Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946
Предыдущая часть: " Раздел VI. Сошествие в ад " http://www.proza.ru/2014/07/17/439
Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)
РАЗДЕЛ VII. КЛЮЧИ ОТ АДА И СМЕРТИ
(Евангелие от Иуды)
(перевод с белорусского языка)
І жывы, і быў мёртвы, і се, жывы ўва векі вякоў, аман; і маю
ключы пекла і смерці.
Апакаліпсіс, гл.1, ст.18
Lasciate ogni speranza*.
* Вы, што ўвайшлі, пакінце спадзяванні.
Дантэ
Через час после того, как гонец поскакал за палачом, лицедеев вывели из временной маленькой камеры в нижнем этаже западного нефа, и повели узким, как подземный ход, коридором. Дикие стены и низкий, рукой подать, свод давили на душу. По бокам попадались чуланы вояк. В них блестели на стенках щиты и мечи. В горячем влажном воздухе чуть трепетали языки свечей, пахло потом, кожаными ремнями, ржавчиной, растительным маслом для оружия. Стража молча шла вокруг, а впереди, с факелом, шел Пархвер, наклонив голову. Только тут можно было понять, откуда такие пятна копоти на сводах.
Во втором нефе чуланы попадались реже: видимо, каждая дверь вела в несколько комнат. Там, где эти двери были открыты, можно было увидеть, что жильё тут богаче: висели на стенах ковры, серебряные зеркала, на маленьком наборном столике за одними дверями Юрась заметил большие, очень роскошные шахматы.
Вошли и в тронный зал, скупо освещенный двумя каминами, десятком факелов и верхним светом через узкие окна. Стены тут были беленые, разорванные сям там гранитными неоштукатуренными сверху обломками. Сделано это было для красоты: ровная белая поверхность, а на ней, пятнами неровной формы, серые, кровавые, зеленоватые бока камней. Тут и там эта красота была завешена старыми коврами и нездешними гобеленами. На них висело оружие.
— Схватить бы, — шепнул Роскаш.
— Ну и дурило, — прошелестел цыганистый. — Всем известно: клинки тут прикреплены к ножнам. Чтобы не хватали оружие при особе короля, если ссориться начнут.
Трон белой кости, окованный золотом, стоял в другом конце. Двое железных животных словно охраняли его с двух сторон: волк и орел.
У стен стояли скамьи, крытые налавниками из сукна и мехов, и скамьи-ящики со спинками. Из одной такой скамьи слуга, отбросив сидение, доставал сейчас серебряные и золотые чаши, длинные столовые ножи — в каждом дюймов пятнадцать, — ложки и другое. Клал их на расстеленную скатерть. Во время больших приемов к этим скамьям приносили и устанавливали буквой «П» столы.
У цыганистого, когда увидел такое богатство, даже засверкали глаза. А Богдан и внимания не обратил. Смотрел на резные спинки скамей. На них сидели за столами люди в богатой одежде, чокались огромными чашами и бокалами, вгрызались в окорока и оленьи седла.
— Богато жрут, — проглотив слюну, шепнул он.
— Заткнись! — гаркнул Пархвер.
Маленькие, страшно маленькие, они шли залом. Своды были где-то неизмеримо высоко, куда выше даже недостижимого дневного света из окон. Настолько выше даже за него, что безнадежно терялись во тьме. Кружилась голова, когда случайно глянешь ввысь.
Тускло сверкал над троном серебряный овал со вписанным в него прямым шестиконечным крестом — старой, еще до времен Волчьего Хвоста (1), эмблемой этих земель. Языческой еще эмблемой, которую оставили за схожесть со знаком Креста.
— Это... взгляни, — сказал Акила Киёвы, — это... Юрий святой.
Еще выше креста, уже почти в полной тьме, возносился надо всем, угрожал мечом и прикрепленным к стременной петле копьем железный, покрытый потускневшим серебром конный великан, общий Патрон.
— Н-ну, воронье мясо, — сказал со смехом Пархвер. — Скорей, холеры. Вам и Юрий не поможет... Могу вот вам под конец чудо показать. Давай ты, лысый, задница святого Петра, иди к княжескому месту.
Жернокрут колебался.
— Иди-иди. Убивать не буду.
Мирон медленно пошел. Перед княжеским местом пол зала немного, на три-четыре узкие ступеньки, поднимался. Жернокрут ступил на первую, вторую, третью... И тут случилось что-то такое, от чего можно было поседеть. Гулкий, металлический, страшный по силе лай забился о стены, начал греметь под сводами.
Встопорщив железные, похожие на перья, пряди загривка, широко раскрывая пасть, бумкал, лаял железный волк. Медленно поднимались крылья орла.
Жернокрут кубарем скатился вниз, побежал к остальным. Лай умолк, и от внезапной мертвой тишины зазвенело в ушах.
— И железо на вас лает, — ощерил зубы Пархвер. — Потому что каждому свое место. И никакому человечку без разрешения выше первой ступеньки не идти, и вперед не бросаться, и место свое знать... Ну, скорей, скорей.
