  «Горыныч» Махнов  согласно  потряс  головой.
- Мне  жутко  себе  в  этом  признаться , - сказала  Алена , - но  в  тебе , Коленька , сейчас  как  будто  бы  два  человека: один  для  меня  привычный  и  любимый , а  другой…
Пока  она  обдумывала  с  кем  бы  его  повесомее  сравнить , Николай  Махнов  поспешно  перехватил  инициативу - скоро  я  снова… ничем  не  навеет… посмотришь  на  «Горыныча»  и  с  ностальгией  подумаешь  о  принудительном  исцелении  током  в  разрезе  откровенных  слов  легендарного  Рильке: «доктор  не  понял  меня. Ничего  не  понял. Да  и  трудно  было  рассказывать. Решили  попробовать  лечение  электричеством».
- Скоро  я  снова  буду  един , - сказал «Горыныч». - Но  тот , кем  я  стану , ничем  не  навеет  тебе  меня  прежнего. И  тебе  придется  полюбить  меня  заново. Полюбить  того  же  меня , но  похожего  на  меня  лишь  внешне - да  и  внешность  непременно  изменится , черты  останутся , но  и  только , только  общие  черты , самые  общие  и  только… Полюбишь?
- Полюблю… - ответила  она.
Обретя  требуемую  ясность , Алена  обрела  равновесие. Что  же , спасибо  вам , ветер  в  лицо  лучше  безветрия , а  в  улыбке  дьявола  прекрасно  видны  вставные  зубы.
Алена  отрыдалась  и  успокоилась , изменяя  «Горынычу»  пореже , чем  успех - со  слабонервным  пародистом  Анатолием  Полянцевым , наслышанным  о  том , что  большинство  важнейших  обрядов  сопровождаются  мастурбацией  и  сухо  говорившим  заплаканной  Алене: «давай , девочка , поплачь  и  за  меня , поскольку  и  у  меня  все  далеко  не  в  ажуре: моя  великая  Россия  так  и  не  стала  для  меня  необременительной  родиной» ; пятнадцатого  сентября  2002-го  Анатолий  Полянцев  почесывывал  в  ухе  большим  пальцем. Жевал  купленный  в  метро  крендель. Зайдя  в  двор  своего  детства , Полянцев  совершенно  размяк  от  обналиченных  там  воспоминаний.
С  этим  двором  на  Большой  Грузинской  у  Полянцева  связано  очень  много  позитива ; вместо  левой  руки  у  Анатолия  протез , и , когда  Полянцев  покидал  родной  двор , на  него  набросилась  бродячая  собака «Чингиз». Анатолий  Полянцев  лупил  ее  протезом , собака  рычала  и  становится  свирепее ; одну  штанину  разорвала  в  клочья , другую  не  тронула - ухватилась  за  здоровую  руку  Полянцева  и  не  слезает.
Полянцев  бьет  собаку  протезом , но  она  от  его  ударов  не  сотрясается: вцепилась  всеми  зубами  и , расслабленно  свесив  лапы, висит. Дурная  какая-то.
  Дурная-то  дурная , но  кто  кого  дурнее , Анатолий  Полянцев  у  вечернего  небосвода  не  спрашивал , всерьез  опасаясь  короткого  замыкания  правдой  или  чего-то  уже  случившегося  с  Олегом  Тюкунским , преданным  женщинами  логопедом , еще  в  1992-м  предложившим  Сергею  Первушину  попробовать  друг  у  друга  молодую  кровь - не  на  деньги  и  не  колодой  света  народ  играл  в  подкидного , пил  крепленое  вино , не  стеснялся  в  выражениях ; сумрачно  мнущийся  подле  двери  Тюкунский , истерично  подрагивая  при  каждой  сдаче , в  их  игре  не  участвовал.
- А  ты , господин  Тюкунский , - поинтересовался  у  него  «Горыныч» Махнов , - почему  не  играешь? Компания  не  устраивает? Понты  заели?
  За  Тюкунского  ответил  малопривлекательный  спирит  Геннадий  Алимов.   
- Не  лезьте  к  Олегу , - сказал  Алимов , - он  не  играет  с  вами  в  эти  ваши  карты  , поскольку  один  раз  уже  играл. Не  криви  морду , «Горыныч» – факт , играл. На  интерес.
- На  чей  интерес? – спросил  Сергей  Первушин.
- Не  приведи  вам  даже  знать , на  чей.
  Посмотрев  на  потерянно  отвернувшегося  Тюкунского , Первушин  с  «Горынычем» Махновым , недолго  поразмышляв , согласились. «Не  приведи , не  приведи. Избавь , упаси» ; моей  девочки  нет  и , если  ее  не  будет , ошибки  сегодня  не  случится. Взяв  еще  поллитра , я  четко  обозначил  свои  планы  на  вечер , во  мне  никто  не  хочет  видеть  ребенка - наверное , он  очень  страшный , шипующий  свои  валенки  в  ту  самую  минуту ,  когда  Геннадий  Алимов  поджидает  Марию  Коростылеву  на  выходе  из  метро «Красногвардейская».
Она  разрывает  отношения  со  своим  прежним  любовником. Геннадию  Алимову , чтобы  настоять  на  ее  с  ним  рызрыве , пришлось  нелегко – и  тогда  нелегко , и  сейчас  не  легче , она… подбивающая  мужчин  в  высшей  точки  их  полета , подтолкнувшая  меня  идти  на  поклон  к  нимфе  Мирного  обладания… она  уже  появляется.
Потрепав  Алимова  за  взъерошенное  темя , Мария  сказала: «все  в  порядке , Гена. Я  с  ним  порвала. Он  от  моих  слов  весьма  расстроился , но  вел  себя  достойно – даже  колечко  на  память  подарил».
Алимов  нервничает  и  полоумно  кричит: «какое  такое  колечко! Что  за  намеки! Верни  его  немедленно!» ; Мария  Коростылева  его  успокаивает: «ты  меня  не  так  понял , Гена , колечко  ведь  не  драгоценное , оно  шоколадное – оставленный  мною  Пантелеев  работает  на  шоколадной  фабрике: он  мне  колечко  принес , я  колечко  взяла. А  если  тебя  что-то  не  устраивает , то  и  пожалуйста – сам  колечко  и  съешь , мне  как-то  все  равно».
«Все  равно? Так  просто  и  сразу? Тебе  бы  не  с  людьми  сосущестовать , а  медведям  фингалы  ставить» - колечко большое , наподобие  шоколадного  бублика , Геннадий  в  несколько  приемов  заглотывает  и  ему  становится  плохо: челюсти  сдвинулись  куда-то  набок , язык  вывалился  и  обратно  не  убирается. Глаза  расходятся  со  зрением , лысые  кошки-сфинксы  загорают  на  солнце , Авиценна  скачет  на  поле  боя  и , не  слезая  с  коня , сочиняет  свои  бессмертные  трактаты , Геннадий Алимов  эмоционально  орет  на  свою  возлюбленную  девушку: эмоций  много. Слова , разумеется , неотчетливые , но  разобрать  можно.
- Ну , зачем! ты  мне!  подсунула  это  колечко , - проорал  Геннадий , - оно  же  предназначалось для  тебя! он , твой  прежний  мужчина , он  же  тебя  отравить  намеревался! я-то  причем! 
  Марию я  взял  в  прокате  ураганных  женщин , в  моих  эротических  снах  была  гораздо  краше , чем  ты  есть  на  самом  деле ; оценивающе  прищурившись , Мария  Коростылева  хладнокровно  размышляла  помрет  ли  Геннадий  Алимов  или  ее  предыдущий  сожитель  обиделся  на  нее  не  столь  сильно.
  Нечто  подобное  она  и  предполагала , неспроста  же  предоставила  Геннадию  Алимову  оценить колечко  наперед  себя – не  отпустил  бы  ее  Пантелеев , не  попробовав  извести , Мария  же  Пантелеева  неплохо  знала: достаточно  для  того , чтобы  самой  его  подарок  не  съесть. Знала , что  ничего  дельного   из этого  не  выйдет , вот  и  убереглась  своим  женским  чутьем  от  неминуемой  беды.
Беда  неминуемой  и  оказалась , но  не  с  Марией  Коростылевой , а  с  Геннадием  Алимовым. У  него  же  не  женское  чутье. Он  и  до  встречи  с  ней  в  фаворитах  у  Господа  не  ходил.
Не  то  что  Алексей  Фепланов - перекресток , визг  тормозов  и  людей  в  двух  машинах  как  бы  и  не  было.
Свиньи , уроды , свиньи , и  опять-таки  свиньи , я  заявляю  вам  протест  перед  лицом  всего  цивилизованного  мира… из  одной  кто-то  все-таки  вылезает.
Алексей  Фепланов. Весь  в  крови , но , похоже ,  даже  ноги  не  сломаны , поскольку  идет  он  сам , вместо  него  никто  бы  идти  не  стал.
Из  другой  никого: лишь  неприкаянно  вертится  заднее  колесо.
  Сначала  Алексей  Фепланов  заглянул  в  машину «Горыныча» Махнова  и , не  обманывая  усопших  в  ней  индивидов  притянутым  за  уши  уважением , очень  громко  сказал:
- Мать  твою  под  отца  моего! Говорил  же  тебе , «Горыныч» , советовал  же  тебе - поддай  газу , проскочим!
  Подавляя  мысли  о  светящихся  глазах  каменных  фигур  с  острова  Пасхи  и  удовлетворяя  свою  склонность  к  бесцельному  провождению  времени , Фепланов  направился  к  не  менее  искореженной  чужой ; подошел  и , не  зная  куда  обратиться - где  дверь , где  стекло, нелегко  разобрать , все  смазано – прокричал  наугад:
- А  ты  куда  прешь?! Куда , спрашиваю , прешь?! Спрашиваю! Спрашиваю , спрашиваю! Спрашиваю. Спросил.
Алексей  прокричал , ничуть  не  разумея  всей  дикости  своего  поведения. Ему  бы  не  орать , а  пасть  ниц  и  проникновенно  зайтись  в  такой  молитве , чтобы  и  у  херувимов  барабанные  перепонки  полопались: Фепланов  же  единственный , кто  выжил , но  он  не  благодарит , а  злится.
Но , может , Фепланов  и  прав.
  Более  вероятно , что  он , а  не  собиравшийся , но  так  и  не  поехавший  с  ними  переводчик  Кайсанов , который  четвертого  июня  2002  года  выторговывал  у  своего  нанимателя  Первушина  лучшие  условия  оплаты.
  Тратить  деньги  Федору  Кайсанову  особо  не  на  кого , но  взгляды  по  поводу  идиллии  предстоящего  ему  будущего  у  него  явно  несдержанные.
- День  приезда  и  день  отъезда , - сказал  он , -  вы  мне оплатите, как  два  полноценных  дня. Вы  мне  должны  их  так  оплатить. Должны , если  даже  и  не  должны. Оплатите?
- Должен , даже  если  и  не  должен? – спросил  наниматель.– Ты  это  сказал? Это? Мне  и  это?
- А  почему  бы  и  нет! – огрызнулся  Кайсанов. 
- Если  ты  хочешь  рассказать  мне  о  еще  каких-нибудь  требованиях , - усмехнулся  Сергей  Первушин , - то  ты , конечно  же, расскажи , но  про  себя , чтобы  я  не  услышал. Знаешь  что  я  тебе , Федя , скажу? Ты  работай. Потом  сочтемся.
- Знаю  я , как  это  у  вас  происходит , - проворчал  Кайсанов. - Давайте  все  обговорим  заранее , а  то  я  и  так  второй  завтрак  всегда  сам  оплачиваю. Итак , день  приезда  и  день  отъезда  два  полноценных  дня? За  мое  знание  терминологии  пиццерийного  дела… Договорились? Все  тип-топ?
- Ты  сначала  приехай.
Федор  Кайсанов  запальчиво  вздернул  подбородком , поврежденным  не  бритвой , а  лопнувшей  гитарной  струной ; обдумывая  достоверность  сведений  о  том , что  первая  обсерватория  Российской  империи  была  образована  в  Холмогорах  архиепископом  Афанасием , Федор  Кайсанов  играл  на  одной  струне «Шумел  камыш». Эта  струна  издевательств  над  собой  и  не  выдержала.
- Астрономическая  вышка  на  колокольне  собора , - ни  к  кому  не  обращаяясь , пробормотал  Кайсанов. - Не  верю  я  в  это , черным  по  белому  написано , но  не  верю… А  что  мне  может  помешать  приехать?
- Да  что  угодно , - ответил  Первушин. - Что  угодно , кто  угодно. Мало  ли. Ты  езжай , там  видно  будет.
- Хорошо , я  поеду  в  эту  душную  Самару , но  по  приезду  я  вам  сразу же  отзвонюсь.
- Ты , Федя , сначала  приехай , - призывая  его  к  применению  головы , сказал  Сергей  Первушин.
- Я  приеду , - не  сомневаясь  в  себе , отмахнулся  Кайсанов.
- Мои  предчувствия  говорят  о  том  же. Они  говорят  со  мной  о  тебе. И  знаешь  чем? Не  знаешь?
- Ну…
- Хором.
- Чем? –  не  догадываясь  куда  он  клонит , спросил  Федор  Кайсанов. – Хором?
- Им , – ответил  Первушин. – Хором. Весело. Матом.
Долетел  ли  Кайсанов  до  Самары? Взял  ли  такси  в  аэропорте «Курумоч»? Выпил  ли  за  прилет  малинового  взвара  с  медом? 
Все  так. Но , позвонив  Сергею  Первушину , он  даже  не  успел  поздороваться - умирая  под  сентиментальную  мелодию  все  реже  тикавшего  сердца , Кайсанов  наконец-то  понял, что  день  приезда  бывает  и  днем  отъезда.
Мелодия  сердца  Кайсанова  лишь  приблизительно  походила  на  «Шумел  камыш».
Хотя  бы  в  этом  не  беднее  Редина , идущего  резать  притихшие  камыши  по  просьбе  сопровождавшей  Редина  на  подольскую  природу  Дарьи  Трофимовой.
Несговорчивая  фрейдистка  зацепила  его  чувства , как  стальной  крюк  дырявую  фуфайку  и  уже  на  месте  сказала  Редину: «ступай  и  нарежь  мне  камышей. Нарежь  и  принеси. Будь  таким  же  влюбленным , как  и  кажешься» ; Редин  серьезный  сторонник  сохранения  жизни  всему  живущему  и  ему  не  мешающему, но  он  послушно  пошел , поднялся  на  берег , где  их   полно , и  начал  срезать. Чем  занимаюсь… что  творю… из  зарослей  выглядывает  чья-то  опухшая  физиономия.
- Знакомиться  нам  с  вами  не  обязательно , - сказал  Редину  ее  обладатель. - Просто  скажите , сколько вам нужно  камышей. – Посмотрев  Редину  в  глаза , он  деловито  улыбнулся. – Каждый  по  пятерочке.
Редин  срезает  два , затем  третий  и , вложив  их  в  ладонь , забирает  с  собой. Возвращается  к  Даше Трофимовой.
 Слышит  за  спиной  недовольный  крик.
- Что  за  дела , мужчина! С  ваш  пятнашечка!
  Редин  бредет  к  Даше Трофимовой  не  оглядываясь: в  одной  руке  три  камыша , в  другой  здоровый  нож , которым  он  их  убил.
  «Их –  не  его… не  его… с  удовольствием  бы  переиграл». Лень  связываться. С  той  же   предусмотрительной  обусловленностью , что  наличествует  у  Сергея  Первушина.
  Уйдя  из  бизнеса , Сергей  обосновался  на  окраине  Подольска  и , куря  в  ограниченных  количествах  марихуану ,  употреблял  ее  непродолжительное  влияние  исключительно  на  прослушивание  музыки. Трава  позволяла  прослушиваемой  музыке  звучать  более  объемно , чем  до  нее , и  Сергей  Первушин  лежал  неподалеку  от  проигрывателя  и  получал  ни  с  кем  не  делимое  удовлетворение от  растраты  денег  на  гуманное  самовыражение  в  себе  божественного  начала. Никого  не  вовлекая  и  никому  не  препятствуя.
 Весной  2003  года   Первушин  научился  слышать  объемную  музыку  и  без  привлечения  марихуаны. Снискав  уважение  у  порочного  чучельника  Никодима  Дзурилло , он  не  задирал  нос  и  не  взывал  к  энтузиазму  лобастых  господ  в  черных  православных  скуфейках.
Первушин  беспроблемно  улавливал  полнокровную  наполненность  нескольких  десятков  дорожек.  Этой  осенью  Сергей  Первушин  оглох - услышав  в  одной  из  песен «Tito and  Tarantula» умело  припрятанный  за бас-гитарой  крик  сатаны , он  перестал  слышать  даже  свой  внутренний  голос. Оглох  и , словно  бы  ничего  не  произошло , не  принимает  практического  участия  в  выслеживании  и  удушении  архитекторов  перелетных  домов.
Для  восстановления  слуха  ему  необходима  операция , и деньги   на  нее  у  Первушина , в  принципе , есть , но  гарантию  на  излечение  ему  не  предоставит  никакая  надежда. Репейный  лист  уже  никто  не  превратит  в  низкобортную  галею. Архангелы перестают  распылять  свои  силы  на  сохранении  надмирового  равновесия. Сергей  Первушин  снова  берется  курить  марихуану.
Растянувшись  под  старым  проигрывателем , он  стал  прослушивать белый  альбом «The Beatles». Не  слыша  ни  звука.
 Но  марихуана  уже  действует  и  Сергей  Первушин   понемногу   слышит: он  на  этом  альбоме  помнит  во  всех  подробностях  каждую  песню , они  у  него  намертво  отпечатались  в  подсознании – и «Happiness is a warm gun» , и «I `m so tired» , и  «Sexy Sady» , и  еще , и  еще ; Первушин  нормально  прослушивает  их  и  оглохшим , поскольку  песни  записаны  в  его  подсознании  нота  в  ноту , марихуана  проводит  их  оттуда  прямо  в  сердце , и  Сергей  лежит  неподалеку  от  проигрывателя  и  импульсивно  затягивает  «Helter Skelter».
Денег  на  операцию  не  осталось  у  Первушина  ни  кошельке , ни  в  памяти , но  на  марихуану , хотя  он  с  ней  и  частит , пока  хватает.
 Первушин  этим  и  пользуется.
- When  I  get  to  the  bottom , - лежа  у  проигрывателя , завывает  Сергей , - I  go  back  to  the  top  of  the  slide … where  I  stop  and  I  turn  and  I  go  for  a  ride…
Till  I  get  to  the  bottom   and  I  see  you  again ; Дарья  Трофимова  не  курит  марихуану  и  не  любит  нюхать  урчащих  ежей.
Она , увлекшись  взбудораженным  видом  пришедшего  с  камышами  Редина , рассеянно  забыла  вовремя  вернуться  домой  и  взволнованная  мать  отлупила  ее  по  губам  засохшими  веточками  вербы, а  отец , неспокойный  старик с  сильнейшей  мозговой  одышкой , попытался  ее  в  эти  исхлестанные  губы  жадно  расцеловать. Якобы  унимая  боль.
Дарья  его  отталкивала  и  пихала , мать  и  та  старалась  оттащить ; отец  не  предпринимал  никаких  попыток  им  подчиниться. Плотоядно  наклонив  голову , он  с  вожделением  тянулся  языком. Они  рекомендовали  ему  отступиться  и   словом , и  действием , и «папа , папа , охлынь!» , и  размашистыми  тычками  в  основание  черепа , но  Андрея  Максимовича  ничем  не  расслабишь.
Орел  он  еще.
Михаил «Вальмон» Кульчицкий  уже  нет. Женщины  проводят  с  ним  одну  ночь , а  на  утро  уходят , ни   в  какую  не  оставаясь  на  вторую - у  Кульчицкого  так  продолжается  почти  всю  его  жизнь  и  он  уже  фактически  привык. Не  хотят  женщины  его  повторно  увидеть - не  хотят  и  не  надо.
Мы  с  ними  очень  разные , думал  «Вальмон» , им  перед  этим  делом  надо  расслабится , нам  сосредоточиться , ничего  общего , не  о  чем  говорить ; в  один  из  ноябрьских  вечеров  2002-го  Кульчицкому  позвонили  в  дверь , начали  дергать  за  ручку , «Вальмон»  открыл  и  с  удивлением  увидел  вчерашнюю  девушку.
Михаилу  Кульчицкому  не  спокойно. У  него  имеются  подозрения: зачем  же  она , как  ее… Настя , Анастасия  Шаркинская… никто  не  возвращался , а  она  вернулась: наверное , будет  требовать на  ней  жениться , впрочем ,  построить  запруду  на  пути  моего  течения  я  бы  ей  все-таки  помог… или  она  привела  с  собой  братьев? они  меня  не  за  что  побьют, а  я  упаду  и  чего-нибудь  незаслуженно  лишусь...
Шаркинская  взирает  на  «Вальмона , словно  бы  он  человек , который  никогда  не  прятал  нос  в  ее  пупке. Михаилу  Кульчицкому  слегка  нехорошо. Он  успокаивает  себя  давно  перегнившими  иллюзиями: я  один , как  пес , но  имей  в  виду – как  радостно  лающий  пес ; «Вальмон»  является  почетным  председателем  своей  души , он  всматривается  и  в  нее , и  в  Анастасию Шаркинскую: кто  знает , может  быть , она  вернулась  ко  мне  не  вредить… броситься  на  мой  член , как  на  штык. Может , ей  просто  со  мной  понравилось? Да. Нет. Да , да - мне  она  сразу  же  показалась  не  чужой. Я  бы  с  ней  и  еще  раз  себя  испытал.
Анастасия  не  отводит  от  него  глаз. Не  считает  смягчающим  обстоятельством  его  непримиримый  приапизм. Прикладывается  по  яйцам  замшевым  сапогом – Михаил  Кульцицкий  гнется  и  неторопливо  падает , не  испытывая  к  Насте  жгучей  ненависти: «ну, ударила  она  меня  сапогом - не  самое  крайнее , что  могло  бы  случиться. Жениться  не  требует , братьев  не  привела.
 По-божески  обошлась». 
 Мартынов  бы  тоже  ее  не  возненавидел.
 Пойду  ли  я  еще  дальше  вниз? Надо  подумать. Скоро  придет  утро, и  я  попробую  восстановиться ; все  это  всего  лишь  подготовка , тренировка , наждачный  блюз , и , поиграв  с  самим  собой  не  на  счет , а  за  компанию  в  бадминтон , Мартынов  очень  прилично  вспотел.
  Ему  хочется  пить ,  он  в  деревне  Шарапово  на  вяло  текущих  переговорах  с  Вельзевулом  и  его  сорока  девятью  помощниками ; Мартынов  видит  колодец  и , подойдя  к  нему , бросает  ведро , поднимает  и  задумывается: вот  поднял  я  ведро , а  к  чему  я   поднял , не  понимаю. Мне  же  сейчас  ледяную  воду  нельзя , у  меня   от  нее  заболит  горло. К  чему  же  я  его  поднял? Не  понимаю.
  Мартынов  легок  в  мысли , но  тяжел  в  делах ; он  изнемогает  без  воды: пить  ее  для  него  опасно , Мартынов  ее  и  не  пьет. Набрал  в  рот  и  полощет - вода  ледяная  , у  Мартынова  от  ее  холода  заломило  зубы  и  он  оставил  колодец  без  сожалений: зубы  же  скоро  пройдут , а  вот  если  бы  я  ее  выпил , то  горло  бы  точно  заболело. А  горло  не  зубы , вряд  ли  бы  оно  так  скоро  прошло ; Мартынов  весьма  доволен  собой: годы  мои  еще  средние , а  соображаю  я  не  средне - как  тибетские  старцы  соображаю. На  Плоскую  гору  и  на  ту  транслируюсь. Против  воли , но  по  воле  Потока» , в  котором  барахтается  и  отвязный  дальтоник  Павел  Савлук , когда-то  любивший  уступчивую  санитарку  Светлану  Романишину  и  ни  для  кого  не  собиравшийся  умнеть.
  Сейчас  Павел  не  убежден , бытийствует  ли  в  нем  что-нибудь  о  ней - сохранилось  или  вымерло ; наковыряв  в  своей  памяти  несколько  цифр  ее  домашнего  номера , Савлук  беспристрастно  набрал ; Светлана  взяла  трубку , Савлук  поздоровался. Она  промолчала , он  представился.
- Это  Савлук , - сказал  он.
- Паша?! – воскликнула  она. - Здравствуй , Паша , никак  не  ждала, что  ты  позвонишь , но  рада  безумно. Как  ты  там , Паша, почему  раньше  не  позвонил? Я  твоего  звонка  ожидала  целых  полгода , из  дома  боялась  выйти , вдруг  позвонишь , а  меня  нет , как  же  я  рада , что  ты  позвонил! Алло , Паша , я  тебя  не  слышу , но  ты  же  знаешь , насколько  я  рада  твоему  звонку! И  дня  не  проходит , чтобы  я  о  тебе  не  вспомнила , ни  единого… Алло , Паша... Алло , Паша , я  тебя  не  слышу!
- А  я  ничего  и  не  говорю.
 Хотя  бы что-нибудь  дрогнуло. Но  нигде  ни  всполоха: ни  в  сердце, ни  ниже. Over , baby – со   Светланой  у  него  покончено , нервозность  выходит  из  Савлука  вместе  с  сигаретным  дымом , джокеры  делают  свое  дело - Павел  живет  на  конечной  остановке  двести  семнадцатого  автобуса.
  В  прошлые  годы  он  всегда  вскакивал  заранее: все  еще  сидят, а  он  уже  вскочил  и  судорожно  отирается  у  дверей.
 К  тридцати  пяти  годам  Савлук  заматерел. Сидит  до  последнего ; народ  давно  выбрался  из  салона , но  он  как  сидел , так  и  сидит , безрадостно  прижавшись  к  стеклу  заложенным  носом.
Водители  на  его  маршруте  попадались  и  лучше , и  хуже. Кто-то  относился  к  его  неспешности  с  изворотливым  сочувствием - интуитивно  приближаясь  к  плюралистическому  прагматизму  Джона  Дьюи , утверждавшего , что  любые  целостные  воззрения  и  позиции  приводят  к  отчаянию ; кто-то  норовил  выкинуть  силой. С   одним  из  них  Павел  Савлук  постоянно  махался.
Имен  они  друг  у  друга  не  спрашивали , но  бились  серьезно ; дождутся , когда  из  автобуса  отвалит  весь  народ  и  энергично  сходятся  в  бескомпромиссной  рубке.
Павлу  только  этого  и  надо. Он  специально  подкарауливает  автобус  с  данным  соотечественником - Павел  Савлук  садится , водитель  доезжает  до  конца  маршрута , и  ногами  оба , кастетами Савлук , арматурой  водитель.
Традиция  у  них.   

Фролов  столь  безумных  традиций  не  придерживается. Он  еще  не  подпевает  гвоздям , вгоняемым  в  крышку  гроба.
- Этому  сайгаку  отказывали  все  самки , - говорил  ему  Павел  Савлук , - но  вот  одна  согласилась. Он   на  нее  залез – йее!... но  тут  из-за  красной  скалы  появляется  львица  и  сайгаку  крайне  паршиво: столько  ждал  и  пора  срываться. С  места, с  самки , у  меня  не  алгоритмическое  мышление…  нет , так  не  пойдет! – ополоумел  сайгак. Он  запрыгнул  на  испугавшуюся  его  смелости  львицу  и  понимает , что  пока  он  в  ней , она  его  не  сожрет - вся  его  жизнь  продлится  лишь  пока  он  в  ней. Львица  уже  все  решила.
- Типичная  женщина , - сказал  Фролов.
- Меня , Фролов , неоднократно  спрашивали: «наркотики  это  плохо?». Я отвечал , что  плохо , но  им  этого  мало: «нет , вы  задумайтесь , ведь  при  желании  можно  доказать  насколько  это  плохо , всю  губительность  их…» - я  их  перебивал , убедительным  тоном  говоря: «при  желании  я  могу  доказать , что  в  этом  мире  плохо  абсолютно  все. Абсолютно – я  докажу  это  при  самом  слабом  желании. Очень  легко». Ты , Фролов, знаешь  о  данной  возможности  не  хуже  меня , ведь  в  конце  пути –  как  ты  понимаешь , пути  в  глобальном  смысле , не  автобусного  маршрута  - нас  всех  ожидает  гавань. Гавань  из  слез.
 В  этой  глупой  Москве  он  блуждает  во  мгле – всюду  день  и  светло , но  ему  все  равно.
- Конца  тут  ждать  совсем  необязательно , - сказал  Фролов. - Довольно  часто  приходится  умирать  еще  на  подходе  к  концу.
- То  есть? – спросил  Савлук.
- Я  в  нее  уже  заходил.
- В  гавань  из  слез?
- Моя  бывшая  жена  рассказывала  мне  о  жилистом   машинисте , который  еще  в  годы  нашего  брака  признавался  ей  в  любви  дикими  криками: «я  тебя  люблю! Только  тебя!». Она  говорила  ему: «но  я  замужем» , и  он  орал: «его  я  тоже  люблю! Только  его!» - ей  уже  было  страшно , однако  он  все  не  умолкал: «только  тебя! Только  его! Только  всех!». Я  потом  поинтересовался  у  нее: «как  ты  думаешь , ему  было  хорошо  от  любви?»  и она  хмуро  усмехнулась: «ему? Ему  хорошо»… Мне не известно , что под гаванью из слез  подразумеваешь  ты , но  для  меня  она  ассоцируется  с  обычной  человеческой  любовью. Мои  времена  не  настанут , моя  курица  не  снесет - я , Паша , из этой  гавани  уже  вышел.
- В  открытое  море?
- Да , наверное , - ответил  Фролов.
- Облегчение  ощутил?
- Небольшое , - вздохнул  Фролов.
- Почему?
- Оно  тоже  соленое.
«Государство  не  благородный  вор , оно  запросто  заберет  последнее , но  когда  же  ты , Паша , начнешь  класть?»
«Печку?»
«На  все. Когда  ты , Паша , начнешь  класть  на  все?»
«Я… я  еще…»
«Смотри , не  опоздай» ; поговорив  с  Савлуком. Фролов  пошел  к  себе  на  дачу. В  садах  благодати  под  ним  замерзнут  реки - у  Фролова  даже  не  дача , а  две  маленьких  комнаты , и  одна  из  них  очень  маленькая: в  ней  отдыхает  сам  Фролов - другая  маленькая , но  побольше. В  ней  спит  его  сын , с  чьей  матерью  Фролов  в  разводе , но  ее  личная  жизнь  от  этого  ничуть  не  пострадала: она  и  ребенка  ему  на  несколько  дней  отдала , чтобы  ее  несозревший  мужчина  созревших  не  смущал.
На  даче  у  Фролова  ребенок  спит  не  спокойно.
Сам  Фролов  дремлет  головой  к  двери  и , если  ребенок  приходит  к  нему  побеседовать , что  случается  почти  каждую  ночь , он  раз  за  разом  бьет  Фролова  дверью  по  голове. Не  сильно , но  чувствительно. Вся  голова  Фролова  испещрена  крохотными  неровностями: есть  что  ощупывать.
Прошлым  вечером  Фролов  представил , что  медитирует  и  неожиданно  подумал: лягу-ка  я  к  двери  не  головой , а  ногами ; тогда  и  ребенок  меня  дверью  не  ударит , да  и положено  так , ногами  к  двери , ночь  проводить.
Будучи  в  сущности  застенчивым  фаталистом , Фролов  не  боится  момента , когда  белые  синоптики  предскажут  черный  снег - Фролов  лег  в  соответствии  с  тем , что  он  надумал , но  в  нем  около  двух  метров  физического  роста , и  ногами  ли , головой , все  одно  на  кровати  не  умещается. Сейчас  у  него  свисает  к  двери  уже  не  голова , а  ноги ; полночь  прошла , подходит  утро , сыну  Фролова  не  спится. Ему  померещилось что-то  ужастое - турецкий  морской  офицер , как  на  деревянную  лошадку , сел  на  свою  саблю  и  безнадежно  разломился  пополам ; ребенок  несется  в  комнату  отца  и  с  разбега  продавливает  дверь  вовнутрь.
Дверь  бьет  Фролова  по  ногам. Она  тревожит  его  довольно  основательно ; Фролов  непомерно  раскрывает  глаза  и  врезается  головой  в  противоположную  стену - комната  у  него  очень  маленькая. В  том , что  так  вышло , нет  и  не  может  быть  ничего  странного.
- Мне  приснился  моряк! – прокричал  ребенок. - Он  сел  на  саблю , как  на  деревянную  лошадку  и  разъехался  на  две  равные  половины! А  еще  мне  приснилась  его  кровь , она  была  очень  похожа  на  мою , но  одна  из  его  частей  уползла  восвояси , а  другая…
Не  вслушиваясь  в  вопли , Фролов  заботливо  ощупывал  голову. Голова  важна , она  размышляет  о  будущем  мироздания ; столкнувшись  с  Рединым , голову  пристало  ощупывать  другим.

Узкая  дорожка  в  Люблино , по  ее  краям  жидкая  и  липкая  грязь;  по  дорожке  навстречу  Редину  идут  трое  в  джинсовых  костюмах - кому-нибудь  из  них  надо  посторониться , но  они  свою  троицу  не  разбивают , нацеленно  сближаясь  с  ним , и , как  показалось  Редину, ставя  перед  собой  задачу - опрокинуть  в  грязь  именно  его.
 Редин  с  ними  сшибся. Сшибся , конечно , не  то  слово: просто  задел  плечом. Задел  первого , тот  другого , а  другой  уже  третьего. Они  же  все  вместе - друзья , наверное.
 Они  очутились  в  грязи , и  Редин  чуть-чуть  не  отчетливо  услышал  нечто  обращенное  непосредственно  к  нему.
- Беспредельщик…
Их  отчаяние  еще  не  доросло  до  самоиронии – не  играя  на  повышение  своей  цены , Редин  недоуменно  подумал: это  я-то? Побойтесь  Бога , ребята - о  чем  вы? шли  бы  вы  лучше  перебирать  на  ногах  снежного  человека  его  грязные  пальцы.
Без  Мартынова. Бредущего  от  женщины  усталым  и  выгнанным – на  улице  все  та  же  мартовская  грязь , и  на  лице  у  Мартынова  полная  идентичность  настроению  что  своему , что  погоды.
Мартынов  возвращается  от  женщины.
  Впивается  боковым  зрением  в  мягко  ступающего  мужчину – изощренного  светотехника  Евгения  Ихорнина , листавшего  своим  любовницам «Библию  семидесяти  толковников»  и  почесывавшего пятки  острием  кабардинского  кинжала ; в  руке  у  него  букет  тюльпанов , на  плечах  куртка «Камелот» , Евгений  Ихорнин  ступает  чрезмерно  легко , и  у  Мартынова  закрадывается  сомнение , не  педераст  ли  он.
 Похож  что-то.
 Развеет  ли  подозрения? Мартынов  у   Ихорнина  о  чем-то  тихо  спрашивает , Ихорнин  перед  Мартыновым  так  же  сдержанно  держит  ответ. А  на  небе , кажется , зачистка.   
- О  чем  же  бы  мне  вас  спросить , - пробормотал  Мартынов. - Мужчина , вы  случайно  не  к  женщине  идете?
- А  вам-то  что? – разозлился  Евгений  Ихорнин.
- Мне  ничего.
- Ну , и  пошли  бы  вы  в  задницу. Sin  venia  verbo.
- Но  все  же , - не  унимался  Мартынов , - к  женщине?
- Лезут  тут  все  кто  ни  попадя – в  этом  городе , только  оглохнув, молчание  и  услышишь… Ну , к  женщине.
Евгений  Ихорнин  выглядит  на  зависть: может , и  не  всякому , но  Мартынову  определенно , поскольку  Мартынов  выглядит  неважно. Как  византийская  мозаика  под  свиными  копытами - редея  в  себе.
- Значит , - сказал  Мартынов , - вы  к  женщине.
- И  чего? – спросил  Ихорнин.
- А  я  как  раз  от  женщины.    
Так , есть  ли  смысл  жить  дальше? Да , отвечает  Мартынов , смысл  есть. Смысл  жить  без  всякого  смысла.
Мартынов   спокойно  обходится  и  без  человеческого  общества , и  без  отвратительного  смеха  собственных  мукомолов , он  не  несет  ответственности  за  то , что  отчаившийся   психоаналитик  Дмитрий Сапаев  отвечает  «нет». Не  Мартынову , которого  он  не  знает  и  который  бы  Сапаева  никогда  ни  о  чем  не  спросил: самому  себе ; Дмитрий  Сапаев  не  сомневается , что  его  не  было  и  изначально , но  от  этого «Есть  ли  смысл? нет» , от  этого  условного «нет»  Дмитрию  Сапаеву  перед  тем , как  переправиться , захотелось  применить  на  себе   негативное  воздействие  наркотиков. 
Наркотики  убивают , но  я  же  собираюсь  туда  и  без  них: почему  бы  напоследок  не  попробовать?
Сапаев  попробовал – ЛСД. Сжевав  отечественную  марку  с  птицей  большеногом  и  задирающим  море  гордым  корабликом , он  отважно  отправился  в  галлюциногенные  дебри , не  слушая  проповедь , читаемую  камнями  японского  сада.
После  тех  галлюцинаций  Сапаеву  внезапно  захотелось  снова  жить. И  жить  не  там , где  он  только  что  побывал , а  в  своем  прежнем , противоположном  великому  смыслу , состоянии.
Когда  он  находился  под  жестоким  влиянием  агрессивно  потревоженного  подсознания , его  там  многому  научили: яркость , желтизна , выжигающая  яркость… и  желтизна… связать! поместить  в  «Ведьмину  колыбель»  и  раскачивать , проходясь  по  ляжкам  кошкой-девятихвосткой… получай  удовольствие – ирландский  герой  Кухулин  своего  бы  здесь  не  упустил! это  тебе  за  воспаленную  веротерпимость! за  то , что  ты  так  поздно  приобщился  к  труду! бейся , дергайся , знай  себе  цену – хасиды  тоже  никогда  не  молятся  в  статичных  позах… не  будешь  в  следующий  раз  без  повода  раскрывать  лобные  пазухи  или  вздрагивать  при  виде  голубых  франтов….
Сапаеву  объяснили , что  не  так  уж  и  плохо  ходить  по  оживленным  улицам , принимая  и  пугливые  блики  насупленной  луны , и  безучастное  дыхание  кого-то  идущего  рядом. И  запах  рассвета. И  облавы , и  ловушки….
  Дмитрий  Сапаев  подождет.
  Чего  не  знает  , но  живым. Собой.
Не  Михаилом  «Вальмоном» - в  троллейбусе  зябко , нудно , за  спиной  у  Кульчицкого  сидят  две немолодые  женщины , Кульчицкий  тоже  не  во  всем  молодой , и  одна  из  этих  женщин  с  огорчением  бормочет: «найти  бы , Людмила , какого-нибудь  неказистого  мужика , у  которого  бы  стоял. Я  бы  на  него  не  давила. Хочет  ехать  в  Киргизию  и  участвовать  в  соревновании  акынов - пусть  едет. Отказывается  считать  в  противовес  Аквинату  деятельную  жизнь  лучше  созерцательной – пусть  не  считает. Лишь  бы  родным  стал».
Михаил «Вальмон»  слушает  ее  отнюдь  небезразлично , и , когда  троллейбус  задержался  на  набитом  переезде  через  Ленинградский  проспект , Кульчицкий  собрался  с  духом , развернулся  к  дамам  и  сказал:
- Я  как  раз  тот  мужчина , который  вам  нужен. У  меня  не  самая  лучшая  blood  line , но  я , как  обедневшая  русская  аристократия, которая , несмотря  ни  на  что , изыскивала  средства  одевать  слуг  в  дорогие  ливреи. Короче , я  готов  следовать  за  вами  прямо  сейчас. Куда  бы  вы  ни  сказали. 
   Женщина , только  что  изливавшая  за  спиной  Михаила  Кульчицкого   истомившуюся  душу , ответила  ему  весьма  едко: благодарю  вас , промолвила  она , за  ваше  неожиданное  предложение , но  извините. Такого  мужчину , как  вы , мне  подле  себя  ни  за  что  не  удержать.
  В  каком  смысле «такого» она  не  расцветила  даже  короткими  словами – улыбаться , похоже , не  улыбается , но  и  сказать , что  не  повеселела , так  же  не  скажешь.
  Михаил «Вальмон»  ее  уже  не  отвлекает ; у  него  на  коленях  бумажный  пакет  с  теплыми  пончиками , и  за  всю  дорогу  Михаил  Кульчицкий   пока  что  съел  их  не  больше  четырех , «мой  славный  пятый - с  пудрой  и  очень  мягкий , но  только  если  щупать  с  максимальным  нажимом: иди  к  дяде  «Вальмону» , он  тебя , вкусного , и  скушает. Скоропалительно  поднимаясь  к  вершинам  самозабвения».
- Не  может  быть , никак  не  может , - пораженно  сказал  стоявший  над  Михаилом  «Вальмоном» попутчик. - Да  что  это  с  вами , вы  же  взрослый  человек: кто  же  пончики  целиком  заглатывает?
- Я , дружище , заглатываю , я ,  – ответил  Михаил  Кульчицкий. - Пока  не  остыли.
Часом  позже  на  «Войковской» Михаил  «Вальмон»  не  исполняет  в  высокой  тесситуре  партию  кастрируемого  прямо  перед  ним  дружинника ; Кульчицкий  не  бражничает  с  угрюмым  язвенником  в  борцовском   трико  и  не  занимается  вытеснением  общественной  боли  с  никак  не  заявляющим  о  себе  архитектором  Виктором  Потеминым , принявшим  близко  к  сердцу  его  манеру  поедания  пончиков.
Не  предполагая  существование  «Разоблаченной  каббалы» Мазерса, Потемин любит  сидеть  зимними  вечерами  в  колючем  свитере.
Кофе  по-варшавски  на  подносе , рука  под  подбородком , собака  у  ног. Собаку  Виктора  Потемина  зовут  «Дуст».
«Дуст» - псина  вполне  умная , и  что  бы  Виктор  Потемин  у  нее  не  спросил , ведущая  узким  глазом ; Потемин  спрашивал  у  него: «Дуст , где  у  нас  мои  тапочки?» , и  Дуст  вел  узким  глазом  именно  к  тапочкам , а  если  Виктор  вопрошал «Дуст , а  где  у  нас  твоя  пустая  миска?» , то  уже  к  миске.
Седьмого  апреля  2001  года , после  того , как  Виктор  Потемин  бурно  отметил  и  день  геолога , и  Благовещение  Пресвятой  Богородицы , он  спросил  у  собаки  о  несколько  странном.
- Дуст , - сказал  Потемин , - а  где  у  нас  Дуст?
Услышав  вопрос , миттельшнауцер  «Дуст»  сделал  со  своими  глазами  нечто  отталкивающее: Виктора  Потемина  это  не  оттолкнуло , но  встряхнуло и  раскачало  сверху-донизу ; Дуст  вернул  глаза  в  прежнее  положение , пес  уже  не  смотрит  внутрь  себя - три  минуты  назад  смотрел. Не  на  грудь  или  лапы: строго  в  себя. В  себя , не  как  на  телесную оболочку. Внутрь.
Виктор  Потемин  больше  никогда  не  спрашивал  пса  по  поводу «Дуст , а  где  у  нас  Дуст» , но  собака  повторяла  данную  разновидность  взгляда  еще  неоднократно. На  кухне - оставаясь  один  на  один  со  своим  воздухом.
Чтобы  не  пугать  Виктора  Потемина -  хозяина , единомышленника, человека  романтического  склада  души , который  в  отличие  от  Семена «Диззи» Крячко , начинал  новый  день  часов  в  восемь  утра. Как  и  абсолютное  большинство  нормальных  людей.
Общественно  опасный  оригинал  Семен  Крячко , некогда  сказавший  Анастасии  Шаркинской: «мы  прилично  оттягивались , но  я  почти  убежден , что  следы  на  твоей  ноге  не  от  моих  укусов» , начинал  новый  день  тогда , когда  он  и  начинался: с первой  минуты  после  полуночи.
Вылезал  из  одноместной  кровати , заваривал  из  кипрея  иван-чай , поджаривал  листья  алоэ ; «Диззи» Крячко  нигде  не  работал  и  находил  в  этом  вполне  удачную  уловку  своего  серого  характера.
На  лицо  Крячко  садились  галантные  мухи. Тоскующе  отогреваясь , они  учащенно  перебирали  отмороженными  лапами ; они  в  тоске , поскольку  в  курсе , что  Семен  Крячко  нигде  не  работает , а  «Диззи»  им  товарищ. Они  ему  сочувствуют. И  не  в  силу  мушиного  мнения  о  безвыходной  необходимости  где-нибудь  работать - из-за  отсутствия  сведений  на  какие  же  деньги  он  живет.
Семен  Крячко  их  не  сгонял. Он  не  задумывался  о  том , на  какие  же  деньги  он  существует - ему  незачем  об  этом  задумываться. Раз  уже  умер.
Третий  месяц  как.
Не  согласовав  сроки  своего  отхода  ни  с  церковью , ни  с  Седовым , сказавшим  ему , что  доводы  людей  против  Аллаха  не  приобретают  в  Его  глазах  никакого  значения ; Седов  не  вспоминал  про  «Диззи»  Крячко  даже  тогда , когда  он  о  нем  еще  помнил.
 Звезды  в  небе  не  одни. И  радость , и  горечь - отнюдь  не  взаимоисключающие  симптомы  лунной  горячки. «В  твоем  гробу , Семен , будет  жить  восторг».
«Пусть  он  живет  в  гробу  у  Пушкина. Александра  Сергеевича. Его  строка , если  не  ошибаюсь?» ; в  июне  2002-го  Седову  ударила  в  голову  темень. Ему  крайне  неприятно  смотреть  на  своего  излишне  жизнерадостного  соседа  Евгения  Ихорнина – у  светотехника  огненно-рыжие  волосы , глубокий  голос , в  нем  преобладают  женские  гены ; Ихорнин  косится  на  Седова  без  задних  мыслей  и , вытащив  из  портмоне  пару  купюр , по-барски  бросает  их  на  стол. Состояние   у  Евгения  праздничное , но  не  всякий  праздник  рассчитан  на  всех  подряд.   
- Возвращаю  тебе  долг , Седов , - сказал  он. - Извини , что  раньше  не  возвращал. Раньше  не  мог.
Хозяин  жизни , порвать  бы  его  бешеными  собаками: чего  она  стоит  поэзия? надрыва  сосуда  за  каждую  строчку , хмурого  взгляда  в  отхожее  место  Создателя. И  больше  ничего. Чем  себя  ни  обманывай.
- А  что  ты  так  рано  приехал? – спросил  Седов. - Тебе  же  еще  где-то  месяц  надо  было отсутствовать?
- Надо  было , - согласился  Ихорнин.
- Но  ты  приехал.
- Я , Седов , - сказал  Евгений , - очень  по  дому  соскучился. По  жене! Даже  по  тебе  немного.
У  Ихонина  никто  не  отнимает  право  гнать  лошадей , но  Седов , беззащитная  добыча  зубастой  щуки  оптимизма , предрекал  себе  без  нервотрепки  и  конспирации  целый  месяц  беседовать  в  одной  постеле  с  женой  Евгения  про  одомашливание  волков , Тай-Суй , «Ориент  экспресс» , битву  кентавров  с  лапифами - Седов  не  стяжатель. Возращение  долга  его  ничем  не  обрадовало: деньги  и  деньги , тем  более  крохи  какие-то… я  просто  живой  человек , и  вдруг  внеплановый  приезд  соседа , как  же  на  душе  тошно , гнилостно … скупо…  hold  on , мужчина , держись , но  как  же  трудно… 
  Театральному  хормейстеру  Василию  Давыдову , временами  приходившему  к  этой  же  женщине , ничуть  не  легче.
  Давыдов  обременен  проклятием: стоит  кому-нибудь  общающемуся  с  ним  подумать  о  нем  плохо , как  у  Василия  Давыдова  начинает  сжиматься  сердце. До  боли. Продолжительно. Давыдов  о  своем  проклятии  знает  и , имея  его  в  виду , он  ведет  себя  с  людьми  по-доброму - пусть  и  не  от  сердца , но  ради  него  же.
  От  доброты  и  душевности  Давыдова  общающиеся  с  ним  люди  думают  о  Давыдове  хорошо , однако  стихийный  либреттист  и  небольшой  специалист  в  донаучных  истолкованиях  трансцендентальной  символики  чисел  Григорий  Бурлаков  думает  о  Давыдове  плохо ; Василий  давал  ему  и  денег  взаймы , и  с  младшей  сестрой  познакомил , но  Григорий  Бурлаков  своего  отношения  к  нему  не  меняет.
 «Вы , Василий , свели  меня  со  своей  сестрой – вольному  воля , вы  свободный  человек  свободной   страны , но  вы , почтенный , знаете , что  она  выпивает? Как  женщина».
 «Много?».
 «Порядочно. Сколько  нальют» ; однажды  они  шли  с  работы , и  Бурлаков  подумал  о  Давыдове  в  такой  степени  плохо , что  у  Василия  Давыдова  совершенно  не  поверхностно  сжалось  сердце ,но  Давыдов  не  дрогнул ; одна  рука  на  сердце , другая  протянула  Григорию  Бурлакову  серебряный  портсигар: бери , дорогой  друг, сказал  Давыдов , подарок  это  тебе… не  потеряй , не  передавай   летящему  в  Колхиду  барану…
  Положительно  изумившись , Бурлаков  засунул  портсигар  во  внутренний  карман  джинсовки  и  стал  думать  о  Давыдове  довольно  хорошо.
  «Если  бы  Василий  провалился  под  лед , я  бы  пришел  в  ужас. Себе  же  я  скажу - не  обманывай  себя , то  есть  меня , не  лукавь , не  кажись  бесчеловечней , чем  ты  есть: пришел  бы  в  ужас , пришел» ; на  углу , где  Пролетарский  проспект  переходит  в  Каширское  шоссе , он  снова  подумал  о  Давыдове  плохо , и  Василий  понял, что  дело  дрянь: пора  кончать  с  этой  гадиной. А  не  то  он , не  плутая , доведет  меня  до  самой  смерти - вытащив  из  портфеля  носимую  им  с  самого  детства  заветную  подкову , Василий   Давыдов  вдарил  ею  Бурлакова  по  темени , и  Григорий  Бурлаков  подумал  о  Давыдове  ну  безразмерно  плохо. Гораздо  хуже , чем  раньше.   
От  его  плохих  мыслей  у  Василия  Давыдова  произошел  разрыв  сердца , и  Григорий  Бурлаков , кровоточа  головой , озадаченно  размышлял: с  чего  же  он  на  меня  набросился? Набросился , да  еще  сам  же  и  помер… ну  бывай , Давыдов. Как  бы  ты  не  старался  казаться  добрым , в  памяти  нашего  мира  тебя  заменит  любой.
Хотя  бы  и  Мартынов. Как  некто  предваряющий  Человека - спустившись  в  метро  «Каширская» , Мартынов  неожиданно  заметил , что  он  сошел  туда  босиком. Он  анализирует  почему  же  так  вышло , и  по  его  голой  ступне  проезжает  оснащенная  колесиками  сумка.
  Ее  тащит  неопрятная  женщина , сумка  очень  тяжелая ; Мартынов  хватается  за  разболевшуюся  ступню  и  пластично  балансирует  на  одной  ноге.
Полный  делирий , полнейший  бред , ни  на  что  не  ориентированная  воля… сатанинский  надлом , не  пора  ли  мне  вплотную  заняться  бессознательным? женщина  уже  тащит  свою  сумку  обратно  и  отдавливает  Мартынову  ту  ступню , на  которой  он  старался  устоять , порывисто  ухватившись  за  практически  отдохнувшую  от  боли  первую.
Не  заорав  на  даму , Мартынов  успевает  перескочить  на  задержавшуюся  руках  первую  и  хватается  за  вторую ; за  нижнюю  челюсть  на  металлический  крюк , мы  с  вами  неравны  в  горестях , и  надо  всплыть , виски-мэн , обязательно  надо  всплыть - поменявшись  в  руках  отдавленными  ступнями , Мартынов  пожелал  женщине  поскорее  уйти , но  она , упрямо  проявляя  к  нему  свой  интерес , не  ушла.   
- Ты  просто  идиотничаешь , - спросила  она , - или  и  в  самом  деле  идиот?
  Обузданный  в  чувствах , погребенный  заживо , я  дождусь  Твоего  возвращения - Мартынов  никому  не  желает  горя.
- Идиот  или  идиотничаешь? – повторно  спросила  она.
- Да  я  и  сам  не  знаю , – ответил  Мартынов. 
 Что  бы  ответил  на  этот  вопрос  Алексей  Фепланов? Предложил  бы  он  ей  прочитать «Облучение  в  монастыре» Савватия  Гальпурдана? Подсказал  бы  адрес , где  от  благовоспитанных  гениев  можно  заразиться  триппером?   
 Может  быть , но  позже , сожительница только  что  вернулась  с  работы , она   трудится  в  метрополитене  мойщицей  подвагонного  оборудования ; Алексей  Фепланов  провел  Галину  в  зашторенную  комнату  и , не  включая  света , заставил  присесть  на  желтый  диван. Галина  Мувиничева  устало  подчинилась. Фепланов  не  оставил  ее  одну , а , прикрыв  с  ударом  дверь , завел  для  нее  Моцарта , предлагая  ей  после  напряженной  трудовой  недели  пропитаться  величественным.
  Галине  не  важно , звучит  ли  там  Моцарт  или  обыкновенный  народ  заходится  на  улице  в  хоровом , не  поставленном  хормейстером  Давыдовым  гомоне ; она  на  работе  так  намаялась , что  ей  слишком  сложно  прямо  сейчас  не  уснуть. И  она  засыпает , ее  храп  раздается  на  десятой  части «Реквиема» , на «Domine  Jesu  Christe» , Алексей  Фепланов  как  раз  недавно  полностью  погрузился  в  музыку , но  тут  ее  храп ; темно  и  утомленная  женщина  рядом  храпит  и  не  горит  желанием  исполосовать  бритвой  его  вытянувшиеся  лицо: мне  хорошо, раздраженно  подумал  Фепланов , мне  весьма  хорошо , мне  лучше  всех , ее  храп  ничем  не  мешает , я  же  погружен  в  «Реквием»  Моцарта  и  никакой  храп , никакие  земные  твари , меня  оттуда  не  извлекут.
 Жаль  только , что  никто  не  видит , как  мне  хорошо. Ни  одной  твари  дела  нет.
 Твари , думает  Алексей - кругом  одни  твари.
 Вся  жизнь  из-за  этих  тварей  не  удалась….
 Из-за  них , из-за  этих , к  ним  можно  отнести  и  Седова ; родившаяся  отнюдь  не  под  Моцарта  Нина  Королева  уставилась  на  него  немигающими  глазами , вперилась  и  не  отводит: что  с  ней? что? давно  ли? Седов  смотрит  на  Королеву  и  мыслит  о  чем-то  своем. О  том , как  на  прошлой  неделе  он  пять  часов  дотягивался  до  облака. Как  послезавтра  он  отправляется  в  Самарканд  запускать  там  на  основе  песка  мощнейшую  гидротурбину - Седова  никто  не  приглашал , но  он  все  равно  отправляется. Нескладная  Королева  глядит  на  Седова , не  мигая. В  ее  взгляде  упертость  и  напряжение. Сам  Седов  абсолютно  не  нервничает , он  смотрит  на  нее , прямит  спину  и  думает. О  жуках , которые  второй  день  живут  в  его  ладонях , а  потомства  от  них  все  нет. О  вросшем  в  сандаловое  дерево  ногте  безымянного  пальца ; ноготь  Седов  отрезал , но  дерево  пожалел. We  have  all  the  time  in  the  world: for  love , for  love , успокойся.
  Женщины  для  Седова - еще  не  совсем  чуждый  пол. Нина  Королева  уже  выдыхается ; учащенно  заморгав  темно-зелеными  глазами , она  сказала:
- Серьезный  ты  мужик , Седов. И  лицом , и  мордой  серьезный. Ты  выиграл , я  проиграла , а  в  гляделки  я  редко  кому  проигрываю.
  Безучастно  кивнув , Седов  стал  думает  дальше. О  парализованных   скороходах , малосимпатичных  лидерах  нью-эйджа , о  ветре  в  сердце  и  о  жизни , на  брюхе  к  тебе  приползу , на  нем  же  от  тебя  уползу , шестая  баранка-челночок  встает  поперек  горла. Погладь  меня  по  голове  и  что-то  заболит. Не  моя  голова – твоя  рука.
  Седов  собирается  доехать  до Самарканда  на  упряжке  из  неужившихся  с  ним  леди , либреттист  Бурлаков  посылает  всем  большой  кокаиновый  привет , Мартынов , как  обычно , пропускает  самое  существенное  и  ждет  троллейбуса  с  целью  добраться  в  Братеево. Забывшись  и  несколькими  шагами  зайдя  на  проезжую  часть ; какая-то  машина  ему  по  ступням  и  проскользнула. 
  Водитель  в  ней  был  человеком  не  без  остатков  стерилизованной  совести  и , ударив  по  тормозам , он  сразу  же  вышел  из  машины  и  заспешил  к  Мартынову  узнавать  степень  его  изломанности.
Мартынов  на  него  накричал , да , накричал , нет , не  отмолчался. То  сумкой  на  колесиках  ноги  отдавят , то «девяткой» , куда  едешь , урод , объехать  никак  невозможно? в  последние  дни  Мартынов , к  сожалению , не  спокоен. Ступням  Мартынова  уже  приелось  сносить  от  человечества  любую  мерзость  и , не  удержавшись  на  хрупких  ходулях  благодушия , он  накричал  на  водителя. Мартынов  возмутился. Словом  ему  не  ответили - ударили  раз , другой  в  нос  и  уехали  в  направлении  Братеево , где  Мартынова  попросили  быть  еще  в  прошлом  апреле ; он  наконец-то  собрался , но  не  в  таком  же  виде  там  показываться.
Посматривая  на  свои  ботинки , Мартынов  подумал: ну , у  меня  и  ботинки , они  смотрятся  у  меня , как  у  клоунов - у  клоунов , я  видел , они  особенные , плоские  и  с  вытянутыми  носами. Нос  у  меня  также  клоунский. Он  у  меня  красный , провоцирующий  всей  своей  одиозностью  трезвый  детский  смех ; еще  у  клоунов  были  в  моде  старые  пиджаки , но  мой  пиджак  тоже  вряд  ли  новый , не  первое  лето  я  в  нем  по  городу  хожу  и  мечтаю , и  не  хожу , мечтая , а  мечтаю , куда  бы  не  ходить. Мечтаю  об  этом  мечтать.   

































