Неопубликованный вариант
Дядя Шаги, папа, дедушка Серёжа, дедушка Арифулла, или первые соприкосновения ребёнка с фактами отечественной истории.
У дяди Шаги в 1957 году были какие-то неприятности на работе. Папа предложил ему не трепать нервы, уволиться и приехать к нам в Тригуляй строить дом знакомым. Недалеко от нашего дома была сложена огромная куча золотистых сосновых брёвен, из которых в течении полутора месяцев дядя Шаги построил дом. Работал он осенью. Погода была дождливая. Вставал он очень рано, когда на улице было темно и работал где-то часов до пяти вечера. А потом приходил домой обедать и рассказывал маме, моей сестрёнке и мне о войне. Его рассказы о войне мне не нравились. Дядя Шаги с гордостью рассказал нам, что когда на рассвете 22 июня 1941 год румыны попытались перейти реки Прут и Серет, пограничники дали им такой отпор! Бои шли двое суток! Вода реки была красная от крови падавших в неё фашистов! И он с гордостью сказал, что в конце концов из тел наступавших получилась запруда. В живых от всей заставы остались только он рядовой боец и командир заставы. Командир заставы приказал дяде Шаги обернуть знаменем полка тело под гимнастёрки. По собственной инициативе дядя Шаги захватил с собой сейф с документами личного состава заставы без ключа, который просто не нашёл. Когда кончились патроны, им очень повезло: они незаметно покинули позиции. Немцы не поймали их, и через несколько часов они вышли к регулярным войскам и не попали в окружение. Потом дядя Шаги подробно рассказывал маме, как они один за другим сдавали города. Как много успели всего взорвать, пока оставляли Киев. Короче говоря, он почти месяц рассказывал нам о том, как они отступали до Сталинграда. Мне было очень стыдно за дядю, я очень переживала, что он был у меня такой трус. Тогда в моём восприятии война была такой, какой я её видела в фильмах: «Жди меня», «Два бойца», «Звезда». Слушая рассказы дяди, я думала, что он наговаривает на себя и на Советскую Армию. Я никак не могла понять: "Как же можно было столько отступать, а потом в конце концов выиграть войну?" Один раз я не выдержала и сказала:
- Дядя Шаги! Папа никогда не рассказывал нам о том, что он отступал! Почему же вы тогда так долго отступали?
На что дядя Шаги спокойно ответил:
- А он и не отступал. Он сразу начал воевать на Волховском и Ленинградском фронтах. Там блокада была. Они прорвались только на станции Мга в начале 1943 года.
- Куда прорвались?
- К нашим войскам...
- А вы почему отступали?
- Не могли сдержать немцев...
- И вам не стыдно?
- Нет! Я простой рядовой! Мне нужно было окопы рыть поглубже да за танком бежать побыстрее, чтобы в плен не попасть. Эх, девонька!
Потом дядя Шаги стал рассказывать маме про Сталинград. Он рассказывал маме про тракторный завод, на территории которого был пятьдесят дней, рассказывал как на территории тракторного завода наши солдаты и немцы строили из замёрзших трупов бастионы. Как вели тяжелейшие бои за каждую убитую лошадь. Но больше всего его удивляло то, что почему обмороженные почти в летней одежде немцы так упорно сопротивлялись и бились на смерть.
- Я-то сражался за Родину, за Сталина, а они-то что так упирались? Никогда я этого не пойму, - несколько раз повторял он маме эту фразу.
Мама с благоговением смотрела на дядю Шаги и восхищалась его здоровьем. Как он голодный выжил в такие морозы. Дядя Шаги только отмахивался руками и говорил:
- Я-то, что... Дети и женщины выжили в этом кошмаре.
Меня удивлял тот факт, как мог дядя Шаги мог кричать: «За Родину, за Сталина!», несмотря на то, что последнее время в школе все говорили о культе личности Сталина. Сталин для меня последнее время был очень загадочной личностью. Сначала с нами со всеми разучивали стихи:
Я на вишенке сижу,
Не могу накушаться,
Дядя Сталин говорит:
«Надо маму слушаться».
Очень странно: то авторитет этого человека был так велик среди взрослых, а теперь все говорят о съезде и культе личности Сталина.
