Владимир Голдин
Глава третья. Панов и Харитонов
Нет, в этой главе не будет жизнеописания двух императоров по Плутарху. Но Панов и Харитонов были первыми людьми в писательской административной иерархии большого Урала. А раз они были административными лидерами, значит, они несут ответственность за успехи и провалы в этом направлении.
Из всего писательского бомонда Урала тех лет, пожалуй, только о Панове его современники оставили больше воспоминаний, чем обо всех остальных вместе взятых.
Иван Степанович Панов увидел свет в 1899 году в деревне Мокино, но не в помещичьей семье, а крестьянской, что дало ему преимущество перед представителями других слоев общества. О родителях Панова современники ни чего не пишут, поскольку о них в советское время было принято вообще не говорить. Скорей поощрялся отказ от родителей. В любом случае родители советской власти были не нужны, потому, что с одной стороны, они могли быть представителями буржуазного класса, что сразу сулило неприятности по жизни от не состоявшейся карьеры до физического уничтожения, с другой, они все, были пережитки прошлого проклятого капитализма. Родители постоянно что-то вспоминали, сравнивали, и всегда у них получалось так, что раньше жили лучше, в магазинах товар всегда был и народ был воспитан в добрых традициях христианской морали, – в общем, родители не нравились советской власти.
Мальчик Иван тянулся к знаниям, но в то время было сложно получить образование. В момент революции он проявил максимум героизма по борьбе со своим собственным народом, но враждебного ему класса.
Обратимся к анкетным данным Ивана Степановича. При чтении анкеты Панова выясняется, что он уже в 19 лет был захвачен вихрем гражданской войны. В октябре 1918 года он добровольно вступил в отряд коммунистов отправляющихся на ижевский фронт. Как он говорит «для подавления бандитского восстания», а на самом деле ижевские рабочие, более старшего возраста, чем Панов и его товарищи, интуитивно поняли, чем им грозит большевистское насилие. Выписка из автобиографии: «В 1918 году проводил конфискацию оружия бежавших с фронта солдат. Солдатские шинели и прочее обмундирование, и все это лично сам возил в Оханский уезд в военный комиссариат. Провел мобилизацию в Красную Армию и сопровождал мобилизованных!».
Записи в послужном списке Панова меняются со скоростью развивавшихся тогда событий. Через полгода, в мае 1919, Иван Степанович по партийной мобилизации состоит в рядах РККА в городе Вятка. Через два месяца, в июле, его уже как опытного бойца откомандировали из Красной Армии для восстановления советской власти в Оханском уезде Пермской губернии.
Пропустим несколько строк из послужного списка тов. Панова и отметим, что в феврале 1920 года он возглавлял Усольский уезд, где одновременно был Председателем оперативной тройки по борьбе с дезертирством.
Столь бурная деятельность молодого большевика укрепляла не только его авторитет среди руководства, но и основательно раздражала классовых врагов. На войне, как на войне. В феврале 1922 года Ив. Панов был схвачен бандитами (Бородулинцами) и изрублен: голова, руки, бок – стал инвалидом. Стойкая неподвижность трех пальцев левой руки, отсутствие ногтевой фаланги среднего пальца той же руки, но через девять месяцев раны зажили.
Иван Степанович был искренним проводником политики партии. Захватившие власть большевики считали, что они вправе делать со страной все, что они задумали: направлять и исправлять историю, направлять и исправлять отдельные поступки людей и распоряжаться их судьбами, которые, по мнению их партии и ее члена Панова, не соответствуют уставу и программе РКП(б). Он жил искренне, по убеждению, уверенный в своей правоте. Но как эта коммунистическая искренность оборачивалась в реальной жизни для других людей, его мало интересовало. Главное чтобы в жизни людей, в их поступках, всегда просматривалась линия партии. Любые колебания в сознании людей, тем более коммунистов рассматривались Пановым как предательство. Все по Ленину, который когда-то писал: «Искренне объявивший себя коммунистом человек, который колеблется и малодушничает – подобный человек своей бесхарактерностью, своими колебаниями, своей нерешительностью совершает такую же измену, как и непосредственный предатель». Какой удобный тезис.
В Екатеринбурге Панов впервые появился в 1923-24 году. По крайне мере можно точно сказать, что в 1925 году он был слушателем Урало-Сибирского Коммунистического университета (УСКУ). В журнале «Студент-рабочий» он оставил потомкам сразу две статьи. Первая «К художественным начинаниям рабфаковцев», где Панов высказал глубокую мысль, которая пережила даже коммунизм: «Математика, физика и другие дисциплины всей своей тяжестью давят на иногда пробуждающиеся у рабфаковцев художественное творчество… корявое по форме, но глубокое по содержанию». Под этой небольшой статьей редакция высказала свое несогласие с некоторыми выводами студента Панова.
Чтобы ни кто не сомневался в его серьезных намерениях, в следующем номере журнала появился его рассказ «Два сапога, да не пара».
Кроме учебы по специальности товарищ Иван Степанович Панов занимался общественной работой (это такая дополнительная обязанность, которую почти все члены общества выполняли в советское время, бесплатно, некоторые на этой работе делали карьеру – В. Г.). В статье «Партработа Урало-Сибирского комуниверситета» Панов показал, что его в то время интересовало не только литературное творчество, но и пропаганда среди рабочих и работниц, принятых в партию по ленинскому призыву и работа студенческой печати. Панов твердо знал, что надо делать. Только в одном абзаце раз десять прозвучало словосочетание «как должно быть». Он указал, что и где «должно быть увязано», «должно быть поставлено», «должно быть стержнем», «должны концентрироваться» и, наконец, «должно быть органически связано».
До поступления Панова в УСКУ, учебное заведение имело три печатных органа: стенную газету «Пулемет», журнал «Пролетарское творчество» и «Дискуссионный листок». «Пулемет» пошел, - по мнению Панова, - по неверному пути, увлеклись методами хлесткой и безответственной и не серьезной критики.
Вместо осуществления партруководства студенчеством газета делала гимназические выпады против товарищей, которым поручено партийное руководство университетом. Пришлось «Пулемет» объединить с «Дискуссионным листком».
Такая общественная работа т. Панова была замечена и он, по одним утверждениям был направлен в г. Тобольск в редакцию газеты «Северянин», по другим, секретарем окружкома по пропаганде.
Именно от Тобольска, И. Панов был избран делегатом съезда (1928 г.) пролетарских писателей, после чего его отозвали в Свердловск и назначили руководить Уральской писательской организацией. Первое его выступление в газете «Уральский рабочий», о котором мы упоминали в предыдущей главе, так же было богато удобрено словосочетанием «должно быть». Панов в своей работе ничего не разрушал, он только газету «Пулемет» объединил с «Дискуссионным листком», и литературную группу «На смену» не разгонял, а только почистил ее, убрал не совсем классово зрелых членов. Такие результаты работы т. Панова дали возможность т. Боголюбову через многие годы заявить, что «под руководством Панова литгруппа «На смену» превратилась в литературный центр Урала».
И. Панов был коренастым, чуть грубоватым, удивительно доброжелательным человеком, имел конопатое лицо, рыжеватые волосы и смеющиеся серые глаза. Он был интересным, великолепным рассказчиком, прекрасно понимал юмор, всегда был среди людей. Его нельзя было не любить. В добрые времена у Пановых собирались самые разные люди.
Но Панов бывал и резким и строгим, мог срываться и, как говорится «наломать дров», что с ним часто случалось. Но ему совершенно чуждо было равнодушие. (Портрет Панова составлен из воспоминаний Е. Хоринской и К. Боголюбова).
«Я был уверен, - пишет К. Боголюбов, - что Панов будет руководителем литературного движения, которому так нужны были такие партийцы, как он, соединяющие в себе большевистскую принципиальность с деловыми качествами организатора, знающего и любящего литературу. Он умел работать с людьми, быстро сходился с ними и обладал высокоразвитым чувством товарищества».
Портрет Панова было легко составить, о нем остались воспоминания, поскольку он не был «врагом народа», он был, его… это многоточие заполнит каждый читатель по-своему, когда дочитает эту повесть до конца.
Иван Степанович в УралАПП был, прежде всего, партийным руководителем-организатором, его в первую очередь интересовало количество кружков и количество состоящих в них членов, затем орабочивание состава пролетписателей, затем чистка писательских рядов, когда была команда сверху. Его не волновало психологическое состояние личности его товарищей, поскольку партия не выдвигала таких лозунгов. Он работал, как мог. Панов решил первую задачу и радовался, что литературных групп в ассоциации сначала было восемь, а затем стало двенадцать, что количество членов УралАПП достигло 400 человек. В тезисах доклада Уральского ОК ВКП(б) «О пролетарском литературном движении на Урале», написанных в ноябре 1929 г., в составлении которых неоспоримо (по должности) принимал участие Панов, приводится такая таблица:
Состав ассоциации
Годы Кружки
Всего Рабочих Учащихся Школьников Численность
1925\26 9 5 4 - 150
1926\27 11 5 6 - 220
1927\28 23 6 17 1 350
1928\29 до чистки 426
Но тут начала проводить чистку своих рядов ВКП(б) и УралАПП последовала примеру старшего товарища. РАПП полностью копировала компартию, если в рядах партии постоянно велась борьба с троцкистами, меньшевиками, левыми, лево-правыми и вновь с правыми уклонами, то в РАПП шла борьба с «напостовцами», «переверзевцами».
Поэтому в РАПП проводили то одну чистку, то другую. Для чего? Читаем: «УралАПП разослал местам инструкции о проведении повторной чистки ассоциации и проверки ее работы. Повторная чистка должна окончательно очистить ряды УралАПП от всех идеологически чуждых ей лиц и творческого балласта. 1 ноября 1930 года рабочее ядро в УралАПП должно составить 75% общего числа членов ассоциации».