                7


Мистер D-462  работал  на  правительство  США. Выжигая  по  дереву  клубы  дыма  и  никогда  не  предполагая , что  будет  на  него  работать ; раньше , до  эксперимента , правительство  не  испытывало  в  мистере D-462 , тридцативосьмилетнем  хиппи  из  Сан-Франциско  Дене  Скабоучеке , никакой  заинтересованности , и  сам  он испытывал  к  себе  нечто  схожее. Его  семья  заинтересованность  в  нем  все  же  испытывала , однако  мистер  D-462 относился  к  интересам  своей  семьи  довольно  поверхностно ; не  брал  их  в  расчет , пропускал  мимо  сердца - на  предложение  правительства  принять  участие  в  эксперименте  он  ответил  согласием , осознав , что  его  семья  больше  не  должна  корректировать  свой  образ  существования  ежедневно  повторяющимся  голодом , а  прокормить  ее  как-нибудь  по-другому , чем  принять  участие  в  предложенном  правительством  эксперименте  он  так  и  не  научился: хотел , отваживался , но  всегда  что-нибудь  отвлекало.
Суть  предложенного  правительством  эксперимента  состояла  в  следующем - каждый  день , со  дня  начала  эксперимента  и  до  дня  своей  смерти , мистер  D-462  обязывался  выпивать  определенное  количество  джина , выкуривать  столь  же  определенное  количество  сигарет  с  марихуаной , питаясь  при  этом  лишь  слабо  прожаренными  цыплятами  и  получая  их  лишь  при  условии , что  определенное  количество  джина  уже  выпито  и  столь  же  определенное  количество  сигарет  с  марихуаной  уже  выкурено.
В  противном  случае  он  лишался  пищи  вплоть  до  завтрашнего  дня , на  который  приходилось  не  меньшее  количество  все  тех  же  джина  и  марихуаны. И  снова  же - пока  не  выпьет , не  выкурит , никаких  цыплят  не  получит.
Из  людей  мистер  D-462  мог  общаться  только  с  приходившим  к  нему  по  воскресеньям  священником  Терри  Пидлсоном. Робким , нерасторопным , не  представляющим  своей  жизни  без  анального  секса ; мистер  D-462  имел  право  рассчитывать  и  на  женщин , но  от  этой  возможности  он  вскоре  отказался  по  собственной  инициативе - когда  на  каждый  день  приходится  столько  джина  и  марихуаны , от  женщин  как-то  не  зависишь: поесть  бы. Для  этого  необходимо  немало  себя  помучить , а  как  поешь , так  становится  не  до  женщин ; найдется  сознания  дойти  до  кровати – и  то  хорошо. Но  от  общения  с  священником  Терри  Пидлсоном мистер D-462  не  отказывался.
Святой  отец  казался  ему  человеком  вдумчивым  и  не  жалеющим  для  простых  обывателей  глубоких  мыслей , и  поскольку  мистеру  D-462  предстояло  содержаться  в  этом  светлом  помещение  с  многочисленными  камерами  наблюдения  до  самой  смерти - в  том-то  и  цель  эксперимента , определить  насколько  мистера  D-462  хватит  оставаться  в  живых - он  от  назидательного  бормотания  Пидлсона  костылем  неустойчивого  разума  не  отмахивался: слушал  и  старался  расслышать  рассказываемые  священником  истории.
 Странные  истории: о  случае  пробуждения  в  Вифании  смердящего  третий  день  Лазаря , о  четырех  тысячах  насытившихся  несколькими  рыбами , о  предательстве  и  прощении , любви  и  возмездии.
 Боч… суч… муч… все  правильно , но  не  стойте  на  месте – не  зевайте. Иначе  вы  не  удержите  лидерства. А  яснее? За  вами  идут , наступая  на  пятки , более  очевидные  психи -  завершается… истекает  второй  год  эксперимента , и  священник  Пидлсон  не  скрывает  печальных  чувств. Посматривая  на  мистера  D-462 , он  сострадательно  щелкает  от  огорчения  худым  языком.
- Плохо  выглядите , сын  мой , - сказал  святой  отец , - очень  плохо. Простите  меня  за  граничащее  с  богохульством  сравнение , но  наш  Господь  на  кресте  и  то получше  выглядел.
  Мистер  D-462  на  священника  не  смотрит. Не  из-за  предсмертных  потуг  выказать  ему  неуважение , а  из-за  того , что  смотри , не  смотри , все  равно  не  увидишь ; зрение  у  мистера  D-462 , вроде  бы, в  норме , но  теперь  оно  видит  внешнее  несколько  по-иному. Вместо  стула - огнедышащего  дракона  под  водопадом  абсента , вместо  священника - гориллообразного  эльфа  с  нунчаками. Он  не  помнит  получает  ли  его  семья  за  него  пенсию , взяло  ли  FBI  клоуна-убийцу  Джона  Уэйна  Гэйси , вырос  ли  большим  крохотный  камень  в  теплом  кулаке  Ветра-садовника , не  помнит  и  не  знает , как  вспомнить.
- Вы  выглядите  крайне  плохо , сын  мой , - почти  шепотом  повторил  священник  Пидлсон , - невероятно  плохо.
- Конечно  же , плохо , -  уничижительно  проворчал  мистер  D-462. - А  вы  чего  ждали?
 Терри  Пидлсон  этого  и  ждал , но  ему  было  страшно  признаться  своей  совести , что  все  идет  по  плану. По  плану  не  только  правительства. И  если  в  Сан-Франциско  когда-нибудь  прилетит  закомплексованный  громила  Аскольд  Спиридонов , святому  отцу  Терри  Пидлсону  несомненно  будет  с  кем  согласовать  грядущее  отступничество.
  Для  достижения  данной  цели  ему  необходимо  содействие  очень  опытного  человека.
  Спиридонов  подходит - в  жизни  Аскольда  даже  без  анального  секса  случалось  весьма  многое ; Спиридонов  начинал  с  бокса , затем  перешел  на  боевое  самбо  и  став  в  конце  концов , знаковым  инструктором  по  рукопашному  бою , разочарованно  задумался: этого  же  не  достаточно , настоящему  искусству  можно  обучиться  только  в  святых  местах , не  в  Магнитогорске  или  Сан-Франциско…  пришло  мое  время  оправляться  в  Шаолинь , пришло.
Загранпаспорт , освежитель  воздуха , счастливая  тельняшка , одеваемую  на  все  торжества  еще  с  Афгана , и  отечественная  капа , незаменимая  на  случай  безжалостных  спаррингов ; уложив  немногочисленные  вещи , Аскольд  Спиридонов  уже  в  дороге.
На физиономии небритость  и  вдохновение , под  сердцем  надежда ; какой-нибудь  космонавт  сейчас  машет  Аскольду  рукой , никакая  женщина  не  пойдет  на  то , что  Спиридонову  о  них  снится ; Аскольда  пытались  и  ограбить , и  разобрать  на  органы - до  монастыря  он  добрался  не  без  эксцессов , зато  размятым , хоть  тут  же  устраивай  углубленную  проверку  арсенала  его  многолетних  наработок.
 В  сам  монастырь  Спиридонова  не  пустили , предусмотрительно  выслав  навстречу  двух  стариков , и  Аскольд  Спиридонов , заядлый  уклонист  от  призыва  в  покойники , ничем  не  маскирует  своего  волнения: вот  же  они , древние  мастера… с  минуту  поговорят  и  как  примутся  испытывать - не  изуродовали  бы ; один  из  стариков  открыл  рот , только  слов  что-то  нет. Наверное , намеренно  не  спешит. Сразу  видно – не  дешевый  фраер.
Но  слова  на  вполне  понимаемом  Спиридоновым  английском  все  же  последовали: слова  мудрые , слова  мастера.
- Что  привело  тебя  к  нам , человек , - сказал  старик , -  жажда  духовности  или  так , ногами  помахать  захотелось?
 Открываясь  перед  ними , как  на  духу , Аскольд  Спиридонов  подумал , что  у  его  умного  лица  сейчас , вероятно , очень  глупое  выражение.
- Хотелось  бы  у  вас , мастер , - сказал  он , - поучиться  настоящему  искусству , я  уже  и  сейчас  кое-что  умею , а…
  Пищащего  в  ночи  утконоса , подстраховываясь  предположением , что  они  обрежутся  об  ядовитые  шпоры , Спиридонов  им  в  дар  не  привез , но , грубо  перебив  Аскольда , мастер  заговорил  с  ним  нарочито  насмешливо , словно  бы  разговаривает  не  со  Спиридоновым , а  с  семикратным  чемпионом  кооперативного  гаража  по  чапаевским  шашкам  Андреем «Хоботом» Мымлиным.
- Уже  умеешь? – усмехнулся  старик. - Пойми  же , человек , ты  ничего  не  умеешь! Говорить  вблизи  этих  стен  о  твоем  умении  все  равно , что  кобыле  от  свиньи  родить. И  чтобы  ты  убедился  в  моей  правоте , я  предлагаю  тебе  сойтись  в  поединке , после  которого  ты  уже  не  сможешь  быть  в  себе  так  уверен.
  По  моей  коже  кто-то  ползет… нет , оно  ползет  под  кожей ; у  Аскольда  Спиридонова  пошел  мандраж - еще  бы , ему  же  предстоит  мериться  силой  с  овеянным  славой  монахом  Шаолиня. Спиридонов  даже  позыбыл  вставить  капу. В  стойку  едва  успел  встать:  старик  уже  на  подходе , размахивает  руками  над  самым  ухом  руками  размахивает , и  как  размахивает! нанося  ответный  удар , Спиридонов  ни  на  что  не  рассчитывал ; монахи  Шаолиня  быстрее  ртути , в  них  и  помолишься , не  попадешь.
  Нежданно  для  себя  Спиридонов  все  же  попал  и  достаточно  плотно: старик  не  подавал  признаков  сознания  до  самого  прекращения  рубки. А  рубка  случилась  жестокая. Увидев , что  сталось  с  первым , второй  старик  на  помощь  ему  не  поспешил , но  так  проорал - краска  на  воротах  потрескалась. И  из  ворот  монастыря  вывалилось  человек  тридцать - все  как  один  старики , но  не  просто  старики - непобедимые  монахи  Шаолиня , они… толпой…  к  Аскольду  Спиридонову , и  он  отбивается: их  на  земле  шестеро , семеро , с  размаху  шлепается  восьмой , но  они , накатывая  со  всех  сторон  лысой  волной , передыха  не  просят ; Спиридонов  сквозь  махач  спрашивает:
- Вам  веры  и  славы , а  Будде  черный  пояс - и  не  стыдно  вам , дедушки , целой  толпой  на  одного?
  Не  тормозя  драки , монахи  отвечают  на  ходу:
- Но  ты  же  молодой , а  мы  мудрые , но  старые - по-нашему , вполне  честно  рубимся.
  К  месту  припоминая , что  в  древности  на  Руси  ходила  присказка: «Недаром  старцы  уроды» , Спириднов  вырубает  по  печени  еще  одного  и  снова  спрашивает - кое-какие  аспекты   ему  по-прежнему  не  ясны:   
- А  молодые-то  ваши  где?
- Не  готовы  они  еще… душой  не  готовы.
 Скоро  ли  Некто  заставит  землю  меня  поглотить? осуществим  ли  мой  замысел  по  захвату  власти  в  собственном  подсознании? углубившись  в  размышления, Аскольд  Спиридонов  пропустил  страшный  удар  в  пах. Присел  на  колено , застонал… моментально  собрался , вскочил  и  дальше  метелиться - с  подобными  людьми  и  покорчиться  некогда: они  же  мастера , они  изуродуют…
 
  Куда  же  уехал  мой  друг  Аскольд? Без  него  не  с  кем  листать  подшивки  дореволюционного  журнала «Гитарист»  и  безбоязненно  вступать  в  прямой  контакт  с  монструозными  демонами - необщительный  эпилептик  Тимофей  Володин , закономерно  считавший , что  чем  сон  хуже , тем  он  ближе  к  вещему , далек  от  боевых  искусств , так  же , как  мать  Тереза.
 Володин  у  себя  в  Магнитогорске. Взяв  гитару , он  нехотя  перебирает  редкие  струны - день  заканчивается. Для  развлечения  у  Тимофея  Володина  есть  только  член  и  телевизор. Его  член  пахнет  недавно  срезанной  свинушкой , его  телевизор  включен , и  там  Евгений  Кафельников. Долбит  мяч  через  сетку  на  тай-брейке  с  невысоким  латином ; Тимофей  Володин  переживает  за  Кафельникова всегда  и  изо  всех , они  с  ним  ровесники  и  даже  немного  похожи  внешне - автоматически  перебирая  струны, Тимофей  Володин  следит  за  Кафельниковым , который  играет  совсем  неважно. Отдает  на  тай-брейке  вторую  свою  подачу. Причем  настолько  по-глупому, что  Тимофей  Володин  не  сдержался  и  лупанул  по  трем  оставшимся  струнам  с  привычной  для  него  злостью. Струны  полопались , но  Володин  этого  не  заметил - он  продолжал  переживать  за  Евгения  Кафельникова.
Давай , Женя , взгрей  его , натяни , разверни  и  нагни! сколько  Володин  за  него  ни  переживал , Кафельникову  это  не  помогло. Евгений  проиграл. Подчистую  слил  и  сет , и  матч – как  только  он  угрюмо  ушел  с  корта , Тимофей  Володин  обратил  внимание , что  на  гитаре  порвались  струны.
Разве  сегодня  хороший  день? Не  хороший. Нет  в  нем  ничего  хорошего: все , подумал  Тимофей , выключу  сейчас  телевизор  и  лягу  спать.
Выключил  и  лег , поставив  гитару  обратно  на  кресло: вот  придет  ночью  какой-нибудь  демон , сядем  в  кресло , да  и  раздавит  – мне-то  все одно , а  ему  нервы. Вскрикнет , в  панике  позабудет  за  чем  приходил: тут  уже  я  его  и  голыми  руками  замордую. Пока  он  будет  приходить  в  себя  пройдет  семь-десять  секунд - пять-то  почти  наверняка. Мало , конечно , но  мои.
Отмотай  меня  на  начало , заткни  уши  и  плачь. Это  будет  славная  какофония.
Такова  жизнь.
Тебе  не  узнать  обо  мне  меньше , чем  ты  уже  знаешь.   
  От  смерти  к  рождению , от  мечты  о  хлебе  к  эскизам  веры , каждый  день  в  жизни  Тимофея  Володина  несет  в  себе  событие , которое  воспринимается  им  как  главное  для  этого  дня.
События  самые  разнообразные - оплаченный  сослуживцем  обед , полученный  в  книжном  магазине  бесплатный  календарик , истошные  вопли  удовольствия  женщины  за  стеной ; объединяет  их  то , что , после  того  как  они , как  главное  событие  дня , уже  произошли , Тимофей  Володин  доживает  данный  ему  Господом  день  вдалеке  от  иллюзий  встретить  в  нем  что-то  равноценное. День  для  него  идет  по  ниспадающей , и  Володин   желает  лишь  одного: прийти  домой  и  сразу  же  лечь  спать. Чтобы  проснувшись , начать  следующий  день , на  чьем  протяжении  он  найдет  для  себя  некое  подобие  того , зачем  он  его , собственно  говоря , станет  жить.
Пятнадцатого  сентября  2002  года  Тимофей  Володин  лег  спать , едва  позавтракав. К  нему  не  льнут  выпускницы  технических  ВУЗов , он  не  берет  щуку  на  ерша , а  женщину  на  улыбку , эрекция - слишком  сложный  процесс  для  его  простого  несчастного  организма ; без  предрассудков  выйдя  на  балкон  с  невинной  целью  отлить , Тимофей  увидел , что  на  его  телевизионной  тарелке  сидит  птица. Из-за  нее  он  спать  и  лег - Володину  было  нелегко  представить  что-нибудь  готовое  сыграть  в  сегодняшнем  дне  более  важную  роль , чем  увиденная  им  с  балкона  птица.
Изумрудная. Изумрудная  птица. Изумрудная  птица  с  рогами.
  Пролежав  без  сна  до  шести  вечера , Тимофей  Володин  все-таки  заснул. И  ему  приснился  необычный  сон.
 Володину  приснилось , что  он  спит.
 Но  спит  не  лежа - ему  снилось , словно  бы  он  спит , немногословно  прогуливаясь  в  колючих  панталонах  по  заснеженным  вершинам  образовавшихся  прямо  в  открытом  космосе  горных  хребтов  и  демонстрирует  на  своем  гладком  животе  бенгальский  фильм  «Кровавые  гомосеки».
Во  втором  часу  ночи  Володина  приняли  в  сомн  никому  не  подотчетных  альпинистов.
Тимофею  простили  частичную  мозговую  недостаточность. «Как  чувствую , как  живу! Как  чувствую , так  и  живу…»
«Не  отнять , Тимофей , не  прибавить»
«Как  чувствовал , что  буду  так  жить…» ; в  том  же  часу  под  Москвой  был  арестован  Сергей  Егорович  Тровынин , заторможенный  человек  культуры , видевший  птицу  с  рогами  уже  дважды - поместив  Тровынина  в  суровое  томлении  одиночки , органы  рассчитывали, что  он  не  выдержит  и  начнет  колоться.
Кого  конкретно  ему  надлежит  выдавать  они  не  знали , но  он  в  этом  мире  не  один: кто-то  же  продал  ему  гранатомет , кто-нибудь  обязательно  помогал  Тровынину  в  переезде  из  Магнитогорска , кто-нибудь , опять  эти  кто-нибудь , точных  сведений  нет , но  надо  копать , надо  раскалывать…
 Сергей  Тровынин  в  одиночке  совершенно  не  унывал. Только  читать , увы , нечего – Сергей  приучен  к  чтению  еще  сводной  сестрой  Александрой , исчезнувшей  из  его  жизни  одновременно  с  тем, как  она  исчезла  из  своей , и  разучиваться  Тровынина  ничем  не  прельщает , пусть  и  линия  судьбы , похоже , замотана  в  клубок  и  глаза  от  постоянного  холода , накатывающего  на  него  изнутри  зрачков  при  виде  на  голые  стены , болят: поправить  бы  карму  взятием  на  свое  обеспечение  любого  детский  дома… Сергей  Тровынин  не  чувствует  падения  духовного  напряжения  и , усмотрев  на  столе  оставленные  для  откровенных  показаний  листы  бумаги , он  подумал: напишу-ка  я  на  них  чего-нибудь  для  чтения. Сам  напишу , а  потом  сам  же  и  буду  читать , от  старой  привычки, по  возможности , не  отказываясь.
  Помимо  него  стоять  на  страже  его  интересов  некому, и  Тровынин  стал  писать. Просто , не  вычурно: что  в  голову  приходило , то  и  писал , ничуть  не  идя  на  витиеватые  усложнения ; решил   написать  о  цветах  и  пишет.
О  цветах  у  Тровынина  получилось  следующее: «Цветы - это  легко  засыхающие  растения , ждущие  солнца. Но  солнцу  и  без  них  приходится  обогревать  всю  свою  систему , а  цветы  переживают , что  скоро  засохнут , плачут  тяжелыми , как  антрацит , лепестками  и  тоскуют  о  взлетном  поле , откуда  бы  они  приблизились  к  солнцу. От  терпкого  отчаяния  они  кажутся  себя  сорняками  вселенной - умереть  бы  им  от  радости  дев , заплетавших  их  в  свои  косы. С  радостью  бы  они  умерли , добравшись  до  солнца , там  бы  и  сгорели , но  жизнью  уже  полноценной».
Написав  о  цветах , Сергей  Тровынин  перешел  на  бабочек, летающих  над  ними  с  легкостью  спорного  смысла.
«Бабочки  бы  не  родились , если  бы  море  не  было  синим , не  было  мокрым , ветры  с  него  отгоняют  их  вдаль , но  отгоняют  от  чахлости  тлена - сколько  бы  разных  камней  не  молчало , они  все  равно  не  вспомнят  полета , который  для  них  важнее  удачи , меняющей  пол  железному  лому».
За  несколько  вечеров , отведенных  ему  для  признание  своей  страшной  вины  перед  обществом , подобно  ему  сидевшему , в  основном  по  одиночкам , Сергей  Тровынин  набросал  истории  о  преисподней , лебеде-баудоре  Хауресте  и  слабом  стуке  сердца  под  усиленным  надзором  желания.
Сергей  напевал , взъерошивал  волосы , грыз  авторучку ; не  прошло  и  недели , как  к  нему  в  камеру  ворвались  два  капитана  и, вырвав  из  рук  Тровынина  как  раз  перечитываемые  им  записи , поспешно  удалились  для  их  изучения. 
  Тем  же  утром  они  вернулись  и , хмуро  посмотрев  на  него  исподлобья , сделали  жест  на  выход. Капитан  Булутский , выглядевший  измученным , как  рисовое  зерно  в  жаркой  утробе  скороварки, даже  пояснил  что  к  чему.
- Собирайся , Тровынин , - сказал  капитан , - и  не  затягивай. В  Сербского  поедем  проверяться.
  Не  давая  Сергею  Тровынину  хоть  как-то  отреагировать , он  с  досадой  добавил:
- Сколько  времени  на  тебя , идиота , впустую  потратили… На  идиота  и  безумного  шута.

Не  заплывать  за  буйки. Главным  образом , когда  ты  приближаешься  к  берегу  со  стороны  открытого  моря.
С  хорошими  вестями.
От  сатаны?
Фролов  не  уполномочен  ничего  утверждать. Отвечать , напрашиваясь  на  нелицеприятные  эпитеты , заслуженные  не  им - Сергеем  Тровыниным.
Идиот , олигофрен , тронутая  умом  скотина… на  даче  к  Фролову  прибился  зверек , а  какой  он  зверек , хорь  ли , хорек , Фролов  не  очень  понимает , и  зверек  не  виноват , что  Фролов  этого  не  понимает ; Фролов  отказывается  понимать  и  невостребованность  сегодняшними  политологами  трудов  Хань Фэя «Ропот  одинокого» и «Пять  паразитов» ; и  зачем  большинству  людей  нужен  заплывший  от  побоев  разумом  третий  глаз? в  Москве  у  Фролова  растет  сын. Он  видится  с  ним  нечасто - бывшая  жена  свидания  Фролова  с  сыном  не  слишком  приветствует , но  теперь  у  Фролова  есть  зверек , и  полное  право  увидится  с  мальчиком: не  будет  она  возражать , надеется  Фролов , чтобы  я  показал  ему   зверька. И  поговорил , как  отец. Любящий  и  адекватный  - я  же  не  стою  у  метро «Царицыно» и  не  предлагаю  всем  желающим  пистолет  с  одним  патроном.
Хочешь – себя.
Кого  хочется - того  и  давай.
Жена  у  Фролова  второй  год , как  бывшая. Видящая  мрачные  незапоминающиеся  сны  и  не  принимающая  к  сведению , что  угрюмость  противоречит  самому  духу  христианства ; Фролов  привез  показать  сыну  маленького зверька , и  супруга  от  его  визита  не  в  восторге. Ты  на  меня  так  не  смотри , сказала  она , тоже  мне , добрый  самаритятин  нашелся… сына  вообще  дома  нет: он  беспорядочно  гуляет  где-то  во  дворе.
  Разрешив  Фролову  дождаться  сына , супруга  взяла  на  руки  принесенного  зверька:  нежно , аккуратно - зверьку  все  равно , как ; он  цапнул  ее  за  палец  и  вприпрыжку  унесся  в  детскую. Она  за  ним  не  побежала.
  Не  сдвинувшись  с  места , она  предпочла  наорать  на  Фролова  в рамках  естественного  отправления  онтологических  неувязок. 
- Ну  что  же , Фролов! У  нас  с  тобой  общий  ребенок , но  это  сейчас  не  важно , дай-ка  я  тебя  чем-нибудь  тяжелым  ударю!
- Бей , - кивнул  Фролов.
- Ударю!
- Конечно... А  за  что?
- За  твоего  хорька , - ответила  она. - Он  твой  и  он  меня  укусил. А  мы  в  ответе  за  тех , кого  приручаем!
Удаляясь  за  чем-нибудь  тяжелым , она  оставила  Фролова  одного , и  он  к  входной  двери  не  бросился , Фролов  зашел  сюда  навестить  своего  сына , зверек  был  только  поводом , а  сейчас  ни  сына , ни  зверька , лишь  жена  удалилась  за  чем-то  тяжелым.
Фролову  не  высказать , как  ему  здесь  неприкаянно.
  Ни  сына , ни  зверька , но  Фролов  не  теряется: скоро  же  и  сын  с  гуляния  вернется , и  зверька  рано  или  поздно , но  отловят , да  и  жена  пока  еще  ни  с  чем  тяжелым  не  объявилась.
  А  пока  она  еще  не  объявилась , я…
Да  нет , объявилась  уже. Мое  почтение… не  думал , что  ты , надругавшись  над  моей  проницательностью , обернешься  настолько  быстро… выключите  буги-вуги – покойник  в  доме…       
Фролова  будут  бить  чем-то  тяжелым. Ему  перестает  нравится  просыпаться.
В  детстве , я  знаком  с  нею  с  детства , с  далекого  нервного  детства ; я  изображал  на  школьном  утреннике  мужчину-пчелу , она  корчила  мне  рожи  и  хватала  за  плохо  закрепленное  жало - у  тревожного  покорителя  полюса  Ивана «Ревуна» Ардашина , надоевшего  Фролову  своими  из  года  в  год  повторяющимися  предложениями  провести  над  его  сыном  обряд «посвящения  ветру» , зубы   выпадают  и   без  ударов.
Ардашин  самонадеян  и  раним , он  хватается  за  голову ; в  последние  дни  зубы  выпадали  по  одному , но  сегодня  еще  до  полудня  выпало  целых  пять , и  Иван  Ардашин  старается  думать  и  вникать  в  причину.
Зубов  больше  не  осталось , живот  от  голода  свело , Ардашину  надо  идти  за  покупками , а  ночью  еще  и  на  Царицынские  пруды , ловить  при  свете  факелов  мизерную  рыбу ; «Ревуну»  Ардашину  необходимо  приобрести  из  продуктов  чего-нибудь  мягкого  и  подешевле. У  Ивана  придирчиво  защемило  сердце. Он  приходит  в  магазин  на  Пролетарском  проспекте , указывает  пальцем  на  выбранные  товары , но  Ардашина  просят  выражать  свои  предпочтения  вербально ; он  говорит , выдавливает  невнятные  слова , смешит  посетителей  магазина  своей  волнующей  шепелявостью  и  уходит  оттуда  ни  с  чем.
Дома  Ардашина  уже  ждут.
Ивана  поджидает  там  его  ангел-хранитель.
Поклонившись  Ардашину , он   рассмеялся , и  Иван «Ревун» не  подхватил  этот  ангельский  смех: что-то  закричал. В  глаза , агрессивно - лишь  ангел  разберет , что  конкретно
- Они–то  лааа-дно , они  мне  ниии-кто! Я  им , они  мне , но  ты-то… ты-то  что , сооо-бака, смеее-ешься?!
- Ха-ха… хах-ха! Хах-ха… ха!
- Ты  мення  и  на  полюсе  в  беде  остааа-влял , и  на  обра-ааатном  пу-ууути…
- Да  провались  ты  со  своим  полюсом! Тоже  мне , герой-мученик. Кому  он  сейчас  нужен , твой  полюс! Сейчас  не  до  него!
 Ангел  не  успокаивается , Ивану  Ардашину  до  миролюбивого  спокойствия  ничуть  не  ближе – сняв  ботинок , Иван  залепил  им   ангелу  промеж  глаз , и , недолго  провалявшись  под  слабо  заполненной  вешалкой , взъярившийся  ангел оскалил  зубы ; они  у  него  еще  есть , и  ангел  скалит  их  не  от  смеха – теперь  уже  с  лютой  злости.
- Мразь! - возмущенно  выкрикнул  он. - Ангелов  бить?! А  в  ответ  подохнуть  не  страшно?!
Он  как  бы  спрашивает , при  этом , конечно , понимая , что  Ивану  Ардашину  отвечать  не  с  руки , складно  без  зубов  все  равно  не  выйдет ; «Ревун» Ардашин  замахивается  на  него  ботинком , ангел  отскакивает , но  тут  же  сближается – и  схватка , мужская , не  мимолетная , они  скакали  по  прихожей  минут  пятнадцать: упадут , поднимутся , «Про-ооодолжим , сэр?!».
«Я  и  вы?! Только  я  вы?!».
«Вы! И  я! То-оооолько  вы  и  я! Про-ооодолжим?!». 
«Всенепременно! Без  правил  и  соплей!» - Иван  Ардашин  делал  упор  на  ботинок , а  ангел  похитрей , пытается  залететь  Ивану  за  спину ,  куда  Ардашин  его  не  пускает , ьебе… это  тебе!… ну , тогда  тебе… тебе  тогда  вот  так! они  уже  устали. Рассевшись  на  полу  так  , чтобы  не  упускать  противника  из  виду , повеивают  друг  на  друга  учащенным  дыханием. И  в  их  обессиленных  взглядах  читается:  «Ничего  себе…».
 «Дожили , домолились …».
 «Чего  это  мы , Ваня , тут  разошлись?…».    
Шум  от  борьбы  Ивана  со  своим  ангелом-хранителем  разбудил  живущих  над  ним  бандитов.
Они  не  пошли  выяснять  с  ним  отношения – разбрасываться  им  некогда ; они  взволнованы  тем , что  на  предстоящем  им  вскоре  судебном  процессе  против  них  собирался  свидетельствовать  некто  Василий  Станицын , и  кто  такой  этот  Станицын  они  не  знали. Но  временно. Навели  определенные  справки  и  узнали – Василий  Станицын  был  и  есть  довольно  странный  типаж  не  в  смысле , что  он  доволен  тем , что  странный , но  где-то  рядом: у  него  и  имущества  как  хипстера  из  Фриско  начала  семидесятых , и  желания  пробретать  это  имущество  поменьше , чем  у  обременного  саркомой  монаха ; подступиться  им  к  Станицыну  неоткуда, если  только  пригрозить  оставить  его  без  жизни , но  у  их  босса  Олега «Мазепы» Кульченко сразу  же  появилось  предчувствие – не  пройдет  у  них  данная  комбинация. Не  из  таких  он  людей , чтобы  за  жизнь  вставными  клыками  цепляться.
 «А   если  попробовать?».
 «Да  чего , да  о  чем. О  ком - о  нем , о  нас. Для  нас. Попробовать  все-таки  следует» ; порешив , что «да , попытаемся , пуганем» , они  послали  к  Станицыну  Михаила  «Борова»  Кудряшова , повечерившего  пивком  и  похмелившегося  водочкой ; «Боров»  порекомендовал  Василию  Станицыну  промолчать  о  них  на  суде , Станицын  храбро  усмехнулся  и  не  согласился , и , когда  Михаил  «Боров»  припугнул  Станицына  разрезанием  живота  бензопилой , Василий   лишь  на  секунду  прекратил  рисовать  рубище  бравого  метателя  камней , составляющих  всю  артиллерию  его  корабля.
Он  наступает  на  горло  собственной  песне - она  была  убогой ; отвергает  маету  и  соловьиные  трели , принимает  сонливость  и  пустоту  в  пачке «Уинстона» - пока  Елена , не  помню  фамилию , задерживала  свой  взор  на  Полярной  звезде  , я  смотрел  ей  на  грудь. 
 Это  тупик.
- Жил , не  умер , - поясняюще  сказал  «Борову» Василий  Станицын , - а  умру , значит  время.
  Михаил «Боров»  покинул  Станицына , ничего  он  него  не  добившись. Доехав  до  своих , он  пересказал  им  сложившуюся  диспозицию ; изложил  холодные  факты , не  подсказал  что  же  им  следует  теперь  делать: неординарный  он  человек , этот  ваш  Василий , я  даже  не  заметил , как  мы  с  ним  перешли  на  обсуждение  вопроса  кричат  ли  собаки  во  время  секса… компаньоны  его  выслушали , обругали  и  принялись  уныло делиться  между  собой  нелегкими  думами: замочить  бы  Станицына , да  опасно , он  же  основной  свидетель , Василия , может  быть , охраняют , а  не  охраняют , то  почти  наверняка  уже  сняли  показания , и  мертвым  он  от  них  не  откажется , ну  и  подонок , какая  же  тварь…
  Я  их  нервирую , они  меня  нет. Нет.
  Среди  них  нет  женщин.
  Женщину  я  бы  на  нары  не  уложил.
  Дочитав  в  Измайловском  парке  ДЖ. Д. Сэллинджера , последовательный  бессребреник  Василий  Станицын  захотел  отдать  его  остановившейся  прикурить  девушке: она  ему  приглянулась , но  внутреннее  внешнему  у  нее , наверное , не  соответствует , и  Станицын  собирался  отдать  ей  Сэллинджера , немного  над  ней  подшутив. Она  же  мгновенно  поймет  его  шутку - шутка  у  него  намечается  весьма  глупой , а  девушка  же  такая  милая , Станицын  протягивает  ей  Сэллинджера , но  она  его  не  берет. Ее  глаза  набухают  надменной  стервозностью.
- Да  возьми  ты  его , - сказал  Василий  Станицын , - бери  и  ни  в  чем  не  сомневайся. В  чем-то , разумеется , сомневайся , не  в  этом. Бери , бери - это  моя  книга.
 Она  уступила , взяла , но  всей  шутки  еще  не  осилила , даже  по  частям  не  получается ; говоря  «моя» , Станицын  не  говорил , что  это  он  ее  написал , но  книга  точно  его , он  сам  купил  ее  на  «Полянке»  в  прошлую  субботу , когда  шакалы-великаны  преследовали  солнце  и  тягучие  порывы  восточного  ветра  выгуливали  по  Хвостову  переулку  коричневый  берет  Антона «Бурлака» Евгленова.
Вертя  в  руках  занимательное  творение  Дж.Д. Сэллинджера , девушка  взглядывалась  в  Василия  Станицына  с  преднамеренно  резким  недоверием.
- Почему  же , если  она  твоя , - сказала  девушка , - у  автора  фамилия  не  русская?
- Псевдоним , - ответил  Станицын , - Мне  его  выбрала  лошадь. Именно  этим  словом  вытоптав  грязь.
- Какая  еще  лошадь , - нахмурилась  она.
  Зачитав  про  себя  заглавие  не  по  слогам , но  чуть-чуть  подергивая  губами , девушка  затем  перечла  его  вслух. Сомнений  на  ее  челе  не  убавилось.
- «Выше  стропила  плотники» , - пробормотала  она. - Ты  чего  это  про  плотников  пишешь? Сам  что  ли  из  них?
- Из  них , - ответил  Василий  Станицын. - Как  прозревший  мамонт  из-под  маминого  бикини.
- Какой  еще  мамонт , - отмахнулась  она.
- Ставший  в  наше  время  лысым  слоном.
- Каким  еще  слоном…   
 Поглаживая  ее  по  голове , можно  понять , что  у  нее  там  крайне  мало  мыслей. Хотя  для  себя  самой  она  все  еще  столь  же  восхительна. Век  живи , два  века  отходи  от  пережитого ; в  результате  данных  Василием  Станицыным  показаний  тогда  посадили  множество  богопротивного  элемента , но  Сергея «Напалма» Чугунова  не  смогли.
  Скрашивая  будни  виртуальным  сексом , он  не  фигурировал  после  изменения  фамилии  ни  в  одном  уголовном  деле  и  не  светился  в  канун  Нового  года  надеждой  и  радостью ; прошедший  год  был  для  «Напалма» откровенно  поганым.
  Чугунов  не  ждет  ничего  особо  хорошего  и  от  наступающего. Его  виртуальный  секс  преисполнен  специфичной  патетикой – я , деточка , плаваю мелко, но  не  сказать , что  без  молодецкой  удали ; у  Чугунова , наверное , жар. В  дверь  кто-то  звонит.
 Сергей  Чугунов  открывает ; все-таки  канун  Нового  года - на  хорошее  не  понадеешься , оно  и  не  придет. Следует  давать  себе  позитивные  мировоззренческие  установки , прочитать  пьесу  Луначарского «Иван  в  раю» , позабыть , что  первая  поллюция  была  у  меня  в  двадцать  четыре  года… кто  за  дверью? Марина  Данилова? оперуполномоченные? гонец  от  присевшего  на  девять  лет  Олега «Мазепы»?».
  Дед  Мороз.
Разводит  для  объятий  накачанные  руки , что-то   неразбочиво  мямлит , вроде  бы  по-русски , но  не  поймешь ; кто  ты? ...  Перевозбужденный  реликт? еще  один  низринутый  с  небес? сохраняя  наружную  раскрепощенность , Сергей  Чугунов  подумал , что  Дедом  Морозом  прикидывается  кто-то  из  знакомых.
Константин  Демин , Станислав «Римус» Галкин – отличное  настроение , вот  и  ходят  по  гостям , забавляются , у  Сергея  Чугунова  самый  будничный  настрой  и  нет  вкуса  к  жизни , Дед  Мороз  пританцовает  и  по-доброму  улыбается , но  «Напалм» Чугунов , кем  бы  пришедший  ни  был , выведет  его  на  чистую  воду - вцепившись  ему  в  бороду , Чугунов  потащил  комично  вырывающегося  Деда  Мороза  на  себя.
«Напалм» Чугунов  не  отпускает , ряженый  гость , оставив  попытки  кого-либо  здесь  рассмешить , хватается  за  посох ; не  проходит  десяти  секунд , как  Сергей  Чугунов  постанывает  на  пороге  своей  собственной  квартиры - вид  у  Сергея  лежачий , стон  у  него  не  наигранный , мысли  у «Напалма»  следующие: ну  вот… вот… и  так-то  жизнь  ко  мне  чужой  овчаркой  относится , а  тут  еще  и  Дед  Мороз  отмудохал...

Польза  от  того  Деда  Мороза  все  же  была. Господину  Фролову - не  раскрывая  своего  инкогнито , Дед  Мороз  вытирал  накладной  бородой  стальной  посох , Фролов  ехал  с  ним  в  лифте , и  ему показалось , что  он  понял  что-то  необычайно  важное.
  Он  понял  не  просто  истинное  строение  своего  тела: Фролов  понял  отчего  же  ему  бывает  так  по-разному.
  Каждая  клетка  моего  тела , как  понял  Фролов , это  живой  организм , которым  в  прошлом  был  отдельным  существом , а  сейчас , в  результате  вечного  круговорота  живых  существ  во  времени , стал  одной  из  клеток  моего  не  всегда  мне  подчиняющегося  тела. И  я  состою , к  примеру , из  преподобного  Серапиона  Козеезерского , хромоногой  лошади  некрещеного  тунгуса , леммингов  из  семейства  мышей-землероек , внебрачного  брата  дочери  Ирода  Саломеи , сожителя  Гиппокрада , лопнувшей  медузы , солиста-самоубийцы  INXC , затоптанного  монахами  василька.
  Я  состою  из  сына  бога  Индры , раболепствующего  подхалима  Ефима  Липнева , самаркандской  колючки  и  Густава  Моро.
  Состою  из  вонючей  водоросли , похотливого  евнуха  и  ненавидевшей  хананеев  пророчицы  Деворы.
  Все  они  существа  не  одинаковые , и  я , имея  их  в  себе , чувствую  себя  по-разному.
  То  хорошо , то  не  очень. То  возвышенно , то  падко  до  сладкого.
Не  моя  вина.
Вина , но  не  моя.
За  последние  год-два  Фролова  не  коснулись  ни  взрывы , ни  любовь. Поражения  закаляют , и  Фролов  идет  на  них  без  колебаний. Они  делают  сильней , но  не  совсем  удачливый  боксер  Хорхе  Лопес  в  этом  не  уверен - в  девяти  боях  у  Лопеса  не  меньше  девяти  поражений , и  из  них  восемь  нокаутом ; в  поединке  с  липучим  турком  Буркалом  он  выстоял  до  конца , и  потом  ужасно  на  себя  злился: надо  было , как  у  меня  заведено , раунде  в  третьем  лечь. Слишком  много  я  отдал , до  конца  достояв , полгода  затем  с  трудом  вспоминал  даже  о  самых  простых  вещах. 
Поражения  Хорхе  Лопеса  сильнее  не  сделали – чтобы  допустить Лопеса   к  его  десятому  бою  врачебная  комиссия  штата  Джорджия  просовещалась  немало  лишних  часов , но , когда  она , наконец, разрешила  ему  драться , Хорхе  Лопес  не  очень  обрадовался ; боец  он, само  собой , прирожденный , Джек  Лондон  писал  своего  «Мексиканца»  словно  бы  с  темповика  Хорхе , однако  Лопеса  гложет  некоторое  подозрение , что  по  итогам  этого  десятого  боя  он  загнется  прямо  на  ринге.
Буду  ли  я  сильнее , будучи  мертвым? – понуро  спрашивает  он  у  самого  себя. - Подобает  ли  мне  загибаться  ради  призвания?   
Лицо  грубеет  от  касаний  дождливой  дроби  поутру.
О , сколько  было  упований , что  я  еще  вчера  умру…
Редину  выходить  на  ринг  не  пришлось. Судьба  распорядилась  так , чтобы  его  драки  ему  никто  не  оплачивал.
Вистующая  несправедливость , бессистемный  тренинг , кровавые  бани  частного  характера , Редину  нетрудно  сказать  по  этому  поводу: «Je  n `ai  rien  contre» ; прижавшись  спиной  к  лиственному  дереву  , надев  черные  очки  и  молчаливо  благословляя  встречный  ветер , отгоняющий  прочь  вскормленных  им  демонов , Редин  пока  довольствовался  тем , что  он  здесь.
Он  не  без  удовлетворения  приемлет  свое  нахождение  в  том  «здесь» , которое  обычно  упоминается  в  глобальном  смысле , и  народу  рядом  с  ним  никого ; глаза  у  Редина  закрыты , птицы  хранят  похвальное  безмолвие , тишина  рассекается  лишь  умиротворяющим  шумом  ветвей.
 За  всю  свою  жизнь  я  жил  и  в  Москве , и  в  Москве  и  еще  раз  в  Москве , много , много , много  раз  в  Москве ; какие-то  мужские  шаги  к  нему , увы , приближаются. Они  замирают  в  точности  возле  Редина , и  подошедший  к  нему  кабальеро , скорее  всего , сейчас  уйдет - не  исключено , что  он  просто  засмотрелся  на  часы. Но  данный  человек , Сергей  «Напалм» Чугунов , совсем  некстати  открыл  рот , обращаясь  к  Редину  неестественно  низким  голосом. Как  у  охрипшего  следопыта  под  медлительным  тигром.
- И  чего  ты   на  меня  вылупился? – с  напыщенной  бестактностью  спросил  он. – Чего  вылупился , гнусь?
Редин  понимает  отчего  Чугунов  столь  груб: видимо , он  подумал, что  Редин  из-за  черных  очков  уставился  на  него  с  импозантным  презрением , и , работая  над  шлифовкой  недеяния , Редин  его  ни  в  чем  не  обвиняет.
- Я  на  вас  вовсе  не  вылупился , - сказал  Редин.
- Ты  вегетарианства  своей  жидкой  крови  передо  мной  не  выставляй , - гаркнул  Сергей  Чугунов. - Сидячего  я  тебя  бить  не  буду , так  что  вставай , по-мужски  поговорим. Не  используя  слов. Как  мужчина  с  мужчиной.
  Редин  немного  поскрипел  зубами , но  начинать  глупую  бойню  пока  не  бросается: сдержался , но  уже  на  пределе.
- Душевнобольных  на  Руси , - пробурчал  он , - раньше  лечили  по-простому: связывали  и  обливали  холодной  водой. Но  дело  прошлое… Славное… Шли  бы  вы  с  миром , мужчина.
- С  миром?! Да  я  тебе  сейчас  такой  мир  устрою – все  увиденные  по  телевизору  войны  благословленным  перемирием  покажутся. Вставай , тля , говорить  будем! Говорить  в  смысле  биться! Как  черти! Как  лошаки-жеребчики!
 Ну , что  же… Надо  вставать , на  ходу  разминать  кисти , открывать  глаза , и  реалии  осязаемо  возвращаются.
- Очень  хорошо , - проведя  по  Чугунову  открытыми  глазами , взвешенно  сказал  Редин. - Слава  Богу , что  вы  одного  роста  со  мной , а  веса  в  вас  побольше: мне  будет  не  в  чем  себя  упрекнуть , если  я  по  вашей  нижней  челюсти  и  ногой  зацеплю. Весьма  прискорбно , но  вы  далеко  не  первый , кто  повел  мою  добродетельность  дурным  путем… Защищайтесь , сударь.
- Что  ты  сказал?!
- Последнее , что  вы  сегодня  услышали.
  Редин  этого  не  хотел. Жаль  мне  меня , подумал  он -  его , разумеется , тоже , но  ему-то  что , вот  он  передо  мной  стоит , а  вот  уже  и  лежит. Сегодня  ему  найдется  кого  пригласить  к  себе  в  гости. Сегодня  он  пригласит  в  гости  самого  себя.
- Звезды  на  небе  еще  не  взошли , - сказал  Редин , - а  вы  уже  в  землю , но  взглядом  ушли. Хе-хе… Вы  не  против , если  я  вас  лицом  к  солнцу  переверну?
- Не  слышу…
  Ему  и  обещали , что  сегодня  он  больше  ничего  не  услышит - пригласив  себя  в  гости , он  сознательно  с  собой  помолчит , в  четырех  карманах  его  брюк  и  пиджака  по  мокрому  носовому  платку , Чугунову  не  сочинить  наипустейшего  хайку «ни  стих  не  приходит , ни  друг  не  идет. Такая  тоска!»  и  не  помолодеть  от  натирания  эрогенных  зон  ключевой  водой.
  Я  оставил  мужчину  однозначно  дышащим. Что  с  ним  стало  потом  судить  не  берусь. Не  провидец.
  Шатаясь  взад-вперед  по  Севанской , Редин  размышлял  о  проценте  вероятности  существования  смеха  от  горя. Раз  слезы  от  радости  бывают , то  почему  бы  изредка  не  случаться  и  смеху  от  горя; почему  бы , я  бы… с  дорожного  знака  падает  нарисованный  молоток… Редин  вернулся  домой  глубоко  заполночь. Он  уже  почти  спит , или  даже  заснул , внезапно  ловя  себя  на  ощущении , что  по  комнате  ходят  некие  тяжелые  организмы. Приглушенно , но  он  слышит.
  Когда  они  еще  и  заговорили , Редин  чуть  было  не  опустился  до  обильной  испарины.
- Он  точно  спит?
- Спит.
- А  это  точно  он?
- Не  дергайся: кого  искали , того  и  нашли. И  говори  тише , звуки  сами  себя  обнаруживают.
- А  с  виду  человек , как  человек – обыкновенный  гастролер  притяжения. Знал  бы , не  прилетел…
- Не  забывай , что  это  именно  про  него  Сущий  сказал  на  вчерашнем  совещании: «А  все-таки  хорошо , что  есть  такой  человечек».
- Он  редко  про  кого  так  говорит.
- На  моей  памяти , вообще , первый  случай.
- Я  тоже  ничего  похожего  не  припомню. К  тому  же  это  было  сказано  с  такой  интонацией…
- Отеческой.
- Ничуть  не  меньше.
  Редину  стало  неудобно  выслушивать  о  себе  столько  сахара , и  он  перестал  вникать  в  их  шепот: гордыня  еще  обуяет. Или  член  цветами  белой  яснотки  апрельским  утром  зацветет.
  Женщины  тогда  споют  Редину: «славься , капитан  Крест , но  в  бурное  море  мы  отчалим  не  на  твоей  эскадре» , а  он  ответим  им    смелыми  балладами  «Когда  люди  были  сверху» и «Я  вас  познал  под  ватным  одеялом».
  Выслушивать  ночных  визитеров  он  не  будет , но  спросить  о  только  что  услышанном , себе  бесспорно  разрешит.
- Я  и  раньше  довольно  часто  слышал  голоса , - сказал  Редин , - странные , жуткие  голоса… Это  были  голоса  из   соседней  квартиры. Человеческие голоса. Но  пусть  бы  и  так – выходит , хвалил  Он  меня?
- Может , и  хвалил… - ответили  ему. - Тебе-то  что?
- Приятно.
- Ты  Его  слова  всерьез-то  не  воспринимай.
  Но  Редин  воспринимает  Его  слова  именно  всерьез. Не  уходя  с  головой  в  расшибание  кеглей , он  слышал  о  растениях , которые  питаются  насекомыми  и  о  том , что  кошка  видит  намного  дальше  собаки ; экономические  преступления , горные  лыжи , мания  величия - все  это  не  для  него. Ни  Редин , ни  Мартынов , ни  эпатажный Скоркин  не  относят  себя  к  оснополагающим  каплям  людском  моря.
   Редин  вступает  в  эротический  конфликт  с  миниатюрной  армянкой. Мартынов  упоенно  шуршит  над  ухом  последней  оставшейся  купюрой  в  десять   долларов.
  Николай  Скоркин , воспринимавший  всерьез  и  вшивый  тиф , и  обряд  венчания , не  предал  своей  жены , Николай  не  уступил  домогательствам  страстной  женщины-курьера , приехавшей  в  его  офис  с  еще  не  распечатанным  им  пакетом ; Скоркин  приближается  к  семейному  очагу  и  вдумчиво  анализирует: верно  я  поступил , с  симпатией  отнесясь  к  нашим  с  женой  чувствам , уличила  бы  она  меня , не  уличила , но  что-нибудь  обязательно  бы  изменилось , а  я  нашими  с  ней  чувствами  весьма  дорожу. Николай  Скоркин  уже  практически  пришел. Он  неприветливо  держится  с  поздоровавшимся  с  ним  Мартыновым , и  мимо  Николая , приоткрыв  рот , проносится  беззубый  воздушный  мужчина.
  За  беззубым  бежит  его , Скоркина , жена.
  Она  куда-то  торопится , едва  не  задев  Николая  плечом ; глубинно  поразившись , Скоркин  бешено  заморгал  глазами , он  подумал: она , наверное , преследует  вора , побегу-ка  и  я  за  ней , может , и  помогу  чем. Я  побегу , он  побежит , все  побежим , жена  Николая  Скоркина  кричит  беззубому  покорителю  полюса  Ивану  Ардашину  нечто  совершенно  неожиданное: «подожди , Ванечка! Я  же  отвыкла  существовать без  тебя  в  моей  жизни! Подожди  меня , любимый! Умоляю , пойми – мой  муж  совсем  не  желаемый  мной  человек. Козел  он! А  ты , Ванечка , ты  для  меня…» .
Она  призывает  Ивана  обождать , «Ревун» Ардашин  спешит  к  себе, чтобы  привычно  сцепиться  со  своим  ангелом-хранителем ; он  не  останавливается  на  ее  крики , Николай  Скоркин  закономерно  свирепеет , жена  с  Ардашиным  бегут  гораздо  быстрее  его, и  Николай  теперь тоже  выкладывается  изо  всех  сил: догоню ,  думает  Скоркин , не  пожалею. Мужика  этого  я  вряд  ли  догоню , а  вот  жену , пожалуй , достану. И  проведя  с  ней  нелицеприятную  беседу, я  ее , скорее  всего , пришибу. 
Николай  Скоркин  не  может  содержать  даже  небольшого  слона. Жена  Николая  случайно  оглядывается  и  видит , что  ее  отчаянно  нагоняет  какой-то  высокий  человек - она  не  может  определить , какой , они  же  несутся  в  темноте , по  Сокольническому парку , и  она , разумеется , нервничает. Во  все  легкие  вымаливает  у  Ардашина , чтобы  он  обернулся.
Иван «Ревун» прислушивается  и  подобно  ей  замечает  сквозь  мрак  нестатичного  Николая  Скоркина. Кривя  бровь , не  притормаживает. Не  предлагает  ей  в  помощь  свое  мужество. Лишь  только  еще  быстрее  передвигает  ногами ; жена  Николая  Скоркина  так  же  находит  возможности  прибавить  в  ширине  шага , да  и  сам  Скоркин  откуда-то  поднабирает  скоростной  выносливости: и  они  бегут, сохраняя  между  собой  прежние  разрывы , мощно  бегут – из  предельного  ритма  никто  не  выбивается.
Жасмином , как  же  все  пропахло  жасмином.
Неподалеку  от  Сокольнического  парка , на  Ржевской  площади , на  шестом  Седов  занимается  любовью  с  упитанной  буфетчицей  Ольгой  Малеевой ; она  лежит  под  ним  и  смотрит  на  Седова , дыша  жасмином  не  меньше  его. Жасмин , опять  жасмин , Седов  заглянул  в  ее  глаза  и  увидел. Ни  небо , ни  звезды – себя.
Увидел  и  видит , какое  же  у  него  глупое  лицо.
Страх , какое  глупое.
Оля  Малеева  его  лицо  тоже  видит – так  он  думает.
Вот  же  неприятность , думает  он.
Минутой  ранее  настроение  у  Седова  ошивалось  в  районе  самых  наивысших: было , а  теперь  нет. Хорошо , хоть  Ольга  додумалась  закрыть  глаза. 
Сомкнула  и  начала  стонать.
И  пусть  стонет  с  закрытыми , Седову  так  возвышенней - без  своего   глупого  лица , смотрящего  на  него  из  ее  глаз.
Стони , стони. Только  глаз  не  открывай.
Потом  откроешь.
Скоро  уже.

Она  откроет  глаза , Мартынов  пиво: Ольга  Малеева  откроет  их  довольно  скоро , но  Мартынов  свое  пиво  уже  открыл - он  приминает  траву  на  захламленном  берегу  одного  из  Царицынских  прудов , не  придерживаясь  прокреативных  взглядов  на  секс.
 Ему  приятно , что  он  сидит  на  берегу  пруда , а  не  в  Бутырской  тюрьме , солнце  снижается  на  покой  болезненным  красноватым  пятном , Мартынов  пьет  холодное  пиво  и  насущно  купается  в  тишине , если  ее  и  нарушая , то  только  вздохами , но  не  тяжелыми: просто  дышит , дышать  же  ему  надо… надо  ли? людей  поблизости  нет , и  Мартынов  не  сгорает  от  нетерпения  их  обнаружить.
 Людей  на  своем  веку  он  перевидел  достаточно. Лишний  час  без  них  посидит - не  всплакнет  от  отчаяния , улыбнется  даже.
   Но  уединение , похоже , прекращается. Некая  пожилая  женщина  прямолинейно  заходит  на  вопрос  со  стороны  его  спины. Пикирует  с  высоты  своего  интереса  неуправляемым  планером. 
- Вы  мне  бутылку  не  оставите? – спросила  она.
 Мартынов  понимает , что  жизнь  сейчас  у  многих  не  очень , у  него  она  тоже  как-то  светлым  праздником  не  обернулась , но  нельзя  же  на  конях  навязчивости  переть  напролом  в  поля  чужой  души: нехорошо  это.
- Оставите? – повторила  женщина.
- Женщина , босая , домовитая , – неясно  в  связи  с  кем  прошептал  Мартынов. - Она  ничего  не  бросала  мне  в  лицо - сама  бросалась. Вставала  на  стол  и  бросалась. В  лицо. Мне. Вот  так…
- Ну  что , оставите?
- Оставлю , - не  взялся  возражать  Мартынов.
- Тогда  я  подожду.
  Встав  метрах  в  пяти  от  него , она  не  уходит. Мартынов  на  нее  не  оглядывается , но  чувства  у  него  уже  не  те ; он  слышит , как  его  кровь  от  негодования  перекатывается  по  всему  телу  девятым  валом , и , не  собирая  на  лбу  колоритных  складок , Мартынов  решил  от  женщины  избавиться , вынудив  ее  удалиться  с  позиции  выгоды  для  нее , а  не  для  Мартынова. Хотя , может  быть , и  для  него. Но  не  материальной - достав  из  кармана  пятирублевую  монету , Мартынов  передал  ее  пожилой  женщине , неэмоционально  сопровождая  дар  скромным  эскортом  пояснительных  слов.
- Вот  вам , женщина , - сказал  Мартынов , - пять  рублей  и  идите. Проще  говоря , проваливайте. Не  след  вам  над  моей  душой  живым  укором  стоять. 
  Монету  она  взяла. «Это  мне?... надо  же… не  густо , однако» , но  уходить  вроде  бы  не  собирается ; отойдя  еще  на  пару  метров , она  оценивает  уровень  его  пива  с  достойной  лучшего  применения  наблюдательностью , и  пиво  у  Мартынова  фактически  не  идет: пиво  для  него , когда  не  с  утра , напиток  медитативный , в  нервной  обстановке  усваиваемый  плохо - что  поделаешь , пиво  пришлось  допивать  невнятно , не  сконцентрированно ; покончив  со  «Старым  мельником» , Мартынов  вознамерился  немного  рассчитаться  с  женщиной  за  загубленный вечер. Былое  состояние  не  вернешь , остается  идти  домой  и  безразлично  зевать  под  Кафку  или  Игоря  Северянина – Мартынов  зашвырнул  бутылку  в  воду , но  пожилая  женщина , на  чьих  морщинах  и  мышь  споткнется , разделась  до  белья , разбежалась , прыгнула , пять-шесть  могучих  гребков  и  выудила. Укоризненно  взирая  на  Мартынова , подгребает  обратно  к  берегу.
 «Вы  что , тетя , совсем  с  катушек…».
 «Принципиальное  дело! Как  раз  тот  случай. Тебе , гаду , не  понять!».
  Железные  люди , подумал  Мартынов. Свирепые. Железные , но  не  все ; яркий , неуспешный  блондин  Петр  Ярошевский , так  и  не  наладивший  с  Мартыновым  обмен  порнографическими  книгами , через  пять  минут  поведет  в  гости  худощавую  жену - она  нарядилась, накрасилась  и  у  него  внезапно  появилось  желание  применить  к  ней  свою  мужскую  прыть.
  Ерошеский  валит  ее  на  постель. Расстегивает  пуговицы , как  молнию. Жена  из-под  него  вырывается , лупит  наотмашь  маленькими  ладонями , у  Ерошевского  в  таких  условиях  его  мужская  прыть  на  компромисс  не  идет. Сразу  же  слабнет.
  Супруга  орет  на  него  уже  из  прихожей , Петр , подобно  ей , пребывает  под  гнетом  обозления: она  орет , он  подхватывает.
- Сволочь  ты , Ерошевский , - кричит  жена , - как  же  так  можно , я  нарядилась , накрасилась , а  ты  меня  на  кровать  валишь! Нашел  время  желания  свои  проявлять , сволочь  ты  этакая!
- А  может  и  не  сволочь , - пытается  парировать  Ерошевский , - у  меня  же  желание  лишь  тогда  появляется , когда  ты  в  гости  собираешься – дома  же  ты  в  таком  виде  ходишь , что  желание  у  меня  напрочь  отсутствует , а  мне…
- Сволочь  ты , Ерошевский!
- Не  факт! 
 Не  факт. Совсем  не  факт - не  это  ли  причина  того , что  в  деревне, где  живет  дед  Фома , лезут  не  на  женщину , а  на  столб?
  Алексей «Лошадь» Нижин. И  он  залез  не  просто  на  столб , а  на  тот , по  которому  в  деревню  приходит  электричество ; дед  Фома  его  на  столбе , конечно  же , видит , но  рукой  пока  не  помахивает , и  Алексей  Нижин  все  висит , исподволь  косясь  на  мудрого  старика  презрительным  взглядом. 
  Улыбнувшись , Дед  Фома  подошел  к  «Лошади»  поближе , чтобы  отвечая , Алексей  не  очень  напрягал  голос , а  не  то  от  больших  усилий  он   рухнет: сам  камнем  на  землю , ну  а  старику  зажженным  факелом  на  легковоспламенимую  совесть.
- Каким  путем  идешь , Андрей? – спросил  дед  Фома. - Путем  Марии? Марфы? Не  знаешь , не  знай. Но  прими  к  сведению , что «Волшебной  флейтой» называется  не  только  опера  Моцарта – такое  же  название  получила  операция  нацистов , в  ходе  которой  было  уничтожено  более  пятидесяти  тысяч  белорусов. А  на  столбе  ты  что  делаешь?
 Отвечая  старику , Алексей «Лошадь» Нижин  не  стал  вдаваться  в  детали. Может  быть , ему  стыдно  за  себя. А  может , и  за  других.
- Делаю  и  делаю , - пробурчал  он , -  залез  и  вишу.
- А  почему  залез? – поинтересовался  старик.
- Гордыня  меня  обуревает , вот  почему. Здесь-то  я  выше  всех: никакая  деревенщина  со  мной  в  ряд  не  станет.
Деревенщину  дед  Фома  на  свой  счет  почти  не  принял. Ментально  он  давно  не  в  деревне  - в  стольном  граде  законодателей  духа. Хотя  бы  своего  собственного ; скупо  рассмеявшись , он  удалился , а  Алексей  Нижин  повисел  на  столбе  еще  с  полчаса  и  болезненно  расшибся ; когда  Алексея  собирали  с  земли , старик  уже  пил  чай  с  сушеными  мухоморами: голова  в  сердце , закат  мыслей  в  изгнании. Кузьма  Соскоков  у  дверей.
Дед  Фома  смотрит  на  Кузьму  через  окно , ни  слова  не  говоря - не  с  собой  же  ему  говорить: и  мухоморы  пока  не  настолько  подействовали , и  на  дворе  еще  день , не  время  сейчас  для  этого – старик  добрался  до  двери , распахнул  ее  настежь ; близоруко  взирает  на  обездоленного  женолюба  Кузьму  и  пошатывается  перед  ним  со  скрытой  улыбкой.
   Кузьма… пришел , объявился ,  думая , что  ему  гибло… если  бы  он  посмотрел  на  мир  моими  глазами , он  бы  вообще  охренел. Соскоков  вглядывается  в  старика  с  ожиданием. Он  размышляет: поможет  ли  мне  старик  или  пошлет  за  семь  морей  на  быстроходном  корвете  блатной  фени? послать  не  должен. Но , если  и  не  поможет , все  равно  ничего  страшного.
  Сидеть  дома  Кузьме  куда  хуже - у  него  там  сыро. От  слез  и  от  никудышнего  потолка.
- Слушай , дед  Фома , - сказал  он , - у  тебя  бывало  ощущение , будто  бы  твоя  жизнь  пошла  на  самотек?
  Старик , улыбаясь , задирает  уголки  губ , но  вида  не  подает: прикрывает  лицо  шершавой  ладонью.
- У  меня , Кузьма , - сказал  он , - бывало  ощущение , что  моя  жизнь  не  просто  на  самотек  пошла , но  и  вернулась.
- Вернулась? – удивленно  спросил  Соскоков. 
- Как  если  бы  никуда  и  не  уходила. Я  тебе , Кузьма , желаю  точно  такого  же  ощущения - уходила  она , не  уходила , но  сейчас  же  она  с  тобой. В  тебе. Столь  сомнительном.
  Снова  что-то  намело. Мне – туда , где  ночь , светло ; Кузьма  Соскоков  покидает  дом  деда  Фомы , не  зацикливаясь  на  своих  вросших  ногтях  и  явственно  чувствуя: что-то  важное  довелось  мне  у  старика  узнать , что-то  крайне  немимолетное.
  А  вот  как  с  этим  жить , Кузьма  не  чувствует. Жизнь  и  во  мне , и  со  мной… куда  мне  столько?  Для  чего?
   С  чем  ее  употреблять? На  что  ее , пока  много , откладывать? в  Ерошевском  и  Лопатине  ее  никак  не  меньше.
  Они  в  Москве. В  Южном  округе. Логистик  Петр  Ерошевский  на  балалайке , тщеславный   паяц  Константин «Лумумба» Лопатин  на  дудочке ; играли  они  нередко , но  на  публике  еще  не  доводилось – в  двухкомнатной  квартире «Лумумбы»  они  играют  вполне  слаженно.
  Публики  мало , но  и  те , кто  есть , обмануто  расходятся.
  Ерошевский  на  балалайке , Лопатин  на  дудочке , одну  вещь  отыграли , но  вторую , «Наполним  музыкой  сердца» Юрия  Визбора , приостанавили  уже  на  середине: «Лумумба» Лопатин  все  играет , но  Петр  Ерошевский  встает  со  стула  и , как  это  принято  у  экзальтированных  кокаином  рок-звезд , разносит  балалайку  об  ближайший  дверной  косяк.
Константин  Лопатин  доигрывает  вторую  вещь  в  одиночестве. Не  начав  третью , в  декаденском  недоумении  ломает  дудочку  об  спинку  оставленного  Ерошевским  стула  и  идет  к  Петру  на  кухню.
 Тот  стоит  в  жесточайшем  отчаянии. Константин «Лумумба» Лопатин  меряет  Ерошевского  непонимающим  взглядом.
- Пустое  ты , Петя , затеял , - сказал  он , - это  у  пользующихся  успехом  групп  аппаратуры  немерено , а  у  нас  с  тобой  теперь  ни  дудочки , ни балалайки. Как  в  следующий  раз  играть-то  будем?
  Петр  Ерошевский  так  на  него  посмотрел , что  Константина «Лумумбу»  тут  же  проняло: не  будет  никакого  следующего  раза. Бери  шинель , и  к  печали  в  поденщики - насупленно  отрабатывать  прежние  мечты.
- Что , Петя , закругляемся? – спросил  Константин.
- Пора , – ответил  Ерошевский. – Давно  пора. Но  сейчас  уже  сам  Бог  закругляться  велит. Не  Себе - нет… Нам  с  тобой.
- А  почему  сейчас?
- Ни  угла , - сказал  Ерошевский , -  ни  угла  не  осталось… ни  одного , за  который   надежда  могла  бы  зацепиться.
 