Я хорошо помнила, как плакала бабушка Наташа, когда умер Сталин. Когда через несколько лет я спросила её:
- Бабушка зачем ты плакала и жалела Сталина, он ведь тебя раскулачил?
На что бабушка сурово ответила:
- Раскулачили не меня, а свёкра. И не Сталин раскулачил, не Сталин, а наш сосед. А потом он ещё донёс на твоего дедушку Серёжу, что тот приехал в Тубусскую Горку и похоронил отца, когда тот 78-летний умер от разрыва сердца при раскулачивании. Твой дедушка от отца не отказался, из-за этого мы и пострадали...
Папа, присутствовавший при разговоре, приказал мне молчать и не соваться во взрослые разговоры, строго сказав:
- Ни тебе Сталина судить!
Потом дядя Шаги продолжал уже рассказывать про победы. Он поведал маме об уголовниках, которые шли на немцев без оружия и одним только своим решительным видом наводили ужас на немцев и в бою добывали оружие, о том, как пленяли Паулюса, о том, какой у этого фрица был очень интеллигентный вид. О том, что после освобождения Сталинграда дядя Шаги был переведён опять в погранвойска, так как он сумел после освобождения Сталинграда передать Чуйкову знамя полка и сейф с документами личного состава, о том, как его Чуйков поблагодарил за совершённый подвиг и приказал представить к званию "Герой Советского Союза", ещё о том, как он охранял старший комсостав немецких офицеров, о том как немцы выбрасывали на мороз слабых товарищей только из-за лишней порции ужина. Дядя Шаги говорил об этом с таким ужасом:
- Мы занесём его, а они опять выбросят. А ведь им давали паёк больше, чем мне рядовому. Я совершенно голодный сколько раз вытаскивал своих раненных товарищей во время боя. Странный народ.
Потом он рассказывал, как расчищали от трупов Мамаев курган. Весна была очень ранняя. Трупы начали смердеть. Мы – советские солдаты работали в противогазах, а немцы – с открытыми лицами и голыми руками. Нужно было разделять трупы на советских и немецких погибших. Составлять списки погибших.
- Мне их было так жалко. Толщина слоя трупов в некоторых местах доходила до десяти метров. Но потом, когда всех перехоронили, и я с войсками пошёл в наступление и увидел разрушенные деревни и города, такая ярость охватила меня... Но особенно тяжело стало в Польше. Очень страшно ходить в ночной патруль по городу. Если патрулировать уходило менее шести человек, то ребята, вообще, исчезали бесследно. 46-й год. Война давно окончилась, а люди гибли и гибли. Погибших однополчан на территории Польше мне больше всего жалко. Даже их тела мы не могли предать земле. Почему поляки так относились к нам – мне до сих пор непонятно? Столько советских людей полегло в их земле. Старались при наступлении не бомбить города. Бой вели за каждый дом. Но никакой благодарности.
Мама всё слушала и вздыхала:
- Наверное за то, что царская Россия насильно удерживала Польшу в своём составе... Но ведь после революции Польша получила независимость. Да и территорию ей значительно расширили после войны за счёт Германии... В прошлом году и Венгрия бунтовала... Что их не устраивает?..
Да что Румыны, что Венгры – они ведь фашистские государства были во время войны. Ничего нет удивительного. Польша меня больше удивляет. Такое было антифашистское сопротивление у поляков. Столько их уничтожили в концлагерях. Мы их освободили, столько крови пролили солдатской – такая неблагодарность... Германия в этом отношении - другая страна. Подписана капитуляция – всё! Никакого сопротивления.
Папа приходил со службы на полигоне очень поздно. Дядя Шаги к этому времени обычно уже ложился спать. Папа, вообще, никогда не говорил о войне в присутствии мамы. Даже когда к нему приезжали однополчане: Анатолий Кричевский, Воронов. Даже с другом детства Гурлиным он никогда не говорил о войне. Он во время разговоров в основном слушал рассказы друга о Нормандии-Неман, в которой летал и служил во время войны Гурлин. Он всегда очень восхищался французами. Своего старшего сына Артура он назвал в честь погибшего друга-француза. Иногда папа рассказывал некоторые моменты о войне, когда на него давили. Например, он часто рассказывал о том как хорошо встречали советские войска в Чехословакии:
- Особенно радовались нам в Словакии, в Братиславе. В старинных замках из погребов доставали самые дорогие вина, очень радовались, если советские офицеры оставались в их домах на ночлег.