Молча потянулись они коридором первого восточного нефа.
— Что будет? — очень тихо спросил у Юрася тот, кого он звал Иосией.
— Боюсь — конец, — ответил Братчик. — Иначе он бы нам того тайного средства от покушений не показал. Ты слышал когда-нибудь об этом?
— Нет.
— И я. Все, значит, уже решено.
Они шли в мрачной тишине. Трепетали огни факелов.
— Руки связаны, — сказал Братчик. — Не думал я, что такой скорый придёт конец.
Иосия промолчал.
...Они поднялись по крутой лестнице и вошли в судный зал.
— Микипар, — сказал Пархвер. — Иди сейчас к войту, возьми у него ключи от пыточной и каменных мешков.
— Не надо, — сказал вдруг мягкий, очень богатый интонациями голос из угла. — Отдохни, сын мой Микипар. Я схожу сам. Мне надо видеть войта.
Никто не заметил, что в темном уголке за столом сидел над свитком Флориан Босяцкий, и потому все вздрогнули от неожиданности.
Тайный рыцарь Иисуса набросил на голову капюшон и не пошел, а поплыл к выходу.
Проходя мимо Юрася, любезно прикоснулся ладонью к его руке. Исчез. Братчика передернуло. Он впервые видел тут таких людей. Словно что-то тайно-нечистое, холодное, недоступное никаким страстям, осквернило руку. Словно, проснувшись ночью, с ужасом почувствовал на ней скользкий ход змеи.
— Ключ от пыточной? — недоуменно спросил Акила. — Это... Оно, сказать бы, зачем?
Пархвер улыбнулся:
— А ты что думал, дубовый ты кол, тебя сюда выпивать привели? Напрасно покойник, их святейшество Сикст, создал инквизицию? И он за это в лоне Авраамлем.
— В лоне самого сатаны, — брякнул Богдан. — Не смейте трогать! Я белорусский шляхтич, а они — мои друзья.
— Одного только не понимаю, как люди могут терпеть такое, — тихо сказал Иосия. — И еще больше сорока лет.
Братчик впервые за все время внимательно посмотрел на союзника. Но смотрел на него и Пархвер. Оценивал.
Небольшенького роста, может еще и потому, что согнутый, хилый на вид, но, по-видимому, цепкий и выносливый, как жмойская лошадка, смешной, даже очень смешной. Кисти рук, опутанные веревкой, узкие и длинные. Лицо худое и темное, волосы иссиня черные, нос прямой и не длинный, с легкой горбинкой. Рот сжал, темные глаза смотрят любознательно и мрачно.
— Откуда у тебя такие мысли, иудей? — спросил Пархвер.
— Они давно у меня, те мысли.
— А почему не носишь волосы, как все?
— А почему это мне носить волосы, как все, когда я теперь вовсе не как все?
— Ну, смотри. Все вы тут темные, а ты по этой причине еще темнейший. Раз с такой шайкой связался.
— Сам ты с шайкой, — сказал неисправимый Богдан. — Я дворянин.
— А вот попробуете вы, если повезет, темницы...
Шалфейчик вдруг завопил еловым голосом:
— Не бойся ничего, что тебе нужно будет изведать! Вот дьявол будет ввергать... вас в темницу... и будете иметь печаль...
— Тихо, — сказал Юрась. — Не кричи от ужаса, брат.
Войт Городни, Цыкмун Жаба, несмотря на то, что с конца стычки на Ростани не миновало и двух часов, был пьян. С самого утра был под хмельком, а теперь еще добавил романеи. Тупой горделивый облик словно раскис, глаза смотрели и не смотрели, осоловелые, будто затянутые мутной пленкой. Мясистый рот закостенел от самомнения (оно всегда обострялось в пьяное время). Золотая чуга распахнулась, обнажив широкую ожиревшую грудь, густо покрытую волосом. Рукава были засучены, по локоть открывая руки.
Эти мясистые руки занимались теперь удивительным делом.
Почти всю небольшенькую заднюю комнатку, что граничила с замковой опочивальней войта, занимали глубокий стул и, перед ним, огромное корыто, сажени в три длины, сажени в полторы ширины. Дно было покрашено пятнами в черный, зеленый, желтый цвета. Над корытом темнел большой круг: дно бочки, ровно замурованной в стенку.
Руки магната брали из ящика какие-то небольшие предметы и расставляли на дне корыта.
Вот они поставили вырезанную из дерева белую Каменецкую башню, на «север» от нее, поодаль, Коложу, здание курии. Возвели маленькие башни замка. Потом, ближе к правой руке, возникли валы и здания, в каких каждый сведущий человек узнал бы Менск. После опустились на дно корыта башни Кракова, а еще дальше — кружевной Кельнский собор.