Партией поставлена задача, и администраторы от писательской организации взялись за дело: «В ходе чистки, - читаем в одном из архивных документов, - были допущены грубые ошибки, как например, уполномоченный т. Санников (Куштум) единоличным распоряжением распустил всю ассоциацию и тем самым нанес большой удар Миасской ассоциации. Такие ассоциации как Миасская, Златоустовская, после чистки переживали состояние застоя».
Такую же оперативную работу провел в Челябинске другой администратор – Исетский. Из организации исключили десять самых активных поэтов, которые начинали свою деятельность еще в начале 20-х годов: Н. Бутрова, В. Шмакова, Л. Шелест, М. Сидорова, С. Черепанова. За что их исключили, за что литературная группа преобразовывается в кружок? За «проведение в творчестве троцкистско-меньшевистских взглядов, не признание своих ошибок, неопределенное отношение к коммунистической партии и ее ведущей роли».
Вот результат: «Закончилась чистка русского состава УралАПП. Из 113, прошедших чистку, исключено 53 или 47%. Значительное число исключенных по группам «служащие» – 48 человек. Рабочая прослойка возросла с 23 до 38,3%».
Еще результат. И. Панов подводит итог и завуалировано хвалит себя: «Нужно сказать, что до половины 1929 года ассоциация вообще не ставила перед собой задачу регулирования социального состава рядов. Орабочивание рядов дальше слов не шло. До чистки УралАПП представляла собой целую армию 400 человек. Теперь, просто трудно поверить, что полтора года назад рабочее ядро в организации составляло только 18%, а к концу 1930 оно увеличилось до 30%».
После чистки окружных АПП 50-70% оказались за бортом. Из 400 осталось 75».
Конечно, такое шараханье в работе не могло пройти бесследно. После разгона писательской группы «На смену» литературная страница в газете исчезла, кадров для руководства стало не хватать. Не случайно на страницах газеты «На смену» вновь заговорили о том, что «Все организации, в первую голову УралАПП, должны повернуться лицом к призыву, проводить его по-большевистски, осваивая новые массивы литературного молодняка, надо заботиться о закреплении предшествующих успехов.
В свою очередь уральская печать должна поднять знамя борьбы за ударников в литературе».
Иван Степанович и члены правления УралАПП после выступления газеты сразу же берутся осваивать «новые массивы литературного молодняка» в лице колхозников Уральской области. Именно в это время осторожный Павел Петрович Бажов подает заявление о вступлении в УралАПП: «Поверстанный волей Октябрьской революции в журналисты. Я, как относительно грамотный человек, вынужден был в числе прочей газетной работы, заполнять и совершенно пустовавшие тогда в глухих углах место литработников.
Во фронтовых и краевых газетах Сибири с 18 по 21 год было немало помещено такого рода «моей литературы», от публицистического фельетона до исторического очерка.
В Свердловске, работая в «Крестьянской газете» я продолжал эту разновидность газетной работы, но в группу писателей не входил по той простой причине, что считал себя лишь журналистом.
Теперь, когда с особой остротой стал вопрос об объединении всех пишущих в литформе сил пролетариата, считаю возможным просить зачислении меня в УралАПП по секции очерков. 15. 11. 30 г. П. Бажов».
Срочно был созван пленум Уральских пролетарско-колхозных писателей, избрано бюро в составе: Бажов – председатель, Неустроев – оргсекретарь, Шмаков – зав учебно- методической частью.
К 15 ноября 1931 года был представлен отчет, в котором указывалось, что «в УралПКП имеется десять кружков: В Сарапульском районе – 2, количество членов – 27, в Звериноголовской МТС – 2, при 25 писателях, Курганском районе – 4, при 24 активистах, в зерносовхозе Магнитном – 2, при 15 членах и в Свердловске числилось в активе – 5 писателей.
На селе по отчету писателей стало больше, чем во всей области после чистки. Но дальше этого дело не пошло и литературное движение среди крестьян, также по отчетам, тихо заглохло.
В Челябинске вспомнили о писателе В. Ветрове, о котором еще в 1926 году А. Шубин писал, что он «кропотливо изучает новую деревню, потому что его рассказы не надуманные». «Ветров имел не плохие труды, - пишет газета «На смену!» 24 июля 1932г., - но сейчас вне литературной организации лишь потому, что когда-то был причислен к числу «попутчиков». Это пишется в газетах, после того как Челябинская ассоциация пролетарских писателей подверглась полному разгрому в начале 1930 года. Все писатели, работавшие в 20-30-е годы, были еще живы, где-то над чем-то действительно работали, но их выбросили из литературного процесса по классовому признаку, такие люди стали не нужны, на них партия отрабатывала оружие классовой ненависти, поэтому ветровы, бутровы, шелесты для партийных функционеров отработанный шлак. Зря о них вспомнили.
Панов не мог наладить контакта и с уже действующими кружками. «Такие кружки можно назвать дикими, - писал К. Микаев, - потому, что они работают без всякого руководства со стороны УралАПП, изучают историю литературы от «Кантемира до Горького» и вырабатывают свою собственную «программу учебы». УралАПП предстоит огромная работа организационно укрепить эти дикие, полудикие, разбросанные по всему Уралу литкружки».
Не был безгрешен И. Панов и в своих статьях, где он допускал ошибки и передерживания. В статье Б. Иньвина отмечаются недостатки в работе УралАПП, но есть и личная оценка работы Пановы. Иньвин пишет: «Еще одно замечание, мимо которого не может пройти предстоящий пленум. Газета «На смену!» неоднократно сигнализировала о крупных недостатках в работе УралАПП. Во время работы второй областной конференции, на страницах «На смену!» была помещена статья «Факты без прикрас», в которой приводились факты, говорящие о срыве в работе УралАППа. Статья достигла нужной цели, была предметом обсуждения во время работы конференции, ее основные положения нашли отражение в работе конференции.
После этого в апрельском номере журнала «На литпосту» появляется статья Панова, которая искажает весь смысл статьи «Факты без прикрас», искажает роль газеты «На смену!» в развитии литературного движения на Урале. На статью Панова мы сочли ниже своего достоинства отвечать.
Панов утверждал, что автор «высмеивал УралАПП за то, что пролетписатели вышли из стен редакции на заводы». Это является плодом фантазии т. Панова. Не больше!»
Здесь мы обращаем внимание читателя на умение И. Панова» исказить весь смысл», что нам поможет в дальнейшем понять, что же за руководитель был Панов на самом деле.
И еще одна информация к размышлению о работе Панова в УралАПП. Иван Степанович часто выступал в прессе с инструктивными статьями, как руководитель, его статьи должны были быть «путеводной звездой» для тех, кто находился под его началом. Но вот как оценила газета «Уральский рабочий» в 1930 году 6 апреля статью Панова «За большевизацию пролетарской литературы», помещенную в журнале «Рост». «За большевизацию пролетарской литературы» представляет собой ученический реферат, не охватывающий большого и значительного вопроса обозначенного в заголовке, язык, стиль неряшливы и порой малограмотен». Оценка жесткая: «ученический реферат» и «малограмотен» и это только часть оценок работы Панова.
Внимательный читатель уже насторожился: «Какое это имеет значение? – газетные оценки это не серьезно, кто-то невзлюбил Панова, вот и пишут. Автор поначалу так же относился к этим публикациям. Но затем все изменилось.
Вся информация, промелькнувшая в прессе, заставила задуматься о судьбе И. Панова, как руководителя УралАПП.
«Все новости в газетах», - гласит старая присказка. В самом начале января 1932 года в «Уральском рабочем» появилась жесткая, хлесткая статья без указания автора, в ней отмечалось: «Партийное руководство УралАПП в лице тт. Панова, Андреева, Балина и др. не только не справилось с задачами решительной перестройки, усиления классовой бдительности в АПП, но, насаждая замкнутость, семейственность, постоянно сползало с классовых позиций в болото правооппортунистической практики». В этой же статье была дана оценка его писательской деятельности «… элементы коренного оппортунистического извращения партийных установок носит и «художественное творчество» Панова». И еще. «Партийность И. Панова взята под основательное сомнение. Всей деятельности УралАПП дана суровая оценка».
В одном из февральских номеров 1932 года газеты «Уральский рабочий» читаю инструкцию-статью по вопросам литературы, но автор уже не Панов, а Н. Харитонов. Это первый сигнал. Окончательное подтверждение догадки в журнале «За магнитострой литературы». Знакомый уже читателям В. Макаров, который после разгрома группы «На смену» уехал в Магнитогорск пишет: «Следует, наконец, отметить и ту положительную политическую роль, которую сыграла наша организация в разоблачении и смене бывшего правления УралАПП, докатившегося в руководстве литературным движением на Урале до зажима самокритики, групповщины, семейственности и оппортунизма».
После таких оценок деятельности И. Панова осталось только узнать, что же с ним произошло на самом деле: Ивана Степановича освободили от должности председателя УралАПП, объявили выговор с предупреждением по партийной линии и выгнали с должности заведующего сектором литературы и искусства Свердловского ОК ВКП(б). Честный и партийно-принципиальный Панов попал между молотом и наковальней. С одной стороны он крепко обидел своей деятельностью членов группы «На смену». Как видно из статьи В. Макарова из Магнитогорска на Панова в обком партии пришла большая обстоятельная жалоба. С другой стороны, он вызвал неудовольствие со стороны новой сильной, приближенной к обкому партии группы литераторов. Панов проиграл. Он, молча, переживал случившееся, затаил в себе обиду и мстительность. Панов понимал, что в открытой схватке его могут окончательно добить, как в 22 году. Панов покорно, отошел от активной общественной деятельности, чтобы оценить ситуацию, дождаться новой политической расстановки сил.
Такой итог работы И. Панова в УралАПП. Панов срочно уехал на север области собирать материал для своего романа «Урман». Надолго ли?..
Николай Иванович Харитонов, его имя впервые появилось в екатеринбургской прессе в 1924 году на страницах газеты «Уральский рабочий» и в 1925 году в газете «На смену!». Он дебютировал очерками, затем стал писать стихи, которые заметил А. Шубин, и среди узорщиков слова отметил: «сюда можно причислить молодых поэтов Н. Харитонова и А. Альпина (талантливые, но мало пишущие)». (26). Имя Н. Харитонова звучало среди организаторов литературной группы «На смену», но затем оно затерялось среди организаторов литературного движения на Урале. И вот он вновь вышел на поверхность, возглавил УралАПП.