  На  всякий  случай  ты , Алена , все-таки  следи  за  крышкой  моего  гроба , не  полагаясь  на  невзыскательные  вкусы  желторотых  бесят. Помни  о  том , как  нищее  племя  центральноафриканских  скотоводов , откуда  берет  начало  род  Константина  «Лумумбы» , проигрывало  битву  за  поле. Без  вариантов. Полтора  века  назад.
Поле  ничем  не  засеяно.
В  их  племени  очень  мало  людей , но  у  них  есть  шаман: он  издалека  смотрит  на  запыхавшихся  негров  и  осмысленно  приносит  в  жертву  плешивых  тушканов.
Ход  битвы  это  не  меняет.
Шаман  подзывает  к  себе  вождя  Ча. Выдрав  его  диким  криком  из  самой  гущи , глядит  на  него  с  залитыми  своей  кровью  глазами  и  приказывает  принести  в  жертву  несколько  молодых  воинов.
Своих  воинов.
Вождь  Ча  решается  ему  перечить.
«Как  же  так , сказал  он ,  у  нас  же  и  без  твоих  жертв  людей  маловато , мы  валимся  на  всех  направлениях  и  нас…».
Шаман  не  хочет  ничего  слышать. Визжит  и  с  озверением  топает  ногами  по  неподвижным  трупам  плешивых  тушканов.
И  затрясся  вождь  Ча ; испугавшись  гнева  богов , он  влетел  обратно  в  эпицентр  схватки  и  своих  же: в  спину , насквозь. Погнул   копье , обернулся  за  одобрением  к  шаману – Чибатук  Бамчадак  внимания  на  него  уже  не  обращает. Уставившись  в  ровное  небо , прохаживается   языком  по  толстым  губам - на  небе  никого , но  шаман  кого-то  увидел  и , вновь  выкрикнув  вождя , принялся  небезрадостно  жестикулировать: «вперед! Приняли  боги  нашу  жертву! Теперь  покатит!»
 «Давно  пора! Пропадем - живьем  не  зажарят!».
  Вождь  Ча  воспрял. Вождя  Ча  сбивают  с  ног , срубают с  плеч  блестящую  голову , кладут  ее  в  корзину ; Ча  не  смиряется  и  по-прежнему  не  разжимает  рук - в  одной  погнутое  копье , вторая  просто  кулак.
Вскинутый  к  небу.
Победный. 
  Не  свойственный  сторонившемуся  негров  и  боготворившего  свою  женщину  Игорю  Салапину. Она   от  него  ушла , и  рано  осиротевший  архивариус  Салапин  ее  еще  немного  полюбил  и  больше  не  любит ; поливает  долговязую  шефлеру  и  плачет  без  слез.
  Его  сердцу  одиноко. Но  жизнь  продолжается , льется , и  на  замену  ушедшей  от  него  женщины  Игорь  Салапин  находит  ободранную  кошку. Впускает  ее  в  одинокое  сердце  и , досыта  накормив ,  жареной  путасу , зажигает  ладан - кошку  его  рыба  устраивает. Игорь  Салапин  испытывает  подзабытое  чувство  радости.
   И  кошка  довольна , и  сердцу  не  одиноко , очень  даже  not  so  bad; прожив  у  него  морозную зиму , кошка  сбежала  от  Салапина  через  распахнутое  окно , и  Игорь  вновь  ощутил  щемящее  одиночество  сердца. 
Он  пытается  любить  кошку  и  на  расстоянии , но  сердце  у  Игоря  Салапина  крайне  примитивно , оно  не  суется  у  него  в  незримые  дали , ему  бы  завести  себе  кого-нибудь  здесь - поближе  к  Салапину.
Поближе  к  Салапину  лишь  пустота.
Ее  Чистый  Свет. Его  сердце  никого  себе  не  заводит ; Игорь  Салапин  на  него  не  равняется , но  оно  его  отвлекает , и  так  продолжалось   до  восемнадцатого  марта  2003  года , когда  на  кухню , где  Игорь  Салапин  поливал  долговязую  шефлеру , выскочил  неприкаянный  таракан – сердце  у  Салапина  приветственно  вздрогнуло. Игорь  прихватил  этого  таракана  под  рыжее  брюхо  и  торжественно  уложил  в  коробочку  из-под  скрепок.
Там  будешь  жить: птица  ты  невеликая , но  для  моего  сердца  все  равно кого  себе  завести , только  бы  находился  поблизости. Под  боком. У  него , у  сердца.
На  утро  таракан  околел.
Просидел  весь  день  в  безмолвном  трауре , Игорь  Салапин  встряхнул  свое  сердце  рискованной  дозой  нитроглицерина  и  ближе  к  ночи  отправился  его  хоронить.
Таракана – пока  не  сердце.
Салапин  законопослушен , трудно  возбудим , у  него  некрепко  сжимающаяся  ладонь , и  в  ней  коробочка  из-под  скрепок  с  околевшим  тараканом ; на  улице  глаза  Игоря  Салапина  непроизвольно  втыкаются  в  луну  и  его  примитивное  сердце  виртуозно  оживает: луна  же  от  меня  не  уйдет , подумал  Игорь , а  уйдет , так  вернется. Она  раньше меня  не  околеет , и  из  моего  окна  ей  не  выпрыгнуть - запрыгнуть  в  него  ей  куда  более  по  рангу.
Ее  стану  любить.
  Салапин  принимает  решение ; в  своем  микромире  он  проходит , как  весьма  изобретательный  творец , и  Игоря  ничуть  не  одергивает  его  примитивное  сердце - в  силу  того , что  луна  для  сердца  существо  действительно  близкое. Луна  не  подведет.
Она  верная. Никакого  сравнения  с  Оксаной  Липинской , в  чьем  вертлявом  сердце  жил  страх. И  неспроста: от  Салапина  она  ушла  без  потерь, но  ее  очередной  возлюбленный  Юрий  Куракин , напряженно  и  невпопад  соседствующий  в  реальности  с  сексофобными  дильдос-леди , покинул  Оксану  Липинскую  со  словами: «ты  загубила  мою  жизнь. За  это  ты  ответишь  своей».
Склочный  антиглобалист  Куракин  расстался  с  ней  не  по  собственной  воле. Она  его  расчувствовавшуюся  душу , можно  сказать , вытолкала  взашей , и  ныне  жалеет , но  не  Куракина , а  саму  себя поступившую  так  неосмотрительно: ну , разве  мне  было  трудно  Куракина  поменьше  изводить? что  мне  стоило  его  душу  хотя  бы  не  взашей  выгонять? хотя  бы  поцеловать  ее  на  дорожку?.
Золотистыми  бывают  не  только  яблоки , но  и  стафилококки , да , да , наука  подтверждает ; не  совсем  отрешенно  предаваясь  йоге , Оксана  ждала , когда  же  к  ней  вернется  Юрий  Куракин. Придет  забирать  ее  жизнь  взамен  своей.
Но  Юрий  не  спешил. Он  проверял  на  практике  брошенные  им  тогда  слова: на  самом  ли  деле  ли  она  загубила  его  жизнь  или  он, что  не  исключено , напугал  ее  сгоряча. Год  проверял , два , и  на  четвертый  окончательно  убедился – загубила  она  все-таки  его  жизнь , оставила  ее  без  цели  и  смысла , зелеными  глазами  словно  бы  блоху  раздавила.
И  Юрий  Куракин  вернулся  на  Коровий  вал. Пришел  и  забрал  ее  жизнь  взамен  своей ; ему  ее  жизнь  не  нужна , но  раз  уж  у  него  жизни  нет , то  пусть  и  у  нее  не  будет.
Сказав  Липинской: «у  меня  жизни  нет , но  может  и  будет , а  у  тебя  есть , но  уже  не  будет», он  ее  и  забрал.
  Жарким  днем  под  стук  висков. 
  Не  позволив  ей  стать  дерганым  семейным  человеком  и , запечатав  себя  изнутри , сравняться  тем  самым  с  бесцветной  синефилкой  Екатериной  Барандиной.
- Не  жизнь  у  меня , Николай , не  жизнь , - признавалась  Екатерина  своему  подвижному мужу. - Кордебалет  святых  на  погосте  моих  несбывшихся  надежд.
- А  что  такое?
- В  два  часа  дня  мне  сообщили  об  произошедшем  полгода  назад  убийстве  одной  моей  подзабытой  приятельницы , в  три  насовали  полсумки  гнилой  моркови… Почему  в  этом  доме  даже  покупка  елки  возложена  на  меня? Посмотри , мне  ее  иголки  все  лицо  искололи!
- Сама , милая , виновата , - усмехнулся  Николай. - Несла  бы  на  вытянутых  руках , они  бы  и  не  искололи.
- А  почему  ее  должна  была  нести  именно  я? У  нас  в  доме  что , мужчин  совсем  нет?
 Поправив  узкий  ворот  байковой  рубашки , работавший  на  износ  консультант  по  питанию  Николай  Барандин  потрепал  по  голове  выбежавшего  на  шум  пятилетнего  сына. Вспоминая  свой  вчерашний  выход  на  прием  к  урологу – он  пересилил  себя , дошел , занял  очередь , и  увидел  на  двери  кабинета  табличку «Задумайтесь, а  стоит  ли  ему  стоять?».
  Николай  Барандин  задумался: в  коридоре  уже  погасили  свет , а  он  все  сидел  и  думал. Думал  и  снова  думал. Думал , думал…
- Тебя  спрашивают , ты  отвечай! – воскликнула  Екатерина.
- Я  отвечу… ты , Катя , спрашивай…
- Мужчин  в  нашей  семье , что , нет? Да?!
- Действующих? Действующих  нет.
  Непритязательно  я  ответил , честно  я  изрек - Николаю  Барандину  не  от  кого  было  услышать , что  его  сын  Виталик  повзрослел  уже  на  прошлой  неделе.
  Плескаясь  в  ванне  со  своей  любимой  пластмассовой  уткой , он  получил  в  душу  ощутимый  тычок  ядовитой  стрелой  откровения , моментально  переложенного  им  на  две  обрывистые  фразы.
- Утка , утка , пластмассовая  грудка , - пробормотал  Виталик. - Утка , утка , а  ведь  ты  меня  переживешь…
 Подтверждая  правоту  его  подозрений , утка  непроизвольно  крякнула  что-то  истинное - про  себя.  Для  него. Мне , она  мне , я  не  слышу , читаю  по  движениям  клюва , мне , мне , для  меня , я  смотрю , всматриваюсь , впиваюсь  в  самую  глубь  вещей , Постные  Дни  Гонора  начинаются  не  для  Виталика. Для  его  отца - выбравшись  в  церковь  не  на  экскурсию , Николай  Барандин  выплескивал  накопившееся  в  нем , не  подбирая  слов.
  Без  оглядки  на  покой  окружающих. Сплетая  несколько  предложений  в  одно  и  не  отделяя  их  знаками  внутреннего  препинания. Громко  и  заклинательно. 
- Умоляю , - говорил  он , - закончить  со  мной  твои  опыты  устал  я  терять  в  достатке  многое  нужное  тебе  не  скажу  ты  знаешь  лучше  чем  я  но  лучше  ли  ветер  твоего  слова  развевает  флаг  моего  позора  под  небом  твоим  голубым  быть  отказывающимся  для  меня  не  для  всех  но  для  меня  я  главнее  всех  прочих  меня  не  считавших  за  меня  и  поэтому  выражающих  радость  в  спину  моей  надежды  наконец  увидеть  славу  твою  ко  мне  прикоснувшуюся  дымом  разлуки  с  мною  прощенными  плюющимися  страстью  к  другому  выбору  пойми  меня  сколько  же  дней  я  перечил  костру  превращения  в  транзитные  пары  напоившие  туманом  моих  лошадей  всегда  взнузданных  чтобы  бежать  за  тобой  по  горному  склону  где  листья  переплетаются  с  памятью…
- Говорите  четче , - перебил  Николая   некто  находящийся  за  его  спиной , - трудно  улавливать.
- А  тебя  кто  спрашивает?! – рявкнул  Николай  Барандин.
- Наверное , я  ошибся  в  направленности  ваших  устремлений , но  разве  вы  обращаетесь  не  ко  мне?
 Николая  Барандина  страшно  перекосило ; подбородок  задрожал , рука  инстинктивно  прижалась  к  пошедшему  на  финишное  ускорение  сердцу , мысли  зароились  вокруг  жуткого  предположения: А  что , если  это  Он , а  я  на  него  наорал , сгноит  он  меня , сожжет… в  гамаюнов  помет  обратит….
- Вы… кто? – нетвердо  спросил  Николай  Барандин.
- Я? – переспросили  его. 
- Да. Вы  кто?
- Я  Федя  Конев , прислужник  здешний. Вы  так  несвязно  говорили , что  я  счел  себя  вправе…
 «Это  по-прежнему  ее  тело… Ваше , твое: кольца , клипсы , загар  от  вчерашних  звезд – какое  у  вас , Нина , красивое  платье».
 «Мерси , Барандин».
 «Ноги  принципиально  не  бреете?».
 «Изыди».
  Кто  и  на  кого… она  на  меня? Я  на  остальных? на  кого , на  кого, а  на  Федю  Конева  Барандину  безгранично  положить. Николай  уже  пробирается  к  выходу ; расталкивая  старух , он  кое-кого  из  них  цепляет  локтем  примерно  в  челюсть.
  Задевать  их  он  не  планировал , но  его  рука  ходит  ходуном , сердце  же  разошлось: забывается  и  пытается  прорваться  на  волю ; извините , выкажите  снисхождения , ведь  я  тоже  верю  в  Россию - народ  в  той  церкви  подобрался  всепрощающий. Обиды  на  Николая  Барандина  не  держат , больше  того – отвлекают  докучливым  сопереживанием.
- Вы  как? - спросил  Николая  сипловатый  мужчина  с  крупными  гроздьями  краснушных  пупырей. – Неважно? Сердце  прихватило?
- Прихватило… - ответил Барандин.
- Не  беда , скоро  отойдет.
   Ваши  мероприятия  по  моему  воодушевлению  непродуманны , как  есть , непродуманны , о , как  они  непродуманны , и  я  берусь   их  пресечь.
- Оно  отойдет… - пробормотал  Николай. - Только  куда?
 
 Дрожит  твоя  нога , когда  стоит  на  мне.
 Поскольку  я  дышу. Все  чаще.
 В  агонии.
 Первый  снег.
 Еще  ранняя  осень , но  уже  первый  снег , и  Михаил «Вальмон» Кульчицкий  соскребает  его  с  поваленной  временем  листвы ; он  собирает  первый  снег  для  того , чтобы  сделать  из  него  снежок  и  зашвырнуть  этим  снежком  в  самое  толстое  из  увиденных  деревьев. Попадет - все  будет  нормально , пусть  не  везде , но  хотя  бы  в  его  жизни ; не  попадет – все  будет  похуже. Не  везде , но  Михаилу  Кульчицкому  почти  не  легче , что  не  везде ; «Вальмон» создает  маленький  снежок , намечает  самое  толстое  из  попавшихся  ему  на  глаза  деревьев  и  размахнувшись , бросает.
 По  направлению.
 Мимо.
 Поспешно  забыв  о  неудаче , Михаил  Кульчицкий  с  волнением  в  разуме  и  формальным  прочувствованием  издержек  настроения  на  изучение «Анатомии  человеческой  деструктивности» Эриха  Фромма  берется  за  создание  второго  снежка - снег  холодный , листья  грязные , «Вальмон»  не  оступает.
Доделал  второй  снежок  и  тоже  бросил.
Столь  же  неточно. Но  практически   не  промахнулся – всего  какие-то  полтора  метра  правее  взял.
Низкая  культура  жеста , вялая  работа  коленных  суставов , средняя  половая  конституция ; Михаил  Кульчицкий  согнулся  создавать  третий , выронил  пачку  сигарет  и  задумался: ведь  перед  прошлой  зимой  я  так  же  швырялся  снежками  на  удачу. Да  и  опять  таки  не  одним , и  опять  таки  не  попал , но  год  прошел  нормально. Ну , затемнение  в  легких  нашли , но  больше  же  ничего  плохого  не  наблюдалось - хорошего , понятное  дело , совсем  не  было , но  о  хорошем  мне  сейчас  и  думать  ни  к  чему. Рано  мне  еще , потом  как-нибудь.
 Объяснимо  испугавшись , Михаил «Вальмон»  третий  снежок  не  бросил: вдруг  попаду , подумал  он , и  себе  же  во  зло  наружу  устойчивость  моей  нынешней  шаткости.
Успокойся , моя  цепкая  душа , не  бросит  Михаил  Кульчицкий  третий  снежок. И  не  просто  так  не  бросит. На  удачу.
Бессмертные  Кульчицкого  не  поймут.
Они  под  него  не  подладятся.
Мартынов  ему  улыбнется ; поддерживая  близкие  отношения  с  двумя  немолодыми  буддистками , Мартынов  пребывает  в  одном  арбатском  переулке  с  Михаилом «Вальмоном» , и  Мартынова  будят  несильным  толчком  в  затылок - следует  учитывать , что  Мартынов  распространяет  электрическое  поле  своего  тела  не  в  помещении ; он  одиноко  валяется  на  улице  и  над  ним  с  укоризной  нависает  дородный  индивид  со  строгими  глазами  и  в  рабочей  спецовке.
 Жестко  ставящий  вопросы.
- Ты  с  какого , братка , тут  нежишься? – спросил  он  у  Мартынова. – С  какого  такого  страшного?
 Мартынов  этого  не  помнит. Он  арканит  нечетким  взглядом  близлежащий  пейзаж  и  видит  на  приземистом  здании  готическую  надпись «Библиотека». Может , и  не  готическую , но  Мартынову  все  равно  какую ; на  небе  яркое  солнце , а  он  валяется  на  незнакомой   улице  и  приступает  к  общению  с  мужчиной  в  рабочей  спецовке.
 Тоже  не  отрада.
- В  чем  дело? – не  оставляет  его  в  покое  назойливый  пролетарий. - Чего  ты  здесь  развалился?
- Жду , когда  библиотека  откроется.
 Начав  вести  трудовую  жизнь , благополучный  бульдозерист  Степан  Дудинович  перестал  доискиваться  истины , но  он  все  же  старается  смотреть  туда  же , куда  и  Мартынов ; посмотрел  и  неодобрительно  втянул  в  себя  жирные  щеки. Библиотека... верно.
- А  почему  лежа  ждешь? – спросил  он.
- Устал  уже  на  ногах , - ответил  Мартынов.
- Беда  с  вами , книгочеями… Моя  фамилия  Дудинович - я  ее  и  в  паспорте  без  запинок  не  прочту , только  вот  на  улице  я  даже  по  пятницам  не  валяюсь , а  по  пятницам  мне , вроде , как  и  положено.
Не  подав  Мартынову  ни  руки , ни  сигареты , Степан  Дудинович  деликатно  прикрылся  грубой  ладонью  от  протяжного  позевывания, и  в  дыхании  у  него ровный  аромат  недавнего  завтрака: кофе  с  булочками.
- Ты  даже  и  не  думай  спорить , - сказал  Дудинович , - беда  с  вами , книгочеями. Не  мне , конечно , но  беда.
- Беда , - согласился  Мартынов.
- И  еще  какая.
- Ну , так...
 Они  не  расходились  еще  несколько  минут. Мартынов  и  Дудинович: гомо  сапиенс  и  тоже  самое. «Живите , терпите , любите. Но  если  задумаете  застрелиться , помните  о  том , что  Гитлер  выстрелил  себя  в  правый  висок».
 «Гитлер  подонок… нелюдь…».
 «Стреляйте  в  другой».
 «Здоровее  буду?».
 «В  целом , конечно , нет» ; из  закрытого  окна  пятого  этажа  на  Мартынова  с  Дудиновичем  индифферентно  посматривал тогда  еще  не  скончавшийся  во  сне  Вадим  «Дефолт» Гальмаков.
  Сначала  на  них , затем  на  свечу ; смотрел , взирал  и  у  него  заболели  глаза. Да  и  мысли  пошли  нехорошие , преимущественно  об  адском  пламени. 
  Гальмаков , Мартынов , Дудинович - готовая  компания , чтобы  расписать  в  Чистилище  приличную  пулю.
  Подумав  затушить  свечу , Вадим «Дефолт» привстал  и , оставшись  в  этом  положении , начал  дуть , однако  как-то  неумело: огонь  не  затухает. Разбегается  по  всей  комнате - сама  свеча  сразу  же  потухла , но  огонь  с  нее  в  бездонный  саквояж  небытия  не  перепрыгнул , он  разгуливает  по  комнате  освоившимся  гостем. По  этой  разгуливает , в  другие  не  лезет , потому  что  других  у  Вадима «Дефолта»  нет.
Гальмаков  бегает  за  огнем   по  своей  единственной  комнате. Огня  много , догнать  не  сложно , вот  Вадим «Дефолт»  и  догоняет. Настиг  и  слюной  в  него , слюной.
Огня  от   слюны  «Дефолта» меньше  не  становится - больше  да , но  не  меньше , и   Вадим  Гальмаков  догадался , что  его  слюна  действует  на  огонь , как  бензин: не  тушит , а  только  заводит.
Сделав  данное  умозаключение , «Дефолт»  перестал  плеваться. 
   Взял  свечку  и  неторопливо  прохаживается  с  ней  по  комнате - уже  не  бегая.
  Посреди  огня. Со  свечкой. А  ничего , подумал  Вадим , оригинально – кто-то  в  темноте  с  горящей  свечкой , а  кто-то  посреди  огня  с  потухшей.
  Ничего , оригинально. 
  С  заведомо  худшими  последствиями , чем  в  сентябре  1996-го , когда  я  лишился  душевного  равновесия  из-за  субстанции  в  корне  противоположной  огню. Дождя  не  будет, все  уже  окончательно  рассосалось , но  Вадим  Гальмаков  два  часа  назад  одел  неудобную  куртку  с  капюшоном  и  теперь  очень  недоволен  тем , что  одел. Он  даже  злится: что  ни  сделаю , ничего  не  делается , вокруг  люди , как  люди , а  я  в  неудобной  куртке  с  капюшоном , иду  куда  глаза  глядят , а  они  у  меня  никуда  не  глядят. Глядят , но  хорошо  бы , если  бы  не  глядели.
  Дождь мало  помалу , но  заморосил , и  Вадим «Дефолт»  слегка  успокоился. Вытащил  из  кармана  левую  руку  и  нацеленно  повел  ее  к  голове  натянуть  капюшон.
  Человек  сбоку , дождь  сверху… практически  одновременно  с  дождем  к  Гальмакову  приблизился   светловолосый  крепыш  в  спортивном  костюме. Вроде  бы  вразвалку , но  мышцы  у  него  расслаблены  только  внешне , лишь  для  вида  ; Вадим  Гальмаков  полез  натягивать  капюшон  как  раз  в  то  мгновение , когда  человек , Иван  «Шугар» Марковский , дефилировал  мимо - Марковский  увидел , что  рука  Гальмакова  выходит  из  кармана , он  заметил  его  порыв, но  не  просто , а  рефлективно  и  по-боксерски  среагировал ;  Вадима «Дефолта»  Гальмакова после  нанесенного  «Шугаром»  левого  кросса , зацепило  как  поленом , и  он  упал  и  мрачно  помыслил: если  меня , как  поленом , зацепило , то  я  и  лежать , как  полено ,  буду. Никогда  я  еще  дисгармонии  не  поклонялся.
Вставай…
Уйди…
Прошу , вставай. Марковскому  стыдно , он  досадливо  извиняется  и , желая  подкрепить  извинение  однородным  с  ним  делом , старается  насколько  возможно  приподнять  Гальмакова  с  земли.
Вадим «Дефолт»  ему  ничем  не  помогает.
Ну , зачем  я  куртку  с  капюшном  надел? ну  зачем  я , вообще , родился? Расходуя  пепел  без  меры. Обдираясь  об  пальцы  легавых. Гранича  с  законченным  психом.
Пока  женщина  не  превратилась  в   обыденность.
  Ты  не  стала  человеком , но  я  тоже  жил , как  хряк. Выжидающим  ацтеком , что  с  портвейна  весь  обмяк.
 
  Редин  бы  «Шугару» такое  с  рук  не  спустил. Перестать  видеть  во  сне  мерзкое  чудище  и  ползавшую  по  застывшему  телу  змею  Редину  не  удается: лицо  у  чудища  , будто  бы  сплошная  бородавка , и  глаза , глаза , у  него  их  два , и  оба  чудовищно  выпуклые , безраздельно  внимательные.
  Змея  по  Редину  все  еще  ползает. Чудище  на  нее  не  смотрит - оно  беседует  с  самим  Рединым. Спустившись  к  нему  на  спортивном  самолете  с  каучуковыми  гусеницами  вместо  шасси.
- Не  люблю  я  встречаться  с  тобой  на  Земле , - сказало  оно. - Но  все-таки  вынужден , ты  же  к  нам  давненько  не  наведываешься. Назло  или  так , обстоятельства?
- Обстоятельства , - ответил  Редин. - Личного  характера , но  общего  свойства. Ты  змею-то  убери , а  то  со  змеей  на  теле  я  не  очень  склонен  поддерживать  с  тобой  вдумчивый  разговор.
Чудище  на  нее , как  не  смотрело , так  и  не  смотрит , и  Редин   уже  понемногу  закипает.
- Ты  думаешь  ее  убирать? – спросил  он. - Если  не  думаешь , то  я  подумаю  за  тебя  сам , а  ты  не  думай - просто  убери.
- У  нас  на  оба  мира  всего  один  Бог , - сказало  чудище , - и  мы  должны  относиться  к  нему  бережно , поскольку  другого  уже  не  будет , а  этот  пусть  и  не  идеален…
- Убери  ее. 
- Змею?
- Убирай! – закричал  Редин.
- Да  она  не  имеет  ко  мне  никакого  отношения , - довольно  искренне  воскликнуло  чудище. -  О  чем  ты , Редин! Какая  еще  змея! Я  ее  не  то  что  контролировать , даже  увидеть  не  в  состоянии.
  Все  ты  в  состоянии - это  я  не  состоянии , я  неподготовлен  к  долгим  морозным  зимам  на  секретных  островах  и  к  расширению  роли  непознаваемых  змей , я  не  отношусь  к  себе , как  к  здоровому ; враждебно  светя  ядовитым  зубом , змея  уже  обмоталась  вокруг  его  запястья , и  Редин , пока  еще  не  чувствующий  приближение  своего  последнего  часа  и  взглянувший  на  нее  всем , чем  вышло , напрягся  и , по  меньшей  мере  наполовину  проснувшись , вскричал.
  Отошел  он  лишь  в  следующем  сне.
  Благо  он  был  посветлее: про  ягненка. Про  белую  горячку  Далай-Ламы. Про  синхронное  плавание  оптинских  старцев.
Фанатичный  противник  Веданты  Федор  Черкашин  ему  ни  разу  не  снился. 
  Даже  мертвым - двадцать  шестого  марта  2001  года  Федора  Черкашина  подрезали  на  Каширском  шоссе. Терпеть  проявленнное  к  нему  отношение  Федор  не  намерен  ни  под  каким  углом  и , догнав  обидчика  на  втором  светофоре , он  встал  рядом  с  ним , обозленно  высматривая , кто  же  в  этой  старой «Ауди» посмел  его  оскорбить.
  Антон  «Бурлак» Евгленов.
  Сердито  постучав  ему  по  стеклу , Черкашин  вынудил  «Бурлака»  выйти  поговорить.
- Ты  что , убогий , - проорал  Черкашин , - осознанно  не  собирался  меня  замечать?! Да  я  тебя  за  такие  дела… за  такие… я… за  такие  дела  я  тебя  прямо  не  сходя  с  места  ногами  кверху  в  асфальт  воткну!
  Не  впуская  околачивающихся  поблизости  мыслей , Антон  Евгленов  поместил  на  свою  небритую  физиономию  ярое  удивление.
- Это  я  убогий? – спросил «Бурлак». - Да , я  допускаю , что  по  сравнению  с  какими-нибудь  величественными  атлантами , я  и  не  тяну , но  по  сравнению  с  тобой , сучок , я  и…
- Сучок?! – недоуменно  вскричал  Федор  Черкашин.
- А  кто  же  еще? Или  ты  о  себе  лучше  думаешь? Впрочем , хорошо  думать  о  себе  задача  для  твоих  извилин  вполне  серьезная , а  по  мне  ты…
  Безголосый  эстрадник-авангардист  Федор  Черкашин  все  уже  вспомнил - он  уже   пятый  месяц  сидит  на  страшной  диете: однопроцентный  кефир , вареная  репа , ржаные  хлебцы , и  за  это  время  из  него  убыло  килограммов  тридцать  пять, но  характер  у  Черкашина  остался  прежним , с  его  нынешней  мощью  совсем  для  него  обременительный.
  Черкашин  все  вспомнил.
  Он  иногда  забывает. Ему  иногда  удается.
  «Я  ее  целовал , она  меня  нет: открывала  рот , сутулила  плечи , не  сопротивлялась  тому , что  я  прихватывал  ее  язык , подчинялась…».
  «Это  удовольствие. Надо  признать».
 «Да  бросьте  вы , Александр…».
 «Асексуальная  жизнь , Черкашин , откроет  перед  вами  невиданные  перспективы».
 «Может  быть , я  туда  и  скачусь. Мне  уже  ничего  нельзя  исключать» - спорные  идеи  имелись  и  одиозного  нарколога  Александра  Жидкова.
  Который  год , думал  Жидков , я  хожу  по  темным  царицынским  подворотням  и  меня  никто  даже  не  попытался  ограбить - не  достиг  ли   я  уже   того  уровня  физического  развития , когда  мне  пора  попробовать  кого-нибудь  ограбить  самому? Меня  никто  никогда  не  пробовал , а  я  вот  попробую ; если  со  мной  никто  не  связывается , то  наверное , я  выгляжу  достаточно  устрашающе.
Пепел  к  звездам , подними , вор…о… бей , к  звездам… стряхнув  на  присевшего  воробья  пепел  плохо  тянувшейся  сигареты , Александр  Жидков  зашел  в  подворотню  потемнее: тут , где-нибудь  тут , отличное  место , великолепное , где  же  жертвы , им  пора   появляться , так… начинаем.
Навстречу  Александру  движется  невысокий  юноша. Прилежный  абитуриент  МАДИ  Кирилл  Уланский , не  копящий  обиды  на  других  и  не  прощавший  себя  чужим  мнением - Жидков  устремляется  к  нему. Говорит  сухо , в  основном  требует.
Ты  мне…  деньги… ты  слабый! я  злой!
Задумчиво  выслушав  Жидкова , Кирилл  Уланский  как-то  незаметно  сбил  Александра  с  ног.
 Стянул  с  него  штаны , схватил  за  член  и  на  крейсерской  скорости  волочит  Жидкова  за  собой.
 Второй  квартал.
Александр  Жидков  находится  в  таком  унижении , что  ему , пожалуй , не  больно. Он  невластен  над  случайными  соглядатаями  патологичности  его  типа , Жидков  покорно  пребывает  в  прострации , обдумывая  прелюдию  к  самоубийству – выпил  кофе , одобрительно  хмыкнул , погладил  по  спине  храпящую  женщину.
«Доброе  утро , деточка. Спи , спи , я  уже  ухожу. К  вечеру  не  жди» ; увидев  у  метро  «Царицыно»  кассету  с  дуэтами  Френка  Синатры , Кирилл  Уланский  полез  за  кошельком  и  спешно  ее  купил.
Бросил  Жидкова , незапланированно  вернулся  домой , хотел  тут  же  насладиться , но  у  него   отключили  электричество , и  Кирилл  очень  расстроился. Обхватил  руками  разочарованную  голову. Пригнул  ее  к  сердцу , позволяя  ей  самой  убедиться , что  оно  разочаровано  еще  больше  нее. Кассету  он  никуда  не  дел – она  лежит  на  журнальном  столике , безучастно  нервирует  Кирилла  всем  своим  присутствием , и  он , пребывая  восемнадцатый  год  в  обременительном  рабстве  у  Всевышнего , подносит  ее  к  окну , бегает  глазами  по  названиям  песен , прикладывает  разными  сторонами  к  правому  уху , и  что-то , как  ему  кажется , слышит. То  ли  «I ;ve  got  you  under  my  skin» , то  ли   «Froggy  day».
Тихо-тихо , как  вздохи  моря  - Мартынов  бы  не  услышал.
Он  бродит  по  Большой  Никитской  с  косоносым  гномом  Дабосом , Мартынов  не   согласен  с  тем , что  наш  мир  является  адом  некой  другой  планеты ; у  него  просматривается  слабость  в  держании   себя  вертикально  и  он  идет  чуть-чуть  подлечиться  холодным  пивом.
«Мне , Люба , право  хорошо , когда  с  тобой  я  разлучен. Мне  хорошо? Хорошо. Когда  с  тобой  я  разлучен  Еленой» ; на  пути  Мартынова  работающая  палатка , в  ней  сменные  фильтры  для  мундштуков  и  заплаканная  девушка. Мартынов  просовывает  ей  деньги. От  нее  минувшей  ночью  ушел  возлюбленный , и  не  просто – ушел  не  возвращаться.
«У  нас , деточка , почему-то  пока  не  получается  одного  удовольствия  на  двоих. Вероятно , моя  вина. Моя  вина  перед  тобой. Или  не  моя».
«Твоя».
«Отпусти  его , хватит  держать. Если  хочешь , давай  еще  выпьем  виски , и  в  спокойной  обстановке  обсудим  какой  он  у  меня».
«Не  хочу».
«Твой  выбор , милая. Правильный , не  правильный… Говорят  тебя, отпусти!» ; девушка  на  деньги  Мартынов  даже  не  смотрит.
Мартынов  просит  у  нее  холодного  пива , он  просит  у  нее  пива  за  деньги , но  девушка  в  ужасной  депрессии , а  Мартынов  сейчас , вообще , в  плохой  форме ; он  смотрит   на  нее  с  ницшеанской  тяжестью  и  непонимающе  спрашивает:
- Что , мои  деньги  теперь  не  действительны? Или  я  не  дома , не  в  Москве? Возможно, я  еще  и  не  проснулся?
  Девушка  на  него  не  реагирует. Мартынов  безошибочно  ориентируется  в  себе  и  не  занимается  колдовством  в  монастырской  башне: не  подносите  мне  больше  суздальского  сбитня , меня  с  него  уже  сморило , я  как  сыр  в  масле , в  машинном , в  нем ; за  Мартыновым   стоит  помятая  душевная  женщина , и  он  не  на  шутку  сомневается: где  это  я? засыпал-то  я  в  Москве , а  проснулся… если  проснулся… Проснулся , а  русского  никто  не  понимает , спрошу  вот  у  этой  дамы , ей  ли  не  знать , где  мы. Предварительно  не  упустив  шанса  негромко  поздороваться.
- Хай , бэби , - сказал  Мартынов. - What `s the  country  around  us?
 Расслышавшая  его  Клавдия  Николаевна  Жукова , неформалка , шестидесятница , главный  консультант  всех  страждущих  по  практическому  осмыслению  скотоложества , от  него  недовольно  отвернулась , и  Мартынов , предполагая  изменить  в  будущем  политику  знакомств , не  разворачивал  ее  к  себе  силой  рук: какие  же  дикие  места , подумал  он , на  чье  лицо  ни  посмотри , везде  ни  улыбки , а  из  труб  валит  такой  дым , что  сквозь  него  и  бесу  без  причастия  не  пробиться. Но  кто  же  его  причастит? Он  же  бес , существо  вне  конфессий - сам  Мартынов   православный , Мартынова  причастят , и  он  хоть  сейчас  на  причастие , ему  бы  и  прогорклый  кагор  поперек  горла  не  встал.
  Мартынов  с  удовольствием  выжил  бы  и  непонятым. В  зрачки  захандрившей  души  он  бы  сегодняшним  утром  закапал  и  обычно  неприемлемым  им  церковным  алкоголем: душа  Мартынова  отчего-то  не  видит , как  же  совершенен  наш  мир , помочь  бы  ей , навести, задобрить… троекратное  повторение «Отце  наш» , как  преамбула  неповторимого  видения…  над  просматривающимся  нимбом  Мартынова  кружит  большая  птица  Илба , и  скворец  Лит , выведывая  у  нее  информацию  о  ее  дальнейших  планах , узнает , что  большой  птице  понравился  его  скворечник.
Удивившийся  Лит  вида  не  подает: голос  не  дребезжит , крылья  быстрее  не  машут.
- Ты  птица  большая , ты  лучше  меня , - сказал  скворец , - но  ты  же  в  мой  скворечник  даже  головой  не  пролезешь.
- Головой  пролезу! - громыхнула  большая  птица.
- Хмм…
- А  голова  пролезет , все  пролезет.
 Скворец  Лит  хмурится , недоумевает , большая  птица  Илба  уже  стремится  в скворечник ; голова  пролезла , а  все  прочее  нет. Да  и  голова впустую  пролезла , застряла  только.
  Проживающие  в  скворечнике  птенцы  взирают  на  нее  со  страхом. С  ужасом , но  затем  с  восторгом.
  Как  же - сама  большая  птица  наведалась.
  И  не  только: осталась  вот. Не  получив  одобрения  от  господина  Фролова , который  тем  утром  толкался  у  газетного  киоска.
  Минутой  раньше  он  отирался  у  цветочной  лавки  и , незаинтересованно  трепя  взглядом  разноцветным  обложки , внезапно  почувствовал: на  него  кто-то навалился , скрутил  и  придвигает  головой  к  окошку - отставной  полковник-минер  Ипполитов? невменяемый  парапсихолог  Горенко? Сергей «Напалм» Чугунов?
   Фролова  засунули. Он  почти   не  сопротивлялся , Фролов  был  не  в  том  он  расположении  духа  над  телом , чтобы  органично  кому-либо  возражать.
  Дух  господина  Фролова  располагал  к  чему-нибудь  более  утонченному: к  обсуждению  особенностей  старообрядческих  некрополей , к  учтивой  беседе  о  закате  метафизики , к  взаимоуважительному  спору  о  причинах  падения  Ниневии , и  о  том , какое  же  произведение  обдумывал  Вольтер , когда  его  избивали  палками  на  крыльце  герцога  Сюлли ; барышня  в  газетном  киоске  о  Фролове  не  наслышана. Заметив  насильно  просунутую  в  окошко  голову , она  резонно  проявила  боязливую  эмоциональность.
- Вам  чего?! – пропищала  девушка. - От  моей  подруги  в  соседнем  киоске  ушел  мужчина , но  у  меня  все  было  ничего! Нормально!
- И  слава  Богу , - сказал  Фролов.
- Без  вас! Ясно  вам - без  вас! У  меня  все  было  нормально  без  вас! Я  спрашиваю , вам  чего?!
- Да… что…
Фролов  все-таки  является  мужчиной  и  ему  несколько  неприятно  сознаваться  в  своей  временной  беспомощности. Покинуть  окошко  ему  пока  не  позволяют - он  читает  про  себя  собственный  стих «Подумаешь ,  жизнь». Молодая  продавщица  газет  нервно  вздрагивает  своим  телом. Гибким… скользским?
- Вам  чего?! – с  необоснованным  подозрением  спросила  она. - Да  не  молчите  вы! Что  за  манеры!
- Я  не  молчу.
- Тогда  говорите , чего  вам  здесь нужно!
- Мне? Мне  всего  лишь…
- Ну??!
- Как  бы  вам…
- Чего?! –  завопила  она.
- Погреться , девушка , - поразившись  простоте  пришедшего  решения , ответил  Фролов. – На  улице  подмораживает  и  я  к  вам. Погреться…. Всего  лишь  погреться.





























               





                8


 
   «Долго  ли , коротко , но  ты  поставила  меня  перед  выбором , которого  у  меня  нет. Нет  и  тебя. Не  только  у  меня , но  и  нигде , помимо  засыпаемой  могилы. Я  тоже  брошу  туда  горсть  земли. Полью  слезами , чтобы  крепче  сковала , держа  тебя  на  идеальном  расстоянии  для  моих   вновь  изменившихся  приоритетов».
Это  выстраданное  признание  изжившего  себя  Аркадия  Перова , общественного  куратора  зеленоградского  «Союза  нерожавших  женщин» , у  которого  нарушена  кожная  чувствительность  и  не  растет  борода. Ему  уже  двадцать  шесть  лет , но  она  у  него  по-прежнему  не  растет.
Аркадий  столь  же  мелочен  и  недалек , как  граф  Монте-Кристо. У  него  от  этого  возникают  комплексы , и  Аркадий  Перов  чувствует  себя  неполноценным  и  незаслуженно  обманутым , а  вдруг  заслуженно? за  что  же  меня  обманули , углубленно  анализирует  Аркадий  Перов , не  за  то  ли , что  я  оказывал  протекцию  своим  сомнениям  в  справедливости  рулетки  божественного  участия?
Не  за  правоту  ли  моих  сновидений  об  укрывательстве  храмами  грешников? не  из-за  низкой  ли  потребности  в  самоактуализации? прижаться  бы  к  спиной  исполняющему  желания  делийскому  столбу , и  загадать , чтобы  борода  росла...
Чудом  ли , усилиями  воли - борода  у  Перова  выросла: не  сама  борода , но  Аркадию  достаточно  и  выступившей  на  щеках  щетины.
  Он  знает  о  ней  только  на  ощупь. Смотреть  в  зеркало  Аркадий  Перов  немного  опасается: не  исчезла  бы , думает  он , подневольно  соприкоснувшись  с  моим  ошалелым  взглядом.
  Дней  шесть  он  ее  ощупывал. На  седьмой  не  утерпел – уставился  в  зеркало. И  видит: большая  у  него  выросла  борода. Достойная.
  Но  седая. 
  В  Аркадии  Перове  оживает  самоуничтожающаяся  энергия. Он  упивается  безалкогольными  аперитивами , в  сотне  метров  от  его  бороды  уличные  музыканты играют  что-то  из  Гершвина ; повсюду  устанавливается  теплый  вечер  и  предоставляются  разнообразные  сексуальные  стимулы.
  «Такая  хорошая… такая  нежная  и  умелая – за  один  раз  с  ней  я  платил  многими  бессонными  ночами  прекрасных  воспоминаний…».
 «Счастье  становится  возможным».
 «Но  что  ты  мне  скажешь , если  я  скажу  тебе…».
 «Скажи , Гена.  Потом  скажу  я».
 «Говори  сразу!».
 «Со  столь  неприкрытой  психованностью , ты  ни  за  что  не  войдешь  в  интербригады  охранителей  космоса»
 «Хмм… Я  тут  подумал , что  ты , Аркадий , прав – пора  его  спасать. Спасать  космос… Силами  всех  прозревших  недоносков  нашей  Земли. Всеми  силами» ; безработный  ювелир  Геннадий «Оранжат» Пебодалин , заходивший  к  Перову  за «Исследованием  истерии» Брейера  и  Фрейда , вырос  рос  без  отца , и  это  сидит  в  нем , как  отравленный  шип  в  бычьей   шее  ненасытного  архимандрита.
  Геннадий  Пебодалин  никак  не  может  уравновесить  свой  жизненный  опыт  с  врожденной  глупостью.
  Шастая  по  тихим  переулкам , он  агрессивно  задирается – сейчас «Оранжат»  сцепился  с  каким-то  незнакомым  пенсионером. Схватил  за  грудки , норовит  долбануть  виском  об  колено ; ветхий  оппонент  этого  категорически  не  приветствует  и , ловко  уклоняясь  от  колена , старается  Геннадия  обуздать.   
- Кошмарный  сон , бред  и  сон , - сказал  он , - город  во  тьме , дьявол  в  Кремле , мы  сами  в  дерьме , а  теперь  уже  и  по  Дегтярному  спокойно  не  пройдешь… Да  я  же  вам  в  отцы  гожусь!
 Пенсионер  говорит , не  бьет , но «Оранжата»  Пебодалина  и  без  его  ударов  словно  бы  вдарило  обухом.
  Геннадий  зашатался  и  просел. У  него  выступили  слезы.
- А  что , годишься!  – прокричал  он  с  безграничной  радостью  немолодому  мужчине.
  Без  малейших  претензий  на  брутальность  Пебодалин  полез  с  ним  обниматься - разминаемый  Геннадием  гражданин  находится в  совершеннейшем  шоке , но  лучше  пусть  обнимает , чем  метит  коленом  в  висок ; неприятно , конечно , но  виском  об  колено - это еще  неприятней: пусть  лучше  обнимает , обниматься  не  голову  подставлять , стерплю…
- Папа , теперь  ты  мой  папа! – бесновато  кричит  Геннадий «Оранжат» Пебодалин.
- Твой , сынок , твой…. 
Общаясь  с  самим  собой , Геннадий  Пебодалин  обращался  к  себе  по  имени  отчеству , не  контролируя  глубину  затяжки  и  забывая  сказать: «buy-buy , тоска» ;  в  столице  солирует  теплый  вечер , прослеживается  необъятная  еретичность  благородных  деяний  и  создаются  парниковые  условия  для  развития  инстинкта  самоуничтожения - вокруг  Михаила  Кульчицкого , настоящего  сына  того  немолодого  мужчины  в  Дегтярном  переулке , сгущается  прохладная  ночь.
За  спиной  Кульчицкого  слышны  шаги. Михаил «Вальмон» , не  оглядываясь ,  идет  по  лесу  к  себе  на  дачу. Оглядываться  ему  стыдно , это  стало  бы  как  бы  знаком , что  он  чего-то  боится , Кульчицкий  и  в  самом  деле  очень  боится , но  бояться  Михаилу «Вальмону» довольно  стыдно – Кульчицкий   и  северного  волка  Фенрира  во  сне  не  боялся. Ну , или  боялся , но  со  стыдом. Шаги  за  его  спиной  слышатся  все  отчетливей , и  Михаилу  Кульчицкому  вполне  страшно ; шаги  надвигаются , и  их  уже  больше , чем  в  начале , когда  «Вальмону»  и  так  было  страшно , а  сейчас  Михаилу  Кульчицкому  просто  жутко: он  идет  быстрей  и  быстрей , но  идет  совсем  не  домой. Сбился  с  пути  и  идет  неизвестно  куда. Он  бредет  сквозь  острые  ветки , за  его  спиной  слышится  устрашающий  гул , и   Михаил «Вальмон»  неспешно  оборачивается ; подает  им  знак , что  он  их  боится  и , моргая , изучает  пространство  за  спиной. За  спиной  «Вальмона» теперь  другое  пространство , но  в  то  пространство , которое  лежало  за  его  спиной  до  того , как  он  обернулся , «Вальмон»  всматривается  крайне  пристально. С  опаской - концентрируясь  не  на  задаче , а  на  собственных  ощущениях. На  том  пространстве  никого: Кульчицкий  повторно  оборачивается , но  преследователей  нет  и  за  спиной. «Вальмон»  еще  трижды  оборачивался  туда-сюда - их  нет  нигде , и , не  веря  в их  исчезновение , Михаил  Кульчицкий  спонтанно  щупает  влажными  руками  окружающий  воздух. Никого  не  нащупывает  и  безрадостно  стыдится  тому  несвоевременному обстоятельству , что  он  рад. Весьма  рад , никого  не  нащупав  в  окружающем  воздухе , сплотившимся  по  обе  стороны  от  Михаила  Кульчицкого  оберегающими  прикосновениями  неба.
Небо  приглядывает  за  ним  с  третьей  стороны. Не  со  стороны  лица  или  спины – со  стороны  себя.
Михаил   Кульчицкий  смотрит  в  сторону  неба. «Вальмон»  видит , что  оно  за  ним  приглядывает.
У  Кульчицкого  расширяются  зрачки.
В  них  ни  стыда , ни  страха: звезда  на  звезде.
Многие  тысячи  уместились.
Посмотри , как  красиво , за  что  мне  видеть столько  красоты , мне есть  есть  за  что , весь  я   направлен  на  поглощение  Этого… пожилой  человек , согласившийся  быть  моим  отцом , трясет  головой  и  не  желает  отрезвлять  взгляд ; сощурившись , он  читает  надпись «Пивное  подворье»,  и  не  между  делом , он  спаивает  себя  не  просто  так - спасая  розу , поставь  ее  дома  в  бутылку  из-под  водки ; для  Геннадия  «Оранжата» Пебодалина  и  суета  теперь  в  прошлом.
 «Посетителям  дорогих  ресторанов  следует  опасаться  той  секунды, когда  зависть  в  моих  глазах  сменится  ненавистью – они  увидят  ее  через  окно».
«Увидят , Геннадий. И  не  сдвинутся  с  места».
«Не  в  силу  парализации  лютым  ужасом. К  сожалению».
 Устав  от  беспокойного  влияния  себя  на  мир , мира  на  себя , но  в  первую  очередь  себя  же  на  себя , Геннадий  уселся  в  дзадзен , и  четвертый  день , как  не  шевелится.
  Настроение  жены  Геннадия  «Оранжата» от  этого  поступка  Пебодалина  значительно  не  ухудшилось: не  шевелится  и  не  шевелится, подумала  она , сотру  с  него  сейчас  пыль  и  оставлю  в  никчемном  покое.
  Она  бережно  стирает. Геннадий  Пебодалин  молниеносно  выпадает  из  состояния  неучастия  ни  в  чем , кроме  жизни ; вцепившись  супруге  в  руку  с  обручальным  кольцом , он  изменился  в  лице. Хорошо  бы  ей , помыслил  «Оранжат» , за  ее  вмешательство  в  осуществление  моего  высокого  покоя  ноги  поломать , но  она  же  женщина, а  женщинам…
  Геннадий  подыскивает  в  словарном  словаре  своей  памяти  подходящие  научные  дефиниции. Пебодалину  не  выйти  ни  на  один  из  двадцати  двух  путей  мудрости.
  «Оранжат»  знает  на  каком  он  свете.
   Залежалая  Лариса , неприглядно  раздавшаяся  от  дешевых  мучных  изделий , перебивает  его  мысли  затяжным  криком: 
- Ты  же  мне , гад  безумный , - прокричала  она , - руку  сломал , а  я  же   этой  рукой… этой  рукой  со  второй  вкупе  я   зарабатываю  за  фортепиано  честные  деньги , с  невеликой  радостью  обучая  азам  бездарных  детей  , а  ты… лучше  бы  ты  ногу  мне  сломал , нога   мне…
  Оскорбления? Наветы? Геннадий  «Оранжат»  уязвленно  вскочил  с  пола  и  побежал  за  женой - по  всей  квартире. Коммунальная , не  до  конца  расселенная , простор  для  маневра  перспективен , Геннадий     логично  размышляет: все-таки  я  верно  поступил , ноги  ей  не  ломая. Как  бы  она  тогда  от  меня  смогла  убегать? мне  же  мое  пребывание  в  четырехдневном  неучастии  во  всем , кроме  жизни , новых  элементов  спокойствия  в  мою  духовную  систему  не  прибавило: побегаю  вот  за  Ларисой , может , моя  родовая  злость  и  схлынет , а  если  бы  она  со  сломанной ногой  посмела  меня  обозвать , она  бы  не  убежала , и  я  ей  еще  чего-нибудь  сломал, со  злости  же  и  не  такое  на  душе  скопится. А  так из  моей  злобной  души , пока  я  бегаю  за  женой , возможно , что-нибудь  и  выветрится , вероятно , и  не  прибью  я  Ларису , свою  единственную. Дай-то  Бог, дай-то  Бог.
- Быстрее  беги , детка , работай  изо  всех  сил! - подгоняюще  кричит  несущийся  за  супругой  Геннадий  Пебодалин , - Не  подведи  меня , маленькая! Я  же  всем  сердцем  за   тебя  болею!

