ФЕНОМЕН ГОНЧАРОВА ИЛИ БУКЕТ ИРИСОВ
Узнав о смерти Володи Птицына, бывшего моего начальника, я три ночи не спала. В моей голове теснились воспоминания юности, буквально нагромождаясь одно на другое.
После смерти Володи я впервые почувствовала, что состарилась…
На похоронах меня узнавали, но каждый, кто со мной не встречался ближайшие три года, подчёркивал моё большое прибавление в массе, приговаривая извиняющимся тоном: «Да, конечно, годы…»
В этот раз никто не радовался, как прежде, очень радушно при встрече, не обнимал, не прижимал к себе, как обычно. Видимо, все были потрясены внезапностью Володиной смерти. Он как бы предупредил всех своей кончиной: «И ты можешь в скором времени не проснуться…»
Похороны прошли очень скорбно, несмотря на то, что после двух дней непрерывного дождя на небе сияло солнце. Во время похорон не было ни истерик, ни высокопарных слов, ни красивых жестов. Растерянность и обреченность витали в воздухе на протяжении всего этого мероприятия.
Народу было очень много. Вернувшись с кладбища, все быстро разбились на кучки. В столовой ШВЛП, где Володя работал главным инженером за мизерную зарплату при большой ответственности, строго и красиво были накрыты длинные-предлинные столы.
Мы – прежние подчинённые Володи на приборостроительном заводе, расселись за крайним, ближайшим к выходу столом. Все были очень расстроены. Горе чёрным клеймом припечаталось к лицу каждого из нас.
Саша Катков – мой последний начальник технологического бюро на приборостроительном заводе, без всякого пафоса сказал, какой Володя был хороший, честный, умный, коммуникабельный человек. Это знали все присутствующие. Молча выпили. Но в груди продолжало ломить. Умное, всегда немного ироничное лицо Володи стояло у каждого перед глазами. Саша Катков, чтобы как-то разрядить обстановку, вспомнил случай на участке датчиков, где Птицын работал мастером до назначения на должность начальника техбюро.
Сергей Крылов, сидевший в настоящий момент за столом рядом с Катковым напротив меня, измучился в те давние времена с регулировкой одной партии датчиков.
- Вроде отрегулирую и проконтролирую их по всем правилам, по всем параметрам, а они у военных на приёмке опять отказывают, - сокрушаясь каждый раз, признавался он мастеру.
Птицын, возможно, устал от постоянного проявления этого неожиданного и необъяснимого дефекта и, придя в отчаяние, сказал регулировщику Крылову: «Серёжка! Схорони ты эти датчики!..» Сергей Крылов понял просьбу Владимира буквально – как раз в том смысле, что и значили эти слова. Он собрал злосчастные датчики, сложил их все в большой полиэтиленовый мешок, снял с пожарной доски лопату, спустился по лестнице с ней и мешком, подлежащим захоронению, вниз, вырыл под окнами цеха большую яму и похоронил злосчастные, неподдающиеся регулировке приборы, на газоне, сделав небольшой холмик.
Через некоторое время Птицына опять стали доставать с этими датчиками военпреды и начальство, требуя их предъявить на контроль. Володя поинтересовался у Сергея: «Как дела с датчиками?» Сергей с серьёзным видом подошёл к окну и указал пальцем начальнику на припорошенный снегом холмик на газоне: «Похоронил, Володя, как ты меня просил…»
Птицын, говорят, смеялся, глядя на эту могилку, до слёз.
А теперь он сам в могилке, усыпанный венками и цветами.
Зная Вовкин юмор и, представив его смеющимся до слёз, мы все немного повеселели и невольно улыбнулись. Потом до конца обеда непрерывным потоком шли воспоминания, и все они были приятные и очень весёлые. Вовка настолько был приятным во всех отношениях человеком, что эти разговоры оживили его образ в наших сердцах. Серёжа и Саша даже заулыбались. У меня тоже полегчало на душе. Выйдя на улицу, мы сфотографировались всем коллективом. Катков взял с меня слово, что я увеличу все эти фотографии до размеров различаемых физиономий и раздам каждому на поминках. Люда Птицына, несмотря на горе, не забыла о нас и довезла всех нас прежних (старых) почти до дома на автобусе.
Мы с Галей Новиковой пошли ко мне. Долго-долго сидели у меня. Но Галочке нужно было в конце концов идти домой. Я проводила её до трамвая и, придя домой, разделась и легла спать.