Повод заявить о себе в качестве руководителя у Н. Харитонова был превосходный. В Свердловске созывался слет комсомольского актива, ударников пролетарской литературы, ударников печати города. На слете присутствовали комсомольские и рапповские организации г.г. Магнитогорска, Златоуста, Надеждинска, Тагила, Кизела, Лысьвы, Перми.
«Местные пролетписатели должны будут рапортовать слету, что ими сделано для выполнения директив партии о коренной перестройке работы. Такой слет созывается впервые. Он означает, что комсомол Урала действительно по-боевому включился в борьбу за большевистскую литературу, за большевистское искусство. Могучая активизированная сила комсомола уже сейчас сказывается в работе ряда местных рапповских организаций. Рушится насаждаемая старым правооппортунистическим руководством кастовая замкнутость и оторванность писательской организации от пролетарского общества, от практики социалистического строительства».
Прямо трескотня в пустой железной бочке, которая заканчивается ничем. Н. Харитонов этой статьей показал всем, что хорошо освоил партийную фразеологию и легко ею владеет.
Это неудивительно. Новое государство существует уже 15 лет. Безликий монстр, неодушевленный герой – партия, проникла во все поры жизни общества через газеты, радио и главное через областные и низовые организации - требовала, давила, воспитывала, ломала души людей, их жизни.
Газеты ежедневно выдвигали новые лозунги:
- С железным упорством бороться за четкое осуществление генеральной линии партии.
- Пролетарий ответим на призыв ЦК огромным подъемом активности.
- Неуклонно добиваться новой руководящей роли коммуниста на производстве.
- В борьбе за генеральную линию партии неустанно разоблачать аллилуйщиков, замаскированную кулацкую агентуру.
Обычные названия дней недели: понедельник, вторник, среда… превратились в 1 день пятидневки, 2 день пятидневки…
Партия требовала от каждого, наравне с классовой враждой, развивать критику и самокритику. Человек был поставлен в такое положение, что должен был постоянно истязать себя самокритикой, постоянно быть в чем-то и перед кем-то провинившимся и, конечно, прежде всего, нужно было каяться перед партией. Чтобы члены коммунистического общества четко понимали, что такое самокритика этому определению партия дала свою интерпретацию: «Самокритика мобилизует широчайшие массы рабочих на борьбу с бюрократизмом с недостатками в работе государственного аппарата и общественными организациями, на борьбу против влияния чуждых классовых сил, за усиление пролетарского руководства, Самокритика является лучшим способом повышения активности и сознательности масс, она воспитывает сознание ответственности у каждого партийца, у каждого рабочего».
Такая трактовка самокритики скорей напоминала статью уголовного кодекса, с той лишь разницей, что в ней не было указано срока лишения свободы за нарушение какого-либо положения из этого термина. Такая самокритика, навязываемая людям, легко перерастала в самооговор, что случилось со многими в конце 30-х годов.
Но даже и то, что подавалось партией в письменном виде, нужно было понимать – правильно. Критиковать мог любой член общества, но только тех, кто тебе равен по положению, еще лучше тех, кто стоит тебя ниже по служебной лестнице и, в ближайшие годы, вряд ли поднимется до твоего уровня. Так безопасней. А если вышестоящего?.. Пожалуйста, если ты не правильно понимаешь политику партии.
Писатель Добычин Николай Ефимович, написал фельетон «Оживляли газету» и опубликовал его в газете «За магнитострой литературы» от 11 марта 1933 года, а 21 марта он уже давал показания на допросе в ОГПУ.
Кто-то на него снарядил «телегу».
Как это произошло, об этом лучше расскажет дело Добычина Н. Е., хранящееся в Государственном архиве административных органов Свердловской области.
«1933г., марта 20 дня. Я практикант 4-го отд. ОПОППОГПУ по Уралу, рассмотрев материал на Добычина Н. Е.
Нашел: Добычин Н. Е., рождения 1904г., беспартийный, происходит из семьи крупного кулака, раскулаченного в настоящее время. Пользуясь своим положением на литературном фронте – Добычин систематически (сразу же! – В. Г.) занимается протаскиванием антисоветских и антипартийных установок на страницах советской прессы, что подтверждается написанием фельетона «Оживляли газету» явно контрреволюционного содержания, а поэтому.
Постановил: Добычина Н. Е. арестовать, в занимаемой им квартире провести обыск».
Николай Ефимович глубоко осознал, что он натворил и в показаниях 21 марта сказал следователю: «Мой арест объясняю тем, что на днях в газете «За магнитострой литературы» был помещен мой фельетон и после его помещения в газету он получил резкую критику со стороны всей общественности Урала, которая расценила мой фельетон, как контрреволюционное выступление в печати».
Фельетон получился веселый. Даже сейчас, когда прошло более 70-и лет, он злободневен. Суть его заключается в том, что писателя используют не по назначению. Добычина послали в командировку от газеты «Уральский рабочий», он написал очерк, но редактор советского отдела читал его материал слишком долго. Материал устарел и не пошел в печать. Добычина вновь командируют, результат работы прежний. Затраченные на командировку деньги, потерянное время, не поворотливость редактора – все это раздражает. Добычин написал фельетон о том, как начальник 1 района милиции произносит речь на три часа «о подготовке к весенней уборке улиц». За это время можно было выполнить весь объем запланированной работы.
Но в условиях классовой борьбы, всеобщего подозрения, да еще выяснилось, что Дпбычин из семьи кулака, многие увидели, что начальник милиции – это никто иной, как сам Каганович. На кого перо поднял! Редактор отдела в глазах бдительных граждан превратился в главного редактора «Уральского рабочего» – Орлова. Поэт Тушкум – в настоящего поэта Куштума.
Поднялся большой партийный шабаш. До Кагановича дело не дошло, но к Орлову пришлось писать письмо-обращение.
Но как вели себя коллеги?
Свидетель Куштум-Санников Николай Алексеевич. «Добычина знаю с 1932 года по редакции журнала «Штурм». Я заметил, что Добычин совсем не участвует в общественной работе. За этот период он не выступил ни на одном литературном вечере. …У меня создалось мнение о Добычине как писателе не общительном, замкнутом человеке, т. к. живя в одной гостинице, я не замечал, чтобы кто-нибудь приходил из литераторов к Добычину».
Разве в этом есть состав преступления? В нормальном обществе, конечно, нет, но в советском «не участвовал в общественной работе», «замкнут» – это очень подозрительно – значит не наш, тем более из кулаков.
Вывод Куштума: «Прочитав содержание, можно прямо сказать, что наиболее ярким контрреволюционным выпадом писателя Добычина является факт, высмеивания секретаря ЦК ВКП(б) тов. Жданова, который изображен Добычиным в роли начальника 1 отдела». Уже Жданов. Все жили в страхе подозрения. Старые понятия о чести и достоинстве ушли в прошлое.
Куштум ушел из кабинета следователя, предварительно дав подписку о не разглашении.
Свидетель Шмаков Сергей Иванович. «Добычин производит «впечатление замкнутого, что-то скрывающего человека, как говорят «себе на уме». О его политическом лице судить трудно, т.к. никаких открытых антисоветских высказываний и действий не замечал». На этом можно и остановиться, но Шмаков продолжает: «антисоветский характер имеют его «Хакаские рассказы» и в особенности «Оживляли газету».
Были и другие свидетели, но достаточно. Следователю и так ясно: «телега» есть, свидетели подтверждают. Дело готово. Но на дворе еще был только 1933 год, ГПУ еще только набиралось опыта в таких делах, чтобы потом, в 1937г., поставить на поток. А сейчас для Добычина все закончилось хорошей встряской и уроком для других: «Знай, как надо критиковать и кого». В своем письме редактору областной газеты «Уральский рабочий» Н. Добычин просил понять его правильно «когда я писал фельетон, я ориентировался на юмористические фельетоны одного философа в «Литературной газете». Мне казалось, что я пишу что-то свежее с жаром собирательного дружественного шаржа. И вот что получилось. Я «злобствовал по вашему адресу», «я клеветал на всю партийную печать в целом», «опошлил действительность».
Дорогой тов. Орлов, повторяю – я не оправдываюсь, вина моя моими субъективными намерениями не уменьшается, но что я могу поделать, мной руководили именно те мотивы, которые я изложил в этом письме. Я признаю антипартийность своего фельетона, я понесу за него тяжелую ответственность, я хочу сказать о своем действительном отношении и к вам, и к «Уральскому рабочему» в целом, которое тоже чудовищно искажено в моем фельетоне. Я никогда не думал, что можно так нехорошо ошибаться, что можно представить в таких ужасных красках тех, о ком совершенно иначе думаешь, хотя и споришь по некоторым вопросам, к кому совершенно иначе относишься».
Добычин совершенно правильно выбрал тон письма: покаяние и самокритика.
Через три недели Добычину Н. Е. изменили меру пресечения, заменили содержание под стражей на подписку о не выезде.
31 июля в ГПУ пришли к выводу, что «помещение в газете контрреволюционного фельетона, - материалами следствия криминал обвинения достаточно доказан не был». Ему грозила статья 58-10 УК РСФСР – это от 6 месяцев ареста до высшей меры наказания.
Если вновь вернуться к Н. Харитонову, то станет ясно, почему он так громыхал в пустую железную бочку партийной фразеологией. Иначе было нельзя. Новое государство и правящая партия наращивали на своем теле складки истории. Уже появились гиганты заводы. Урал стал пролетарским. Пусть еще не до конца чистый, по своему сознанию, но преобладал в крае рабочий класс. Интерес к литературному процессу со стороны партии возрастал, ей требовались широкие литературные полотна, где бы обобщалась жизнь рабочего класса на гигантских заводах. Особо крупным планом вырисовывались, как бы сама собой, роль вождя и партийных организаций. Что могли в этом плане ВАПП и РАПП?