Стали на свое место, ближе к краю корыта, аббатство в Кентербери и мрачный Дурбан Кастл. Дальше, за полосой синей краски, Жаба поставил ступенчатую юкатанскую пирамиду и что-то вроде пагоды, поскольку на дне корыта там было написано «Большое Чипанго» (2).
Он не разбирался, что тут что. Просто сведущие люди много раз показывали ему, где что должно стоять, и он мог делать это даже пьяный, а значит, во всех этих его действиях было не более знания стран и тверди земной, чем у пчелы, которая строит соты, знаний геометрии.
Слуга уже несколько раз звал его. Жаба не обращал внимания.
— Сударь...
Молчание. Руки теперь устанавливают на дно леса. Много лесов.
— Сударь, эти... ходоки со Щучинской окрестности просят налог уменьшить. Сорок два человека по количеству деревень. Не идут прочь.
— И не думай. «Иди с подарками — и хорошо тебе будет», — сказал Соломон. А я в коллегиуме учился. Я чуть-чуть умнее Соломона.
После на дне корыта появились уже домики, дома, садики, коровки и лошадки на зеленых пятнах.
— Криком кричат, сударь.
— Тогда повесить, — крикнул Жаба. — По-ве-сить. «Карай сына и не возмущайся криком его», — сказал Соломон. А я умнее Соломона. Я, может, сам есть бог. А?
— Да. Да.
— Иди.
Слуга пошел, решив всех не вешать, а повесить, ради острастки, одного-двух. Жаба расставлял теперь на дне фигурки людей. Куклы были деревянные. Руки их, скрепленные на суставах нитями, болтались. Наконец ящик опустел. Войт потянул из сулеи и отставил ее. Оперся подбородком на кулаки и сверху стал смотреть в корыто.
Плыли реки, стояли красивые города, паслись на лугах стада. Жаба смотрел на эту живую, счастливую земную низину с умилением.
— Хочешь ко мне? — спросил он у одной куклы.
Кукла молчала.
— Смотри, пожалеешь.
Он взял соседнюю фигурку и поставил ее ближе к дому... Потом вздохнул и вытянул из дна бочки шпунт. В корыто несильным потоком потекла вода...
— «От человека до животных и гадов», — прошептал Жаба.
Ноздри его дрожали, расширялись. Вода уже разлилась по дну корыта, достигла куклам коленей. Жаба переставил тех из них, которые были близко, на крыши домишек. Остальные постепенно заливались водой и не всплывали, ведь в ножки был залит свинец.
Вот уже залило овец... коров... лошадей... Некоторые керамические и костяные фигурки всплыли, поскольку были пустые внутри. Вода постепенно набиралась в них, и они медленно опускались в нее. Остальные остались, шевелили под напором течения руками, поднимали их па мере того, как поднималась вода. Словно тянули эти руки к тем, которые были на крышах.
Потом вода залила их с головой, и они стояли, подняв руки вверх. Течение начало скрывать надворные строения... крыши...
Войт взял одну куклу с крыши и поставил ее на колокольню. Вода уже залила дома и деревья. Только плавали, постепенно заполняясь водой, несколько кукол. Маленькие пузыри вырывались у них изо ртов: по-видимому, в воздушное пространство их полого тела вели тонкие, как волос, проходы.
Жаба взял одну фигурку и поставил ее на край корыта. Улыбнулся ей.
...Залило уже и колокольни. Медленно шли на дно «пловцы».
...И когда все они исчезли, войт снял с края корыта одинокую фигурку, опустил ее в воду и стал следить.
Как раз в этот момент доминиканец проскользнул в двери.
— Идемте, сударь. Идемте, сын мой.
— Куд-а? — не отрываясь от зрелища, спросил магнат.
— Совет собрался. Самозванца этого, Христа с апостолами, судить.
— А-а. Это я всегда.
Флориан заметил состояние своего собеседника.
— Можете и остаться. Нам только ключи от «преисподней».
— Н-не-ет, — закрутил головой Жаба. — Это, может, у других войтов так. А я такой войт, что ключи эти у меня в-всегда на поясе. Без войта не откроете. Хотите открыть — идите к войту. Раз «преисподняя» открыта — значит, войт там... Где палач?
— Поскакали за ним.
— Эг-ге. Хорошо... хорошо.
Флориан Босяцкий смотрел на корыто:
— Зачем же это вам пачкаться по мелочам? Власти и силы над этими обителями у вас хватает.
И вдруг понял. Сказал с отеческой улыбкой:
— А-а, понимаю, попытка перед великими делами...
— Д-да.
Войт пошел за монахом. На мгновение задержался в дверях и бросил жадный взгляд на корыто. Там, на поверхности воды, никого уже не было.
Гладь
(1) Волчий Хвост — воевода, который приводил к христианству радимичей и кривичей. В погоне за этой хорошей целью почти целиком вырезал Мстиславль, жители которого с того времени — «недасекі».
(2) Чипанго, як называл Марка Поло, — Япония.
Продолжение "Раздел VIII. палач" http://www.proza.ru/2014/07/23/1328