161. Бродский и Рубцов (мостик)
Пушкинская – это не улица, а мостик между поэтами. Очень разными, литературными, да и жизненными полюсами.
В 60-х годах в коммунальной девятиметровой комнатушке здесь обитал поэт Глеб Горбовский, в гостях у которого перебывали все поэты питерского тех времен андеграунда: Евгений Рейн, Виктор Соснора, Виктор Голявкин, Олег Григорьев, Дмитрий Бобышев, Константин Кузьминский и так далее.
Комната, как каморка Родиона Раскольникова, «была похожа на длинный узкий гроб» (Достоевский в нашем фэнсионе униженных и оскорбленных – сочинил все на двести лет вперед).
«Без всякой натуги мог бы я теперь составить отдельную книгу из одних только кратких описаний визитов, нанесенных мне замечательными людьми, в момент (длинной в 5 лет), когда я проживал на Пушкинской... А вот Иосифа Бродского у себя почти не помню, хотя, наверняка, заглядывал и он».
Из стихотворений Горбовского:
А я живу в своем гробу,
Табачный дым летит в трубу.
Окурки по полу снуют.
Соседи счастие куют.
Эта комната помнит молодого Николая Рубцова, который тогда, по выражению Горбовского «только присматривался, прислушивался к хору собратьев, а главное – к себе». Он тоже вспоминал об этом питерском пристанище, сидя у себя в деревне, в Вологогдской губернии:
…Трущобный двор, фигура на углу.
Мерещится, что это Достоевский.
Я продолжаю верить в этот бред,
Когда в свое притонное жилище
По коридору в страшной темнотище
Отдав поклон, ведет меня поэт.
… Поэт как волк напьется натощак.
И неподвижно, словно на портрете
Все тяжелей сидит на табурете
И все молчит, не двигаясь никак.
А перед ним, кому-то подражая,
И суетясь, как все по городам,
Сидит и курит женщина чужая.
Ах, почему вы курите, мадам!
Каморка (гроб) два на четыре метра – подходящий размер для мостика между временами.
Иосиф Бродский тоже один из странников, которых принимала Пушкинская. В нашем фэнсионе он посещал пристанище Евгения Рейна на Пяти Углах, Наймана в коммуналке на Николаевской.
И, очень возможно, какие-нибудь из легендарных капернаумов того времени – кафе «Эльф» на Стремянной, пивбар «Молли» на Рубинштейна, кафетерий «Сайгон» на Невском… Здешние адреса мелькают в его стихах:
Разъезжей улицы развязность,
Торцы, прилавки, кутерьма,
Ее купеческая праздность,
Ее доходные дома…
Конечно, он здесь не завсегдатай, заповедные и культовые места Бродского в Питере – за пределами Трапеции: фантасмагорический дом Мурузи на Литейном («полторы комнаты»), Греческая церковь (призрак ее) на Знаменской, классические колонны Биржи, Васильевский остров, куда обещал поэт, отвергнув другие страны и погосты – придти умирать.
Он и жил здесь поблизости, на Николаевской, после возвращения из Норинской, из архангельской ссылки. С возлюбленной Мариной Басмановой, матерью его сына – покинувшей его и покинутой им, но никогда незабытой.
И сердце вновь горит и любит, оттого,
Что не любить оно не может…
Именно здесь они пытались стать семьей, но не получилось.
Вернее, получилось то, что нередко получалось на Пушкинской: факт искусства.
Все-таки, Пушкинская – прежде всего, улица несчастной любви. Может быть, самой знаменитой неудавшейся любви в поэзии конца ХХ века; Бродский, Бобышев, Марина…
Уезжая навсегда, в Европу, потом в Америку, Иосиф Бродский прошагал по Невскому, от Фонтанки до Московского вокзала, по северо-восточной границе нашего фэнсиона.
Попрощался в его лице с городом, страной, с видимой, слышимой, обоняемой им в последний раз (дым отечества):
…Что я запомнил в последний свой день
В той комнатушке?
Стол, да бокал, да зеленое бра
Под занавеской.
Вот я и вышел в четыре утра
Прямо на Невский.
Вот и прошел с чемоданом квартал
До паровоза.
Все озирался, все слезы глотал –
Бедная проза…
Фэнсион Трапеция проводил поэта в изгнание – к страданиям, но и к триумфам.
Почему Бродский так никогда и не вернулся в Петербург, хоть обещал:
Ни страны, ни погоста,
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать...
Может, потому, что боялся своей фатэмы, зная (от Ахматовой), как опасны самопредсказания в стихах. Придти на Васильевский остров, и умереть (от инфаркта? От общего петербургского фатума? От любви?)
В определенном смысле, он уже умер, в тот момент, когда покинул свой город, и Пушкинскую (родился другой поэт, другой Бродский).