Они исчерпали себя – эти ВАПП и РАПП. Нужно создавать единую организацию. Последовало Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года о ликвидации ВАПП и РАПП. Перед писателями была поставлена задача, отобразить в литературе процесс рождения социализма, процесс перековки мира и быта нового человека – строителя. Требовалось решительно отмежеваться от мизерных никчемных, для партии, чувств индивида. Роль личности должна была сойти до пылинки в рамках коллективного строителя социализма.
В 30-е годы, как грибы, стали появляться книги о герое, которому все в жизни дала партия, как из деревенского забитого парня вырастал человек, это «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Моя жизнь» – Караваевой, «Я люблю» – Авдеенко, «Так начиналась жизнь» – Савчука, и многие другие. В этих книгах отражена, правда, жизни, но только ее часть, а не вся жизнь, об остальной части жизни людей просто замалчивали, а кто имел мужество писать, тот писал в стол.
РАПП распущен. Создан комитет по организации нового единого союза советских писателей. Н. Харитонов возглавляет его на областном уровне. По этому вопросу он выступил с докладом на слете литературно-художественных сил Свердловска 22 мая 1932 года. Газета «На смену» дала этот доклад в сокращенном виде читателям. «Решения ЦК ВКП(б), - говорит докладчик, - о перестройке литературно-художественных организаций открывает новые огромные возможности для разворота нашего литературного движения. Оно ставит перед литературными организациями задачу работы по-новому, задачу коренных изменений методов работы художественных организации».
Работа в литературных организациях не может сразу измениться, так как не могут сразу измениться люди, нужно время, как показала практика хотя бы с группами «Улита» и «На смену». Разогнать, одно – воспитать другое. Частота принимаемых партийных решений, не может совпадать с процессом становления творческой личности. Только в угоду культу партии Н. Харитонов заявляет, что все изменилось. Некоторые писатели того времени не поняли требований, что надо работать по заказу партии, а не обобщать свой жизненный опыт. Разве М. Горький писал роман «Мать» по заказу царя, он писал то, что его задевало за живое. Примеров не было. Тов. Сталин не писал романов, только политические доклады. Он сам не понимал, как это делается, но требовал литературных произведений подогнанных под его постановления и речи. Но реальная жизнь уже вошла в 30-е годы, и уже никто не мог возразить вождю, как когда-то в 20-е юноша от поэзии Окатов заявил: «Ни Ленин, ни Плеханов, ни Маркс в литературе ничего не понимают, поэтому единственным авторитетом в литературоведении может являться Шкловский».
В г. Магнитогорске секретарь оргкомитета по перестройке литературно-художественных организаций т. Шнейдер только попытался в газете «За магнитострой литературы» высказаться в защиту рапповского движения, как последовали выводы: «1\ В двухдневный срок разрешить вопрос о пребывании т. Шнейдера в комсомоле; 2\ Обсудить и осудить во всех литературных кружках т. Шнейдера; 3\ Снять с работы секретаря оргкомитета и дело передать в ОК ВЛКСМ».
Времена меняются. Организационный комитет по созданию нового Свердловского отделения Союза советских писателей захлестнула групповщина. Этому способствовали сложившиеся условия, в которых жило общество. Классовая борьба за пролетарскую чистоту, породила замкнутость, каждому было, что скрывать от партии из своей жизни. Каждому нужен был человек, с которым можно было бы поговорить откровенно без опаски, что выдаст, а это в обществе широко практиковалось. В уголовном кодексе была статья, 58-12. Она предусматривала наказание до 6 месяцев лишения свободы за не донесение о готовящемся контрреволюционном выступлении, а это включало в себя все разговоры, даже на кухне. Писателям нужна была опора среди коллег при обязательном обсуждении своих произведений в союзе писателей, при прохождении в печать.
В первое время своего правления Н. Харитонов стремился быть ровным со всеми членами организации. «Идеи социализма, - писал Харитонов, - стали основой для творчества подавляющего большинства советских писателей, это означает, что пролетариат одержал еще одну из колоссальных побед, завоевал гегемонию в литературе и тем самым окончательно вдребезги разбил контрреволюционные теории о несовместимости искусства и социализма, в невозможности создания пролетарской литературы».
Дальше он с гордостью отмечает: «Если год тому назад на Урале можно было говорить и писать только об отдельных более или менее талантливых прозаиках и поэтах, то сейчас уже здесь налицо один из значительных отрядов молодой советской литературы». Н. Харитонов называет имена: «Огромный путь роста от первых очерков А. Авдеенко до романа «Я люблю», от «Страны Ман-си» к повести «Военлеты» у С. Морозова, от «Декады» к «Зеленому городу» – С Балина, от «Боевиков» к «Причинам» – А. Баранова и других». Это выступление Н. Харитонова приятно отметить среди поверхностных и по сути дела невежественных критических его поздних статей и статей его коллег.
В это время идет подготовка к 1 Всесоюзному съезду советских писателей. Момент важный. Во-первых, всех волнует вопрос: «Кто пройдет в Союз советских писателей (ССП)? От Харитонова, как лидера много зависит. Но Харитонов уже другой. «Свердловская писательская организация молодая, - заявляет Харитонов, - тем не менее, в ней наблюдаются элементы бойкости, зазнайства, замкнутости, нежелание учиться. Можно было бы привести большое количество примеров литературной и политической безграмотности из многих произведений наших писателей (Морозов-Уральский, Балин, Исетский)». Год назад было другое мнение. Правильно. Но год-то прошел. По законам ленинской диалектики все меняется. Появился в печати последовательный сторонник Харитонова – И. Горев, который сочинил статью «Десять тревожных склянок» и в поддержку своего друга по группе, в той же газете, 30 марта, надергав отдельных фраз из рассказов С. Морозова, размазал его творчество грубо предвзято, несправедливо. Зацепил и других.
Заседание правления Свердловского отделения Союза советских писателей 5 июля 1934 года проходило бурно и не в полном составе. Присутствовало только четверо из семи: Харитонов, Авдеенко, Куштум, Хорунжий. Не присутствовали: Балин, Кожевников, Панов. Обсуждался вопрос: «О приеме в члены союза писателей». Заявлений было подано 51. В члены союза приняли 18 человек, рекомендовали стажером – 16 и отклонили заявления – 17 человек. Стажерами (затем их стали называть кандидатами – В. Г.) стали такие известные писатели во времена РАПП, как: Панов, Морозов-Уральский, Шмаков, Реут. Отклонили такие кандидатуры, как: Исетский, Антонов (Изгнанник). Не было подано заявлений от Бажова, Троицкого, Кожевникова.
Во-вторых, писателей области очень беспокоила проблема: «Кто попадет в областную делегацию на съезд писателей в Москве, состоящую из 12 человек? Быть делегатом съезда почетно. Тем более каждый третий член союза областной организации (12 из18) мог рассчитывать на это. Но поехали на съезд в Москву 11 членов областного союза, двенадцатый – И. Горев, который даже заявления в союз не подавал. Все это будоражило умы и задевало сердца творческих людей.
Редакции газеты «Уральский рабочий» в 1934 году, доставляло удовольствие чернить творчество писателей-рапповцев: Морозова, Балина, Исетского, Королькова, Троицкого. Ежемесячно появлялись критические предвзятые статьи с подписями авторов и без подписи. Крушили не только отдельных авторов, но и все книги, какие выходили через литературно-художественный отдел в издательстве УралОГИЗ.
Этим занимались Харитонов, Горев, Маленький. Это не случайно. Все трое сотрудники «Уральского рабочего», а Харитонов заместитель главного редактора. Примером им был сам главный редактор газеты – А. Жуховицкий, который в своих публикациях прямо призывал, социальные силуэты старого корабля – дворян, купцов, инженеров убирать с горизонта, если они не поддаются советской формовке. А. Жуховицкий до дня ареста считал себя правильным большевиком-ленинцем. Его репортажи с процесса группы Радека в Москве имели хлесткие названия: «На кровавой бирже», «Так плелась паутина», в этих репортажах звенела искренняя большевистская злоба, замешанная на ярком государственном социалистическом лексиконе. Выдержка из его репортажа: «Отчетливая формула кровавого цинизма легко слетела вчера с гнилых уст бандита Радека:
- Нам желалось убивать планомерно!
Ненавистная, омерзительная, презренная сволочь! Она должна быть раздавлена без остатка».
Если сравнить цитату из Жуховицкого и «святое» возмущение Горева в статье «О праве писать плохо», где автор обвиняет Балина в малограмотности неряшливости языка, приводит, на его взгляд, не пристойные фразы, типа: «он вытряхнул из пестрой бороды смех», или «он посмотрел в след жены и телеграфиста», то язык Балина покажется песней дрозда по сравнению с карканьем ворона – Жуховицкого.
Такое негативное отношение Н. Харитонова к своим коллегам, к свердловской писательской организации, стало складываться под влиянием, как местной сложившейся группы, так и под влиянием из Москвы. Особенно после статьи А. М. Горького «О литературных забавах». Статьи совершенно не продуманной, не соотнесенной с собственным авторитетом мастера среди писателей, и организационными последствиями, какое она повлекла за собой в писательской организации стран.
Эта статья в интерпретации местных литературных вождей, воспринималась, как инструкция, как призыв к действию, по борьбе с теми, кто страдал литературным комчванством, что равно богемщине, что равно пьянству. А. Горький поддержал Мамия Орахелашвили и развил дальше его положения в своей статье о «обуздании». «От хулиганства до фашизма всего один шаг», - заявил великий писатель.
Должность председателя Свердловского обкома Союза советских писателей вскружила голову Н. Харитонову. Он почувствовал свою власть и силу: разговаривал с коллегами свысока и «держал дистанцию». Такое отношение к «братьям по перу» могло вызвать бунт. Но Харитонова поддерживал Жуховицкий, а через него обком партии, против такой силы трудно бунтовать. Но бунт состоялся.