У папы было очень много фотографий чешских детей, девушек, стариков, которые ему дарили и чехи, и словаки в далёком 45-м. И ещё я один раз слышала за праздничным столом на День артиллерии 19-го ноября папин рассказ о том, как ему пришлось чистить пражские подвалы от засевших там эсэсовцев. У папы был только пистолет. До этого папа стрелял по врагу только из артиллерийского оружия или стрелял по цели на большом расстоянии. Видел, что человек упал и больше не поднялся. А тут он видел лица фашистов. Я сидела на кухни, не видела ни папиного лица, ни лиц офицеров. Папа говорил глухим голосом и рассказывал обо всём очень лаконично:
- Открываю дверь. Стоят трое с автоматами. Что выражало моё лицо не знаю. Но они становились словно загипнотизированными. Фашисты не успевали сделать ни одного выстрела. Я делал три смертельных. Открываю вторую дверь – там двое с автоматами. И опять всё повторяется. И так дверь за дверью. Стрелял как будто по мишеням. Не запомнил ни одного лица. Когда я вышел живой все были потрясены. Солдаты долго выносили трупы фашистов. До сих пор мне кажется, что это было не со мной. Потом со мной фотографировались на память руководители повстанческой чехословацкой армии. У меня есть эти фотографии. Но у меня почему-то так и не появилось ощущения, что я убивал живых людей. Потом попросили рассказать подполковника Пыжова за что ему дали Героя Советского Союза. При рассказе он употреблял много специальной терминологии и говорил обо всём как-то очень неохотно. Потом рассказывал о страшных боях при отступлении командир части Соловьёв... За столом сидели офицеры старшего комсостава, которые были на передовой почти всю войну. И та война, о которой они рассказывали, была совершенно не похожа на войну, о которой я слышала по радио, смотрела в кино... Папа иногда употреблял о некоторых офицерах странный термин: да он не воевал... И ещё он всегда избегал в компаниях Геннадия Васильевича Поспелова, прежнего командира части. Геннадий Васильевич - бывший генерал. В начале войны он со своим подразделением попал в плен. Воевал затем в Белорусии у Ковпака. За то, что его подразделение попало в плен, его разжаловали. На пенсию он вышел в должности командира части, в чине полковника. Фронтовики никогда не приглашали его в свои компании. А папа прямо-таки избегал его. Мама иногда пыталась заступиться за него. Но папа никогда не принимал ни одного её довода в защиту полковника в отставке Поспелова.
Папа говорил только одно: "У меня несколько десятков раз была ситуация безвыходная. Только сдавайся в плен. Но ни я, ни мои подчинённые даже не мыслили об этом. Я понимаю, когда в плен попадали тяжело раненные. Но и те при первой же возможности бежали из плена, а потом воевали в штрафных ротах. Я бы застрелился, ведь после того, что по моей вине столько людей попало в плен: не смог жить спокойно. Только на одних Синявинских болотах сколько наших полегло, но никто не дрогнул. И снаряды кончались, но шли и шли вперёд".
Мне ученице начальных классов было столько загадочного во всех этих рассуждениях...
На папином полигоне Сергей Бондарчук снимал фильм «Судьба человека». Боевые действия. Бондарчук произвёл на папу очень сильное впечатление. Я тоже запомнила на всю жизнь этого очень красивого человека. Весь Тригуляй ждал с нетерпением выход на экран этого фильма. После просмотра фильма папа очень резко изменил отношение к Геннадию Васильевичу Поспелову. Перестал избегать его при встречах. Несколько раз принимал его приглашение в гости. Но Геннадий Степанович всегда немного стеснялся моего отца.
В разговорах с дядей Шаги папа редко участвовал. Но если случайно оказывался дома, то слушал его внимательно и всегда утвердительно кивал головой. Папа согласился с братом, что немцы после капитуляции не стреляли в спину. И папа, и дядя Шаги были единодушны в том вопросе, что то население, которое они видели в Восточной Германии, кроме жалости никаких ассоциаций не вызывало. Когда дядя Шаги при нём рассказывал о поляках, папа тоже кивал в знак согласия головой. Я до сих пор помню его очень неожиданные для меня слова:
- Когда мы, Шаги, шли от Ленинграда к Кёнинсбергу на каждом хуторе, который мы проходили в Прибалтике, с чердака нам в спину строчил пулемёт. Так хотелось развернуть оружие на 180 градусов и бабахнуть по этому чердаку...