Длинноты  встреч  под  фонарем  я  оттенял  своим  рублем  и  покупал  добротный  джин.
«Как  муж?»
«Нормально. Пес  бы  с  ним».
 Общих  детей  у  Пебодалина  с  Ларисой  еще  нет. У  площадного  каббалиста  Леонида  Калиничева , не  упускавшего  случая  сыграть  с  Пебодалиным  несколько  партий  в  нефритовые  шахматы , попутно  узнавая  мнение  Геннадия  об  прочитанных  ими  трактатах  о  нравственности  маркиза  де  Сада , отсутствует  тот  размаха  в  выражении  основных  чувств , какой  есть  у  «Оранжата»; Калиничев  напевает  колыбельную  небольшому  ребенку  Афанасию, мальчик  дико  орет , и  Леонид   Калиничев , не  одобряя , вполне  его  понимает - после операции  на  горле  голос  у  Леонида  Калиничева  устрашающе  низкий. Как  у  подстреленного  гризли.
Он  поет  сынишке «Спи  моя  радость , усни» , ребенок , заходясь  в  страшном  крике , отмахивается  от  отца  пухленькими  ручками ; Леонид  Калиничев  вспоминает  как  ему  самому  напевала  эту  колыбельную  ныне  усопшая  мамочка  и  воспоминания  у  Леонида  Калиничева  очень  добрые , всех  птичек  в  саду  и  рыбок  в  пруду  он  видит  словно  бы  сейчас ; с  момента  окончания  детства  минуло  уже  столько  лет , но  Леонид  все  по-прежнему  помнит – и  месяц  на  небе … и  мамино  широкое  лицо…  ребенок  отнюдь  не  стыдится  полоумно  орать.
Афанасию  бы  поумнеть , ему  бы  задуматься , как  Леониду  Калиничеву  дорога  эта  песня , но  ребенок  существо  крайне  жестокое ; Калиничев  раз  в  четвертый  пропевает  ему  колыбельную  с  начала  до  конца  эту  колыбельную , и  ребенок  усилий  Калиничева  по  вводу  сына  в  успокоение  сна  не  ценит. Ни  секунды. Угнетая  отца, ребенок  кричит  без  перерывов – с  продолжительной  жестокостью.
  Леонид  Калиничев  не  гордится  его  бессердечием. И  намного  более  неприглядным  норовом , чем  у  темпераментного  гипертоника-кладоискателя  Максима  Цыплухина , сказавшего  Калиничеву  по  поводу  детей: «в  моей  жизни  уже  был  один  ребенок – я  сам. Я  не  забыл , что  это  такое , и   с  меня  достаточно».
  В  обычные  дни  своего  сознания  Максим  тянется  к  женщинам. С   ними  у  него  получается  нечасто , и  Максим  Цыплухин  заранее  знает , что  с  ними   у  него  едва  ли   выйдет  что-нибудь  толковое , хотя  какой  в  этом  толк? какие  двери  в  иные  миры? Максим   Цыплухин  стремится  к  женщинам , чтобы  лишний  раз  посмеяться  над  собой , он  не  страдает  от  своей  слабости , приговаривая  сквозь  смех: «слабость? Наверное, слабость. Но  слабость  ли  силы ,  не  слабость  ли  в  достижении  худшего?» ; Цыплухин , бывает , смеется , даже  не  слезая  с  партнерши , ему  от  этого  никакого  урона , но  женщины , с которыми  он  не  блестяще  себя  проявляет , его  смех  не  подхватывают  и  имеют  некоторые  претензии  уже  по  свою  душу. Они  не  смеются  в  обнимку  с  Цыплухиным , ощущая  в  их  нежных  сердцах  зарождение  беспричинных  волнений: Максим  же  говорит им , что  такая  неприятность  случилась  с  ним  впервые. Он  в  очередной  раз  предоставляет  себе  случай  посмеяться - Цыплухин  беспечно  смеется , а  они  ни  в  какую. Не  смеются  и  испытывают  вину  за  его  смех  в  себе  самих ; Максим  Цыплухин  никого  не  обвиняет , но  им  ли…
Не  им.
Не  сейчас.      
И  не  завтра. Но  раньше , чем  они  достигнут  впечатляющего  возраста  Валентины  Ивановны  Голугиной , не  завидовавшей  славе  и  судьбе  Зои  Космодемьянской  и  доживавшей  свою  земную  жизнь под  Верхнеуральском. 
 В  деревне , в  блаженстве  незнания  шакти-тантры ; с ней  делит  кров  ее  драная  собака , и  ответственность  за  то , что  она  драная  лежит  отнюдь  не  на  Валентине  Ивановне - старуха  эту  собаку  по  большей  части  очень  баловала , но  собака  у  нее  все  равно  драная. Кушала собака  нередко , а  если  чего  не  доедала , то  Валентина  Ивановна  Голугина  не  расстраивалась - ее  собака  пусть  и  драная, но  одновременно  с  тем  и  жирная , колхозные  поросята  смотрят  на  нее  и  думают: «ну  и  жирная  же  эта  собака – ее  бы  на  вертел  и  с  помидорами» ; хлопотливо  тряся  бурой  юбкой , Валентина  Ивановна  выносила  недоеденное  собакой  на  крыльцо. Ставила миску  и  знала , что  ночью  к  ней  придет  проголодавшаяся  кошка. Ту  кошку  Валентина  Ивановна  звала «Старой». Домой  взять  не  могла - собака  же  целыми  днями  из  дома не  выходит , а  если  и  выйдет , то  минут  через  пять  возвращается. Собака  у  Валентины  Ивановны  домашняя. Весь  ее  плюс  лишь  в  том , что  не  бешеная, а  кошка  придет , доест , и  Валентине  Ивановне  радостно , кошка  ведь  тоже  Божья  тварь: помогая  ей  и  себе  не  меньше  помогаешь.
И  приходила  та  кошка , и , косясь  на  луну , подъедала  недоеденное  собакой ; на  днях «Старая»  пришла  к  миске  не  в  одиночестве: к  ней  присоединилась  еще  одна. С  раскосыми  глазами. Склонившись  над  едой , она  воротит  нос ; шерсть  неравномерно  вздыбилась , во  взгляде  решительное  отторжение.
- Не  могу  я  этого  есть , - сказала  она. - И  не  могу  понять , как  ты  можешь. От  еды  же  собакой  воняет! Неужели  не  чувствуешь?
«Старой»  бы  воодушевиться , что  кошка  с  раскосыми  глазами  воротит  нос - самой  же  больше  достанется , но  она  поступила  с  ней  крайне  благородно ; прищурила  свои  не  раскосые , но  выцветшие  глаза  и  начала  говорить  спокойным  и  вместе  с  тем  не  назидательным  тоном.
- А  ты , милочка , представь , - посоветовала  бывалая  кошка , - будто  бы  собаку  ешь. Сумеешь  представить  и  тебя  не  возникнет  никаких  затруднений. За  обе  щеки  навернешь.
  Покачав  у  ее  серой  мордочки  тупым  когтем , «Старая»  слегка  угрожающе  добавила:
- Навернешь , но  и  мне , само  собой , оставишь , я  же  больше  половины  жизни  здесь  кормлюсь - тоже  когда-то  с  ощущения , что  собаку  ем , начинать  себя   заставляла.
- Ты… хмм… я  тебя  послушаюсь. 
  Немногословно  поев  оставленное  собакой , они  разбежались  до  завтрашней  ночи – собака  же  и  завтра  оставит  им  покушать. Она  бы  и  все  доела , но  от  миски  же  воняет  кошками , и  вылизывать  ее  собаке  как-то  противно. Что-нибудь  обязательно  не  влезет. И  это , в  принципе , правильно.
Правильно , что  не  влезет , поскольку , если  в  нее  влезет  все , то  всем  уже  не  хватит , а  если  не  влезет , то  и  другим  найдется  чем  голодной  смерти  на  какое-то  время  хвост  прищемить. Никто  особо  не  доволен , но  едят - выживают. Не  суются  в  чужие  дела  и  не  заставляют  себя  прознавать , что  в  их  вырождающейся  деревне  не  может  уснуть  многоопытный  сердцеед  Игорь  Полтавский.
Ворочается , злится , но  не  спит. За  окном  у  него  полуночная  рябь , Полтавским  замечены  за  собой  душевные  терзания ,  пятнадцатиминутными  задержками  дыхания  Игорь  себя  не  испытывает , и  у  него  перестает  шуметь  холодильник: наверное , свет отключили. А  у  соседей  Кузиных не  отключили - их  люстра  просвечивает  Игорю  Полтавскому   через  мятые  полосатые  шторы.   
У  них  не  отключили , а  у  меня , получается , отключили…
Полтавский  рассерженно  вылезает  из  кровати  и  идет  проверять  пробки ; они  у  него  выбиты , и  на  обратном  пути  к  постели  Игорю  Полтавскому  приходит  объяснение  его  бессонницы: ведь  если  бы  я  не  вставил  пробки , холодильник  к  утру  бы  потек ,  продукты бы частично испортилось , а  так  они  не  испортятся , ну  что  же - я  думал , что  не  сплю  из-за  душевных  терзаний , а  тут  другое , тут  имеют  место  более  приземленные  причины. Просто  немаловажная  составляющая  меня  не  желает  подпорченных  продуктов, поэтому  мне  и  не  спалось – поэтому  и  ветер  через  двойную  раму  руку  для  пожатия  протягивает , и  варианты  побега  Наполеона  с  острова  Святой  Елены  вспомнились… переодевшись  в  китайского  разносчика  трепангов… или  на  подводной  лодке. 
Игорь  Полтавский  размышляет  уже  во  сне. Спокойно , пингвины , спокойно , это  я , ваш  друг  Игорь , не  стреляйте ; Игорь  спит  один, но среди  тех , кто  часами  не  в  состоянии  уснуть , единственным  он , разумеется , не  был - столь  же  долго  не  спит  и  непосредственный  торчок  Сергей  Самошкин , совпадающий  с  Полтавским  по  степени  своей  ненависти  к  коррупции  в нудистских  кругах.   
Ему  не  удается  уснуть  и  пропустив  вперед  избежавшего  столицы  Игоря   Полтавского ; Самошкин  не  спит  и  думает  о  том , вытащить  ли  мне  свои  ноги  из-под  одеяла , не  вытащить – когда  его  ноги  под  одеялом , Сергею  Самошкину  кажется , что  им  жарко , а  когда  он  их  одеялом  не  накрывает , прохладно.
Тоже  кажется. И  Сергей  не  спит -  печется  о  собственных  ногах  и  вторым  темпом  восторгается  приблизительной  тишиной  Мантулинской  улицы.
 Ноги , мои  ноги , нет  по  вам  дороги… тревожусь , забочусь , но  не  помню , под  одеялом  ли  они  сейчас , растянуты  ли  на  диване  ненакрытыми.
  Приподнял  голову  и  посмотрел.
  Смотрит  с  интересом , а  видит  с  грустью. Тихой  грустью , как  у  родившегося  от  богатства  и  скудости  Эроса , не  способного  после  стойких  изменений  в  характере  даже  на  зоофилию – ноги  у  Сергея  Самошкина  уже  давно  отсутствуют: известный  цирковой  трюк  с отрезанием  оных  проходил  у  него  под  лизергиновой  кислотой  и  монотонным  жужжанием бензопилы , а  он  надумал  невесть  что  и  обременяет  душу  бесполезными  заботами. Вытащить  ли , не  вытащить , жарко  ли  им , прохладно… не  очень-то  я  умный , подумал  Сергей - одними  чувствами  живу. Мне  не  до  крестового  похода  роботов  и  отделения  суффиксов  и  окончаний  от  несущего  корня  Слова  Божья: лишь до  отрезанных  ног. Вытащить  ли  их  из-под  одеяла , не  вытащить.
  Жарко  ли  им , прохладно…
  Так  уж  заведено - чего  need , того  и  нет.
- Лишнего  в  нас  много , - говорил  тогда  еще  не  расставшемуся  с  ногами  Самошкину  раскаявшийся  честолюбец  Виктор  Апанчин , -  а  вот  на  самые  простые , но  единственно  необходимые  вещи  у  нас  наблюдается  полнейший  дефицит  порывов , напрочь  блокирующий  наши  возможности  бесцельно  настырным  приростом  потребностей: да , да , я  о  любви , заслуженно  обвиняющей  нас  в  многократном  умножении  нашей  к  ней  пренебрежительности. Между  прочим , тебе , Сережа , в  любви  когда-нибудь  признавались?
- Боялись , – ответил  Самошкин.
- Боялись  говорить  правду?
- Врать…
- Я  понимаю  их  опасения , - язвительно  усмехнулся  Виктор  Апанчин. - Но  как  бы  это  ни  унижало  твоего  самолюбия , а  показанный  в  отношении  тебя  средний  палец  куда  приятней, чем  большой…
- Большой  приятней , - возразил  Самошкин.
- Дослушай , Сережа , - сказал  Апанчин. - Дослушай  и  хотя  бы  недолго  поживи  головой – приятней , чем  большой , указывающий  вниз.
- Верно , - был  вынужден  согласиться  Сергей  Самошкин. – Да… Сам  додумался?
- Не  совсем. Жизнь  за  меня  додумала.
- Все  так , так  и  никак  иначе , - сказал  Сергей , - однако  мне  по-прежнему  кажется , что  уже  поздно  кричать «Рано!». У  меня  ведь  тоже  была  женщина , которая  буквально  влетела  в  мою  жизнь: твоя  жизнь  за  тебя  что-то  додумывает , моя  нет, но  в  нее  влетела  женщина.
- Повезло , - немного  завидуя , сказал  Апанчин.
- Она  влетела  в  нее  ногами  вперед , - пояснил  Самошкин. - Почти  сразу  же  вылетела  обратно , но  все  зубы  все-таки  выбила.
- И  вставные  тоже?
- Я  говорю , все , - огрызнулся  Сергей  Самошкин. - Быть  может, она  вставные  бы  и  не  тронула , но  это  же  случилось  ночью. Не  разберешь , где  какие.
Да  пребудет  твой  свет. Пусть  прервет  он  сейчас  мою  темень. Все  во  славу  твою: ты  простая  женщина , но  я  обращаюсь  к  тебе , как  к  лучшему  из  мужчин.
 Вот  до  чего  я  дошел.
 Я  свободен , как  птица. Как  птица , феникс.
 Восьмого  июня  2002  года  Виктор  Апанчин  шел  по  улице  Ферсмана  с  врезающейся  ему  в  плечо  тяжелой  сумкой. В  ней  шесть  пива , две  водки , «Арбатское» , и  Виктор  Апанчин  удовлетворенно  думал: «спасибо  тебе , Господи, что  не  пустые  ношу  сдавать. Они  бы , конечно , весили  поменьше , но  я  выбираю  потерпеть».
  Виктор  Апанчин  прошел  суровую  школу  жизни  в  необжитых  степях  Калмыкии , он  обновляет  свой  женский  круг , не  истребляя  предыдущих - его  плохая  наследственность  дает  о  себе  знать.
  По  возможности  зализывая  раны  никак  не  проясняющемуся  сознанию , Виктор  пришел  домой  и  с  порога  сказал  заждавшейся  и  невинной  девушке  Нине:
- Смотри , дорогая , сколько  у  меня  денег.
  Она  взглянула , задержала  взгляд  и  не  смогла  не  обрадоваться - денег  действительно  немало. Если  вдруг  захочется , ими  можно  выложить  весь  обеденных  стол.
 Вылезший  на  скуле  прыщ  отвлекает  Нину  от  обдумывания  глобальных  проблем  общественного  бытия – экологии , войн , безработицы.
 Нина  неровно  дышит: вот  это , восхищается  она , кавалер , ради  такого  и  беречь  себя  вполне  пора  прекратить». А  сердце  стучит. Щеки  наливаются  румянцем , как  тайным  предвкушением  чего-то  крупного.
- Я  не  знаю , Витя , - сказала  она , - как  ты  их  заработал , но  ты  молодец. И  все  эти  деньги  ты  готов  потратить  на  меня?
  О  чем  она? если  о  том , что  мне  показалось , то  чем  она  думает? какова  бы  ни  была  нежность  ее  обращения , Виктора  Апанчина , судя  по  его  жесткой  мимике , это  не  проняло.
- На  тебя? – воскликнул  он. - Да  как  же  я  на  тебя  их  потрачу, если  мне  на  них  еще  полгода  жить? Вот  ненормальная…
Сделав  неудачную  попытку  задержаться  хотя  бы  на  прежнем , предшествующем  их  встрече  и  стабильно  невысоком  уровне , настроение  у  Нины  опало  еще  ниже. Словно  весенние  листья  после  нежданных  заморозков.    
У  нее  нет  настроения.
На  политической  карте  мира  нет  Эпирского  деспотата , у  Виктора Апанчина  нет  нужды  в  верном  человеке-женщине ; помимо  денег  и  безногого  Самошкина , у  Апанчина  есть  двое  приятелей: поборник  трезвого  образа  жизни  Степан  «Лаэрт» Иваникин  и  импозантный  воспитатель-гувернер  Евгений  Овшанов.
 Овшанов  постарше. Степан «Лаэрт»  обладает  впалой  волосатой  грудью  и  он  посмеиваиваеся - как  южный  ветер  над  закрывающимся  от  него  колючими  ладонями  кустарником , как  повзрослевший  снежный  человек  над  своими собственными  порнографическими  снимками , как  Сцилла  над  подставившей  ее  истории  Харибдой ; временами  успокаиваясь , он  выкручивал  уши  прохожих  не  смехом , а  одними  словами.
- Вам  не  понять  меня , - говорил «Лаэрт» , - мне  не  понять , почему  вы меня  не  понимаете , но  я  заслужил  этот  смех.
  Прохожие  безразлично  морщились  и  мыслили  где-то  так: «Да , безумец , ты  заслужил  этот  смех. Как  предатель  жизни  заслуживает  смерть , а  любимец  женщин  поцелуя в  душу , и  тебе  уже  не  стоит  рассчитывать  на  что-нибудь  стоящее - смейся , безумец. Смейся…».
   Им  было  невдомек , что  говоря  «заслужил» , Степан  Иваникин  не  имел  в  виду  никаких  уничижительных  смыслов.
Он   расценивал  свой  смех , как  достижение.
Не  ее , не  их , не  кого-то , не  женщин , у  нее  на  уме…  не  видеть  как  мне. Досадливо  знать , что  ей  время  рожать - Евгений  Овшанов  также  не  избежал  помешательства , но  в  кругу  его  родни этого  никто  не  заметил.
В  семье  Евгения  Овшанова  людей  немного - он , жена , двое  детей , и  все  они  ведут  себя  неадекватно  канонам  в  том  числе  и  духовно  стратифицированного  общества: поливают  цветы  из  шелка, читают  молитвы  наоборот , слушают  каждый  вечер  Шостаковича ; защемив  брюки  прищепками , крутят  педали  на  велотренажере, галдят  и  закатывают  глаза: все  это  происходит  у  Овшановых  только  в  их  квартире. Покидая  ее  пределы , они , незамедлительно  становясь  ординарными  людьми , расходятся  по  своим  участкам  битвы  за  никак  не  прекращающийся  сегодняшний  день.
«Ты , Женя , нарочито  небрежно  относишься  к  своей  гире , оставляешь  ее  где  ни  попадя…».
«Не  беспокойся , жена. Ей  ничего  не  будет».
«А  мне? Я  же  могу  об  ней  споткнуться…».
«Будь  внимательней».
Шестого  июля  2002  года  Евгений  Овшанов  продолжал  эпически  закатывать  глаза , уже  выбравшись  на  улицу и  выкрикивая , что  «он  не  выдержит  конкуренции  даже  с  самым  примитивным  вибратором» - соседи  на  Евгения  заявили. Что  было , то  было.   
«Примите  на  заметку, сказал  приехавшему  наряду  благовидный  валютный  кассир  Хорен  Пебронян - человек , как  человек , но  сегодня  утром  попытался  орально  облагодетельствовать какого-то  бродячего  кобеля. Не  приведи  вам  такое  увидеть… Главное , семья  у  него  очень  приличная. Да  и  он  сам  еще  вчера  нормально  смотрелся».
«Еще  вчера? Конкретно  вчера?».
«Вчера  мы  с  ним  не  сталкивались , но  за  позавчера  я  отвечаю» ; Евгения  Овшанова , безболезненно  обходившегося  всего  девятью  дозами  героина  в  три  дня , подловили  и  укутали  в  смирительную  рубашку  не  в  квартире , а  во  дворе.
Зашли  бы  они  в  его  квартиру , Евгений  Овшанов  уехал  бы  не  один:  кого  по  делу , кого  ошибочно , но  всей  семьей  проехались  бы  в  четырнадцатую. На  Бехтерева: «Ура… уро. Лаэрт…Степан. Ура… уро…».
«Чего?».
«Ура… уро. Ура… уро. Урогенитальная  инфекция».
«У  тебя , Овшанов?!».
«Нет».
«Тогда  ура. Ура?».
«Ура. И  уро».
 Степан  «Лаэрт» Иваникин  и  Евгений  Овшанов , можно  сказать , довольны  предложенной  им  судьбой.
Седов  же  несчастен.
Не  любит  жить , не  верит  в  завтра.
Когда  он  видит  калеку  или  инвалида , лучше  ему  не  становится: у  его  тела  вполне  совершенная  комплектность , но  для  Седова  это  не  является  решающим  доказательством  преимущественного  права  на  счастье.
Более  того , суждения  у  него  по  этому  поводу откровенно  самоуничижительные: я  же  понимаю , как  им  погано , но  мне  не  легче  от  них  поганой  судьбы - должно  быть  легче , но  не  получается. Ну  я  и  мудак… ну  мне  и  выпало. Считать  себя  несчастным  выпало. А  несчастным-то  я  себя  неплохо  считаю.
Неплохо , совсем  неплохо. С  размахом.
Почти  не  ощущая  преобладания  коитуса  над  обоими  полушариями  и  не  видя  в  эротическом  бреду  деревню  Чуйково , коренных  жителей  в  которой  не  имелось - только  из  города  и  приезжали. Проживут  теплый  период , отлежатся  на  гамаках , заплывут  жиром  и  обратно , а  деревня  пустеет. Без  человеческого  мата  ей  становится  неприкаянно  и  тоскливо.
Люди , проводившие  лето  в  той  деревне , были  в  основном  средней  материальной  обеспеченности , что  не  мешало  им  ставить  одноименные  блага  превыше  всех  прочих  способов  по  закреплению  своего  места  на  карте  жизни.
Приехав  и  поздоровавшись , они  первым  делом  показывали  какие  радости  им  принесла  прошедшая  зима. У  кого  золотое  кольцо , у  кого  новая  машина , а  если  у  кого , условно  говоря , ни  того , ни  другого , тот , получается , впустую  зиму  прожил. А  если  у  кого  чего-нибудь  убавится , тому  и  вовсе  нечего  рассчитывать  на  компромиссы  их  уважения: в  глаза  посочувствуют , а  между  собой  с  презрением  поцокают  языком. На  все , скажут , воля  божья , но  непонятно  куда  человек  катится , жизнь  же  у  него , по-видимому , практически  свернулась , к  закату  безжалостно  клонится.
Местное  время  каталось  вокруг  помойки  на  трехлапой  собаке. Пришедший  с  запада  суховей  терял  спесь  при  ударе  об  небритую  щеку  кладбищенских  стен. В  деревне  Чуйково  проводила  лето  за  летом  крепкая  семья  Сыбугиных: родители  и  дочка. Галечка - брось  в  нее  лютиком , пошатнется. 
Жили  они  небогато. На  машине  все  же  ездили - «жигули»  у  них  были , как  из  взорванного  чрева  кита , одеждой  Сыбугины  отличались  в  сторону  не  лучшую  от  худшей , да  и  по  другим  пунктам  от  общего  стремления  к  накоплению  праха  также  заметно  отставали. Но  затем  у  них  все  как-то  образовалось: и  жили , как  жили , в  смрад  тварного-товарного  смысла  не  опрокидываясь , и  нажили  кое-что , зачем , почему , совершенно  не  поняв ; Сыбугины  поехали  в  деревню  на  купленном  не  на  последние  «Peugeot  607» , и , разыгрывая  слегка  дебиловатых  соседей , просто  так  в  Чуйково  не  въехали.
Муж  остался  в  машине  посреди  березового  леса , через  который  в  деревню  пролегала  тропа , а  мать  с  дочерью  взяли  тяжелые  сумки  и , низко  согнувшись , побрели  к  дому  якобы  с  электрички.
Продвигаясь  по  единственной  улице , они  невесело  отвечали  на  связанные  с  приездом  вопросы.
- Что  же  вы , дорогие , как  же  вы  без  машины?
- Сгнила  она  у  нас , - ответила  мать , - во  дворе  и  на  Рождество. Теперь  так , своими  ногами  по  колдобинам  топаем.
  Соседи  довольны , но  вида  не  подают. Сострадательно  вздыхая ,  как  на  поминках  кого-то , вроде , знакомого.
- Нелегко  вам , - глухо  сказал  нетерпимый  эгоцентрист  Олег «Грыжа» Лобковский. - А  мужик–то  ваш  где?
- В  тюрьме  он , - ответила  дочь. - От  творящейся  в  мире  несправедливости  он  в  два  приема  прокусил  начальнику  его  толстую  шею. До  смерти. Вот  папу и  посадили.
Все  охают , всплескивают  руками , однако  на  душе  у  них  выступает  вареная  сгущенка. Пропали  Сыбугины … никуда  не  делись… тут-то  удовлетворение  чужим  горем  и  лопнуло. Как  намотанный  на  поцеловавшую  его  гусеницу  мыльный  пузырь - по  Чуйково , плавно  перекатываясь  на  ухабах , ехал  «Peugeot  607».
В  водителе  необыкновенно  изысканной  для  этих  мест  машины  они  узнали  Валентина  Сыбугина. Увидели , что  он  отнюдь  не  в  тюрьме , а  гораздо  дальше  их  продвинулся  от  наружного  ниществования , и  настигать  Валентина  им  совсем  нечем.
 Они  разошлись  по  мрачным  теням  своего  разума ,  их  души  захлестнуло   черной  кровью ; чернее  ее  не  представишь , не  найдешь, не  напишешь  углем  на  накрахмаленной  простыне  Снегурочки - за  это  кто-то  поплатится.
Медлительный  внештатный  журналист-мыслитель  Василий  Илябов , догоняемый  с  намерением  выместить  на  нем  всю злость  в  отношении  семьи  Сыбугиных ; Илябов  бежит  он  них  по  возможности  быстро  и , не  останавливаясь , переживает: знал  бы  я , что  под  Смоленском  такие  злые  люди , никогда  бы  не  покупал  дом  в  этом  Чуйково. Дом-то  я  купил  неудачный , а  бить  меня  будут  не  слабо - если  догонят , конечно.
Шестеро  преследователей  настигли  Илябова , едва  он  проскочил  в  свою  калитку. Они  влетели  за  ним , Илябов  приготовился  к  жестокому  обхождению ; обернув  голову  руками , он  оставил  только  щель  для  глаз  щель , чтобы ,  рухнув  от  их  побоев , неодобрительно  посмотреть  на  небо , но  с  атакующими  внезапно  стало  происходить  нечто  чрезвычайно  редкое - разлетаясь  под  страшными  ударами  кого-то  невидимого , они  падали  по  разные  стороны  забетонированной  дорожки  и , даже  не  пытаясь  подняться , старательно  отползали  обратно  к  калитке. Очистить   участок  Илябова  им  безусловно  кто-то  помогал.
 Оказавшиеся  не  в  состоянии  самостоятельно  передвигаться , заботливо  перебрасывались  через  забор – подрагивающий  Василий  Илябов  исключительно  смотрел. Не  на  небо , а  на  благотворное  для  него  воплощение  их  незавидной  участи.
Василия  Илябова  окликнула  пустота.
- Ну , здравствуй , - сказали  ему.
- Привет…ик… - промямлил  Илябов.
- Вот  и  познакомились. Как  говорится , читай  молитву , но  не  убирай  палец  с  курка. Ты  новый  хозяин  этой  земли?
- Я… А  вы?
- А  я  ее  дух , - ответила  пустота. – Тебе  следует  знать, что  меня   в  качестве  человека  уже  триста  лет , как  похоронили  на  твоей  земле. Но  тогда  она  еще  не  была  твоей.
 Эмерсон , дайте  мне  томик  старика  Ральфа , он  что-то  писал  об  «Обществе  пособий  для  неимущих  бездельников» -  дух  рассказал  Василию  Илябову  удивительную  историю  о  молодом  парне  Типиконе , обладавшим  великим  талантом  выкармливать  всеми  брошенных  волчат  раствором  из  своих  пота  и  слез ; устраивать  в  кожевенных  мастерских  кукольные  вертепы  и  играть  веселые  песни  на  дубовой  балалайке , чьи  струны  он  составлял  из  тонко  нарезанных  сквозняков  ближайшего  храма.
  Собирая  венок  из  ромашек  для  влюбленной  в  огонь  девушки  Прасковьи , Типикон  был  убит  лихими  людьми , принявшими  его  за  сына  помещика  Типицына  и  страшно  удивленными  отсутствием   у  его  трупа  серебрянной  значимости.
- Испытав  на  себе  всю  гнусность  простого  человека , - сказал  Василию  Илябову  дух  его  земли , - я  твоих  преследователей  и  остудил. Я  бы  их  и  совсем  остудил , но  сущность  же  у  меня  добрая: меня  ведь  на  этом  месте  и  убили , и закопали , а  я  на  весь  мир  не  обозлился , тебе  вот  даже  помог. Помог?
- Помогли , - через  силу  ответил  Василий  Илябов. - В  дом-то  зайдете?
 
  И  сумрак  под  небом. И   мед  в  сотах. И  отвергнутый  большим  Голливудом  режиссер  Родди  Батлер. Создатель  таких  вневременных  картин , как «Удачно  проведенная  сатаной  операция «Дарвин» и «Не  ко  времени  очнувшийся  или  мастурбация  в  гробу» - 3 , воплощающий  посещавшие  идеи  и  шестнадцатого  сентября  2000  года ; Родди  Батлер  взирает  на  процесс  съемок  с  шаткой  колокольни  своей  неуступчивой  концептуальности , он  снимает  кино  без  определенного  сценария – что  ночью  придумает , то  утром  и  снимает.
Сейчас  он  руководит  съемками  эпизода , когда  Томас  Мобли , начинающий  актер  из  Сакраменто , серьезно  избивает  приглашенного  на  один  съемочный  день  работника  автозаправки  Говарда  Стенли  Бьюза , дидактически  приговаривая , что «горька  сладкая  жизнь. Невсякий  дар  совершенен. У  каждого  свой  путь  к  блюзу». 
Этот  эпизод  Родди  Батлеру  никак  не  дается - Томас  Мобли  несколько  хлипок  и  женоподобен , у  Говарда  Бьюза  не  совпадающие  с  воплощаемым  им  образом  трицепсы , и  в  сцене  избиения  не  просматривается  никакой  достоверности.
Томасом  Мобли  режиссер  уже  присытился - актер  он  никому  не  известный , но  амбиций  у  него , как  у  Джона  Траволты: и  свет  ему  не  так  стоит , и  в  пицце  чересчур  много  клочков  кошачьей  шерсти ; Говарду  Бьюзу  он  надоел  еще  больше.
Еще  раз  коснется  и  все , думает Бьюз ,  никакое  распределение  ролей  не  остановит , никакие  режиссерские  указания  не  защитят ; стараясь  хоть  как-то  спасти  эпизод , Родди  Батлер  сказал  Мобли , чтобы  тот  бил  Бьюза  по-настоящему  бил , и  Говард  Бьюз  не  удержался - в  мае  1998-го  Говард  сжег  на  своей  автозаправке  двух  негров: они  его  грабили , он  облил  их  бензином  и  поджег , но  это  произошло  в  белом  штате  Юта , судья  ему  и  условно  не  дал –  обоснованно  разозлившись , Говард  прошелся  по  физиономии  Томаса  Мобли  тыльной  стороной  правой  ладони.
Искренне  крича  от  боли , Мобли  пал  оземь.
Режиссер  Батлер  в  осуждающих  воплях  ему  ни  в  чем  не  уступал , оператор  Джим  Лентонини  наоборот – кричать  он  кричал, но  кричал:
- Бог  ты  мой , Батлер , какой  же  натуральный  кадр  получился! Как  хочешь , а  я  его  сохраню! Не  хочешь , не  хочешь , а…
Сохраняй , Джим , поступай , как  подсказывает  чутье!  выходя  на  далекую  орбиту  минимальной  гармонии , режиссер  больше  не  одергивает  Бьюза , рвущего  на  груди  пропотевшую  тенниску  и  разогнавшегося  по  съемочной  площадке  за  вскочившим и  уносящимся Мобли
Режиссер  мистера  Бьюза  не  прерывает.
Говард  Бьюз  творит  с  Томасом  Мобли  нечто  окончательное.
Род  Батлер  его  еще  и  подстегивает: хорошо , Говард , вот  сейчас  неплохо… в  эту  сторону  сюжет  и  поведем , так  гораздо правдоподобнее. Я , понятное  дело , не  реалист , но  не  останавливайся… вот  сейчас  совсем  неплохо… туда  сюжет  и  поведем.

Я  счел  бы  за  счастье. Если  тебя.
Встретил  бы  в  храме. А  не  в  баре «У  Пня».
Импульсивный  учитель  географии  в  колледже  ГУВД  Георгий  Путягин , в  упор  не  видевший , за  счет  кого  бы  ему  выйти  из  стадии  сексуальной  инфальтильности , не  смотрел  ни  одного  фильма  Рода  Батлера , и  у  Георгия  нет  четкого  ответа, как  совладать  с  нервами.
Нервничает  он  не  скрытно: то  заплюет в  истерике  потолок , то  короткими  сериями  подпрыгивает  на  подоконнике , свесив  ноги  на  улицу.
И  все  без  повода. Лишь  от  неуправляемых  нервов.
  В  десять , вторую  неделю  ложусь  спать  в  десять  с  целью  отоспаться  и  восстановиться , мне  это  нужно , поэтому  ложусь  в  десять , ложусь  и  лежу , раньше  двух  не  засыпаю - Георгий  Путягин  решил , насколько  сумеет , сдерживаться , не  пропуская  эмоции  вовне: прикусил  губу , надел  самодельный  терновый  венец  и  ходит  по  балкону, как  хладнокровный  йогин , как  Джива  Сарастани  или  Нанак  Бухататта , но  глаза  жуткие.
  День , другой - на  третий  перестает , поскольку   понимает: я  же  сдерживаясь , еще  больше  нервничаю  и , если  сдерживаться  не  прекращу , непременно кого-нибудь прибью , загрызу  без  малейшей  жалости.
  Не  сдерживаясь , Путягин  взялся  за  прежнее. То  подушку , не  вынимая  из-под  головы , подожжет , то  раскаленную лампу  со  всех  сторон  оближет.
  Нервный  он , Георгий  Путягин.
  Как  сердце  на  выданье  психованный.      
  Двенадцатого  октября  2002  года  он  очень  мучился  не  ради  обрамления  сердца  ярчайшим  ореолом  мученичества - чтобы  затащить  в  постель  Ольгу  Матецкую.
  Знаки  внимания , уговоры , прерывистое  дыхание.
  Георгий  затащил , и  она  нехотя , он  с  напором  распалившегося  хищника – подминает , что-то  шепчет , но  не   может: я  могу! Не  гипотетически  могу , а  смогу – если  ты  пойдешь  мне  на  встречу , я….
  Она  злится.
  Ей  обидно , досадно , противно.
Путягин  призывает  ее  к  справедливости.
- Попробуй  как-нибудь , - попросил  он. - Я  же  с  тобой  мучился , так  и  ты  со  мной  помучайся!
  Помучайся , помоги , ты  же  знаешь , как  это  делается ; Ольга  не  захотела  с  ним  мучиться - столкнула  его  с  себя  на  пол  и  торопливо  потянулась  за  одеждой. И  вставая , специально  на  него  наступила.
Стерва , подумал  Георгий.
  Будучи  уже  за  гранью  психического  срыва , Георгий  Путягин  сумрачно  стремился  в  бар. Точил  зуб  на  Ольгу  и  на  все  три  ветви  власти , осознавал  свое  ничтожно  малое  влияние  в  мире  духов; в  минуемом  Путягиным  подземном  переходе  играли  на  гитаре. По  простоте  душевной  Путягин  может  и  убить , и  влюбиться. 
  Ну  и  гитарист , помыслил  Георгий ,  не  нашел  ничего  лучшего , как  играть  в  подземном  переходе. Наверняка  он  из  неудачников , только  они  играют  в подземных  переходах , только  им … не  мне , не  «Пеликану» Егорову - только  им   не  стыдно  позориться   перед  нормальными  людьми. Точно , неудачник. А  я  рисую  дыню , я  рисую  ската , с  помощью  медбрата  я  смогу  в  раскраску  бросить  пару  линий.
  Не  передав  гитаристу  ни  одного  из  семи  осколков  оберегающего  зеленого  стекла , Путягин  проникнул  в  бар , основательно  там  потратился  и , возвращаясь  обратно , вновь  спустился  в  тот  переход. В  нем  по-прежнему  играют  на  гитаре , но  у  Георгия  Путягина  теперь  куда  более  терпимое  настроение ; попросив  гитару , он  сдержанно  рассыпался  в  благодарностях  и  начал  играть. Плохо , жутко , состояние  духа  у  Путягина  уже  не  такое  мрачное , его  не  испортишь  никаким  неумелым  перебором , Путягин  играет  отвратительно , но  улыбаясь.
Одними  глазами. Практически  закрытыми.
У  Путягина  и  чужая  гитара , и  своя  улыбка , Георгий  не  владеет  технологией  воспитания  в  себе  чуда: я  средний , никого  не  расчленявший  человек , и  от  моей  биографии , брат  Пеликан , тебя  не  бросит  в  дрожь ; безучастный  биохимик  Александр «Пеликан» Егоров , абсолютно  не  страдающий  от  неотделимой  от  существования  болезни , называемой  впечатлительными  психологами «травмой  рождения» , шагает  в  этих  вещах  рядом  с  Путягиным.
Собака  Егорова  отличалась от  Путягина  спокойным  характером  и  громадными  ушами , которые  пес  Джексон  ставил  торчком  по  любому  заинтересовавшему  поводу.
Обычно  Джексона  интересовала  сама  жизнь. Нервная  система  у  Джексона  довольно  устойчива , глаза  большие  и  любопытные - не  меньше , чем  у  Георгия  Путягина  и  любопытнее , чем  у  подглядывающего  за  безгрудыми  девочками  министра  образования.
  Морозным  вечером  четырнадцатого  января  2002  года «Пеликан» Егоров  прижал  уши  Джексона  к  его  же  голове  и  позвал  своего  пса  почти  не  слышно , сандаловым  шепотом.
- Джексон…
 Пес  не  расслышал ; «Пеликан» Егоров  снисходительно  усмехнулся  и  уже  погромче  пробормотал:
- Джексон.
 На  него  не  отреагировали  и  сейчас , и  не  знавший  венерических  горестей  Александр «Пеликан»  Егоров , набрав  побольше  воздуха, совсем  громко  сказал:
- Джексон!
  Услышал  Егорова , Джексон  вырвав  свои  уши  из-под  хозяйских  рук  и  снова  поставил  их  торчком.
  Весьма  удивившись , что  уши  у  пса  оказались  сильнее  его  рук , Александр  Егоров  рассказал  Джексону  о  посаженном  в  одиночную  камеру  и  завывавшем  все  ночи  напролет  Рудольфе  Гессе  и  накормил  пса  теплым  супом.
  С  курятиной. На  Профсоюзной  улице , где  и  Егоров  с  собакой , и  Георгий  Путягин  с  глобусом  и  тоской ; они  у  метро «Калужская».
Михаил  Кульчицкий  четвертый  день  на «Новых  Черемушках»: «цок-цок» , и  входит  в  комнату , «цок-цок»… по  ней  идет , «цок-цок» - потому  что  пол  с  паркетом , но  без  ковра , хотя  никакого  «цок-цока» , нет: «Вальмон»  в  мягких  тапочках.  С «Доктором  Фаустусом» Томаса  Манна.
   Дух  «Вальмона» надломлен  безмерным  сбережением  энергии. Михаил  Кульчицкий  ставит  на  полку  прочитанную  книгу , включает  телевизор , и  видит  новости  культуры , возращение  Бэтмэна , королей  вечеринок , супербратьев  Марио , полицейские  истории , ралли   Париж-Дакар , хроники  деловой  столицы. Наконец  то , как  хрипящую  от  удовольствия  девушку  усиленно  любит  со  спины  неспроста  взмыленный  пони.
Кульчицкий  отходит  от  этого  зрелища  в  некоторой  прострации. Наступает  одним  тапочком  на  другой  и , теряя  до  остатка  присущее  ему  равновесие , непредумышленно  царапается  правым  виском  об  угол  стола.
Лежит , затем  приподнимается  на  локте , присаживается  и задумывается: неужели  рыжий  пони  действительно  любил  со  спины  какую-то  девушку? Или , может  быть , мне  это  показалось?.
«Вальмон»  меряет  пульс. Уже  вторую  минуту  ни  единого  удара.
 Чуть  погодя  он  тянется  к  телефону  и  набирает  номера  своих  знакомых: пусть  ночь , но  не  все  же  они  спят - вот  я  же  не  сплю. «Пеликан»  тоже  вряд  ли. 
Дозвонившись , Михаил «Вальмон»  взволнованно  расспрашивает, не  видели  ли  они  по  телевизору , как  рыжий  пони  любил  со  спины  какую-то  девушку.
 Ему  говорят , что  не  видели.
Ответив  Кульчицкому , «Пеликан» Егоров  в  свою  очередь  спросил , не  ударялся  ли  Михаил  головой  об  что-нибудь  жесткое ; Кульчицкий  прошептал , что  да , формально  ты  прав , ударялся , и  Александр  Егоров  уже  не  повышает голоса. Ничего  с  этим  не  поделаешь , «Вальмон» , проворчал  Егоров. Если  человек  велик , то  это  надолго. 
- Тогда  все  понятно , - набрасывая  на  Кульчицкого  ярмо  нелицеприятного  утверждения , сказал  «Пеликан».
   Егорову  понятно , но  Михаилу  Кульчицкому  до  сообразительности  Егорова , как  морской  свинке  до  приятной  отдушины  порыскать  пятачком  в  вонючих  помоях ; двигаясь  перевязывать  свою  разбитую  голову  предусмотрительно  купленным  во  вторник  бинтом , «Вальмон» опирается  на  стены , ступает  по  комнате  и  ему  снова  слышится  этот «цок-цок». То  ли  слышится , то  ли  кажется , что  слышится  - «цок-цок»… похоже , кажется… «цок-цок» – или  все  же  слышится… «цок-цок» , «цок-цок». 
Михаил «Вальмон»  несомненно  помнит , кто  дал  ему  такое  прозвище , но  о  самой  Франции  он  знает  недостаточно  много:  знания  Кульчицкого  не  позволяют  ему  пополнять  либидозные  сферы  своей  психики  поучительными  историями  из  жизни  барона  Д‘ Онфлера , летом  1756-го  пригласившего  к  себе  в  имение  кардинала  Ренье  отнюдь  не  для  того, чтобы  распрашивать  старого  извращенца  о  его  понимании  катехизиса.
Сам  для  себя  барон  давно  определил , что  вера - это  только  ком  в  горле  и  решающий  шаг  по  изъятию тела  из  зыбкого  тумана  удовольствия.
После  многочасовых  прогулок  и  ужинов  барон Д;Онфлер  уже  имел  полное  право  потребовать  у  кардинала  приватной  мессы.
- Перед  тем , как  мы  с  вами  перейдем  к  главному , - сказал  барон , - я  бы  хотел  вкратце  рассказать  вашему  преосвященству  о  случае , который  недавно  произошел  во  время  одного  из  приемов  у  хорошо  нам  знакомого  герцога…
- Мне  ясно , о  ком  вы , - бесцеремонно  вклинился  в  его  повествование  кардинал.
- Мне , с  вашего  позволения , тоже. Ну  так  вот , на  этом  приеме  имел  место  следующий  конфуз – не  сойдясь  в  каких-то  мелочах  по  поводу количества  обесчещенных  ими  крестьянок , двое  молоденьких  графов…
- Я  их  знаю? – спросил  кардинал  Ренье.
- Вы  знаете  все , ваше  преосвященство , - едва  ли  незаметно  для  собеседника  усмехнулся Д;Онфлер.
- Не  надо  преувеличивать , барон , - осуждающе  поморщился  Ренье. - Я  знаю  с  какой  стороны  лучше  подойти  к  Господу , но  я  не  знаю , как  он  к  этому  отнесется. Господь , разумеется , не  корова , но  он  в  состоянии  так  лягнуть , что  и  сама  жизнь непреложно  поменяется  местами  со  смертью. Хотя  этого  все  равно  не  избежать. Продолжайте.
- Обоюдные  оскорбления  тех  графов  подводили  их  к  выхватыванию  шпаг , и  если  вам  не  претит  прослушать  эту  брань  в  моем исполнении…
- Не  претит.
- Тогда  я  попробую  воссоздать  ее  в  моей  ненадежной  памяти. Я  буду  говорить  сразу  за  них  обоих – они  разговаривали  на  повышенных  тонах , но  я  считаю , что  это  лишнее. Они  говорили:
«Ты  не  мужчина!».
«Я-то  как  раз  мужчина , а  тебе  до  настоящего  мужчины , как  ржавому  медяку  до  золотой  монеты!».
«Кобылий  хвост!».
«Пусть  я  хвост , но  этим  хвостом  я  тебе , ублюдку , всю  морду  исхлестаю!».
«Ты  исхлестаешь  мне  морду?!». 
«Хоть  сейчас!».
«Сейчас?! А  хватит  ли  у  тебя  духа , чтобы  сейчас  раздеться  и  показать  людям , какой  он  у  тебя?! Лично  я  в  силах  доказать , кто  из  нас  больший  мужчина!».
«При  всех?!».
«Я  никогда  не  трушу!».
«Тогда  начнем!».
«С  превеликой  радостью!».
- И  они , ваше  преосвященство , - продолжил  своим  голосом  Д‘Онфлер , - быстро  разделись , и  перед  глазами  ошарашенной  публики  предстала  совсем  неожиданная  картина.
- Что  так? – спросил  кардинал.
- Дело  в  том , ваше  преосвященство , что  оба  скандалиста… без  обиняков… оказались  женщинами.
- Интересно , - задумчиво  протянул  кардинал  Ренье.
- Мне  не  очень. Если  бы  они  оказались  не  женщинами , а  кем-нибудь  наоборот , мне  было  бы  гораздо  интересней. Но  будет  о  женщинах. Довольно  о  них. Не  наша  тема. Я  не  смею  настаивать , но  не  соизволите  ли  вы , ваше  преосвященство  ублажить  меня  ртом?
- Конечно , сын  мой , - сказал  кардинал , - в  сем  акте  я  выражу  вам  не  только  благодарность  за  ваше  радушное  гостеприимство , но  и  просто  симпатию  к  человеку , близкому  мне  по  духу.
  Великолепно… нам  ни  к  чему  бьющая  через  край  нагота , камзол  снимайте  в  последнюю  очередь ; поверив  святому  лицу , барон  Д‘ Онфлер  жестоко  ошибся. Кардиналом  руководило  что-то  свое , и , когда  возбужденный  член  барон  занял  надлежащее  место  между  его  зубов , он  стал  играть  с  ним  в  крайне  опасные  игры.
Зубы  кардинала  сжимались  все  сильнее , и  барону  Д‘ Онфлеру  было  жизненно  необходимо  начинать  задумываться  о  выходе  из  этого  весьма  болезненного  положения.
  Пора  думать , пора…  или  уже  поздно? нет , пока  нет , капкан  еще  не  захлопнулся , раздумия  подгоняются  событиями… барон  Д;Онфлер  решил  ударить  кардинала  Ренье  по  заросшим  ушам ,не  зная, к  чему  это  приведет - то  ли  боль  разожмет  ему  зубы , то  ли  напротив  окончательно  сомкнет ; барон  взмахнул  слабеющими  с  каждым  мгновением  руками  и…
Раздался  жуткий  вопль.
Барона  Д ‘Онфлера? Кардинала  Ренье?
Вопросы , сомнения , недомолвки  ; одна  из  находившихся  в  комнате  прислуги  горничных  испуганно  сказала:
- Мужчина  кричит.
 Другая  кивнула.
- Ужас  какой-то , - пробормотала  она. -  Не  случилось  ли  чего?
Каждому  человеку  положена  родственная  душа. Его  вторая  половина - стал  ли  ею  для  Д;Онфлера  кардинал  Ренье  сейчас  никто  не  вспомнит.

Двадцатилетний  католик-статист  Леонид  Юркин  зрелищно  крещен  в  Варшаве  рябым  романтиком  с  распухшими  от  водянки  ногами  и  спрятанным  под  рясой  костюмом  торгового  моряка: кардиналом  Декуницким.
Свою  половину  Юркин  встретил  в  марте  2001-го. Прекрасную  девушку  Елену: вороные  волосы , ровные  ноги , васильковые  глаза… ложись , милая… ляг  и  лежи – я  сам  что-нибудь  придумаю.
 Вскоре  Леонида  Юркина  постигла  страшная  беда , поскольку  его  Елена  Иванкова  оказалась  не  очень  неживучей:  от  первого  же  воспаления  легких  она  перебежала  на  тот  свет , и  Леонид  Юркин, до  встречи  с  ней  думавший: «я хочу , чтобы  меня  любили , но  так  как  любить  меня  не  за  что , я  не  хочу - женщину , сейчас  я  только  о  женщине» , этого  не  выдержал:  высосал  из  горла  бутылку  припасенного  для  иного  бренди  и  развязался  с  душевной  болью  банальным  суицидом , связавшись  перед  вскрытием  вен  со  своим  давним  партнером  по  преферансу  Дмитрием  «Тарантино» Амелиным ,пышущим  здоровьем  ксенофобом , жившим  очень  скучно  и  поверхностно , не  помышляя  ни  о  каких  родственных  душах  даже  после  второго  рождественского  лафетника.
Прощай , Дима… бывай, Тарантино , ты  еще  увидишь , как  из  отломанной  веточки  бонсая  будет  сочиться  обыкновенная  кровь.
Родственная  душа , думал  Амелин , душа  и  родственная - несерьезно. Серьезно  можно  только  болеть. Все  остальное  несерьезно.
Вторая  половина  была  и  у  Амелина. Тоже  девушка – с   проработанными  мышцами  пресса , с   Робби  Уильямсом  поперек  головы , ласковая  и  трепетная. 
 Занимаясь  гимнастикой , она ,  как  подобие  брусьев , использовала  для  тренировок  балконные  перила , и  летально  сорвалась  об  асфальт: Амелин  ее  никогда  не  видел , и  когда  с  ней  случилось  нечто  неприятное , у  «Тарантино» Амелина  не  случилось  семяизвержения  и  не  дрогнула  бровь. Последняя , косматая , обычно  развевающаяся  от  самого  легкого  бриза.
   Дмитрий  Амелин продолжил  свою  вялую  жизнь - то  выпьет  несколько  рюмок  белой , то  проведет  с  безразличными  женщинами  бурную  ночь , а  то  и  подарит  соседскому  ребенку  бабаевскую  шоколадку. Небольшую - чтобы  сдуру  не  обсыпался.
 Как  говорил  о  нем  покойный  Леонид  Юркин: «не  так  он  живет. Делает  упор  лишь  на  земное. Не  равняйся  на  него , «Карамба». Иди  к  могиле  своим  умом» ; работавшего  с  Юркиным  в  одном  офисе  на  Беговой  Николая «Карамбу» Варламова  оставляют  навязанные  обществом  мысли: он  не  помогает  в  организации  фестиваля  танцев  на  инвалидных  колясках , оглядывает  свое  тело , как  единственное  владение , и  до  Варламова  доходят  слухи , что  симпатизирующий  ему  покоритель  полюса  Иван «Ревун» Ардашин  уже  начал  вконец  загибаться  из-за  тяжелой  легочной  болезни.
Меня , строил  гипотезы  Иван , заразила  эта  хитрая  сволочь – мой  ангел-хранитель….
Иван  «Ревун»  Николаю  Варламову  ничем  особо  не  близок. Пару  раз  храпели  в  алкогольном  оцепенении  под  одним  столом , только  и  всего – прийдя  к  Ардашину , Николай «Карамба»  снял  ботинки  и  сразу  же  ткнул  в  морду  Ивану  цветную  фотокарточку.
- Видишь? – спросил  Варламов.
- Девушку  на  карточке?
- Видишь ,  - удовлетворенно  пробормотал «Карамба». - У  меня  к  тебе , Ваня , такое  дело. Ты , как  человек  бывший  на  полюсе , имеешь  приличные  шансы  попасть  в  рай – когда-то  я  был  невольным  атеистом , но  все  это  прошло , и  из  всех  моих  знакомых  твои  шансы  представляются  мне  самыми…
  «Ревун»  Ардашин  еще  надеется  выкарабкаться. Ему  совсем  не  понравилось , что  разговор  свернул  в  подобное  русло.
- Я , «Карамба» , - перебивая  Николая , сказал  Ардашин , - о  рае  пока  не  задумываюсь. Рано  мне  еще  о  нем  задумываться. Вот  возьму  и  выживу , а  ты…
- Врачи  говорят , что  дергайся , не  дергайся , а  тебе  конец. Так  что , слушай. Я  помню  твой  зарок  раздеваться  лишь  перед  теми , кто  тебя  разденет , но  если  ты  наткнешься  в  раю  на  эту  девушку… Ты  меня  внимательно  слушаешь?
Иван  Ардашин  на  «Карамбу» , понятное  дело , зол.
- Как  могу , - угрюмо  проворчал  Иван.
- Если   ты  наткнешься  в  раю  на  эту  девушку  с  фотографии , а  она  точно  в  раю , второй  год  уже  там – ты  ее  схватишь  и…  Жалко, не  знаю  я , как  там , да  что. В  общем , поступишь  по  ситуации.
 Пытаясь  отвлечься  от  привычно  накатившей  на  него  хандры , Иван  Ардашин  сделал  серьезную  попытку  сосредоточиться  на   чужом  горе.
  Может , горе , а , может , и  безумии.
- Ты  хочешь , - сказал  Иван , - чтобы  поступая  с  ней  по  ситуации , я  поступил  с  ней  хорошо  или  ты  хочешь…
- Какой  хорошо?! – вскричал «Карамба». - Схвати  ее  и… Я  бы  и  сам , но  мне  в  рай  не   попасть: мне  туда  ни  с  наскока  не  прорваться , ни  огалтелым  смирением  permission  на  вход  не  выпросить. – Поспешно  раскурив  сигарный  окурок , Николай  Варламов   присел  на  край  всклоченной  кровати. - Увидишь  там  корейца , не  кланяйся: встань  на  четвереньки  и  прессингуй  подонка  по  всем  этим  кущам - со  страшным   лаем. Чтобы  у  этой  жалкой  сволочи  даже  его  узенькие  моргалы  от  искреннего  раскаяния  округлились.
Иван  Ардашин  неущербно  для  себя  улыбнулся.
- Мне  не  давать  ему  жизни  из-за  собак? – поинтересовался  Иван. - Я  не  должен  давать  ему  жизни  после  смерти  из-за  того , что  он  ел  собак?
- Они  жрут  несчастных  собак , - ответил «Карамба» , - и  поэтому  Корея  мировой  лидер  по  количеству  подавившихся  насмерть. Обязана  им  быть... Непременно!
- Но  травлей  корейцев  ты  мне  советуешь  заняться  потом: главное , как  я  понимаю , эта  девушка?
- Она , - помрачнел  Варламов. - Конечно , она.
- Как  зовут?
- Светланой. Светиком , светлячком. О , как  бы  мне  достать  Светлану… 
Вручая  Ивану  Ардашину  фотографию , Николай  «Карамба» засунув  ее  силой  в  его  дрожащую  руку  и , не  попрощавшись , убрался  восвояси.
Иван  Ардашин  остался. Он  если  куда  и  уйдет , то  уже  не  вставая ; Иван  изучает  выпавшую  на  одеяло  фотографию , смотрит  на  нее  и  не  завидует  Николаю  Варламову. Девушка  очень  красивая , но  Иван  Ардашин  ему  не  завидует – ни  в  том , что  он  подольше  него  пробудет  живым , ни  в  по  поводу  этой  красивой  девушки.
Ни  в  чем.
  Хотя  девушка  безусловно  красива: подойдешь  к  ней , познакомишься , да  и  опомниться  не  успеешь , как  из  рая  выпрут.
Очень  красивая…
Подойду , познакомлюсь.