Бунт зрел исподволь. Раздражителем группы поэтов стал писатель Авдеенко, приехавший в Свердловск из Магнитогорска. Авдеенко был в зените славы от романа «Я люблю». Первый секретарь обкома И. Д. Кабаков покровительствовал ему, выделил пяти-комнатную квартиру, дачу на Шарташе, публикации в Москве, высокие гонорары, выступления на всех торжественных собраниях, вскружили голову писателю. Авдеенко почувствовал себя избранным, на писательских собраниях стал поучать своих ровесников, как надо работать.
Группа поэтов терпела все это до поры до времени, а потом как-то само собой получилось, что поэты издали на Шарташе на даче писателей две стенные газеты, назвав их «Аргентинская роза» и «Бездарность».
В стенной прессе: «они под видом невинных шуток, протаскивали пошлости, выпады против отдельных писателей, в частности против Авдеенко». Это задело самолюбие новой российской знаменитости. В это же время, не раньше не после, как всегда и бывает, поэт Г. Троицкий написал стихотворение «Маргарита», которое оценили руководители писательской организации, как контрреволюционное. Н. Харитонов отказался его печатать. Произошел открытый конфликт. Поэты Куштум, Ручьев, Хорунжий и другие написали письмо в Москву с просьбой приехать и разобраться. Скандал вышел за пределы области.
Многие нюансы этого события ушли из жизни вместе с их участниками. Остались только скупые на информацию и по казенному сухие строчки постановления. Конфликт внешне как бы закончился вничью, но последствия для отдельных участников получились судьбоносными.
Вот результат. «1\ Удовлетворить просьбу Н. Харитонова об освобождении его от обязанностей председателя обкома ССП. 2\ Председателем утвердить Новик Павла Ивановича. 3\ Ответственным секретарем обкома ССП утвердить И. С. Панова». Да, тот самый, Иван Панов, как льдина на реке, не тонет, хоть ты ее бей, хоть коли, она натыкается на громадные камни, бьется о другие льдины, но плывет до тех пор, пока не растает. Так и Иван Степанович Панов.
«4\ За организацию и выпуск беспринципной групповой стенгазеты т. Хорунжего из состава членов ССП – исключить. 5\ Поручить правлению обкома ССП срочно рассмотреть вопрос об антиобщественном поступке т. Ручьева».
Поэту Ручьеву создали такие условия работы в Свердловске, что он вынужден, был уехать в соседний Челябинск, обратно его не принимали, хотя он неоднократно пытался вернуться. Там, в Челябинске, Ручьева достало НКВД и на многие годы спрятало от общественности в одном из многочисленных лагерей в Магадане. В биобиблиографических справочниках в советское время о Ручьеве скромно писали «долгие годы жил на севере». Трагически сложилась судьба и у других писателей Урала, но об этом поздней. После этого конфликта сильная поэтическая уральская группа поэтов распалась, хотя до этого события по оценке московского поэта Виктора Гусева это была сильнейшая группа поэтов после Москвы и Ленинграда.
Этот конфликт еще глубже отдалил литературные группировки друг от друга и углубил конфликтную ситуацию, которая сказалась в 1937 году.
Интересно заглянуть в архив заседаний партийного бюро тех лет Свердловской писательской организации, где сохранился список правления областного ССП и редакционной коллегии журнала «Штурм».
Состав правления Ред. Коллегия журнала «Штурм»
1.Новик П. И. 1. Харитонов Н. И.
2. Астахов И. Б. 2. Жуховицкий А. И.
3. Авдеенко А. О. 3. Авдеенко А. О.
4. Харитонов Н.И.
5. Панов И. С.
Парторгом утвердили И. С. Панова.
Из списка видно, Н. Харитонов остался в областном правлении ССП. И. Панов укрепил свои позиции, став одновременно ответственным секретарем организации и партийным лидером. Панов внешне держится скромно, не раскрывает своего внутреннего настроения, не делает никаких публичных заявлений.
Правление союза и редакция журнала противостоят друг другу, как два враждующих лагеря. Если группа Харитонова потеряла лидерство в правлении, то она захватила контроль за издательской базой.
Внутренняя неприязнь Жуховицкого к Новику и Харитонова к Астахову скоро выльется в открытую вражду. Примером в качестве доказательства может служить документ, сохранившийся в государственном архиве. Документ не большой, но емкий по информации.
Привожу его полностью.
«Ответственному секретарю ССП – т. Панову.
По распоряжению зам. редактора журнала «Штурм» т. Коновалова я зашел вчера к члену редакции журнала т. Жуховицкому. У тов. Жуховицкого были рукописи, подписанные тов. Астаховым к печати. Тов. Жуховицкий одну за другой стал отбрасывать рукописи на стол с возгласами: «Не пойдет! Не пойдет!» Часть рукописей передал мне с коротким приказом: «В набор». Я собрал рукописи и заявил, что доложу об этом руководству журнала. Неожиданно для меня слова мои привели т. Жуховицкого в сильную ярость. Размахивая руками, он кричал: «Это еще, какие там хозяева, я хозяин журнала, я член коллегии, утвержденный обкомом». Тогда я сказал, что есть зам. редактора т. Коновалов, есть исполняющий обязанности редактора т. Астахов. На это Жуховицкий ответил: «Это самозванцы. Никто им не поручал редактирования журнала, и никто их не утверждал. Я предлагаю Вам считаться только с моими распоряжениями. Самозванцев не слушать…» Я отказался. Жуховицкий пришел в ярость: «Вы знайте мой политический вес».
Я поклонился, но все же сказал, что ни Астахова, ни Коновалова самозванцами не считаю. Тогда Жуховицкий взял у меня рукописи и передал их присутствовавшему Харитонову. «Действуй Харитонов в обычном порядке. Формируй номер журнала, сдавай в набор. А самозванную редакцию «Штурма» и мещанский секретариат мы разгоним…»
Я ушел в недоумении. О помпидурах из «Уральского рабочего» я кое-что слышал, но не думал, что помпидурство в советских условиях может дойти до такой степени. И, кроме того, я не знаю, где теперь редакция? Как формировать номер журнала. Как работать? Двоевластье в данном случае означает полный застой в работе, полную безответственность.
Зам. отв. секретаря журнала «Штурм» Шмаков. 4.У111. 35».
Документ уникальный, единственный, раскрывающий «подводные течения» общественной жизни того времени.
Противоположная сторона сделала свой выпад, объявив рассказ писателя А. Савчука «Возвращение Киви» политически вредным и контрреволюционным. Ответственность за этот факт возложили на Харитонова. Отправили заявление в партком «Уральского рабочего» с требованием наказать виновного. Словесное противостояние против Астахова продолжилось статьями Харитонова «Литературные забавы» и Горева «О пользе скромности» на страницах областной партийной газеты.
Вскоре после этого инцидента журнал «Штурм» закрыли.
История достойная романа А. Дюма, но здесь только документальная повесть.
Областная писательская организация в 1935 году получила удар извне. Органы НКВД арестовали Баранова Алексея Васильевича, Антонова-Изгнаника Ивана Николаевича и еще двух не писателей, мужчин, но связанных с издательской деятельностью.
И. Антонов-Изгнанник начал писать и публиковаться еще до революции, его стихи часто появлялись в газетах Поволжья, Урала, Забайкалья. Свою первую книгу стихов Изгнанник издал в Японии. Поэт был знаком с Леонидом Андреевым и Максимом Горьким, с которым встречался на Капри в Италии. Третий сборник стихов «В великую годину» Изгнанник издал в1914 году в Оренбурге. На этом жизненный и творческий путь поэта как бы обрывается. Многие исследователи: Венгеров, Петряев, Масанов констатируют, что поэт скончался в Оренбурге в 1930 году.
Но это не верно. Иван Николаевич, по каким-то неведомым причинам, обремененный большой семьей покидает Южный Урал и перемещается в столицу огромной Уральской области – Свердловск. Последнее место работы Антонова-Изгнанника индустриальный институт (теперешний УГТУ-УПИ), газета «За индустриальные кадры». Изгнанник был сторонником февральской революции, он, как и многие интеллигенты, не принял октябрьского переворота. Его публикации в 1917-1919 годах носили антибольшевистский характер. Этого ему Советская власть простить не могла, и когда Антонов подал заявление в 1934 году о приеме его в Союз советских писателей, - ему отказали. Поэт нигде не печатается. Все больше у него накапливается творческая неудовлетворенность, все чаще поэт обращается к услугам Бахуса. Незаметно складывается компания единомышленников. К этим четырем примкнул нигде не работавщий, но тоже когда-то знакомый с типографской работой – политический ссыльный белорусский писатель Никонович. Вместе выпивали, разговаривали. Никонович слушал пьяную болтовню и решил или заработать на этом деле, или через органы получить работу. Он написал донос, из которого стало известно НКВД пьяное мнение Антонова: «Советская власть это жидовское царство», «Горький продался Сталину», что «описать строительство и все другие темы ему, как писателю трудно, потому, что он может писать только то, что хочет и то, как хочет», что «появление новой литературы представляется зарей нового этапа в развитии литературы. А на заре ослы кричат неизмеримо громче, чем соловьи».
Алексей Васильевич Баранов был личностью колоритной в Свердловске и был известен, как драматург. Еще был популярен тем, что появился в Свердловске в 1924 году, как ссыльный на три года, за какие-то воинские погрешности, но так и задержался на Урале до конца жизни. До революции Баранов служил матросом на Балтике. Можно предположить каким он был активным матросом, если состоял членом могущественного Реввоенсовета. Какая военная карьера открывалась перед ним. Но видно не судьба. Сорвалось, не получилось.
Из доноса Никоновича узнаем, какие мысли высказывал после общения с Бахусом в этой пестрой компании старый матрос и революционер: «сейчас настали крайне тяжелое время и писать сейчас чрезвычайно трудно, что атмосфера сейчас такая, что-либо надо подхалимничать, либо драться». Многих разочаровала Советская власть, даже такого активного бойца и члена Реввоенсовета республики. Алексей Васильевич в хорошем настроении мог себе позволить пошутить даже на улице, снять шапку и обратиться к прохожим: «Подайте, Христа ради, матросу Балтфлота, старому члену Реввоенсовета».