Мама никогда не смотрела фильмов о войне. Только на два фильма они ходили с папой: «Летят журавли» и «Чистое небо». После просмотра фильма «Летят журавли» мама очень осуждала Веронику. Папа молчал. После просмотра фильма «Чистое небо» мама неделю плакала, а папа молчал и был очень сердитый. К фильмам у нашей семьи было особое отношение. Когда я посмотрела очень жуткий фильм «В огне брода нет», где сестра и брат были злейшие враги, мне стало очень страшно. Я спросила папу:
- Пап! Почему была гражданская война?
- Да из-за царского золота...
Ответ был очень неожиданный и долгое время непонятный мне. Но я постеснялась расспрашивать папу, боясь, что он решит, что я тупая девочка.
Ещё меня часто удивляли рассуждения о дореволюционном времени.
Я очень многого не понимала из разговоров взрослых... Мне было странно слышать, как дедушка Арифулла с восторгом вспоминал о Первой мировой войне, когда он служил у подпоручика денщиком. Дедушка был полиглот. Он знал 12 языков. Где бы он не жил, он мгновенно начинал говорить на языке местного населения. Когда он служил денщиком,(служить в строевых частях мусульмане в царской армии не призывались, так как пять раз в день должны были совершать намаз, правда, из добровольцев дворянского сословия и горцев была сформирована Дикая дивизия, как исключение), дедушка быстро выучился польскому языку. Благодаря этому он мог торговаться на рынке с поляками и покупал своему начальнику дешёвые высококачественные продукты. Дедушка очень нравился женщинам. По-русски он говорил без акцента, был очень словоохотлив и умел договориться с женщинами разных национальностей, к тому же, ни русские, ни польские кухарки не подозревали, что он - татарин, принимали его за своего и охотно соглашались за небольшую сумму денег готовить его подпоручику вкусные обеды и стирать бельё. Потом он и сам от женщин многому научился и уже обходился без их услуг. Как только кончился срок его службы в царской армии, он тут же вернулся в деревню Старо-Дрожжаное и в гражданской войне не участвовал.
Дедушка Ариффулла осуждал раскулачивание. В их деревне было два кулака. Обычно у крестьян хлеба хватало до апреля-месяца. Некоторым удавалось сохранить семенной фонд, а некоторые, вообще, съедали к посеву всё. Начиная с апреля-месяца, больше половины деревни жили впроголодь. Все шли занимать к кулакам. Кулаки давали взаймы, но осенью односельчане отдавали занятый хлеб с нового урожая. Некоторые, у кого было много детей, отрабатывали долг в поле у кулаков. Так и жили. Когда раскулачили богатеев, то наступила опять весна. А хлеба ни у кого нет. Ничего есть, нечем сеять... За два года очень много народа в деревни умерло от голода. Объединение в колхоз не спасло людей. Долго деревня выправлялась после этого потрясения... Дедушка Арифулла считал, что кулаков нужно было поставить руководителями. За это предложение чуть не поплатился жизнью..
Воспоминания о Второй мировой войне у дедушки Арифуллы были кошмарными. Он, родивший в 1885 году, рыл окопы долгое время и под Казанью, и под Сталинградом. Зимой были жуткие морозы. Только благодаря своему искусному плетению лаптей дедушка и выжил. За сплетённые лапти ему давали кусочки хлеба. Эти крохи спасли его и его дочь, мою родную тётю Даляру от голодной смерти. Он, вообще, считал себя спасителем тёти Даляры. Когда в феврале 1942 начались жестокие морозы, и у тёти Даляры не было ни чулок, ни даже хоть каких-то тряпок, чтобы обернуть под лаптями ноги. Он приказал ей бежать с окопов в любую сторону, потому что знал, что её схватят и посадят в тюрьму в какое-то помещение. Так и случилось. Тётю Даляру тут же схватили, осудили на два месяца (вроде) к тюремному сроку, а потом отправили опять на окопы, но уже наступила весна... Сам дедушка ни на минуту не отрывался от рытья окопов, так как считал себя мужчиной-защитником. Он с гордостью рассказывал маме, что несмотря на то, что после работы он делал лыко и плёл лапти, очень уставал при этом, сам не пропустил ни одного намаза и молился за победу и за жизнь сыновей, поэтому, несмотря на много ранений, контузий, они вернулись с фронта живыми. Всё это дедушка говорил с такой гордостью, а мне было так стыдно за него из-за того, что постоянно молится и очень гордится своим мудрым поступком, научив тётю Даляру убежать из окопов. Мне казалось это очень не патриотичным. Кроме того, мусульманские молитвы часто пугали меня своей непонятностью, когда я оставалась с дедушкой Арифуллой и бабушкой Бадриджамал одна дома.