  Ты  для  меня  была  собой , и  я  проклинаю  свою  эрекцию  на  твоем  отпевании. Не  встреваю  в  молчание  словом. Священник  смеется  в  рукав , но  это  его  обязанность - он  околеет , увидев , с  кем  ты  сейчас. Кто  там  тебя  любит.
  В  марте  1997-го , еще  не  взявшись  за «Карамбу» , библиотекарша  Светлана  Голикова  говорила  Мартынову:
- Наши  возможности  ограничены  отсутствием  крыльев. У  нас  нет  крыльев , но  вот  бы  пожить  на  небе. Как  птицы.
- На  небе , Света , никто  не  живет , - пробуя  отогреть  ее  серое  вещество , сказал  Мартынов. - И  не  смотри  на  меня , словно  бы  ты  херувим  с  обрезом. Я  имею  в  виду  из  смертных - из  смертных  никто  не  живет.
- А  птицы? – спросила  она.
- Птицы  живут  на  земле: на  той  же , что  и  мы. На  небе  им  не  на  чем  спать. И  не  на  ком.
- Спать - это  еще  не  жить , - коря  Мартынова  за  бесстрастность , сказала  Светлана.
- Летать - это  еще  не  жить.
- Ты , дорогой , слишком  часто  спишь.
  Из  тебя  мог  бы  получиться  неплохой  я. Но  каждому  свое. В  моих  воспоминаниях  ты  все  равно  останешься  небезразличной  мне  женщиной , рискнувшей  не  скрывать  своего  пола  даже  наедине  с  петлей.
- Не  провоцируй  меня , Света , - усмехнулся  Мартынов , - бессмысленно  меня  провоцировать , я  в  любом  случае  этого  не  скажу.
- Чего  не  скажешь? – спросила  она.
- Того , что  ты  ждешь.
- Когда  ты  мне  сказал , что  Фридрих  Барбаросса  и  Фридрих  Великий  являются  насильно  разорванными  временем  сиамскими  близнецами , я  этого  тоже  не  ждала , - нахмурилась  Светлана.
- Ты  ждешь , - специально  для  нее  разъяснил  очевидное  Мартынов , - чтобы  я  сказал, что  ты  слишком  часто  летаешь. Но  я  этого  не  скажу - тебе  намного  проще  это  услышать , чем  мне  сказать. Правда , мне  это  сказать  совсем  нетрудно. 
- Но  ты  не  скажешь?
- А  ты  бы  хотела? – спросил  он.
- Хотела , - порывисто  ответила  она.
- Не  скажу.
- Ну , и  не  говори , - отмахнулась  Светлана. - Только  пусть  твое  молчание  хотя  бы  изредка  прерывается  дыханием - сегодня  меня  несколько  смущает  перспектива  остаться  единственной  живой  в  нашей  кровати. Как  ты  там  напевал? Сейчас  вспомню…  Уже  темно  на  улице  моей , а  в  голове , конечно , не  светлей?
- Угу , - кивнул  Мартынов.
- Далеко  же  ты  пойдешь , давно  вернувшись , - не  без  уважения  протянула  Светлана. - А  может , совместим?
- Что? – спросил  Мартынов.
- Сон  и  полет.
- Уже  пытались , - зевнул  он.
- Временами  ничего  получалось. И  тогда  в  целом  мире  для  нас  не  существовало  никого , кроме  нас – я  и  ты , ты  и  я , а  от  остального  мира  нас  отделяло…
- А  временами  ничего  не  получалось , - напомнил  Мартынов.
- По  твоей  вине , - уточнила  она.
- Тебе  от  этого  легче?
- Не  легче. Я , Мартынов , вообще , крайне  поражаюсь , как  после  такого  количество  сжираемой  тобой  водки , ты  почти  каждый  день  остаешься  мужчиной.
- Истинный  сновидец , Светлана , точно  знает  где  и  как  ему  самовыражаться.
  Беспроблемно  замолчав , они  легли , и  Мартынов  уснул. Светлана  и  не  собиралась - дождавшись  его  флегматичного  храпа, она  полетела.
  Не  с  Мартыновым. Сама  с  собой.
Fly , baby , fly.
Удаляйся  от  меня  в  ту  горькую  минуту , когда  господин  Фролов  размышлял  о  том , что , если  на  туринской  плащанице  и  в  самом  деле  кровь  Спасителя , то  Его  можно  клонировать.
Сидя  летней  ночью  в  деревенском  сортире , Фролов  открывал  дверь , чтобы  посмотреть  на  грозу  и  на  перепахивающие  небо  молнии ; десятью  часами  раньше  он  видел  на  Рязанском  проспекте  улыбчивую  девочку.
Она  улыбалась  рядом  с  ним  и  не  ему. Впрочем , Фролов  совершенно  не  вправе  рассчитывать , чтобы  она  улыбалась  не  кому-нибудь , а  ему. Он  и  сам  себе  уже  целый  месяц  не  улыбается. Живя   в  опасном  районе: бандитов  у  нас  нет , но  полно  милиции , что  гораздо  страшнее ; девочка  смотрит  на  солнце  и  от  радости  хлопает  в  ладоши. Она  чему-то  рада. У  Фролова  от  ее  хлопков  начинает  колоть  в  боку.
Девочка  к  Фролову  не  оборачивается. Вдохнув  несвежего  ветра , она  блеснула  светлыми  глазками  и  вновь  захлопала  в  ладоши  - ветру  тоже  радуется.
У  Фролова  от  ее  повторного  хлопка  бок  не  проходит. Бок  не  отпустил , а  сердце  заныло , и  нехорошо  Фролову ; девочка  улыбается , она  хлопает  в  ладоши , и  Фролов  негромко  взывает  к  ограничению  ее  детской  радости - ей-то  она  радость , а  у  него  и  в  боку  колет  и  сердце  неустроенно  заныло , сердце  же  у  Фролова  неустроенное , никак  он  его  в  какую-нибудь  расщелину  смысла  жизни  пристроить  не  в  состоянии.
- Я  ничего  не  скажу  о  том , можно  ли  клонировать  Господа , - взывая  к  ее  великодушию , пробормотал  Фролов , - можно  ли , нужно  ли: никому  совета  не  дам. Я  не  лучший  советчик , но  ты  бы , девочка , поменьше  что  ли  в  ладоши  хлопала. Сделала  бы  для  меня  такое  одолжение. 
  Девочка  не  понимает  о  чем  он  говорит. Яркая , легкая , счастливая - она  здесь  дома.
- Даже  не  просите , - прокричала  она , - не  стану я  меньше  в  ладоши  хлопать! Как  же  я  могу  солнцу  или  ветру  не  аплодировать!? Они  же  прекрасны! Неужели  вам  даже  это  не  ясно?! Они  же  от  Бога  к  нам  сосланы!
  Судьбе  было  угодно  сделать  Фролова  никому  не  угодным , он  теряется  в  догадках  отчего  же  у  него  так  мало  врагов  и  смиряется  с  ее  радостью , ведь  ветер  и  солнце  действительно  прекрасны , а  то ,  что  на  нем  самом  столь  безжалостно  отзывается  ее  закономерная  радость , то  пускай -  Фролову  не  в  новинку  задвигать  себя  на  второй  план  и  не  мелькать  горбатыми  интереса  своей  личности  на  прямом  пути  чужого  восхищения.
 Все  справедливо: там  солнце  и  ветер , а  тут  всего  лишь  разведенный  Фролов. Никакого  сравнения.
Так  что , хлопай , девочка. Учи  дядю  его  роли.
Не  столь  выигрышной , как  у  неотразимого  амбала-интеллектуала  Анатолия  Кажовича. Потасканные  феллахи  с  ленцой  погоняют  верблюдов-гермафродитов , от  отряхивающейся  собакотунции  поднимается  туча  пыли , телевидение , книги - это  из  книг , нет , не  оттуда , придумано  самим. Мной. Анатолием.
Кажовичу  бы  молится  на  свою  планиду: он  и  материально  обеспечен , и  его  женщинам , как  рассказывал  Фролов , можно  присваивать  номера ; столько  повторяющихся  имен , и  здоровья  вдоволь - если  у  Анатолия  чего  и  заболит , то  не  надолго , а  пройдет , так  не  возвращается , смотри  на  луну  и  поглаживай  затылок , с  заслуг  же  мне  и  болеть  не  больно? когда  все  вокруг , за  исключением  Фролова , только  и  говорили: «живи , Анатолий , и  радуйся. Предоставили  бы  нам  твои  условия , мы  бы  радовались. А  жили  бы  как!» , Кажович  всей  душой  чувствовал – восторгаться  мне  нечем , ликовать  почему-то  не  хочется: не  мое  это  восприятие  мира , чтобы  ликовать , не  мое…
И  вот , совершенно  без  повода , одна  из  знакомых  Анатолия  Кажовича  ему  отказала. Сказала: «Нет , не  сегодня»  и  бросилась  к  выходу.
Людмила  не  сыграла  на  моей  японской  флейте. Догадалась , поняла  о  чем  я , и  не  сыграла… через  двое  суток  она  снова  к  нему  пришла , и , повертевшись  у  зеркала , рассматривала  Кажовича  в  упор  злыми  глазами , пытаясь  выяснить , ждал  ли  он  ее  или  как.
Развалившись  на  диване , Анатолий  Кажович  не  давал  волю  своей  терпимости ; едва  увидев  Людмилу  Еленину , он  не  взялся  скрывать , что  морщится. 
- Ты  почему  не  звонишь? – спросила  она.
  Понимая , что  он  никогда  не  был  так  далек  от  эрекции , Анатолий  Кажович , не  перестав  морщится , ответил  ей  с  апломбом  ничем  не  разбавленной  печали:
- Потому  что  из-за  тебя  я  теперь  разочаровался  во  всем  мире. И  двигай  отсюда. Не  ломай  мне  кайф.
  Она  нечленораздельно  вспылила  и  бросилась  бегом  из   квартиры. Анатолий  Кажович  лежал  под  испанской  гравюрой  с  ископаемыми  животными  и  грустно-грустно  разглядывал  потолок  в  гармонии  с  самим  собой.
Большего  ему  не  надо.
Его  попутчику  в  ад , непотопляемому  иноходцу  Сергею  Тялкаеву, этого  также  хватает.
Сергей «Вождь»  Тялкаев , однорукий  и  усмехающийся , целыми  днями  сидел  во  дворе  и  складывал  сохранившейся  рукой  тяжелые  кукиши.
Иногда  он  вставал  и , поменяв  местами  кирзовые  сапоги , косолапо  бегал  за  кошками. Догнав , он  кормил  их  пастилой  и  тихонько  напевал  колыбельную , начинавшуюся  словами «Спи , кошечка , день  в  разгаре  еще , но  ты  все-таки  спи» ; говоря  откровенно , «Вождь» Тялкаев  их  никогда  не  догонял , а  лишь  загонял  на  деревья , после  чего  пробовал  забраться  и  сам , всегда  оставаясь  внизу  и , размашисто  покачивая  головой , продолжая  стоять  там  до  глубокого  вечера.
Вечерами  Тялкаев  ловил  вязаной  шапкой  заснувших  птиц  и  позволял  небу  тихо  поплакать  на  его  плече ; повстречавшись  взглядом  с  только  что  проросшей  за  облаками  луной , Тялкаев  полночи  сдувал  с  нее  мошек. Как-то   весной , сложив  уже  достаточно  кукишей, Сергей  Тялкаев  сидел  во  дворе , умиротворенно  растягивая  бороду.
 К  Сергею  подошли  и  осуждающе  сказали:
- Вам  бы , «Вождь» , все-таки  стоило  посерьезней  относится  к  жизни. А  то  совсем  не  серьезно  относитесь. Относитесь  посерьезней – я  вам…
- Посерьезней? – нервно  воскликнул  Тялкаев. - А  зачем  мне  к  ней  посерьезней  относиться? У  меня  ни  руки , ни  работы , у  меня  ни  друзей , ни  любимой  женщины , а  вы  предлагаете  мне  посерьезней  к  ней  относиться? Да  тогда  бы  я  кукиши  не  просто  так  складывал! Направленно! Вон  туда  направленно!
  «Вождь» Тялкаев  показал  пальцем  куда-то  за  облака , но  кукиш  в  данном  направлении  не  сложил: Тялкаева  призывают  и  вынуждают , однако  Сергей  все  держится.
  Не  видит  пока  надобности  дезертировать  со  Службы.
  Со  службы  Господу - не  с  той , откуда  каждый  вечер  возвращался  безрадостный  аудитор  Олег  Мазнов , рекомендовавший «Вождю»  Тялкаеву  быть  более  серьезным.
  Приходя  с  работы , Мазнов  ужинал , рыгал , пробегал  «Коммерсант»  и  сосредоточенно  принимался  за  самое  главное  дело  своей  в  чем-то  полноценной   жизни. За  мытье  алюминиевой  ложки.
  Олег  мыл  ее  часами.
  Скреб  ногтем , молчаливо  тер  всевозможными  средствами ;  поднеся  ее  к  нечасто  улыбающимся  глазам , он  никогда  не  находил  ее  чистоту  достаточно  совершенной.
Мазнов  мыл  ее  сегодня , мыл  ее  всегда , и  его  неизбалованная  супруга  сидела  в  пропитанной  отсутствием  мужа  спальне  и  шепотом  разговаривала  по  телефону  со  своей  близкой  и  недалекой  подругой. С  подольской  куртизанкой  Алевтиной  Бачановой.
О  разном , но  и  о  муже.   
- … Как  Олежка? – переспрашивала  она. - Да  нормально: ложку  моет. Почему  я  это  выношу? А  что  тут  странного - все  это , конечно же , странно , но  бывает , пусть  и  не так  странно , но  зато  гораздо  неприятней - какие  мужья  гуляют , а  какие  хоть  на  сторону  и  не  ходят , но  и  по  своей  квартире , нажравшись  водки , не  без  вредных  последствий  прогуливаются. А  мой  Олежка  не  такой , он  ложку  моет. Одно  меня , Аля , пугает - что  же  с  нами  будет , если  он  ее все-таки  вымоет. Я , понятное дело , не  загадываю , но  предчувствия  жутчайшие.
  Нам  не  спастись.
  В  пустыне  ляжем  на  песок  и  станем  подыхать. Я  сверху.
  На  тебе. Йе-йе…йе-йе… ко  мне.
  Ну , что  за  сушь… в  начале  девяностых  Олег  Мазнов  на  несколько  лет  отошел  от  активной  половой  жизни.
  Полностью  восстановившись , он   моет  ложку , любя  свою  жену  без  помощи  ее.
  Модельер  Максимов  этого  бы  не  смог: он  был  геем, и  не  просто  геем , а  геем  любимым ; к  нему  регулярно  проявляли  отнюдь  не  рядовую  чувственность  сразу  двое – неизящная  жертва  религиозной  секты  Егор  Сорокин  и  чванливый  аранжировщик Семен «Лотос» Кошкур.
 Они , разумеется , так  же  геи , но  Валентина  Максимова  данное  обстоятельство  не  отталкивало ; его , скорее , напрягало  другое: он  уже  устал  разрываться  между  ними  двумя.
 Заметно , в  том  числе  и  на  теле , устал , и , решив  наконец  определиться , он  позвонил  Сорокину  и  со  слезами  в  голосе  изложил  ему  свое  мнение.
- Счастья  тебе , Егор ,  - сказал  Валентин , - но  с  этого  дня  я  уже  не  тебе  себя  посвящаю. Счастья  тебе , целую , целую… целую  тебя  в  трубку… и  вон  с  моего  горизонта! Прости , Егор, но  таковы  мои  предпочтения.
  После  давно  вынашиваемого  звонка  у  Максимова  словно  бы  рухнул  камень  с  души  и , ощущая  внутри  своего  гладкого  тела  спасительное  возрождение , он  договорился  с «Лотосом»  Кошкуром  о  завтрашнем  свидании: в  половых  органах  заложена  вся  интуиция ,  расширение  горизонтов  усиливает  боль , кому-то  это  наверняка  уже  приходило  в  голову…… от  холодильника  идут  хорошо  знакомые  испарения , проходит  пресная  ночь , проглатывается  тусклое  утро , Максимов  пересекается  с  «Лотосом» , продолговатое  лицо модельера  выражает  восторг  существования , но  Семен «Лотос»  Кошкур приходит  на  встречу  с  ним  не  один.
  С  Егором  Сорокиным.
  Максимов  ничего  не  понимает: они  же   друг  с  другом  не  знакомы , не  близки…
  Семен  Кошкур  уже  говорит , и  Валентин  Максимов  его  ошарашенно  слушает. 
«Прошлой  ночью ,  сказал  Кошкур , я  вышел  побродить  по  городу  и  слегка  отбрясти  тоску  об  незнакомых  людей. Накинул  плащ , кашне , прогуливался  и  неподалеку  от  Театральной  натолкнулся  на  одного  человека – он  громко  плакал ,  и  я  заговорил  с  ним о  невеселом  состоянии  его  сердца. Этот  человек  поведал  мне , что  часом  раньше  его  бросил  гнусный  любовник. Ты , Валентин… Между  мной  и  Егором  прямо  вчерашней  ночью , помимо  всего  прочего , возникли  глубокие  чувства , и  слушай  Максимов , меня , Кошкура , слушай: я  пришел  только  для  того , чтобы  ты  меня  простил. У  меня  же  теперь  начинается  гораздо  лучшая  жизнь. Ведь  так  как  с  Егором , я  с  тобой  ни  разу  себя  не  чувствовал».
Валентин  Максимов  попеременно  смотрит  на  них  обоих - Кошкур  абсолютно  спокоен , Сорокин  не  подает  вида , что  знает  кого-нибудь , кроме  Кошкура: засматривается  на  «Лотоса» , сосет  леденец , отводит  глаза , и  мысли  у  Валентина  Максимова  даже  не  бедные: сплошной  шок  и  уныние.
Как  у  толстого  тетерева  Луки , который  со  все  раздувающимся  самолюбием  хмуро  сидел  под  засыхающим  грабом , на  чьих  ветвях  резвилась  грациозная  белка.
Тетерев  ее  рассматривал. С  неоязыческой  грустью: упитанный , в  годах , не  то  что  крыльями , глазами  еле-еле  перебирает « она  играючи  перепрыгивает  с  ветки  на  ветку , толстый  тетерев  посматривает  на  нее  из-под  граба.
Под  деревом  сидит , под  клюв  бормочет:
- Ооо-х , не  тобой  я  окрылен… Собой… 
  Лука  и  сидит , и  бормочет , и  страдает  в  древнем  лесу  около  деревни  деда  Фомы , мистического  старика , не  слышавшего  о  том , что  на  сцене «Ковент-Гардена» когда-то  испражнялись  слоны  и  старавшегося  по  возможности  дозировать  общение  с  целомудренным  Казлановым , сознательно  устремленным  в  тупик.
 Каждый  вопрос  Казланова , размышлял  старик , навевает  мне  всецелое  желание  на  него  не  отвечать. Сейчас  тоже  не  исключение. Как  ни  жаль.
- Может  быть , это  глупо , - сказал  Степан  Казланов , - но  когда  я  начинаю  смотреть  новый  для  себя  фильм , я  в  глубине  душе  надеюсь , что  он  порнографический.
- Даже  так? – поморщился  старик.
- А  по  ночам , - продолжил  разглагольствовать  Казланов , - я  ощущаю  себя  трусливым  шакалом. Мечтавшим  отлить  на  ногу  носорогу. Не  без  причины - желая  побороть  свою  трусость.
- Любопытно , - процедил  старик.
- Отлить  и  тогда  уже  убежать. Но  не  сразу.
- Лучше  все-таки  сразу , -  неохотно  озвучил  свою  точку  зрения  дед  Фома.
- Нет , нет , не  уговаривай… Не  пойму  я , дед  Фома -  солнце  садится  за  лесом , что  возле  болота , а  восходит  совсем  над  другим - над  тем , где  я  десяток  подберезовиков  за  три  минуты  на  спор  собираю. В  чем  же  тут  подвох? В  чем  обман?
 Дед  Фома  расплывчато  вздохнул , но  отвечать  все  же  собирается ; разжал  зубы  и , едва  выдохнув , ответил:
- Солнце  ведь  поглавнее  нас  с  тобой  будет. Куда  хочет , туда  и  садится , где  хочет , там  и  восходит. – Не  целуя  в  нос  изъеденного  чесоточным  клещом  односельчанина , дед  Фома  сухо  усмехнулся. Не  более , чем  Казланову , не  менее , чем  пустоте. – Радуйся , что  хоть  так.
Не  узнав  ничего  основополагающего , Степан Казланов  пошел  хлопать  дверью. Уходя , он  не  хлопает: дойдет  до  своего  дома  и  уже  там  со  всего  размаха  вбивает  в  дверную  коробку - старик  его  в  этом  не  притормаживает. Казланов  у  него  не  один.
  Первый  убрался , второй  не  замедлил  себя  ждать , и  в  подпитии  он  не  удержим ; не  выпуская  из  левой  руки  погребального  креста, дед  Фома   немного  удивлен - у  волевого  рогоносца  Михаила  Хладова  сегодня  родились  девочки-близнецы , но  Михаил  отмечает  такое  событие  не  у  себя.  Он  раздраженно  заявился  к  старику.
Дед  Фома  чередует  безразличное  молчание  с  искренними  поздравлениями.
  «Я  во  многом  избавлен  от  животных  инстинктов , и  это  возрастное , но  наслаждение  и  раньше  крайне  редко  шло  в  одной  связке  с  желанием – или  запаздывало , или  вообще  не  приходило. Тебе  же  я  скажу…». 
 «Не  говори! Я  сам  тебе  скажу!». Опустившись  на  стул , Михаил  срывающимся  голосом  перебил  старика.
- Все , дед  Фома , - прокричал  Михаил , - не  верю  я  больше  в  нашего  Господа! Покончено  с  этим! Завязано!
- Гмм…
- Я  что  у  него  просил?!
- Что? – спросил  старик. - Что  просил?
- Я  просил  у  него  сына , а  он  послал  мне  дочь. Да  еще  сразу  две , а  дочь , тем  более , двух  дочерей , я  у  него  не  просил! Не  верю  я  больше  в  него , дед  Фома , пускай  он  сам  в  себя  верит , если  … и  в  таких  малых  вещах  путается.
 Михаил  Хладов  говорит  с  примесью  диковатой  глупости , но  дед  Фома  не  вбивает  ему  в  разбавленный  самогоном  разум  неуместную  мораль. Старик  понимает , как  ему  обидно.
  Не  в  морали  его  нужда – в  понимании.
- Ты  только  представь , Миша , - сказал  дед  Фома , - сколько  людей  обращаются  к  нашему  Господу  со  своими  проблемами. Только  представь  с  какой  скоростью  он  вертит  головой  по  сторонам: то  оттуда  молитвой  окликнут , то  отсюда  о  каком-нибудь  снисхождении  попросят - ты  только  представь , как  у  него  голова  от  ваших  постоянных  просьб  закружилась. Представь , Михаил , войди  в положение.
  Поступив  согласно  сказанному , Михаил  Хладов  посмотрел  на  деда  Фому  с  куда  более  преисполненной  умом  физиономией.
- Понял  я , дед  Фома , - пробормотал  Михаил , - понял , как  же  ему  непросто. Также  же  я  понял , что  лично  мне  пенять  на  него  нечего: со  мной  он  обошелся  еще  не  самым  худшим  образом.
- Да  он  же , Миша , худа  никому  не  желает. А  что  случай  от  случая  не все  хорошо  происходит… Так  это  оттого , что  он  ни  единой  просьбы мимо  себя  не  пропускает - всем  помочь  хочет.
- И  у  него  кружится  голова , - подхватывая  его  мысль , сказал  молодой  отец , -  и  он  иногда… слегка  путает.
- Слегка  и  иногда , Мишенька. Верные  ты  слова  подобрал. - Дед  Фома  устало  улыбнулся. – Слегка  и  иногда. 
  Не  больше  и  не  чаще. Нет , не  чаще , и  не  больше , но  дед  Фома  не  будет  резать  глотки  тем , кто  думает  иначе.
  Антон «Бурлак» Евгленов  с  ним  полностью  солидарен.               
- И  чем  же  вам  выбили  эти  два  зуба? - поинтересовался  у  «Бурлака» стоматолог  Черкасов , - Рукой , ногой?
- Членом , - ответил «Бурлак».
  Дантист  брезгливо  смутился , но , в  конце  концов , ему-то  что: он  вставляет  Евгленову  зубы , а  остальное  его  не  касается – выбили  и  выбили , значит , так  и  суждено ; если  выбили , то  в  рамках  судьбы… молча  он  работал  недолго. Игорю  Черкасову  захотелось  съязвить.
- Ну  вы , молодой  человек , и  оттягиваетесь , - сказал  он. - Ни  в  чем  свои  пагубные  наклонности  не  ограничивая.
- Вы  все  не  так  поняли , доктор , - отмахнулся  «Бурлак». - Это  не  какие-нибудь  гейские  игры , здесь  ситуация  обстоит  совсем  по-другому.
Отведя  дрожащую  руку  стоматолога , «Бурлак»  рассказал  ему  историю  о  том , как  он  познакомился  на  Арбате  с  весьма  немиловидной  девушкой.  Разговор  с  ней  никак  не  склеивался , и , чтобы  узнать  ее  получше , закинуть  живца  и  нанизать  сущность  собеседницы  по  живому , Антон  Евгленов  придал  себе  скромную  толику  томного  вида  и  лучезарно  сказал:
- А  вы…  очень  красивая.
Она  засмеялась , и  «Бурлак» Евгленов  несколько  приободрился: девушка  относится  к  себе  с  иронией - страшновата , конечно , но  хотя  бы  человек  не  глупый ; смеясь , она  снимала  с  плеча  рюкзачок.
Сняла , достала  оттуда  здоровенный  железный  фаллос , и  со  всего  плеча  загнала  его  Антону  Евгленову  прямо  в  рот.
С  подтекстом  или  так - обидевшись.
- Вам , доктор , как  кажется? – спросил  Евгленов. - С  подтекстом  или  обиделась?
- Я , молодой  человек , не  психоаналитик , - нелюбезно  ответил  Черкасов. - Я  зубы  вставляю.
- Тоже  нужная  профессия , - сказал  «Бурлак». - Нужная  и  ясная: в  расстрельной  дымке  не  скрытая.
- Какой  дымке?
- Расстрельной , - повторил  Евгленов. - Расстрельной  дымке  плебейского  самосознания , если  говорить  более  развернуто.
Психологическое манипулирование… над  карликовым  бегемотом – не  производил. Пожалуй , нет. Антон  «Бурлак» Евгленов родом  из  Царицыно , стоматолог  Черкасов  из  Камышина , откуда-то  из  тех  краев  и  кривобокий  ветеран  велосипедного  спорта  Станислав  Матюхин.
Человек , задумавший  себя  обворовать.
Дом  у  Матюхина  деревянный , брать  особо  нечего , но  он  решил  и  приступает ; закрыв  дверь  изнутри , Станислав  взял  ключ  и вылез  в  окно. Спрыгнул  на  улицу , одобрительно  подумал: какой  же  я  необыкновенный  вор - остальные  воры  через  окно  обычно  залезают, а  я , так  нет , вылезаю ; никто  кроме  меня , идя  на  дело , не  вылезает  из  своего  окна , как  же  я  необыкновенен , сумел  все-таки  найти  пути  по  организации  необходимых  поступлений  в  мой  энергетический  бюджет.
 Выбравшись  наружу , Станислав  Матюхин  осмотрительно  прижался  к  стене. Передохнул  и  двинулся  к  двери. Осторожно , на  цыпочках , ключ  в  замок , дверь  на  себя - заходит. Переступает  через  осколки  побитых  отнюдь  не  на  удачу  рюмок  и , не  включая  света, пробирается  в  комнату , где  у  него  хранится  самое  ценное: глиняная  тарелка  с «Крузенштерном» , бесхозный  пульт  от  телевизора , три  одинаковых  книги  Эмпедокла , памятная  грамота  от  горисполкома , довоенная  икона  в  пластмассовой  рамке.
  Сам  телевизор  Матюхин  украл  еще  в  прошлом  году. Отнес  на  рынок  и  продал  за  бесценок: ворованный  же.
У  иконы  на  каждом  из  верхних  углов  по  две  буквы.
IC  и  XC - если  на  ней  и  Христос , то  какой-то  не  сострадательный. Брови  нахмурены , нижняя  челюсть  выпирает  вперед ; в  комнате  непроглядный  мрак , однако  Станислав  Матюхин  твердо  знает , что  выражение  Его  лица  не  менятся  и  в  темноте. А  может , и  меняется. Но  проверить  это  для  Матюхина  нереально - улыбается  ли  Он  в  темноте , не  улыбается , определишь  только  с  прибором  ночного  видения.
Полуголодному  Станиславу  он  не  по  карману.
Я  не  гожусь  для  тренерской  деятельности , я  не  могу  без  ненависти  смотреть  даже  на  трехколесный  велосипед ; украв  икону, Станислав  спрятал  ее  шторой.
Пока  найдет  покупателя , пока  сторгуются ; Матюхин  не  станет  отсылать  ее  в  подарок  своему  самарскому  тезке  Станиславу  Толмачеву , еще  не  раскрывшему  для  себя  смысл  призыва  Тимоти  Лири «включайтесь , настраивайтесь  и  отпадайте» - Толмачеву  на  днях  исполняется  восемнадцать , и  он  уже  второй  год , как  регулярно  бреется.
У  самарского  Станислава  есть  отец. Не  очень  надежный  по  части  ума  и  полжизни  крутивший  педали , защищая  цвета  того  же  спортобщества , что  и  выговаривающийся  ему  в  длинных  письмах  Станислав  Матюхин.
«Ты  назвал  меня  в  его  честь?»
«Кого , Стасик? Кого  его?»
«Ну , этого… ворующего  у  себя. Чьи  нераспечанные  послания  занимают  целую  полку  в  стенном  шкафу. Он  твой  друг  по  прошлым  великим  гонкам?».
«Великим? Тут  ты  хватил – не  попадая  в  двадцатку  на  первенстве  Союза , нереально  выйти  на  большой  международный  уровень  и  уже  там  всех  порвать , изничтожить… А  про  Матюхина  я  промолчу. Мал  ты  еще , чтобы  в  такие  дела  вникать».
«Да  я  не  мал…».
«Мал. Для  разговоров  о  Матюхине  мал. Для  чего  другого  нет. Для  правды  о  Матюхине  мал».
«Похоже , ты  его  не  любишь»
«Не  люблю».
«И  не  выбрасываешь  его  письма».
«Как-нибудь  потом  выброшу. Но  не  люблю  я  Матюхина  уже  сейчас» ; собственного  сына , небуквальное  продолжение  своего  отца  под  пренебрежительными  звездами , Игорь  Геннадьевич  Толмачев , конечно  же , любит ; увидев  бреющегося  в  ванной  комнате  сына , Игорь  Геннадьевич  широко  улыбнулся. От  всей  души , но  с  некоторой  грустью. Как  же  он  вырос , мой  Стасик  , подумал  отец , скоро  даже  меня  мозгами  перегонит. Но  пока  еще  не  перегнал.
 Не  будучи  в  этом  уверенным , Толмачев-старший  старается  думать  именно  под  таким  углом. В  последнее  время  Игорю  Геннадьевичу  приходилось  нелегко - как  обычно. Как  всегда.
- Ты  не  мал , сынок , - сказал  он , - для  этого  ты  не  мал. Для  этого  нет. Никак  нет. Если  для  этого.
- Для  чего?
- А  вот  для  чего - довольно  тебе  играться  с  безопасной  бритвой. Ты  же  у  меня  совсем  уже  мужчина. Слава  всемогущему  Господу - пришло  твое  время  по-мужски  бриться.
 Смахнув  нечто  похожее  на  слезу , Игорь  Геннадьевич  протянул  польщенному  сыну  свой  бритвенный  станок.
  Бритва  крайне  ржавая , местами  запекшаяся  кровь ; Станислав  Толмачев  вглядывается  в  отца  с  уничижительным  недоумением , Игорь  Геннадьевич  на  него  помягче , он  же  его  отец: ему  ли  взирать  на  сына  со  злобным   неприятием?
 У  Игоря  Геннадьевича  и  в  голове  ничего  похожего  на  неприятие  сына  нет. Строго  говоря , у  Игоря  Геннадьевича   там  многого  не  наличествует - не  столпотворение  у  него  там. Просторно.
Короче , завидуй  «Пат». Рычи  от  зависти -  неуравновешанный  составитель  персональных  оздоровительных  программ  Валентин «Пат» Ратунский  приехал  в  принадлежащий  ему   и  стоявший  по  соседству  с  обворованной  халупой  Станислава  Матюхина  дом спустя  одиннадцать  лет  после  вынужденного  переезда  в  Волгоград: на  стенах  все  те  же  рисунки , пейзажи , глупые  каракули   младшей  сестры - и  засиженные  мухами  стекла  террасы , и  вечный  сундук  в  углу…
- Никаких  изменений , - с  сентиментальным  предыханием  прошептал  Валентин. – Как  будто  и  не  уезжал.
Умиление  неизбежно , и  оно  неизбежно  проходит , возвращаются  прежние  мысли , ничуть  не  смягченные пылью  забвения , Валентин  Ратунский  останавливает  взгляд  на сундуке: давно  это  было , но  когда-то  же  было , в  детстве  я  складывал  в  этот  сундук  хрупкие  листья  ненавязчиво  наступившей  осени - трепетно  и  листик  к  листику , бережно  и   с  уважением  к  Богу  в  себе….
Валентин  «Пат» Ратунский  смотрит  на  сундук  в  углу , смотрит  на  детские  работы  младшей  сестры - смотрит  холодно. Без  ангела  во  взгляде. 
- Как  будто  и  не  приезжал ,  - уныло  пробормотал  он.
Кто  я , если  не  никто? где , в  каком  месте  меня , я  смотрю  свои  сны? приступы  сонливости , затрудненная  речь , по  штанам  скатывается  залитый  сметаной  пельмень , зима  придет  и  для  всех  остальных.
Она  пришла - сезона  2002 /2003  года. Мартынов  с  ее  приходом  никуда  не  ушел. Сидит , как  и  осенью , на  скамейке  в  Коломенском , но  уже  не  на  ней  самой , а  на  ее  спинке.
В  Москве  морозно  и метет , по  телу  города , по  телу  Мартынова , и  против  ветра  мимо  Мартынова  пробирается  Сергей «Напалм» Чугунов , второй  год  солящий  огурцы  в  густо  намешанном  на  кокаине   растворе ; притормозив   непосредственно  возле  Мартынова , он  схватил  его  за  ноги  и  виртуозно  опрокинул  головой  вниз  в  наметенный  позади  скамейки  сугроб.
Мартынов  приступает  к  растапливанию  жесткого  снега  вдумчивым  дыханием.
Сергей  Чугунов  вытаскивает  Мартынова  обратно.
Выдернув  за  ноги , усаживает  на  скамейку  и  тщательно  отряхивает  одервеневшей  перчаткой. Проходится  ей  по  пальто , по  лицу.
- Вроде  бы  ничего , земляк , не  упустил  , - сказал  он , - как было, так  и  стало… Без  обид?
  Моему  челну  не  поплыть  по  другой  воде , Юнг  не  ошибся , сказав , что «жизнь  глупа  и  значительна» , у  Мартынова  нет  ни  единого  предположений , как  бы  ему  на  это  отреагировать - данный  гражданин  ему  никто , он  с  ним  в  прошлые  будни , вероятно , и  спинами  не  встречался , а  в  выходной  он  потратился  поступками  не  для  Творца , и  о  ком   же  я… 
- Вы  на  меня  не  обиделись? – перебив  его  раздумия , дружески  спросил  «Напалм» Чугунов. – Не  обиделись? 
- Конечно , не  обиделся , - ответил  Мартынов.
- Да? – не  поверил  Сергей.
- Как  бы  и  не  на  что.
  Есть - есть  на  что , но  некому. В  Мартынове. И  в  Фролове - неоднократно  слыша , что  в  мире  имеется  много чего  интересного, он  попробовал  не  задерживаться  своим  взглядом  ни  на  чем  определенном.
  Он  водит  взглядом  с  бешеной  скоростью , Фролов  не  хочет  ничего  упустить , около  Фролова  замедляется  не  Сергей  Чугунов , а  Александр «Бром»  Бавицкий , обессилевший  ходок  по  женским  кручам , спавший  совсем  один  и  причесывающийся  только  перед  тем , как  лечь  спать.
  Трудно  поверить , что  какая-нибудь  из  религий  предложит  «Брому» Бавицкому  стать  ее  знаменосцем ; поражаясь  малоадекватному  поведению , Александр  Бавицкий  косился  на  землю , на  звезды , и  на  Фролова , неформально  проводящего  бешеной  скоростью  взгляда  по  всему  квазидоступному  миру.
  Через  пятнадцать  минут  Фролов  дошел  и  до  Александра  «Брома». Взял  его  в  оборот  бесцветно  мигающих  глаз и  нерефлексирующе  подумал: этот  невеселый  яппи  тоже  космос , маленькая  часть  огромного  мира – может  быть , для  того , чтобы  увидеть  все  интересное  в  мире , мне  достаточно  просто  смотреть  на  него?
 Не  придавая  огромного  значения  утопизму  своих  притязаний  на  безоблачное  завтра , Фролов  рьяно  уставился  на  Александра  Бавицкого.
  Взгляд  у  Фролова  еще  не  пришел  в  себя  от  прежней  гонки - «Бром»  Бавицкий  смотрит  на  Фролова   чрезмерно  окаменевшими  зрачками , и  Фролов , сложно  моргнув , догадался: я  же  его  загипнотизировал - в  нем  ни  воли , ни  к  стремления  к  вечной  жизни , как  же  так: неужели  в  моем  взгляде  столько  потусторонней  мощи? неужели…  не  оставить  ли  мне  этого  плешивого  человека  в  мрачном  покое , не  отважиться  ли  мне  загипнотизировать  самого  Всевышнего? Я  бы  мог  начать  с  облаков , с  ленивых  раскатов  отдаленного  грома , но  пока  у  меня  еще  не  кончились  силы , их  необходимо  расходовать  на  что-нибудь равновеликое. В  моем  случае  на  кого-нибудь.
 Православной  церкви  не  за  что  награждать  Фролова  орденом «За  дела  милосердия» - жестко  протерев  глаза  рваной  варежкой , он  сосредоточил  взгляд  на  синеющем  небе.
  Синело  ли  оно  от  того , что  умирает , Фролова  не  заботило.   
  Александр «Бром» Бавицкий  уже  минут  сорок , как  ушел , непонимающе  покачивая  головой  и  приговаривая  про  себя: «боже  ты  мой , и  такие  среди  нас  встречаются , а  взгляд-то… быстрый  у  него  взгляд – отчаянно  взывающий  к  незамедлительному  лечению…
  Впившись  непустующими  глазницами  в  синеющее  небо , Фролов  ни  на  кого  не  отвлекается. Он  мужественно  гипнотизирует  Всевышнего  без  цели  потребовать  у  Него  недостающего: просто  посмотреть, что  из  этого  выйдет.
Как  говорил  шесть  лет  назад  еще  не  сгинувший  в  депрессии  Валентин «Пат» Ратунский: «здравствуй  тебе , иррацио… кредо-крест , плуто-пагода».
- Все-таки  здорово , что  ты  остался  в  Волгограде , - вполоборота  отвернувшись  от  Ратунского , призналась  небрежная  акушерка  Лариса  Матвеева. – Я  только  одного , Валя, не  понимаю.
- Если  только  одного , Лара , то  это  нормально , - сказал  Ратунский. - Это  даже  лучше , чем  нормально. Это  хорошо.
- Хорошо , но  все  же… Я  не  понимаю  за  что  ты  себя  любишь: у  меня  даже  в  голове  не  укладывается  за  что  можно  любить  такого  человека , как  ты.
- Но  ты  ведь  меня  тоже  любишь , - улыбнулся «Пат»
- Какой  с  меня  спрос , - томно  пробормотала  Лариса. - Но  моя  любовь  к  тебе , по  сравнению  с  твоей  собственной , и  рядом  не  лежала.
- Так  возьми  и  положи , - совершенно  серьезным  тоном  посоветовал «Пат» Ратунский.
- На  что  положить? – спросила  она.
  Не  свети  в  меня  своим  глазом.
  Убавь  его  мощность. Я  перед  тобой  не  на  допросе.
- На  все , - ответил  Ратунский. – Как  бы  что  там… что  бы  что как  бы - я , Лариса , смею  тебя  заверить , себя  не  люблю: пичкать  себя  самовлюбленностью  довольно  грязное  занятие , но  поддержать  свои  хрупкие  кости  умеренным  самоуважением  вариант  из  дозволенных. Это  присуще  даже  хромым  рыцарям – припадающим  на  левую  ногу  от  переизбытка  костей  в  тех  местах , где  должны  господствовать  более  нежные  всадники.
- Всадники  Апокалипсиса? – усмехнулась  Лариса.
- День  стучится  в  окно , в  окне  нет  стекла , - величественно  продекламировал  Ратунский , -  вас  уже  ничего  не  разъединяет  и  тогда  он  бьет  тебя  зажженной  свечкой.
- А  яснее  нельзя?
  Меня  породила , себя  не  снесла. Поставила  к  стенке  и  исчезла  в  ней , как  Копперфильд.
  Но  я  еще  бодрюсь. Из-под  меня  выносят  утку  твоими  руками. 
- В  юности , - сказал «Пат» Ратунский , -  я  думал , что  пишу  неплохие  песни , но  однажды  я  понял  следующее: они , как  оказалось , приемлемо  звучали  лишь  при  исполнении  их  на  моей  гитаре. К  сожалению , все  эти  годы  моя  гитара  была  ненастроена  и , попытавшись  воспроизвести  эти  песни  на  инструменте  с  приличной  настройкой , я  сразу  же  убедился  в  их  полном убожестве.
- И  разочарование  прострелило  тебя  насквозь? – восприимчиво  поинтересовалась  она.
- К  своему  стыду , я  отнесся  к  этому  безразлично - мы  с  тобой , Ларочка… для  нас  с  тобой… если  бы  нам  захотелось  никогда  больше  не  видеться , мы  бы  все  равно  увиделись.
- Конечно. Мы  же  живем  в  одном  городе.
- Тогда  бы  мы  жили  с  тобой  в  одном  городе  порознь , - развел  руками  Валентин  Ратунский.
- Расставшись  с  радостью , - вздохнула  Лариса  Матвеева.
- In  God  we  trust , в  себе  мы  жнем.
- This  is  major  Tom  to  ground  control. Но  музыку  невозможно  трогать  руками.
- Так  было  всегда , - по  мере  сил  успокоил  свою  женщину  Валентин «Пат»  Ратунский.
- Всегда  не  распространяется  даже  на  секунду  вперед. Но  я , Пат , вряд  ли  когда-нибудь  смогу  хладнокровно  переносить  эту  твою  привычку.
- Какую?
- Стричь  ногти , не  снимая  носок. Ладно  бы  на  руках! Но  ты  же  и  на  ногах  их  так  же  стрижешь.
- Четные  цифры , Лариса , - поясняюще  сказал  Валентин , - ничуть  не  бояться  прослыть  нечетными – им  достаточно  внутреннего  осознания  своей  четности.
- Не  поняла.
- Это , крошка , примерно  тоже  самое , что  и «Закрой  окно , цветы  заморозишь!» - «Какое  окно?» - «А  какие  цветы?!». Ни  того , ни  другого , разумеется , нет. Но  почему  же  тогда  так  холодно? И   настолько  пахнет  цветами?... Ты  второй  человек, который  этого  не  понял.
- А  кто  был  первым? – спросила  она.
- Я , - ответил  Ратунский.   
  Вне  всякого  сомнения , он - Валентин «Пат» Ратунский , но , если  говорить  о  коренастом , непоседливом  спортивном  агенте  Павле  Русакове , не  сумевшем  поверить , что  авторство  фразы «для  нормальных  взаимоотношений  внутри  социума  необходимы  сильнейшие  потоки  генитальных  влечений» принадлежит  сказавшему  ее  Валентину  Ратунскому , то  посторонним  людям  казалось , что  Русаков  никогда  не  теряет  своего  лица.
Ему  бы  хотелось, чтобы  им  так  казалось: им  до  него  нет  никакого  дела , но  Русакову  хотелось. Он  же  своего  лица  действительно  никогда  не  теряет - не  теряет , но  и  не  находит. Наденет  маску  улыбчивой  обезьяны  и  по  раскрашенной  овальными  пятнышками  шее  железного  жирафа  забирается  к  облакам.
Жираф  стоит  в  соседнем  дворе , маска  у  Павла  Русакова  сделана  из  твердого  тука , она  очень  плоская  и , прижимая  ему  нос , выдавливает  из  головы  теплую  кровь.
Из-под  маски  льются  ручейки  крови , но  со  стороны  создается  впечатление , словно  бы  у  обезьяны  перерезано  горло.
 Улыбающаяся  обезьяна  с  перерезанным  горлом.
 И  под  ней  Павел  Русаков , человек  никогда  не  теряющий  своего  лица. Не  теряющий , но  и  не  находящий - неплохой  человек.
В  маске  улыбающейся  обезьяны , которую  бы  ни  за  что  не  одел  Уильям  Макговерн.

Шотландия , конец  восемнадцатого  века , неурожай  и  долгожданное  затишье  в  мелких  стычках  за  независимость ; у  крупного  землевладельца  Дрюса  крадут  гулявших  не  без  охраны  коров.
Их  поручили  охранять  самому  Уильяму  Макговерну , но  он  со  Стивом «Костоломом» Маклишем  и  Морисом «Рубилой» Айткеном ,  накануне  крепко  перебрал , и , когда  Джонатан  Дрюс  наконец-то  отыскал  своих  подручных , брутально  храпевших  вповалку  на  весьма  отдаленном от  его  имения  поле , ему  пришлось  еще  немало  помучиться , чтобы  их  разбудить.
Но  вот  они  пробудились , в  виноватом  молчании  выслушали  хозяина  и  тут  же  бросились  в  погоню. Тут  же , но  в  другую  сторону: целый  день  потеряли , пока  соображать  начали.
Не  согнемся! снесем!... наверстаем! пришла  звездная  ночь. Они  второй  день  на  ногах – голодные. Еду   они  спросонья  позабыли, что  легко  объяснимо , поскольку  накануне  они  подмешивали  в  ячменный  виски  грудное  молоко  Дженни  Никол ; она  подруга  Макговерна , Маклиша  и  Айткена , от  кого  из  них  Дженни  разрешилась  усатой  девочкой  им , понурым  и  устылым , неизвестно ; Уильям  Макговерн  всю  дорогу  покрикивал: «некогда  разлеживаться , бойцы! отловим  воров  и  снова  целую  неделю  на  пьянство  и  ****ство  выделим!» , походный  костер  увидел  Морис «Рубила» Айткен.
Стив «Костолом» Маклиш  безрадостно  прошептал:
- Гляди , Уильям. Вон  они  разбойники.
- Ну , наконец-то , - глухо  процедил  сквозь  зубы  Уильям  Макговерн.
- Они   зажарили  одну  из  наших  коров , - рассказал  диспозицию  Морис  Айткен , - а  другие  коровы , как  мне  отсюда  кажется , рядом  пасутся. А  сами  они  наверняка  мясом  ужинают. Запах  же  не чечевичный.
- Предлагаю  тебе , Уильям , - сказал  «Костолом» Маклиш , - немного  сейчас  подремать: пусть  мы  и  голодными  на  них  набросимся , но  хотя  бы  отдохнувшими.
  Вы  предлагаете  это  мне?! отсыпаться  и  медлить? да  как  вам… Уильям  Макговерн  непреклонен , как  всякий  выдающийся  воин  он  готов  ринуться  за  славой  и  без  сил ; не  обращая  внимания  на  дискомфортные  ощущения  в  паху , Макговерн  выхватил  родовой  меч  и  стремглав  понесся  к  ворам.
  Не  украдкой - предупреждая  о  себе  в  полной  голос.
- Знайте  же , низкие  люди , - заорал  он , - от  кого  смерть  принимаете! Я  Уильям  Макговерн , а  со  мной  Морис «Рубила» Айткен  и  Стив «Костолом» Маклиш! Молитесь же , низкие  люди: мы  уже  здесь!
  Как  Уильям  и  ожидал , у  них  пошла  жестокая  сеча: воры  сытые  и  отдохнувшие , кроме  того , их  больше , восемь  против  троих , поэтому  они  и  не  сдаются , «Костолома» с  «Рубилой» прикончили  в  первую  же  минуту , а  Уильяма  решили  не  убивать - стукнули  по  голове  копеечными  ножнами  и  сбросили  в  овраг. Но  Уильям  еще  в  сознании. Он  же  воин - отлежавшись , Макговерн  устремился  за  ними.
  Один , вдали  от  себя , гады , воры , куда  они… подать  их! до  них  он   не  доходит. Падает  навзничь  в  коровий  навоз. Под  навозом  прощупывается  камень  и  Уильям  Макговерн  ударяется  об  него  головой. Соприкасается  и  лежит. Смерть  уже  на  подходе , Уильям  ее  чувствует , лежит  и  чувствует , чувствует и  видит: с  голубого  неба  к  нему  направляется  дымящийся  волосатый  дух  в  богатом  воинском  убранстве.
  Снижается  и  повисает  над  Макговерном , как  гордое  знамя  над  восставшим  из-под  гнетом  осады  городом. С  расстановкой  говоря:
- Я , Уильям , такой  дух , такая  сущность , что  приходит  перед  смертью  только  к  настоящим  воинам , а  ты , Уильям  Макговерн , воин  самый  настоящий , вот  я  к  тебе  и  пришел.
  Ты? Не  ты – я. Я  умирающий , подумал  Макговерн , я  издыхающий – я. Не  ты , клоун. Я. И  пусть  я  умирающий  и  издыхающий , до  подачек  сверху  я  не  падкий - они   никому  не  прибавляют  самоуважения. А  воину  без  него  никуда.
- Это  я-то воин? – спросил  он. - Воин  я? Я  им  был. Да… Но  не  просто  был , а  стал – я  стал  воином. До  сего  дня  я  им  оставался. Почти  до  самого вечера. Но  настоящие  воины  принимают  смерть  на  поле  битвы , от  вражеского  меча  или  стрелы , а  я  вот  от голода  и  усталости  проливаю  свою  гордую  кровь в  коровье  дерьмо  - позорюсь  на исходе  дней  моих  славно  прожитых… И  больше , дух , ты  мне  Лазаря  не  пой. Виси  и  молчи - я  тебе  не  дочка  Дженни  Никол , чтобы  броскими  лентами  свою  больную  голову  успокаивать.
  Дух  с  Макговерном  не  спорит - висит  над  умирающим  воином  и  отмахивается  серебрянным  щитом  от  клубящейся  вони.
Вонь  небольшая , но  этого  духа  и  сам  запах  земли  раздражает.
- Как  хочешь , Уильям , - сказал  он. - Тебе  вряд  ли  пойдет  корона  из  зажженных свечей , а  я  могу  и  молчать.
- Молчи , - одобрительно  пробормотал  Макговерн. -  И  ты  помолчишь , да  и  я  уже  болтать  не  стану. Не  буду  себе  мешать. Хотя  бы  отойду  с  честью.
  Уильям  Макговерн  отходит  туда , куда  можно  отойти  откуда  угодно. С  полуострова  Юкатан , с  Берега  Скелетов , с  широкого  двора  Вестминстерского  аббатства. С  центра  поля  стадиона «Локомотив». 
  Со  Сретенки , где  господином  Фроловым  всухую  заполняются  бреши  в  пустом  желудке: как  бы  ему  ни  хотелось  пообедать  поосновательней , денег  у  него  хватило  лишь  на  одну  шаурму. Раньше , случалось,  хватало  на   две ,  в  будущем , возможно , и  на  одну  не  хватит , но  о  будущем  Фролов  старается  не  задумываться; в  лучшее  он  не  особо  верит, а  задумываться  о  плохом , к  тому  же , если  этого  плохого  нет - только  распугивать  жуткими  миражами  уже  сложившийся  ужас: и  не  отпугнешь , и  куда  больнее  сделаешь.  Поводов  разжиться  болью  достаточно  и  в  настоящем , шаурма  очень  вкусная , жирная , но  подходящие  к  Фролову  бродяги , похоже , намеренно  сбивают  ему  аппетит ; одеты  в  рванину , и  что  молодой , что  старый  с  недюжинной  заинтересованностью  засматриваются  на  его  обед. Молодой  еще  и  руки  к  шаурме  тянет. Пока  не  вплотную , но  голос  и  на  расстоянии  временами  действует  удачнее  рук.
- То , что  вы  едите , - вкрадчиво  спросил  он , - оно , по-вашему, по-ученому , как  называется?
- Вроде  бы  шаурмой , - ответил  Фролов.
- А  вы  не  отдадите  ее  мне?
 Заметив  несогласие , молодой  парень  сделал  судорожное  пояснение, оформляя  суть  своей  просьбы  немного  яснее.
- Вы  ее  мне  отдайте  не  для  меня , - сказал  он , - а  для  отца. Мечту  попробовать  эту  шаурму  мой  отец  пронес  с  боями  через  всю  жизнь , а  жить  ему  остается  совсем  чуть-чуть , нам  же  в  поликлинике  недаром  сказали: «на  днях , наверное , окочурится , а  нам  и  без  разницы – можно  и  сегодня». Так , отдадите , а?
Его  отец  и  в  самом  деле  выглядит  довольно  болезненно. Лови  да  закапывай , поминай  да  не  нажирайся ; не  вцепляясь  никому  в  волосы , Фролов  подумал: будь  по  ихнему. Пусть  он  хотя  бы  перед  смертью  попробует  шаурму - не  велико  счастье , но  настроение  улучшается  и  по  мелочам. Отдам  я  ему  шаурму , никак  не  могу  я  теперь  ее  съесть.
- Возьмите , - неэмоционально  сказал  Фролов  подванивающему  отцу  молодого  человека. - Возьмите  и   пользуйтесь.
Фролов  даровал   свою  шаурму  именно  старику: никому  другому  он  бы  ее  не  отдал , а  если  бы  и  отдал , то  ни  при  такой  жалкой  мотивировке. «Вам  даю , другим… другим… не  знаю , не  уверен».   
«Приличная  шаурма , - с  полным  ртом  протянул  старик. - Потянет».
«На  здоровье».
«Ага… Ну , иди. Привет , вседержителю».
Фролов  не  знает , как  правильно  произносить  имя  Бога. Он  бы  сразу  ушел , но  сын  этого  старика  бросился  благодарить  Фролова громкими  словами , благодарственными , скорее , косвенно. 
- А  ты , отец , - сказал  он , - убеждал  меня , что  добрые  люди  на  земле  совсем перевелись. Так  нет  же!  И  не  убеждай  меня, отец , не  послушаю  я  тебя  больше - высокий  человек  будет  мне  напоминанием… его, непосредственно  его  доброе  сердце  отогреет  мою  душу  от  твоего  скепсиса. Так-то , отец!
Завтра. Оно. Как  туча , нависло.
Дождик  пойдет , будет  поздно.
Фролов  смотрит  им  в  след. Желания  пообедать  у  него  не  убавилось , но  денег  у  Фролова  теперь  только  на  хлеб ; вряд  ли  думая  о  том , что  дающее  жизнь  светило  когда-нибудь  не  придет  наверх, он  купил  себе  дубовую  плетенку , присел  на  железную  оградку  и, подъедая  ее  небольшими  кусками , понемногу  заставлял  себя  забывать  о  тех  двоих. Энергия  для  Фролова - это  в  первую  очередь  приобретение  способности  к  бездействию. Он  состоит  в  крутом  разладе  со  многими  тканями  космоса , к  нему  возвращается  аппетит , вместе  с  ним  возвращаются  и  они: у  молодого  в  каждой  руке  по  пирогу , старик   запивает  минеральной  водой  внушительную  кулебяку - Фролов  ест  хлеб. Он  слышит , как  молодой  человек  Матвей  говорит  старику:
- Дай  ты  ему , Семеныч , глотнуть  своей  минералки , а  то , как  я  погляжу , совсем  ему  паршиво. Хлеб  всухомятку - это  же  надо!
Семеныч , который  при  прежней  встрече  являл  собой  несчастного  старика , угощать  Фролова  откровенно  не  собирался ; язвительно  усмехнувшись , он  сделал  такой  сильный  глоток , что  в   бутылке  ровным  счетом  ничего  не  осталось. Даже  муха  крыла  не  намочит.
 Матвей  его  за  это  картинно  осудил:
- Что  же  ты , Семеныч! Зачем  ты  выставляешь  себя  перед  людьми  паскудным  злыднем? А  тебе , мужик , я  вот  что  скажу.
   Он  обращается  к  Фролову , и  тот  немало  восхищен  насколько  же  органично  глуповатый  взгляд  парня  перетек  в  удивительно  деловой.
- Давай  с  нами  работать , - сказал  Матвей. - Я  буду  представлять  тебя , как  старшего  брата , переболевшего  менингитом  и  не  нашедшего  своего  пути. Только  тебе  для  этого  следует потренироваться , ну  тут  уж  мы  тебе  с  Семенычем  подсобим - внешний  вид , мимика , все  как  полагается , отрепетируем… Ну что , мужик , ты  с  нами?
- Если  вам  интересны  мои  ощущения  от  того , что  вы  мне  предложили…
- Ну  и  какие  они  у  тебя?
- Вообще-то  заманчиво , - пробормотал  Фролов.
Программное  сжатие. Самого  себя. Испытывая  на  кладбище  жалость - к  себе ; сжатие  самого  себя  и  любимой  женщины - крайне  необходимо  найти  то , что  несовместимо  со  смертью. Или  портсигар  с  оторванными  фильтрами.
«Мы  с  Семенычем  работаем  под  нищих: вдвоем , спаянно , прилично  зарабатываем – она  от  меня  ушла. Моя  Наташа. Я  ее  боготворил , мне , Мартынов , казалось , что  глубина  моих  чувств  снивелирует  холод  моего  отношения  и  сведет  наши  судьбы  в…».
 «Благородная  тигрица  и  полинявший  орангутанг  вместе  не  сходятся».
 «Не  вгоняй  меня  в  печаль!»
 «Орангутанг , Матвей , все  же  ближе  к  человеку».
 «Спасибо  на  добром  слове».
  Оно  продолжается. Кидание  карликов  в  длину. Их , не  Мартынова , но  Мартынову  тяжело , он  сидит  на  застекленном  балконе  и  задумчиво  похмеляется.
Мартынову  сложно , он  не  может  открыть  глаз , вчера  Мартынову  было  полегче , почти  до  рассвета  он  пил  перцовую  водку , метафизически  танцуя  на  скользской  глади  чужого  паркета  и  подбирая  женщину , согласную  оплатить  проведенную  с  ним  ночь  не  здесь , а  в  Египте. В  Великой  пирамиде.
Сегодня  Мартынову  хуже.
Он  слушает  поздне-битловскую «Free  as  a  bird» и  по-домашнему  мечется  в  плену  подавленных  воспоминаний. 
 Мартынов  не  может  открыть  глаз. Он  размышляет: ну  почему  же  я  не  могу  открыть  своих  глаз , я  же  и  сегодня  выпил  уже  достаточно , чтобы  их  открыть ; выпить  я , выпил , а  открыть  не  могу , какой  же  сегодня  день? ну  же , Мартынов , какой?
 Сегодня? Восемнадцатое  апреля  2003  года.
 Пессимистические  мысли  в  ходе  естественного  отбора  полностью  уничтожили  своих  благодушных  антиподов.
Мартынову  не  достался  в  подарок  мешок  для  неблагоприятных  ураганов , и  он  не  может  открыть  глаз. Он  не  в  силах  их  запустить  оттого , что  сегодня  солнечно - весенние  запахи  и  солнце  ему  в  глаза , в  его  много  видевшие  глаза , которые  он  не  может  открыть. Не  только  из-за  того , что  сегодня  солнечно. Не  только  поэтому.   
































                8.1


    Краткие  и  не   очень  выдержки  из  книги  мемуаров  судьи  А. Афанасьева  «Подкрученные  весы  Фемиды»
 

  Декабрь  2001-го. 

  Преступления , направленные  против  детей , и  в  первую  очередь  представляющие  непосредственную  угрозу  их  жизни  и  здоровья , всегда  вызывают  у  меня  реакцию  подобно  той , что  могла  бы  у  меня  возникнуть , если  бы  прямо  на  моих  глазах  проходил  подрыв  устоев  самого  мироздания.
  Даже  не  просто  подрыв , а , образно  выражаясь , вышибание  из-под  Господа  его  купленного  на  распродаже  кресла.
Господь  в  состоянии  приобрести  любую  роскошь , но   ему  это  ни  к  чему: он  гораздо  милосерднее  меня , однако  этого  мужчину  в  мятом  костюме  сначала  буду  судить  я , а  не  он.
Данный  гражданин  может  быть  добросовестным  налогоплательщиком  или  лучше  всех  играть  в  своем  дворе  в  буркозла , но  он  хотел  похитить  ребенка  и  поэтому  я  буду  судить  его  без  малейшего  намека  на  обычно  присутствующее  в  моем  разуме  сердце.
Он  говорил , я  его  слушал - я  заставлял  себя  его  слушать. Мне  не  хотелось  смотреть  ему  в  глаза.
 Мне  мечталось  в  них  плюнуть.

-  Когда  ко  мне  подбежал  тот  парнишка , я  спокойно  прогуливался  по  Большой  Сухаревской  площади  и  дышал  воздухом , если  так  можно  сказать. Поссорившись  со своей  женщиной , мне  ничего  другого  и  не  оставалось. Я  признаю - сказав  ей , что  у  нее  фигура, как  у  штангиста , я  сделал  ей неудачный  комплимент , но  я  ведь  тут  же  поправился , добавив: «не  обижайся , детка – как  у  штангиста-легковеса». Но  она  меня  уже  не  простила , и  я  вышел  на  улицу.
Спокойно , относительно  спокойно  гуляю  по  площади , и  ко  мне  подбегает  он – малыш , ребенок… Дернул  меня  за  рукав  и  сказал: «давайте  разыграем  мою  маму , как  будто  вы  меня  похищаете».
Я  удивился , спросил: «зачем?» , и  он  напустил  на  себя  крайне  жалостливый  вид: меня , сказал  он , не  любит  моя  мама , но  если , выходя  из  магазина , она  увидит , что  меня  похищают , она  изменит  свое  ко  мне  отношение – поверьте , дядя , она  меня  совсем  не  любит , а  это  очень  херово , когда  вас  не  любит  родная  мама.
И  я…наивный , добродушный… я  пошел  у  него  на  поводу. Он  же  ребенок  и  ему  хочется , чтобы  его  любили: он  еще  не  в  том  возрасте , когда  важнее  всего , чтобы  тебя  оставили  в  покое.
Я  спросил  у  него  насчет  того , что  от  меня  нужно , и  он  объяснил: «возьмите  меня  на  руки  и , когда  она  выйдет , одержимо  кричите: Это  похищение! Я  никогда  не  отдам  вам  вашего  сына! Никогда! Запомните , никогда!». И  вот  выходит  его  мать…
-  Мальчик  уже  был  у  вас  на  руках?
-  Уже  был. Его  мать  вышла  из  магазина  с  двумя  пакетами , и  я , как  он  мне  сказал , кричу. Женщина  в  слезы: отпустите  моего  сына , умоляет  она , я  отдам  вам  все , что  у  меня  есть! Сделаю  что  не  прикажете! Я  подмигиваю  парнишке – отпускать , мол , а  он… он  приставляет  мне  к  горлу  прохладную  бритву  и  грозно  бормочет  сквозь  зубы: «держи, сука. А  не  то  я  твоей  жидкой  юшкой  всю  мостовую  залью…
-  Бритву? И  откуда  же  он  ее  достал?
-  Из  кармана , наверно. Заранее  приготовился… Изначально  на  площади  было  немноголюдно , но  тут  уже  отовсюду  набежали , милиция  и  та  откуда-то  приехала ; ситуация  складывается  непростая: его  мать  бьется  в  истерике , он  у  меня  на  руках  и  между  пальцами  у  него  бритва – ее  никто , кроме  меня , не  видит , да  и  я  ее  тоже  не  вижу: чувствую.
У меня  у  самого  детей  нет: ни  от  той  женщины , у  которой  фигура , как  у  штангиста , ни  от  прочих – я  не  умею  обращаться  обращаться  с  детьми , но  этот  мальчишка , насколько  я  могу  судить , вероятнее  всего , организовал  свои  мнимые  мучения , рассчитывая  получить  от  матери  какой-нибудь  подарок , и  мое  физическое  устранение  не  выступало  для  него  гегемоном. Он  преследовал  другие  цели. Внешне…
-  Внешне  преследовал?
-  Я  о  себе -  внешне  я  выглядел  намного  лучше , чем  чувствовал  себя  изнутри  и  держал  мальчика  на  руках , пока  он  не  приказал  мне: «теперь  отпускай». Я  его  отпустил , и  на  меня  как  наваляться…
-  Милиция?
-  Не  напоминайте…
-  Спецназ?
-  И  милиция , и  спецназ - все  подряд. Повалили  на  землю , отбили  ногами  внутренности , извините  за  подробности , но  я  до  сих  пор  без  боли  рыгнуть  не  могу… 

Выслушав  его показания , я  вызвал  из  зала  мальчишку  и  лично  допросил: он  попытался  отнекиваться , но  я  быстро  вывел  ребенка  на  чистую  воду. Мальчик  сломался ,  расхныкался , начал  звать  покрасневшую  со  стыда  мать – была  бы  моя  воля , я  бы  мальчишку  обязательно  посадил , но  он , на  свое  счастье , пока  еще  не  в  тех  годах , когда  преступное  деяние  влечет  за  собой  наступление  уголовной  ответственности. Впрочем, с  такими  задатками , как  у  него , он  еще  неоднократно  предоставит  мне  возможность  с  ним  увидеться. И , вновь  встретившись  с  ним  в  моем  суде , я  уже  не  отведу  взгляда.
  В  первые  минуты  я  даже  моргнуть  себе  не  позволю.       

                * * *
               
Август  1997-го. 

Правовая  оценка  попытки  изнасилования , а , говоря  про  этот  кокретный  случай - попытки  причинения  насильственных  действий  сексуального  характера , требует  от  судьи  всей  основательности  выносимого  им  вердикта.
Потому  что  обстоятельства , сопутствующие  этой  категории  дел  чаще  всего  оцениваются  исходя  из  крайне  тонких  аспектов  соответствия  между  правдой  и  вымыслом , а  когда  и  объект , и  субъект  преступления  лица  одного  пола , то  тем  более.
 Итак , слово  за  обвиняемым.

- Я  по  натуре  очень  пуглив  и  иногда  задумываюсь  о  таких  совершенно  бесполезных  вещах , как: были  ли  у  времени  предки? зачем  шмелю  так  часто  махать  крыльями? неужели  в  его  генетической  памяти  ничего  не  сказано  о  том , что  он  умрет  на  лету  от  усталости?
  Я  размышляю  и  о  людях-страусах: у  них  раздвоение  ступни , а  после  чего? После  инцеста – и  не  обязательно  состоявшегося  между  их  родителями. Он  мог  произойти  и  пять-шесть  поколений  назад - в  годы  гражданской  войны  в  Соединенных  Штатах  или  эпохи  наших  отечественных  бомбистов. По  натуре  я  очень  пуглив…
-  Об  этом  вы  уже  говорили.
-  Значит , сейчас  я  повторяю – заметьте , не  повторяюсь , а  повторяю. По натуре  я  очень  пуглив. А  если  в  одиночестве  ночую  в  деревне , то  даже  больше  обычного. Но  на  этот  случай  у  меня  есть  определенный  ритуал: видя  свое  отражение  на  оконном  стекле , я  представляю , будто  бы  мое  отражение  это  не  я , а  человек  пришедший  меня  убить. И  представив , я  начинаю  его  гнать  злыми  бранными  словами.
В  ту  ночь  я  поступил  так  же. Как  только  я  на  него  ни  орал: уходи , а  не  то  выйду! ты  еще  не  знаешь , насколько  бывает  больно! одну  ногу  вырву  и  ей  же  до  смерти  забью!». Но  внезапно  в  окно  постучали…
-  Кто?
-  Сейчас  расскажу. Ни  одного  эпизода  не  утаю , ваша  честь… Можно , я  обо  всем  по  порядку?
-  Извольте.
-  У  меня  нет  денег. Я  держусь  на  одних  аскорбинках. Вам  бы  так  пожить , вам  бы  так  не  везло…
-  Говорите  о  себе. Об  окне - о  стуке  в  него.
-  Когда  в  мое  окно  постучали , я  первым  делом  забрался  под  одеяло  и , пытаясь  унять  дрожь , попробовал  вспомнить  о  чем-нибудь  безопасном: о  молочном  коктейле , который  я  пил  в  детстве  всего  за  какой-то  гривенник , о  копенгагенском  писающем  мальчике , о  Мавзолее… Но  ничего  не  помогало  и , переборов  свой  страх , я  подошел  к  окну. Понятное  дело , пошатываясь! Открыл  и , стуча  зубами , как  медведь-шатун  у  дверей  сельсовета , спросил: «Кто  здесь?». И  тут  этот  голос…
 «Мы  заблудились , подскажите  нам , пожалуйста , дорогу  до…». У  меня  так  прихватило  сердце , что  я  закачался. Потерял  ориентацию  в  пространстве. Не  вникнул  в  просьбу , вывалился  из  окна. Упав  прямо  на  него.
-  На  человека , спросившего  у  вас  дорогу?
-  Что-то  такое… о  чем-то  таком…
-  Из  окна  и  на  него?
-  Да. Упал  на  него  сверху  и  забился  в  нервных  конвульсиях , которые , как  я  допускаю , выглядели  со  стороны  довольно  обманчиво. Спрашивавший  у  меня  дорогу тоже , вероятно , перепугался - примолк , обмяк , не  подает  признаков  жизни  и  не  выбирается  из-под  моего  трепыхающегося  на  нем  тела. Но  его  спутники , до  той  поры , по-видимому , сидевшие  в  машине , не  растерялись. В  моих  ушах  и  теперь  звенят  их   исступленные  крики: «сейчас  мы  тебе , педрила , весь  твой  кайф  обломаем!» , «на  зоне  таким  акробатам , как  ты , всегда  применение  найдется!». Скрутили  мне  руки , бросили  в  свою  машину , повезли   до  города - в  отделение... И  на  все  мои  незначительные  попытки  объясниться  лишь  быстрее  неслись.
 
   Виновен? Нет – полностью  мною  оправдан. А  прокурор  мною  жестко  предупреден , что , если  следователю , ведшему  дело  этого  гражданина , сразу  же  его  не  закрыв , не  занесут  в  личное  дело  строгий  выговор , мы  с  ним  на  дальнейших  процессах  будем  разговаривать  по-другому.
Я  никогда  не  допущу  превращение  своего  суда  в  такое  место , где  вершение  правосудия  абсолютно  неуместно  заменяется  постановкой  балаганного  фарса.
 Не  те  у  меня  принципы.

                * * *

  Март  2000-го.   

 Ущемление  прав  иностранных  граждан  вызывает  у  меня  жгучее  неприятие  по  отношению  к  пошедшим  на  совершение  столь  недостойных  действий  соотечественников , а  когда  это  еще  и  едва  не  повлекшее  умышленного  лишения  жизни  насилие , то  мое  неприятие  зачастую  переходит  в  нечто  большее.
У  меня  появляется  не  обещающее  им  ничего  хорошего  настроение , и  я  ощущаю  себя  просто  обязанным  сделать  так , чтобы  они  ни  за  что  не  избежали  справедливого  возмездия. Многие  меня  не  поймут , но  в  первую  очередь  я  руководствуюсь  именно  патриотизмом: я  гражданин  моего  горячо  любимого  отечества  и  я , насколько  это  в  моих  силах , никому  не  позволю  вынуждать  и  заставлять  иностранных  господ  покидать  его  с  плохими  воспоминаниями.
Только  так - ответственно. Без  щенячьей  жалости  и  ангажированного  сострадания. И  если  этот  подсудимый  захочет  изменить  мое  первоначальное  отношение , ему  придется  очень  постараться.
Хотя  у  него  вряд  ли  что-нибудь  получится.
Шансы  есть , но  они  несерьезны. 

-  Сейчас , ваша  честь , мне  почему-то  вспомнился  переход  Ганнибала  через  Альпы. Не  сам  переход , а  умирающий  в  результате  него  африканский  слон , не  привыкший  к  морозам  и  взявший  в  хобот  зеленую  ветвь , прося  его  простить… Я  работаю  помощником  главбуха  в  голландском  банке  и  с  нетерпением  жду , когда  же  в  меня  вселится  дух  Джима  Моррисона - увидев  на  улице  эту  девушку , я  решил  проводить  ее  до  дома: просто  проводить , не  показывая  при  этом  вида , что  провожаю.
 Она  шла. Не  останавливалась , глазела  на  витрины  тряпичных  магазинов , скрылась  за  ворота  посольства , и  я… эхх… что  тут  таится - я  несколько  расстроился. Но  отступать  не  в  моих  правилах… Хрена  им  лысого! Прорвемся! Поставим  раком  эту  ночь!
-  Держите  себе  в  руках.
-  Свобода  или  смерть!
-  Сохраняйте  спокойствие!
-  Жизнью  меня  не  взять!
-  По  документам  вы  вменяемы , но  я  бы  посмеялся  на  тем , кто  решится  сказать , что  вашей  душе  до  выздоровления  всего  ничего.
-  Учту… У  меня , ваша  честь , была  немецкая  овчарка , которая  едва  увидев  карликового  пуделя , срывалась  с  поводка - знавшие  меня  люди  мне  достаточно  искренне  сочувствовали , они  говорили: «такая  здоровая  собака , а  пытается  бежать  за  пуделем – тут  и  со  стыда  сгореть  можно». Удивляясь  их  закономерной  неосведомленности , я  отвечал: «конечно , можно. И  гораздо  быстрее , чем  вы  думаете. Она  же  за  этим  пуделем  не  бежит , она  от  него  убегает: сорвется  с  поводка  и  целый  день  потом  где-то  прячется». Но  я  отвлекаюсь.
-  Вот  именно.
-  Я  отвлекаюсь , дикобраз  колется , певички  сосут , световое  пятно  или  шар - предвестники  скорого  конца , но  что  вы  знаете  о  знаменитой  парижской  куртизанке Коре  Перл?
-  Чего? О  ком?
-  О  том  случае , когда  князь  Павел  Демидов  не  снял  в  ее  присутствии  шляпу  и  она  сломала  об  его  голову  его  же  трость. Потом  несколько  жалела.
-  Князя?
-  Трость… Вы  же  знали , что  я  так  отвечу! Как  пить  дать! Ну , у  вас  и  мозги! Фантастика! «Красивая  была  палка , сказала  она , жаль  ее»… А  я  той  же  ночью  вернулся  к  посольству  с  принесенной  из  дома  гитарой  и , мягко  перебирая  струны , приступил  к  исполнению  посвященных  ей  серенад – я  пел  их  женщине , которую  провожал. Не  Коре  Перл  или  принцессе  Диане: мои  серенады  состояли  из  слов , лившихся  прямо  из  потревоженного  сердца. Придуманные  по  дороге  тексты  я  исторгал  из  себя  с  нежной  заботой… с  предупреждением , с  любовью: «Dirty  motherfuckers  да  не  станут  твоими  попутчиками» , «Get  away  от  тебя  злоба  нашего  мира»… вышедший  в  сопровождении  легавого  работник  посольства  все  испортил. Мои  чувства  были  жестоко  унижены  и  не…
-  Я  не  знаю , насколько  ему  можно  доверять , но  он  говорит , что  вы  попытались  задушить  его  струной.
-  А  кто  мне  ее  порвал?! Не  он , да?! А  на  чьей  стороне  был  легавый – неужели  вы  думаете , что  на  моей?! Я , между  прочим , нахожусь  в  своей  родной  стране: я  родился  в  Ростове , сейчас  живу  в  Южном  Бутово , но  ведь  все  это - моя  родная  страна , не  так  ли?! Возможно , они  меня  неправильно  поняли , но  лично  я  никогда  не  признаю  их  непонятливость  как  достаточное  основание  для  того , чтобы  вырывать  у  меня  гитару! Затем  выламывать  руки, запихивать  в  машину  и  вести  в  отделение! Легавых  я  как  раз  не  очень  осуждаю , у  них  такая  работа , но  была  бы  моя  воля , я   положил  бы  их  на  землю  и , вызвав  танковую  дивизию , отдал  бы  ей  приказ  раза  четыре  по  ним…

Дальнейшие  измышления  обвиняемого  я  не  привожу , но , признавая  его  невиновным , я  тем  самым  сумел  признать  их  достаточно  вескими. Это  далось  мне  легко.
Поразительно  легко - неописуемо.
На  редкость.   

                * * *

 Июнь  1999-го.   
 