Дружбой с такими людьми Никоновичу нужно было бы гордиться, а он донос. Да, по-видимому, опытный матрос не все рассказывал своим дружкам, если он через 12 лет вспомнил на собрании свердловской писательской организации о своей встрече с самим Сталиным в 1921 году «И. Сталин добился быстрейшего и правильного решения вопроса о плавучих батареях на Черном море». И еще «о работе А. Жданова в Шадринске, в годы первой империалистической войны».
Но, не смотря на все это, НКВД арестовало матроса и драматурга.
А. Баранов на допросе не признал своей контрреволюционной деятельности. И. Антонов содержание показаний доносчика воспринимал, как болтовню и отрицал какие либо контрреволюционные настроения, но следователь принудил И. Антонова к ложным показаниям.
Пять месяцев шло следствие. Суд приговорил И. Антонова к 8 годам лишения свободы, остальных к 5 годам. Через год трое вышли на свободу. Следы старого писателя Ивана Николаевича Антонова-Изгнанника затерялись в советских лагерях теперь уже окончательно. Но хотя бы одно короткое стихотворение И. Антонова здесь уместно вспомнить из его «Тетради, вероятно последней, с печальными осколками мыслей и звуков», обнаруженной при его аресте:
«Заблудились мы в темной тайге,
Одичали на тропах звериных,
В жалкой, нудной, болотной борьбе
Не мечтать о полетах орлиных.
Доля наша не бурный поток,
А смирение в удушливой давке
Чтобы черного хлеба кусок
Получить в опаскудившей лавке».
И. Панов так характеризовал случившееся с Антоновым и Барановым на партийном собрании организации: «… вскрыта контрреволюционная группа, возглавляемая Барановым и Антоновым. Эти классовые враги сколотили вокруг себя группу, занимались контрреволюционной деятельностью, пьянствовали и дискредитировали союз писателей. Постановили: «Баранова, Антонова исключить из союза осужденных спецколлегией облсуда и заключенных под стражу за контрреволюционную деятельность».
Казалось бы, дело Изгнаника и Баранова исчерпано, по советским законам «виновные» наказаны, но мысль: «Почему Баранова и других выпустили из тюрьмы?» - пусть и после нескольких месяцев заключения меня мучила. Волновало также поведение Никоновича: «С чего вдруг начал писать донос?».
«Кто ищет, тот всегда найдет», - гласит русская пословица. Я нашел ответ по интересующему меня вопросу в другом государственном архиве.
Оказалось, Алексей Васильевич Баранов – это живой музейный экземпляр Октябрьской революции, переселенный в Свердловск. Если перечислить все его должности, занимаемые им в 1917-1923 годах, то потребуется несколько страниц. Тем не менее, выборочно перечислим: «А. В. Баранов член РСДРП(б) с 1914 по 1924гг., член Комитета Движения (март 1917), Кронштадтского совета (март 1917), Центробалта (апрель 1917), 2-го Всероссийского Съезда Советов (ноябрь 1917), Военно-Революционного Комитета г. Петрограда (ноябрь 1917), член ВЦИК (декабрь 1917), Председатель Центробалта (1917). 1-го Всероссийского съезда моряков (1917), Совета Двенадцати (Адмиралтейского Совета), член РВС Балтфлота (февраль 1919), член РВС Черноазфлота (июль 1920), Комендант Севастопольской Морской Крепости (ноябрь 1920), Начальник обороны Крыма (декабрь 1920), член РВС Черноморского флота (1921), Начальник Учебного отряда Балтфлота (январь 1922), Начальник Управления Военно-Морских учебных заведений (1923)».
Остановимся, но это еще не все. Просто дух захватывает от такой головокружительной карьеры балтийского «братишки». Для сомневающихся: «Что там может написать о себе сам человек?» Отвечаю. Все это зафиксировано в сборнике «Красный Балтийский флот» 1918-1923. Издание Морского Комиссариата.
Алексея Васильевича исключили из партии, выслали в Екатеринбург-Свердловск в 1924 году на три года, он остался здесь навсегда. В 1930 году он делает попытку восстановить свое членство в партии. Его в этом начинании поддержали 12 морских чинов, в том числе легендарный Иван Папанин. Из этих документов, заверенных печатями и подписями, мы узнаем, что «Баранов был членом ВЦИК – 2, 3, 4, и 7 созывов, Председателем военной секции Петросовета». Баранов «блестяще выполнил задание Ленина-Свердлова. Вместе с ЦК Кубано-Черноморским исполкомом потопил Черноморский флот». А дальше, еще больше, оказывается: «В частности тов. Баранов непосредственно возглавлял руководство боевыми действиями по взятию Зимнего Дворца, гардемариновских и юнкерских училищ и боев под Гатчиной, Пулковым и Царским Селом, с войсками Керенского и генерала Краснова.
Руководил подавлением белогвардейского восстания в Красной Горке».
Алексей Васильевич написал пьесу, «Сталин и Красная Горка» экземпляр которой хранится в госархиве. В ней он отдает пальму первенства Сталину, но, тем не менее, читая пьесу, постоянно ловишь себя на мысли, что боевыми действиями действительно руководил Баранов, а не Сталин. Баранов только постоянно согласовывал действия со Сталиным, или ставил его в известность о случившихся действиях.
Ну, а если подумать, что же получается?.. Взятием Зимнего Дворца, как утверждается всей советской, официальной историографии, руководил Антонов-Овсенко. А здесь Баранов. Да и во всех пригородах Питера наводил новый советский порядок все тот же «братишка» Баранов. А Черное море? А потопленный «белый пароход»? а Крым? Действия Баранова в октябрьские дни и гражданской войне слишком заметны и многим мешали в утверждении своей личности в революционной истории. Уж слишком близко был Баранов к сильным людям революции. Слава, она, не всегда достается тем, кто ее выносит из огня. Может поэтому его, и сослали на Урал.
Но все по порядку.
Восстановили ли Баранова в рядах ВКП(б) не известно, но его арест явно навлек вторичное исключение.
Баранов арестован и осужден на пять лет. В такой ситуации любой здравомыслящий человек вспоминает о тех, кто мог бы помочь в трудную минуту. К самому вождю всех народов Алексей Васильевич обратиться поостерегся, хотя и был лично знаком. И тогда он обращается из свердловской тюрьмы, камеры №70 с письмом к другому балтийскому «братишке» - В. А. Антонову-Овсеенко. С этим человеком его судьба сводила многократно и на Балтийском и Черном море, поскольку Антонов-Овсеенко командовал войсками юга России в 1918 году и командовал Украинским фронтом, а в 1923 году их пути явно перекрещивались, поскольку Антонов-Овсеенко был начальником Политуправления Ревсовета Республики, а Баранов – начальником Управления Военно-Морских учебных заведений.
Письмо Баранова интересно тем, что оно раскрывает еще новые подробности его революционной деятельности и вскрывает источники его уральских несчастий.
Читаем выборочно: «В мае 1917 г. мы часто, - пишет Баранов, - встречались в Гельсинфорсе. В октябре 1917г. Вы лично направили меня в оргкомитет по созыву съезда советов северной области. Вместе с Караханом я блестяще выполнил Ваше поручение. Но особенно ярко Вы должны помнить наши встречи в Смольном в октябрьские дни. Это Вы поручили мне держать связь с Дыбенко (с Центробалтом), через Вас мне было дано задание арестовать Гучкова, Милюкова и Бурцева. Бурцев был арестован. Гучков и Милюков удрали. Когда я с десятком Кронштадских матросов привез Бурцева в Петропавловскую крепость, Вы обратились ко мне:
- Баранов, вы не командор?
Помнится я ответил:
- Я гальванер, но если нужны командоры, они найдутся. Оказывается, нужно было дать несколько залпов по Зимнему, и я выделил по Вашему приказанию двух командоров, которые, кажется, и обстреляли Зимний».
Вот он какой, Баранов, - еще и к историческому выстрелу по Зимнему имел отношение. Но обратите внимание, совершенно новая историческая деталь. Все знают, нас так учили в школе, по Зимнему стреляли с крейсера «Аврора», а здесь, «кажется», бабахнули с Петропавловской крепости. И какая скромность со стороны Баранова, и это понятно, в его то положении. Но, тем не менее, он не напоминает о взятии Зимнего, о чем прямо утверждают его бывшие товарищи по октябрьским дням, у него есть такие мелкие исторические подробности, которые известны только посвященным.
Далее он продолжает: «Так вот я, Алексей Баранов – сподвижник Ваш и Дыбенко по Центробалту, член Петроградского ВРК в октябрьские дни, член РВС Балтфлота, комиссар Морских сил Черного и Азовского морей в момент борьбы с Врангелем и, наконец, член ССП до момента своего ареста сижу в тюрьме».
Так закончилась историческая часть письма, далее Алексей Васильевич объясняет мотивы своего ареста, которые кроются в его конфликте с Харитоновым. Баранов, как член ревизионной комиссии Свердловского отделения ССП, проводил проверку состояния финансовых дел организации после снятия Харитонова с поста председателя.
Были вскрыты финансовые нарушения со стороны Харитонова, но тот не являлся на заседания ревизионной комиссии, и не собирался отчитываться. За эти действия Харитонов мстит Баранову, но как это делает, обратимся к письму. «Чтобы скомпрометировать акт ревизионной комиссии Харитонов направил главный удар по мне. Чего же лучше искать, Баранов бывший административный ссыльный, работает в авторском коллективе, имеющем двух бывших офицеров в своем составе… Его личная злоба ко мне на почве ревизии и других грязных делишек. И вот, отлично зная, что я выслан, был на Урал по делу моей жены, связавшейся с эстонцами, которые оказались шпионами, Харитонов начал главным образом через Никоновича, распространять слух по городу о том, что я троцкист…».