- Иначе бы она околела бы там от холода... - со вздохом заканчивал он обычно свой рассказ о тёте Даляре.
Как я поняла рытьё окопов в страшный холод было для него самым страшным воспоминанием Великой Отечественной войны.
Кроме этих событий он некогда ничего не повторял дважды.
Мама всегда задумчиво слушала его и хвалила всегда за его мудрость.
Мой второй дедушка Серёжа, родившийся в 1892 году, воевал в Первую мировую и в гражданскую войну в Красной Армии. Очень не любил об этом вспоминать...
Был репрессирован в 1933 году, валил лес 7 месяцев на Севере РФ, был отпущен.
В Великую Отечественную войну также рыл окопы на Калининском фронте. Там в окопах свалился полумёртвым. Сосед, по улице, который знал его только в лицо, дотащил его на себе до дома и положил на кровать умирать. В Вышнем Волочке моя мама уговорила начальника эвакогоспиталя положить его хоть куда-нибудь и оказать хоть какую-нибудь медицинскую помощь. Начальник госпиталя пожалел маму и принял больного, пострадавшего в окопах. Мама в это время работала медсестрой по внутривенным вливанием. Начальник госпиталя перевёл маму диетической медсестрой, чтобы она снимала пробы, а свой паёк отдавала отцу.
Мама рассказывала, что она не взяла в рот ни одной лишней ложки за четыре месяца, пока отец лежал в госпитале и не пришёл в себя, а потом пошёл своими ногами, через месяц вышел на работу в столярную мастерскую. Мама тут же была переведена начальником эвакогоспиталя на прежнее место, медсестрой по внутривенным вливаниям. Бабушка работала ткачихой на ткацкой фабрике. Если была у неё хоть какая-то свободная минута от работы на фабрике осенью, то она бежала добровольно собирать картошку. Бабушка Наташа была невероятно ловкой женщиной. Была норма: если соберёшь десять мешков картошки, то одиннадцатый был твой. Бабушка всегда собирала норму и бежала с мешком полным картошки каждый раз домой. Никто ни разу не пытался у неё отобрать этот заветный, таким тяжким трудом доставшийся ей мешок картошки. Они рассказывали друг другу с дедушкой о своих подвигах... Но я не понимала тогда, что это и были рассказы о невероятных подвигах голодных измождённых людей... Я считала дедушек и бабушек меркантильными, приземлёнными в своих поступках людьми. Но ни дедушка Арифулла, ни дедушка Серёжа, ни бабушка Наташа никогда не ругали ни советскую власть, ни правительство. А жили вместе с народом и тянули общую лямку нужды и трудностей.
Моя мама часто рассказывала мне, что несмотря на то, что вышла за папу замуж вскоре после войны, и папа был майором, ей каждую ночь снился один и тот же сон. Она идёт по дороге и находит буханку хлеба, бежит с ней домой, и её мучает мысль: сразу отломить свою часть и съесть по дороге или донести всё до дома и есть свой кусок хлеба вместе со всеми. И от этих мыслей она просыпается. Такие сны ей снились каждую ночь до 20 ноября 1950 года, пока у неё ни родилась вторая дочь...
Ещё я запомнила постоянные папины рассуждения для доказательства того, что генерал Власов сдался в плен один. А папина 2-я Ударная Армия погибла на болоте*. Папа сумел выйти к нашим войскам в числе менее, чем десятитысячной группы советских солдат.
1970 год
* Ленинградские следопыты нашли останки солдат 2-й Ударной Армии, которые почти все погибли, но не сдались. Об этом подробно писала «Комсомольская правда». Было много передач по телевидению, но папа не дожил до этого мгновения.
2002 год.