 Судить  работника  правоохранительных  органов  и  судить  его  за  деяние, повлекшее  множество  человеческих  жертв , мне  довелось  лишь  однажды.
По  всем  материалам  дела  бесспорно  выходило , что , убив  трех  находившийся  в  розыске  рецидивистов , он  поступил  в  рамках  действующего  законодательства , но  его  собственные  показания  послужили  для  меня  большим  уроком , причем , скорее  не  профессиональным , а  человеческим: хотя  к  моменту  рассмотрения  его  дела  я  считался  уже  довольно  опытным  судьей , он  заставил  поразиться  даже  меня.
Тот  старший  лейтенант  говорил  правду.
Правду , изобличающую  его  самого , но  в  тоже  время  правду , ради  которой  и  вершится  правосудие.
На  вид  он  смотрелся  не  старше  двадцати  пяти - двадцати  семи  лет.

-  Небесные  созвездия  расположились  так , что  я  стал  участковым  инспектором  в  небольшом  поселке: в  месте , где  весь  криминал  происходит  в  день  зарплаты , и  где  тебе , если  и  сунут  взятку , то  только  чужой  женой. А  к  женщинам  я  особой  тяги  не  питаю - они  мне  не  противны , но  и  использовать  их  по  назначению  я  тоже  не  любитель. Скучно  все  это.
Когда  я  еще  учился  в  городе , у  меня  было  знакомство  с  одной  из  них – мы  разговаривали  по  телефону. Я  говорил  ей: «перезвони  мне» , она  спрашивала: «меня  плохо  слышно?».
Я  раздраженно  хмурился , говоря: «тебя-то  я  хорошо  слышу. Слишком  хорошо. Так  хорошо , что  и  себя  не  слышу – мои  глаза , увы , перестали  слезится , они  уже  гноятся… ».
Она  переспрашивала: «что  ты  там  бормочешь?» , и  я  без  промедления  отвечал: «вот , милая , вот… теперь  и  ты  меня  не  слышишь»…
-  Ближе  к  делу  никак  нельзя?
-  К  делу , к  делу , к  расстрелу… Вы  со  всеми  настолько  нетерпеливы?
-  Нельзя?!
-  Почему  же , можно.
-  Тогда  давайте. Ближе  к  делу.
-  Что  же , давайте. Сейчас , ваша  честь  я  скажу  вам  то , что  и  должен  сказать - жизнь  моя  закончена  и  поэтому  в  вашем  суде  я  как  на  исповеди. В  церковь  ведь  я  не  ходок , неуютно  мне  там , раздражают  меня  их  порядки. Короче , слушайте - когда  я  шел  на  работу  в  милицию , я  мечтал  лишь  об одном: о  взятках , позволивших  бы  мне  чувствовать  себя  человеком.
 Человеком  не  просто  с  тремя  глупыми  звездочками: гомо  сапиенсом  с  правом  на  лучшее , а  что  может  дать  это  лучшее , кроме  денег? Каким  иным  образом  я  сделаюсь  менее…
-  Но  зачем  в  таком  случае идти  в  милицию? Деньги  можно  вполне  можно  заработать  и  в  другой  сфере.
-  Да  кому  я  нужен  в  этой  другой  сфере?! У  меня  же  ни  способностей , ни  таланта , чтобы  способности  в  себе  отыскать. И  я , ваша  честь , попросил  бы  вас  меня  больше  не  перебивать. Я  и  так  вам  такого  наговорю – если  вы  и  захотите  меня  не  по  всей  строгости  осудить , ничего  у  вас  не  получится.
  В  общем , живу  я  в  нищете  и  полном  разочаровании , и  как-то  вечером  неожиданно  замечаю , что  в  наш  поселок  заехала  некая  потрясающая  машина. Какая  именно , я  не  знаю , но  такие  к  нам  еще  не  заезжали. Она  остановилась , из  нее  вылезли  двое  и  тут  у  одного  из  них , зачем-то  одернувшего  пиджак  , я  заметил  пистолет.
  Я   не  в  форме , они  ко  мне  относятся  безразлично , и  я  подхожу  поближе , и  у  тех  двоих , которые  остались  в  машине , вижу  в  руках  по  автомату «Калашникова».
  Как  увидел , сразу  же  понял: мафия  в  наш  поселок  приехала. И  внезапно  меня  как  коромыслом  отходили – вот  с  них-то , подумалось  мне , я  взятку  и  получу. Наконец-то , думаю! Прокашлялся  и  предъявляю  им  удостоверение , заявив  при  этом  приблизительно  следующее: «дорогие  товарищи  бандиты , добро  вам  к  нам  пожаловать , но  я  здешний  участковый  и  если  вы  не  хотите  неприятностей , прошу  вас  дать  мне  взятку. И  дать  сейчас  же». Но  те  двое , что  уже  вылезли  из  машины , смотрят  на  меня , как  на  дебила  и  со  смехом  отвечают: «вали  отсюда , ментяра. Греби  пока  мы  в  твоей  заднице  дополнительных  дырок  не  наделали». Обидно  мне  стало  неописуемо…
  Так , думаю , вы  со  мной  обходитесь , ну  ладно - сами , гниды , на  пулю  напросились! Выхватываю  своего «макарова» и  одного  за  другим.
  Один , впрочем , выжил. Он  за  рулем  был: как  дал  по  газам , так  и  выжил. А  я , как  посмотрел , что  вышло  из  моего  замысла , так  чуть  и  не  застрелился. Три  души  загубил , вот  до  чего  меня  мой  порыв  довел - в  аду  теперь  гореть  буду…
 
  Освободившись  от  тесных  пут  эмоциального  шока , я  признал  этого  старшего  лейтенанта  полностью  виновным  в  тройном  убийстве.
 Но  вынося  вердикт , я  все  же  не  смог  ему  не  посочувствовать. Пусть  он  этого  ничем и  не  заслуживал.
  Перед  тем , как  начать  зачитытать  приговор , я  крепко  подумал.
  О  чем? О  том , что  ничего  уже  не  изменишь - такая  у  него , по-видимому , судьба.
  Крайне  сложная  в  своей  мнимой  простоте.



  Февраль  2003-го.   

  На  бытовой  почве  совершается  очень  много  насилия. Это  факт , и  я  с  ним  не  спорю - не  ставлю  его  под  сомнение , даже  разбирая  старые  фотографии  своих , умерших  естественной  смертью , щег¬лов.
 Причины  у  данной  группы  правонарушений  могут  быть  самые  разные,  но  следствие  этих  причин , как  правило , не  слишком  разнятся: или  тяжкие  телесные , или  убийство. Я  бы  не  сказал , что  дело  здесь  в  недостатке  общей  культуры – скорее , в  присущем  любому  человеку  неумении  контролировать  свою  ненависть. И  никакое  воспитание , никакие  молитвы  и  самогипноз  тут  ничего  не  изменят ; человек  есть  человек , а  человек  существо  земное. С  большими  амбициями  и  маленьким  зазором  между  наличествующим  характером  и  возможностью  ему  сопротивляться.
 Массы  людей  бескрайни , возникающие  между  ними  силовые  поля  никому  не  сулят  добра ; что  касается  этого  подсудимого , то  его  ненависть  была  производным  чей-то  глупости.
 Но  глупости  не  наивной.
 Не  глупости  решившихся  на  него  родителей.

- С  Константином  Усовым  у  меня  были  нормальные  отношения. У  нас  с  ним  и  судьбы  похожи ; мы  оба  уехали  из  города , чтобы  стать , как  пел  Гребенщиков , ближе  к  земле , и  кадры  из  смелых  фильмов , где  женщины  благожелательно  удовлетворяют  друг  друга , нравились  нам  обоим. Когда  женщины  лижут  друг  друга - это  же  намного  эстетичней , чем  когда  мужики  друг  у  друга  отсасывают. Я  прав , ваша  честь?
- Мне  кажется , что  ваше  высказывание  весьма  неполиткорректно.
- Да  в  задницу  эту  политкорректность , какие-то  ослы  придумали , а  нам  из-за  них  и  сказать…
- Хватит!
- Это  я  к  слову. Теперь  снова  об  Усове. У  него  такой  огромный  член , такой  значительный , что Константину  Альбертовичу , для  того  чтобы  справить  нужду , приходилось  отходить  от  писсуара  метра  на  полтора  – я  лично  в  этом  убедился , когда  мы  с  ним  ездили  в  Москву.
  За  книгами.
  Я  хотел  купить «Ассоциативную  психологию» Эббингауза  и  Бэна, он  рассказы  Майринка  и  что-то  из  Ясунари  Кавабаты.
  После  того , как  мы  отлили , Усов  рассказал  мне  о  своих  эротических  фантазиях. Ему  навеяло  их  наше  предыдущее  нахождение  в  туалете – вызывая  восхищение  детальной  проработкой  образа , Костя  в  полный  голос  представлял , словно  бы  он  отливает , и  тут  мимо  него  проходит  женщина:  смущается , однако  все  же  берет  в  рот. Она  с  ним , он  при  этом  не  перестает  мочиться…
-  Может , уже  достаточно?
-  Не  подумайте! Не  грустите  и  подпадайте  под  тяготение  унылой  зависти: у  него  есть  и  кошмары. С  мощным  костяком  и  тоже  связанные  с  женским  народом - Константин  Альбертович  Усов , якобы , вставляет  в  девицу  свой  огромный  член , и  он, каким-то  образом  оторвавшись , в  ней  и  остается. Как  пробка , как  затычка , как  некая  гарантия  верности , но  Константину  не  нужна  ее  верность , ему  необходим  свой  агрегат , а  тут  его  член , как  вы  слышали , отсоединился…
- Слушайте , вы! Замолчите! Заткнитесь  даже!
- Я  могу  и  вообще  уйти. Но  вы  же  не  отпустите. Нет? Ваша  репутация  незыблема?
- Броня. Бетон.
- Как  я  и  предполагал… А  о  Косте  Усове  я  все  это вам  говорю , чтобы  вы  о  нем  больше  узнали ; сам  же  он , насколько  я  знаю , до  сих  пор  в  сознание  не  пришел. И  придет  ли…
Кто  мог  подумать , что  дело  так  обернется – между  нашими  участками  и  забор  лишь  для  вида  стоял , с  Усовым  у  нас  был  совершенно  приемлемый  контакт  и  взаимопонимание: мы  упивались  общим  восприятием  всего  сущего , как  вечной  зимы , долгожданный  апрель  не  проносил  нам  ничего , кроме  дождей… на  моей  стороне  забора  росла  молодая  рябина – из-за  нее  скандал  и  случился.
Дерево  на  моей  стороне , но  вплотную  к  забору , и  Константин  мне  как-то  сказал , что  оно  должно  расти  на  его  стороне. Он , мол, измерил  свой  участок  и  увидел  в  нем  некоторое  несоответствие  за  счет  моего.
Переносить  забор , сказал  он , нам  надо. Чем  раньше  начнем , тем  скорее  у  нас  появится  повод  по  стопочке  за  восстановленную  справедливость  хлестануть. Еще  Усов  заявил: «не  волнуйся , я  сам  его  перенесу , и  твоя  рябина  окажется  на  моем  участке – я  понимаю , как  ты  ее  любишь , но  не  будешь  же  ты  из-за  какого-то  дерева  со  старым  соседом  собачиться? Если  честно , я  из-за  рябины  все это  и  затеял , она  мне  тоже  очень  пришлась  по  душе - рябина  же  дерево  защиты , она  оберегает  своего  хозяина  от  молний  и  злого  волшебства. В  общем , не  терзай  голову: у  меня  ему  будет  не  хуже. А  произведенными  из  ее  веток  амулетами  я  с  тобой  поделюсь».
Константин  Альбертович  Усов  меня  тогда  удивил – я  никогда  не  замечал  за  ним  столь  явной  склонности  к  языческой  магии. За  ним  и  за  собой: я  же  любил  это  дерево  отнюдь  не  за  его  магические  свойства. Мы  посадили  его  с  одной  упоительной  мордовкой  и  оно…
- С  какой  мордовкой?
- Упоительной…
  - Адрес , род  занятий?
  -  Да  не  важно… С  дальнейшими  событиями  она  никак  не  связана - не  участвовала  она  в  них. А  я … я… я  участвовал! Не  дорожил  собой  и  тем  паче  кем-нибудь  еще! Потому  что , перенеся  забор  и  сделав  так , что  мое  дерево  оказалось  у  него  на  участке , эта  гнида  Усов  его  срубил!
 На  моих  глазах!
 Что  хочу  на  своем  участке , то  и  делаю , сказал  он… Сказал! Не  отмолчался! Застывшая  река! Остановившаяся  птица  не  спокойнее  моей  любви  к  ней…
 - К  мордовке?
- Ну , не  к  рябине  же…. И  что  мне  сейчас , на  полдороге  к  вынесени  приговора , со  всей  силой  внушения  следует  упомянуть? По-вашему , что? Угадаете  или  как?
- Говорите. Я  жду.
- Я  обязан  не  утаить  нигде  не  зафиксированную  информацию , заключающуюся  в  том , что  Константин   Усов  не  один  год  занимался  боевыми  единоборствами  по  книге  Масутацы  Оямы. Она  на  японском , и  мы  переводили  ее  вдвоем  под  графин  вишневой  настойки. Никто  из  нас  не  знает  ни  единого  иероглифа , вследствии  чего  перевод  нам , разумеется , не  очень  удался , но  Константин  Альбертович  Усов  в  своих  ежедневных  тренировках  исходил  именно  из  ее  наставлений.
  Она  была  куплена  им  посредством  продажи  старинного  немецкого  однокассетника , и , почувствовав  уверенность  в  приобретенных  непосредственно  из  нее  силах, ощутивший  прилив  мастерства  Константин  Усов  даже  к  лошади  сзади  подходил.
- Гмм… Зачем?
- Не  догадываетесь? Даю  вам  три  попытки.
- Попытки… пытки… главное , не  терять  самообладания…
- Трех  мало?
- Говорите! Сами! Без  меня!
- Он  подбирался  к  лошади , чтобы  проверить  реакцию. Лошади  не  любят, когда  к  ним  подходят  сзади , и  Усов  резонно  предполагал , что  она  ударит  его  копытом. Этот  удар  он  также  предполагал  и  отбить , но  лошадь  Константина  не  лягнула.
 Задирала  хвост  и  обстреливала  его  твердым  дерьмом. Часа  полтора. Пригожим  солнечным  утром.
- А  вы  тут  причем?
- Я  при  том , что  я  лез  к  Усову  через  забор , не  скрывая  от  себя  его  подкрепленное  тренингом  увлечение  боевыми  искусствами.
  И  все-таки  я  лез…
  Перелез  и  голыми  руками…
  Мне  потом  следователь  Тюмряков  все  не  верил , что  я  с  ним  такое  голыми  руками  учинил: оскорбляюще  подозревал  в  содействии  со  стороны  некоего  дрына. Темный , несерьезный  товарищ…
- Но  на  убийство  у  вас  умысла  не  было?
- Ха-ха!
- Чего «ха-ха»? Что  за  тон?
- Я  же  Альбертыча  не  убил. А  с  вашими  юридическими  тонкостями  вы  можете  оставить  меня  в  покое. Не  канайте  на  хвосте  и  довольствуйтесь  пургой , а  то  я  немного  знаю  историю  о  трехпалом  оранжерейщике  Паскуале  Дичино – брошенный  им  стул  лишь  раскололся  об  плечо  того  пытливого  алькальда , но  умысел  вроде  бы  на  убийство. И  больше  от  меня  вы  не  дождетесь  ни  слова - все , я  замерз. Вил  же  у  вас  нет.
- Вил?
- Неопровержимых  улик.
 
 О  какой  истории  с  оранжерейщиком  он  мне  тогда  говорил , я , само  собой , абсолютно  не  понял , но  за  нанесенные  им  тяжкие  телесные  повреждения  он  несомненно  ответил.
 Предоставляемый  Уголовным  кодексом  для  данного  вида  преступлений  и  для  проявления  моей  воли  диапазон  простирается  от  двух  до  восьми  лет  лишения  свободы.
 Он  получил  два.
 От  меня. По  заслугам.    

                * * *


 Апрель  2002-го.

  Человек  после  работы  возвращается  к  себе  домой - к  жене  и  детям. Важно  то , что  они  его  ждут.
  Поэтому  он  и  спешит. Но  подвергается  в  собственном  подъезде  вооруженному  нападению.
Возможно , не  вооруженному: разве  ему  от  этого  легче?
Допустим , что  легче. Но  не  настолько  же , чтобы  сопротивляться. Или  сопротивляться , но  все  равно  предстать  перед  начинавшей  волноваться  семьей  с  разбитым  лицом , без  денег  и  документов ; доползая  последние  пролеты  на  животе , чудом  избежавшем  ножа  и  уже  не  надеясь  на  скорый  прилив  приподнятого  настроения , и  сомневаясь  в  справедливом  устройстве  мироздания.
А  он  хороший  муж  и  отец. Когда  он  умрет , его  жене  не  придется  думать  чем  бы  ей  накормить  двадцать  голодных  детей , как  это  приходилось  делать  супруге  великого  композитора  Иоганна  Себастьяна  Баха.
 Однако  я  несколько  сгущаю  краски. Он , конечно , умрет , но  не  в  результате  нападения  в  подъезде.
 От  чего? Я  не  доктор  и  даже  не  пророк. Но  будучи  обыкновенным  мирским  судьей , я  постараюсь  исполнить  свой  долг  и  воздать  по  заслугам  всем , кто  этого  заслуживает. Если  устройство  самого  мироздания  кому-то  и  кажется  несправедливым , на  справедливость  в  моем  суде  может  рассчитывать  любой  участник  рассматриваемого  здесь  дела.
Прислушиваясь  ли  к  тому , что  говорит  обвиняемый?
Безусловно.
По-другому  мне  было  бы  трудно  сохранять  объективность.

- …. мне  она  никто , а  кто  она  Николаю  Рагулину  не  моя  забота. Но  мы  к  ней  шли. С  Рагулиным - без  него  я  бы  к  ней  никогда  не  пошел ; мне  приятней  одному  под  AC ; DC  скакать , чем  незнакомым  бабам  глаза  по  вечерам  мозолить.
Вы  знаете  Рагулина? Вы  его  не  знаете… Рагулин  все-таки  настоял. Полдня  мне  твердил: она  нас  ждет , она  нас  примет , сейчас  еще  по  паре  пива  и  к  ней - я  спустя  время  возьму  ее  в  в  койку , а  ты  хотя  бы  что-нибудь  поешь.
 Мне , господин  судья , действительно  хотелось  есть. Мы  тогда  с  Рагулиным  второй  день  были  на  ногах , но  он  по  пьяной  лавочке  и  в  пивной  на «Красносельской» полежал , и  прямо  на  улице  где-то  в  Черкизово , а  я  и  у  него  в  квартире  не  прилег – всю  ночь  тазы  с  блевотиной  из-под  него  выносил , и  все  это  бегом , Рагулин  же  нажрался  без  всяких  обиняков , как  почти  оглохший  инженер  Долби  после  выхода  из  кинотеатра , где  уже  установили  названное  его  именем  оборудование.
С  утра  аппетит  у  меня  отсутствовал , но  от  этой  кошмарной  ночи  я  понемногу  отошел  и , если  бы  не  споры  с  Рагулиным , обязательно  бы  поел. А  так  не  до  еды. Ходим  и  переругиваемся – за  целый  день  ни  в  чем  не  сошлись: я  предъявлюю  Рагулину  подтвержденный  наукой  аргумент , он  строит  страшные  гримасы  и  ни  с  чем  не  соглашается - Рагулина  же  ничем , кроме  плотного  апперкота , не  проймешь…
-  И  о  чем  вы  спорили?
-  Обо  всем. Являются  ли  граффити  современной  наскальной  живописью , спала  ли  королева  Марго  со  своими  тремя  братьями , помогает  ли  воздушному  гимнасту  страховочная  сетка , когда  он  падает  на  нее  не  спиной , а  рылом… Но  особенно  о  кабачках.
-  Кабачках? Из  которых  икра?
-  О  каких  же  еще. Я  говорил  Рагулину: «Кабачок - это  тыква» , он  не  соглашался. Кабачок - это  кабачок , говорил.
Я  ему: «кабачок - это , конечно  же , кабачок , но  в  целом  тыква» , но  Рагулин  стоял  на  своем. Кабачок - это  кабачок  и  не  больше: подойдя  к  тому  подъезду , мы  так  и  не  пришли  к  единому  знаменателю. Насчет  кабачков.
-  Да  понял  я. Продолжайте.
-  Вам , наверное , надо  знать , что  Николя  Рагулин  практически  не  умеет  держаться  на  воде – на  втором  курсе  института  мы  сдавали  зачет  по  плаванию , и  нам  было  необходимо  проплыть  всего  пятьдесят  метров , но , когда  пришла  очередь  Рагулина , он  сорвался  с  тумбочки  и  поплыл.
Он  плыл… плыл…
-  Ну , и  что  с  того?
-  Видели  бы  вы , как  он  плыл. По  крайней  дорожке , врезаясь  головой  в  борт  и  тратя  секунд  по  двадцать  на  каждые  три  метра. С  такой  силой  лупя  руками , что  будь  под  ним  средних  размеров  кайман , он  бы  из  него  всю  душу  вышиб.
Чтобы  смогли  проплыть  остальные , в  бассейне  пришлось  менять  воду. Рагулин  напустил  в  нее  не  меньше  литра  своей  крови… возвращаясь  в  интересующий  вас  день , я  попробую  рассказать  о  том , что  случилось  до  входа  в  подъезд. А  случилось  там  следующее – протянув  руку  к  двери , Рагулин  забыл  код.
Я  подозреваю , он  забыл  его  и  раньше , но  здесь , по-моему , подозревают  меня ,поэтому  я  оставлю  мои  подозрения  при  себе  и  скажу  о  появившемся  у  подъезда  мужчине.
С  рябым  лицом  и  пухлой  барсеткой.
Рагулин  спросил  у  него  знает  ли  он  код , рябой  с  неприязнью  посмотрел  на  нас  обоих: код  он , само  собой , знал , но  не  знал  ни  меня , ни  Рагулина  и  впускать  в  свой  подъезд  столь  пошатывающихся  соотечественников  ему  было  неприятно. А  может , и  страшно. Впрочем , как  бы  он  ни  боялся , в  нем  возобладала  его  мужская  составляющая - открыв  дверь , рябой  стал  подниматься  по  лестнице  впереди  нас. Меня  и  Рагулина.
Хрущоба , никакого  лифта , мы  идем  за  рябым  и  я  буквально  физически  чувствую , как  ему  жутко , имея  за  спиной  тяжело  дышащего  Рагулина , ну  и  меня.
Он , скорее  всего , последними  словами  крыл  одолевшую  его  минутой  ранее  браваду , но  ничего  уже  не  изменить ; мы  у  него  за  спиной  и  он  едва  ли  располагает  заслуживающими  доверия  сведениями  о  том , кто  мы  такие. Его  ужас  нарастает.
Рагулин  дыша  все  чаще , словно  бы  к  чему-то  готовится.
Я  догадываюсь  к  чему , рябой  гражданин  нет – Рагулин  готовится  упасть , но  со  стороны  это  не  всегда  определишь. Тем  более , спиной  к  нему , когда  от  страха  подгибаются  ноги. Так , так… вот  так… не  приемлю… бешусь… на  третьем  этаже  я  не  выдержал – пытаясь  доказать  рябому , что  мы  не  собираемся  на  него  набрасываться , я  громко  крикнул: «Обернись! Обернулся? Смотри!». Заорал  и  вломил.
Рагулину  в  бочину – правым  крюком.
Рябой  мужик  поначалу  оторопел: он  же  не  осознает , как  он  изводил  своей  дрожью  мою  нервную  систему , провоцируя  меня  на  в  чем-то  неадекватные  поступки , а  я  постепенно  вхожу  в  раж , вспоминаю  Рагулину  все  наши  разногласия  и  довольно  серьезно  его  мочалю. Но  это , как  вы  понимаете , касается  только  нас. Не  этого  рябого  хмыря  с  барсеткой , который  ни  с  того , ни  с  сего  подключился  к  избиению  Рагулина – раза  четыре  он  его  уже  лежачего  рукой  ударил. Еще  и , выставив  локоть , сверху  вниз  на  него  рухнул.
Скажете , он  вправе  столь  жестко  поступать  с  моим  другом? Да  кто  ему  его… данное  право , давал?!
-  Я  полагаю , никто. Также  я  полагаю , что  вы  за  своего  друга  сразу  же  заступились.
-  Не  сразу. Некоторое  время  колебался. Но , приняв  решение , я  начал  незамедлительно  воплощать  его  в  жизнь: бил  мало , но  помногу. Вкладывался  по  лицу , вкладывался - не  оспариваю. Смешно, ей  богу…
-  Смешно?
-  У  него  такое  страшное  лицо , что  после  побоев  хуже  оно  не  станет. Говорю , как  реалист.
-  Как  занятый  человек…
-  Да  будет  вам , ваша  честь , издеваться!
-  Наряд  задержал  вас  с  барсеткой. Зачем  вы  ее  взяли?
-  Чтобы  не  украли , зачем  же  еще. Ее  любой  мог  спереть: не  возьми  ее  я , она  бы  около  часа  лежала  без  присмотра – по  моим  примерным  расчетам  рябой  мужчина  минут  сорок  не  должен  был  открыть  глаз. Рагулин  где-то  столько  же… не  желая  досаждать  им  своей  энергетикой , я  пошел  на  улицу  покурить. На  четвертой  сигарете  меня  и  замели. На  четвертой , на  пятой… На  пятой , наверное.
-  Вы  нервничали?
-  Совершенно  не  нервничал - просто  я  с  пятнадцати  лет  очень  часто  курю. Нервничая  ничуть  не  больше , чем  в  те  годы: тогда  я  постоянно  нервничал , по  любому  поводу… и  нервы , и  бездуховность , и  подъезды - у  меня , господин  судья , в  подъездах  нередко  все  как-то  не  по-людски  складывается. Помню , осенью  1998-го  я   пригласил  к  себе  некую  пошедшую  на  поводу  у  моего  желания  девушку , но  до  квартиры  мы  так  и  не  дошли: прямо  на  лестнице  совокупились.
Пассивно  удивляясь  моему  нетерпению , она  по-видимому , расценивая  его , как  производное  от  желания - причина  здесь  не  в  этом. Хотите  узнать , в  чем?
-  Это  не  мое  дело. Если  вы  ее , конечно , не  изнасиловали. Но  Бог  вам  судья , улик  же  все  равно  не  осталось.
-  Во  всяком  случае  с  моей  стороны  до  изнасилования  было  далеко. А  с  ее , не  знаю , поручиться  не  могу. Но  хватит  о  ней , она  не  виновата  в  том , что  все  случилось  до  кровати: ответственность  за  несвойственную  мне  спешку  лежит  на  работнике  МЧС  Валентине  Маконине  по  прозвищу «Тройной». Неизлечимом  и  наглом  кокаинисте.
 Он  любит  приходить  ко  мне  в  гости  в  полной  тайне  для  всех , в  том  числе  и  для  меня ; разрежет  дверь «болгаркой» , втянет  широкими  ноздрями  свой  порошок  и  ждет , когда  кто-нибудь  составит  ему  компанию.
  Чаще  всего  ее  составляю  я.
  Это  вполне  естественно: он  же  в  моей  квартире  сидит.
Как  говорится , не  повезло  тому  крокодилу , который  шатается  рядом  с  драконом  острова  Комода - уловив  в  подъезде  запах  паленого  железа , неуместным  сомнениям  я  обуревать  меня  не  позволил: ну , откуда  ему  так  взяться , кроме  как  от «Тройного»? От  его  казенного  инструмента?
Вот  я  и  заспешил. Не  к  нему  же  ее  вести? Нет! Бедняжка  не  заслужила  такого  поворота  вещей. И  я  не  зверь , чтобы  ставить  под  удар  ее  ни  о  чем  не  подозревающую  молодость. Я  неухоженный  истомленный  человек , едва  ли  гордящийся  своим  несвежим  обликом… между  прочим , в  тюрьме  ко  мне  относились  вполне  милостиво. Не  хуже , чем  я  к  ней. Я  не  о  заключенных , а  о  тех , кто  в  погонах. Никто  не  унижал , не  мучил – покушавшемуся  на  царя  Каракозову  пришлось  во  сто  крат  тяжелее. Преимущественно  из-за  священника.
-  Он  его  домогался?
-  Этому  несостоявшемуся  цареубийце  не  позволяли  спать , и  его  единственная  радость  состояла  в  том , чтобы  немножко  посидеть  на  табурете. Или  на  чем-нибудь  еще , я  в  детали  не  вдавался. Но  только  он  присаживался , как  к  нему  в  камеру  входил  священник  и  начинал  одну  из  божественных  служб. А  их  надо  слушать  стоя.
-  Жестоко…
-  Еще  как. Поизощренней  Гэстапо  работали.
 
 Вызывал  ли  этот  обвиняемый  у  меня  большую  симпатию? Я  бы  не  стал  утверждать  так  категорично.
  Надолго  ли  я  задумался  перед  тем , как  назначить  ему  меру  наказания? Минуты  на  четыре. Пока  в  моей  судейской  комнате  кипел  желтый  чайник. И  даже  то , что  я  забыл  налить  в  него  хотя  бы  чуть-чуть  воды , не  пошатнуло  моих  твердых  убеждений  вершить  правосудие  максимально  объективно: я  точно  не  помню , приговорил  ли  я  данного  гражданина  к  лишению  свободы, но  я  не  был  к  нему  излишне  строг , сделав  все  от  себя  зависящее , чтобы  моя  совесть  не  могла  меня  ни  в  чем  упрекнуть.
Это  получилось  у  меня  довольно  неплохо.
К  счастью  для  обвиняемого.

                * * *

 Август  2003-года.

 Видели  ли  вы  когда-нибудь  мертвую  женщину? Я  видел. Неблизкую  для  меня – интеллигентную  собутыльницу  моей  бездеятельной  соседки. Она  умерла  не  своей  смертью: от  некачественной  водки. Виновных  в  ее  кончине  к  ответу , как  я  понимаю , не  привлекли , но  они  все-таки  убили  ее  не  впрямую – опосредованно. Тут  совсем  другой  случай.
  Если  и  не  совсем , то  во  многом. Хотя  бы  в  чем-то – немигающе  смотрящий  на  меня  гражданин  умертвил  безвинное  женское  существо  своими  собственными  руками. И  мне  все  равно , что  конкретно  вещает  в  нем  Дух  Времени ; принимая  решение , я  не  обращусь  за  советом  к  его  адвокату: не  дам  ему  лишнего  шанса  усыпить  мое  чувство  долга.
  Закон  пришел , чтобы  умножилось  преступление? Только  не  в  моем  случае – я  не  испытываю  ни  малейшего  недоверия  к  своему  делу.
  Есть  ли  у  меня  мысли  в  защиту  этого  обвиняемого?
  Пока  нет. Всей  душой  служа  общественному  благу , я  просто  не  вправе  их  допустить. Между  нами  отсутствует  личная  вражда , однако  он  обвиняется  в  убийстве  женщины – боюсь , как  бы  завтрашний  рассвет  не  застиг  его  в  незавидном  качестве  осужденного  на  пожизненное  лишение  свободы.
   Там  он  уже  не  сможет  снимать  моральную  усталость  многочасовым  битьем  в  барабан.
  Причем  здесь  барабан?
  Еще  не  знаю. Но  готов  заявить – вызванное  данным  вопросом  затруднение  ни  за  что  не  сыграет  в  его  пользу.
  Обернется  против  него?
  Нет  ничего  невозможного. Главное  в  другом – меня  никому  не  ввести  в  обман.
  Короче  говоря , fiat  veritas.

- Мне  тридцать  два  года , и  я  считаю , что  разделять  женщину  на  любимые  в  большей  или  меньшей  степени  части  тела – это  чистой  воды  профанация. Хотите , спорьте , но  я  бы  не  стал. Не  отвлекался  бы  от  сути. Кхе-кхе… хе-хе… кхе! … хе…  извините , сейчас  мой  кашель  пройдет. Скоро  все  пройдет. И  не  говорите  мне: «успокойтесь , держитесь , мораторий  на  смертную  казнь  пока  никто  не  отменял» – я  не  о  том. Ничего  схожего. Вы  слышали , как  глухи  змеи? Подождите , не  отвечайте. Сначала  войдите  в  мое  положение – высокая  трава , жаркая  до  неприличия  погода , я  иду  из  леса  с  пустой  корзинкой , на  мне  серая  рубашка  и  ботинки  на  толстой  подошве ; я  печатаю  шаг , луплю  ими  по  земле  со  всей  имеющейся  у  меня  мощью , я  распугиваю  змей – чтобы  они  почувстовали  вибрации  почвы  и  расползлись. Наступить  на  одну  из  них  мне  совершенно  нежелательно. Жизнь  она  не  заберет , но  слюнявым  идиотом  сделает! Так  почти  и  вышло! некая  в  конец  древняя  тварь  никак  не  среагировала  на  мое  приближение. Я  ее  не  раскачал , но  все  же  невпустую  твердо  ставил  ногу: наступив  ей  на  голову , я  не  позволил  этой  твари  дернуться  и  рефлексивно  меня  укусить- сильно  впечатал , насмерть ; ее  башка  в  лепешку , я  остаюсь  в  живых , какие  тут  стихи , когда  на  небе  такие  звезды , вам  бы  не  понравились  девушки , которым  нравился  я….
- Стойте!
- Где?! Сию  минуту?! Мне  что , встать? Прямо  здесь , ваша  честь?!  На  скамье  подсудимых?!
- Да  сидите  вы! И  слушайте – меня  не  интересует  убийство  этой  несчастной  змеи.
- Екатерины  Абрамовой?
- Змеи  из  леса! Замечу  лишь , что  оно  выставляет  вас  не  в  лучшем  свете , и  довольно  об  этом. Хватит , забыли. Надеюсь… Да…. Надеюсь  вам  ясно , касательно  чего  вам  надлежит  сейчас  признаваться? Или  что-нибудь  утаивать. Все  в  ваших  руках.
- Правда?
- Ну , и  в  моих . Но  потом.
- И  в  Его. Всегда… везде…
- Вы  меня  преднамеренно  изводите?!
- О  чем  вы , ваша  честь! Я  весь , как  на  духу , во  мне  нет  ничего  фальшивого , как  сказано  в  Ветхом  Завете: «Грехов  юности  моей  и  преступлений  моих  не  вспоминай». Вас  я  об  этом  не  прошу – понимаю , куда  я  попал , и  на  какой  машине  меня  отсюда  отправят. С  решетками , с  конвоем , с  регулярно  повторяющимися  с  его  стороны  унижениями  моего  человеческого  достоинства.
  Вам  интересно  в  деталях  узнать , как  и  почему  я  обошелся  с  Екатериной  Абрамовой? Хмм… Это  вам  действительно  интересно? То  есть , не  только  в  связи  с  вашей  работой , но  и  будучи здоровым , сексуально  раскрепощенным  мужчиной , располагающим  прекрасными  возможностями  попасть  в  точно  такое  же  положение , и  сорваться , преодолеть  сдерживающие  факторы , перейти  черту  между  мыслями  и  действиями , сломать  себе  жизнь? Свою  сломать , а  ее  закончить… Примите  к  сведению , ваша  честь: записываясь  на  беседу  к  психоаналитику , вы  тем  самым  подписываете  акт  о  полной  и  безоговорочной  капитуляции. Истинно  говорю! Отвечаю  за  каждое  слово! Простите , что  я  опять  отвлекаюсь , но  вы  женаты?
- Нет.
- В  разводе?
- Нет…
- Ждете  кого-то  особенного? Никогда  не  было  потребности? Согласен , не  мое  дело. А  впрочем , возьмите  и  женитесь. И  день  за  днем  подстраивайтесь  под  излюбленную  манеру  вашей  супруги  относиться  к  вам , как  к  последнему  дерьму. Кхе-кхе… хе… кхе!… снова  кашляю… занемог , зачастил…. если  я  потеряю  зрение , я  буду  с  содроганием  смотреть  на  то , что  ничего  не  вижу.
  Но  вернемся  к  нашим  баранам – с  Екатериной  Абрамовой  я  был  сдержан  и  мил. До  определенного  момента. Не  преследуя  сиюминутных  целей , я  не  гордился  астральной  дружбой  с  постнолицым  целителем  душ  Иоанном  Травматологом , безусловно  имевшим  вес…
- О  нем , если  можно , в  следующий  раз.
- Как  скажете. Хоть  никогда… мне  на  это  ровным  счетом  положить. Мое  терпение  обладает  разрушительной  силой - в  основном  для  меня  самого, но , нарисовав  Абрамову  полураздетой  кем-то  иным , мое  сознание  одышливо  прерывалось ; едва  Абрамова  переступила  порог  моей  квартиры , как  стремительные  огоньки  в  ее  глазах  стали  похожи  на  разжиревших  колибри , и  я  не  взялся  их  сторожить.
  Кормить , поить , заботиться.   
  Вскоре  они  исчезли. Ее  глаза  потухли. Я  налил  ей  рюмочку  бренди. Уловил  молчаливое  уродство  ее  внутреннего  сверчка.  Подсластила  ли  она  сухой  поцелуй  обещанием  чего-то  большего? Who  knows… You?
- А?
- Я  о  том , что  я  этого  не  помню. Завоевав  жизнь , как  награду , в  открытом  бою  с  другими  сперматозоидами… подобно  всем  нам: и  ей , и  вам. За  вас  не  скажу , но  на  мою  долю , ваша  честь , выпало  много  вечеров , абсолютно  бессмысленно  проведенных  у  никак  не  перегорающего  телевизора.
  С  Абрамовой  мы  его  не  смотрели. Я  говорил  ей: «Ты  разбила  мне  сердце , но  я  не  обращаю  внимание  на  такие  мелочи». Она  глухо  посмеивалась – безгрудая , пользованная-перепользованная , воспитанная  в  атеистических  традициях.
  Amore  mio…
  Всем  давалась , мне  нет – вам  кажется , здесь  не  наличествует  ничего  обидного?
  Вы  заблуждаетесь! Лжете! Такое  слово  ты  изверг  бесстыдно , и  думаешь  возмездья  избежать?! Чтоб  умереть , немного  старцу  нужно!
- Что?! Вы  смеете  говорить  со  мной…
- Не  я – герои  Софокла. И  не  с  вами , не  с  Катей  Абрамовой… Прими  ее  геенна  огненная , затопчи  ее  там  быки-журавли!
 Вот  каких  я  читаю  авторов: без  отдыха , ежедневно , в  максимальном  сосредоточении  разума. Абрамова  жила  чем-то  менее  высокопарным – у  вас  на  стенах  не  висят  фотографии , а  у  меня  одна  оставалась ; шесть  снял , ее  не  тронул , на  ней  моя  покойная  мама – в  закрытом  купальнике  и  с  золотой   цепочкой.
  Ее  взгляд  внятно  говорит , что  наш  мир  полон  опасностей.
  Она  смотрела  прямо  на  меня , я  на  Абрамову , Абрамова  на  материнскую  цепочку , притягивающую  ее  все  явственней  и  заметней ; убедившись  в  нарастании  моего  естественного  желания  кем-нибудь , и , желательно , не  сходя  с  места  овладеть , Абрамова  пересела  поближе  ко  мне , проникновенно  выдохнув  в  ухо: «В  тебе  есть  немало  общего  с  этой  женщиной. Нос  с  горбинкой , круглые  бедра… покатый  лоб… она  твоя  мать? А  ее  цепочка  сейчас  где? У  тебя? Прекрасно… Ты  мне  дашь  ее  поносить? Не  насовсем , на  время – недели  на  три. На  четыре… Что  ты  получишь  взамен? Ну… Ты  же  хочешь , чтобы  я  тебе  позволила? Не  все , конечно , но  кое-что… ты  хочешь  все – я  тебя  понимаю , но  на  это  я  не  пойду. Как , как? Тебе  не  жалко  ее  подарить? Тогда  ты  вправе  рассчитывать  на  меня… на  всю  меня… лежа  и  стоя , под  самыми  разными  углами , с  заходом  повсюду…». 
  Она  берет  мою  руку , проводит  ей  по  своей  груди , и  я  словно  бы  болтаюсь  на  турнике , сучу  ногами , ослабеваю , или  даже  так  - меня  подводят  к  виселице , надевают  саван  и  башлык…
- Не  слишком  ли  странные  сравнения?
- Вы  танцуете  на  канате  свои  танцы , я  свои. Вам  ничем  не  помахивают  с  летящего  трона  Джамшеда - люди  вашего  круга  не  взялись  бы  спасать  безалгогольное  пиво , добавляя  в  него  перцовую  водку. Один  к  четырем.
- В  пользу  водки?   
- Да. Но  не  в  тот  раз: в  общих  чертах  приняв  ее  предложение , я  полез  за  цепочкой  на  трезвую  голову. Куда? Во  второй  ящик  трюмо. Я  сам  ее  туда  положид – три  года  назад , лично  сняв  с  мертвой  мамы , жившей  для  того , чтобы  никому  не  давать  жизни. Трактовавшей  предупредительный  выстрел , как  сигнал  прибавить... мне , ваша  честь , неприятно  о  ней  вспоминать – я  бы  вас  настоятельно  попросил  не  заставлять  меня  это  делать.
  Вы  позволите? Получив  разрешение , я  бы  сразу  же  перешел  на  Абрамову. На  ее  бескровное  убийство , совершенное  без  предварительной  подготовки  присутствующим  здесь  индивидуумом. Оно , скорее  всего , не  утратило  для  вас  прежнего  интереса?
- Угу. Не  утратило. Говорите.
- Что  там  говорить , чем  хвалиться… Я  поцеловал  Абрамову  в  оголенное  плечо , одел  ей  на  шею  цепочку , и  этой  же  цепочкой  Екатерину  и  придушил. Старая  работа – не  порвалась , не  прервала  процесс  на  середине ; Абрамова  погублена , прикончена  мной , но  как… как  я  ее… я  и  теперь  не  знаю… как…
- Вы  ее  задушили. Цепочкой  вашей  матери.   
- Какой  же  вы  непонятливый! Фактически  тупой! И  такие  люди  облачены  властью  решать  чью-то  судьбу! К  примеру , мою!
- Потише! Хуже  будет!
- Вы  меня  не  пугайте! Не  наживайте  себе  страшного  врага! А  относительно  Абрамовой  я  не  знал  и  не  знаю  следующего – спонтанно  ли  я   ее  убил? открывал  я  ли  ящик  с  цепочкой , уже  запланировав , что  убью? извел  ли  ее  вне  всякой  связи  с  разговорами  о  золоте?…
  Перенеся  Екатерину  на  кровать , я  даже  не  надругался  над трупом. Вас  это  удивляет? Вы  бы  своего  не  упустили? Присядьте  как-нибудь  под  луной  и  проанализируйте  мое  допущение  вашей  нетривиальности. Пока  же  возьмите  себя  в  руки , умерьте  гнев  и  посочувствуйте: я  разбит , встревожен , в  метре  от  меня  еще  теплая  покойница , и  что  с  ней  делать? как  от  нее  избавляться? расчленять  или , положившись  на  удачу , вытаскивать  в  изначальном  виде?
  Три  дня , более  шестидесяти  часов  я  только  об  этом  и  думал: углубленно , до  вздутия  мозжечка , она  уже  воняет  и  разлагается , гарантированное  разрешение  ситуации  по-прежнему  не  приходит - лунная  ночь , начало  весны , любовное  состояние  и  готовность  к  спариванию  номер  один ; ежи  урчат  гораздо  громче  орущих  котов, я  выглядываю  из  квартиры , никого  не  замечаю , ненадолго  успокаиваюсь , волочу  ее  к  лифту , жму  кнопку , но  в  шахте  не  происходит  движения. Нет  и  предпосылок  для  его  образования - что  мне  остается? кому  я  не  угодил? кто  за  всем  этим  стоит? я  осторожно  взваливаю  Абрамову  на  плечо , сношу  ее  по  черной  лестнице: присматриваюсь , прислушиваюсь , с  реальной  Хиросимой  в  душе  несу , и  без  околичностей  улавливаю  идеальным  слухом , как  меня  зажимают , подводят  к  трагической  развязке: люди  приближаются  ко  мне  и  сверху , и  снизу.
  Мне  никуда  не  деться , и  я  бросаю  Абрамову  на  пол. Расположив  ее  на  их  пути , взбегаю  на  следующий  этаж , открываю  дверь, кидаюсь  на  колени  возле  мусоропровода , делаю  вид , что  блюю - если , столкнувшись  у  трупа , данные леди  и  джентльмены , отправятся  кого-нибудь  искать, я  вполне  сойду  за  славно  перебравшего с  радости? с  горя? им  будет  приятней  услышать , что  с  горя , я  бы  им  так  и  сказал , ввел  бы  их  в  бешеный  гон  приземленных  информаций , поведал  бы  им  о  своих  неоткровенных  эротических  снах: вам , зловещий  господин  судья , следует  знать , что  мой  прадед  удостоился  существования  заслуженного  большевика , подпольщика, нелегала , впоследствии  латышского  стрелка…
- Плевал  я   на  вашего  прадеда.
- Вы  на  него  интеллигентно  плюете. Он  бы  выдавил  вам  глаза  и  откусил  половой  орган , но  я  не  обладаю  его  обширным  опытом  по  заметанию  следов  противоправных  деяний: оперативники  вычислили  меня  по  запаху. Не  моему – из  моей  квартиры.
 Я  ее  проветривал , опрыскивал  терпкими  аэрозолями , курил  благовониями – легавые  пришли , позвонили , вошли… с  облегчением  вздохнули  многослойным  воздухом  и  я  ушел  за  ними. Впереди  них.
  В  чем  был.
  Плюс  наручники.
  Не  долюбив  свое , не  дострадав - придется  все  это  восполнить  на  зоне. Понапрягаться… попастись  в  сугубо  мужской  среде.

  В  чем  моя  сила? Сам  себя  спрошу , сам  себе  отвечу – в  доскональном  знании  как  уголовных  законов , так  и  законов  воздаяния.
  Для  меня  второстепенно  сколько  и  о  чем  он  передумал , попадая   под  Колесо  Бытия ; его  тактику  я  же  раскусил: оскорбления , наветы , грязные  намеки , и  все  это  для  того , чтобы  я , как  честный , совестливый  человек , засомневался , вынося  ему  приговор. Поймал  себя  на  чувстве  личной  неприязни  и  подспудно  сделал  шаг  к  его  смягчению , будучи  обуреваемым  бередящими  душу  мыслями: «в  его  случае  я  не  нахожу  никакой  возможности  избавить  этого  гражданина  от  самого  строгого  наказания , но  не  потому  ли  я  с  ним  настолько  суров , что  он  допустил  по  отношению  ко  мне  не  подходящие  моему  человеческому  статусу  предположения? Не  перехожу  ли  я  внутри  себя  грань  между  физическим  лицом  и  вершителем   правосудия? Не  сгущаю  ли  краски , относительно  невозможности  снисхождения?».
  Что  сказать… это  была  хорошая  попытка  меня  провести.
  В  итоге  неудачная , но  без  боя  он  все  же  не  сдался – поведение  достойное  мужчины.
  Мужчины , сбившегося  с  пути  и  надолго  оставляющего  алчных  женщин.               







                9
               
 Сворачиваясь  под  твоим  нежным  взглядом , я  становился  очень  маленьким  и  поспешно  уползал  под  кровать. Прячась  там  маленьким , но  уже  скорпионом – с  минуты  на  минуту , забравшись  на  твою  подушку , я   тебя  разбужу.
  Ты  после  этого  не  проснешься.
  Мне  не  узнать , милая , под  влиянием  чего  я  был  с  тобой. Столь  добр. И  сер.
 
  Редину  приходится  гораздо  сложнее , чем  погибающей  в  его  сне  Светлане  Дикуниной ; с  ним  все  обстоит  менее  ознозначно – о  наличии  у  горячечного  пиротехника  Никиты «Печенега» Пыганова  своего  дома  на  Волге  он  знал  не  первый  год , но  ехать  в  такую  даль  Никита  уговорил  Редина  с  большими  затратами  красноречия: поехали , земляк , рыбы  половим , на  лодке  навстречу  закату  покатаемся , по  соседям  из  помпового ружья  постреляем - ехали  они  быстро. Не  взяв  проституток  и  приватно  беседуя.
  «Я , Редин , постоянно  жду  боли. У  моей  одежды  далеко  не  товарный  вид , и  мне  не  по пути с носителями  семейных  ценностей – три  года  назад  я  перекинулся  парой  слов  с  электриком  Никитенко , и  с  тех  самых  дней  патологически  боюсь  оставаться  с  ним  один  на  один».
 «А  как  с  пулями?».
 «С  этими? Скажу  торжественно  и  официально – я  пока  успеваю  уклоняться  от  разрывных  астральных  пуль».
 «В  такие  секунды  за  тобой  нужен  глаз  да  глаз».
 «Само  собой. Я  опасаюсь  нашего  электрика , но  только  электрика. На  остальных  мой  страх  не  распространяется».
 «Челюсти  натренированы  жвачкой , руки  веслом – твоим  недругам  есть  чего…».
 «Рыбак  я  неважный. Хотя  общему  физическому  развитию  данный  процесс  безусловно  способствует».
  Выразительная  манера  езды  Никиты  Пыганова включала  в  себя   управление  рулевым  колесом  возложением  на  его  окружность  освобожденных  от  ботинок  ног , максимальный  набор  скорости  непосредственно  перед  поворотами  и  использование  холмистой  местности , как  небогатого  поэтикой  аттракциона  по  выведению  из  организма  вроде  бы  хорошо  укрепившегося  там  завтрака.
  На  этот  раз  Никита  превзошел  самого  себя. Проехав  последний , хоть  как-то  регулируемый  населенный  пункт , «Печенег» Пыганов  закрыл  глаза  рукой  и , бравурно  напевая  мелодию  из «Once  upon  a  time  in  America» , наивно  полагал , что  Редина  все  это  полностью  устраивает , но  перспектива  соприкоснуться  изуродованной  плотью  с  настырным  усердием  автогена  Редина , быть  может , даже  смущала.
- Ты , Никита , - хмуро  сказал  Редин , - на  дорогу  хотя  бы  изредка  смотри. Там  и  интересное  попадается.
- Ни  к  чему! – засмеялся  Пыганов. – Черт  бы  с  ней!
- Нет , ты  все-таки  смотри , - настаивал  Редин , –  в  противном  случае  я  прошу  меня  заранее  извинить. Я  обижусь  на  тебя  не  чем-нибудь , а  активным  силовым  действием. 
  По  меридианам  пыгановской  плоти  идут  ненасыщенные  энергетические  потоки. Он  гнилой  зуб  во  рту  Господа.
  «Печенег»  одет  или  во  все  белое , или  во  все  черное , Никита  еще  не  всецело  поглощен  своей  импотенцией: Редин  меня  всего  лишь  пугает,  подумал  он ,  у  него  нет  другого  выхода , кроме  как  просто  пугать. Меня  он  пугает , а  сам  сейчас  испугается.
- Не  нравиться , как  я  вожу? – с  подтекстом  спросил  «Печенег»
- И  весьма , - проворчал  Редин.
- Тогда  пускай  она  везет  тебя  сама!
 Крупная  на  леди  на  велосипеде… останься  со  мной. Постой  же! постой! распахнувший  дверь  «Печенег» , умело  сгруппировавшись , выпрыгнул  из  машины , и  она  к  обочине , Редин  за  руль ;  выправил , посмотрел   в  боковое  зеркало , со  встающим  на  колено  Пыгановым  все  в  порядке , и  Редин  расслабленно  поехал  к  его  дому, благо  дорога  была  обрисована  ему  в  мельчайших  деталях.
Доехав  до  места , Редин  достал  из  багажника  несколько  бутылок  вина  и  простой  еды , купленной  ими  для  двухдневной  медитации  на  природе ; неплохо  загрузившись , Редин  отправился  к  Волге.
Идти  всего  ничего , метров  тридцать , Редин  не  разминулся  бы  с  ней  и  в  более  стойком  опьянении , состав  жизненных  установок  Редина  регулярно  меняется.
Насмотревшись  на  сумеречную  обильность  великой  реки , Редин  вернулся  к  машине. Дом  Никиты  Пыганова  закрыт  для  него  на  ключ , а  в  машине  «Печенега» Редин  еще  немного  выпил. Закусил  одесской  колбасой , посочувствовал  Кафке , как  обычно  плаксиво  поднывавшему: «мое  тело  слишком  длинно  и  слабо , в  нем  нет  ни  капли  жира  для  сохранения  внутреннего  огня» ; послушал  CD  Боба  Циммермана  и  без  колебаний  вздремнул.
Проснулся , допил  вино , со  временем  вспомнил , где  находится , вокруг  Редина  темно , поддувает , сквозит , и  на  чем-то  прибыл  Никита  Пыганов , весь  помятый  и  взъерошенный, как  фригидная  невеста  после  первой  брачной  ночи.
- Чего  же  ты  меня  не  подобрал? – гневно  спросил  Никита. – Как  тебе  пришло  в  голову  меня  не  подобрать?
- А  надо  было?
  Никита  Пыганов  посмотрел  на  Редина  с  монументальным  упреком. Отчаянное  недовольство  прослеживалось  и  в  словах.
- Отвести  бы  тебя  на  середину  реки , - сказал  Никита , - и  перекрестить  всю  твою  морду  первым  попавшимся  веслом! Пройтись  им…
- Челюсти  натренированы  жвачкой , руки  веслом , - улыбнулся  Редин.
- Пройтись  бы  им  по  лбу , по  подбородку , по  скулам - не  думал  я , Редин , что  ты  шуток  не  понимаешь!
Будь  Пыганов  женщиной , хотя  бы  такой , как  невоспитанная  биатлонистка  Нина  Ерофеева , Редин  бы  его  шутку , возможно , и  понял. Но  «Печенег»  не  женщина.
 Ерофеева  как  раз  она.
 Редин  с  ней  не  знаком.
Тем  лучше  для  них  обоих - в  августе  2002-го  Ерофеева повстречала  на  олимпийском  балу  нудного  статистика  Аркадия  Липица , курившего  слабый «Kent» , но  делавшего  затяжку лишь  после  того, как  набьет  рот  черным  виноградом  и  хининной  халвой – невысокого , тщедушного , однако  он  ей  понравился. Глаза  крохотные , но  смотрят  не  рассеянно - на  нее , на  Нину  Ерофеевой , на  веснушчатую  составляющую  национальной  сборной.
В  дальнейшем  Липиц  показался  Нине  несколько  заумным.
Принеся  ей  книгу  Канта  с  некой  критикой  то  ли  чистого , то  ли  практического  разума , он  наказал  Нине  обязательно  ее  прочитать , каким-то  образом  сразу  же  определив , что  она  до  него  не  дотягивает: прочитаешь , сказал  Аркадий , и  хотя  бы  немного  приблизишься  ко  мне. Не  все  же  твоим  мозгам  в  сотне  световых  миль  от  моих  отстоять.
Убив  укусившего  ее  шмеля , Нина  Ерофеева  стала  неважно  себя  чувствовать. Раскаяние? последствия  шмелиного  укуса? еще  не  проведя  Аркадия  Липица  по  всем  своим  закоулкам , она  открыла  перед  сном  переданную  ей  книгу. Поежилась , легла  в  кровать  и читает.
«… к  этому  я  прибавлю  еще , что  мы  так  же  мало  усматриваем  понятие  субстанции , то  есть  необходимости , в  том , что  в  основе  существования  вещей  лежит  субъект , который  сам  не  может  быть  предикатом  какой  бы  то  ни  было  вещи… мы  не  можем  составить  себе  какое-нибудь  понятие  о  возможности  такой (то  есть  субстанции) вещи…».
  Ерофеевой  не  очень  интересно. Она  кладет  раскрытую  книгу  себе  на  лицо  и  обеспокоенно  засыпает. Храпит.
  От  мощи  ее  храпа  книгу  поднимает  наверх , но  это  на  выдохе , а  на  вдохе  она  падает  вниз. Обрушивается  Ерофеевой  на  переносицу. Будит.
  Под  книгой  на  лице  Нина   Ерофеева  недовольно  щурится  и  снова  возвращается  к  чтению.
« … как  рассудок  нуждается  для  опыта  в  категориях , так  разум  содержит  в  себе  основание  для  идей… понятием  трансцендентального  охватывается  все  имманентное  сознанию…» - Нина  Ерофеева  не  может  это  читать. Читать  может , но  воспринимать  не  получается  и , положив  книжку  на  тумбочку , она  отходит  во  храп  с  робкой  уверенностью: завтра… завтра  я  еще  попробую  к  ней  вернуться. На  свежую  голову. И  с  этим  невысоким  мужчиной  мне  тоже  бы  неплохо  на  свежую  голову  хотя  бы  раз , но  увидеться.
Присмотрется  к  нему  повнимательней». 