Вот они причины ареста, - наговор и конфликт, - с Харитоновым, который имел связи во всех инстанциях области и использовал их, в личных целях через подставных лиц.
На подобные поступки Харитонова жаловался писатель А. С. Ладейщиков.
После обращения Баранова к Антонову-Овсеенко, он был освобожден и судимость снята по решению Верховного Совета РСФСР. Ему, если так можно сказать, повезло, случись этот арест на два года поздней, и за героя октябрьских событий не кому было бы заступиться. Антонов-Овсеенко был арестован и расстрелян, как многие товарищи Баранова. Как в дальнейшем утверждал Баранов, он пострадал не от культа личности вождя народов, а от кабаковской банды. Это новый термин, мы еще с ним встретимся.
Великий дух революционера и драматурга не был сломлен текущими невзгодами. Баранов еще написал десяток пьес, которые шли на сценах дворцов и театров города Свердловска. Одна из них, «Уральская свадьба», в 1941 году была отмечена поощрительным вознаграждением на Всесоюзном конкурсе на лучшую пьесу.
Многого добился в жизни Алексей Васильевич, но ему не везло в отношениях с женщинами. Из-за поступка первой жены он был сослан из столицы в провинциальный Свердловск. Вторая жена тоже покинула героя революции и ушла к другому мужчине в пропровинциальный Курган, доставалось ему и от женщин-писательниц. Баранов умер беспартийным, терроризируемый женщиной комендантом в доме, котором он жил, за использование излишней жилплощади.
Вернемся вновь в писательскую организацию.
В 1936 году из членов союза писателей в Свердловске исключили Сергея Федорова (литературное имя Каркас) за то, что он начал писать большой роман и в рукописи, вскрылась личина врага: «Маскируя свой роман советскими красками, - писал безымянный автор, в газете «На смену!», - Федоров решил воспеть подлого контрреволюционера и гнусного предателя Троцкого. Хвала Троцкому была пересыпана бесстыдной клеветой на партию. Но контрреволюционному роману не пришлось увидеть свет, он своевременно попал в руки партийных товарищей, которые определили цену «творчества» и враг получил по заслугам». С. Федорова исключили из комсомола и союза писателей. Психоз и подозрения действовали повсеместно. Такие, авторитетные мнения отдельных писательниц могли стоить в те годы человеку жизни: «Я не знаю его романа, но по его выступлению заключаю, что вещь не безукоризненна». Чем громче человек кричал, тем безопасней себя чувствовал, а что касалось судьбы, на которого упало авторитетное мнение, то это второе, его проблемы.
С. Федоров уехал в Челябинск, устроился работать в газете «Наш трактор», но свердловские «друзья» истерично и громко кричали, чтобы в Челябинске за 210 километров услышали и приняли меры: «Федоров враг, наглый клеветник на партию и ему не место в рядах работников большой печати. Не пора ли челябинским товарищам покончить с гнилым либерализмом и набравшись партийного мужества выгнать врага Федорова».
Чем эта статья в газете отличается от доноса Никоновича? На людей нашло затмение, как на Свердловск солнечное затмение в июне 1936 года.
Но пришел 1937 год. Год черного траура для Советской России. Все уже давно привыкли к процессам и расстрелам. Рабочие на заводах под руководством парткомов, требовали раздавить «злобную кучку презренных и проклятых народом врагов». Но ни кто не предполагал такого кровавого размаха. Люди хотели мирно жить и не хотели этого махрового террора.
Поэтому и газета «На смену!» свой первый номер нового года открыла оптимистическим лозунгом: «Великая Советская страна и ее счастливые граждане вступают в радостный 1937 год». Действительно год для кого-то получился радостным, для кого-то трагическим. Однообразия, даже в такие годины человеческой жизни, никогда нет. В этом особенность жизни в целом.
Поэтому сообщение в газете 21 января «В прокуратуре СССР. Дело Пятакова, Радека, Серебрякова, всего 17 человек». Многих не удивило. Привыкли.
Но в том же январе НКВД арестовало Новика Павла Ивановича, директора института марксизма-ленинизма и одновременно председателя обкома ССП. Его обвинили в связях с контрреволюционной троцкистской террористической группой философа Шабалкина. Павел Иванович признал, что являлся участником антипартийной группы в вопросах философии, но эта группа никогда не являлась контрреволюционной.
Спорить со следователями и судьями было бесполезно, хотя и нужно, редко, но это давало положительные результаты. Павла Ивановича Новика приговорили к 8 годам за контрреволюционную деятельность и сослали в Магадан. Новик умер в сентябре 1942 года, где-то в вечной мерзлоте, испытав все «прелести» советской лагерной жизни, известной нам по книгам В. Шаламова.
А что же происходит в союзе писателей?
Конечно, переполох. 13 января, в день старого нового года собралось общее собрание писателей, присутствовало 23 члена и кандидата ССП. Тут же отмежевались от «врага народа» Новика, избрали нового председателя правления – Астахова. Членами правления стали: Бондин – ответственный за фольклор, Панов – ответственный секретарь, Куштум – секция поэзии, Маркова – учебно-массовая работа. Избрали двух кандидатов в правление союза: Ладейшиков – ответственный за секцию прозы, Аминов – национально-литературная секция.
Через три дня заседало правление. Панов говорил, что «по его мнению в данное время перед организацией стоит четыре задачи: 1\ добиться полной ликвидации групповщины, остатки которой еще дают о себе знать; 2\ создать дружную товарищескую среду и оказывать творческую помощь каждому члену и кандидату; 3\ Освободить организацию от нетворческих элементов (Строкин, Шмаков, Биков). 4\ Повысить революционную бдительность.
Но как это сделать - «поднять бдительность»? Никто не знал. Поставить от этой «болезни» сторожа у входа в дом работников искусств? Только один Морозов открыто заявил, что Харитонов враг, его надо гнать из членов союза. От него пугливо шарахались, искренне удивлялись и ахали: «Как это могло случиться, – Новика просмотрели? Потеряли бдительность.
Надо было смотреть в корень, как говорил Козьма Прутков. Правильней было смотреть вдаль, в Москву, в Кремль, туда, где бесшумно в разношенных сапогах по коврам ходил великий мудрец, вождь и одновременно олицетворение всей партии, в результате политики которой (которого) шли в стране непрерывные казни в течение уже двадцати лет. Политика все возрастающей классовой борьбы, вместе с успехами строительства социализма, породила болезнь всеобщей подозрительности и страха. Смотреть вдаль, в Кремль, никто не мог себе позволить, ведь там жили само солнце. Но разве на солнце смотрят? Интересно, тянет посмотреть, но как после этого темно в глазах. А здесь от одной мысли, трепетала душа, тряслось тело при одном упоминании имени вождя. Это была болезнь, искусственно привитая целому поколению, поколению строителей социализма через политическую бациллу, политического воспитания с детского сада до седин и лысин на голове. Это была политическая болезнь, которой советские люди болели до конца пятидесятых годов, а затем начали медленно выздоравливать. Для этого нужно было прожить еще тридцать с лишним лет.
А тогда, в 1937 году, писатели г. Свердловска, как и все люди страны Советов, искали выход – в себе, их учили самокритике. Они занимались самоунижением перед партией в течение четырех дней, теплого, по-весеннему светлого месяца марта.
К чему пришли эти люди в результате четырехдневного покаяния, излияний своих мнений о себе и о других, успокоились ли они, приобрели ли веру в лучшее будущее для себя и организации, как призывал их Панов? Вот выдержки из постановления общего собрания свердловских писателей по докладу И. Б. Астахова «Об итогах 4 пленума правления ССП», принятого 25 марта 1937 года.
«1\ Собрание отмечает преступное притупление революционной бдительности. В свердловской организации писателей засоренность ее рядов чуждыми элементами и прямыми врагами народа.
Во главе, в течение 2-х лет, стоял враг народа – троцкист – террорист Новик.
2\ В организации стояли до 1935 г. вражеские элементы Федоров-Каркас, Баранов, Антонов. Фашистский поэт Троицкий, автор изъятой книги «Формирование на ходу» – П. Бажов, политически дискредитированный – Горев, морально разложившийся - Бахтамов.
4\ Остатки богемы «морального разложения» сохранились до сих пор (пьянство, дебош Балина).
5\ В творчестве ряда писателей были политические срывы и ошибки. А. Каменский – статья о Кирове, статья Морозова – «Расплата»; Балин – «Из тупика»; Шмаков – очерк «Колхозный путь».
8\ Руководство организации (за последние 4 года) безусловно, несет полную ответственность за эти политические и творческие ошибки и недостатки. Организационно основная задача правления свердловского отделения ССП – не только в том, чтобы осуществить поворот в сторону творческого решения больших, актуальных проблем социалистического строя, но и большевистского воспитания писательских кадров».
Разве это постановление? Это акт констатации фактов, раскаивание и сожаление о случившемся. Демонстрация полной беспомощности и смирения перед партией. Только один Морозов стоял на своем (о нем в отдельной главе). Возмущенное собрание потребовало заслушать его на правлении организации.
Решали быстро. Уже 29 марта слушали: «Заявление Морозова о троцкистских элементах в Свердловской организации писателей (Маленький, Харитонов, Реут), об укрывательствах врагов народа правлением Свердловского отделении ССП, о недоверии Морозова к организации Свердловского обкома, «Уральского рабочего» потому, что там сидят троцкисты и травят Морозова на страницах газеты, о травле т. Морозова органом ЦК партии «Правде».
Постановка вопроса в такой интерпретации это прямой путь в НКВД. Но коллег это не очень волновало, если эта жертва отведет меч от их голов, то почему бы и нет. Все так живут до сих пор, потому, что забыта заповедь «возлюби ближнего, как самого себя».