Сколько я спала – не помню. Помню, что снился мне Птицын. Живой, молодой, радостный. В техбюро наши столы стояли рядом. Он всё время шутил со мной. А потом встал и пошёл с Галей Михайловой в столовую, попросив меня остаться и ждать Уткина с вопросами по летучему контролю.
В это время раздался резкий звонок. Я сначала не поняла, что он не во сне. Дернулась к телефону, который стоял на Володином столе. Но от повторного звонка я проснулась. И так обрадовалась, что Володя с Галей не взяли меня с собой во сне в столовую!
Я очень люблю жить!
Как хорошо, что я живу! А Володя уже там. И тут я вспомнила о Людочке. Как она там, бедная! Ведь Володина жена – подруга из моей юности. Сколько жизненно важного для меня связано с ней в моей молодости: учеба в политехническом, работа в 30-м и 29-м цехе в экстремальных условиях. Столько связано, столько связано… И теперь Люда овдовела… Они жили хорошо, дружно с Володей. Вырастили двух прекрасных девочек… Что же чувствует сейчас она, когда мне так тяжело… Володя мне всегда нравился. Но когда я с ним познакомилась, то была уже замужем. Володя, когда мы работали, очень хорошо относился ко мне, но как женщину не выделял никакими знаками внимания. Я же всё время молила Бога, чтобы он женился на Людмиле, потому что мы с Галей Новиковой считали их идеальной парой. Что он в скором времени и сделал. «Господи, что она сейчас чувствует! – вдруг подумала я. – А не остановится ли и у неё сердце? Как у Володи…»
«Нет-нет, - подумала я. – Володя ушёл от меня в столовую с давно умершей Галиной Михайловой. А мы живые остались и будем жить долго. Мы все дружно приняли такое решение за столом на поминках».
Открыв дверь после третьего звонка и отдав деньги за уборку подъезда, я легла спать с мыслью, что я буду жить долго.
В субботу, встав очень поздно, я решила начать новую жизнь. Нечего думать о неприятном. Моя жизнь продолжается. Но впервые за столько лет я ощутила себя одинокой, сознающей впервые за многие годы, что я никем не любимая.
В это время по радио исполнялась по заказам радиослушателей песня, в которой были слова: «…Потому что нельзя быть красивой такой…»
Я вспомнила обстоятельства, при которых мне были много лет назад сказаны такие слова. И сердце моё сжалось от боли. Обстоятельства были пренеприятнейшие, но с какой искренностью, с каким чувством были сказаны эти слова. Больше никто и никогда не скажет мне такие слова, ни за какие деньги.
Слёзы навернулись у меня на глаза, но неожиданный звонок прервал мои горькие размышления.
Звонила Ала Имукова и просила меня прийти на встречу с редактором журнала «Литература в школе» и двумя правнуками Гончарова. Эта встреча в буквальном смысле успокоила мою душу. Тихая и чистая безмятежность заполняла моё сердце. Я давно уже думаю, что человек, пришедший в этот мир и прочитавший только четыре книги Гончарова, уже прожил полную жизнь. Книги «Фрегат «Паллада», «Обломов», «Обыкновенная история» и «Обрыв» с описанной в них жизнью раскроют такие тайны мудрости, такие сокровенные чувства читателю… Гончаров – гений!!!
Когда мы с Верой Вербиной шли из Центральной городской библиотеки на остановку, чтобы ехать к Леночке Токарчук, я рассказала спутнице о всех своих сомнениях, мыслях, переживаниях, ощущениях. Она, по-моему, не поняла всю их глубину и искренность. Вера – молоденькая. Возможно, ей пока смешны мои размышления о красоте и о любви. Она, возможно, ощущала то же самое, что я, когда в тридцать два года смотрела фильм «Толстой» Сергея Аполлинарьевича Герасимова. Мне показался диким вопрос, заданный Софьей Толстой мужу: «Левушка, ты любишь меня?» Мне казалось, что Софья Николаевна Толстая в свои семьдесят лет не могла думать о любви. Я считала, что в эти годы между супругами может быть только привязанность.
Вера – очень деликатная женщина, но ей, наверно, мои переживания показались очень странными. И она перевела очень быстро разговор на издание книг. Она расспрашивала меня: почему я продаю свои книги, а не дарю? Мне этот вопрос показался, в свою очередь, тоже странным… Ей лично я не продала ни одной книги… Но друзья покупают у меня книги, чтобы дать деньги на следующие. За свой труд я не беру ни копейки. В цену книг входит только стоимость работы за набор текста и расходы по изданию книги в типографии. Я постаралась лаконично объяснить причину продажи книг отсутствием денег, так как издавать книги на свои денег очень сложно...