Двенадцатого  декабря  2002  года  они  уже  спали  вместе. На  утро  Нина  Ерофеева  сняла  одну  из  двух  туфель , по  настоянию  Аркадия  не  снятых  ею  на  ночь , и , пристроившись  перед  Липицем  на  корточки , со  всего  размаха  ударила  ему  острым  каблуком  по  коленной  чашечке.
  Покачнувшийся  Аркадий  Липиц , схватившись  за  колено , корчится  рядом  с  Ниной.
  У  Аркадия  недавно  погиб  отец – вездесущий  неврастеник  Зиновий  Исаакович  Липиц  всю  жизнь  пил  водку  не  закусывая , но  на  днях  решил  пить  ее  более  цивилизованно  и  насмерть  подавился  маринованным  шампиньоном.
 В  глазах  Аркадия  выступают  слезы. В  крохотных , близоруких  глазах.
- Когда  у  меня  умер  отец , - простонал  Липиц , - я  успокаивал  себя  тем , что  у  меня  хотя  бы  осталась  любимая  женщина… я  о  тебе… зачем  ты , Ниночка , сделала  мне  больно?...
- Не  плачь , - жестко  сказала  она.
- Мне  очень  больно…
- Сейчас  я  тебя  вылечу.
  Ее  ладони  взмыли  вверх  и  ударили  Аркадия  Липица  по  ушам.
  Нина  еще  с  ним , но  выбранный  Ниной  мужчина  далек  от  наслаждения - несдержанно  визжа , он  катается  по  ровному  полу.
- Не  кричи! – проорала  на  него  Нина  Ерофеева  – Незачем  кричать , сейчас  я тебя  вылечу.
  Схватив  Липица  за  плечо , она  провела  шершавой  рукой  по  горячему  мужскому  лбу.
- Знаешь , зачем  я  сделала  тебе  больно? – спросила  она.
- Два  раза… - всхлипнул  Аркадий  Липиц.
- Не  зуди , Аркадий – я  била  тебя  лишь  для  того , чтобы  потом  поцеловать  больное  место.
  Она  его  не  обманула - едва  ее  губы  оторвались  от  его  распухающего  колена , как  они  сразу  же  оказались  на  его  правом  ухе. Затем  на  левом. Славно , дорогой , полегчало? Аркадий  Липиц  больше  не  плакал ; слезы  еще  не  высохли , но  это  не  за  горами , и  у  Аркадия  все  мало-помалу  образуется.
Чего  никак  не  скажешь  о  Валентине «Пате» Ратунском.
У  него  нет  не  только  отца  или  любимой  женщины: у  Ратунского  практически  нет  и  самого  себя.
  В  23  часа  31  минуту  одиннадцатого  февраля  2003  года  Валентин «Пат» обрезал  безымянный  палец  на  правой  руке. Рассек  его  страницей  молитвослова.
  Завернул  в  платок  и  растерялся.
  Вынудил  свое  тело  включить  телевизор.
  Потом  заставил  выключить. Платок  уже  промок  насквозь , и  Валентин  Ратунский  лег  в  постель , чтобы  уснуть  и  хотя  бы  этим  остановить  кровь.
  Уснул. Проснулся  под  красным  одеялом.
  Сменил  пододеяльник.
  Поистрепался  в  недолгих  галлюцинациях - Ратунскому казалось , что  ему  срочно , через  семь  минут , нужна  фотография , и , если  он  ее  не  найдет , он  не  сможет  начать  новую  жизнь. Валентин «Пат»   находился  в  весьма  затруднительном  положении , но  Ратунский  из  него  вышел. Найдя  фотографию , где  он  был  запечатлен  на  островах  Зеленого  мыса  в  компании  с  оскалившимся  Микки-Маусом , Ратунский  вырезал  из  нее  свое  лицо. Неровно  вычленил , добавив  в  его  содержание  бороду  и  морщины.
  Разноцветными  карандашами  и  гелиевой  ручкой.
  Теперь  он  спокойно  ждал  визитеров. И  они  не  опоздали: первый  из  них  подошел  к  Валентину  вплотную  и  заунывно  забормотал  длинную  мантру.
  Двое  других  стерегли  выход. Окно  контролировал  кто-то  с  крыльями – пройдя  данными  видениями  стандартный  обряд  посвящения  в  бедовые  гусары-крестители , Валентин  Ратунский  потерял  сознание.
  Очнулся  он  не  один.
  В  обнимку  с  бесперспективно  для  него  заточенной  косой.
  Бросившись  на  нее , Ратунский  воскликнул: «да  пошли  они  все… ко  мне! да  пошел  я  к  ним!».
Метнулся , закричал  и  увидел  каждую  вещь  на  своем  месте.
Ничего  не  услышал. Ни  пьяной  ругани  нагуалей  Гысто  и  Сысто , ни  содержательного  разговора  Ерофеевой  и  Сухановой.
- … его , как  и  многих , пустило  по  миру  пьянство , - говорила  Нина  Ерофеева  напросившейся  к  ней  на  фаршированные  брынзой  помидоры  Марине  Сухановой , - а  выдающегося  скрипача  Виотти  разорило  как  раз  виноделие. Где-то  так.
- Аркадий  рассказал? – спросила  Марина.
- Он. Больше  некому. Им  бы  со  мной  повезло , но  Аркадий  тоже  старается - нам , Марина , остается  только  смириться  своим  телом  под  другим: если  у  нас  не  хватает  сил  смириться  собственным  телом  под  своим  духом , нам  остается  лишь  смириться  телом  под  другим  телом…
- Это  еще  что , - махнула рукой хрупкая  фигуристка  Суханова , - вот  у   моей  подруги  Лобановой  был  случай , так  случай. Она  тогда  стояла  в  ЗАГСе – вся  белая , торжественная , ее  спросили: «Вы  согласны?» , она  сказал: «Да» и  так  резко  кивнула, что  у  нее  вывалились  оба  глаза.
- На  пол?! – удивленно  поинтересовалась  Ерофеева.
- А  куда  же  еще. Разумеется , на  пол. В  одном  ей  повезло: они  у  нее  не  разбились.
  Осенний  снег , но  ты  не  трожь. Его , когда  он  тает.
  Для  важного. Чего-то  важного – совсем.
  Совсем  важного. Совсем  тает.
- Их  что , потом  вставили  обратно? – с  нескрываемым  сомнением  спросила  Ерофеева.
- Да , - ответила  Марина  Суханова. – Так  оно  и  было. Только  от  удара  они  из  голубых  превратились  в  черные-черные. Как  бурлящее  море  во  время   сильного  шторма.
- Как  черное  море?
- Как  Северное.
- Ну  и  ну , Марина , - многозначно  хмыкнула  Нина  Ерофеева , – у  меня  был  знакомый  саночник  Болютин , который  никак  не  мог  найти  себе  подходящие  шорты: никакой  длины  не  хватало , чтобы  скрыть  его  колоссальное  достоинство - по  сравнению  с  твоей  Лобановой , проблемы  Болютина  отнюдь  не  столь  серьезны. Зрение  у  нее , как , не  ухудшилось?
- Не  все , - ответила  Суханова , - какое  даже  и  улучшилось. То  зрение  у  нее  улучшилось  или  не  то , я  не  знаю , но  Лобанова  и  замуж  из-за  этого  не  вышла.
- Еще  выйдет.
- Не  думаю. Она  же  теперь  исключительно  с  феминистками  за  одним  столом  рассиживает. Я  фигурально  выражаюсь. 
- А  как  же  мужчины? – непонимающе  спросила  Ерофеева.
- Враги  они  ей. От  любви  до  ненависти  один  шаг , а  моя  Лобанова  его , словно  бы  на  ходулях  сделала: с  запасом. Она  даже  в  Бога  верить  перестала.
- Он-то  причем? – нахмурила  брови  Ерофеева.
- Но  он  ведь  тоже  мужчина.
Бог  мужчина. Белый  ли , черный? белый. Безусловно. Но  некоторые  люди  того  же  цвета  кожи  еще  не  осмеливаются  хотя  бы  немного  пожить  подвижнической  жизнью.
Для  примера  достаточно  вспомнить  пылкого  одышливого  копа  Гарри  Тилвицки.
Это  моя  победа… это  мои  горы  скальпов… сожительствуя  с  несовершеннолетней  негритянкой , филадельфийский  полицейский  Гарри  Тилвицки  неукоснительно  предполагал , что  все  это  закончится  шантажом. Вместе  с  тем  Гарри  не  жаждал  доверять  своим  предположениям -  он  хотел  верить  в  разрастание  их  обоюдного  чувства.
 Гарри  ее  очень  любил.
 На  вторую  неделю  их  трепетного  сожительства  губастая  негритянка  Джен  объявила  белому  полицейскому  Тилвицки  о  непреодолимом  желании  пойти  на  него  заявить.
Гарри  тяжело  вздохнул  и , отвезя  ее  уже  связанной  за  город , преднамеренно  вышиб  ей  мозги.
Безостановочно  рыдая  на  ее  могиле , он  поклялся  найти  убийцу.
  Тилвицки  нашел  его  весьма  скоро , но , чтобы  полностью  его  изобличить  ему  понадобилось  не  меньше  месяца: самобичевание , наркотики , озадаченные  взгляды  коллег , брутальные  истерики , необратимые  сдвиги , виновен!... никак  иначе! пусть  со  смягчающими , но  виновен. Собрав доказательства , Гарри  Тилвицки  приставил  револьвер  к  его  подбородку  и  предоставил  ему  самому  выбирать  свою  участь:
- Или  смерть  на  месте , или  справедливый  суд. Выбирай.
 Убийца  выбрал  справедливый  суд. Полицейский  Гарри  Тилвицки   пришел  с  повинной  тем  же  вечером. Четвертого  сентября  2001  года , когда  премьерный  спектакль  с  непременным  участием  утонченного  друга  Гарри  Тилвицки  должен  был  завершиться  таким  образом: сэр  Блеквуд  выслеживает  Тома  Клетчера  у  ложа  своей  много  чего  позволяющей  жены , с  беспощадными  намерениями  выхватывает  кинжал , видит  в  глазах  Тома  искреннее  чувство  к  жизни  и  растерянно  понимает , что  он  не  в  праве  лишать  Тома  Клетчера  ниспосланного  Господом  дара.
Потом  жестокие  черты  натуры  берут  в  нем  верх , и  сэр  Блеквуд  подводит  кинжал  к  вылинявшим  зрачкам  Тома  Клетчера , непочтительно  крича: ответь  же , Том , за  мой  позор - позор  уж  мой , но  грех-то  твой: ответь  и  за  него!...
Сэр  Блеквуд  Тома  не  убивает.
Рука  дрогнула.
Все  возвышенно  плачут  о  примирении , о  вере  в  прощение , на  сцену  выходит  поочередно  обступающая  друг  друга  кавалькада  ангелов , фальцеты  выводят  Гимны  весны  и  единения , на  буром  заднике  занимается  искупительный  рассвет , бледноватые  крылышки  швыряются  в  зрителей - действительность  обошлась  без  ангелов. К  моменту , когда  им  надлежало  бы  выйти , всем  стало не  до  них  из-за  оплошности  актера , исполнявшего  роль  сэра  Блеквуда  и  излишне  засидевшегося  вчерашней  ночью за  второй  литровой  бутылкой «White  and  Mackay» с  почти  разоблачившим  себя  Гарри  Тилвицки.
 Рука  с  кинжалом  у  него  дрогнула , но  не  в  том  смысле , какой  подразумевался  автором - речь  только  лишь  об  авторе  пьесы  Джоубсоне , поскольку  из  того , что  подразумевается  Автором  Пьесы  сбывается  абсолютно  все. Здесь  же  их  помыслы  категорически  не  совпали.
И  кровь. Смерть. Овации.

Клетчера  и  Блеквуда  придумал  ограниченный  Питер  Альфред  Джоубсон.  Акакия  Акакиевича  Башмачкина  феноменальный  Николай  Васильевич  Гоголь - приобретение  новой  шинели… Матвей  Типин  читал.
Законсервированный  патриот  Матвей  Спиридонович  Типин , безропотно  сносил  все  геополические  задачи  своего  государства , доведшего  Типина  до  крайней  нищеты , и , если  Акакий  Акакиевич  мечтал  появиться  в  новой  шинели  у  себя  на  службе , то  Матвею  Спиридоновичу  Типину  хороший  костюм  был  необходим  для  того, чтобы  его  в  нем  положили  в  гроб.
Откладывая  из  своей  скудной  пенсии  по  восемьдесят , девяносто  рублей , Матвей  Спиридонович  восторженно  представлял , как  он  будет  лежать  в  удобном  гробу: на  нем  новый  костюм , вокруг  родственники , друзья , превосходно , великолепно… период  моего  расцвета.
 Из  всех  родственников  и  друзей  у  Матвея  Спиридоновича  имелся  только  бывший  муж  двоюродной  сестры.
 Валерия  Петровна  уже  давно  скончалась  от  лейкемии , ее  бывший  муж  еще  тут , живет  на  Волгоградском  проспекте  и  ни  секунды  не  размышляет  лунными  ночами  об  эротизме  в  музыке  Бетховена.
  Распоряжение  по  поводу  костюма  Матвей  Спиридонович  Типин  отдал  именно  ему , и  атлетически  сложенный  энтомолог  Артемий  Чугакин , несмотря  на  приближающийся  к  преклонному  возраст  и  всю  свою  предельную  образованность  продолжавший  знакомиться  с  женщинами  обрывистой  фразой: «цыпа , бэби , щелка , ааа!!... оооо!!» , пообещал  старику  исполнить  все  в  точности , как  наказано.
На  приличный  костюм  Матвей  Спиридонович  накопил  дней  за  пять  до  смерти: сам  пошел , сам  выбрал  и  ровно  через  пять  дней  после  обретения  гармонично  помер. Гоголевский  Акакий  Акакиевич  загнулся  в  результате  связанного  с  утратой  шинели  горестного  помешательства , а  Матфей  Спиридонович  Типин  отошел  в  полном  душевном  здравии: красив  же  я  буду , помыслил  он , в  моем  новом  костюме. Любо  дорого  посмотреть.
Все  бы  так  и  было , но  Артемий  Чугакин  указаниям  Матвея  Спиридоновича  не  подчинился. Он  проследил , чтобы  покойника  одели  в  один  из  старых  и  приберег  новый  костюм  для  себя , размер  же  один  в  один: незачем  ему  под  землей   на  скончавшемся  старичке  мяться , рассудил  Артемий , много  чести. Аккуратно  завернул  костюм   в  газету , засунул  под  куртку  и  со  святотатственной  прытью  унес  домой.
  Пусть  он , гнида , подавится. Матвей  Спиридоновичу  и  дела  до  нет.
Матвей  Типин  и  в  старом  полежит , не  прослезится. Матвей  же  умер.
Впервые  в  жизни.
С  Мартыновым  впервые  в  жизни  пока  случилось  другое. Боже  мой , он  и  подумать  об  этом  не  мог , но  все-таки  свершилось ,  Мартынов  впервые  в  жизни  оказался  подле  апельсинового  дерева.
В  Батуми , в  2002-м , дерево  апельсиновое , на  нем , что  объяснимо , апельсины , и  их  полно , и  они  несколько  выше , чем  Мартынов  в  состоянии  дотянуться ; переполняясь  классической  бодростью , Мартынов  берется  это  дерево  обтрясти.
Трясет , раскачивает , апельсины  падают  ему  на  голову , птицы , которые  до  этого  индифферентно  скучали  на  ветвях  апельсинового  дерева , скопом  бьют  Мартынова  клювами: как  им  кажется , по  заслугам. Они  тихо  сидели , он  их  согнал , но  птицы  и  апельсины - это  еще  не  беда , а  вот  сторож , второпях  несущийся  по  направлению  к  Мартынову , он  , может  быть , и  не  совсем  беда , но  полбеды  определенно.
 Данный  сторож - человек , не  обремененный  познаниями  в  истории  философии  природы: подбежал , вскинул  ружье , не  стреляет. Работая  прикладом , прохаживается  им  по  всему  телу, и  у  Мартынова  уже  закрадываются  сомнения: стоило  ли  мне  перелезать  через  забор  и  подле  апельсинового  дерева  останавливаться , не  стоило…
Худо  все  как-то  складывается.
Не  для  всех  и  для  каждого: для  Мартынова , не  разыскивающего  на  царицынском  радиорынке  мелких  деталей  для  воссоздания  гипноскопа  Охоровича ; в  эти  дни  Мартынов   вообще  не  в  Царицыно.
Артемий  Чугакин  не  только  там , но  и  у  метро , как  раз  на  радиорынке ; Чугакин  покупает  дециметровую  антенну. Сам  на  воздухе , собаку  оставлена  в  машине , в «девятке» Чугакина  нечем  дышать , собака  ждет  его  больше  часа , бордосский  дог  задыхается  и , чтобы  попытаться  спастись , разбивает  своей  телячьей  головой  боковое  стекло. Высовывается  и  дышит.
Пес  не  опасается  за  свое  этическое  развитие.
Артемий  Чугакин  приходит  с  радиорынка , и  из  машины  ему  подлаивает бордосский  дог - Артемий  поначалу  также  обрадовался , но  потом  обратил  внимание  на  разбитое  стекло.
- Вот , суки! - прикрикивая на  судьбу , затряс  кулаками Чугакин , - Всего  на  час  отошел, а  уже  успели! Не  народ , а  сучье  племя , хуже  собак… А  ты , балбес , куда  смотрел?!
Бордос  не  помнит , куда  он  смотрел  до  прихода  Артемия  Чугакина , но  сейчас  он  взирает  на  него  и  с  устойчивой  любовью  в  источающем  верность  взгляде  не  без  восхищения  двигает  прижатым  под  задницу  хвостом.
  И  я  жив , и  хозяин  вернулся - хозяин  вроде  бы  не  в  настроении , но  это  же  проходяще , с  минуты  на  минуту  хозяин  непременно  увидит , как  он  мне  нужен , и  тогда  мы  с  ним…
- Сучий  мир , - злобно  проворчал  Артемий.
- Гав , гав! – радостно  пролаял  бордос.
- Ты-то , балбес , чему  радуешься?
- Гав , гав!
Чугакин  не  рассказывал  своему  псу  о  странных  покойниках , у  которых  через  два  дня  после  смерти  начинала  идти  носом  кровь: собака  рада , Артемий  Чугакин  не  очень. Проходящему  чуть  поодаль  Седову  все  равно.
Замкнутость  на  себе  свойственна  большей  части  культурного  человечества , и  у  Седова  никакого  сопереживания  тому , что  унылому  человеку  чести   Федору  Маскаеву , сказавшего  бы  при  встрече  с  энтомологом  Чугакиным: «посмотри , какое  у  нас  здесь  одноцветное  небо. Никаких  оттенков , никакого  движения – словно  бы  мертвое», не  до  собаки  или  многослойного  ощущения  радости; в  крошечном  поселке  под  Калугой , где  на  мороженом  картофеле  и  прошлогодних  галетах , помимо  Маскаева , жили  лишь   другие  люди , Федор  Маскаев  даже  на  общем , весьма  не  столичном , уровне  выделялся  своей  безудержной  бедностью.
Нигде  не  работая  и  никому  не  говоря , по  каким  соображениям , он  сидел  дома , навлекал  на  себя  позор  вызывающими  светскими  манерами  и  от  жестокого  голода  соскребывал  буквы  с  прошлогоднего  журнала  для  любителей  рыбной  ловли.
Может  быть , Маскаев  оттого  и  не  работал , что  сил  на  работу  не  было. Почти  наверняка  из-за  этого - кто  же  его  возьмет , если  Федор , и  ухватившись  за  стул , на  ногах  не  держится?
«С  чего  бы  нам  начать  нашу…».
«И  будет  смерть».
«Разумеется , Федя. Пока  что-то  есть , будет  и  она» ; зашедшие  к  нему  гости  пришли  к  Маскаеву  без  намерений  его  объедать - просто  проведать.
Федор  Маскаев  их  принял. Развалившись  на  топчане , он  жалуется.
- Сегодня  с  утра , – сказал  он , - я  облизывал  банку  из-под  меда. Последнее , что  у  меня  осталось.
- Наверно , не  слишком  удобно  ее  изнутри-то  облизывать , - посочувствовал  ему  неамбициозный  печник  Семен  «Шило».
- Бог  с  вами , люди , - грустно  усмехнулся  Федор  Маскаев , - какой  там  изнутри. Я  ее  уже  давно  снаружи  облизываю.
 Дворняга  с  течкой , он  за  ней. Спешит , мотая  бородой. Поймать , домой  и  накормить – вот  что  ведет  его  сквозь  дождь.
 Но  накормить  ее  Маскаеву  нечем. Он  за  ней  и  не  следует.
 Какая-то  логика  у  него  все  же  присутствует – зомбированный  почтальон  Кирилл  Гордеев , ни  за  что  бы  не  взявший  Маскаева  в  антропологическую  экспедицию  по  Святым  местам , забивает  поры  мозга  еще  менее  креативными  мыслями: знает  ли  Бог  все  формы  греха? по-прежнему  ли  символом  удачи  считаются  три  шестерки? нет  ли  в  моем  матраце  фугасной мины?...
  В  квартире  Гордеев  один , но  то  штора  шелохнется , то  кресло  в  другой  комнате  скрипнет ; при  появлении  первых  признаков  непредсказуемой  аномалии  Кирилл  Гордеев  подумал , что  он  справится  сам – заглянул  за  шторы , сбегал  в  другую  комнату , затем  устал: и  на  антресоли  у  меня  кто-то  воет , и  за  шкафом  сопение , напоминающее  паутиное… Гордеев  подошел  к  телефону: милицию  вызывать.
Для  Кирилла  Гордеева  это - очень  важный  звонок , ни  в  коем  случае  нельзя , чтобы  сорвался , и  осторожно , двумя  пальцами  взяв  трубку , он  со  всей  серьезностью  сказал:
- Вы  милиция? Да? Точно? Мне  так  и  показалось… Знаете , а  у  меня  в  квартире  кто-то  есть. И  поэтому  вы  ко  приезжайте. Только  собак  не  забудьте.
Главное , собак. Их  не  забудьте. Гордеев  не  то  что  адреса  не  сказал - даже  номера  не  набрал , и , к  сожалению , не  по  рассеянности; положив  трубку , Кирилл   встал  посреди  комнаты  и  стал  настороженно  прислушиваться  к  новейшим  шумам: к  хлопанью  буфетных  дверок , к  топанью  трельяжных  ножек…
Кирилл  выпивает  вровень  со  всеми , кто  лучше  его.
С  Василием  Губой , с  Николаем  Чуплавским , с  Леонидом  Егоровичем  Тихоренко-Мукашидзе , с  сумасбродным  аниматором  Егором «Сирано» Пятановым , прозаично  рекомендовавшим  Гордееву  подкрепить  свой  статус  белым  билетом  и  ожидающим  возвращения  из  Турции  своей  жены. Из  Антальи , из  недельного  отпуска - сам  Пятанов  на  море  не  ездит. Их  сложенных  вместе  зарплат  и  на  одну  жену  еле  хватило. 
Пятанов  ждет  в  том  ракурсе , что  «когда  приедет, тогда  и  обрадуюсь. А  пока  ее  нет , то  и  не  надо , чтобы  была».
Квартиру  «Сирано» все-таки  пылесосит - жена  же  приедет  не  в  настроении. Она  у  него  всегда  не  в  настроении , и  Егор  Пятанов  относится  к  ее  характеру  довольно  терпимо. Жизнь  дерьмо , а  я  ее  дерьмовей , думает  он.
Просто  пылесосить  Пятанову  скучно , и  он  включает  музыку , ставя  старую  кассету  с  концертом  памяти  Фредерика  Бульсары.
«Сирано» Пятанов  никогда  не  чувствовал  к  Меркьюри  чересчур  большого  уважения , но  тут  ему  подвернулась  под  руку  именно  эта  кассета , и  Егор , не  приступая  к  очищению  сном , давит  на  ковер , и  в  уши  Пятанова , помимо  жужжания  механического  пылесоса , доходит  живая  музыка.
Концерт  постепенно  расходится. Егор  Пятанов  слегка  пританцовывает , и  пылесос  ему  слышен  все  меньше  и  меньше ; вскоре  Пятанов  его  практически  не  слышит: на  том  давнем  концерте  на  сцену «Уэмбли» выходят «Guns `N`Roses» , и  Егор «Сирано»  подпитывается  их  изумительной «Paradise  city» ; пылесос  Егора  фактически  не  отвлекает , Пятанов  драит  оконечностью  пылесоса  подаренный  ему  тестем  ковер  и  полоумно  танцует  под «Paradise  city» ; вперед , come  on… поддать  драйва , пылесос  уже  минут  пять, как  вырван  из  розетки , и  Пятанов  водит  трубой  по  тесной  прихожей , Егор «Сирано» исступленно  дергается  под  «I  want  it  all».
Егор  Пятанов  не  одинок.
Остаться  наедине  с  тоской  ему  мешает  музыка.
Косоглазому  патентоведу  Николаю  Чуплавский  он  доверительно  сказал , что  учении  о  Троице  грешит  детскими  ошибками , и  Чуплаский  теперь  с  ним  не  знается. Музыку  не  любит - после  неудачной  свадьбы  любая  музыка  ассоциируется  у  Чуплавского  с  мелодией  Мендельсона.
Николай  гниет , пропадает , ни  с  кем  не  общается  даже  сердцем ; двадцатипятилетняя  фармацевт  Татьяна  Афанасьева  так  же  находится  вне  круговорота  любви , и  их  общие  друзья , Людмила  Зубина , Василий  Губа , Андрей «Матрос» Колыхаев , закономерно  посчитали , что  Николай  Чуплавский  и  Татьяна  Афанасьева  друг  другу  не  помешают.
Познакомили  они  их  следующим  образом: организовали  многолюдное  посещение  бани  и , уловив  момент , когда  они  остались  в  парилке  вдвоем , закрыли  снаружи  дверь.
Собравшись  возле  нее  рассыпчатым  полукругом , прислушиваются. «Поговорили  бы , усмехнулся  Губа , обсудили  что-нибудь , им  же  редко  с  кем  выпадает  дыханием  поделиться».
 Через  несколько  минут  Василий  Губа  открыл  дверь , и  никто  не  появляется , заволновавшиеся  люди  боязливо  переглядываются , втягивают  головы  в  плечи , тут  же  успокаиваются ; из  парилки  тяжело  выходит  Николай  Чуплавский. На  руках  у  него  лежит  Татьяна  Афанасьева.
Чуплавский  доносит  Татьяну  до  бассейна  и , не  встречая  никаких  возражений , сбрасывает  ее  в  воду.
В  бассейне  она  понемногу  задвигалась.
Николай  с  несдешним  лицом  присел  на  бортик , ни  словом  не  обмолвившись  о  неприемлемости  способа  по  завязыванию  между  ними  знакомство.
Что-то  говорит , но  не  осуждая.
- Мыть  воду , мыть  ее  с мылом , - пробормотал  Чуплавский , - как  же  можно  мыть  воду , как , зачем , райский  навоз , снимайте  котурны , маятник  продолжит  двигаться - всерьез , глупенькая , умирать  начала…
Друзья  смотрят  на  Николая  со  средней  степенью  интереса  и  по  самым  верхам чувствуют  свою  вину.
Слегка  не  рассчитали , бывает , случается ; Николай  Чуплавский  ни  на  кого  не  смотрит.  Умиротворенность  ли  в  его  взгляде , жадность  ли  жить…
- Коля , - шепотом  позвал  его  Василий  Губа.
- А?
- О  чем  говорили-то?
  Николай  Чуплавский  менее  минуты  назад  мерился  глазами  со  смертью – косыми , со  своей  стороны  косыми , лицо  у  Николая , как  и  было , так  и  есть , совершенно  не  привлекательное , однако  сейчас  в  нем  вкрапления  безропотной  нездешности - сам  из  парилки , но  на  физиономии глубокая  бледность , Николай  Чуплавский , и  выйдя  из  пекла , ничего  не  забыл. Впрочем , помнить ему  почти  нечего…
- Коля!
- А?
Чуплавский  в  сознании. Николая  лишили  веры , надежды , но  не  сознания: веры  с  надеждой  Николая  лишили  давно, но  сознания  его  не  лишили  даже  сейчас.
  Спасательные  круги… на  воде… от  утонувшего  меня… Михаила Кульчицкого  в  процессе  перехода  от  одной  женщины  к  другой  лишили  именно  сознания.
  Газетой. Не  информацией  в  ней  - газетой , как  предметом. Ударили  и  лишили.
  Падая  без  сознания  на  Садово-Самотечной  улице , Михаил  Кульчицкий   успел  подумать , что  газетой , наверное , обернут  короткий  железный  прут.
Подумал  и  передумал. Еще  падая: нет  там  никакого  прута , точно  нет , газета  и  газета , ударили  и  прилег. Сознание  же  у  меня  слабое , и  лишиться  мне  его  просто - ударь  газетой  и  все , лишился.
 Было  и  нет - если  бы  оно  у  него  оставалось , Михаил «Вальмон»  успел  бы  подумать  о  чем-нибудь  еще. Но  раз  нет , то  не  успел. Лежит  без  сознания  у  квасного  ларька  и  тихо  дышит , ни  о  чем  плохом  не  думая. Не  говоря  Мартынову: до  скорого , кабальеро - встретимся  на  пьедестале.
У  них  сейчас  разное  напряжение  ума. Михаил  Кульчицкий  спокоен  и  ровен  дыханием , за  Мартыновым  упорно  шагает  прикрытая  полуночной  неопределенностью  девушка ; Мартынов  со  вчерашнего  утра  не  поддерживает  трезвость  ни  в  одной  точке  своего  неухоженного  тела , девушка  плетется  за  ним  все  быстрее , и  Мартынов  устает  от  нее  отдаляться - он  импульсивно  разворачивается  к  преследовательнице. Импульсивно  до  головокружения. 
Девушка  испуганно  останавливается.
Обращаясь  к  ней  отчетливыми , не  наступательными  словами , Мартынов  на  нее  не  набрасывается. Заговорив  с  ней  громко , но  как  бы  бессильно  отмалчиваясь.
- Возможно , я  злоупотребляю  существованием , - сказал  Мартынов , - но  все  это  временно. Аибур  шабу.
- Что? – пропищала  она.
- «Враг  не  пройдет». Древние  вавилоняне  с  этими  словами  шли  на  смерть. А  у  меня, милая  девушка , на  работу  сил  пока  хватает , но  на  то , чтобы  идти  на  смерть, их  уже  нет  сил - согласен  я  с  вами.
 Не  слишком  опасаясь  Мартынова , девушка  была  бы  не  против  очутиться  где-нибудь  подальше  от  него.
- Вы  согласны  со  мной , - непонимающе  пробормотала  она. - Что  вы  со  мной  согласны? С  чем  вы  во  мне  согласны?
- Что  бы  в  вас  ни  было , - ответил  Мартынов , - я  и  с  этим  согласен. Я  и  с  вами  согласен - только  не  надо  меня  преследовать. Где  скажете , там  и  согласен. Безволен  я  сегодня , даже  идти  на  смерть  сил  во  мне  нет: еще  со  вчерашнего  утра  ни  в  чем  себя  не  нахожу. Ни  в  чем , девушка. Ни  в  чем  и  ни  в  ком.
 Мартынов  не  признался  ей  в  том , что  у  него  остались  незавершенные  дела  у  предположительной  могилы  Ильи  Муромца , он  пробормотал  что-то  вроде: «замерзшими  руками  тебе  я  по  коленям  вожу , не  торопясь  куда-нибудь  успеть - я  давний  сибарит» , и  она , взяв  Мартынова  за  обшлаг  кожаной  куртки , сдернула  его  из-под  тополя , сдвинула  к  югу , протащила  в  свою  свободную  от  перенаселения  двухкомнатную  на  Крымском  валу, накормила  сухими  бубликами , налила  немного  кьянти - Мартынов  сегодня  неприякаянно  безволен , он  с  избыточной  покорностью  смотрит  на  то , как  она  расстилает  постель: согласен  он  с  ней. В  Мартынове   ни  одного  бастиона , чтобы  ей  возражать - ни  в  одной  из  одурманенных  алкоголем  точек  разнокалиберной  плоти. В  том  числе  и  в  голове.    
В  голове  у  Фролова  тоже  не  все  ладится. И  шумы , и  видения: тягостно  у  него  в  ней.
 Не  пройтись  ли  мне  мне  лидером  по  берегам  загаженной  реки  Сетунь? не  нанять  ли  духовного  учителя? не  изжарить  ли  тыквенных  оладий? Фролов  подремал , подумал  и  порекомендовал  себе  сходить  к  психиатру.
  Запутавшись , как  месяц  в  облаках , заблудившись , как  ницшевский  Заратустра , инфантильно  умолкнув ; доктор  попытался  его  растормошить  и вывести  на  естественность  поведения. Сам  медик  в  этом  не  нуждается - неконтролируемое  пощипывание  дорогих  запонок, бегающие  глаза , бьющиеся  об  скулы  плечи ; после  первого  же  вопроса  психиатр  Вольцов  становится  гораздо  серьезней. Зрачки  застывают  каждый  в  своем  углу. В  плечевом  поясе  наступает  удобоваримый  покой.
- Какие , милый  друг , - мягко  спросил  Воробьев , - вы  рисуете  перед  собой  картины, занимаясь  по   весьма  распространенной   методике  ветхозаветного  персонажа  Онана?
- Кого? – переспросил  Фролов.
- Скажу  проще. Что  вы  представляете , когда  мастурбируете?
 О  чем  он  говорит , как  ему  только… не  хочет  ли  он  нанести  мне  обиду? Фролов  чуть-чуть  стесняется.  Ему  нелегко  обсуждать  с  незнакомым  мужчиной  подобные  интимные  материи.
 Желая  раскрепостить  потупившегося  собеседника , доктор  раскрыл  собственные  катры - зрачки  из  углов  у  него  не  вышли. По  обкусанным  губам  потекла  желтая  слюна. 
- Лично  я , друг  вы  мой , - сказал  Вольцов , - такое   себе  при  этом  представляю - не  приведи  вам  даже  попробовать. Тут  же  сверхустойчивая  психика  требуется: вашей  и  в  кубе  не   хватит.
  Элитаристские  системы  гностиков  или  народное  христианство? брызги  от  высоких  слов  или  трехмерные  декорации  в  театре  Таирова? вытащить  меч  из  камня - в  зернах… в  зернышках  райского  яблока  содержится  циани… психиатр  гулко  рассмеялся. У  него  зачесалось  сердце. Воробьев  продолжил  исповедоваться.
- Предаваясь  греху  Онана , - сказал  психиатр , - я  представляю  себе  вот  что. Everynigth , my  friend! Я  представляю  будто  бы  меня… имеет  в  задний  проход  огромный  негр!
 Заметив , что  Фролов  ничуть  не  покраснел , а  побелел , Георгий  Вольцов  вскочил  с  кресла  и  поторопился  разъясняюще  добавить:
- И  это  при  всем  при  том , что  я  абсолютный  натурал! Самый , что  ни  на  есть! С  вашей  ослабленной  психикой  я  запрещаю  вам  это  пробовать! Послушайте  профессионала…
 Фролов  бы  послушал , но  уши  у  Фролова  на  голове , а  ей  опять , как  и  до  прихода  сюда , не  до  посторонних: своего  в  избытке.
  Шумы , видения.
Черти  дерутся  с  волками  за  сношенные  Буниным  лапти , одноногий  пакистанский  мальчик  выпивает  из  блюдца  бенгальский  залив, у  зимородка  Оптимала  колокольный  язычок - дернешь  за  него, и  еще  тише  над  погостом.   
 Кордебалетная  танцовщица  Светлана  Теньская  уже  там. Котляковское , Митинское , доподлинно  не  известно ; если  только  что  пришедшая мысль оказалась забытой , за  ней  не  бросишься   в  погоню – бесполезно , Света… ей  есть , где  укрыться.
  Светлана  вошла  в  жизнь  Редина  той  давней  осенью , когда , придя  домой , он  ободряюще  говорил  самому  себе:
- С  прибытием , дорогой  мой  человек. И  как  тебе  сегодня  поработалось? Вижу , что  так  себе… Но  ничего , до  завтра  у  нас  еще  целая  ночь  и  мы  проведем  ее  вместе. Ты  не  против? Очень  любезно  с  твоей  стороны. А  сейчас  мы  пойдем  и  помоем  руки.
Улыбающийся  Редин  отходил  от  зеркала , шел  в  ванну: будь  у  меня  талант , размышлял  он , я  бы  с  радостью  отдал  его  детям - в  недостойные  одиночества  ночи  Редин  забывал  имена  своих  соучастниц  и , не  допуская  сравнения  со  всеядным  животным , спрашивал  у  них:
- Кто  сегодня  на  связи?
Седьмого  апреля  2002  года  ему  ответили:
- Лена…
- Это  очень  хорошо , что Лена , - протянул  Редин , - намного  лучше , чем  если  бы  не  она. Та  Лена , которая  в  прошлую  субботу?
- Которая  позапрошлой  весной…
 Уяснив , кто  под  ним , Редин  тут  же  внутренне  успокаивался , внешне  только  ускоряясь ; он  не  промышлял  любительским  столоверчением  и  не  позорил  свои  гены  провинциальным  произношением  мантр , но  Светлана  Теньская  не  пришла  к  нему  и  на  второй  день  их  романа.
 Светлана  привела  Редина  в  квартиру  своей  бабушки. Применяя  волчью  осторожность , они  пробрались  на  кухню  и , накинувшись  друг  на  друга , как  химиотерапия  на  злокачественную  раковую  опухоль , слегка  корректировали  ход  мероприятия  довольно  сбивчивыми  словами.
- Тебе… хорошо? – спрашивал  Редин.
- Хорошо… - отвечала  Светлана.
- И  мне  хорошо…
- Не  надо  говорить  так  шумно , не  надо , вообще , говорить… но  шумно  тем  более – бабушка  услышит…
- Она  не  услышит , - шептал  Редин.
- Почему?
- Готов  поручиться , что  не  услышит – когда  мы  зашли… в  квартиру , я  успел  заглянуть… в  ее  комнату…
- Ну  и  что? – не  понимала  Светлана.
- Она  лежит  на  полу…
- Что?
- Умерла , наверно…
- Гмм… Да  ты… Как  это  умерла? – не  вылезая  из-под  Редина , спросила  Светлана  Теньская.
- Деталей  я  не  знаю , - ответил  он , - но  она  нас  не  услышит… не  услышит  и  не  обидится , она  теперь… не  обидчивая…
  Ее  бабушка  тогда  действительно  умерла , оставив  после  себя  трех  детей  и  хорошую  память  и  подумав  перед  самым  концом: я  была  очень  красивой  женщиной. В  молодости  и  в  начале  зрелости , и  мне  смешно  и  жаль , что  великая  притягательность  женщины  незаметна  для  генетических  педерастов.
  Она  была  похоронена  без  оркестра  и  поповской  болтовни , и  двумя  неделями  спустя  открывающий  бутылку «Шампанского»  Редин  смотрел  в  проницательные  глаза  Светланы  Теньской  и  ничего  в  них  не  находил.
  Потому  что  отключили  свет. 
  Из  высоких  бокалов  они  пили  в  темноте.
- Я  знал  одного  учтивого  скота , - говорил  Редин , - в  машине  у  которого  висела  икона. Специальная  икона – ароматизатор  воздуха. Но  без  света  ведь  тоже  неплохо?
- Не  жалуюсь , - отвечала  она.
- Телевизор  посмотрим?
- Давай.
Редин  зажег  свечи , и  от  их  неспокойного  пламени  на  экране  выключенного  телевизора  возникли  тени: двое  полуголых  мужчин  перемещались  по  сцене  досконально  просчитанными  прыжками , время  от  времени  что-то  нечленораздельно  выкрикивая.
- Интересно , Редин , крайне  интересно , - сказала  Светлана.
- Это «Кабуки».
- Я  знаю.
Спектакль   еще  не  закончился , но  Редин  со  Светланой  Теньской  уже  танцевали. Не  калинку , не  пасодобль – квикстеп ; она  его  научила , она  и  вела. Затухающие  свечи  отбивали  им  ослепительный  ритм. На  рассвете  они  расстались.
 Кроме  как  во  сне , видеть  Редина  ей  больше  не  доводилось.
Он  ее  как-то  высмотрел – вспоминая  достойной  одиночества  ночью  о  самых  лучших  из  их  вечеров , Редин  незаинтересованно  следил  за  транслируемым  из  Сокольников  хоккеем , и  в  одной  из  многочисленных  пауз  камера  остановилась  именно  на  Светлане  Теньской.
Светлана  не  могла  не  догадываться , что  говорит  с  миллионами , но  делала  вид  , словно  бы  ее  слышит  только  он.
- Посмотри  в  мои  глаза , - сказала  она. - Они  потухли  как  Кремлевские  звезды  в  несбыточных  планах  арабских  наемников. Теперь  уже  без  шуток  померкли - мне  стыдно  в  этом  признаться , но  виной  всему  ты. Сегодня  днем  я  видела  сон. В  нем еще  один – и  еще , и  еще… всего  одиннадцать  снов  один  в  другом. И  в  каждом  из  них  был  ты. Я  не  ставлю  себе  в  заслугу  себя  саму  и  не  хочу , чтобы  тайная  канцелярия  никогда  не  существовавших  звезд  выписала  мне  почетную  грамоту  за  невозможность  быть  для  тебя  кем-то  вроде  тебя  самого. Что  мне  с  этой  грамоты – все  равно  ведь  все  поздравительные  слова  будут  размыты  слезами. Моими  слезами… Нет  никого  хуже  тебя , Редин… нет  никого  любимей  тебя… За  что  мне  эта  боль , Редин – за  что  мне  эта  боль  помнить  о  тебе? Я  ненавижу  тебя… Ненавижу , любя…
  Усыпив  меня , как  шавку , ты  не  бросишься  бежать.
  Закати  меня  пол  лавку , не  давай  мне  оживать.
  Сорвавшись  с  места  и , безмолвно  пролетев  над  головами  заполнивших  нижние  сектора , Светлана  Теньская  разбилась  об  лед ; игра  уже  возобновилась , и  Светлану  еще  долго  пинали  клюшками.
Редин  наблюдал  за  всем  происходящим  в  прямом  эфире.
  Этой  ночью  ему  вряд  ли  удастся  уснуть.       
   
  С  тобой  забуду  быль  и  сказку  прокляну. Ты  знаешь , что  я  прав: отнявшейся  рукой  мне  пепел  не  стряхнуть. Не  спасуй  же , Господь, минуй  меня  ужас  перед  лицом  достигнутого  спасения ; Ваал  и  Велиал , канкан  и  кадлиль , у  Редина  свой  вид  из  окна  на  возводящуюся  для  него  виселицу , у  Михаила  Кульчицкого  свой - «Вальмон» не  имеет  ничего  против  того , чтобы  находится  в  плохом  настроении. Наоборот: находиться  в  плохом  настроении  он  любил , поскольку   знал  о  черно-белом  устройстве  жизни , помня  о  том , что  после  плохого  настроения  всегда  приходит  хорошее , и , если  ты  сейчас  в  плохом , дальше  будет  полегче , но , если  в  хорошем , то  никакого  полегче  не  будет , и  поэтому , находясь  в  хорошем  настроении  Михаил «Вальмон»  всегда  чего-то  опасался , а  в  плохом  ожидал  скорого  появления  хорошего.
Пятого  декабря  2003  года , когда  в «Макдональдсе»  на  «Пушкинской»  он  поцеловал  взасос  картонного  клоуна , хорошее  настроение  у  него  не  появилось. Ему  стало  еще  хуже , и  Кульчицкий  неожиданно  понял , что  его  предыдущее  настроение  вовсе  не  было  плохим – плохое  у  него  сейчас , но , если  сейчас  плохое , то  скоро  будет  полегче.
«Вальмон»  снова  ошибался. Настроение  у  него  упорно  не  улучшалось , и  Михаил  помрачнел , запутался  в  принципах ; растерянно  слушая  Мингуса , он   с  ожесточением  оттягивает  нижнюю  губу.
В  плохом  настроении. В  плохом , но , может , и  в  хорошем -  Михаил  «Вальмон»  растерялся. Он  даже  глаза  осмеливается  открывать  лишь  по  одному , так  ему  не  по  себе.   
  «Вальмон»  бы  поговорил  о  собственных  проблемах  с   большим  ценителем  раскладывания  пасьянса  «Семь  спящих» Сергеем  Казаковым , полонявшимся  Мингусу  намного  меньше , чем  Орнетту  Коулмену , но  Сергей  сейчас   беспомощно  лежит  на  операционном  столе , он  срочно  нуждавшийся  в  трепанации  черепа , и  готовящийся  проводить  операцию  профессор  Водополов  смотрит  на  Казакова  не  без  решимости  страшной  мести  в  крокодильем  взоре: много  же  лет  нас  жизнь  лбами  не  сталкивала , думал  Илья  Водополов , теперь  же  столкнула , однако  ныне  мы  с  тобой  не  на  равных.
  На  равных  они  никогда  не  были , но  раньше  на  порядок  богаче  тузами  считался  как  раз  Казаков.
  Грех  на  давно  застрелившуюся  душу  возьмет  Водополов.
  Я  изготовился , и  да  не  повторятся  во  мне  слезы «Железного  хромца» при  виде  плененного  им  Баязета , и  да  не  скажу  я  незнакомому  сенбернару: маленький , добрый , собачка… большая , психованная , ишь  ты… отстань , сволочь! отпусти  ногу , а  не  то  хуже  будет!» ; Водополов  склонился  над  беззащитным  Казаковым , истошно  прошептав:
- Год  за  годом  ты  из  меня , Сережа , идиота  делал. Но  ты  из  меня  его делал , а  я  его  из  тебя  сделаю. Сейчас  я  тебя  так  прооперирую: только  хихикать  и  под  себя  ходить  будешь.
  Слышал  ли  его  Казаков , сделал  ли  он  Казакова  идиотом , у  ветра  на  челе  не  засвидетельствовано , но  годом  позже  бездумно  прогуливающийся  с  сенбернаром  живодер  Шитковский  обнаружил  рядом  с  трупом  профессора  Водополова  короткую  записку. 
  Сам  труп  обнаружила  собака  и , нервно  залаяв , откусила  у  него ухо. А  записка  на  грязном  клочке  бумаги , печатными  буквами: «Плохой  доктор , обиделся  я. Хи-хи-хи.»   
  Михаил «Вальмон» Кульчицкий  знает , что  это  сделал  Сергей  Казаков - он  сам  позвонил  Кульчицкому , откровенно  сказав:«это  я  нашего  доктора. Ход  за  ним. За  ним. Пусть  ходит. Его  перспективы  для  ответного  удара  мною  отныне  весьма  ограничены. Хи-хи»   
  Сонно  направляясь  в  Коломенское , «Вальмон»  третий  день  не  слушает  Чарли  Мингуса  и  не  испытывает  обманчивого  предчувствия  мощи  и  силы ; он  не  старается  улизнуть  от  собственной  тени , и  на  Пролетарском  проспекте  у  «Вальмона»  потребовали  предъявить  документы.
 Документы  у  Кульчицкого в  порядке , но  он  подумал: вот  предъявлю  я  сейчас  документы , меня  отпустят  и  мне  придется  идти  в  Коломенское  все  в  той  же  скуке  настроения. А  что  если….
  И  «Вальмон»  побежал. Ему  в  спину  пресекающе  кричат , но  Михаил  Кульчицкий  ждет , что  они  не  сдержаться  и  начнут  стрелять; «Вальмон»  ожидает  выстрелов  и  по-прежнему  бежит , несется  по  дворам  и  глухим  переулкам , и  Кульчицкому  не  скучно , ему  как-то  не  затасканно , по-новому ; следующим  утром  он  сам  подошел  к  милиционеру  с  автоматом  и  гнусаво  пробормотал: не  предъявить  ли  вам  документы? Вы  спросите  зачем? А  затем , что  я  ощущаю  в  себе  некоторый  антинародный  дух  и  нигилистические  стремления.
Подмигнув , Кульчицкий  осклабился  и  побежал ; проносится  по  детским  площадкам  и  проезжим  путям , по  железнодорожному  полотну  и  платным  автостоянкам , бежит  и  думает: что-то  скучно  мне  бегать. Вчера  бегал , сегодня  бегаю - ни  веселья  в  этом , ни  радости.
Остановился  и , переведя  дыхание , неспешно  пошел  в  Коломенское.
Давно  он  там  не  был.
С  женщиной  еще  дольше. А  с  женщиной  скованного  стриптизера  Павла  Исакова , приниженно  сознававшемуся  Кульчицкому , что  его  иногда  пробивает  на  садомазохизм , вообще  ни  разу.
Как  и  сам  Павел  Исаков.
Сновидящий , хлебосольный  Павел , артистическая  душа  с  заинденевшей  бутылкой  пива , с  ней  уже  расстался  и , вспоминая  свою  жизнь  до  Марины  Тархановой , он уподоблял  ее  почти  обезжизненной  тундре , где  из  всех  красот  только  лишь  карликовые  березы , кедровые  стланики  и  лишайник , понурый  лишайник.
  После  встречи  с  ней  жизнь  Павла  возбудилась , стала  гораздо  ярче , но  так продолжалось  недолго: ровно  столько , сколько  потаенные  в  полумраке  окрестности  придорожной  часовни  освещаются  насыщенной  вспышкой  атомного  взрыва.
Заглядывая  в  себя  сегодняшнего , Павел  Исаков  не  видел  внутри  себя  ни  карликовых  берез , ни  лишайника. Понурого , но  живого  лишайника. Встреча  с  Мариной  Тархановой  нанесла  содержавшейся  в  нем  жизни  существенный  урон , подводящий  к  запоминающемуся  наступлению  ядерной  зимы.
Павел  Исаков  даже  не  страдал.
Он  просто  смотрел  перед  собой  и  машинально  повторял: this  is  highway  to  hell , mama , this  is  highway  to  hell...
 Ему  не  хотелось  выходить  из  себя.
 Возвращаться  тоже.            
 Но  лишь  бы  не  было  горя , лишь  бы  не  было  горя , Павел  Исаков  этого  не  понимает , не  чувствует , но  живодер  Шитковский  все  перетерпит - лишь  бы  не  было  горя.
Тимофей  Шитковский  умеет  позвенеть  над  ухом  шкатулочкой  с  плюсами  жизни. Он  звенит  ею  как  крестами , как  медалями , лишь  бы  не  было  горя , разнобразных  неприятностей  у  Тимофея  Шитковского  хватает , мелких  у  него  целая  прорва: неправильный  прикус , весенняя  гипертония , астигматизм ; существенная  всего  одна - порок  сердца.
С  неприятностями  Шитковский  как-нибудь  справиться. Лишь  бы  не  было  горя. А  горе - это  смерть  близких  или  хотя  бы  себя  самого. Но  никаких  близких  после исчезновения  возле  Коломенского  полюбившегося  ему  сенбернара  у  живодера  Шитковского  нет. Единственный  друг  когда-то  был , но  беззаветно  сгинул  в  собственных  заботах: они  с  ним  последний  раз  виделись  в  поликлинике. Побеседовали , не  без  этого , но  куда  больше  пытались  разминуться.
Так  что , горе  у  Тимофея  Шитковского  может  случится  только  в  одном  случае - если  он  сам  упокоится.
Но  при  его  жизни  это  разве  горе?
Тимофей  Шитковский  как  об  этом  додумался , так  тут  же  еще  радостней  зажил. Нечего  ему  теперь  опасаться: не  жизнь , а  патока.
 И  что  ему  нравится - не  приторная.    
 Воспринимает  свою  жизнь именно  под  таким  углом , низкорослый  живодер  не  окидывает  милосердным  оком  идущего  по  Тверскому  бульвару  двухметрового  господина.
Впереди  Фролова  таинственно  шепчутся  две  женщины ; он  прислушивается  и  слышит: шу-шу-шу , не  оборачивайся….шу-шу-шу…. сама  вижу , шу-шу-шу , ни  за  что  не  оборачивайся…. да , да, да , шу-шу-шу….
Фролов  удивился: это  же  они  обо  мне , а  что  я  им  сделал-то? Они  меня  ведь  даже  толком  не  разглядели.
Не  по  себе  Фролову. Но , возможно , у  них  все-таки  есть  основания  так  себя  вести  и  сторониться  хорошего  человека, обманываясь  в  его  сути? 
- Вы  не  могли  бы  ко  мне  обернуться? – попросил  Фролов.
Дамы  не  оборачиваются. Ступают  по  опавшей  листве  и  не  играют  в  поддавки  с  самолюбием  господина  Фролова: шу-шу-шу… еще  недолго… шу-шу-шу , ни  за  что  не  оборачивайся …. понимаю….ничего  ты  не  понимаешь - это же , шу-шу-шу…. неужели…. я  сразу  поняла , шу-шу-шу…пойдем  поскорее….
  Подразумевая  в  нем  некоего  спидо-распутника , они  без  рывков  сворачивают  с  Тверского  направо. Фролову  туда  не  надо - ему  необходимо  к  Арбату.
  А  и  бог  с  ними , подумал  он , куда  надо , туда  и  пойду.
Думает  и  идет , но  думает  медленно - что  же  это  такое , думает. Думая , идет , но  теперь  уже  медленно , теперь  Фролов  и  идет  уже медленно. Медленнее , чем  раньше , но  с  тем , как  он  думает , полностью  совпадая , не  догадываясь  о  том , что  еще  позавчера  второй  из  не  обернувшихся  к  нему  женщин  изливал  душу  внештатный  журналист-мыслитель Василий  Илябов.
Многократный  победитель  своей  квартиры  по  пряткам. Василий  жил  в  ней  один  и  несколько  раз  так  прятался , что  сутками  не  мог  себя  найти ;  в  задней  части  головы  Василия  Илябова  законопаченные  миррой  карийские  рудники , донские  сфинксы  и  рыцарь. На  гнедой  лошади  и  с глазами  во  рту.
Рыцарю  Буффину трудно. Залетающие  в  глаза  мухи  остаются  и  во  рту , пропитанный  серой  соломенный  венок  не  жмет , а  душит ; у  «Чандра» Илябова  такие  дела , и  слушающая  Илябова  женщина вытаскивает из  сумки  листок  бумаги  с печатью.
 Когда  она  забегала  по  нему  обкусанной  китайской  ручкой , Василий  Илябов  спросил:
- Ну  и  что  же  вы  пишете? Приветственное  послание  на  борт  инопланетного  корабля? Свое  уничижительное  суждение  по  поводу  книжки  Ясперса «Ницше  и  христианство»? Или  любовную  записку?... Не  мне  ли? Если  мне , то  валяйте. Почитаем.
  Она , не  переставая  писать , не  оттолкнула  Василия  Илябова  исчерпывающим  пренебрежением  и  не  порекомендовала  ему  переждать  опасность  за  неприступной  границей  вещественности.
- Это  я  выписываю  вам  рецепт, - сказала  она. -  Я  же  доктор , а  вы  как  раз  по  моей  специализации.
- То  есть? – недоуменно  спросил  Илябов.
- Я  же  душой  занимаюсь. Лечу , как  умею. И  простым  людям , и  своем  коллегам – недавно  с  одним  из  них  случилась….
Она  все  говорит , пишет , но  Василий  Илябов  рассматривает  ее  морщины  и  мало  чего  понимает: я  ей  про  рыцаря , а  она  доктор.
Разумеется , кто-то  нуждается  в  ее  помощи.
Но  не  я. Рыцарь  Буффин  с  глазами  во  рту – это  же  ему  помогать  надо , не  мне , доктор , ему  же  трудно , а  мне  всего  лишь  муторно , как  же  так , доктор , хотя  бы  мух  от  глаз  отгоните , ну  же  доктор , где  же  ваше  сердце , только  грудь  на  его  месте  и  вижу ; слушайте , док , а  вы  меня  грудью  не  покормите , нет  не  меня: рыцаря  во  мне , Буффину  же  трудно , знали  бы  вы , док , как  ему  муторно….       
 Рыцарю  Буффину  не  преградить  путь  пронизывающим  ветрам  высоких  технологий  и  не  помочь  доверчивому  алгоголику  Станиславу  Чикалину , перегруппировав  силы , растереться  валамским  скипидаром  и  побороть  неустойчивость  сознания.   
  Исчерпавшему  свое  рыцарство  еще  до  распада  советской  империи  Станислову  зябко  и  тоскливо , он  с  досадой  размышляет: я  же  этому  псу  Баринову  дал  на  бутылку  половину  денег , и  он  сказал , что  сейчас  же  купит  и  тут  же  принесет. Сиди , сказал , Чикалин , именно  здесь: я  скоро. Но  нет  его , пса , второй  час  нет , а  я  все  сижу , и  сидеть  мне  обидно , да  что  обидно , холодно  мне  сидеть ; когда  мы  шли  за  бутылкой , и  тогда  уже  было  минус  четырнадцать , а  сейчас , наверняка, и  двадцать  есть , ну , где  же  этот  пес  Баринов? Где-нибудь , с  кем-то , в  тепле , в  приятной  компании , искать  Баринова  бесполезно , с  бутылкой  водки  его  у  нас  в  Ленино-Дачном  кто  угодно  сделает  дорогим  гостем , ничего, ничего: если  он  надеется , что  я  вдруг  сдамся  и  побежденным  удалюсь  домой… Баринов  на  это надеется , потом  непременно  скажет: «я  пришел , а  ты  отсутствуешь – извини , пришлось  обрадоваться  без  тебя!»… если  надеется , то  я  надежду  пса  Баринова  немного  пущу  по  миру  пущу. Буду  сидеть  и  сидеть  здесь , и  сидеть  пока  он  не  придет , когда-нибудь  же  он  придет , когда-нибудь  должен , пес...
Обедневшее  чудовище  Олег   Баринов , купив  бутылку «Московской» , уже  исполнился  благодати , изыскал  отапливаемый  подъезд  и  давит  водку  из  горла.
Незачем  мне  по  гостям  шататься , размышлял  Олег , к  кому  ни  пойду  все  сплошная  нищета: с  ними  поделишься , а  они  дадут  закусить  лишь  листом  алоэ - выпью-ка  я  ее  один. Хотя  Славку  Чикалина , конечно  же , жалко , сидит  он  сейчас , бедолага , и  всем  телом  под  луной  замерзает.
 И  чувствует  Олег  Баринов: не  идет  в  него  водка. Впервы  с  ним  подобное , чтобы  совесть  за  горло  схватила  и  водку  вовнутрь  не  пропускает.
Олег  своей  совести  так  просто  не  поддается – часа  четыре  с  ней  бился. На  пятом  устал , нехотя  выбрался  из  подъезда  и  пошел  к  Станиславу  Чикалину: грамм  сто  еще  осталось , ладно… пусть  его , Чикалина , будут - станем  же  относиться  друг  к  другу  как  солунские  братья  Кирилл  и  Мефодий  и  прекратим , воспрепятствуем  себе  ругаться  с  зашивающим  нас  персоналом ; Олег  Баринов  нашел  Чикалина  там  же , где  и  договаривались , но  Станислав  Чикалин  теперь  не  тот.
Он  лежит  на  скамейке , даже  не  стараясь  дышать.
Рванувшись  к  нему , Олег  Баринов  сквозь  редкие , но  плотно  сжатые  зубы , заботливо  заливал  в  него  водку. Отогревайся  друг! бодрись! Станислав  Чикалин  в  себе  ничуть  не  приходит: ни  на  йоту. Олега  Баринова  куда  больше  поражает  совсем  другое – никогда  он  еще  не  видел , чтобы  его  товарищ  Чикалин  с  таким  безразличием  водку  бы  пил.
 Слава , кент , идиот… что  с  тобой? в памяти  всплывает  какая-то  мерзость.
 Бога  не  собьешь  из  зенитки. Раненый  бизон  плывет  по  реке  с  тремя  повисшими  на  нем  волками. Станислав  настолько  замерз , настолько  умер , что  Чикалина  не  спасла  бы  и  баня.
Его  невыносимого  ровесника , жившего  в  одной  деревне  с  дедом  Фомой , она  чуть  было  не  убила ; старик  как  раз  вышел  из  ворот и  без  восторга  увидел , как  по  улице , ухватив  за  руки  и  за  ноги , проносили  опасного  шиза  Филимона  Демина.
Заметив  столь  вызывающую  процессию , дед  Фома  едва  не  заподозрил  что-то  неладное , но  старика  почти  без  промедления  успокоил  сам  Филимон   Демин. Повернув  к  нему  бессильно  болтавшуюся  голову , он  приветливо  прокричал:
- Здорово , дед  Фома!
- День  добрый , Филимон , - кивнул  старик.
- А  меня  сейчас , - сказал  Демин , - в  город  повезут , доктору  показывать. Не  слабо  я  в  баньке  попарился… Знаешь , дед  Фома , я  раньше  и  при  девяносто из  парилки  пулей  вылетал , а  ныне  гляжу  на  градусник - на  нем  сто  десять , а  я  лежу  на  полатях  и  ничего: не  дергаюсь. Даже  рукой  не  могу  пошевелить , вот  и  не  дергаюсь… подыхаю… Слава  Христу , ко  мне  зашел  попариться  Игнат  Линялин - верно  понял  мое  состояние  и  на  воздух  волоком  вытащил. Поведаешь , Игнат?
  Игнат  не  поведает. Кряжистый  и  упрямый  пасечник  Игнат «Саддам» Линялин  и  на  молитве  лишнего  слова  не  скажет.
- Нечего  тут  говорить , - глухо  процедил  Линялин. - Бывай , дед  Фома , пошли  мы. Пошли.
- Идите , - кивнул  старик.
- Пошли , - подтвердил  Демин.
- Идите.
- Ну , мы  пошли.
- Угу. Я  понял.
 Старик  их  не  задерживал. Они  же  удалялись  от  него  не  творить  зло , а  со  скрытым  добрым  в  раздраженных  движениях.
 Их  гвардия  знает  подходы.
 Деда  Фому  не  привлекает  участь  рожденных  для  божественной  жизни. На  Филимона  Демина  положила  глаз  выездная  служба  создаваемого  в  раю  зоопарка , и  его  скоро  повезут  в  город - ему  это  пока  необходимо. В  самый  раз.
  Филимон  Демин  не  берет  во  внимание , что  незадачливый  жокей  Игорь  Кикин , искавший  приложение  для  собственного  сексуального  бессилия  и  сморкавшийся  в  небо  только  от  удовольствия , и  так  находится , перебивается  в  городе , однако  ему  там  не  спится.
  Игорь  бы  согласился  и  на  то , чтобы  ему  ничего  не  снилось , лишь  бы  спалось , но  Игорь  Кикин  все  выходные  не  вхож  в  непросвечиваемое  из  космоса  забытье , и  его  сомнительный  товарищ, лукавый  буян-надзиратель Алексей  Поликарпов , строго  говоривший  своей  пьющей  женщине: «попомни , змея: я  достоин  того , чтобы  на  рукоятке  торчащего  из  моей  шеи  кинжала  не  нашли  твоих  отпечатков  пальцев» , рассказал  Игорю  о  том , как  с  этим  справляется  он  сам: принимает  перед  сном  прохладный  душ  и  моментально  засыпает. Уже  выйдя  из  душа.
Беззаботно  усмехнувшись , он  посоветовал  Кикину: «Избегай  нирваны , Игорь , она  дает  освобождение  от  одного  неведения , но  сразу  же  наталкивает  на  другое: прими  прохладный  душ , и  сняв  напряжение  от  трафаретного  дня , тихо  засыпай».
Тихо  засыпай…
«Как  засыпай?».
«Тихо».
«Мне  не  удастся , Алексей , так  не  удастся. Невыполнимо».
 У  Поликарпова  нервы , как  контрабасные  струны , а  Игорь  Кикин  человек  нервный  и  трепетный - просторное  вместилище  для  грустных  вальсов  Кальмана. По  всему  строению  души  Кикин  человек  совершенно  бессонный , но  в  душ  он  пошел. Сбросил  тапочки , встал  в  ванну , пустил  воду. Не  прохладную - у  Поликарпова  очень  крепкая  психика , рассудил  он , ему  достаточно  и  такой. Мне  же  надо  чего-нибудь  более  действенного… ледяного.
Ледяная  струя  Игоря  бьет , тревожит ; расправляясь  с  телесной  горечью  размытыми  грезами  о  сладком  сне , Кикин  из-под  не  выскакивает. 
После  душа  Игоря  трясло  и  ломало.
Игорь  Кикин  прилег  на  кровать.
Она  заходила  под  ним  ходуном - походила , походила  и  дошла  до  самой  двери , перекрывая  выход  из  комнаты.
Кровать  у  двери , я  впечатлен , я  на  серебряном  аркане  необъятного ; дождливым  утром , ни  на  минуту  не  сомкнув  глаз , Игорь  Кикин  весьма  удивился  тому , откуда  же  у  него  взялось  столько  силы , чтобы  довезти  ее  до  самой  двери: сосновую  кровать  под  своим  трясущимся  телом. Я  на  ней , как  жокей , она  подо  мной , как  лошадь – не  объяснение.
Не  насильно  же  во  мне  столько  силы? – подумал  он.
Я  ли?… Меня  ли?….

