Я привык оперировать фактами.
Кто-то скальпелем, кто-то кусачками, … а я фактами.
- Твоя жена изменяет тебе, Лютиков, -
рассёк до кости плоть.
Расширились зрачки от боли, хлынул потоком гной: «я устала», «болит голова», «я просто заскочила к подружке».
Сейчас, сейчас, потерпи, Лютиков, я вырежу эту опухоль.
О, Господи! как же глубоко проникли в живую ткань метастазы: постиранные носки, борщ и котлетки, диван, телевизор… стоит, улыбается, Лютиков, - совершенно не операбельный пациент.
Не люблю смотреть в зеркало, всегда там одно и то же.
Жёлтое изжёванное лицо, червями ползут морщины.
Конечно.
Если бы там отражался Ротшильд, я бы полюбовался: крючковатым орлиным носом, цепкими и внимательными глазами.
Но более – несомненно - капитанской фуражкой нью-йоркского яхт-клуба, жокейской кепкой… о! я бы мог, не на лошади нет: на жеребце чистых английских кровей… я знаю толк в развлечениях.
Убийственно не хватает денег.
Конечно, копейка рубль бережёт.
Бережёт – несомненно - но и больше рубля не скопит.
Гроши, гроши…
Не накапливаются у меня деньги: уже червонец жжёт ляжку, сотенная и вовсе ввергает в загул, … ну, как в загул? - неизменный шкалик на сон грядущий.
Жёлтое изжёванное лицо, морщины… я беру в руки Gillette и аккуратно вожу по щекам.
Конечно.
Будь это опасная бритва, - всё бы было совсем не так:
два глубоких пореза, - шрамы украшают мужчину – уже через месяц я бы вышел из дома красавцем,
мужественным красавцем: Брэдом, мать его, Питтом.
… но это не бритва, - станок.
Рутина, заурядное действие, - не действо.
Не магический ритуал, лишающий тебя образа, … ведь люди созданы по образу и подобию… - ты помнишь об этом, брат?
Не люблю смотреть на себя в зеркало – особенно утром: там тщательно выбритый подбородок… о, Лютиков! ты безобразен.
Ты бесподобен, Лютиков!