Вечер у Лены Токарчук пролетел в одно мгновение. Как только я вернулась домой, ко мне постучалась соседка. Беседа была долгой, светской, что утомило меня. И после её ухода я уснула крепким, здоровым сном.
22 июня проснулась рано утром, но неотложные дела закружили меня. На праздник Гончарова я опаздывала и к беседке решила поехать сама по себе. Доехала быстро на маршрутном такси до Винновской рощи. Три мальчика проводили меня до беседки Гончарова.
Когда я подошла к беседке, было ещё очень сумрачно после дождя. Сказочная тишина и прозрачная свежесть царили вокруг с достоинством и величием. Праздник не оставил о себе никаких следов. Недавно покрашенная беседка сверкала на солнце от влаги и казалось белоснежным нерукотворным созданием. Вокруг зеленела сочная трава.
№8
Мир и покой царили и в моей душе. Видимо, Гончаров был очень светлым человеком. Родившийся в День летнего солнцестояния, он вобрал в себя столько света, чистоты и сочной зелени… Я давно заметила: от одной мысли о его произведениях всегда повышается настроение. Стоя у беседки, я вспомнила своё давнишнее стихотворение. Оно, возможно, не очень художественно по форме, не очень глубоко по содержанию, но стихи передают главную суть Гончаровского духа и всю важность каждой его книги для любого человека в отдельности.
Ивану Гончарову и Виктору Зименкову
посвящается
Гончаровская беседка
Гончаровская беседка…
Здесь бываю крайне редко.
Но когда душа скучает,
Гончаров её спасает,
Сохраняя простоту,
Чувств глубоких чистоту.
Я как Вера на обрыве
Коплю силушку в надрыве
Заплутавшейся душе.
Здесь мгновенья примиренья
Так святы, так хороши.
Всё, что «Марк» перевернул
В моей страждущей душе,
Голос бабушки вернул
На опасном рубеже
Ей с надеждой и желанием,
Как покой подбитой лани.
Отстрадав, приняв, как боль,
Всю Любовь больную в сердце,
Он возвысил её роль,
Найдя тихо-тихо место
Чувству горечи и тайны.
Им придумано названье
Очень близкое к страданью,
Очень близкое к забвенью,
Всем известное – смиренье.
И тоска уходит в даль,
Сделав радостью печаль.
Снова ждёшь всем сердцем чуда,
Что приходит ниоткуда.
Ощущаешь с траекторией
Вниз летящего предмета,
Что любви твоей история
Много даст тепла и света,
Что она обыкновенная,
И как вечность современная,
Никуда не исчезая, она
Греет и ласкает. Понимаешь –
Трудно жить. А ещё трудней любить.
Ведь любовь как созидание
Редко ищет оправдания,
Редко внемлет объяснениям;
Не имея применения,
Сушит сердце, студит душу,
И Обломова Илюшу
Невозможно нам понять,
Если с ним же не страдать.
Всё, поверьте, перебродит,
И в смирении находит
И отраду, и отдачу.
От любви порою плачу,
Но живу-то только с ней
Столько зим, недель и дней.
Волжский ветреный обрыв
Вылечит и мой нарыв,
Вылечит и мою скорбь,
Сохранив в стихах любовь.
Май 1972 года
Я вспоминала в тихом молчаливом забытье знаменитого места мои прежние встречи и ощущения во время прибывания в белоснежном литературном памятнике.
Лето 1966 года мы с моим другом катаемся на велосипедах по Винновской роще. Жарко. Полное отсутствие движения в воздухе. Мне говорят о любви. А я молчу и удивляюсь: «Как в такую жару можно думать о какой-то любви». А сама думаю о Володе Макарове...
Осень 1969 года. Очень сухая и тёплая. Начинает темнеть. Если бы не медленно падающие жёлтые листья, можно подумать, что на дворе август, а не конец сентября. Я вся переполнена чистыми и светлыми мыслями. Мне хочется взлететь над Волгой, вспорхнуть как птица с перил беседки. Я поворачиваю полное восторга лицо в сторону своего спутника. Лицо Виктора полно тяжёлых раздумий и переживаний. Он не замечает моего взгляда. Я пристально вглядываюсь в выражение каждой чёрточки на его лице, и мне не верится, что этот человек два дня назад делал мне предложение...