Почему  я  взял  расчет  на  ипподроме  и  мою  сортиры  в  этой  рыгаловке? Причина  одна - гордость. Внезапно  обуявшее  нежелание  встревать  в  давку  за  чем-то  лучшим.
Это  жизненное  кредо  Игоря  Кикина. Не  Седова  или  компетентного  социопата  Филиппа  Диплаячева , вырвавшегося  из  Москвы  в  сентябре  2001-го , когда  практически  ежедневно  ходивший  к  обедне  Игорь  Кикин  запивал  хлеб  печали  солоноватой  водой  всемирной  скорби.
Седов  исподволь  обретает  противонковую  элегантность , Игорь  Кикин  не  исчезает  с  наступлением  ночи  из  взвинченной  когорты  Бодрствующих , Филипп   Диплаячев  заходит  в  свой  курятник  и , пересчитав  не  виденных  им  со  вчерашнего  вечера  кур , с  негодованием  понимает , что  двух  недостает.
Не  исторгая  сочувственную  слезу , Филипп  заторопился  к  собаке. Вытаскивает  Клонуса  за  ухо  из  комфортной  будки , снимает  с  цепи  и  ведет  домой  устраивать  над  ним  заслуженную  расправу.
Наказывать  Клонуса  на  виду  у  всех  нельзя. Собака  во  дворе  первое  животное - все  на  ее  авторитете  держится.
Следовало  бы  ее  побить , думал  Филипп , следовало , полагалось , но  не  отважусь - друг  он  мне , любимый  друг… голова  прикажет , руки  не  послушаются. Но  как-нибудь  наказать  все  же  нужно – не  накажешь , он  и  дальше  будет  привлекать  своим  храпом  сообразительную  лисью  породу.
Филипп  Диплаячев  размышлял , ломал  голову  и  надумал  отрезать  Клонусу  усы – и  урон  небольшой , и  наказание  значительное , в  следующим  раз  он  на  свое  предназначение , вероятно , посерьезней  посмотрит.
Вот  мои  ножницы , вот  твои  усы. Вот  твои  усы  на  тебе. Вот  они  под  моими  ногами. И  под  твоими - Клонусу , может  быть , и  неприятно , но  он  же  чувствует , что  виноват: скулить  не  решается. Не  скулишь? Не  хнычешь? Браво. Не  разочаровал. Иди , думай.   
Диплаячев  выпустил  Клонуса  во  двор , пока  не  привязывая - пусть  немного  погуляет. В  движении , как  говорят  Подруги  Логоса, гораздо  лучше  думается. Об  общем  Боге  и  о  личном  поведении.
 Думаю , мне  повелели  думать , сейчас , сейчас , как  же  это  делается… увидев  Клонуса  без  усов , бездельничавшие  пернатые  не  приминули  начать  над  ним  насмехаться. Индюки  те  особенно  усердствовали:
- Что  это  ты  без  усов? – иронично  спросил  вреднейший  индюк Патриций. - Вырвал  кто? По  согласию  или  еще  как?
  Задетый  за  живое  Клонус  не  полагалсяь  на  грозный  рык. Он  знал , что  от  насмешек  рычание  не  избавит - за  спиной  они  в  любом  случае  продолжаться.
- Ну , и  где  твои  усы? – спросил  Патриций.
- Хозяин  отрезал , - проворчал  Клонус
- Мы  так  и  знали. Ты  его , впрочем , благодарить  должен , что  он  тебе  усы , а  не  что-нибудь  еще  отрезал – наш  хозяин  тебе  бы  и…
- Ни  о  чем  вы , ничтожные  уродцы , не  знаете! - перебил  индюка  Клонус. - Я  у  него  сам  попросил , чтобы  он  их  отрезал.
- Сам? – недоверчиво  нахмурился  индюк. - С  какого-такого?
- Да  усы  сейчас  почти  никто  не  носит , вот  я  и  подумал  от  моды  не  отставать , статус  же  у  меня  серьезный: не  след  мне  держаться  в  стороне  от  новых  повсеместных  веяний.
Клонусу  вроде  бы  поверили. Индюки  в  уязвленном  молчании  поплелись  к  только  что  наполненным  кормушкам , но  вдруг , откуда  ни  возьмись , во  двор  вбежала  маленькая  курица  и , озлобленно  топорща  перья , спросила  у  Клонуса:
- Новые  веяния?!
- Ты  ступай , ступай , - поморщился  Клонус , - Яйца  учись  высиживать.
- Тебе  хозяин  за  то  усы  отрезал , - прокричала  курица , -  что  ты  прошлой  ночью  дрых , а  лиса  пришла  и  двоих  из  наших  утащила! А  охранять  нас  твоя  работа! Ты  с  ней  справляешься  все  реже  и , если  так  и  дальше  пойдет , он  тебе  не  только  усы , но  и  хвост  отрежет! Нет , хвост  он  тебе  не  отрежет. Ты  своим  хвостом  обязан  перед  ним  вилять , а  вот  брови  он  тебе  выщиплет – тоже  по  моде , как  ты  нам  потом  наврать  попытаешься!
 Во  дворе  поднялся  страшный  хохот. Индюки  те , вообще , разошлись - не  имея  такта  устоять  на  месте , они  бурно  подпрыгивали  ввысь , не  входили  ни  в  чье  положение , гоготали  погромче  гусей , и  Клонусу  не  оставалось  ничего  другого , кроме  как  применить  силу: в  сантиметре  над  индюками  сомкнуть  челюсти , гусей  и  уток  разогнать  жестким  лаем , а  ту  маленькую  курицу  подбросить  пинком  передней  лапы  на  родовой  насест , чтобы  делом  наконец  занялась.
  Наведя  порядок  в  своем  дворе , он  мрачно  посмотрела  в  сторону  леса  и  столь  же  мрачно  затрусил  в  его  направлении.
Конец  тебе , рыжая. Если  спрятаться  не  сумеешь , то  и  конец. Тебе , лисе… не  кабанчику  Прозу , без  продыха  жившему  в  том  же  лесу. 
Погожим  июльским  полднем  Прозу  стало  скучно  видеть  землю  лишь  в  упор  и  он  пришел  под  гнездо  одной  из  мало  знакомых  ему  птиц. Он  подозвал  ее  неуверенным  хрюканьем , она  к  нему  выглянула  и  после  сухого  обмена  приветствиями  тревожно  поинтересовалась:
- Чего  тебе , кабанчик? Зачем  ты  здесь  хрюкаешь?
- Да  вот , - ответил  кабанчик , - кое-какие  соображения  у  меня  в  мысль  накопились. Ты  бы  не  могла  поднять  меня  в  воздух – показать , как  говорится , землю  с  высоты  твоего  птичьего  полета?
  Азартно  поразмыслив  чахлыми  мозгами , птица  Скарна  не  отказалась  оказать  ему  данную  любезность.
- Покажу , кабанчик , - сказала  она , - у  тебя , конечно , много  лишнего  тела , но  покажу. Прямо  сейчас  покажу.
  Но  кабанчику  Прозу  что-то  не  верится. Он  же  спрашивал  ее  не  всерьез - просто  для  того , чтобы  Скарна  была  в  курсе , о  чем  он  мечтает.
- Будет  тебе , птичка , - сказал  он , - чушь-то  молоть… У  тебя  же  такие  хлипкие  крылья , разве  они  меня  выдержат?
- Не  сомневайся , кабанчик , - подмигнула  она , - у  нас  с  тобой , чудаком , все  образуется  в  том  смысле , что  лучше  не  бывает. Такое  увидишь – до  самой  старости  хватит , чтобы  каждую  ночь  снилось.
 Слетев  под  дерево , она  услужливо  и  насколько  можно  удобнее  для  приземистого  Проза  распласталась  и  показала  клювом  себе  на  спину: залезай , братишка , лететь  нам  пора.
  Кабанчик  Проз  заполз , и  они  взвились  в  небо , полетели  над  полями  и  над  реками , и  узрел  кабанчик  до  сего  дня  им  невиданное, и  солнце  светило  ему  не  ярко , но  в  такт  хорошему  настроению: кабанчик  задумался  о  Нем. Истинном , добрейшем  и  абсолютно  не  познаваемом - согласно  Маркиону , чьи «очи  веры»  видели  двух  богов , но  второго  и  доброго  он  только  предполагал  когда-нибудь  увидеть , поскольку  здесь  всем  распоряжается  злой.
  На  седьмую  минуту  полета  кабанчик  почувствовал – Скарна  как-то  не  так  активно  работает  крыльями. Не  держит  высоту. Дышит  не  без  явной  тяжести.
- Птица , ты  как? – обеспокоенно  спросил  кабанчик.
- Плохо , кабанчик , - ответила  она , - очень  плохо… Твоя  правда  была , прозорливей  ты  оказался , не  выдерживаю  я…
  Проз  заволновался: куда  я  теперь? домой?... что , прямо  отсюда?! кабанчик  вздрагивает  и  паникует  без  определенного  плана  действий. 
- До  земли-то  дотянешь? – взмолился  он.
- Я-то  как-нибудь  дотяну , - прохрипела  Скарна. -  Но  ты , кабанчик…  увы , но  ты  будешь  там  вперед  меня…
- Нет!!
- Почему  же  нет … почему  же  нет , свинья? 
  Кабанчик  недолго  отсутствовал  в  родных  местах. Ему  даже  могилу  копать  не  понадобилось: сам  на  два  метра  в  землю  вошел , чуть  было  не  прибив  вбегающего  в  лес  Кронуса.
 Если  бы  Проза сбросили  над  Москвой , под  него  мог  попасть  и  Мартынов , не  подсчитывающий  сбоев  в  системе  своей  психической  саморегуляции.
  Кто-то  уже  полчаса  орет в  мегафон: «продолжается  посадка  на  теплоход…» , и  Мартынову  его  слушать , хочешь  не  хочешь , а  приходится. Мартынову , разумеется ,  не  хочется: он  спит  у  себя  дома  под  закончившуюся  кассету «Radiohead» , но  ему  якобы  мешают  бодрствовать  в  районе  Южного  порта.
  Подкрашивать  волосы  за  счет  нервов  в  седину  он  пока  не  станет , хотя  все  как-то  углекисло: пойду , подумал  Мартынов , посмотрю  какое  же  у  этого  гада  лицо. Благо  недалеко. Причал  недалеко – тот , откуда  доносятся  воззвания.
  Возле  причала  просматривается  довольно  странное  положение  вещей , создавающее  по  характерным  запахам  и  шумам  впечатление, что  на  теплоходе полным  полно  разного  зверья , навевающего  лобным  отделам  мартыновского  мозга  гнетущие  подозрения , касающиеся  нереальности  и  невозможности  интеллигентно  провести  следующие  десять  минут.
  Бородатый  мужчина  с  мегафоном  на  обслуживающий  персонал  явно  не  тянет - во   взоре  немимолетная  основательность. Лицо  довольно  спокойное , и  совсем  непонятно , как  с  таким  лицом  он  занял  в  голове  Мартынова  столь  низкое  место. 
- Вас  это , наверное , не  касается , - сказал  Мартынов , - но  некоторые  девушки  хранят  невинность  не  из  принципиальных  соображений. А  я  еще  четырнадцать  лет  назад  был  в  постели  полным  дебютантом - я  тогда  никому  не  говорил: «сделай  мне  приятно – уходи  и  безвозвратно»… Вы  скоро  отходите?
  По  воде  отходите? секрет , по  чему  отходите? Мартынов  не  знал , соберется  ли  потенциальный  собеседник  отвечать  ему  при  помощи  мегафона , но  этого  не  произошло ; оценивающе  взглянув  на  Мартынова , пожилой  бородач  убрал  мегафон  за  спину.
Ощерился  и  кивнул.
Борода  даже  пуговицу  на  рубашке  расстегнула.
- Вот  мужчина  объявится , - неприязненно пробурчал бородач , - и  сразу  же  отойдем. По  воде.
- Гмм… Как  говорила  мне  одна  из  моих  знакомых - именно  из  тех , кто  хранят  невинность  не  из  принципиальных  соображений : «я  против  того , чтобы  ты  был  в  принципе , а  где  ты  был  вчера  мне  не  важно». У  нее , как  вы  уже  догадались, свои  принципы  в  отношении  меня , как  мужчины. Не  скажете , откуда  он  должен  объявиться?
- А  отовсюду , - ответил  бородач.
  Мартынов  начинает  его  понимать  и , понимая , подсознательно  крестится: матерь  божья , мать  родная… и  Господь… «не  отринь  во  гневе  раба  твоего» , «научи  пути  Твоему  и  наставь  на  стезю  правду  врагов  моих»…
- В  своде  уложений  последнего  стоп-кадра , - прошептал  Мартынов , - я  уже  не  лидер  колонны  арьегарда. Так  значит , вам  нужен  мужчина?
- Не  мне , - быстро  поправил  бородач.
- Ну , это  понятно… А  вы  Ной , да?
- Вроде  того.
  Не  прошло  и  трех  секунд , как  Мартынов  оказался  на  теплоходе. Ной  рубил  концы , Мартынов  внезапно  подсевшим  голосом  вопрошал:
- Женщина , получается , уже  на  борту?
- На  борту.
- А  с  ней  кто  будет? Вы , я?
- Ты , - без  малейшей  зависти  усмехнулся  Ной. - Я  как  бы  за  главного поплыву. Моя  обязанность лишь  контролировать , как  бы  вы  по  дороге  за  борт  выпасть… не  выбрали. 
   Верно , подумал  Мартынов , как  же  все  верно , ему  и  без  нас  есть  за  кем  присматривать , на  его  шею  повешена  вся  флора-фауна. Еще  и  пара  чертей – их , как  помнит  Мартынов , тоже  возьмут. Уже  взяли. И  их , и  ее , женщина  по  словам  Ноя  уже  на  борту. Интересно , кто  она? когда  проснусь , об  этом  следует  задуматься  в  первую  очередь. О  женщине - о  том , смогу  ли  я  идти  в  ногу  с  ее  нервными  приступами.
 Игорь  Кикин  бы  смог – и  проснуться , и  идти , но  он  не  спит одиннадцатый  день , и  жестокость  недосыпания  навлекает  на  него  адские  мучения. Прямой  навадкой , саламандрой  под  череп ; Кикину  не  помогали  ни  снотворное , ни  гнусавые  колыбельные  соседствующего  с  ним  армянина – песни  Игоря  морочат , вышибают  слезу , друзья , люди , добрые  друзья , люди , люди , друзья , люди  добрые. Они  не  оставляют  Кикина  в  беде.
 Они. Алексей  Поликарпов  и  безмозглый  судебный  пристав  Виталий «Пиночет» Малышев - уложив  Игоря  на  заднее  сидение  не  прошедшей  техосмотра «копейки» , они  повезли  Кикина  на  осмотр  к  академику  Вангонину.
Академика  на  месте  не  оказалось. Поликарпов  с  Малышевым  прислонили  Игоря  Кикина  к  неровной , как  ему  представлялось , стене , и , встав  рядом  с  ним , стоят , ждут , здесь  не  наливают? Нет, Алексей… плохо , что  не  наливают… а  то  бы  я  не  погнушался  рюмкой  французского  коньяка.
В  кабинет  заходит  Вангонин.
Не  академик - его  сводный  брат  Андрей , заехавший  к  академику  по  делу: набить  брату  морду  за  метавшуюся  между  ними  женщину. Зарвался  академик , и  так , и  сяк  выделывается , чтобы  ее  на  себя  перетянуть.
Приняв  вошедшего  за  требующегося  им  академика , Алексей  Поликарпов  и  «Пиночет» Малышев  устремились  к  нему. Ветеринару  по  специальности.
«Действуйте , доктор!».
«Шевелитесь! Не  видите , как  Игорю  паршиво?!».
«Игорю! Игорю  Кикину! Вышедшему  невредимым  из  материнской  утробы! Не  делайте  большие  глаза – ему , ему , вот  этому. Да  куда  вы  смотрите – вот  этому , у  стены».
Заблаговременно  планируя , как  бы  ему  покрепче  схватить  за  жабры  вольный  воздух  надвигающегося  уик-энда , Андрей  Вангонин  выслушал  их  в  хмурым  нетерпении , и , узнав , отчего  же  им  не  сиделось  по  квартирам  и  притонам , хладнокровно  заметил:
- Вы  сказали , не  спит? Не  спит  и  мучается? У  нас  заснет.
- Не  говорите  гоп , пока  не…
- Я  отвечаю  за  свои  слова.
 Закатав  Игорю  Кикину  полуоторванный  рукав  домашнего  халата , Андрей  Вангонин  вслед  за  заезженным  носовым  платком  вытащил  из  кармана  пальто  тонкий  и  чем-то  заполненный  шприц. 
- Все , милый  мой , отстрадался , отмучился , - сделав  укол , сказал  Андрей. - Ну  что  я  могу  тебе  сказать , если  ты  еще  слышит…  Good  luck.
  Не  оши…баетесь , я  вас  слы…шу , я  вас… вас… про…щаю ;  Игоря  Кикина  усыплен  великодушной  инъекцией  смерти , но  Андрей  Вангонин  лучше  себя  не  чувствует: ему  не  до  облегчения  страданий  чужеродного для  него  Кикина , Андрею  подавай  сводного  брата. Для  битья  морды  и  разгона  и  умаления  темных  дум.   
- Академика  никто  не  видел? – одновременно  всматриваясь  в  Поликарпова  и «Пиночета» , спросил  ветеринар.
- Постойте , я  вы  разве  не  он? – забеспокоился  Алексей  Поликарпов. - Не  Вангонин? Но  если….
- Вангонин , - ответил  Андрей. -  Не  меньше , чем  некоторые  Вангонин. Не  меньше , чем  он  людям  добра  желаю.
- По  Игорю  это  очень  заметно , - одобрил  методы  лечения  «Пиночет» Малышев , - одиннадцать  дней  он  не  спал , а  после  вашего  лечения  без  задних  ног…
- Да  отстаньте  вы  от  меня  с  вашим  Игорем , - смутился  Вангонин. - Все  с  ним  нормально  будет. И  еще  как - это  вам  не  раненому  ежу  полосную  операцию  делать. Легкотня… Академика  никто  не  видел?
Его  видели , но  не  здесь  и  не  Алексей  Поликарпов  с  «Пиночетом» Малышевым ; на  улице  льет , в  животе  урчит , блокнот  с  замечаниями  по «Функциям  оргазма» Вильгельма  Райха  оставлен  на  рабочем  столе - академик  Вангонин  приехал  домой , он  обедает. Ест  гречневую  кашу  с  недожаренными  тефтелями  и  слушает «Полет  валькирий».
Игорь  Матвеевич  Вангонин  размышляет , стоит  ли  ему  браться  за  лечение  журналиста-мыслителя  Василия  Илябова.
 Печально  знакомое  волнение , успокоительное  единообразие  неурядиц , академик  Вангонин  не  ограничивает  себя  в  перце  и  луне, малообразованная  Нина  Завьялова , наблюдаемая  им  с  февраля  2001-го , не  причисляется  Игорем  Матвеевичем  к  одной  из  тринадцати  дев  Одина.
Луна  еще  не  пришла. Путь  в  ванную  освещают  пятнадцать  крупных  свечей. Нину  Завьялову  забыл  поздравить  с  днем  рождения  ее  парень - во  дворе  осень. Ветряно , гнусно, уже  поздний  вечер , Нина  Завьялова  не  отмечает  свой  день  рождения , она  разбрасывает  подаренный  подругой  букет  по  отдельному  цветку  и  по  всей  комнате.
В  комнате  цветы , в  безжизненной  руке  Нины  Завьяловой  скупо  тлеет  примятый  фильтр  легкого «Уинстона».
Догорает , подванивая. На  стенах  не  пляшут  тени , между  стенами  не  пляшут  люди , из  шкафа  выглядывает  заплаканный  плюшевый  медведь. За  окном  темно  и  жутко , и  Нина  Завьялова  прижимается  широким  лбом  к  двойному  стеклу , она  не  включает  света.
Ни  в  комнате , ни  в  голове: Нина  Завьялова  невзыскательна  к  себе  и  последовательно  упивается  тоской. Запой  у  нее.
Без  водки.
Лишь  ничем  не  разбавленная  тоска.
Нина  Завьялова  не  частит  с  умственными  занятиями  и  не  ведет  электронную  переписку  с  даровитым  отчимом  Семеном  Уваровым, обладавшим короткими  руками  и  очень  короткими  пальцами. В  них  от  природы  заключена  громадная  сила - Уваров  дырявит  ими  банку  сгущенки , непринужденно  складывает  любую  монету  в  аккуратный  конверт , отовсюду  вытаскивает  не  только  гвозди , но  и  заржавевшие  винты.
Ухватится  большим  и  указательным , и  тащит: на  лице  умиротворенная  улыбка , по  спине  с  достоинством  перекатывается  капля  мужского пота , знакомые  пораженно  удивляются: «просто  оторопь  берет , какие  у  тебя , Семен, короткие  пальцы. Как  у  урода  короткие. Но  силы  в  них – и  клещи  под  стать  им  не  будут».
  Семен  Уваров  перед  ними  не  бахвалится , но  в  себе , скорее  всего , растет – схватил  себя  за  оба  нижних  клыка , напрягся  и  выдрал.
  Как  только  выдрал , его  проняла  страшная  боль , и  Уваров  завыл, просел , не  растерялся ; истерично  вращая  короткими  пальцами , он  ощупывал  ими  всю  полость  рта , примеряя  в  стонах  и  рыданиях , куда  бы  их  разместить, чтобы  они  вырвали  боль. Пальцы  же  у  него  сильные , и  Уваров  на  них  надеется: они  же  меня  не  подведут , предполагает  Семен , как только  я  наведу  их  на  боль , они  с  ней  тут  же  расправятся - с  наследниками  вырвут , с  корнями… 
«Что  тут  сказать , народ  - я  трудный  человек. Общительный , приветливый , но  трудный. Внутренне  трудный. Не  для  окружающих. Томящийся  чушью , истертый  до  дыр – сканирование  моего  головного  мозга  не  даст  обнадеживающих  результатов. Но  для  меня  они  не  будут  обескураживающими».
 «Ты  не  стеснен  верой  в  себя , как  в  единственного  и  неповторимого. Как  в  чудо».
 «Чудо – это  много. Это  не  меня. Для  Будды? Кто  знает. Для   приезжавшего  сделать  обо  мне  репортаж  журналиста  Илябова? Не  уверен».
  У  Уварова  короткие  пальцы , у  Будды  длинные  уши , но  длинные  уши  Будды - не  просто  физических  недостаток. Наваливающиеся  на  переносицу  глаза  Василия Илябова  кажутся  и  являются  такими  не  от  опохмеления  прокисшим  молоком , и  не  от  щербета «Шнуки-Бруки» или  старообрядческого  грибного  супа - Василий  идет  на  свидание. Не  хочет , но  идет , хочет , но  понимает , что  ему  не  нужно  бы  этого  хотеть: кто  бы  выбил  из  меня  всю  эту  дурь , думал  Василий , не  попробовать  ли  мне  сделать  себе  легче? самому , взять  и  сделать , наверное , будет  больно , но , продолжая  идти  прежним  путем , я  навлеку  на  себя  гораздо  менее  примитивные  страдания.
  Зайдя  в  подворотню  на  улице  Сталеваров , Василий  внимательно  посмотрел  не  взирает  ли  на  него  кто-нибудь  из  смертных  и  начал  молотить  себя  по  подбородку. 
Бил  долго , акцентированно , вот  уже  и  по  печени , локтем  и  с  замахом , Василий  выходит  к  солнцу , неуверенно  ступает  по  лужам , в  шестой  раз  мысленно  разрывает  свое  заключение  о  смерти  и  видит  крышку  от  помойного бака.
Схватив  большой  железный  кружок , Илябов  приложился  им  по  голове. Без  свидетелей  не  обошлось , Василию  отныне  это  не  важно , он  пока  еще  в  сознании , но  соображает  слабо ; решил  упасть , сложив  руки  за  спиной , и  упал. Об  асфальт  и  наотмашь. Полежал , поднялся , кругами , овалами  двигается ; из  скопления  неживых  физиономий  выступают  черты  нормальных  лиц , наперез  Илябову  кидается  угловатая  взволнованная  женщина: дождалась , сумела , подумала  она. Василия  не  было  больше  часа – я  не  ушла. Он  не  шел , я  не  уходила. И  дождалась. Чтобы  не  пропустить  весь  этот  кошмар.
У  нее  дрожащий  голос , испуганный  взор ; не  питаясь  в  себе  пустопорожней  надеждой , Василий  Илябов  внимает  лишь  барабанам.
-   Василий , дорогой  мой , - прокричала  она , - что  с  тобой?!
  Илябов , она , женщина , Василий , он  ее  отталкивает , мужчина  рвется  идти  дальше , на  небе  мой  бог , а  мы  жили  по  одиночке , любили  вместе  и  умрем  не  от  молодости…
  Василий  Илябов  ее  не  узнал.
  Любовь  Никитскую , в  позапрошлом  январе  услышавшую  от  Редина: «радостных  потерь  вам , женщины. Кто  последней  из  вас  будет  выходить  из  моей  памяти , пусть  погасит  за  собой  свет» - о  Василии  Илябове  Редин восьмой  год  ни  сном , ни  духом, но  общаться  ему  приходится  со  многими. Как  бы  ни  хотелось  с  большинством  из  них  не  пересекаться  даже  тенями.
  Категория «время  от  времени  объявляющихся  в  живых  друзей  детства» для  Редина  нечто  особое , чем-то  напоминающее  битое  стекло  зажмурившегося  зрачка ; Редин  скажет  им  что-нибудь  по  сей  день  не  напечанное  в «Библиотечке  имбицила» и  они  заходятся  в  привычной  для  них  мимике  навзничь  отвисшей челюсти - восхищенно  переглядываясь , вопиют: ну  ты , Редин , даешь. Прямо Спиноза».
  Тридцатого  июня  2003  года  Редин  не  сдержался.
- Да  вы  хотя  бы  знаете , кто  такой  Спиноза? – фактически  гневно воскликнул  он.
- Мы , Редин , довольствуемся  жизнью , как  явью , - сказал  кривоногий  политтехнолог  Анатолий  Матвеев. -  Откуда  нам  знать.
- Тогда  слушайте , - прокашлялся  Редин. - Барух  Спиноза  родился  в  Амстердаме , в  небогатой  семье  марранов…   
- Кого? – перебил  Редина  недобрый  параноик  Евгений  Качурин.
- Марраны - это  испанские  или  португальские  евреи , обращенные  против  их  воли  в  католичество , но  тайно  придерживавшиеся  иудаизма. – Дав  Качурину  не  слишком  выслушанное  им  пояснение , Редин  отчего-то  вновь  не  взялся  молчать. – Решив  посвятить  себя  философии , он  выучил  латынь и  картезианское  учение , после  чего…
- Какое  учение? – негативно  дернул  уголком  рта  Евгений  Качурин.
- Учение  Декарта. После  того , как  Спинозу , предав  проклятию, исключили  из  еврейской  общины , он  обеспечил  себе  материальную  независимость  путем  полировки  оптических  стекол  и , отказавшись  от  преподавания  в  Гейдельбергском  университете , засел  за  свою  «Этику» , прославившую  его  в  веках  и  состоящую  из  пяти  разделов, в  том  числе - «О  Боге» , «Могуществе  разума» , «Природе  и  происхождение  духа». Умер  он  в  Гааге , успев  еще  при  жизни  повстречаться  с  такими  небезынтересными  людьми , как  Лейбниц  и  принц  Конде.
  Предположив , что  Редин  закончил , они , разумеется ,  переглянулись  и  Анатолий  Матвеев  веско  сказал:
- Ну  ты , Редин , даешь. Прямо  Спиноза.
- Спиноза , - кивнул  Качурин. – Спиноза. Прямо.
  Соратников  его  детства  ничем  их  не  проймешь - их  всех , включая  Василия  Илябова , исходившего  все  лето  2001-го  в  плащ-палатке.
  Под  ней  дубленка. Василий Илябов  вызывал  своим  видом  вполне  обоснованное  недоумение, но  он  знал , что  к  чему.
И  вот  ударили  морозы - предварительно  пролились  и  дожди , но  Василий «Чандр»  жаждал  настоящего  испытания: для  них  испытания , он  же  давно  приготовился , Илябов  ведь  умный , он  и  от  ветра  кусочек  отломить  не  приминет , ему  и  невзгоды - лишь  топленое  масло  на  каменистой  глади  засохшего  круассана  его  провидения ; выскочив  на  улицу  в  своей  привычной  одежде , Василий  Илябов  набросился  на  прохожих  измученным , переутомленным  жарой  взглядом. Он  уставился  на  них  не  без  светозарной  дикости: наконец-то  они  расплатятся  за  дешевизну  их  сучьих  издевок , именно  сейчас  они  поймут , как  же  я  был  прав , одеваясь  по-зимнему , я  же  раньше  всех  догадался  , что  будет  холодно , но  люди , люди… к  его  страшному  сожалению  и  битью  головой  об  парафиновые  утесы  обиды - паскуды , какие  же  они  паскуды , откуда  же  в  них  столько  гнусности , столько  дьявольской  находчивости , я  же  имел  полное  право  радоваться  их  горестям , мне  же  никак  нельзя  не  увидеть  их  проводы - отправление  в  мир , где  ответят  за  каждую , каждую  спесь  своего  неприятия  общего  смысла, который  я, вне  всякого  сомнения , вижу  получше , на  сотни  порядков  не  хуже , чем  их  слеповатые  зенки… глаза , что  ночью  они  закрыть  постараются , чтобы  не  зреть , как  вершится  великое – люди  уже  успели  переодеться.
Они  ходили  по  улицам  ничуть  не  дрожа  от  велений  северного  климата. Перехитрив  Василия  Илябова  и  вогнав  ему  колом  под  сердце  его  же  упование.
Василий  Илябов  им  ничем  не  ответил. Позвонил  Евгению  Качурину , озверело  выкрикнул  в  трубку: «оставьте  меня! В  покое! И  на  прокорм  двуногим  крокодилам!» ; мило  поболтав  с  Илябовым , Евгений  Качурин  отключил  мобильный. Дожевал  пельмень. Он  пьет  «Охотничью» водку  в  шестиугольном  кафе  на  Теплом  Стане. Эй , еще  сто  грамм , а  потом  всем  тихо , я  немного  вздремну… на  плече  висит  сумка , в  ней  у  Качурина  тикающая  и  напоминающая  о  себе  бомба ; Евгений  склонил  на  грудь  вихрастую  голову.
До  взрыва  осталось  недолго. Качурин  порядочно  набрался , параноик  Евгений  обо  всем  позабыл ; глядя  на  него , тактичный  официант  осторожно  размышляет: «не  поступить  ли  мне  согласно  правилам? не  выкинуть  ли  на  улицу?». Прикидывает  «за»  и  «против» , но  пока  не  решается: «на  выходе из  нашего  заведения  ни  фонаря  и  пустынно , а  он  в  таком  состоянии , что  его  и  хромой  ребенок  ограбит».
 До  взрыва  тридцать  секунд , официант  Денис  все  не  решается , но  он  решится , поскольку  в  сердце  официанта  кто-то  неустанно  орет: решайся  же , мудак , быстрее  решайся!

 Качурин  не  собирает  гарема  из  резиновых  женщин - если  Евгений  Качурин  когда-нибудь , теперь  уже  на  том  свете , соберется  писать  мемуары , он  не  назовет  их  «Обгадившаяся  душа» ; Качурин  еще  в  90-е  годы  предложив  это  название  политтехнологу  Матвееву - заурядному  экстраверту  с  яйцеобразной  головой , не  гнавшемуся  в  постели  за  изысканным  разнообразием.
Девятнадцатого  декабря  2002-го  Анатолий  Матвеев  ждал  возле  церкви  свою  жену: сам  Анатолий , как  и  большая  часть  из  давнего  окружения  Редина , неверующий , но  жена  у  него  поумнее.
Матвеев  довольно  ревнив - доставив  ее  на  службу , он  лично  контролирует , как  бы  она  не  рванула  куда-нибудь  без  него.
 Анатолий  второй  час  прохаживаясь  поблизости  от  храма. Он  начеку.
 Кого  в  чулане  ты  найдешь , полулежащим  с  папиросой?
 Живым , но  мертвым? Жирный , лишним? Анатолия  Матвеева - служба  закончилась , из  церкви  одухотворенной  толпой  вываливается  позитивно  настроенный  народ , жены  Матвеева  среди  них  нет, и  Анатолий   страшно  злится , он  заходит  вовнутрь: супруга  там. Она  целует  руку  глубокомысленно  усмехающегося  попа.
Поп  молодой  и  симпатичный. У  Анатолий  Матвеев  нервная  экзема. Он  вытаскивает  жену  из  церкви , и  по  дороге  к  машине  она  на  него  многословно  матерится , а  ближе  к  вечеру  безапелляционно  ставит  некоторые  условия.
- Не  рассчитывай  теперь  на  мою  нежность , - сказала  она  , -  впрочем , можешь  и  рассчитывать , но  только  если  ты…
- Что  я? – спросил  Матвеев.
- Тому  батюшке , с  которым  ты  меня  видел , руку  поцелуешь.
 У  Анатолия , конечно , возникают  возражения. Как  это  я  поцелую ему руку , пробормотал  он , я  же  и  тебе  руку  никогда  не  целовал , люблю  тебя  без  памяти , а  руку  не  целовал - жена  на  доводы  Матвеева  не  повелась. Протянув  ему  правую  руку , она  без  труда  обошлась  насмешливой  рекомендацией:   
- Вот  тебе , Толя , моя  рука. Тренируйся.
  Я  и  туда , я  и  сюда , но  всюду  ложь  и  мутота - Матвеев  тренируется. Целовать  руку  жены  ему , в  принципе , понравилось , но  как  ему  быть с  рукой  того  попа , Анатолий   совершенно  не  предполагает.
Но  целовать , по-видимому , все  же  придется. Без  нежности  жены  Матвеев  не  может  прожить  ни  дня - тут  пошел  третий… в  последние  дни  Матвеев  и  не  живет. А  рука у  попа мужская. 
За  что  же  ты  так  со  мной  , любовь?
  Tell  me , why?… 

Среди  тех , кто  в  сносе , Матвеев  не  один , и  упоминания  Седова  здесь  не  избежать. Футболисты «Ювентуса» обливаются  шампанским , кто-то  в  их  честь  окатывает  себя  крутым  кипятком ; выстукивая  по  кухонному  столу «Девушку-гнусь» , Седов  немного  задумался. Взнуздал  извилины  по  поводу  того , не  стать  ли  ему  оптимистом.
А  то  я  что-то  ни  во  что  не  верю: ни  в  сытое  завтра, ни  в  голодное  вчера , а  как  стану  оптимистом , так  все  и  наладится , не  буду  тогда  сидеть  на  кухне  и  «Девушку-гнусь» по  столу  выстукивать.
Все  у  меня  наладится. Все , все. Душа  моя  оттает , а  белый  лебедь  клюв  подставит. Для  поцелуя  теплый  клюв - только  улыбаться  почаще  надо.
Вползай , забирайся , «Скорая»  не  станет  тебя  ждать ; Седов  прислушался  к  себе. Он  мучается  непримиримой  тягой  к  женщине  и  чувственно  улыбается. Улыбка  у  него  страшная - посмотришь  на  улыбку  Седова , и  словно  бы  током  обдаст.
 Младенец-корсар  Валло  не  улыбается. Только-только  выбравшись  из  мамы , он  спрыгнул  с  нее  в  самостоятельную  жизнь  и , встав  на  нетвердые  ноги , ни  в  чем  не  предавал  свою  решимость  поскорее  отсюда  уйти.
 Младенец  не  улыбался. Он  спрашивал  у  своей  мамы:
- Мама , это  наши  вещи?
- Наши… - ответила  она.
- Что-то  их  немного , - нахмурился  младенец. - Я  пойду , а  ты  не  залеживайся , у  нас  с  тобой  времени  всего  ничего.
Было  очень  похоже , что  он  говорит  серьезно , и  его  мама  изменилась  в  лице , она  подняла  голову  с  мокрой  подушки ; ей  не  хотелось  верить  в  подобную  реальность , но  ее  сын  лишь  нетерпеливо  отмахнулся  и , выходя  в  коридор , пожимал  руки  медицинскому  персоналу.
- Славно  сработано , чуваки , - великодушно  сказал  он , - любо  дорого  посмотреть.
- Спасибо…
Покинув  родильный  дом , он  сел  на  четырнадцатый  автобус , до  посасывания  под  ложечкой  возмечтал  о  копченой  конине  и  широким  жестом   заплатил  за  проезд  несколькими  выбитыми  зубами  навязчивого  контролера.
Его  путь  лежал  параллельно  небу.
Впрочем , этого  младенца  никогда  не  существовало. Его  придумал  Седов - в  марте  2003-го , когда , валяясь  на  полу  в  захламленной  сигаретным  дымом  комнате , он  неотрывно  смотрел  на  мигающую  люстру  и  слушал  пришедшую  к  нему  Татьяну  Тлаконину.
- Судьбу , Седов , - сказала  она , - испытывают  по-разному. К  примеру , отупевший  сослуживец  моего  дяди  Геннадий  Леонидович «Бубон» испытывает  ее  тем , что  ходит  под  окнами  и  с  опаской  ждет , когда  кто-нибудь  сверху  бросит  в  него  бутылкой. А  ты , вероятно , медитируешь?
- Я  на  войне , - резко  ответил  Седов.
- Неужели… - усомнилась  она. - И  с  кем  воюешь?
- С  бесами  красивой  жизни.
 Засмотревшись  на  свои  одинаковые  глаза , крайне  невыразительно  отражавшиеся  на  стеклянной  дверце  давно  не  открываемого  книжного  шкафа , Татьяна  Тлаконина  ими  миролюбиво  улыбнулась. 
- Тебе  помочь? – спросила  она.
- Война - дело  мужское , - брутально  сказал  Седов. - Жизнь - дело  женское , а  война  и  смерть - мужское. Иди  лучше  кофе  свари.
- Его  больше  нет. Ты  же  сам  вчера  два  кофейника  выпил – я  тебе  говорила: «оставь  на  завтра» , а  ты  мне  процитировал  что-то  из  Библии  в  том  смысле , что  новый  день  сам  о  себе  позаботиться.
- Тогда  просто  не  мешай , - неохотно  смиряясь  с  отсутствием  кофе , проворчал   Седов. - Я  одного  из  наиболее  крупных  уже  схватил  за  горло , но  пока  без  гарантий: может  и  вырваться.
- Ладно , - засмеялась  Татьяна , - счастливой  охоты. Ты  с  ними , Седов , построже: особенно  с  теми , кто  увеличением  зарплаты  и  прочей  кондовой  суетой  твою  душу  соблазняют.
- Не  волнуйся. Пощады  не  будет.
  Я  поводырь  твоих  сомнений , и   без  меня  они  ничто. Идти  не  смогут , жить  не  станут: ты  делай  выводы , расти - ровно  месяц  назад  Татьяна  Тлаконина  еще  на  знала , что  перед  занятием  коксо-сексом  Седов  говорит: «присядем , крошка. На  дорожку». Шестнадцатого  мая  2003  года  туман  его  рассеянного  взгляда  отталкивал  не  Татьяну.
  Седов  прошагал  всю  Поварскую  улицу  за  другой  женщиной.
  Ее  фигура  весьма  привлекала  Седова  к  общению. Лица  он  пока  не  видел , обгонять , безкультурно  заглядывая , не  собирался , а  она  шла , не  останавливаясь. У  небольшой  витрины  как  бы  случайно  остановилась , и  Седов  увидел  ее  лицо. Очень  отталкивающее. У  Седов  тут  же  стерлись  из  памяти  самые  приятные  воспоминания  об  очевидных  достоинствах  ее  фигуры - она  по-прежнему  стоит  у  витрины , и  Седов  прямо  при  ней  спешит  забыть  об  увиденном. Быстро  отвернувшись , он  полез  в  карман  за  сигаретами: дальнейшее , Дальнейшее  под  угрозой , девица  меня  деморализовала  и  мне  не  сделать  ей  предложения  определенного  рода… удалиться  без  эксцессов  она  ему  не  позволила. Не  опосредуя  свою  личность  критической  самооценкой , она  вломила  ему  по  спине  непредвиденным  им  криком. 
- И  что  ты  о  себе  возомнил?! – прокричала  она.
- Да  я…
- Мерзавец!   
 Седов  не  мерзавец. Если  попытки  покончить  с  собой  не  станут  обыденностью , он , непредсказуемо  лавируя  между  выпивкой  и  счастьем , волен  начать  сначала  обреченные  на  провал  эксперименты  по  переводу  псевдонародных  иллюзий  в  сексуальные  связи.
Ему  не  интересно  имя  оскорбившей  его  женщины. Седову  совершенно  безразлично , что  ее  звали  Диной. Как  мини-футбольную  команду  и  ту  самую  собаку , которая  не  являлась  городской – собаке  Дине исполнилось  четыре  года  и , хотя  она  была  милой , от  бездомности  ее  это  отнюдь  не  избавляло.
Собака  Дина  грустила , но  однажды  в  ее  жизни  стали  происходить  неожиданные своим  положительным  знаком изменения.
Разделенный  пополам  дом  сняли  две  семьи: первая  состояла  из  тщеславного  кассира-полумерка  Гребнева , вторая  из  храбро  спивающегося  геолога  Мацюка  и  застенчивой  дочери  геолога  Светланы.
С  первого же  дня  они  принялись  подкармливать  Дину  всем , чем  ни  попадя - смоченными  в  мясном  салате  горбушками , живыми  рыбинами , подгоревшими  картофельными  блинами ; в  конце  отступающего  лета  Павел  Гребнев , не  переставая , выяснял  с  Мацюком , кто  же  из  них  заберет  Дину  в  город.
Светлана  покинула  дом  пораньше , как  бы  предчувствуя  нечто  жуткое. Кто  заберет… я!… не  ты!… самой  собаке  не  важно , кто. В  любом  случае  я   больше  не  бездомная , думала  она , пусть  хотя  бы  кто-нибудь  заберет , не  до  жиру - в  итоге  ее  так  никто  и  не  забрал , поскольку  замурованные  в  подземелье  избитых  истин  геолог  и  кассир  друг  друга  сопоставимо  прикончили: вцепившись  соседу  в  горло , таская  его  по  комнатам,  неправомерно  ударяя  головой  об  косяки  и  комоды.
Похоронили  Мацюка  с  Гребневым  на  сельском  кладбище. В  столице  у  них  не  было  места , а  на  сельском  кладбище  можно  и  корову  украдкой  прикопать - никто  слова  не  скажет. Повадившаяся  навещать  их  Дина  садилась  точь-в-точь  между  ихними  могилами , протирала  лапкой  слезящиеся  глаза , и  то  на  одного , то  на  другого  поворачивала  невеселую  мордочку.
А  уже  зима. Метет…
  Летом , когда  Дина  еще  на  что-то  надеялась , в  этой  деревне  жил  и  Михаил «Вальмон» Кульчицкий , осмотрительно  прятавшийся  за  спиной  бестелесного  призрака  Абрахама  Чеснока.
  Не  давая  волю  оставшемуся  здоровью , Кульчицкий  даже  в  мыслях  не  употребляя  мясной  пищи , но  моркови , свекле  и  сельдерею  не  хочется  умирать  не  меньше , чем  оленю , и , питаясь  с  грядки , Михаил «Вальмон» всегда  говорил  убиенному  плоду:
- Я  забираю  твою  жизнь  не  с  удовольствием , а  чтобы  сохранить  свою - грех  творя, греху  не  покланяюсь.
День  за  днем  бережное  отношение  к  своей  жизни  стало  у  Михаила  Кульчицкого  несколько  подтачиваться.
Дорого  же  им  обходится  моя  жизнь , думал «Вальмон» , на  нее  же  тратится  столько  других  жизней , первых  и  последних -  восьмого  июля  Михаил  Кульчицкий  не  позавтракал.
Пообедав  усохшим  без  его  участия  луковым  стебельком , он  решил  и  ужинать. Завтра  чем-нибудь  подкрепимся. Смерти  бояться - яда  не  пить.
На  следующий  день  Кульчицкий  лишил  себя  и  обеда. Вполз  в  душную  избу , свернулся  клубком  на  дрянной  кровати , затем  на  ней  же  раскинулся  и  отдыхает , угасающее  поджидая  вещего  знака.
Вскоре  задремал. Пройдя  по  самым  верхушкам  сна  в  едком  поту, все  же  проснулся  и  спросонья  моргнул , посмотрел , еще  раз  посмотрел  и  обомлел - на  стуле , что  приставлен  вплотную  к  кровати , появилось  фарфоровое  блюдо. На  нем  жареный  гусь , каравай  душистого  хлеба  и  разной  мелочи , вроде  фиников  с  артишоками , немалой  горкой  вокруг  кувшина  с  вином  навалено.
  Неплохо , подумал  «Вальмон»…
  Его  разум  не  предоставляет  ему  намеков , что  со  всем  этим  делать , но  Михаилу  Кульчицкому  подсказали – спертый  воздух , сложившись  над  ним  в  толстые  губы , помог.
- Жри , дебил , - строго  порекомендовали «Вальмону. – Восстанавливай  силы. Опостылел  ты  мне  твоей  дуростью.
Михаил  Кульчицкий  не  стал  с  ним  спорить - уважительно  перекрестившись , он  остервенело  вгрызается  в  гуся , макая  мягкий  хлеб  в  густой  жире ; намочит  и , подгоняя  вином , засылает  вдогонку  за  гусем.
Набил  живот , с  окрепшими  жилами  вернулся  на  кровать , лениво  размышляет , кто  же  это  посмел  на  него  прикрикнуть.
Бог , наверное.
Или  с  голода  померещилось.
Но  не  с  пьяных  глаз , как  это  бывает  с  Мартыновым , пившим  в  одиночестве  и  помногу - Мартынова  это  не  обременяет , он , если  бы  и  хотел  с  кем-нибудь   выпить , то  только  с  Господом.
Больше  ни  с  кем.
Не  считаясь  каким-то особенным  в  вопросах  нахождения  себя  в  пространстве  безвременья , Мартынов  наливал  для  своего  духа  небольшую  рюмку  текилы.
 Его  мама  своими  частыми  абортами  лишила  Мартынова  пятерых  братьев  и  сестер , по  радио  заунывно  поют  о  том , что  бы  сталось , когда  бы  Бог  был  одним  из  нас , Мартынов  не  желает  Ему  такой  участи.
Мартынов  пьет  один. У  Мартынова  ни  семьи , ни  друзей , у  Бога  Отца  с  друзьями  тоже , наверное , не  очень , но  зато  у  Него  есть  семья , у  Него  живет его  заботливый  Сын , вот  с  ним  бы   Мартынов  с  удовольствием  выпил , но , похоже , не  суждено - белогрудый  пингвин  скрывается  за  горизонтом  на  слепой  лошади, и  на  кругу  автобусы , собаки , собаки , автобусы , собаки  за   автобусами , автобусы  за  собаками , лай  с  гудками  за  тишиной , Мартынов  наливает  себе  очередную  рюмку  текилы , он  не  бежит  за  смутной  удачей  дистанцироваться  от   предназначенного  ему  вскрытия , Мартынова  не  прельщает  задумываться  о  подмешивании  в  его  мысли  чувства  или  в  его  чувства  мысли , но  чувство  мысли  у  Мартынова  слабое, у  Мартынова  ни  планов , ни  панических  настроений , он  пьет  один. Скатерть  у  Мартынова  из  материи  бежевого  цвета. Он  ставит  на  скатерть  вновь  опрокинутую  не  на  нее , а  в  тело  своего  духа  рюмку , Мартынов  не  молчит , нет , нет , не  молчит. Помалкивает.
Не  о  том , не  о  краеугольном , не  относительно  того , что  эти  молодые  люди  встретились  на  Ордынке. Впервые , но  важно  ли , ведь  с  Ордынки  некто  Петр   унес  ее  на  руках - Елена  могла   идти  и  сама , но  на  его  руках  она  над  землей. Да  и  не  она  одна: они  над  ней  вместе , обвенчались  и  в  путь , и  слезы , и  радость , и  слезы  от  радости , и  дети , и  снова  дети ; время  их  не  пачкает , дети  уже  выросли , и  на  закорках  прилипчиво  виснут  подрастующие  внуки , Петр  с  Еленой  по-прежнему существуют  в  совершенстве  ослепительной  мечте: плечом  к  плечу  и  выдержим. Наши  сердца  ни  за  что  не  отступятся  от  светлого  ощущения , бывшего  с  нами  тогда , когда  мы  впервые  встретились  на  Ордынке - и  серебро  седин , и  золото  последней  осени , и  вечер. Они  знают  какой  это  вечер. Сцепив  руки , смотрят  на  звезды: судьба… ты  моя  судьба.. а  ты  моя.
Петр  с  Еленой  заканчивают  говорить  и  берегут  одно  безмолвие  на  двоих.
Вслух  не  прощаясь. Умерев  в  одну  ночь.
Но  эта  ночь , увы , заштриховала  небо  как  раз  накануне  того  дня, когда  они  впервые  встретились  на  Ордынке. На  уважаемой  Мартыновым  улице , где  они  так  и  не  встретились.
Ни  друг  с  другом , ни  с  прямолинейным  экономистом  Лупцовым, чьей  визитной  карточкой  была  вонь  изо  рта  и  глубочайшее  проникновение  в  талмудическую  ортодоксию.
Отгоняя  пытавшихся  ему  помочь  врачей , Александр  верует  и  сквернословит. Одергивает  себя  молитвами , физически  оттаскивает  за  грязный  язык , но  в  нем  ничего  не  меняется ; как  пошло  после  тревожной  ночевки  под  крылом  сбитого  самолета  в  подвигнувшей  его  к  принятию  христианства  Иудее , так  и  идет. И  это  на  хер , и  то  туда  же , и  Творец  у  Лупцова  сучара , и  святые  пророки  мудозвоны , однако  Александр  Лупцов  во  всех  них  еще  и  верует - блюдет  пост , покусывает  облатки , навешивает  на  веревку  с  полдюжины  нательных  крестов ; проблема  Лупцова  требует  силового  решения  и , чтобы  избавиться  от  изнурительного  господства  словесной  скверны , Александр  соглашается  на  неодобренное  верой  членовредительство , покупает  на  Тишинском  рынке  подержанную молнию  и  вшивает  ее  грубой  ниткой  в  свои  обкусанные  губы.
Кровь , боль , но  для  Лупцова  облегчение - застегнув  тугую  молнию , он  наслаждается  выстраданным  молчанием. В  мыслях  Александдра  въезд  Господень  в  Иерусалим  и  ветхие  сандалии  святых  пророков. Но  не  только  они.
Александр  Лупцов  судорожно  приоткрывает  молнию  и  отчаянно  орет  в  распахнутое  окно  со  всей  одержимостью  удрученного  инородными  примесями  сознания.
- На  хер  молчание! – проорал  Лупцов.
Крикнув , отдышался , задвинул  обратно  хвостик  молнии , и  из  застегнутого  рта  не  вырывается  скверных  слов. Перед  слезящимся  взором  благодать  и  очищение. Въезд   Господень  в  Иерусалим , любимая  карта  архангела  Михаила , стигматы  и  воскрешение Лазаря. 
  У  архангела  Михаила  любимая  карта  джокер. В  короне , но  шутовской , с  бубенцами , но  на  не  зовущими  на  резню ; любимая , но  в  их  колоде  отсутствующая.
  Влетевшая  в  ноздрю  Александра  Лупцова  божья  коровка  летит  дальше  в  тело.
  Если  Александр  и  будет  валяться  в  ногах  у  какой-нибудь  женщины , то  только  для  того , чтобы  перегрызть  ей  ахиллы.
  Венерические  заболевания - непременный  атрибут  чистой  любви.  Александра  Лупцова  выгоняют  с  работы , на  бамбуковой  этажерке  разлагается  лягушка-голиаф , журналист-мыслитель  Василий  Илябов  стал  безработным  и  без  затраты  пяти  лет  на  высшее  образование.
Василий  очень  легко  поддается  раздражению. И  помимо  всего  остального  Илябова  повадился  доставать  Анатолий  Трухонин , не  завидовавший  железному  здоровью  кельтских  сидов  и  не  без  оснований  полагавший , что  дельное  заблуждение  тоже  немалого  стоит ; Анатолий  живет  всего  в  нескольких  метрах  от  Илябова , но  живет  гораздо  лучше , и  Василия  это  весьма  раздражает.
Илябов  думает , что  соседу  следует  как-нибудь  отплатить. Навалиться  на  Анатолия , если  не  действием , то  хотя  бы  словами, поскольку  финансист  Трухонин  специально  живет  так  хорошо.
  При  встрече  возле  лифта Трухонин  приветливо  кивнул  и  деликатно  попытался  посторониться.
  Василий  Илябов  обложил  его  сущность  однозначно  трактуемыми  эпитетами , никак  не  комментируя  основания  для  нанесенных  ему  оскорблений , и  Анатолий  Трухонин  уже  совсем  не  любезен. Он  уничижительно  смотрит  на  Илябова  и  складывает  в  кулак  правую  руку. Сложил , и  как  аукционист  молотком , опустил  сверху  вниз  на  Илябова.
  У  Анатолия  Трухонина  отнюдь  не  маленькие  ростовые  показатели. Поставь  Василию  Илябову  на  плечу  табуретку - примерно   такие. 
  Проседая  на  бетонный  пол , Василий отвлекал  себя  от  гудений  в  раскалывающейся  голове  подвисающими  в  ней  размышлениями: как  минимум , пара  плюсов  для  меня  очевидна. Во-первых , высказав  накипевшее , душу я  все-таки  облегчил , а  во-вторых , то , как  он  со  мной  обошелся , мне  ничуть  не  понравилось.
И  хорошо , что  не  понравилось. Потому  что , если  бы  понравилось , я  бы  непременно  на  днях  ему  еще  чего-нибудь  высказал , потом  еще , и  в  конце  концов  от  постоянных  побоев  окончательно  бы  свихнулся.
Как  же  хорошо , что  мне  не  понравилось…
Голова  ужасно  зудит , но  если  бы  мне  понравилось , то  он  бы  из  меня  и  вовсе  инвалида  сделал. Настоящего  инвалида…
  Он  и  из  меня. Он  и  инвалида.Из  меня. Он , из  меня  и  инвалида… но  мне  же  не  понравилось , а  вот  если  бы  понравилось , он  бы  из  меня  точно  сделал  инвалида – боже  мой , как  же  хорошо , что  мне  не  понравилось.
  Моя  улыбка  в  тупике  и  слабо  держит  на  морозе. Я  болен  всем , как  вещный  Олег , заложивший  в  ломбарде  все  вещи , и  как  отмудоханный  чумазыми  девчонками  казак , махавший  на  ярмарке  чубом  и  драной  портянкой. Мне  не  светят  свечи - это  я  им  свечу. Не  равняясь  на  скорость  дрезины.
Я  пришлый  на  этой  земле. Махатмы  мне  ничего  не  передавали. Приемная  мать  моей  троюродной  сестры Александра  Петровна  Головацкая  упала  в  обморок - я  ее  не  трогал. Не  домогался.
 Госпожа  Головацкая  не  устояла  под  обдирающим  взглядом  Василия  Илябова  в  двадцатых  числах  апреля , а  очнулась  только  на  майские. Поглядев  на  себя  в  пыльное  зеркало , она  объяснимо  испугалась: ну , я  и  похудела , подумала  Александра  Петровна , теперь  мое  лицо  с  чьим  угодно  спутаешь - с  чьим  угодно , помимо  моего.
Иду , иду. Я  иду. Чем  дальше , тем  больше. Тем  больше  отдаляясь  от  того , куда  шла ;  Александра  Головацкая  изначально  весила  около  девяносто  килограмм  и  до  конца  она  пока  не  осунулась. Где  тут  солнце , где  окно , я  открыла  рот  и  направляюсь  ловить  им  солнечные  лучи - от  Александры  Петровны , по  собственному  недомыслию  принимая  ее  за  мертвую , шарахается  кошка  Гифа.
Взяв  кошку  за  полинявшую  шерстку , Головацкая  милосердно  уложила  Гифу  в  помойное  ведро. Кошка  же  сама  мертвая  и  ей  всего  лишь  мерещится , что  Александра  Петровна  уже  перестала  быть  живой ; находясь  в  обмороке , блюзовая  гитаристка  Головацкая  свою  кошку  ничем , разумеется , не  кормила , но  Гифа  умерла  не  от  голода. От  старости. Голод  ее  не  взял , а  старость  продавила  и  заставила  смиренно  лежать  под  стиральной  машиной.
  Кошка  на  той  стороне , и  у  Гифы  видения.
Александре  Петровне  еще  жить  и  жить. У  нее  самой  видений  немного: за  весь  многодневный  обморок  ни  одно  не  посетило , но  жизни  у  нее  пока  вдоволь , и  она  живет ; плеснула  в  фарфоровую  чашку  мутного  хереса  и  с  вожделением  полощет  внутренности. Жизнь  же  ее – Александры  Петровны  Головацкой. Ничья , кроме  как  ее. Она  этим  и  пользуется. Куда  вздумается , туда  ее  и  проживает.      
Как  умеет. Как  Фролов , плохо  переносящий  целостные  концепции  взятых  напрокат  рассветов. Знающий  наизусть «Дикую  песню  спешно  одевающегося  Туросбари» и  не  проповедующий  пессимистический  фатализм  на  тамбовских  мистериях  обнаженных  полковников.
Луны  не  видно , ветра  мало – угроза  справа. Слева. Справа.
Везде  угроза , в  каждом  взгляде.
В  машине , в  колли , в  снегопаде ; Фролова  еще  с  детства  приучили , что  тридцать  первого  декабря  он  после  обеда  должен  поспать – в  надвигающуюся  на  него  всеобщим  праздником  ночь  он  долго  засиживаться  не  собирается.
Спать  он  все  же  лег. Провалился  в  желтое  и   увидел  сон  о  том , как  он  пришел  к  женщине. Рваный  ритм , посторонние  мысли - Фролов  пришел  ей  помочь , защитить  от  одиночества , пролежни  в  мозгах , детские  фотографии , цапля… танцующая  лезгинку  цапля - серьезная  обуза  для  тонкого  льда.
Ощущение , что  это  уже  было. Было  и  плохо  кончилось. В  ее  комнате  провисший , словно  бы  обваливающийся  потолок , и  в  ходе  часов  стучит  сердце  времени , мечты  наполняются гремучим  студнем , внятно  говорящим  об  их  неосуществимости ; портвейн , как  народный  целитель , диагностирует  во  мне  любовь.
Фролов - нерешительный  мужчина  высокого  роста , женщина  рядом  с  ним. Если  потолок  упадет , основной  удар  придется  на  его  голову , спорт… в  водном  поло  судьи  не  прыгают  в  воду , чтобы  разнимать  дерущихся , и  драка  учит ,  я  был  настроен  побороться  за  чемпионский  перстень , а  меня  отправили  в  низшую  лигу , неумолимо  обменяв  на  две  пары  коньков  и  карманного  ящера , потолок  действительно  рушится. Женщина  прижимается  к  Фролову , и  огромная  плита  раскалывается  не  об  нее. Женщина  практически  не  пострадала. Звон  колокольчика  очищает  воздух , чья  былая  притягательность  угасает… чищу  рыбу , жарю , но  иногда  забываю  съесть. Замазываю  благовонной  смолой  славные  имена  идущих  под  нож  крейсеров. Фролов  лежит  под  обломками , обошедшаяся  без  единой  царапины  женщина  переживает  об  уменьшении  материальной  стоимости  своей  квартиры  и  не  вытаскивает  Фролова  из-под  обломков.
 Фролов  не  ведет  даже  бровью.
 Надо  жить  только  этой  секундой , ничего  другого  не  существует. Но  Фролову  не  хочется  жить  этой  секундой. Он  не  может  пошевелиться. Даже  повести  бровью - так  плотно  его  завалило.
Охотники , падальщики , я  бы  подыграл  Рихтеру , но  зачем  шокировать  ретроградов , обгоняя  на  вираже  полностью  выкладывающегося  страуса.
Утро , а  темно. Зима. Надо  же , меня  вновь  согнали  с  бортика. Потому  что  я  опять  без  плавок. Но  это  она. Закидывала  грудь  за  спину  и  кормила  сидящего  там  ребенка ; своих  детей  у  нее  нет , а  у  Фролова  есть  сын , но  нет  внутреннего  неприятия  своей  бренности.
Карательная  экспедиция  на  небо. Кто  куда. Подонки  в  политику. Фролов  еще  дышит. В  католических  храмах  в  обычае  плеваться, снимать  и  не  стирая , вывешивать  пропотевшую  рясу  на  прищепки  из  слоновой  кости ; проснувшись , Фролов  начал  вспоминать , что  же  принес  ему  2002  год.
В   первую  очередь  он  вспомнил  встречу  со  старым  другом.   
Фролов  ехал  на  троллейбусе  по  улице  Зорге , наказавший  Илябова  финансист-конфуцианец  Анатолий  Трухонин  разгонялся  вплотную  к  троллейбусу  на  серебристом  «БМВ».
Анатолий  почти  столь  же  высок. Он  знал  Фролова  до  его  полового  созревания - склеивающим  модель «Авроры» , стоявшим  в  очереди  за  квасом , выбиравшимся  по  субботам  пополнять  коллекцию  марок ; Фролов  заметил  Анатолия , Трухонин  обратил  внимание  на  Фролова , они  стали  друг  другу  махать , Фролову  было  очень  приятно , тем  более  он  ничем  не  рисковал - Анатолий  Трухонин  чувствовал  нечто  похожее , но , махая  Фролову , он  отвлекся  от  дороги  и  раскрепощенно  вылетел  под  молоковоз.
Фролов  не  догадывается , выжил  ли  старый  друг  Толька  или  нет; из  троллейбуса  Фролов  тогда  так  и  вышел. Сейчас  он  об  этом  немного  жалеет , но  вот  настает  вечер , большая  часть  населения  смотрит  новогодние  огоньки , Фролов  глух  и  слеп  к  истеричным  метаниям  термометра , телевизор  у  него  сломан – к  праздничным  передачам  он  испытывает  стойкую  неприязнь , но  сегодняшним  вечером  он  бы  не  отказался  и  от  новогодних  огоньков.
Он  и  не  отказывается. Непритязательно  смотрит  в  окно  и  видит  множество  новогодних  огоньков.
Настроение  у  Фролова , конечно  же , не  новогоднее , но  еще  не  отталкивающее  от  земной  жизни ; на  месте  Фролова  кто  бы  только  не  повесился , а  Фролов  смотрит  в  окно  и  поэтапно  перебирает  в  уме  названия  известных  песен.
«Tomorrow  never  knows» , «Tomorrow  never  dies» , у  Фролова  предположительно  не  будет  ничего  хорошего. О  худшем  он  старается  не  задумываться – да , он  человек  ничем  не  выделяющийся  на  прямых  путях  массового  рывка  по  равнине , но  он  уже  на  грани  схода , кто-то  вроде  замученного  плененными  женщинами  индийского  рыцаря ; не  представляя  себя  подвешенным  за  яйца  промышленным  шпионом , Фролов  подмигивает  новогодним  огонькам. Некоторые  из  них  горят  постоянно - не  для  Фролова. Какие , вспыхнув , сразу  же  гаснут - гаснут , пожалуй , для  него. Фролов  не  отходит  от  окна  даже  подумать , он  мыслит , стоя  у  окна  и  без  малейшей  корыстной  цели  пытается  преодолеть  условные  рефлексы. Фролов  думает  о  детально  описанной  в «Декамероне» чуме  и  о  подло  обманутых  праведниках , денно  и  нощно  корячащихся  на  бескрайних  плантациях  рая.
 Фролов  не  отчаивается.