Правление союза осудило Морозова-Уральского за клевету на своих коллег, а Харитонова, Маленького и Реута сочли необоснованно оклеветанными. Ошиблись товарищи. Проявить ту «притупившуюся революционную бдительность» было так легко, она была в той комнате, которой заседали, в людях, о которых говорили. Конечно, на самом деле не было врагов народа вообще. Были все честные люди. Но наэлектризованные подозрительностью и страхом, они не могли поверить в то, что им говорили сейчас и что свершится и будет «правдой», спустя несколько недель. Это пример того, что не нужно ни какой подозрительности вообще, что все люди имеют свои, от природы заложенные, особенности, которые невозможно выровнять с генеральной линией партии. Нужна терпимость, и ни чего больше.
Н. Харитонов на том, мартовском душном, собрании, на которое собралось 80 человек, говорил: «Чтобы писательская организация встала на настоящий путь, нужна жесткая и суровая самокритика. В организации налицо серьезные политические провалы. Новика прозевали и других надо вытравить из организации, все нездоровое».
Но ведь в этом выступлении все тот же Харитонов, он понимает самокритику, как критику других, этим он занимался последние три года. Создалось впечатление, что Харитонов ничего не понял из того, что происходит вокруг. Харитонов был по-своему прав, как был прав любой из присутствующих в зале, все были честными людьми, и каждый считал, что Харитонов прав, надо кого-то «вытравить?». Кого? – соседа, председателя собрания? – каждый был честен и каждый считал, что это его не касается. Накал волнения, как перед экзаменом. Какой достанется билет? Или это билет с текстом «Дальняя дорога, казенный дом», или «Враги ваши погибнут. Вас ожидает богатство и слава».
Николай Иванович произнес на том собрании известные всем сидящим в зале слова, но в психологическом накале собрания, воспринятые как новое теоретическое открытие. Он заявил: «Нужна самокритика, не взирая на лица».
Многие на собрании облегченно вздохнули: «Не назвал фамилий. Пронесло». Но у многих лица, на том собрании, вытянулись от непонимания нового термина «самокритика, не взирая на лица», многие забеспокоились за свою судьбу: «Как он будет осуществлять это новое, ведь у него много возможностей». Николай Иванович не стал развивать и пояснять публике, что он имеет в виду, какой смысл вложил в новую марксистско-ленинскую категорию. Он оставил зал полный догадок.
Писатели-коллеги побаивались Николая Ивановича Харитонова. Даже по прошествии нескольких десятилетий после страшного 1937 года, один из писателей так характеризовал Харитонова в своих воспоминаниях: «Длительное время во главе организации и журнала «Шурм» стоял журналист Харитонов. Многих писателей оклеветал он в своих устных и печатных выступлениях. Его перу принадлежала журнальная статья «Литературные забавы» против профессора Астахова. Он погубил Бориса Ручьева.
Этот нагловатый и неумный тип с вывороченными ноздрями на грубом лошадином лице выступал с не очень складной, но всегда задиристой речью. Всегда он кого-нибудь обвинял. В то же время ему нельзя было отказать в способностях честного очеркиста». И еще, он же, на другой странице: «Сей муж с вывороченными ноздрями и гнусным голосом внушал мне жгучую антипатию».
Сколько в этих цитатах просматривается пережитых лет, сколько эмоций и отвращения к человеку, оскорблений и вынужденных признаний «честный очеркист». Было такое время в нашей истории и не дай Бог, чтобы оно повторилось.
В январе 1937 года в Свердловске арестовали не только Новика, арестовали председателя облисполкома - Головина, затем первого секретаря обкома ВКП(б) - Кабакова, а эти аресты потянули за собой целую вереницу арестов чиновников, нижестоящих по служебной лестнице. 25 мая был арестован главный редактор газеты «Уральский рабочий» – Жуховицкий.
Николай Иванович Харитонов, заместитель редактора почувствовал тревогу. Он ждал звонка в дверь ночью в своей квартире в доме №2 на улице Пушкина. Ждал незнакомых людей в штатском у себя в кабинете в редакции газеты, на углу проспекта Ленина и улицы Красноармейской после окончания рабочего дня. Он ждал ареста на улице, когда возвращался домой с работы. Для этого он стал специально ходить по скверу, раскинутому посредине проспекта. При выходе из редакции, под козырьком круглого парадного подъезда Николай Иванович останавливался, оглядывался, никого не было видно. Он шел один. Все знакомые, как-то незаметно и дружно, отшатнулись от него, как от опасно больного. Харитонов быстро проходил проезжую часть, трамвайные пути и углублялся вниз по проспекту. Молодая зеленая листва деревьев, мягкая весенняя трава не волновали поэта Харитонова, да он ее и не видел.
Он ждал. Дома, высоченные потолки квартиры давили, было душно и тесно в груди. К нему не приходили и через день, и через два, он не мог больше ждать. Николай Иванович все обдумал: «Самокритика, не взирая на лица – это, прежде всего критика себя – это разоружит следователей. А дальше? – спрашивал он себя. Дальше ценная для следствия информация о других. У меня есть информация о других. Они это оценят…».
Николай Иванович успокоился, утвердился в своей теории. После работы, не заходя, домой, и, не обращая внимания на людей, он шел вдоль здания родной редакции, мимо кинотеатра «Октябрь» и главпочтамта, мимо сверкавшей на солнце водной глади городского пруда, вышел на центральную площадь города. Открывшийся перед ним простор центральной площади, булыжная мостовая, охладили душевный порыв Николая Ивановича. Он остановился: «А что если не поверят?» – холодным сквозняком прошла мысль в сознании заместителя редактора. Тогда, что – смерть? – в тридцать три года? – когда, полный сил? Когда, вот она жизнь – голуби, воробьи,– ни в каких «правых и левых» блоках не состоят. Тебя не будет, а они все так же будут прыгать и важно шагать по этой булыжной мостовой. Вернись, пока не поздно!.. А вдруг пронесет?».
Николай Иванович боролся с собой, но ни кто на него не обращал внимания. Люди шли мимо, каждый поглощенный своими заботами. «Все равно арестуют, - продолжал думать делегат первого Всесоюзного съезда писателей, - надо идти добровольно, это зачтется». Харитонов поднял глаза на здание Уральской консерватории, вспомнил свою поэму «Об Урале», и в нем вдруг зазвучала музыка композитора Фролова. «Это я, это мои стихи, воодушевили Фролова, - с гордостью вспомнил поэт, - рассматривая красоту колон, поддерживающих портик здания. Почему я перестал писать стихи, а увлекся этой политикой, эти грязные статьи, одни нервы».
Прохожий задел нечаянно одежду одиноко стоявшего в задумчивости Харитонова. С центральной площади до Ленина, 17 рукой подать. Николай Иванович позвонил в дверь подъезда, выходящего на проспект. Дежурный открыл дверь:
- Вам кого, гражданин? – поинтересовался солдат.
- К следователю, по важному делу.
- Да уж никого нет. Конец рабочего дня, приходите завтра, -лениво тянул слова солдат.
Но Харитонов настаивал. Дежурный ушел звонить и через минуту открыл дверь широко:
- Входите. Направо по коридору, первый этаж, пятый кабинет.
Харитонов вошел. Дверь за спиной щелкнула замками.
А дальше документы: «27 мая, после ареста Жуховицкого, редактора областной газеты «Уральский рабочий», в УНКВД Свердловской области явился Харитонов и сделал заявление, что ввиду разгрома правых он решил придти добровольно и рассказать о своей контрреволюционной деятельности».
На первом допросе Николай Иванович вел себя соответственно своей теории, занимался первый раз в жизни самокритикой (или самооговором?): «Я контрреволюционер, - записано в документе, - убежденный черносотенец. Я выродок ликвидированного, гнусного класса – кулачества. В себе я сочетал все откровенные черты этого класса: жажду собственности, жгучую ненависть ко всему, что покушается на эту собственность, жестокость, мстительность, хитрость, притворство, обман».
Далее Харитонов поведал о том, кто оберегал его кулацкое прошлое, много говорил, называл фамилии секретарей горкомов, райкомов, директоров заводов, редакторов газет, заведующих отделами партийных органов и секретарей заводских парткомов. На последних допросах, уже выдыхаясь, называл заведующих отделами собственной газеты.
Но ни одной фамилии писателей-коллег Н. Харитонов на допросах не назвал, он боролся с ними открыто в прессе и на собраниях.
На сколько была достоверной и ценной его информация можно судить по допросу Валентины Ивановны Виноградовой, бывшей сотрудницы редакции газеты «Уральский рабочий», бывшей жены первого секретаря Свердловского обкома ВКП(б) Кабакова Ивана Дмитриевича.
«Вопрос. С Харитоновым Н. И. Вы знакомы?
Ответ. Да. Я знала Харитонова по совместной работе в «Уральском рабочем».
Вопрос. Вы лично завербовали Харитонова?
Ответ. Это клевета, выдуманная Харитоновым»
Подсудимой далее читают протокол показаний Харитонова.
«Ответ. Я это категорически отрицаю, показания Харитонова являются чудовищной клеветой».
Теория «самокритика, не взирая на лица» оказалась ложной и не убедительной для следователей и суда НКВД. Николая Ивановича последний раз допросили 2 августа, он просил о нисхождении. Казнили 4 августа 1937 года, через два дня после расстрела Жуховицкого, который на допросах ни разу не упомянул имя Харитонова.
Писательская организация продолжала жить по выверенному курсу и сложившимся традициям. Общее собрание организации 31 января 1938 года обсуждало статью, опубликованную в газете «Правда» «О недостатках в работе Союза писателей». Как всегда было много критики в адрес выбывших из организации, при этом вспомнили: «Руководство ССП присылало в Свердловск своих представителей только тогда, когда в организации что-либо случалось, зачастую основываясь на клеветнических заявлениях и сигналах врага народа Харитонова». (73). Для всех живых главным было найти виновного человека, чтобы не говорить о главном, – о партии.
В это время о И. Панове в печати начала вновь появляться отрицательная информация (об этом в следующих главах) и он запросился на север, как в 1932 году. Просьбу Панова удовлетворили, его фамилия в правлении организации больше не встречалась.
Панов просился на Север, но не спешил туда ехать, поскольку у него еще много было дел в городе Свердловске.