Весна 1976 года. Весна красивая, нежная и светлая. Я, мой муж Сергей и маленькая дочка Любочка никак не можем оторваться от полыхающей как солнце волжской глади. Мы стоим и все трое, прижавшись друг к другу, и понимаем, что наше счастье не имеет границ. И это правда. Потом было много в жизни всякого, но минуты необыкновенного взлёта души над водной ширью и гладью никогда не позволят полному отчаянию охватить твою душу, пережившую однажды минуты неземного блаженства! А ведь я в этот момент думала о Верочке над обрывом, как не странно...
Потому что, прочитав когда-то романы Гончарова, понимаешь, что как бы тяжело тебе не было, ты это всё равно переживёшь. И как бы не были велики страдания, они пройдут, как испытания. Всё когда-нибудь закончается, а впереди только жизнь. Я абсолютно уверена, что человек, прочитавший романы Гончарова, никогда не закончит жизнь самоубийством. Он может стать Илюшей Обломовым, но это ведь совсем не опасно.
У меня было два кадра в фотоаппарате. Я попросила мальчика сфотографировать меня в беседке. Не хотелось уходить – так было хорошо и покойно. Но торчать одной на поляне около беседки, наверное, нелепо. Я потихоньку спустилась на асфальтовую дорожку и той же дорогой пошла назад. Меня на велосипеде догнал мальчик, провожавший меня до беседки. Он предложил мне спуститься по асфальтовой дорожке вниз и потрогать рукой воду в Волге. Мальчик был такой милый, такой красивый, такой опрятный, такой воспитанный, что я хотела было согласиться. Но, вспомнив, что потом нужно будет очень долго подниматься вверх по крутому обрыву, отказалась. Милый мальчик делал вокруг меня восьмерки на велосипеде, и мы мирно разговаривали. Несмотря на дождь, день был приятный и свежий. Мальчик устал петлять восьмерками вокруг меня, ещё раз предложил спуститься к Волге, но, получив окончательный отказ, резко развернулся и помчался под горку один. Оказавшись в полном одиночестве, я растворилась в зелёных аллеях. О, как пели соловьи! Четверостишье родилось мгновенно и постоянно повторялось и повторялось под упоительные трели соловьёв.
Здесь всё давно уже не так.
Былые ветры отшумели.
Лишь соловьи, пронзая мрак,
Выводят, надрываясь трели...
Какая красивая дорога! Нужно непременно сюда приехать с Галочкой. Пусть полюбуется с обрыва на эту красоту. Нужно запомнить улицу, по которой я шла сюда. Интересно, как называется эта красивая, чистая улица с такими красивыми и опрятными палисадниками, домами и людьми?
Дойдя до углового дома, я прочитала: «Первомайская»!
Правильно названа улица. Есть в ней что-то весеннее-превесеннее. Наверное, по этой улице до революции ходили на маевки.
От ворот одного из домов отделился очень симпатичный, средних лет мужчина, одетый в совершенно новый шикарный джинсовый костюм и дорогие туфли. Его внешний вид напоминал мне чей-то облик. Ах да, так был одет во сне Михаил Козловский, знакомый бард Леночки Коноваловой. Приятный голос произнёс:
- Можно Вас спросить кое о чём?
Я растерялась и ответила:
- Я слушаю Вас…
- Как Вас зовут? – поинтересовался мужчина.
- Надежда! – растерянно ответила я.
- Значит, Надюха! – воскликнул он.
- Не Надюха, а Надежда! – резко ответила я.
- Надежда – слишком многообещающе, а у меня нет никаких шансов… - проронил он.
- Извините, я очень тороплюсь… - резко сказала я.
- Вы напугались? Остановитесь только на три минуты! Вы же стоите на улице, вокруг идут люди… Здравствуй, Павел! – сказал он проходящему мужчине.
- Привет! – небрежно ответил тот.
- Извините, я пойду… - ответила я.
- Только три минуты! У Вас там внизу сад? Я видел, как Вы час назад спускались по нашей улице. И вот стоял и ждал, когда Вы вернётесь! Здесь только по этой дороге можно пройти в дождь. Когда Вы вышли из-за углового дома, от Вас исходило какое-то сияние. Вы, наверное, излучали счастье. Вы так легко летели на каблучках, почти не касаясь земли, а впереди Вас бежали три красивых мальчика. Это Ваши дети? От Вас исходит такое тепло! Я всю жизнь мечтал встретить такую лучезарную женщину. Скажите, кто Вы? – спросил он, пытливо вглядываясь в моё лицо очень синими и ясными глазами.
Я так перепугалась, что от растерянности и страха не могла произнести ни слова. «Он, наверное, ненормальный», - решила я.
Как бы читая мои мысли, собеседник спросил:
- Вы, наверное, считаете меня ненормальным? Думаете: что за глупости несёт этот старый дурак?.. Кто Вас так напугал? Почему Вы так боитесь мужчин? У Вас глаза, полные ужаса. Я хотел Вам предложить пройти вместе до остановки. Не бойтесь! Я только хотел проводить Вас… Но я чувствую, что Вы совершенно не хотите этого… Подождите минуточку. Я нарву Вам букет ирисов…
Я посмотрела на клумбу. На ней красовались четыре шикарных ириса на толстых длинных ножках.
- Сейчас Вас отругает хозяин этого дома, - попыталась остановить его я.
- Я – хозяин этого дома. Приходите всегда, когда захотите. Вам всегда будут здесь рады… Ирисы – примитивные цветы, - добавил он, извиняясь.
- Отчего же примитивные? Один выдающийся художник запечатлел ирисы на полотне. Все считают его гением. Вам нравится картина Винсента Ван Гога «Ирисы»? - успокаивающе сказала я.
- В Вашем голосе скрыта такая энергетика, Надежда, - вдруг промолвил он.
Мужчина сорвал три цветка, подошёл ко мне, преклонил колено и протянул мне букет.
Я взяла цветы. Конечно, такое преподношение букета взволновало меня.
- Не помню, когда мне так дарили цветы, - растерянно промолвила я.
- Приходите каждый день, и я буду так дарить Вам цветы каждый день, - предложил мне мой новый знакомый. Он попытался протянуть руку к моему плечу, но я резко отскочила.
- Отчего Вы такая пугливая? Кто Вас так напугал? Мне так Вас жаль… Приходите ещё! Мы только скажем друг другу: «Здравствуйте!»
- Спасибо большое! Спасибо! – вежливо ответила я и побежала по шоссе вверх. «Надо бы запомнить номер дома», - подумала я.
Я шла и чувствовала, что все прохожие обращают внимание на меня и цветы. Вот что сделал со мной Гончаров!
Первомайская улица кончилась. Я свернула на магистраль. Мальчик, провожавший меня до беседки, вернулся с Волги.
- Вы придёте ещё? – спросил он меня, обгоняя.
- Да, наверное, - ответила я задумчиво.
Мальчик остановил велосипед, посмотрел мне пристально в глаза и сказал:
- Приходите, обязательно! Идите, не сворачивая, по этой дороге. Там остановка трамваев и маршрутных такси.
Я вприпрыжку, как девчонка, побежала к трамваю. Какая легкость в теле, какое ощущение бытия, счастья и радости! Мне как будто 20 лет.
- Спасибо, Гончаров! Спасибо! – произнесла я вслух.
Проходящая мимо женщина удивленно оглянулась на меня.
«Господи! Прости! Я сошла с ума: сама с собой разговариваю…» - сокрушенно подумала я.
Я решила отнести букет к памятнику Гончарову. Но когда я подошла к памятнику, мне стало жалко расставаться с цветами. Я постояла около памятника и села на скамеечку.
Я сидела долго и тихо. И строки восторга рождались во мне, вытащив, листочек измятой бумаги, я записала корявым почерком:
Ивану Гончарову
Он призывал людей любить
И мир спасать любовью света.
О сколько чудной простоты
И красоты в призыве этом:
«Любите, восхищайтесь все
Прелестным духом обожанья.
Теперь уж времена не те...
Но создан ведь для созерцанья
И умиленья человек.
А лучезарный новый век
Живой поэзией лишь дышит.
Глухой и тот восторги слышит
В стихах ликующей природы,
Что венценосным небосводом
Спасёт стремительный порыв.
Ведь только для любви и счастья,
Полёта душ в святом согласье
Бог создал Волгу и Обрыв!»
Молодой парнишка, продающий картины, долго с любопытством наблюдал за мной. Потом стал что-то рисовать. Временами прекращая это занятие, он пытливо смотрел на меня.
Одна девушка подошла ко мне и спросила, где и когда я купила такую кожаную куртку. Вопрос показался мне настолько нелепым, что я, видимо, дала ей такой нелепый ответ, что девушка, услышав сказанную мной фразу, только пожала плечами и отошла.
Я перепугалась, что выгляжу странной, и побежала на остановку трамвая.
В трамвае все спрашивали у меня: «Откуда у Вас такие шикарные ирисы?» Оказывается, это особый сорт ирисов, который называют цецариками.
Меня все время останавливали и старались заговорить со мной. Я не обижала никого и со всеми говорила. После короткого разговора все собеседники говорили мне: «Спасибо большое за беседу. Я с утра чувствовал(а), что сегодня особенный день. И вот, после разговора с Вами, понял(а), что сегодня у меня свершится какое-то чудо». Я удивленно пожимала плечами и шла дальше.
Около дома меня остановила очень красивая и очень опрятная седая женщина и спросила меня:
- Откуда у Вас эти цветы?
- Мне их подарил один мужчина, - ответила я.
- Он их надрал в моем саду. Это необычные ирисы. Их зовут цецарики – царские. Только у меня на участке были такие. Вчера были, а сегодня нет… - пожаловалась женщина.
- Нет, это не ворованные цветы. Эти цветы мужчина сорвал мне в моем присутствии со своей клумбы! – твердо ответила я.
- Вы были у него в гостях? – с любопытством спросила женщина.
- Нет! Я шла из Винновской рощи, он остановил меня и подарил мне эти цветы, - радостно сообщила я седой красавице.
- Надо же! А что Вы делали в Винновской роще? – задала мне красавица очередной вопрос.
- Ходила к беседке Гончарова. У него сегодня день рождения, - ответила я, искрясь вся радостью.
- Вы поэт или писатель? – спросила она с восторгом, глядя мне в лицо.
- Да! Хотя меня за таковую не считают в местных литературных объединениях! – с радостью сообщила я ей.
- Я всегда любуюсь Вами, когда вижу Вас на проспекте, в магазинах или в церкви… - тепло глядя мне в глаза, сказала женщина.
- Вы мне тоже очень нравитесь. Но, возможно, это все из-за Гончарова. Его светлые мысли преображают мир. Нам с Вами очень повезло. Мы живем в городе, где жил и творил величайший прозаик! – ответила я счастливым голосом.
- Кто Вы по профессии? Скажите, где сейчас такие великие прозаики и поэты, которые в прошлые века жили в нашем городе? – спросила женщина расстроенным голосом.
- По профессии я инженер-электромеханик. А в Ульяновске, говорят, на один квадратный километр приходится поэтов больше, чем вообще поэтов во всем мире! – успокоила я ее. – Вот, выбирайте любую книжку, - сказала я, протягивая три свои книги: «Одна любовь», «Мой милый Пушкин» и «Девять сказок Птаха и девять других сказок».
Женщина выбрала самую тоненькую – «Мой милый Пушкин», прижала ее к груди и сказала:
- Я с утра почувствовала, что сегодня какой-то необыкновенный день! Спасибо Вам! – восторженно произнесла седая женщина эти красивые слова.
- Сегодня – День летнего солнцестояния! – сказала я. – До свидания!
- До свидания! – воскликнула женщина.
- Приходите на все встречи с местными поэтами, и все Ваши дни станут необыкновенными! – на бегу крикнула я ей.
Около первого подъезда моего дома сидели, как всегда, мои милые старушки. Как всегда, они меня обо всем расспросили, и я им рассказала, откуда у меня букет ирисов и почему хорошее настроение, показала им две свои книжки. Они обомлели, узнав, что я издаю книги. Тетя Клава попросила мои сказки почитать. Тетя Маша, увидев дату написания сказки – 1960 год, спросила:
- Значит, мама с папой знали, что ты пишешь и издаешь книги?
- Да, знали! – ответила я расстроенным голосом (я всегда очень расстраиваюсь, когда вспоминаю ушедших из жизни маму и папу).
- Наденька! Какие твои родители скромные! Надо же, ни разу, никогда, ничего не сказали... – проговорила тетя Маша.
- Да и я никому никогда ничего не говорила. Просто сегодня сработал феномен Гончарова, - весело ответила я.
- А что это такое? – спросили старушки.
- Феномен Гончарова – это когда у людей, соприкоснувшихся с его творчеством, раскрывается душа! Всё говорится, всё слушается и всё понимается – почти на телепатическом уровне, - сказала задумчиво я.
- Наденька! Сегодня какой-то необыкновенный день!.. Валера! Ты это ощущаешь? – спросила тетя Клава у пробегавшего мимо сына.
- Ощущаю, мама! – весело ответил Валерка. – Необыкновенный – это точно!!!
22.06.2003 г.